Атлантида под водой

— Боже мой, — простонал Стиб. — В Атлантиде война, а я не могу даже составить корреспонденцию!

Антиной, тоже высунувшийся из окна, опомнился и оглянулся.

— Зато нас каждую минуту могут арестовать, — ответил он. — Стража давно проспалась, и нас, наверно, уже ищут, а мы теряем здесь время.

Толпа вдруг остановилась. Сильный отряд полиции оттеснил ее и занял площадь. Часть отряда рассыпалась по тротуарам, приближаясь к автомобилю беглецов.

— Мы отрезаны, — сказал Стиб, бледнея. Сидония вскрикнула. Ей показалось, что глаза первосвященника откуда-то смотрят на нее.

Но Антиной был спокоен. Он что-то крикнул каменщику, и автомобиль дал задний ход, словно уступая дорогу бегущим манифестантам. Автомобиль свернул в боковую улочку, полицейские направились к нему. Антиной снова крикнул, и шофер, засигналив, дал полный ход. Они пронеслись мимо толпы, мимо ошарашенных полицейских и попали на сравнительно пустынную улицу. Они понеслись по ней и кружили потом по каким-то переулкам. Каменщик крикнул в трубку:

— Из города теперь не выбраться! Едем к Сократу!

Автомобиль снова повернул и оказался в темном, пустынном переулке. Антиной соскочил еще на ходу и кинулся в какую-то дверь. Сидония, Стиб и каменщик вбежали за ним. Каменщик захлопнул дверь и прислушался. Автомобиль зашумел и отъехал. На улице было тихо. Очевидно, преследователи потеряли их следы.

— Где мы? — спросил Стиб.

— В общежитии рабочих седьмого неба, — ответил Антиной.

ДОМ ОТЧУЖДЕНИЯ

Каменщик повел их вперед. В странный дом попали они. Может быть, когда-то он был гостиницей. Во все стороны шли бесконечные туннели, лестницы соединяли их через этажи. Потолки были черны. Беглецы шли и плутали, взбегали по лестницам и спускались вниз. Ни один человек не встретился им. Только острый запах, въевшийся в стены, зараженный воздух везде окутывали их. Кислый, тошнотворный запах, смесь казармы и публичного дома. Сидония еле шла.

— Какой ужас! — вскрикнул Стиб. — Это преддверие ада!

— Здесь живут люди, — твердо ответил Антиной.

— Где ж они? Я никого не вижу.

— На небесах работают в две смены. Одна — на небе, другая — манифестует.

Наконец каменщик привел беглецов в какую-то комнату. Она была несколько больше других, хотя так же скупо освещалась, стены в ней были так же грязны, и так же низок грязный потолок. В ней жила, очевидно, супружеская чета, потому что на гвозде висели два невыносимо потрепанных женских платья. Каменщик закрыл дверь и сказал:

— Время дорого. Вряд ли кому-нибудь придет в голову искать нас здесь, но манифестанты могут каждую минуту вернуться и увидеть вас. Мы в комнате Сократа, он член нашей организации, как и его жена, но не забывайте, что мы в общежитии. Один предатель, один неосторожный разговор, один взгляд — и мы пропали.

— Надо переодеться, — сказал Антиной. Каменщик сорвал с гвоздя женское платье и подал его

Сидонии. Девушка с ужасом посмотрела на жалкие лохмотья.

— Надо, — ласково, но настойчиво повторил Антиной.

Каменщик открыл комод и достал оттуда рабочие штаны и блузы. Мужчины отвернулись в одну сторону, Сидония в другую. Когда они снова посмотрели друг на друга, Сидония не выдержала и побледнела. По тому, как выглядели мужчины, и по тому, с какой жалостью они смотрели на нее, она догадалась, какой вид был у нее самой. Но неумолимый каменщик достал коробку грима.

— Вы слишком красивы, — сказал он. — У наших женщин не бывает таких лиц.

Антиной сам загримировал Сидонию. Всего несколько штрихов, и она постарела на двадцать лет. Еще несколько — и лицо ее стало уродливо и асимметрично: искривился рот, и втянулись недавно розовые щеки. Стиб с ужасом посмотрел на нее и воскликнул:

— И у вас подымается рука так обезобразить человека! Он хотел сказать больше, но не решился. Каменщик оглядел Стиба и Антиноя. Оба они казались заправскими чернорабочими. Каменщик протянул им черную краску:

— У вас не рабочие руки. Пусть они будут грязными. И лица тоже.

Антиной закончил грим Сидонии и начал мазать себя и Стиба. Сидония кинулась к комоду. Где есть женщина, должно быть и зеркало. И она нашла какой-то осколок. Взглянув на себя, она заплакала. Но Антиной прошептал ей несколько слов, и она успокоилась. Она долго всматривалась в него и в Стиба. Она бы не узнала их теперь и сомневалась, точно ли это они.

— Странно, — сказал вдруг Стиб. — Неужели никто не охраняет это помещение?

— У потребителей нечего охранять, — спокойно ответил Антиной.

Издали послышался все приближавшийся шум. Манифестанты возвращались домой. Беглецы сели на нары и ждали, невольно волнуясь. Дом постепенно наполнялся. Шум становился все громче, перешел в топот, раздались отдельные крики и говор сотен голосов. Говор все рос и стал, наконец, непрерывен, как шум моря. Мимо дверей началась беготня. Кто-то кричал, пел и ругался в коридоре. Дверь приоткрылась, и вошли хозяева: пожилой рабочий с искривленной спиной и длинными руками — одна короче другой от больной спины, — и его жена, на взгляд — старше его, худая, высокая женщина с глазами навыкате. Ее спина была нормальна, но казалось, что и она перекошена, может быть, от того, что оба как-то естественно дополняли друг друга и были похожи. Они не удивились, увидев у себя гостей. Очевидно, их успели предупредить по дороге. Войдя, они остановились, ища глазами Антиноя. Мужчина узнал и подошел к нему. Антиной подал ему руку.

— Я должен сказать вам, Сократ, — сказал Антиной, — что вы рискуете жизнью, укрывая нас.

Жена рабочего уже хлопотала около Сидонии, поправляя недостатки туалета, которые ей, как женщине, сразу бросились в глаза.

Сократ кивнул головой. Он не был красноречив. Он пробормотал:

— Ну, чего там… Подумаешь, велика штука… очень нам нужна эта жизнь!

Потом, смутившись, он отвел каменщика в сторону и что-то зашептал ему. Каменщик, выслушав его, сказал:

— Соседняя комната свободна. Вы займете ее.

— Что? — крикнул Стиб. — Нам придется жить в этом аду?

— Выбора нет, — ответил Антиной. — На улице нас арестуют. Вся полиция поднята на ноги. Мы должны переждать.

Они выждали минуту, когда в коридоре наступила относительная тишина, и прошли в соседнюю комнату. Она была такой же величины, как помещение Сократа. Двойные нары, пустой комод и два стула стояли в ней. Жена Сократа принесла подушку и простыню. Она сняла их с собственных нар. Антиной коротко изложил положение вещей:

— Пока непосредственной опасности нет. Если мы сумеем держаться, как следует, никто не обратит на нас внимания. Новая семья потребителей — это событие случается здесь каждый день. Я советую вам как можно меньше говорить, чтобы никто не обратил внимания на ваш акцент. А пока — идемте обедать.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТЯЖЕСТИ АНГЛИЙСКОЙ КОРОНЫ

Есть только один сон без просыпа — смерть. В прочих случаях это выражение — гипербола. Антиной не хотел смерти своей стражи, и караульные через несколько минут после бегства троих заключенных очнулись. Они кинулись в камеры заключенных, разбудили оставшихся, довольно грубо допросили их и, убедившись в отсутствии беглецов, перерыли весь дворец. Но открытые двери ясно указывали путь бежавших. Улица же была пуста. Начальник караула с подгибающимися от волнения и страха коленями пошел будить первосвященника. Поднятые с постели люди земли быстро догадались, в чем дело. Караул и не скрывал от них своей тревоги, потому что скрыть что-нибудь все равно было невозможно.

Через некоторое время к ним в комнату вошел первосвященник. Профессор и Бриггс почтительно вскочили, лорд поднялся несколько медленнее.

Первосвященник был спокоен, как всегда. Только опытный взгляд лорда подметил на его лице некоторую тень волнения. Все-таки Антиной был важнейшим государственным преступником и вместе с тем сыном первосвященника. Лорд слегка поднял руку, соединил большой палец с мизинцем и направил свой взор на ноготь последнего. Этот жест лорд позаимствовал у одного известного в истории дипломата, имя которого он знал, а мы забыли. Европейские дипломаты говорили, что, когда человек, послуживший лорду образцом, смотрел молча на свой мизинец, судьбы народов решались, как шахматные ходы. Лорд не желал решать ничьих судеб. Просто этот жест казался ему наиболее корректным при данных обстоятельствах. Не без волнения ожидая, чем разрешится эта сцена, он в то же время замечал разные мелочи и констатировал, что ноготь на его мизинце отполирован далеко не с той тщательностью, к которой обязывало его хотя бы звание бывшего мужа кафе-шантанной певицы. Бриггс и профессор волновались гораздо более лорда.

Первосвященник наконец заговорил, спокойно и веско, как всегда:

— Господа! Прискорбные события этой ночи вам известны. Я пришел к вам лично для того, во-первых, чтобы заверить вас, что никакие подозрения ни в коем случае не коснутся вас, и вы можете быть совершенно спокойны. Я успел изучить каждого из вас и еще раз подтверждаю, что правительство нашей страны питает к вам чувство глубочайшего уважения и доверия.

Лорд опустил руку, забыв о мизинце, Бриггс шумно вздохнул, профессор достал носовой платок. Первосвященник продолжал:

— Конечно, все меры к поимке беглецов будут своевременно приняты.

— Их вполне возможно поймать, — горячо сказал Бриггс.

Первосвященник посмотрел на Бриггса, как будто испытывая его, и, обращаясь преимущественно к лорду, заговорил снова:

— Во всяком случае время достаточно тревожное, и я пришел к вам, милорд, чтобы напомнить вам от лица правительства о нашей просьбе помочь нам вашим опытом и знаниями. Я попрошу вас, милорд, — закончил первосвященник, — сделать мне честь и последовать за… то есть со мной.

Первосвященник поклонился и сделал движение, словно пропуская лорда вперед. Лорд привык уже, что приказания отдаются в этой стране под видом вежливых приглашений. Он подошел к двери и склонился сам, пропуская первосвященника.

Они вошли в памятный лорду кабинет. Шесть человек, президент республики, король и премьер-министр в том числе, стремительно поднялись со своих мест и низко поклонились лорду. Лорд, недоумевая, обвел их взглядом и вежливо поклонился сам. Подняв голову, он увидел, что все замерли в поклоне, и только министр иностранных дел выпрямился, сделал шаг и склонился еще ниже. Лорд посмотрел на первосвященника, ища разгадки. Первосвященник тоже поклонился. Лорд не выдержал.

— Господа, — сказал он, — я не понимаю, чем вызваны знаки вашего внимания ко мне. Простите меня, но я хотел бы вам напомнить, что я — только ваш пленник.

Тихое, почти благоговейное перешептывание было ему ответом. Затем министр иностранных дел полувыпрямился и сказал:

— Ваша светлость! Мне выпала на долю высокая честь передать вам, что президент республики голубых солнц имеет сделать вам сообщение исключительной важности.

Он снова склонился и, пятясь, отступил к остальным. На смену ему выступил президент и тоже поклонился. Лорд, все еще недоумевая, ответил ему вежливым наклоном головы. Он попробовал снова соединить большой палец и мизинец, но это не помогло. Очевидно, средство знаменитого дипломата не всегда было действенно. Президент начал:

— Милорд! Наступил грозный час. Время не терпит, и я не могу перечислить вам все причины. Достаточно сказать одно: страна находится в состоянии войны, и в то же время ей угрожает революция. Наш жалкий разум отказывается нам служить, и мы видим одно спасение для нашей горячо любимой родины. Мы обращаемся к вашему сердцу и к вашей мудрости. Мы умоляем вас принять на себя руководство всеми государственными делами.

И опять все поклонились. Лорд вздрогнул и осмотрелся, как затравленный зверь. Речь шла уже не об одном министерском портфеле. Если лорд правильно понимал, ему предлагали пост премьер-министра и, может быть, даже диктатора. Лорд не сомневался в значении слов. Умоляем — значило приказываем. Однако лорд не для того переменил карьеру и отказался от политической деятельности на своей родине, чтобы где-то под водой спасать собственных тюремщиком от революции. Лорд поклонился (он уважал чужие обычаи) и твердо ответил:

— Я бесконечно тронут вашим доверием, господа, и сердечно благодарю вас за него. Я не буду говорить о том, что не достоин высокой чести, которую вы мне предлагаете. Есть другое препятствие, и оно непреодолимо. Я подданный английского короля и монархист по убеждению. Уважая все законные формы правления чужих государств, я тем не менее не могу принять никакой должности в республиканской стране. Я прошу простить и понять меня и мои чувства.

Лорд готовился уже с торжеством соединить большой — палец с мизинцем, но заметил общую радость на лицах присутствующих. Он недолго удивлялся. Президент снова склонился перед ним и сказал:

— Милорд! Мы счастливы слышать ваши слова, потому что мы сами всецело разделяем ваши убеждения, а с нами их разделяет вся страна. В нашей стране нет больше республики, есть монархия с пустующим престолом. Следы когда-то царствовавшей династии затерялись, у нас нет монарха. Вы явились к нам с неба, вы единственный представитель самого аристократического рода величайшей монархии, вы — опытный в государственных делах муж, мы умоляем вас воссесть на наш престол.

Лорд вышел из того возраста, когда королевское звание пленяет неопытное воображение. Он сделал последнюю попытку. Волнуясь, и потому несколько торопливо и дрожащим голосом, он сказал:

— Господа! Честь, которую вы мне предлагаете, неслыханна и невероятна. Но я подданный английского короля, нигде и никогда я не забуду об этом, и одна мысль возложить корону на мою голову была бы изменой моему августейшему повелителю.

И снова искренняя радость отразилась на лицах присутствующих. Лорд не выдержал, тяжело опустился в кресло и вытер платком лоб. Стоило ли думать о достоинстве, о показной выдержке и хладнокровии, когда атланты покушались не на жизнь лорда, а на что-то непонятно и тайно угрожающее? Лорд ждал, что кончится, наконец, время сладких речей и ему скажут просто и ясно, чего же хотят от него. Но президент, кажется, меньше всего собирался обнаружить свои цели. Еще ниже склонившись, он снова заговорил:

— Ваши слова, милорд, исполняют нас живейшей радостью. Во имя бога и короля я предлагаю вам принять бразды правления в нашей стране. Будьте нашим владыкой именем английского короля. Мы хотим стать его подданными, мы хотим сверкать алмазом в английской короне.

— Если не ошибаюсь, — сказал, запинаясь, лорд, — вы хотите присоединиться к Англии, признать власть ее короля, а мне предлагаете пост вице-короля?

— Да, милорд, — твердо ответил президент.

— Но я должен получить назначение, подписанное им самим, — в отчаянии крикнул лорд.

Первосвященник подошел к лорду и сказал холодно и четко, глядя ему прямо в глаза:

— Вы не ребенок, ваше величество, и вы понимаете, что это невозможно. У вас нет больше причин для отказа.

И первосвященник так пристально взглянул в глаза лорда, что тот прочел в них нечто необычайное. Лорд махнул рукой и с отчаянием сказал:

— Я согласен.

Лорд Эбиси во второй раз на протяжении нашего романа попался в ловушку. Его согласие было встречено громкими аплодисментами, и президент сейчас же дал ему подписать указ о его вступлении именем бога и английского короля во владение страной голубых солнц. Лорд подписал. Что ему оставалось? Он подписал и два других указа, которыми Бриггс назначался на ответственную полицейскую должность, а профессор возводился в сан почетного кастрата (honoris causa), причем это не было связано с лишением некоторых органов.

Мы чувствуем, что настало время автору активно вмешаться в события, развивающиеся в этой главе, и разоблачить коварные замыслы атлантских владык, направленные против несчастного лорда Эбиси.

Дело в том, что в республике голубых солнц конституция была в высшей степени демократична. Вся власть на бумаге принадлежала народу, правительство было только его временным приказчиком. Народ, однако, не без основания сомневался в действительности собственных прав, и в незапамятные еще времена правительство вынуждено было дать ему реальное доказательство его суверенной власти и подтвердить свою зависимость от него. За эту привилегию народ крепко уцепился, ею утешился, и ни одно министерство не решалось отнять ее.

Раз в десять лет народу давалось наглядное доказательство его власти. Устраивался большой праздник, который назывался днем великой порки. В этот день на главной площади столицы, против здания судебных установлений, ставилась особая машина, и при огромном стечении народа министр юстиции нещадно порол президента и всех министров и последним — самого себя. Порка эта была далеко не видимостью. Министры оглашали воздух неистовыми криками, к великой потехе публики. Порка символически указывала на то, что в демократическом государстве все равны, и никто не смеет зазнаваться. Власть народа выражалась в том, что публика на площади сама определяла поднятием рук число ударов, которые должны были получить министры. Тут не помогали никакие подкупы, народ был беспощаден, и нелюбимые правители обычно после порки долго болели. Зато в этот день народ примирялся со всем злом, которое он терпел. Расходясь после экзекуции, население радостно пожимало друг другу руки, и все гордо заявляли:

— Нет, что ни говорите, а хозяева в республике все-таки мы! Подумайте только, как плакал президент!

Население было удовлетворено, налоги и репрессии, сыпавшиеся на него на следующий день в особенном изобилии, не казались ему невыносимыми.

Понятно, что ни одно правительство не хотело добровольно принимать участие в этом великом демократическом торжестве. Задолго до этого дня начиналась полоса правительственных кризисов. Один за другим кабинеты уходили в отставку. Самые отчаянные честолюбцы не соглашались в это время взять власть.

Именно поэтому каждое правительство хваталось за тень монархизма, не умиравшего в государстве благодаря кучке сумасшедших роялистов. Правительство исподволь устраивало заговор против себя и в нужный момент устраивало монархический переворот.

Король, подкупленный или насильно возведенный на престол, держался на нем ровно столько времени, чтобы продемонстрировать великие народные привилегии. На другой день после порки король возвращался в первобытное состояние, и народу торжественно объявлялось, что законная власть справилась с мятежом.

Через несколько часов после вышеописанной беседы с лордом Эбиси до сведения народа было доведено о новом монархическом перевороте. Народному восторгу, казалось, не будет конца. Вестники неба в стране голубых солнц — было от чего потерять голову от радости. Кроме того, всего два дня оставалось до великого демократического праздника — до дня великой порки. Вестник неба под розгами — зрелище необычное даже в Атлантиде. К тому же газеты и очевидцы распространили слух, что профессор — новый посол божественного промысла, наследник предыдущих пророков, пришедший обновить их учение. Получив небесную поддержку, никто больше не сомневался в победе над врагами. Манифестанты неистово вопили на улицах:

— Да здравствует бог и его вестники! Да здравствует король и вице-король! Долой зеленых негодяев!

Новые известия неслись с фантастической быстротой и докатились, наконец, и до дома отчуждения. Сюда их принес Том.

САМОЕ СИЛЬНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ В ЖИЗНИ ЛОРДА ЭБИСИ

Том влетел в комнату беглецов, как маленький смерч. Задыхаясь от беготни по коридорам, он широко распахнул дверь, остановился с сияющим лицом и крикнул:

— Они не могли запретить мне! Шарики выдумал я! Мы с Рамзесом освободили вас!

«Они» — революционный исполнительный комитет, в данное время представленный улыбающимся каменщиком.

С торжеством выкрикнув свои заслуги, Том кинулся к Антиною.

Антиной крепко пожал руку мальчика. Том задержал свою руку в его руке, наслаждаясь этим мгновением. Антиной просто сказал ему:

— Спасибо, Том.

Том с трудом удержался от слез восторга. Но революционеру неприлично плакать. Он торопливо ответил:

— Не за что, мистер Антиной!

Но Антиной умел благодарить и знал психологию даже самых маленьких людей. Он сказал еще проще, переходя на атлантский язык:

— Вот что, Том. Я тебе не мистер, а просто Антиной. И, кроме того, мы теперь — друзья навеки. Зови меня так же, как и я тебя — на «ты».

Том открыл рот. Он захлебнулся от неожиданности и восторга. Потом он блаженно улыбнулся и кивнул головой, все еще не находя слов.

— А мы вас видели на улице, то есть тебя, Антиной! Каменщик объяснил, что по всему городу развешены правительственные сообщения о тяжелой болезни главного небесного инженера, и к каждому такому сообщению приложен портрет. Антиной хорошо понял цель, которая преследовалась этим. Любой сыщик, встретив подозрительное лицо, мог сейчас же проверить по портрету свои подозрения. Но все-таки появление Тома в комнате беглецов указывало, что слежка несколько ослабела, иначе каменщик не взял бы его с собой.

Выслушав сообщения каменщика и Тома о новых событиях, о войне, избрании короля и назначении Бриггса и профессора, уловив из рассказов, что атмосфера сгущается, Антиной переглянулся с каменщиком и сказал: — Кажется, пора.

Каменщик взволнованно и радостно улыбнулся. За последнее время между комитетом и Антиноем возникли разногласия. Комитет настаивал на немедленном выступлении, Антиной хотел подождать расширения числа сторонников и усовершенствования его собственных изобретений. Но война создавала благоприятную почву для восстания, и терпение потребителей заметно истощилось.

Цели восстания были давно определены. Власть должна перейти в руки потребителей. На случай слишком упорного сопротивления правительства и граждан, как крайнее средство, в распоряжении Антиноя были изобретенные им лучи, которые могли бы дезорганизовать мощь врага, внося беспорядок и хаос в работу всех машин. Сам Антиной называл эти лучи душою машин — они до известной степени наделяли сознанием любую машину. Вечерами, когда затихал шум в доме отчуждения, Антиной долго рассказывал Стибу и Сидонии об этих лучах. Он говорил:

— Чистая логика никогда не помирится с тем, против чего не протестует рабское сознание человека. Только человек покорно несет ярмо, душа машин возмутится и восстанет. Для такого возмущения достаточно одного сознания — если бы мы наделили машины еще и совестью, они взорвали бы весь мир. Я прибегну к ним только в самом крайнем случае, в последний момент, когда никаких других средств не останется, потому что я знаю, что тогда я отдам Атлантиду во власть не известной мне до конца силы. Каждая машина попытается выполнить не ту работу, которую взваливают на нее люди, а другое, особенное назначение, часто неизвестное даже мне. Я не знаю, что будет, и я хочу, чтобы вы на всякий случай знали, как управлять этими лучами, вернее, как вызвать и усилить их, машины все равно выйдут из-под вашей власти.

И он сказал Стибу и Сидонии, какие рычаги надо нажать в гробнице человеколошади, чтобы возникли невидимые лучи. Он даже отдал ключ от гробницы, с которым он никогда не расставался, Стибу. Он повернулся к Сидонии и сказал ей:

— Помните о душе машин.

Каменщик и Том наперебой рассказывали, какое впечатление произвел на страну монархический переворот. Стиб, узнав, кто выбран королем, хохотал полчаса. В стране царило ликование. Никто не сомневался в истинном значении переворота. Об английском короле вообще никто не слыхал, и всем было интересно увидеть вестника неба под розгами. Антиной весело сказал:

— Да, день великой порки — единственная привилегия, которая есть у народа. Обидно только, что настоящее правительство вывернулось. Вероятно, и лорду Эбиси не мешает познакомиться с розгами — ведь он дважды был английским премьером. Но его, наверное, не предупредили о тяготах королевской власти, иначе он вряд ли согласился бы на это.

Стиб решительно заявил:

— Я не могу больше сидеть здесь. Вы только подумайте: завтра будут пороть лорда и пэра Соединенного Королевства! Затем в лице лорда будет выпорот и английский король, его августейший патрон и теперешний владыка голубых солнц. И вы хотите, чтобы я не видел всего этого? Я сбегу, честное слово, я сбегу!

К его удивлению, Антиной так же весело ответил ему:

— Мы пойдем вместе. Только вы дадите мне слово принять все предосторожности, которые я укажу, и во всем слушаться меня.

Наутро, тщательно загримировавшись, Антиной и Стиб вмешались в толпу потребителей из дома отчуждения и, крепко держась друг за друга, вышли на улицу. Густые толпы пешеходов сделали невозможным всякое иное движение. Казалось, вся столица идет на судебную площадь. Народ валил, изредка разражаясь криками:

— Да здравствует конституция! Да здравствует свобода! Да здравствует вице-король!

Огромные голубые солнца блистали на седьмом небе. Дома были разукрашены флагами и коврами. Народ перемешался, граждане шли рядом с потребителями. Предстоящее зрелище уравняло всех. Это был единственный день в десять лет, когда власть уступала на несколько часов свои права народу, и народ пользовался относительной свободой. Вряд ли полиция решилась бы арестовать кого-нибудь в этот день, да и наблюдение в толпе было почти невозможно.

Антиною и Стибу удалось пробраться на площадь и занять хорошие места на ступенях, откуда прекрасно был виден помост рядом с дворцом судебных установлений. Стиб не без волнения посмотрел на здание первой своей тюрьмы.

Сквозь толпу пробирались мальчишки, разносчики газет, и навязывали зрителям экстренные выпуски, оглушительно выкрикивая заголовки:

— Порка короля!

— Новый пророк!

— Еще одна победа!

— Война вступает в решительный фазис! Мы наступаем!

Стиб страшно интересовался войной. Он купил целую пачку газет, но не успел просмотреть их, как внимание его привлекли выкрики нового продавца:

— Воздушная бомбардировка нашей столицы! Неслыханное коварство нашего врага! Через десять минут будет обстреляна площадь судебных установлений! Сто три убитых и четыреста восемь раненых потребителей!

Первым движением Стиба было бежать без оглядки от грозящей ему в толпе смерти. Но он увидел, что никто не трогается с места, хотя газета быстро раскупалась. Потом он опомнился и сообразил, что происходит нечто чрезвычайно странное: бомбардировка еще только будет, а уже есть убитые и раненые.

— В чем дело? Какие взрывы? Откуда? Что за чепуха? — закричал Стиб.

— Молчите, — шепнул ему Антиной. — Не время объяснять сейчас. Не выдавайте себя.

Стиб недовольно замолк.

Тем временем двери здания судебных установлений широко раскрылись, толпа завопила, оркестр грянул, и многочисленная стража в ослепительных мишурных одеждах попарно вышла из дверей и расположилась шпалерами на ступеньках. Вслед за нею вышли подростки в костюмах пажей. Затем показались трубачи и барабанщики в сборных костюмах разных веков, видимо, наскоро извлеченных из музеев. Стиб глядел на все это с веселым недоумением. Антиной, смеясь, шепнул ему:

— Ведь никто не знает, как надо обставить выход английского вице-короля. Ну и стараются.

За пажами, уже в современных платьях, показались девушки, назначение которых, очевидно, было играть роль кавалерственных и придворных дам. Стиб довольно свистнул: все они были очень хороши собой.

За девушками показались высшие чины государства, кто в нелепом историческом костюме, кто во фраке. Члены парламента, высшие чиновники с семьями заняли места полукругом на помосте. Музыка, не переставая, играла марш. Толпа вытягивалась на цыпочках, не желая пропустить ни одного мгновения торжественной церемонии.

После маленькой паузы, спиной к публике, пятясь, из дверей вышел церемониймейстер в парчовом кафтане, вышитом золотом, с огромным жезлом. Без конца кланяясь, он как бы расчищал дорогу. За ним вышел скипетроносец — в его палке население сейчас же узнаю знаменитый скипетр Псамметиха 79-го, одолженный на этот исключительный случай. И, наконец, почтительно поддерживаемый двумя министрами, показался сам вице-король. С его плеч пышно ниспадала длинная мантия, затканная голубыми солнцами и водорослями. Огромная корона покрывала его голову, лицо казалось высеченным из мрамора, медлительные жесты были истинно царственными. Золото и алмазы блистали в короне, на пальцах и на мантии короля.

Лорд Эбиси предстал пред лицом своего народа. Церемониймейстер сделал знак, трубы замолкли, толпа заревела:

— Да здравствует вице-король!

Лорд поклонился, крики усилились. Население, казалось, ободряло своего короля. Но лица краснели, глаза разгорались — все ждали близкого уже зрелища.

Церемониймейстер снова сделал знак, и крики утихли. Толпа задержала дыхание. В абсолютной тишине был слышен каждый вздох, и Стибу казалось, что он слышит, как бьется сердце лорда Эбиси. Вице-король сделал шаг и заговорил. Речь его была очень кратка и, очевидно, заранее приготовлена. Его, Должно быть, убедили, что король — не митинговый оратор.

— Благодарю, мой добрый народ, от имени твоего короля и моего собственного. Лорду богу (лорд не изменил английского титула божества) угодно было, чтоб мудрость восторжествовала в нашей стране. Мы вступаем в наши права именем господа и английской короны и объявляем всем нашим верноподданным: мы положим все силы наши на то, чтобы в стране не осталось глаз, могущих плакать, и сердца, могущего страдать. Мы обещаем также, что ни одна из привилегий народных не будет нарушена…

Лорд хотел сказать что-то еще, но народ нетерпеливо прервал его новой бурей восторга. Соседи Стиба переговаривались:

— Довольна речей!

— Не отменяет, и ладно!

— Вре-емя-я!

— Пороть его!

Церемониймейстер снова подал знак, и шесть дюжих молодцов в бархатных полукафтанах подошли к лорду, почтительно подхватили его и повели к какой-то машине. Лорд с недоумением посмотрел на них. Они что-то шепнули ему, и лорд, возмущенный, попытался вырваться из их рук. Корона покачнулась и свалилась с его головы. Какая-то женщина истерически воскликнула:

— Недобрый знак!