Клятва королевы

– Уж в таких-то лапищах ты наверняка смогла бы держать меч, – поддразнила я Беатрис.

Она выпятила подбородок:

– Это ты принцесса, а не я. Тебе пристало владеть мечом.

Меня вдруг охватил холод, словно день внезапно сменился ночью. Я поежилась и негромко сказала:

– Вряд ли я сумела бы возглавить армию. Наверняка это ужасно – видеть, как твоих соотечественников рубят враги, и знать, что смерть может в любое мгновение настичь и тебя. К тому же, – я подняла руку, не давая Беатрис возразить, – вряд ли стоит возвеличивать Орлеанскую деву в качестве примера для нас. Она сражалась за своего принца лишь ради того, чтобы погибнуть жестокой смертью. Подобной судьбы я не пожелаю никому, и уж определенно не себе. Может, тебе это и кажется скучным, но я лучше выйду замуж и рожу детей, в чем и состоит мой долг.

Беатрис пронзила меня взглядом:

– Долг – для слабых. Только не говори, будто тоже об этом не думала. Ту историю о рыцарях-крестоносцах из нашей библиотеки ты проглотила, словно марципан.

Я натянуто рассмеялась:

– Ты и впрямь неисправима.

В этот момент подъехали Альфонсо и дон Чакон. Вид у гувернера был весьма озабоченный.

– Ваше высочество, сеньорита де Бобадилья, вам не стоило скакать столь быстро. Вы могли пострадать. Кто знает, что может таиться в здешних сумерках?

В голосе его слышался страх. Хотя короля Энрике, казалось, вполне устраивало наше пребывание в Аревало, вдали от двора, его тень преследовала нас постоянно. Я настолько привыкла к угрозе похищения, что перестала обращать на нее внимание. Однако Чакон делал все, чтобы нас защитить, и к любой возможной опасности относился более чем серьезно.

– Простите меня, – сказала я. – Я виновата. Не знаю, что на меня нашло.

– Как бы то ни было, я весьма впечатлен, – заметил Альфонсо. – Кто бы мог подумать, что ты окажешься такой амазонкой, сестрица?

– Амазонкой? Уж точно нет. Я просто испытывала мастерство Канелы. Конь отлично себя проявил, не так ли? Он намного быстрее, чем можно судить по его размерам.

– Верно, – улыбнулся Альфонсо. – И ты тоже отлично себя показала.

– А теперь пора возвращаться, – сказал Чакон. – Уже почти ночь. Поедем по главной дороге, и на этот раз без скачек галопом, ясно?

Снова сев на лошадей, мы с Беатрис последовали в сумерках за моим братом и Чаконом. Я с облегчением отметила, что Беатрис предпочла не капризничать, спокойно шла шагом рядом со мной. И все же, когда мы подъезжали к Аревало под покрытым коралловыми прожилками небом, я опять вспомнила наш разговор и, несмотря ни на что, подумала о том, каково это – быть мужчиной.

Глава 2

В замке было необычно пусто для этого времени. Едва войдя в большой зал и увидев, что длинный, покрытый царапинами стол, что стоял в центре комнаты, до сих пор не накрыт к ужину, я почувствовала – что-то случилось. Альфонсо и Чакон расседлывали и чистили лошадей в конюшне. Пока Беатрис снимала с меня плащ, я взглянула на очаг. Огонь еще не разжигали. Единственный свет давали лишь шипящие факелы на стене.

– Интересно, куда все подевались? – как можно небрежнее сказала я, потирая саднящие от поводьев ладони. – Я думала, донья Клара накинется на нас с упреками.

– И я, – нахмурилась Беатрис. – Слишком уж тихо.

Я подумала, не заболела ли моя мать, пока мы катались верхом, и почувствовала угрызения совести. Мне следовало оставаться в замке, а не исчезать столь стремительно, не сказав никому ни слова.

В зал вошла моя гувернантка, направилась к нам.

– Вот она, – прошептала Беатрис, но я сразу же поняла, что тревога на лице няни связана не с нами. Если донью Клару поначалу и рассердила наша эскапада, то сейчас речь шла о чем-то куда более важном.

– Наконец-то, – сказала донья Клара без обычной для нее колкости. – Где вы были, во имя всего святого? Ее величество, твоя мать, хотела тебя видеть.

Мать хотела меня видеть. Сердце забилось сильнее, и словно издалека я услышала голос Беатрис:

– Мы были с его высочеством, донья Клара. Помните? Мы говорили, что…

– Я знаю, с кем вы были, – прервала ее моя няня, – дерзкое дитя. Я спрашивала, где вы были. Вас не было три с лишним часа, если не заметили.

– Три часа? – Я уставилась на нее. – Но мне показалось…

Я замолчала, встретившись с ее мрачным взглядом.

– Что-то случилось? Мама?..

Донья Клара кивнула:

– Пока ты гуляла, пришло письмо, которое крайне ее огорчило.

Внутри у меня все сжалось, и я потянулась к руке Беатрис.

– Послание из королевского дворца, – сообщила донья Клара. – Я сама забрала письмо у курьера и видела печать. Курьер не стал ждать ответа – сказал, в том нет необходимости. Когда сеньора прочитала письмо, она столь расстроилась, что нам пришлось приготовить ей отвар из ноготков и ревеня. Донья Эльвира пыталась заставить ее выпить, но та никого к себе не подпускала. Ушла в свои покои и захлопнула дверь.

Беатрис молча сжала мою ладонь. Слова излишни. Если письмо пришло из дворца, в нем не могло быть добрых вестей.

– Письмо, сейчас, – продолжала донья Клара, – можешь себе представить? После десяти лет молчания! Конечно, она расстроена. Мы прожили здесь столько лет и ни разу не получили приглашения, словно бедные родственники или обуза, от которой решили избавиться. Лишь Каррильо счел нужным присылать нам обещанное содержание, и даже он, Принц Церкви, не в состоянии выбить золото из казны. И вообще, если бы не скотина и урожай, мы бы умерли с голоду. Посмотри вокруг. Нам нужны новые гобелены, ковры на пол, не говоря уже об одежде. Его величество король об этом осведомлен. Он знает, что двое детей не могут питаться одним лишь святым духом и надеждой.

В ее горячности не было ничего необычного; собственно, жалобы на нашу бедность я слышала столь часто, что почти перестала обращать на них внимание. И тем не менее с моих глаз вдруг словно сошла пелена, я увидела покрытые пятнами плесени и выцветшими портьерами стены, покоробившиеся половицы и разваливающуюся мебель, будто в убогом деревенском доме, а не в жилище вдовствующей королевы Кастилии и ее детей.

И все же это был мой дом, единственный, который я знала. Я содрогнулась, внезапно вспомнив одетые в бархат фигуры, промелькнувшие в мимолетном видении на гребне горы. Похоже, я не забыла тот далекий королевский двор, где когда-то жила моя семья…

Как жаль, что я не могу сейчас сходить в часовню – немного побыть одной и подумать. Несмотря на холод и аскетический вид, часовня всегда давала мне утешение в трудную минуту: достаточно было преклонить колени и сложить руки, чтобы обрести покой и сосредоточиться, даже если мне не хватало сил по-настоящему помолиться.

– Ты должна пойти к ней, – сказала донья Клара.

Мысленно вздохнув, я кивнула и направилась вместе с Беатрис через зал к лестнице, что вела на второй этаж. На площадке мы встретили старшую фрейлину моей матери, донью Эльвиру. Та сидела на табурете, но, увидев нас, поспешно встала.

– О Изабелла, дитя мое! – Она прижала ко рту покрытую коричневыми пятнами руку, едва сдерживая слезы.

У бедной доньи Эльвиры всегда были глаза на мокром месте; я никогда еще не встречала женщину, которая плакала столь обильно и часто, как она.

Я коснулась ее худого плеча, успокаивая. Преданная служанка приехала из Португалии вместе с моей матерью и оставалась рядом с ней во времена всех испытаний, но, как справиться с мучившими королеву припадками, она не ведала до сих пор. На самом деле в замке этого не знал никто, кроме меня.

– Не волнуйтесь, – мягко сказала я.

Эльвира вытерла слезы с морщинистых щек:

– Когда пришло письмо… пресвятая дева, тебе надо было ее видеть. Она просто обезумела, кричала и плакала. О, это было ужасно! А потом она… она захлопнула дверь и никого не подпускала, даже меня. Я умоляла ее выпить отвар, чтобы отдохнуть и успокоиться, пока ты не вернешься, но она приказала мне уйти. Сказала, что никто, кроме самого Господа, теперь не может ей помочь.

– Я о ней позабочусь, – пообещала я. – Идите приготовьте еще отвара. Только прежде, чем его принести, немного подождите.

Я снова ободряюще улыбнулась, глядя ей вслед, и лишь затем повернулась к двери спальни. Как же не хотелось туда входить. Хотелось бежать прочь.

– Подожду здесь, – сказала Беатрис, – на случай, если понадоблюсь тебе.

Глубоко вздохнув, я взялась за засов. Внутренний замок сняли некоторое время назад, после того как мать заперлась в спальне во время припадка. Она оставалась там два дня с лишним, и в конце концов дону Чакону пришлось взломать дверь.

Следы ее ярости я увидела сразу же, войдя в комнату. По полу были разбросаны разбитые флаконы, бумаги, содержимое опрокинутых сундуков. Несколько раз моргнув, чтобы глаза привыкли к полумраку, я шагнула вперед. Моя нога наткнулась на какой-то предмет, тот со звоном покатился по полу, тускло отсвечивая и оставляя за собой влажный след.

Кубок с отваром доньи Эльвиры.

– Мама! – сказала я. – Мама, это я, Изабелла.

До меня долетел слабый запах плесени, обычный для старого замка, под которым протекала река. В темноте начали возникать знакомые очертания. Я различила провисшую кровать, парчовые занавески, что касались устланного тростником пола, ткацкий станок, веретено на прялке возле разбитого окна, незажженную жаровню, а в нише – обитый тканью трон матери, забытую реликвию под балдахином с гербами Кастилии и ее родной Португалии.

– Мама? – Голос мой дрогнул, и я сжала кулаки, убеждая себя, что бояться нечего.

Мне приходилось делать это и прежде. Лишь я одна могла увести королеву от опасной грани, а оказывалась она там не раз. Из всех в нашем хозяйстве только я могла ее успокоить, вселить в нее разум, когда ее охватывал припадок. И ни разу она не причиняла мне вреда.

Послышался шорох ткани, и в тени возле кровати я различила силуэт матери. Вдруг вспомнилась кошмарная ночь, когда умер мой отец, и мне показалось, будто я вижу призрак кондестабля.

– Мама, я здесь. Выходи. Скажи, что тебя напугало?

Она осторожно двинулась вперед. Растрепанные волосы обрамляли бледное лицо, длинные белые пальцы мяли платье.

– Hija mia, он здесь. Снова явился, мой мучитель.

– Нет, мама. Это всего лишь ветер.

Я подошла к буфету, щелкнула кремнем, чтобы зажечь свечу, но мать вскрикнула:

– Нет, не надо света! Он меня увидит! Он…

Крик оборвался, когда я повернулась к ней, держа в ладонях зажженную свечу. Дрожащий круг света отбрасывал тени высоко на стены.

– Видишь, мама? Здесь никого нет, только ты и я.

Ее зеленовато-голубые глаза расширились, обшаривая взглядом комнату, словно она ожидала увидеть таящегося в углу мучителя. Я уже собиралась осторожно отойти назад, когда она внезапно обмякла. Облегченно вздохнув, я поставила свечу в подсвечник и помогла матери сесть в кресло. Подвинув табурет, устроилась рядом, взяв ее ледяные ладони в свои.

– Знаю, ты мне не веришь, – сказала она, и я почувствовала в ее голосе эхо страха. – Но он был здесь. Я видела, как он стоял у окна и смотрел на меня. Так же, как раньше, когда был жив и хотел показать, насколько он властен над твоим отцом.

– Мама, кондестабль Луна мертв. Здесь никого нет, и никто не сделает тебе ничего плохого, обещаю.

Она высвободила свою руку из моей:

– Как ты смеешь такое обещать? Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Никто из мертвых не способен здесь появиться. Но он – может. Он знает – кровавый долг должен быть уплачен.

По коже у меня побежали мурашки.

– Мама, о чем ты? Какой долг?

Она словно меня не слышала.

– У меня не было выбора, – сказала она. – Кондестабль забрал у меня твоего отца. Он был чудовищем, демоном. Увел моего собственного мужа, но во всем обвиняли меня. Гранды, народ, твой отец – все говорили, что это моя вина. Хуан твердил мне, что тоже хотел бы умереть в тот день, лишь бы остаться вместе со своим любимым другом. Так и случилось – он умер. Даже не пытался жить – ради меня, ради детей. Предпочел этого… это чудовище.

Мне не хотелось выслушивать подобное. Слова эти не предназначались для моих ушей, ведь я не духовник королевы. Но здесь больше никого не было, и следовало ее хоть немного успокоить, чтобы она подпустила меня к себе. И еще – письмо, главная причина маминой истерики. Требовалось выяснить, о чем там говорилось.

– Папа умер от болезни, – запинаясь, сказала я. – Просто так вышло. Он болел. У него была лихорадка и…

– Нет! – Она поднялась на ноги. – Он хотел умереть! Выбрал смерть, чтобы сбежать от меня. Пресвятая дева, вот почему я не знаю покоя, вот почему живу день за днем в бесконечных муках. Если бы я так не поступила, Хуан мог бы жить. Я оставалась бы королевой, и мы занимали бы положение, принадлежащее нам по праву!

Словно совсем рядом, я услышала женский шепот: «Его убила Португальская Волчица… Португальская Волчица погубила кондестабля Луну».

Мать уничтожила друга моего отца. Вот почему теперь считала, будто ее преследует призрак, вот отчего постоянно становилась жертвой жутких припадков. Она считала, что кровавый долг лежит на ней самой.

Я заставила себя встать:

– Здесь холодно. Давай зажгу жаровню.

– Да! Почему бы и нет? Зажги огонь. Или еще лучше – принеси факелы и подожги замок. Хоть почувствую вкус того, что ожидает меня в аду. – Она снова начала расхаживать по комнате. – Боже милостивый, что мне делать? Как мне тебя защитить?

Мать развернулась кругом, и я замерла, готовясь к худшему. Однако она не закричала, не стала бессвязно бормотать или царапать себя, как бывало прежде, лишь достала из кармана платья помятый пергамент и бросила мне. Я подобрала его с полу, повернулась к свече, поймав себя на том, что невольно затаила дыхание. В тишине, нарушаемой лишь завыванием ветра за окном, я начала читать. Письмо было от короля Энрике. Его жена, королева Жуана, родила дочь. Девочку окрестили Иоанной, в честь матери.

– Энрике добился невозможного, – сказала мать. – У него появилась наследница.

Я ошеломленно подняла взгляд:

– Есть повод отпраздновать.

– О да, – рассмеялась она, – будет пир горой! Они отметят мой конец. Все, за что я сражалась, потеряно навсегда. У меня нет ни короны, ни двора; твой брат Альфонсо лишится наследства. А потом они придут и заберут тебя и Альфонсо, оставив меня здесь гнить в одиночестве, забытую всеми.

– Мама, это неправда. В письме лишь объявляется о рождении ребенка и ничего не говорится о том, что нас должны куда-то забрать. Ты переутомилась. Давай вместе поищем утешения.

Положив письмо в карман, я подошла к молитвенной скамье. Это был ритуал, который мать внушила мне с детства, – каждый вечер мы молились вместе.

Я уже взялась за перламутровую шкатулку, где хранились четки, когда послышался голос матери:

– Нет, больше никаких молитв. Бог меня не слышит.

Я застыла:

– Это… это богохульство. Бог всегда слышит.

Слова мои, однако, прозвучали не слишком убежденно, и это повергло меня в ужас. Я почувствовала, как на меня наваливается нечто, чего я не способна понять, но что создает между мной и матерью глубокую трещину, и едва не вскрикнула, услышав осторожный стук в дверь. На пороге стояла Эльвира с кубком в руке. Я взяла у нее отвар, и она вопросительно посмотрела на меня. Когда я повернулась, мать снова стояла у кровати, наблюдая за мной.

– Ах, – сказала она, – наконец-то пришло мое забвение.

– Это поможет заснуть. Мама, тебе нужно отдохнуть.

Я подошла к ней, и она послушно выпила отвар, после чего легла на смятые простыни. Она сильно постарела, глаза казались слишком большими на осунувшемся лице, в углах когда-то нежных губ пролегли морщины. Ей было всего тридцать три года – еще молодая женщина, – но казалось, она провела в этой одинокой цитадели тысячу лет.

– Теперь поспи, – сказала я. – Я здесь и никуда не уйду. Отдыхай, и все будет хорошо.

Веки ее дрогнули. Я начала напевать под нос песенку, которую знают все дети:

– Duerme, pequena mia; duerme feliz. Los lobos aullan fuera pero aqui me tienes a mi… (Спи, малышка, спи спокойно. Волки воют за окном, но я здесь, с тобой…)

Глаза ее закрылись. Она вздрогнула и что-то пробормотала. Я наклонилась ближе, пытаясь расслышать.

– Я сделала это ради тебя, – сказала она. – Ради тебя и Альфонсо. Убила Луну, чтобы спасти тебя.

Я неподвижно сидела рядом с матерью, погрузившись в воспоминания о той давней ночи, когда мы бежали из Вальядолида. Никогда не размышляла над тем, какие события привели к нашему изгнанию, но теперь понимала ужасную тайну, что разрывала душу матери.

Я смотрела на спящую, и мне хотелось за нее помолиться. Она была не права, ей тоже следовало это сделать. Бог всегда заботился о нас, особенно в самые тяжкие часы. Но я не могла избавиться от мысли, что может наступить время, когда и мне придется совершить невообразимое и тень моих деяний будет преследовать меня целую вечность.

Беатрис ждала снаружи, сидя на табурете. Увидев меня, она вскочила на ноги. Рядом стоял мой брат.

– Я слышал, мама плохо себя чувствует, – сказал он. – Она?..

Я кивнула:

– Ей очень плохо. Надо развлечь ее, побыть рядом. Мы ей сейчас нужны.

– Конечно. Все, что скажешь, – ответил он.

Но я знала: брат предпочел бы остаться в стороне, полностью отдавшись оружию и верховой езде. Альфонсо никогда не понимал, почему мать так себя ведет, почему ее пылкие объятия и веселье могут внезапно смениться припадками, что подобны завывающим над равнинами снежным бурям. Я всегда чувствовала: он ее боится, – и делала все, чтобы защитить его от истерик матери. Когда он неловко поцеловал меня в щеку и начал спускаться по лестнице, я встретилась взглядом с Беатрис. Смятое письмо лежало в моем кармане словно камень.

«Они придут. Заберут тебя и Альфонсо».

Хотя вся моя душа желала обратного, я понимала – это может оказаться правдой.

Следовало подготовиться.

Глава 3

Последующие дни прошли без происшествий, не оправдав моего беспокойства. Письмо короля я спрятала в сундуке у себя в комнате. Естественно, Беатрис постоянно о нем расспрашивала, и в конце концов я не выдержала и дала ей прочитать. Она удивленно посмотрела на меня и, вероятно, впервые в жизни лишилась дара речи. Интересоваться ее мнением я не стала, ибо мысли мои были заняты предчувствием необратимых перемен.

Все свободное время я посвящала матери. Припадков и вспышек ярости больше не случалось. Несмотря на худобу, бледность и отсутствие аппетита, она радовалась, как ребенок, каждый раз, когда мы с Альфонсо навещали ее.

Я была весьма тронута, узнав, что мой брат сделал над собой усилие и выучил для матери португальскую песню, которую с удовольствием исполнил, несмотря на свой не слишком мелодичный голос. Брат не обладал особыми музыкальными талантами, но, когда он пел на родном языке матери, я заметила, как смягчились ее черты и к ней вернулась увядшая красота. Одетая в старомодное придворное платье, она постукивала в такт мелодии пальцами в потускневших перстнях. Ноги ее двигались под подолом платья, словно в замысловатом танце, в котором мама когда-то достигла совершенства, виртуозно танцуя под раскрашенными карнизами больших залов, где она была самой могущественной и популярной женщиной.

Когда Альфонсо закончил, высоко подняв голову и широко разведя руки, королева неистово зааплодировала, словно желая наполнить комнату собственной радостью, а затем махнула рукой мне:

– Танцуй, Изабелла! Танцуй с братом!

Беатрис заиграла на маленьком струнном cavaquinho[9], и мы с Альфонсо взялись за руки и закружились в танце. Брат постоянно наступал мне на ноги и застенчиво улыбался, лицо его раскраснелось от напряжения, но все же он не останавливался.

– Драться на canas[10] куда проще, – шепнул он мне, и я улыбнулась, почувствовав его уязвленную мужскую гордость.

Альфонсо предпочел бы продемонстрировать собственную ловкость верхом на коне, с острым колом для охоты в руках, чем рисковать запутаться в собственных ногах на глазах у семьи. Я же, напротив, обожала танцевать, ибо в жизни у меня было мало других удовольствий, и к глазам моим подступили слезы радости, когда мать вскочила с кресла, схватила за руки нас обоих и закружилась вместе с нами в ошеломительном танце.

– Вот! – воскликнула она, пока мы переводили дух. – Вот как надо! Вам следует научиться хорошо танцевать, дети мои. В ваших жилах течет кровь Португалии, Кастилии и Леона, и жеманные придворные Энрике никогда не смогут вас опозорить.

Упоминание о придворных повисло в воздухе, словно облако едкого дыма, но мать, похоже, не заметила своей оговорки. Сияя от счастья, она выслушала аплодисменты доньи Клары, Эльвиры и Беатрис, а затем Альфонсо показал нам свое искусство владения мечом, совершил ряд выпадов и обманных ударов посреди комнаты под смех матери и возгласы доньи Клары, чтобы он был поосторожнее и не проткнул случайно одну из съежившихся от страха собак.

Позже, когда я поцеловала мать на ночь после совместной вечерней молитвы, к которой мы, к моему немалому облегчению, снова вернулись, она прошептала:

– Хороший был сегодня день, Изабелла. Стоит лишь его вспомнить, и мне кажется, будто я смогу вынести что угодно.

То был первый намек на нашу общую тайну. Мать обняла меня, и я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы отогнать прочь угрожающую нашей семье тьму.

Несколько дней спустя она объявила о намерении нанести визит в цистерцианский монастырь Санта-Ана в Авиле. Мы уже не раз туда наведывались, я даже брала уроки у монахинь после того, как мать научила меня грамоте. То было одно из моих любимых мест: уединенные галереи, внутренний дворик с фонтаном, грядки с ароматными травами в саду, шелест монашеских одеяний по каменным плитам всегда наполняли меня умиротворением. Благочестивые сестры славились рукоделием, и их прекрасные алтарные занавесы украшали самые знаменитые соборы мира. Я проводила в их обществе многие часы, обучаясь искусству вышивки и слушая бормотание монахинь.

Донья Эльвира беспокоилась, что путешествие может оказаться утомительным для матери, но донья Клара заявила, что идея превосходная, и помогла нам собраться в дорогу.

– Вашей матери именно это и нужно, – сказала моя няня. – Среди сестер она почувствует себя лучше, а поездка для нее куда целебнее, чем вонючие зелья Эльвиры.

Мы отправились в путь на рассвете вместе с доном Бобадильей и четырьмя слугами. Альфонсо, несмотря на его протесты, в последний момент оставили дома под присмотром доньи Клары и дона Чакона, строго наказав ему взяться за учебу, поскольку принц начал чересчур лениться. Я ехала верхом на Канеле, который радостно заржал, увидев меня, и жадно проглотил несколько кусочков кислого яблока из моих рук. Для королевы оседлали старую и послушную кобылу. Лицо матери обрамляла тонкая кремовая вуаль, она оживляла ее лицо и подчеркивала синеву глаз. Донья Эльвира с мрачным видом тряслась рядом с ней на муле, наотрез отказавшись от паланкина. Столь же мрачная Беатрис сидела в седле своего коня, уставившись куда-то в пространство.

– Я думала, тебе хотелось приключений, – сказала я ей, пряча улыбку.

– Приключений? – бросила она в ответ. – Какие забавы можно найти в монастыре Святой Анны? Разве что тонкие простыни и чечевичную похлебку.

Она была права, мысль о поездке в Авилу меня радовала. Если Беатрис, вне всякого сомнения, ждала мгновенных перемен, вызванных письмом, то я с каждым днем вздыхала все с большим облегчением, полагая, что таковых не предвидится. И тем не менее понимала, что моя подруга терпеть не может однообразия. По мере того как Беатрис выходила из подросткового возраста, превращаясь, вопреки собственному желанию, в красивую молодую женщину, она становилась все беспокойнее, хотя никто из нас не осмеливался сказать об этом вслух. Я слышала, как донья Клара вполголоса говорила донье Эльвире, что девушкам вроде Беатрис нужно раннее замужество, чтобы остудить их чересчур горячую кровь, но Беатрис, казалось, не замечала знаков внимания со стороны мужчин, равнодушно проходила мимо свистевших ей вслед слуг. Вечерами в наших комнатах она со смятением разглядывала свои растущие груди и становящиеся шире бедра – свидетельство того, что вскоре она уже не сможет делать вид, будто женственность над ней не властна.

– Ты могла бы попросить дона Бобадилью взять тебя с собой в город, – предложила я, доставая из седельной корзины завернутые в тряпицу хлеб и сыр, дорожный обед от доньи Клары. – Кажется, донья Эльвира хотела что-то купить. Вчера говорила про ткань для новых платьев и плащей.

– Да, и тогда папа сможет устроить нам невыносимо долгую прогулку вокруг стен Авилы, – ответила Беатрис. – Будто я уже сто раз этого не видела.

Я протянула ей ломоть свежевыпеченного хлеба:

– Хватит дуться. У тебя лицо на кислое яблоко похоже.

При упоминании яблока Канела навострил уши. Я погладила его по шее. Альфонсо прав: хотя мулы и считались лучшими верховыми животными для незамужних девиц, мои дни езды на недоконях безвозвратно закончились.

Скорчив гримасу, Беатрис съела хлеб и сыр, затем наклонилась ко мне и сказала:

– Можешь притворяться как угодно, но я знаю – тебе не меньше моего любопытно, что означает то письмо от короля. Я видела, как ты открывала сундук и заглядывала в него ночью, думая, будто я сплю. Наверняка прочла письмо столько же раз, сколько я видела стены Авилы.

Я потупила взгляд, думая, что сказала бы Беатрис, поведай я ей, какую тревогу на самом деле внушает мне то письмо.

– Конечно, мне интересно, – ответила я, понизив голос, чтобы ехавшая впереди мать меня не услышала. – Но, возможно, король хотел лишь сообщить нам, что королева родила дочь.

– Думаю, да. Но не забывай – сперва его наследником был Альфонсо, и многие утверждают, будто Энрике бесплоден. Возможно, ребенок не его.

– Беатрис! – чересчур громко воскликнула я.

Мать обернулась, и я улыбнулась и быстро сказала:

– Она хочет съесть весь хлеб.

Мать неодобрительно посмотрела на Беатрис.

Как только она отвернулась, я прошипела:

– Как ты можешь такое говорить? Или, еще лучше, где ты вообще такое слышала?

Она пожала плечами:

– Слуги сплетничают. Они ходят на рынок, общаются с торговцами. Если честно, это даже не тайна. Все в Кастилии только об этом и говорят – будто королева родила, чтобы избежать того, что случилось с первой женой Энрике. Или ты забыла – его брак с Бланкой Наваррской распался из-за того, что за пятнадцать лет она так и не смогла родить ребенка? Заявляла, что король ни разу не исполнил супружеского долга, но тот утверждал, будто ему помешало некое колдовство. Так или иначе, супругу отправили прочь, и ее место заняла новая королева из Португалии, которая приходится племянницей твоей матери и знает, что двое детей ее тетушки могут однажды поступить с ней так же, как Энрике поступил с твоей матерью.

Я уставилась на нее:

– Чушь! Никогда не верила пустопорожним слухам и тебе не советую. Скажи честно, Беатрис, что на тебя нашло?

Я отвернулась, глядя на приближающиеся стены Авилы. Впечатляющая стена с восьмьюдесятью восьмью укрепленными башнями, что были возведены столетия назад для защиты Авилы от набегов мавров, змеиным кольцом окружала город. Расположившись на отмеченном огромными валунами каменном утесе, где не росли деревья, Авила сурово смотрела с высоты на провинцию-тезку, и строгие башни ее алькасара и собора, казалось, пронзали лазурное небо.

Несмотря на заявление Беатрис, что все это она уже видела много раз, моя фрейлина приподнялась в седле, на щеках проступил румянец. Я надеялась, что волнение при виде города отвлечет ее от сплетен и рассуждений, которые, подслушай нас кто, не принесли бы нам ничего, кроме вреда.

Проехав через арку ворот, мы направились к северо-восточной окраине города, где находился монастырь. Вокруг шли по своим делам тысячи людей, слышались крики торговцев и грохот повозок по булыжной мостовой. Но я почти ничего не замечала, размышляя над словами Беатрис. Казалось, я не могу убежать от тени, которую надеялась оставить позади, в Аревало.

Настоятельница, предупрежденная заранее о высочайшем визите, встретила нас во дворе монастыря. Пока дон Бобадилья и слуги занимались лошадьми, нас провели в общий зал, где уже ждал обед. Беатрис ела так, будто страшно проголодалась, хотя нам подали всего лишь чечевичную похлебку с кусочками свинины, после чего ушла с доньей Эльвирой, надеясь уговорить отца взять их с собой в город. Я осталась с матерью в часовне. А потом, когда ее величество удалилась побеседовать с настоятельницей, давней подругой, которая заведовала монастырем по королевскому указу, я отправилась побродить по саду.

Меня окружали лимонные и апельсиновые деревья. Несколько монахинь, что молча вспушивали землю, кротко улыбнулись мне, пока я шла по извивающейся тропинке, вдыхая запах розмарина, тимьяна, ромашки и других ароматных трав. Я потеряла чувство времени, грелась в лучах солнца, падавших на ухоженную землю, которая снабжала монахинь почти всем необходимым; им никогда не приходилось покидать благословенные стены. Казалось, будто последних нескольких недель вообще не существовало. Здесь, в Санта-Ане, трудно поверить, что может случиться нечто дурное и в эту мирную обитель вдруг вторгнется внешний мир со всеми его испытаниями и интригами.

Подойдя к стене, что граничила с аккуратными овощными грядками, я взглянула на стоящую рядом церковь и остановилась. Высоко на шпиле виднелось переплетение веток – одинокое гнездо расположилось на головокружительной высоте.

– Аистиха – хорошая мать. Она умеет защитить своих птенцов, – послышался чей-то голос.

Судорожно вздохнув, я повернулась и увидела перед собой до боли знакомое лицо человека, которого никак не ожидала здесь встретить. Вспомнила, как он взял меня на руки и вынес из смертной комнаты отца в ночь…

– Монсеньор архиепископ, – прошептала я и присела в реверансе из уважения к святому сану.

Он улыбнулся, обнажив кривые зубы, никак не подходившие к его румяным щекам, толстым губам и крючковатому носу. Столь же контрастировали его ласковый голос и пронизывающий взгляд.