Атлантида под водой

— Ну и каша, — протянул лорд, в то время как Стиб лихорадочно записывал, одновременно глядя в окно и потому тыча карандашом куда попало. — Президент — это понятно. Первосвященник — это архиепископ Кентерберийский. Но при чем тут король? И странно, что религия упоминается первой.

— Очевидно, эта страна вовсе на забыта богом, как вы полагали, — заметил профессор. — А король… кесарю — кесарево.

На площади крики утихли, и их сменило мертвое молчание. Осужденный медленно поднялся на трибуну, поддерживаемый конвоирами. Лицо его сразу осунулось и посинело, губы дрожали. Он нервно вцепился пальцами в кафедру и заговорил хриплым голосом:

— Граждане и потребители! Закон дает мне право сказать вам все, что я хочу. Это мудрый закон, потому что умирающий никогда не лжет. Его слова правдивы и искренни, потому что это последние слова. Вдумайтесь в это, граждане и потребители, поймите, что мне нет смысла вводить вас в заблуждение или обманывать. Исполните же мой бескорыстный завет, завет приговоренного к смерти, и я умру спокойно в сознании исполненного закона и долга.

Голос осужденного сорвался. Он беспокойно посмотрел вокруг, словно забыв выученные слова или ища суфлера. Очевидно, он нашел того, кого искал. Отерев дрожащими пальцами искривленный рот, он решительно взмахнул головой и, закрыв глаза, отчаянно крикнул:

— Граждане и потребители! Помните завет приговоренного к смерти: курите только папиросы «Океан» фирмы «Смит и K°!

Он пошатнулся и, оторвал руки от кафедры. Конвоиры грубо подхватили его, повели и скрылись в подъезде.

Не только земные люди не в состоянии были понять что-либо, но и толпа на площади, казалось, оцепенела. Впрочем, сейчас же тысячи рук зажестикулировали, тысячи лиц искривились от возбуждения, тысячи глоток яростно завопили:

— «Смит и К°»!

— Вы слыхали? Это новая фирма!

— В чем дело? Что такое?

Над крышей здания, куда увели осужденного, взвился черный флаг. В толпе прокатился вздох.

— Смотрите, смотрите, флаг!

— Значит, все кончено! Он умер!

— И поделом! Не нарушай конституции!

— Но почему папиросы? Господа, почему папиросы? Над толпой повисла загадка. Толпа требовала ответа.

Им не менее интересовались и земные люди. И ответ был им дан. На трибуну, где только что говорил казненный, взбежал худощавый господин. Длинные волосы его развевались, и лицо горело благородным негодованием.

— Граждане и потребители! — с переливами в голосе начал он, вытер лоб носовым платком и продолжал, как настоящий митинговый оратор: — Вы поражены последними словами казненного! Вы не знаете, что начать: возмущаться, удивляться, исполнить его завет и требовать в лавках папиросы «Океан» или считать его лишившимся рассудка от страха перед казнью? Граждане и потребители! К несчастью, казненный был абсолютно нормален! Граждане и потребители! Слушайте! Я объясню вам все! Перед вами только что разыгралась гнуснейшая сцена, которую только может придумать человеческое воображение в своих корыстных целях. Знайте, граждане и потребители, что табачная фирма «Смит и К°» (папиросы на все цены, табаки из отборных водорослей) — эта фирма заключила с казненным контракт, по которому вдова его будет получать от Смита пожизненную пенсию, если преступник перед смертью прорекламирует папиросы новой марки! О, позор, позор для нас и для нашего времени!..

Оратор сделал негодующий жест, спрыгнул с трибуны и пропал в толпе. Рев многих тысяч был ему ответом. Нельзя было разобрать слов, но имя Смита, повторяемое со всевозможными оттенками, от яростного негодования до неподдельного восторга, звучало над площадью, как гигантское эхо.

— Однако! — заметил Стиб. Его карандаш галопом скакал по страницам записной книжки.

— Это чудовищно, — почти плакала Сидония.

— Я всегда говорил, что американские способы рекламы ведут к революции и падению нравственности, — заявил профессор.

— Предыдущий оратор похож на социалиста. Не думаю, чтобы крайние течения имели успех в этой стране, — сказал лорд.

— И влетит же теперь этому Смиту, — закричал в восторге Том.

Бриггс молчал, нисколько не возмущенный. Пока что он, кажется, был согласен с лордом Эбиси.

На трибуну вскочил яростным прыжком человек со взъерошенными волосами, необыкновенно возбужденный, и, отчаянно жестикулируя, завопил, покрывая рев толпы:

— Внимание! Внимание, граждане и потребители! Честные атланты, если есть еще таковые, ни с места! Слушайте, граждане и потребители! Разоблачение! Я открываю карты всех мошенников! Кто говорил о спекуляции? Не верьте ни одному слову предыдущего оратора! Граждане и потребители! Он сам — агент фирмы «Смит и К°»! Неужели вы не заметили, что он рекламировал фирму, на которую вы, может быть, не обратили бы внимания, услыхав о ней из уст отверженного? Он выступил только для того, чтобы еще раз обратить ваше внимание на папиросы «Океан».

Толпа завыла. Оратор стоял над ней на трибуне, картинно простирал угрожающую руку. В трубе переводчика, казалось, гремел шторм.

Прекрасно одетый солидный человек медленно поднялся на трибуну, стал рядом с оратором и положил руку ему на плечо. Выждав, пока толпа затихла, он спокойно обратился к ней:

— А кто может поручиться, что и этот господин не является агентом вездесущей фирмы Смита? И кто из вас, граждане и потребители, положа руку на сердце, может дать клятву, что и я — не агент той же фирмы? И уверены ли вы в самих себе?

Он застенчиво улыбнулся. В толпе поднялся уже настоящий ураган, но это был ураган смеха. Атланты хохотали до слез, до судорог, приседали и трясли головами. Захлебывающийся голос восторженно прорезал бурю смеха:

— Ай да Смит! Ну и ловок же этот мошенник! Общественный восторг еще повысился. Все чувствовали себя в бесплатном цирке, а последний оратор, не сходя с трибуны, ласково и покровительственно улыбался толпе. И вдруг тот же восторженный голос крикнул:

— Атланты! Да ведь это и есть сам Смит!

В толпе начались истерики. Человек на трибуне взмахнул платком. Из всех улиц, выходящих на площадь, выехали большие грузовики с флагами и рекламами. Коробки папирос градом посыпались в толпу, уже лаявшую от восторга, а человек на трибуне выхватил из-под пальто рупор и закричал:

— Папиросы «Океан»! Табак из лучших прессованных водорослей! «Смит и К°»! Сегодня бесплатно! Граждане и потребители! Кто выкурит одну нашу папиросу, не сможет курить других! Мы это знаем! Поэтому — пробуйте все! Лучшая фирма в мире — «Смит и К°»!

А над зданием суда развевался черный флаг, траур по казненному и предупреждение живущим.

ЛЕКЦИЯ НА СОЦИАЛЬНЫЕ ТЕМЫ

Эта глава, по всей вероятности, будет высчитана издателем из нашего гонорара, потому что в ней много рассуждений, так как мы, вопреки издательской жадности, тормозим романическую интригу и вместо поцелуев и клятв описываем в ней политическое и социальное устройство Атлантиды. Мы все-таки смеем надеяться, что читатель менее жаден.

Мужчины отнеслись к казни атланта с большим равнодушием, или во всяком случае, составили себе определенное мнение о ней. Сидония же, принужденная, может быть, первый раз в жизни составить собственное суждение об общественном событии и вместе с тем пораженная невиданным зрелищем, была сильно взволнована.

Ее потрясение перешло в некоторую усталость, и она удалилась в свою комнату.

Повернув выключатель, она увидела, что в кресле сидит Антиной. Он улыбнулся ей, но она успела заметить, что он о чем-то напряженно думал до ее прихода. Улыбка его была особенно грустной, и глаза, казалось, сопротивлялись воле, посылавшей их на разведку в мир. Сидония невольно покраснела и спросила в замешательстве:

— Вы здесь? Но как вы попали сюда?

— Вагон железной дороги может пристать к любой стене, а управлять им не так трудно для инженера.

— А вы — инженер?

Сидония оживилась. Ведь инженер — это занятие, и не плохое, а людей без занятия на ее родине презирали.

— На это указывает моя одежда. Дело в том, что мы, инженеры, составляем в то же время высшую касту, касту священников. Ведь мы ведем все дела с небесами. Мы ставим солнца и заведуем ими, мы управляем искусственным дождем, мы укрепляем и совершенствуем главный небесный свод. Небеса в наших руках, ну и души людей тоже.

— Я бы очень хотела, — любезно сказала Сидония, — узнать все подробности о вашей профессии и о религии вашей страны. К инженерам я всегда относилась с уважением и с неменьшим — к духовным лицам и верованиям разных народов.

Антиной слегка улыбнулся.

— Вы узнаете это. Вы все узнаете. Я хотел бы только сначала задать вопрос вам. Вы видели сейчас из окна одно из явлений нашей жизни. Как вы отнеслись к нему?

Антиной внимательно смотрел на Сидонию и ожидал ответа. Она снова почувствовала себя девочкой и не знала, как ответить ему и какого ответа он хочет. Она произнесла осторожно и медленно:

— Я не знаю ни ваших обычаев, ни ваших законов, и я первый раз присутствовала при подобном зрелище. Я не могут сказать, чтобы на меня, как не женщину, оно подействовало благоприятно. Это зрелище ужасно.

К ее удивлению, Антиной радостно сказал:

— Вы порицаете казнь? Я так и думал! Женщины на земле должны быть лучше нас. А вы…

Он замолчал, но Сидония покраснела. Многоточие заменяло комплимент, и он был приятен.

— Впрочем, мне неизвестно само преступление. Бывают ведь случаи, когда некоторые люди заслуживают смерти. Может быть…

Антиной снова пристально посмотрел на нее и прервал:

— Не знаю, правильно ли я понимаю ваши слова и правильно ли вы сами понимаете себя сейчас. Да, я всегда думал, что смерть можно заслужить как величайшую награду. На войне, например.

— Разве у вас не воюют?

— Воюют. Но не заслуживают смерти.

Загадки росли, Сидония ничего не понимала. Она только видела, что ее попытка показать свое понимание разных событий рухнула, и, может быть, даже во вред ей. Она воскликнула с непритворной досадой, своевольно попирая законы логической речи:

— Ах, я ничего на знаю! Ну, пусть я только женщина, но видеть это ужасно!

Антиной встал и сказал с сухой, холодной яростью, от которой Сидония вздрогнула:

— Из ужаса и отвращения рождается ненависть. Она со страхом посмотрела на него и с трудом узнала.

Зрачки его увеличились, потемнели и стали твердыми, как камень на ощупь, напряженные губы сжались, как натянутый лук для смертоносных стрел — слов. Перед ней стоял не юноша, а мужчина, и Стиб показался бы рядом с ним мальчиком. Она воскликнула довольно робко:

— Что же сделал казненный? В чем его преступление? Антиной снова посмотрел на нее, и она опять покраснела. Потушив блеск глаз, отчего зрачки еще потяжелели давя Сидонию своей жуткой глубиной, он медленно и спокойно ответил:

— У него родился сын.

Сидония беспомощно улыбнулась. Она окончательно растерялась.

— Простите, — сказала она, — я спрашивала, в чем его преступление.

— У него родился сын, — повторил Антиной, — этим была нарушена конституция страны.

— Я не понимаю. Разве не все вы рождены женщиной?

— Все.

— Или у вас нет отцов?

— Есть и отцы.

— Так в чем же дело?

— Каждая женщина может стать матерью, но не каждый мужчина имеет право стать отцом.

Сидония уже овладела собой. Любопытство ее мучило.

Она сказала:

— Пока я ничего не понимаю.

— Я для того и пришел, чтобы вам объяснить, — просто ответил Антиной. — Я должен извиниться перед вами, мне придется начать издалека, чтобы объяснить вам тайну смертной казни. Но некоторое историческое отступление необходимо.

Когда Атлантида опустилась сравнительно с уровнем океана настолько, что населявшие ее народы не нашли ничего лучшего, как покрыть высокие стены, отделявшие землю от воды, прочной крышей и таким образом погрузиться на дно океана и порвать сношения с внешним миром, народы эти многого не предвидели. В частности, вернее главное, они не предусмотрели, что естественный прирост населения при раз и навсегда ограниченной территории грозит неслыханными последствиями. Когда этот прирост стал свершившимся фактом, Атлантида погрузилась уже настолько, что невозможно было думать о какой-либо эмиграции. У атлантов не было стран, которые они могли бы колонизировать, раскопки не давали результатов, идея ухода в землю, в глубину, для части населения была неосуществима вследствие невыносимых условий существования под землей, ломать стены, чтобы раздвинуть их, было слишком опасно. Словом, положение казалось безвыходным, создался невероятный переизбыток рабочих рук, царила страшная жилищная нужда, не было ни кусочка свободной земли, а прирост населения угрожающе повышался.

Даже войны, хотя они и велись по усовершенствованному способу, не облегчили положения. Политики искали каждого удобного повода для объявления войны, население стойко умирало, но убыль сейчас же пополнялась. Атлантиде грозили революции и гражданские войны, которые осложнились бы у нас совершенно невероятными последствиями ввиду нашего особого положения.

И тогда один гениальный статистик нашел выход. Его предложение долго обсуждалось, несогласные убили его самого из-за угла, но так как, по мнению всех выдающихся людей того времени, предложенный им выход был единственным, то его провели через законодательные учреждения, дали ему силу закона и даже поместили первым в нашей конституции. Он называется великим законом свободы и декларацией прав человека, гражданина и потребителя. На верность ему присягает каждый достигший половой зрелости обыватель. Нарушение его есть нарушение конституции и карается смертной казнью. Этот закон и преступил тот человек, казнь которого вы наблюдали.

Итак, было постановлено: все граждане имеют не ограниченное никаким определенным количеством право иметь детей. Но из всех детей мужского пола лишь один наследует это право своего отца. Был много споров вокруг вопроса о том, который из сыновей должен быть этим единственным, — вопроса о своеобразном майорате. Это было не так легко разрешимо, как на земле. После сложных статистических вычислений остановились на пятом сыне. Каждый пятый ребенок, если он мальчик (если девочка, то шестой, седьмой и т.д., но лишь один), получал и доныне получает все права отца и звание гражданина. Таким образом, число граждан в стране неизменно, за его сохранением следит особая комиссия, пополняющая недостающее, вследствие бездетных и малодетных браков, число из особого резерва. На цифре пять остановились еще и потому, чтобы не было недостатка в рабочих руках, если бы родители ограничивались только одним полноправным сыном.

Остальные дети мужского пола, лишенные прав, составляют класс так называемых потребителей. Их число меняется, но они обречены на бездетность. Лишенные прав и наследства, они становятся нашими рабочими и землепашцами. Согласно закону, они равны во всех правах, кроме одного, с гражданами. Они могут избирать и быть избранными, учиться и занимать любые должности и даже жениться на ком угодно.

Общение с женщинами им отнюдь не воспрещено, так как этот мощный стимул жизни служит им единственной почти приманкой, и, кроме того, этого настойчиво требует количество женщин, более чем вдвое превышающее количество детоспособных мужчин-граждан. Многоженство же у нас, согласно заветам церкви и во избежание дегенерации, абсолютно воспрещено.

Издать закон легко, его надо еще провести в жизнь. Мы слишком уважали, а главное, ценили наших женщин для того, чтобы наложить узду на них. Поэтому потребителям пришлось нести все тяготы, налагаемые законом. Конечно, власть могла бы просто кастрировать их при рождении, однако, согласно научным данным, это понизило бы их рабочую силу, кроме того, лишило бы их упомянутого мною стимула и сделало бы невозможным пополнение класса граждан в нужную минуту. И затем, экономическое развитие создало еще одно препятствие этому.

Если вам знакома история церкви, то вы знаете, что она всегда тем или иным путем старалась захватить в свои руки максимум власти в каждой стране, и что отделение церкви от государства — дело, еще не законченное до нашего времени. Если вы спросите, откуда я знаю земные порядки, ответ будет прост. Корабли тонут часто, хотя до сих пор мы не выловили ни одного судна с водонепроницаемыми перегородками, но у нас составилась, не всем, правда, доступная, хорошая библиотека земных книг. Из ваших книг я узнал, что на земле церковь стремилась главным образом к власти, смешивая власть и богатство в одно. Наше экономическое развитие шло более быстрым темпом, и голая власть для целей организации утеряла смысл. Она была тесно связана с экономикой. Церковь была вынуждена думать не о жалкой торговле индульгенциями или десятине, а о выступлении на мировом рынке в качестве солидного конкурента разным объединениям, трестам и фабрикам. И она сделала это. Она получила монополию на производство резиновых изделий, употреблять которые власть обязала потребителей (отсюда и самое наименование их), и потребители оказались всецело в руках церковного треста. Вы понимаете, что церковь нелегко расстанется со своим доходом, а значение ее у нас очень велико, если вы примете во внимание, что священники в то же время инженеры, то есть, в сущности — правители. Церковь держит в своих руках все и на деле только терпит парламент.

Преступившие закон потребители всегда пробуют свалить свою вину на недоброкачественность изделий треста. Не было случая, однако, чтобы трест проиграл подобный процесс. Адвокаты и эксперты треста всегда доказывают, что виной всему — злой умысел или преступная небрежность потребителя. Кстати, таких процессов было очень много за последнее время, и у потребителей родилось недоверие к изделиям треста. Их сбыт явно уменьшается вопреки частым бракам. Есть и голоса о ненормальности такого порядка вещей, хотя они очень редки и слабы. Ведь это покушение на существующий строй.

На этом я закончу сегодня. Надеюсь, я сумел объективно объяснить вам наше государственное устройство.

Да, это была лекция. Вначале Сидония даже удивилась, насколько удачно копировал Антиной манеры и слог любого профессора. Но потом она забыла обо всех сравнениях и даже о том, что перед ней мужчина. Она не могла объять всего, что говорил Антиной. И когда он закончил, нервы ее не выдержали. Она разрыдалась и вскрикнула:

— Какой ужас! Какой ужас! И это — люди?

С Антиноя вдруг спала профессорская выдержка. Он подошел к ней, легко сжал руками ее голову и, глядя ей в глаза, тихо произнес:

— Благодарю вас! Благодарю вас!

И он поцеловал ее в лоб. Сидония не протестовала. Она только закрыла глаза, из которых все еще капали слезы.

Когда она открыла их, Антиноя уже не было.

ГЕНИЙ И БЕСПУТСТВО

Переведем дыхание.

Мы признаемся, что, услышав впервые о классовых различиях в Атлантиде, мы готовы были заплакать, подобно Сидонии или ребенку, узнавшему, что он в мире — сирота и живет среди чужих. Мы думали: люди, неудовлетворенные земной жизнью, готовы обыскать Вселенную и даже проделывают это во многих романах, чтобы найти более совершенные порядки. Люди мечтают о счастливых странах. Люди надеются, что существа неизвестных земель лучше и выше их. И вот, когда они наконец попадают впервые в такую страну, они находят там несправедливость еще горшую, чем привычная им. Но виноваты ли авторы, если их земная фантазия не может вырваться из тюрьмы, о которой говорил Гамлет? Если отравленное сознание вместо мира рождает войну? Не разделяют ли авторы только судьбу всего человеческого рода? Нас учили ведь, что человечество воодушевлено наилучшими стремлениями. Признаемся еще раз: мы этого не видим. Мы хорошо помним фразу о материале, которым вымощен ад. Нет, нет, переведем дыхание. У нас есть еще нетронутые резервы. У нас хорошая память, и мы не забываем своих героев. Читателю не придется спрашивать нас, зачем выведен в романе тот или иной человек. У нас есть для каждого место. Если персонаж нами отмечен, ему принадлежит своя, ни для кого другого не выполнимая роль, и он не может от нее уклониться, как обиженный актер. Кстати, мы убеждены, что роли распределены нами правильно, и притом все одинаково хороши.

Кто был нами, казалось, несправедливо забыт в последних главах? Конечно, Том, лучший друг наших читательниц и будущий товарищ многих детей школьного возраста. Ведь мы знаем, что жестокая и хитроумная месть человеческая неумолимо настигнет нас. Эта замечательная книга будет обескровлена, переделана для детей и рекомендована для школьных библиотек. Нас утешает только энтузиазм юных читателей — лучших читателей в мире.

Но мы не забыли Тома. Мы не только умеем писать роман, но мы еще и любим наших героев. И если мы особенно неравнодушны к маленькому чистильщику сапог — кто, кроме самых ярых человеконенавистников, осудит нас?

Эту главу мы целиком посвящаем Тому.

В секретной тюрьме атлантов были предусмотрены все нужды и удобства заключенных. Но ни строителю, ни декоратору, очевидно, не пришло в голову, что среди арестантов будет и несовершеннолетний. Поэтому во всем помещении не было как раз ни одного предмета, как воздух необходимого безработному чистильщику сапог. Ни пустых жестяных банок из-под консервов, ни битых цветных стекол. В ней даже не было веревки. Ни веревки, ни бечевки, ни каната, из которых можно было бы свить превосходное лассо и накидывать его на ноги зазевавшегося товарища. Не было и товарищей.

Том не мог обойтись без веревки. Ее не было. Том решил ее изобрести. Он не читал похождений великосветских любовников с их отважными подъемами по шелковым лестницам в нарядные спальни чужих жен и несколько менее храбрыми спусками при появлении ревнивых мужей. Том не знал, что приоритет его изобретения безусловно принадлежит испанцам, потому что Дон-Жуан — уроженец Мадрида. Он даже не чувствовал своего сходства с этой всемирно известной личностью. Ему просто нужна была веревка, и он решил заменить ее простынями, не заботясь о приоритете, серенадах и славе.

Напав на эту идею, он всецело ей отдался и старался осуществить ее со всевозможной предусмотрительностью. Прежде всего он без сожаления, но очень аккуратно разодрал простыни на длинные ровные полосы, затем крепко связал полосы и туго затянул узлы, пустив для этого в ход свои зубы. Потом напряжением всего тела, привязав свое изобретение к люстре, попытался разорвать эту своеобразную цепь. Она даже не затрещала. Том удовлетворенно засмеялся.

По взаимному соглашению заключенных, в тюрьме была ночь. Ночь устраивалась очень просто: для этого повсюду гасили свет. Том сознательно выбрал любимое время любовников и преступников. Убедившись, что везде тихо, и, значит, никто ему не помешает, Том выскользнул в коридор. Он прислушался. Только молитвенный храп профессора нарушал тишину. На секунду Тому показалось, что кто-то наблюдает за ним. Воображение пугало и радовало его преследованиями и засадами. Но, взглянув в темноту, он убедился, насколько это было возможно, что в коридоре никого нет. Он на цыпочках прошел ощупью в залу, закрыл за собой дверь и зажег самую слабую лампочку. Он еще раз прислушался и подошел к доске, на которой помещались кнопки для вызова кушаний. Подумав, он нажал одну из кнопок. Труба открылась, и на площадку въехало огромное блюдо с каким-то кушаньем. Том кивнул головой. Он не ошибся при выборе кнопки. Это было самое большое блюдо из всех посылавшихся заключенным атлантическими поварами. Вы думаете, Том обжора, по ночам бегал подкармливаться вкусными вещами? Ну, извините! Том и не взглянул на самое кушанье. Он опрокинул блюдо и выбросил все содержимое в отверстие для грязной посуды. Выждав немного, он нажал другую кнопку. В отверстии показалась площадка, куда складывали грязную посуду и отправляли ее потом с помощью третьей кнопки в неизвестное.

Вот около этой третьей кнопки Том осторожно, но прочно вбил гвоздь, все время прислушиваясь. К гвоздю он приделал пряжку от своего пояса, а к другому концу пояса крепко приладил длинную тонкую полоску, связанную им из простыней. Стоило теперь потянуть за полоску, и свободный конец пряжки, как миниатюрные качели, опустится и прижмется к кнопке. Если потянуть за полоску с достаточной силой, пряжка нажмет на кнопку, как человеческий палец, и блюдо, поставленное на площадку, уедет.

Том еще раз осмотрел свою первую толстую веревку. Петли, которые он приделал около узлов, могли пригодиться, если бы пришлось подниматься. Получилась настоящая веревочная лестница. Том прикрепил один конец ее к ножке большого дивана и еще раз испытал ее прочность. Она не затрещала, и диван не сдвинулся с места. Он сложил лестницу кольцами, уложил ее на блюде, а тоненькую полоску, привязав к ней для тяжести одну из ложек, лежавших на столе, осторожно закинул в трубу. Потом он быстро и бесшумно разделся, связал свое платье в узелок и прислушался в последний раз. Было тихо. Том прыгнул на блюдо, поставленное на площадку, и дернул свой самодельный провод. Хлопнула крышка автоматического отверстия, и блюдо быстро поехало вниз, а на нем поехал юный изобретатель, разматывая свою веревку. Том опускался в полной темноте. Он стремительно несся навстречу неизвестности, готовый ко всяким неожиданностям.

Впрочем, все неожиданности Том учел. Конечно, грязную посуду не отправляют вниз для того, чтобы она разбилась. Том хорошо был знаком с принципами домашней экономии и не сомневался, что ни хрупкому блюду, ни, значит, ему самому не грозит падение с высоты. Куда же, однако, отправлялись все стаканы, ложки, блюда и тарелки? И это было ясно. Конечно, в чан с горячей водой. Если это будет чан с кипятком, Тому угрожает опасность свариться заживо. Но Том видел, что посуду обычно моют голыми руками, и был уверен, что тело его выдержит подобное испытание. Итак, единственная реальная опасность угрожала ему в виде ванны из теплой воды.

Блюдо с Томом сперва быстро опускалось вниз. Потом спуск замедлился. Том догадался, что чан близок, и повис на одной из петель. Действительно, блюдо ушло у него из-под ног, и он сейчас же услыхал всплеск воды, а в трубу проник снизу слабый свет вместе с теплым и влажным паром. Том осторожно протянул вниз свою босую ногу, крепко вцепившись в петлю одной рукой, другой же сжимая узел с платьем. Нога встретила воду и погрузилась в нее. Температура воды была вполне терпима, и Том опустил вторую ногу, так что вода доходила ему до колен, но дна Том не обнаружил. Он тихонько свистнул, боясь разочарований. Он не решился бы нырнуть в бездонное море, не зная, где берег. Но, может быть, еще хуже, а позорнее во всяком случае, было бы вернуться назад, ничего не увидев. Не выпуская ни платья, ни лестницы из рук, Том решительно соскользнул еще ниже. Теперь вода доходила ему почти до подбородка, но зато он стоял на твердом дне. Ощупав это дно ногами, он поднял руку с платьем, нагнулся и прошел под краями трубы.

Том перевел дыхание и быстро осмотрелся вокруг. Людей не было. Он находился в небольшой комнате с жестяным полом. Посередине комнаты был большой бассейн, к нему спускалась труба, из которой Том вылез. Одна из стен комнаты была из знакомого Тому полупрозрачного материала. В комнате была только одна дверь и никакой мебели. Очевидно, это была лишь промежуточная камера, откуда грязные тарелки отправлялись дальше механическим способом.

Боясь, чтобы и его не отправили механическим путем далее, Том выскочил из бассейна, подбежал к двери и толкнул ее. Дверь скрипнула и подалась вперед. Том радостно вздохнул. Еще не высохнув, он наскоро облачился в свое платье и проскользнул в дверь. Он оказался на площадке винтовой лестницы, спускавшейся куда-то вглубь. Слабый свет проникал на лестницу, как и в комнату, через полупрозрачную стену.

Теперь Том стоял у входа в самое сердце тайн. Он попирал ногами первую ступеньку на пути к приключениям и загадкам. Какой юный бродяга, соотечественник и потомок Тома Сойера и Гекльберри Финна, не пошел бы по этому пути, презирая всякую опасность?

Том добрался до конца лестницы и оказался в обыкновенном подвале. Здесь тоже никого не было. По этой пустоте, отсутствию звуков и слабому свету Том догадался, что и у атлантов царила в это время условная ночь. Он с любопытством огляделся. На полу валялись горы соблазнительнейших предметов: гвозди, ржавые болты, рыжий продырявленный цилиндр, пыльные пустые бутылки — все это являло глазам Тома чрезвычайно привлекательный ландшафт. В другое время он основательно занялся бы осмотром всех этих чудеснейших вещей и, наверное, тщательно подобрал бы из них недурную коллекцию, которая вызвала бы искреннюю зависть у многих уличных его конкурентов. Но теперь у Тома не было времени на разборку этой разбойничьей или пиратской пещеры. Он, почти не глядя, наполнил свои карманы мелкими вещами вроде гвоздей и болтов, сообразив, что они еще могут ему пригодиться. Некоторую, хотя и короткую, дань восхищения он отдал только старому поломанному свистку, неизвестно как попавшему сюда. Том даже осторожно дунул в него и, по едва слышному шипению догадавшись, что свисток еще не потерял способности издавать свойственные ему звуки, поспешно сунул его в карман.

После этих ценных приобретений Том продолжил свои географические взыскания. Он подошел к стене с рядом отдушин, закрытых решетками. У одной из этих отдушин решетка на первый взгляд казалась поломанной. Том тронул перержавевшие прутья, они закачались в своих гнездах. Вышибить их не представляло особой трудности. Но, сохраняя должную осторожность, Том только отогнул прутья и просунул в отверстие свою голову. Голова оказалась на уровне мостовой. Ход в мир, конечная цель изысканий Тома, был открыт, и Том едва не закричал от восторга. Улица была тоже пуста. Том подкатил бочку, встал на нее, вылез наружу и стал на мостовой во весь рост.

Солнце, негаснущее электрическое солнце по-прежнему горело где-то на седьмом небе. Но свет его был не голубоватым, а густо-синим. Короткие полупрозрачные тени вытягивались по всем направлениям, площадь была пустынна и заманчива. Где-то послышались шаги. Том юркнул в тень и прижался к стене. Мимо него, покачиваясь и посвистывая, прошел одинокий прохожий. Том мог бы поклясться, что этот прохожий насвистывал мотив из американской оперетки — так знакома была мальчику мелодия. Впрочем, Том не отличался музыкальностью, а оперетки везде одинаковы.