Клятва королевы

К. У. Гортнер

Клятва королевы

THE QUEEN’S VOW

by C. W. Gortner

Copyright © 2012 by C. W. Gortner

All rights reserved

© К. Плешков, перевод, 2013

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Моей племяннице Исабель Гортнер и моей дорогой подруге Джудит Меркль Райли

Я пришла в эту страну и не намерена ее бросать, презрев свой долг, на радость врагам и на горе подданным.

Изабелла I Кастильская

Династия Трастамара

Пролог

¹⁴⁵⁴

Никто не верил, что мне предначертано стать великой.

Я появилась на свет в кастильском городке Мадригал-де-лас-Альтас-Торрес. Меня – здоровую и на удивление спокойную инфанту, чей приход в мир сопровождался звоном колоколов и официальными поздравлениями, но отнюдь не фанфарами, – назвали в честь матери, Исабель Португальской. У отца, короля Хуана Второго, уже имелся наследник от первого брака, мой единокровный брат Энрике; а когда два года спустя родился мой брат Альфонсо, укрепив мужскую линию рода Трастамара, все сочли, что моя участь – сидеть за прялкой в монастыре или стать разменной монетой для Кастилии, выйдя замуж за иноземного принца.

Как это часто случается, Богу было угодно располагать иначе.

В моей памяти и поныне свеж день, в который все изменилось.

Мне не исполнилось и четырех лет, когда отец слег от лихорадки и уже несколько недель не покидал своих апартаментов в алькасаре[1] Вальядолида. Отца, сорокадевятилетнего короля, прозванного за его правление Эль-Инутиль – Бесполезный, – я знала мало. Помню лишь, как папа, высокий и худой, с грустными глазами и бледной улыбкой, однажды позвал меня в личные покои и подарил гребень, украшенный драгоценными камнями и финифтью в мавританском стиле. С меня не сводил пристального взгляда невысокий смуглый сеньор, который стоял позади отцовского трона, властно положив руку на его спинку.

Несколько месяцев спустя я случайно услышала от фрейлин матери, что того невысокого сеньора обезглавили и его смерть повергла отца в безутешную скорбь.

– Lo mato esa Loba Portuguesa[2], – говорили дамы. – Португальская Волчица погубила кондестабля Луну за то, что он был фаворитом короля.

– Тихо! – вдруг прошипела одна из них. – Девочка все слышит!

Заметив, что я сижу рядом в нише, вся обратившись в зрение и слух, они замерли, словно вытканные на гобелене фигуры.

Еще через несколько дней меня поспешно разбудили, закутали в плащ и повели по коридорам алькасара в королевские апартаменты; на сей раз, однако, я оказалась в душном зале, где горели жаровни, а в завитках фимиама плыли негромкие голоса коленопреклоненных монахов, поющих псалмы.

Свет масляных ламп на позолоченных цепях отбрасывал тени на мрачные лица вельмож в пышных одеяниях.

Передо мной стояла большая кровать с задернутым балдахином.

Я остановилась на пороге, безотчетно высматривая взглядом невысокого сеньора, хотя и знала, что его нет в живых. Затем заметила любимого отцовского сокола, что сидел в нише, прикованный цепью к серебряной жердочке. Птица повернулась ко мне, в больших зрачках блеснуло пламя.

Я замерла, и мне вдруг стало невыносимо страшно.

– Ступай, детка, – подтолкнула меня няня, донья Клара. – Его величество, твой отец, просит тебя подойти.

Я уцепилась за ее юбку, уткнулась лицом в пыльные складки. Позади послышались тяжелые шаги, и чей-то низкий голос произнес:

– Это и есть наша инфанта, малышка Изабелла? Ну-ка, покажись, дитя мое.

Подняв взгляд, я увидела рослого мужчину с бочкообразной грудью, в темном облачении гранда. С полноватого, украшенного эспаньолкой лица на меня смотрели проницательные светло-карие глаза. Этот человек не показался мне симпатичным; скорее, он походил на избалованного дворцового кота, но улыбка заворожила – как будто он улыбался лишь мне одной, искренне и заботливо, и никто его больше не интересовал.

Мужчина протянул мне удивительно изящную для рослой фигуры ладонь.

– Я архиепископ Каррильо Толедский, – сказал он. – Идем, ваше высочество. Ничего не бойся.

Я нерешительно взяла его за руку, почувствовала, как мою ладонь сжимают сильные и теплые пальцы. Облаченные в темные одежды монахи и придворные, казалось, смотрели на нас с тем же бесстрастным интересом, что и сокол в нише.

Архиепископ поставил меня на скамеечку для ног возле кровати, чтобы я смогла встать рядом с отцом. Изо рта короля с шумом вырывалось хриплое дыхание, восковая кожа обтягивала кости. Глаза его были закрыты, руки с худыми пальцами скрещены на груди, словно у изваяния на искусно отделанной гробнице, какими изобиловали наши соборы.

Услышав мой испуганный возглас, Каррильо прошептал на ухо:

– Ты должна поцеловать его, Изабелла. Благослови своего отца, дабы он мог с миром покинуть эту юдоль слез.

Затаив дыхание, я наклонилась и быстро коснулась губами отцовской щеки, ощутила лихорадочный озноб на его коже, отпрянула – и увидела по другую сторону кровати чей-то силуэт в черном плаще.

На одно кошмарное мгновение я приняла его за призрак мертвого кондестабля, который, по словам фрейлин, часто посещал замок, жаждая мести. Но затем отблеск света от свечей скользнул по его лицу, и я узнала моего сводного брата, принца Энрике. Меня удивило, что он здесь, – обычно он держался вдали от королевского двора, предпочитая свой любимый casa real[3] в Сеговии, где, как говорили, держал стражу из неверных и зверинец с экзотическими животными, которых кормил из собственных рук. Копну растрепанных светлых волос Энрике скрывал алый тюрбан, подчеркивая странный приплюснутый нос и маленькие, близко посаженные глаза, отчего принц походил на взъерошенного льва.

От его загадочной улыбки по спине пробежал холодок.

Архиепископ взял меня на руки и вышел, словно никаких важных дел для нас больше не осталось. Из-за его широкого плеча я видела, как собираются вокруг кровати придворные и гранды, слышала, как становятся громче песнопения монахов, и заметила, как сосредоточенно, почти страстно, склонился Энрике над умирающим королем.

В эту минуту наш отец, Хуан Второй, испустил последний вздох.

В мои комнаты мы не вернулись. Крепко прижав меня к могучей груди, архиепископ быстро дал знак няне, что ожидала за дверями, и направился вниз по винтовой лестнице. Тусклая луна в ночном небе едва просвечивала сквозь пелену облаков и тумана.

Когда мы вышли из тени замка, архиепископ бросил взгляд в сторону боковых ворот – темного квадрата, врезанного в дальнюю наружную стену.

– Где они? – напряженно спросил он.

– Не знаю, – дрожащим голосом пробормотала донья Клара. – Как вы и просили, я сказала ее высочеству, чтобы ждала нас здесь. Надеюсь, ничего не случилось.

Архиепископ поднял руку:

– Кажется, я их вижу.

Каррильо шагнул вперед, и я почувствовала, как он напрягся при звуке поспешных, но приглушенных шагов – шарканью мягких туфель по булыжникам, а затем шумно выдохнул, когда увидел движущихся к нам людей во главе с моей матерью.

Королева была бледна, капюшон плаща смялся на ее худых плечах, пропотевшие каштановые волосы выбились из-под чепца. За ней шли перепуганные португальские фрейлины и дон Гонсало Чакон, гувернер моего годовалого брата, которого он нес в крепких руках. Я удивилась, почему они все здесь в такое время? Альфонсо совсем мал, а ночь холодна.

– Он?.. – задыхаясь, спросила мать.

Каррильо кивнул. Мать судорожно всхлипнула, не сводя с меня взгляда удивительных зеленовато-голубых глаз, и протянула руки:

– Изабелла, hija mia…[4]

Каррильо опустил меня на землю. Мне вдруг расхотелось с ним расставаться, но я все же двинулась вперед, волоча за собой большой, не по размеру, плащ. Сделала реверанс, как меня учили и как я всегда поступала в тех редких случаях, когда встречалась с матерью перед лицом придворных. Она откинула мой капюшон, и наши взгляды встретились. Все говорили, что у меня глаза матери, только чуть темнее.

– Дитя мое, – прошептала она дрожащим от отчаяния голосом. – Милая девочка, у нас никого больше не осталось, кроме нас самих.

– Ваше высочество, вы знаете, чтo сейчас важнее всего, – услышала я голос Каррильо. – Главное – безопасность ваших детей. После кончины короля, вашего мужа, они стали…

– Я знаю, кем стали мои дети, – прервала его мать. – Хочу знать другое – долго нам еще осталось, Каррильо? Как скоро придется бросить все и бежать в забытую Богом дыру невесть где?

– Несколько часов, не больше, – бесстрастно ответил архиепископ. – Колокола еще не звонили – объявление о смерти короля требует подготовки.

Он немного помолчал.

– Но это случится очень скоро, самое позднее – утром. Вам придется довериться мне. Обещаю, я позабочусь о том, чтобы с вами и инфантами ничего не случилось.

Мать перевела взгляд на него, прижав ладонь ко рту, словно в попытке подавить смех.

– Позаботитесь? Каким образом? Энрике де Трастамара в ближайшие часы станет королем. Если все эти годы глаза мне не изменяли, он точно так же пойдет на поводу у своих фаворитов, как и Хуан. Что вы можете нам предоставить, кроме отряда вашей стражи и убежища в женском монастыре? Собственно, почему бы и нет? Самое подходящее место для всеми ненавидимой чужой вдовы и ее отродья.

– Дети не могут расти в монастыре, – сказал Каррильо. – Нельзя и разлучать их с матерью в столь нежном возрасте. Ваш сын, Альфонсо, теперь законный наследник Энрике, пока его жена не родит ребенка. Заверяю вас, Совет не станет оспаривать права инфантов. Более того, они дали согласие, чтобы принц и его сестра воспитывались в замке Аревало в Авиле – части вашего наследства.

Наступила тишина. Я молча смотрела на ошеломленное лицо матери.

– Аревало, – эхом повторила она, словно ослышалась.

– По завещанию его величества, – продолжал Каррильо, – инфантам предоставляется богатое содержание и обоим по исполнении тринадцати лет будет пожаловано по отдельному городу. Обещаю, вы ни в чем не станете нуждаться.

Глаза матери сузились.

– Хуан почти не видел наших детей, они никогда его не интересовали. Его вообще никто не волновал, кроме этого чудовища, кондестабля Луны. Но теперь вы говорите, будто он оставил им содержание. Откуда вам знать?

– Не забывайте – я был его духовником. Он последовал моему совету, боясь адского пламени. – Голос Каррильо вдруг стал громче, и я невольно взглянула на архиепископа. – Но я не смогу вас защитить, если вы мне не доверитесь. В Кастилии овдовевшая королева часто покидает двор, но, как правило, детей ей не отдают, особенно если у нового короля нет наследника. Вот почему вы должны уехать сегодня же ночью. Возьмите с собой лишь инфантов и то, что сможете унести. Остальное имущество я вам пришлю, как только представится возможность. Когда окажетесь в Аревало и будет объявлено завещание короля, никто не посмеет вас тронуть, даже Энрике.

– Понимаю. Но между нами никогда не было дружбы, Каррильо. Зачем вам рисковать ради меня?

– Скажем так – я предлагаю услугу в обмен на услугу.

На этот раз мать не смогла подавить горький смешок:

– Чем я могу быть полезна вам, самому богатому прелату Кастилии? Я всего лишь вдова на содержании, с двумя маленькими детьми и прислугой, которых надо кормить.

– Узнаете, когда придет время. Можете не сомневаться, вы нисколько не пострадаете.

С этими словами Каррильо повернулся к слугам матери, которые все слышали и стояли, глядя на нас широко раскрытыми от страха глазами.

Слегка помедлив, я взяла мать за руку. Прежде никогда не осмеливалась дотронуться до нее без разрешения. Для меня она всегда оставалась прекрасной, но далекой женщиной в сверкающих одеждах, веселой и смеющейся, в окружении ластящихся к ней обожателей – матерью, которую можно любить лишь издали. Теперь же вид у нее был такой, будто она прошла много миль по каменистой местности, а на лице отражались большие страдания, и мне захотелось стать старше и взрослее, чтобы хватило сил защитить ее от жестокой судьбы, отобравшей у нее моего отца.

– Ты ни в чем не виновата, мама, – сказала я. – Папа теперь в раю. И потому нам нужно уехать.

Она кивнула, глядя сквозь меня полными слез глазами.

– И мы едем в Авилу, – добавила я. – Это ведь недалеко, да, мама?

– Нет, – тихо ответила она. – Недалеко, hija mia, совсем недалеко…

Но даже мне было ясно – для нее это расстояние составляет целую жизнь.

Часть I

Инфанта из Аревало

^1464–1468

Глава 1

– Крепче держи поводья, Изабелла. Не позволяй ему чувствовать твой страх. Иначе он подумает, будто ты хочешь подчинить его себе, и попытается тебя сбросить.

Я кивнула, сидя верхом на изящном черном жеребце и сжимая в руках поводья. Туго натянутая кожа натирала руки сквозь истрепанные перчатки, и я запоздало подумала, что зря отказалась от новых – их предлагал мне в подарок на недавний день рождения отец Беатрис, дон Педро де Бобадилья. Однако гордыня – грех, который я изо всех сил пыталась побороть, но безуспешно – не позволяла признать нашу бедность и согласиться на подарок, хотя дон Педро жил с нами и прекрасно знал, насколько мы нуждаемся. Точно так же, когда брат заявил, что мне пришла пора научиться ездить на настоящей лошади, гордыня не позволила возразить.

Так и случилось, что я, тринадцатилетняя девочка, оказалась верхом на прекрасном животном, и мои руки были едва защищены старыми перчатками – кожаными, но тонкими как шелк. Конь, хоть и не слишком крупный, все равно внушал страх – он беспокойно вздрагивал и рыл копытом землю, готовый в любой момент сорваться с места, даже если я не сумею на нем удержаться.

Альфонсо наклонился ко мне со своей чалой лошади, покачал головой и слегка развел мои пальцы так, чтобы поводья свисали между ними.

– Вот, – сказал он. – Держи крепче, только рот ему не повреди. И помни – когда идешь рысью, сиди прямо, а если скачешь галопом, наклоняйся вперед. Канела – не глупый мул, вроде тех, на которых катаетесь вы с Беатрис. Это чистокровный арабский жеребец, достойный калифа. Он должен знать, что постоянно находится во власти наездника.

Я выпрямилась, устроилась поудобнее в резном седле, чувствуя себя легкой словно пушинка. Хотя в моем возрасте у большинства девочек уже начинала формироваться фигура, я оставалась столь плоскогрудой и худой, что моя подруга и фрейлина Беатрис, обладавшая куда более пышными формами, постоянно уговаривала меня побольше есть. Сейчас она так грациозно сидела в седле пестрого мерина, что казалось, ездит на нем всю жизнь. Вьющиеся черные волосы, повязанные лентой под вуалью, выделялись на фоне орлиных черт ее лица.

– Надеюсь, ваше высочество, – сказала она Альфонсо, – вы позаботились, чтобы этого прекрасного жеребца как следует объездили? Не хотелось бы неприятностей с вашей сестрой.

– Конечно. Мы с доном Чаконом сами его объездили. С Изабеллой ничего не случится. Верно, hermana?[5]

Я кивнула, хотя меня по рукам и ногам сковывал страх. Как показать этому зверю, что он в моей власти? Словно почувствовав мои мысли, Канела отпрянул в сторону. Я дернула поводья, и он остановился, фыркнул и прижал уши, недовольный рывком за удила.

Альфонсо подмигнул мне:

– Видишь? Она вполне с ним управляется.

Он посмотрел на Беатрис и шутливо спросил:

– Помощь требуется, сеньорита? – намекая на годы словесных перепалок со своевольной единственной дочерью управляющего нашего замка.

– Сама прекрасно справлюсь, спасибо, – язвительно бросила Беатрис. – Все у нас с ее высочеством получится, стоит лишь почувствовать этих ваших мавританских жеребцов. На случай, если ты забыл, – нам уже доводилось ездить верхом, пусть даже, как ты говоришь, на глупых мулах.

Альфонсо усмехнулся, с необычной для десятилетнего мальчика легкостью развернул свою чалую. Его голубые глаза ярко блестели, подстриженные до плеч волосы подчеркивали красивые черты лица.

– На случай, если ты забыла, – заметил он, – я езжу верхом с пяти лет. Искусство верховой езды приходит с опытом.

– Верно, – прогремел со своей массивной лошади гувернер Альфонсо, дон Чакон. – Инфант Альфонсо уже стал настоящим наездником. Верховая езда – его вторая натура.

– Мы в этом не сомневаемся, – вмешалась я, прежде чем Беатрис успела ответить, и через силу улыбнулась. – Пожалуй, мы готовы, брат. Только, умоляю, не слишком быстро.

Альфонсо пустил лошадь вперед, выехал со внутреннего двора Аревало под подъемной решеткой главных ворот.

Я бросила неодобрительный взгляд на Беатрис.

Конечно же, это была ее идея. Устав от ежедневных уроков, молитв и рукоделия, сегодня утром она заявила, что нам требуется физическая зарядка, иначе мы преждевременно превратимся в древних старух. По ее словам, нас слишком долго держали взаперти, что в каком-то смысле было правдой, поскольку в этом году зима выдалась особенно суровой. А когда она спросила разрешения у нашей гувернантки доньи Клары, моя няня согласилась, ибо до сегодняшнего дня верховая езда для нас заключалась в неспешной прогулке верхом на пожилых мулах вдоль стены, что окружала замок и прилегавшее к нему селение, в течение часа перед ужином.

Но когда я переоделась в костюм для верховой езды и вышла вместе с Беатрис на внутренний двор, там уже был Альфонсо с доном Чаконом и двумя впечатляющего вида жеребцами – подарком от нашего сводного брата, короля Энрике. По словам Альфонсо, черный конь предназначался мне и его звали Канела[6].

С трудом подавляя тревогу, я взобралась на жеребца с помощью скамеечки для ног. Однако я еще больше встревожилась, когда поняла, что придется ехать широко расставив ноги, a la jineta[7], подобно маврам, сидя на узком кожаном седле с высоко поднятыми стременами, – незнакомое и не слишком приятное ощущение.

– Странное имя для коня, – заметила я, пытаясь скрыть мрачные предчувствия. – Корица светло-коричневая, а это создание чернее ночи.

Канела тряхнул гривой, повернул изящную голову и попытался куснуть меня за ногу. Не слишком доброе предзнаменование.

– Беатрис, – прошипела я, когда мы выехали на равнину, – почему ты ничего не сказала? Ты же знаешь, я терпеть не могу неожиданностей.

– Потому и не сказала, – фыркнула она в ответ. – Иначе бы ты не пришла. Заявила бы: мол, нам полагается читать, или шить, или молиться. Можешь говорить что хочешь, но надо же хоть когда-нибудь развлечься.

– И что же это за развлечение – свалиться с лошади?

– Ха! Просто представь, будто это очень крупная собака. Да, конь большой, но вполне безобидный.

– Умоляю, скажи, ты-то откуда об этом знаешь?

– Потому что иначе Альфонсо никогда не позволил бы тебе сесть на Канелу, – сказала Беатрис, яростно тряхнув головой.

Именно благодаря своей непреложной уверенности в себе она стала моей ближайшей подругой и наперсницей – хотя в ее присутствии я каждый раз испытывала как радость, так и неловкость.

Беатрис, будучи старше меня на три года, была полной моей противоположностью. С ее точки зрения, мир за воротами замка – это огромное неисследованное пространство, полное приключений. По словам доньи Клары, причина подобного безрассудства – в том, что мать Беатрис умерла вскоре после ее рождения и отец воспитывал ее в Аревало один, без женского присмотра. Жгучая брюнетка с пышными формами, в отличие от меня, угловатой и златовласой, Беатрис отличалась мятежностью и непредсказуемостью, к тому же порой бывала чересчур откровенна, что никому не во благо. Она даже бросала вызов монахиням в обители августинок, куда мы ходили брать уроки, доводя несчастную сестру Марию до отчаяния бесконечными вопросами. Моя преданная подруга всегда находила радость там, где другие ее не замечали, но при этом доставляла постоянную головную боль старшим и донье Кларе, которая тщетно пыталась объяснить Беатрис, что хорошо воспитанные девушки не должны поддаваться случайным порывам, когда им того захочется.

– Надо было рассказать донье Кларе правду, – заметила я, с трудом заставляя себя не столь крепко сжимать поводья. – Вряд ли наша прогулка верхом ей понравится.

– Да какая разница? – Беатрис взмахнула рукой. – Ты только взгляни вокруг!

Я неохотно послушалась.

Солнце клонилось к горизонту, отбрасывая дрожащее шафрановое сияние на светлое, словно отбеленная кость, небо. Слева на невысоком холме стоял замок Аревало, тускло-коричневая цитадель с шестью башнями и зубчатой стеной, что граничила с провинциальным торговым городком, носившим то же название. Справа извивалась главная дорога, путь в Мадрид, а вокруг, насколько хватало глаз, тянулись просторы Кастилии – бескрайняя земля, испещренная полями ячменя и пшеницы, лугами и рощицами исковерканных ветром сосен. В неподвижном воздухе чувствовался аромат смолы и запах тающего снега, который у меня всегда связывался с приходом весны.

– Красиво, правда? – выдохнула Беатрис с блеском в глазах.

Я кивнула, глядя на окружающие просторы – мой дом почти с тех пор, как я себя помнила. Конечно, я видела их много раз и прежде, со стен замка Аревало и во время наших ежегодных поездок с доньей Кларой в соседний город Медина-дель-Кампо, где проходила самая крупная в Кастилии ярмарка скота. Но отчего-то сегодня все выглядело иначе, как порой бывает, когда вдруг замечаешь перемены, которые внесло время в хорошо знакомую картину, сделав более темными краски и углубив контраст между светом и тенью.

Будучи практичной натурой, я убеждала себя: все дело лишь в том, что я вижу местность с более высокой точки, сидя на спине Канелы, а не привычного мула. И все же на глазах выступили слезы, а в памяти вдруг возник образ огромного зала, заполненного людьми в бархате и шелках. Впрочем, фантом прошлого тут же исчез, и, когда ехавший впереди Альфонсо помахал мне, я вмиг забыла, что сижу на незнакомом и, возможно, вероломном животном, и вонзила пятки в бока коня.

Канела устремился вперед. Меня бросило на его изогнутую шею, и я инстинктивно ухватилась за гриву, приподнялась в седле и напрягла бедра. Конь удовлетворенно фыркнул, пустился в галоп, промчался мимо Альфонсо, подняв вихрь коричневато-желтой пыли.

– Dios mio![8] – услышала я возглас принца.

Краем глаза заметила Беатрис, которая спешила за мной, крича моему брату и ошеломленному дону Чакону:

– Кто там что говорил про годы опыта?

Я расхохоталась.

Изумительное чувство, сравнимое, пожалуй, лишь с ощущением полета – когда можешь оставить позади классную комнату и учебу, холодные булыжники замка и бесконечные корзины со штопкой, постоянные пересуды насчет денег и переменчивого здоровья матери, когда чувствуешь себя полностью свободной, наслаждаясь скоростью скачки и пейзажами Кастилии.

Я, тяжело дыша, остановилась на гребне горы, что поднимался над равниной, мой чепчик для верховой езды свисал на ленточках за спиной, а светло-золотистые волосы рассыпались по плечам. Соскользнув с Канелы, я погладила его по взмыленной шее, и он ткнулся мордой мне в ладонь, а затем принялся щипать хрупкие веточки с кустов, что росли среди камней. Я присела на груду оных, посмотрела на приближающуюся Беатрис. Когда она остановилась, раскрасневшись от усилий, я заметила:

– И все-таки ты права. Нам и впрямь требуется опыт.

– Опыт! – выдохнула она, спрыгивая с лошади. – Ты хоть понимаешь, что мы только что оставили его высочество и Чакона позади в облаке пыли?

Я улыбнулась:

– Беатрис де Бобадилья, ты, похоже, готова оспорить что угодно.

Она уперла руки в бока:

– Дабы доказать, что мы чего-то стоим, – да. Если не мы, то кто?

– Значит, желаешь доказать нашу силу, – сказала я. – Гм… объясни-ка.

Беатрис плюхнулась рядом со мной, взглянула на заходящее солнце. В это время года в Кастилии светило опускалось медленно, позволяя насладиться захватывающим зрелищем окаймленных золотистой бахромой облаков и красно-фиолетового неба. Зарождающийся вечерний ветер шевелил спутанные черные волосы Беатрис; взор выразительных глаз, в которых читалась каждая ее мысль, стал тоскливо-задумчивым.

– Я хочу доказать, что мы ничем не хуже любого мужчины и потому должны обладать теми же правами.

Я нахмурилась:

– А нам-то это зачем?

– Чтобы жить как захотим и не извиняться за это – точно так же, как его высочество.

– Альфонсо не волен делать все, что ему вздумается. – Я поправила чепчик, заткнула ленты под корсаж. – На самом деле он вовсе не столь свободен, как кажется. Если не считать сегодняшнего дня, я почти его не вижу – он постоянно занят упражнениями с мечом, стрельбой из лука и фехтованием, не говоря уже об учебе. Он принц, и у него почти нет времени.

Беатрис хмуро взглянула на меня:

– Да, это тебе не шитье, взбивание масла или выпас овец. Будь у нас возможность жить мужской жизнью, могли бы путешествовать по миру, совершать благородные деяния, подобно странствующему рыцарю или Орлеанской деве.

Мне удалось ничем не выдать невольного волнения, которое вызвали у меня ее слова. Я научилась скрывать свои чувства с тех пор, как мы с матерью и Альфонсо бежали из Вальядолида в ту ужасную ночь десять лет назад, ибо за прошедшие годы я сумела намного лучше понять, что тогда произошло. Аревало не был полностью отрезан от мира, и до меня иногда доходили известия из королевских резиденций в Мадриде, Сеговии и Вальядолиде, подслушанные у наших слуг. Я знала, что после вступления на престол Энрике нам стало опасно оставаться при королевском дворе, ведь тот находился во власти его фаворитов и алчной королевы. В моей памяти навсегда остался осязаемый ужас, охвативший меня в ночь смерти отца, и долгая поездка по темным полям и лесам вдали от главных дорог, на случай если Энрике пошлет вдогонку стражу. Воспоминания детства стали незабываемым уроком – перемены в жизни случаются независимо от того, готовы ли мы к ним, и остается лишь делать все возможное, чтобы пережить их с как можно меньшими потерями.

– Орлеанскую деву сожгли на костре, – наконец сказала я. – Это и есть та великая цель, к которой надо стремиться?

– Нет, конечно, – вздохнула Беатрис. – Ее смерть ужасна. Но будь у нас возможность, могли бы повести войска на защиту нашей страны, как и она. Пока же выходит – мы обречены, еще не начав действовать. – Она широко развела руками. – Одно и то же день за днем, неделя за неделей, месяц за унылым месяцем! Неужели именно так воспитывают всех благородных дам? Или мы настолько неразумны, что нам оставлена одна лишь радость – развлекать гостей и услаждать наших будущих мужей, учиться улыбаться между переменами блюд за обедом, не имея права даже высказать свое мнение? Если так, то и замуж выходить, и детей рожать незачем – лучше уж сразу постареть и стать святой.

Я внимательно посмотрела на подругу. Беатрис всегда задавала вопросы, на которые не находилось простых ответов, пыталась изменить то, что было предопределено еще до нашего рождения. В последнее время я и сама, к своему замешательству, ловила себя на похожих мыслях, мучилась тем же беспокойством, хотя никогда бы в том не призналась. Мне не нравились мысли о будущем, ибо я знала – даже мне, принцессе Кастилии, придется когда-нибудь стать женой того, на кого мне покажут, и вести такую жизнь, какую мой супруг сочтет для меня подходящей.

– В том, чтобы выйти замуж и заботиться о муже и детях, нет ничего скучного или унизительного, – сказала я. – Такова судьба женщины с начала времен.

– Ты лишь повторяешь то, что тебе говорили, – возразила она. – «Женщины вынашивают, мужчины обеспечивают». Я же задаю вопрос – почему? Почему у нас должен быть всего один путь? Кто сказал, что женщина не способна взять меч и крест и отправиться в Гранаду, чтобы победить мавров? Кто сказал, что мы не можем сами решать, как поступать, – так же, как любой мужчина?

– Вопрос не в том, кто это придумал. Так попросту есть.

Она закатила глаза:

– Орлеанская дева не вышла замуж. Она не стирала, не шила и не собирала приданое. Просто надела доспехи и пошла воевать за своего дофина.

– Который выдал ее англичанам, – напомнила я и немного помолчала. – Беатрис, Деву призвал Господь, чтобы она исполнила Его волю. Ее судьбу нельзя сравнивать с нашей. Она стала священным сосудом и пожертвовала собой ради своей страны.

Беатрис непристойно фыркнула, но я поняла, что завоевала неоспоримое очко в споре, который мы вели с детства. Внешне я оставалась полностью невозмутимой, как всегда в ответ на напыщенные речи Беатрис, но, едва представила, как моя неугомонная подруга, облаченная в ржавые доспехи, убеждает отряд солдат отправиться воевать за родину, меня разобрал смех.

– Вот, теперь ты надо мной смеешься! – воскликнула она.

– Нет-нет. – Я с трудом подавила веселье. – Вовсе нет. Я просто подумала: встреться тебе Дева, ты бы не колеблясь пошла за ней.

– Именно! – Она вскочила на ноги. – Выкинула бы в окно книги и шитье и вскочила бы на первую попавшуюся лошадь. Это же просто чудо – делать что хочешь, сражаться за свою страну, спать под открытым небом на голой земле!

– Ты преувеличиваешь, Беатрис. Крестовые походы куда тяжелее, чем говорит нам история.

– Возможно, но, по крайней мере, мы бы хоть что-то делали!

Я посмотрела на ее руки, словно сжимающие оружие.

– Уж в таких-то лапищах ты наверняка смогла бы держать меч, – поддразнила я Беатрис.

Она выпятила подбородок:

– Это ты принцесса, а не я. Тебе пристало владеть мечом.

Меня вдруг охватил холод, словно день внезапно сменился ночью. Я поежилась и негромко сказала:

– Вряд ли я сумела бы возглавить армию. Наверняка это ужасно – видеть, как твоих соотечественников рубят враги, и знать, что смерть может в любое мгновение настичь и тебя. К тому же, – я подняла руку, не давая Беатрис возразить, – вряд ли стоит возвеличивать Орлеанскую деву в качестве примера для нас. Она сражалась за своего принца лишь ради того, чтобы погибнуть жестокой смертью. Подобной судьбы я не пожелаю никому, и уж определенно не себе. Может, тебе это и кажется скучным, но я лучше выйду замуж и рожу детей, в чем и состоит мой долг.

Беатрис пронзила меня взглядом:

– Долг – для слабых. Только не говори, будто тоже об этом не думала. Ту историю о рыцарях-крестоносцах из нашей библиотеки ты проглотила, словно марципан.

Я натянуто рассмеялась:

– Ты и впрямь неисправима.

В этот момент подъехали Альфонсо и дон Чакон. Вид у гувернера был весьма озабоченный.

– Ваше высочество, сеньорита де Бобадилья, вам не стоило скакать столь быстро. Вы могли пострадать. Кто знает, что может таиться в здешних сумерках?

В голосе его слышался страх. Хотя короля Энрике, казалось, вполне устраивало наше пребывание в Аревало, вдали от двора, его тень преследовала нас постоянно. Я настолько привыкла к угрозе похищения, что перестала обращать на нее внимание. Однако Чакон делал все, чтобы нас защитить, и к любой возможной опасности относился более чем серьезно.

– Простите меня, – сказала я. – Я виновата. Не знаю, что на меня нашло.

– Как бы то ни было, я весьма впечатлен, – заметил Альфонсо. – Кто бы мог подумать, что ты окажешься такой амазонкой, сестрица?

– Амазонкой? Уж точно нет. Я просто испытывала мастерство Канелы. Конь отлично себя проявил, не так ли? Он намного быстрее, чем можно судить по его размерам.

– Верно, – улыбнулся Альфонсо. – И ты тоже отлично себя показала.

– А теперь пора возвращаться, – сказал Чакон. – Уже почти ночь. Поедем по главной дороге, и на этот раз без скачек галопом, ясно?

Снова сев на лошадей, мы с Беатрис последовали в сумерках за моим братом и Чаконом. Я с облегчением отметила, что Беатрис предпочла не капризничать, спокойно шла шагом рядом со мной. И все же, когда мы подъезжали к Аревало под покрытым коралловыми прожилками небом, я опять вспомнила наш разговор и, несмотря ни на что, подумала о том, каково это – быть мужчиной.

Глава 2

В замке было необычно пусто для этого времени. Едва войдя в большой зал и увидев, что длинный, покрытый царапинами стол, что стоял в центре комнаты, до сих пор не накрыт к ужину, я почувствовала – что-то случилось. Альфонсо и Чакон расседлывали и чистили лошадей в конюшне. Пока Беатрис снимала с меня плащ, я взглянула на очаг. Огонь еще не разжигали. Единственный свет давали лишь шипящие факелы на стене.

– Интересно, куда все подевались? – как можно небрежнее сказала я, потирая саднящие от поводьев ладони. – Я думала, донья Клара накинется на нас с упреками.

– И я, – нахмурилась Беатрис. – Слишком уж тихо.

Я подумала, не заболела ли моя мать, пока мы катались верхом, и почувствовала угрызения совести. Мне следовало оставаться в замке, а не исчезать столь стремительно, не сказав никому ни слова.

В зал вошла моя гувернантка, направилась к нам.

– Вот она, – прошептала Беатрис, но я сразу же поняла, что тревога на лице няни связана не с нами. Если донью Клару поначалу и рассердила наша эскапада, то сейчас речь шла о чем-то куда более важном.

– Наконец-то, – сказала донья Клара без обычной для нее колкости. – Где вы были, во имя всего святого? Ее величество, твоя мать, хотела тебя видеть.

Мать хотела меня видеть. Сердце забилось сильнее, и словно издалека я услышала голос Беатрис:

– Мы были с его высочеством, донья Клара. Помните? Мы говорили, что…

– Я знаю, с кем вы были, – прервала ее моя няня, – дерзкое дитя. Я спрашивала, где вы были. Вас не было три с лишним часа, если не заметили.

– Три часа? – Я уставилась на нее. – Но мне показалось…

Я замолчала, встретившись с ее мрачным взглядом.

– Что-то случилось? Мама?..

Донья Клара кивнула:

– Пока ты гуляла, пришло письмо, которое крайне ее огорчило.

Внутри у меня все сжалось, и я потянулась к руке Беатрис.

– Послание из королевского дворца, – сообщила донья Клара. – Я сама забрала письмо у курьера и видела печать. Курьер не стал ждать ответа – сказал, в том нет необходимости. Когда сеньора прочитала письмо, она столь расстроилась, что нам пришлось приготовить ей отвар из ноготков и ревеня. Донья Эльвира пыталась заставить ее выпить, но та никого к себе не подпускала. Ушла в свои покои и захлопнула дверь.

Беатрис молча сжала мою ладонь. Слова излишни. Если письмо пришло из дворца, в нем не могло быть добрых вестей.

– Письмо, сейчас, – продолжала донья Клара, – можешь себе представить? После десяти лет молчания! Конечно, она расстроена. Мы прожили здесь столько лет и ни разу не получили приглашения, словно бедные родственники или обуза, от которой решили избавиться. Лишь Каррильо счел нужным присылать нам обещанное содержание, и даже он, Принц Церкви, не в состоянии выбить золото из казны. И вообще, если бы не скотина и урожай, мы бы умерли с голоду. Посмотри вокруг. Нам нужны новые гобелены, ковры на пол, не говоря уже об одежде. Его величество король об этом осведомлен. Он знает, что двое детей не могут питаться одним лишь святым духом и надеждой.

В ее горячности не было ничего необычного; собственно, жалобы на нашу бедность я слышала столь часто, что почти перестала обращать на них внимание. И тем не менее с моих глаз вдруг словно сошла пелена, я увидела покрытые пятнами плесени и выцветшими портьерами стены, покоробившиеся половицы и разваливающуюся мебель, будто в убогом деревенском доме, а не в жилище вдовствующей королевы Кастилии и ее детей.

И все же это был мой дом, единственный, который я знала. Я содрогнулась, внезапно вспомнив одетые в бархат фигуры, промелькнувшие в мимолетном видении на гребне горы. Похоже, я не забыла тот далекий королевский двор, где когда-то жила моя семья…

Как жаль, что я не могу сейчас сходить в часовню – немного побыть одной и подумать. Несмотря на холод и аскетический вид, часовня всегда давала мне утешение в трудную минуту: достаточно было преклонить колени и сложить руки, чтобы обрести покой и сосредоточиться, даже если мне не хватало сил по-настоящему помолиться.

– Ты должна пойти к ней, – сказала донья Клара.

Мысленно вздохнув, я кивнула и направилась вместе с Беатрис через зал к лестнице, что вела на второй этаж. На площадке мы встретили старшую фрейлину моей матери, донью Эльвиру. Та сидела на табурете, но, увидев нас, поспешно встала.

– О Изабелла, дитя мое! – Она прижала ко рту покрытую коричневыми пятнами руку, едва сдерживая слезы.

У бедной доньи Эльвиры всегда были глаза на мокром месте; я никогда еще не встречала женщину, которая плакала столь обильно и часто, как она.

Я коснулась ее худого плеча, успокаивая. Преданная служанка приехала из Португалии вместе с моей матерью и оставалась рядом с ней во времена всех испытаний, но, как справиться с мучившими королеву припадками, она не ведала до сих пор. На самом деле в замке этого не знал никто, кроме меня.

– Не волнуйтесь, – мягко сказала я.

Эльвира вытерла слезы с морщинистых щек:

– Когда пришло письмо… пресвятая дева, тебе надо было ее видеть. Она просто обезумела, кричала и плакала. О, это было ужасно! А потом она… она захлопнула дверь и никого не подпускала, даже меня. Я умоляла ее выпить отвар, чтобы отдохнуть и успокоиться, пока ты не вернешься, но она приказала мне уйти. Сказала, что никто, кроме самого Господа, теперь не может ей помочь.

– Я о ней позабочусь, – пообещала я. – Идите приготовьте еще отвара. Только прежде, чем его принести, немного подождите.

Я снова ободряюще улыбнулась, глядя ей вслед, и лишь затем повернулась к двери спальни. Как же не хотелось туда входить. Хотелось бежать прочь.

– Подожду здесь, – сказала Беатрис, – на случай, если понадоблюсь тебе.

Глубоко вздохнув, я взялась за засов. Внутренний замок сняли некоторое время назад, после того как мать заперлась в спальне во время припадка. Она оставалась там два дня с лишним, и в конце концов дону Чакону пришлось взломать дверь.

Следы ее ярости я увидела сразу же, войдя в комнату. По полу были разбросаны разбитые флаконы, бумаги, содержимое опрокинутых сундуков. Несколько раз моргнув, чтобы глаза привыкли к полумраку, я шагнула вперед. Моя нога наткнулась на какой-то предмет, тот со звоном покатился по полу, тускло отсвечивая и оставляя за собой влажный след.

Кубок с отваром доньи Эльвиры.

– Мама! – сказала я. – Мама, это я, Изабелла.

До меня долетел слабый запах плесени, обычный для старого замка, под которым протекала река. В темноте начали возникать знакомые очертания. Я различила провисшую кровать, парчовые занавески, что касались устланного тростником пола, ткацкий станок, веретено на прялке возле разбитого окна, незажженную жаровню, а в нише – обитый тканью трон матери, забытую реликвию под балдахином с гербами Кастилии и ее родной Португалии.

– Мама? – Голос мой дрогнул, и я сжала кулаки, убеждая себя, что бояться нечего.

Мне приходилось делать это и прежде. Лишь я одна могла увести королеву от опасной грани, а оказывалась она там не раз. Из всех в нашем хозяйстве только я могла ее успокоить, вселить в нее разум, когда ее охватывал припадок. И ни разу она не причиняла мне вреда.

Послышался шорох ткани, и в тени возле кровати я различила силуэт матери. Вдруг вспомнилась кошмарная ночь, когда умер мой отец, и мне показалось, будто я вижу призрак кондестабля.

– Мама, я здесь. Выходи. Скажи, что тебя напугало?

Она осторожно двинулась вперед. Растрепанные волосы обрамляли бледное лицо, длинные белые пальцы мяли платье.

– Hija mia, он здесь. Снова явился, мой мучитель.

– Нет, мама. Это всего лишь ветер.

Я подошла к буфету, щелкнула кремнем, чтобы зажечь свечу, но мать вскрикнула:

– Нет, не надо света! Он меня увидит! Он…

Крик оборвался, когда я повернулась к ней, держа в ладонях зажженную свечу. Дрожащий круг света отбрасывал тени высоко на стены.

– Видишь, мама? Здесь никого нет, только ты и я.

Ее зеленовато-голубые глаза расширились, обшаривая взглядом комнату, словно она ожидала увидеть таящегося в углу мучителя. Я уже собиралась осторожно отойти назад, когда она внезапно обмякла. Облегченно вздохнув, я поставила свечу в подсвечник и помогла матери сесть в кресло. Подвинув табурет, устроилась рядом, взяв ее ледяные ладони в свои.

– Знаю, ты мне не веришь, – сказала она, и я почувствовала в ее голосе эхо страха. – Но он был здесь. Я видела, как он стоял у окна и смотрел на меня. Так же, как раньше, когда был жив и хотел показать, насколько он властен над твоим отцом.

– Мама, кондестабль Луна мертв. Здесь никого нет, и никто не сделает тебе ничего плохого, обещаю.

Она высвободила свою руку из моей:

– Как ты смеешь такое обещать? Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Никто из мертвых не способен здесь появиться. Но он – может. Он знает – кровавый долг должен быть уплачен.

По коже у меня побежали мурашки.

– Мама, о чем ты? Какой долг?

Она словно меня не слышала.

– У меня не было выбора, – сказала она. – Кондестабль забрал у меня твоего отца. Он был чудовищем, демоном. Увел моего собственного мужа, но во всем обвиняли меня. Гранды, народ, твой отец – все говорили, что это моя вина. Хуан твердил мне, что тоже хотел бы умереть в тот день, лишь бы остаться вместе со своим любимым другом. Так и случилось – он умер. Даже не пытался жить – ради меня, ради детей. Предпочел этого… это чудовище.

Мне не хотелось выслушивать подобное. Слова эти не предназначались для моих ушей, ведь я не духовник королевы. Но здесь больше никого не было, и следовало ее хоть немного успокоить, чтобы она подпустила меня к себе. И еще – письмо, главная причина маминой истерики. Требовалось выяснить, о чем там говорилось.

– Папа умер от болезни, – запинаясь, сказала я. – Просто так вышло. Он болел. У него была лихорадка и…

– Нет! – Она поднялась на ноги. – Он хотел умереть! Выбрал смерть, чтобы сбежать от меня. Пресвятая дева, вот почему я не знаю покоя, вот почему живу день за днем в бесконечных муках. Если бы я так не поступила, Хуан мог бы жить. Я оставалась бы королевой, и мы занимали бы положение, принадлежащее нам по праву!

Словно совсем рядом, я услышала женский шепот: «Его убила Португальская Волчица… Португальская Волчица погубила кондестабля Луну».

Мать уничтожила друга моего отца. Вот почему теперь считала, будто ее преследует призрак, вот отчего постоянно становилась жертвой жутких припадков. Она считала, что кровавый долг лежит на ней самой.

Я заставила себя встать:

– Здесь холодно. Давай зажгу жаровню.

– Да! Почему бы и нет? Зажги огонь. Или еще лучше – принеси факелы и подожги замок. Хоть почувствую вкус того, что ожидает меня в аду. – Она снова начала расхаживать по комнате. – Боже милостивый, что мне делать? Как мне тебя защитить?

Мать развернулась кругом, и я замерла, готовясь к худшему. Однако она не закричала, не стала бессвязно бормотать или царапать себя, как бывало прежде, лишь достала из кармана платья помятый пергамент и бросила мне. Я подобрала его с полу, повернулась к свече, поймав себя на том, что невольно затаила дыхание. В тишине, нарушаемой лишь завыванием ветра за окном, я начала читать. Письмо было от короля Энрике. Его жена, королева Жуана, родила дочь. Девочку окрестили Иоанной, в честь матери.

– Энрике добился невозможного, – сказала мать. – У него появилась наследница.

Я ошеломленно подняла взгляд:

– Есть повод отпраздновать.

– О да, – рассмеялась она, – будет пир горой! Они отметят мой конец. Все, за что я сражалась, потеряно навсегда. У меня нет ни короны, ни двора; твой брат Альфонсо лишится наследства. А потом они придут и заберут тебя и Альфонсо, оставив меня здесь гнить в одиночестве, забытую всеми.

– Мама, это неправда. В письме лишь объявляется о рождении ребенка и ничего не говорится о том, что нас должны куда-то забрать. Ты переутомилась. Давай вместе поищем утешения.

Положив письмо в карман, я подошла к молитвенной скамье. Это был ритуал, который мать внушила мне с детства, – каждый вечер мы молились вместе.

Я уже взялась за перламутровую шкатулку, где хранились четки, когда послышался голос матери:

– Нет, больше никаких молитв. Бог меня не слышит.

Я застыла:

– Это… это богохульство. Бог всегда слышит.

Слова мои, однако, прозвучали не слишком убежденно, и это повергло меня в ужас. Я почувствовала, как на меня наваливается нечто, чего я не способна понять, но что создает между мной и матерью глубокую трещину, и едва не вскрикнула, услышав осторожный стук в дверь. На пороге стояла Эльвира с кубком в руке. Я взяла у нее отвар, и она вопросительно посмотрела на меня. Когда я повернулась, мать снова стояла у кровати, наблюдая за мной.

– Ах, – сказала она, – наконец-то пришло мое забвение.

– Это поможет заснуть. Мама, тебе нужно отдохнуть.

Я подошла к ней, и она послушно выпила отвар, после чего легла на смятые простыни. Она сильно постарела, глаза казались слишком большими на осунувшемся лице, в углах когда-то нежных губ пролегли морщины. Ей было всего тридцать три года – еще молодая женщина, – но казалось, она провела в этой одинокой цитадели тысячу лет.

– Теперь поспи, – сказала я. – Я здесь и никуда не уйду. Отдыхай, и все будет хорошо.

Веки ее дрогнули. Я начала напевать под нос песенку, которую знают все дети:

– Duerme, pequena mia; duerme feliz. Los lobos aullan fuera pero aqui me tienes a mi… (Спи, малышка, спи спокойно. Волки воют за окном, но я здесь, с тобой…)

Глаза ее закрылись. Она вздрогнула и что-то пробормотала. Я наклонилась ближе, пытаясь расслышать.

– Я сделала это ради тебя, – сказала она. – Ради тебя и Альфонсо. Убила Луну, чтобы спасти тебя.

Я неподвижно сидела рядом с матерью, погрузившись в воспоминания о той давней ночи, когда мы бежали из Вальядолида. Никогда не размышляла над тем, какие события привели к нашему изгнанию, но теперь понимала ужасную тайну, что разрывала душу матери.

Я смотрела на спящую, и мне хотелось за нее помолиться. Она была не права, ей тоже следовало это сделать. Бог всегда заботился о нас, особенно в самые тяжкие часы. Но я не могла избавиться от мысли, что может наступить время, когда и мне придется совершить невообразимое и тень моих деяний будет преследовать меня целую вечность.

Беатрис ждала снаружи, сидя на табурете. Увидев меня, она вскочила на ноги. Рядом стоял мой брат.

– Я слышал, мама плохо себя чувствует, – сказал он. – Она?..

Я кивнула:

– Ей очень плохо. Надо развлечь ее, побыть рядом. Мы ей сейчас нужны.

– Конечно. Все, что скажешь, – ответил он.

Но я знала: брат предпочел бы остаться в стороне, полностью отдавшись оружию и верховой езде. Альфонсо никогда не понимал, почему мать так себя ведет, почему ее пылкие объятия и веселье могут внезапно смениться припадками, что подобны завывающим над равнинами снежным бурям. Я всегда чувствовала: он ее боится, – и делала все, чтобы защитить его от истерик матери. Когда он неловко поцеловал меня в щеку и начал спускаться по лестнице, я встретилась взглядом с Беатрис. Смятое письмо лежало в моем кармане словно камень.

«Они придут. Заберут тебя и Альфонсо».

Хотя вся моя душа желала обратного, я понимала – это может оказаться правдой.

Следовало подготовиться.

Глава 3

Последующие дни прошли без происшествий, не оправдав моего беспокойства. Письмо короля я спрятала в сундуке у себя в комнате. Естественно, Беатрис постоянно о нем расспрашивала, и в конце концов я не выдержала и дала ей прочитать. Она удивленно посмотрела на меня и, вероятно, впервые в жизни лишилась дара речи. Интересоваться ее мнением я не стала, ибо мысли мои были заняты предчувствием необратимых перемен.

Все свободное время я посвящала матери. Припадков и вспышек ярости больше не случалось. Несмотря на худобу, бледность и отсутствие аппетита, она радовалась, как ребенок, каждый раз, когда мы с Альфонсо навещали ее.

Я была весьма тронута, узнав, что мой брат сделал над собой усилие и выучил для матери португальскую песню, которую с удовольствием исполнил, несмотря на свой не слишком мелодичный голос. Брат не обладал особыми музыкальными талантами, но, когда он пел на родном языке матери, я заметила, как смягчились ее черты и к ней вернулась увядшая красота. Одетая в старомодное придворное платье, она постукивала в такт мелодии пальцами в потускневших перстнях. Ноги ее двигались под подолом платья, словно в замысловатом танце, в котором мама когда-то достигла совершенства, виртуозно танцуя под раскрашенными карнизами больших залов, где она была самой могущественной и популярной женщиной.

Когда Альфонсо закончил, высоко подняв голову и широко разведя руки, королева неистово зааплодировала, словно желая наполнить комнату собственной радостью, а затем махнула рукой мне:

– Танцуй, Изабелла! Танцуй с братом!

Беатрис заиграла на маленьком струнном cavaquinho[9], и мы с Альфонсо взялись за руки и закружились в танце. Брат постоянно наступал мне на ноги и застенчиво улыбался, лицо его раскраснелось от напряжения, но все же он не останавливался.

– Драться на canas[10] куда проще, – шепнул он мне, и я улыбнулась, почувствовав его уязвленную мужскую гордость.

Альфонсо предпочел бы продемонстрировать собственную ловкость верхом на коне, с острым колом для охоты в руках, чем рисковать запутаться в собственных ногах на глазах у семьи. Я же, напротив, обожала танцевать, ибо в жизни у меня было мало других удовольствий, и к глазам моим подступили слезы радости, когда мать вскочила с кресла, схватила за руки нас обоих и закружилась вместе с нами в ошеломительном танце.

– Вот! – воскликнула она, пока мы переводили дух. – Вот как надо! Вам следует научиться хорошо танцевать, дети мои. В ваших жилах течет кровь Португалии, Кастилии и Леона, и жеманные придворные Энрике никогда не смогут вас опозорить.

Упоминание о придворных повисло в воздухе, словно облако едкого дыма, но мать, похоже, не заметила своей оговорки. Сияя от счастья, она выслушала аплодисменты доньи Клары, Эльвиры и Беатрис, а затем Альфонсо показал нам свое искусство владения мечом, совершил ряд выпадов и обманных ударов посреди комнаты под смех матери и возгласы доньи Клары, чтобы он был поосторожнее и не проткнул случайно одну из съежившихся от страха собак.

Позже, когда я поцеловала мать на ночь после совместной вечерней молитвы, к которой мы, к моему немалому облегчению, снова вернулись, она прошептала:

– Хороший был сегодня день, Изабелла. Стоит лишь его вспомнить, и мне кажется, будто я смогу вынести что угодно.

То был первый намек на нашу общую тайну. Мать обняла меня, и я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы отогнать прочь угрожающую нашей семье тьму.

Несколько дней спустя она объявила о намерении нанести визит в цистерцианский монастырь Санта-Ана в Авиле. Мы уже не раз туда наведывались, я даже брала уроки у монахинь после того, как мать научила меня грамоте. То было одно из моих любимых мест: уединенные галереи, внутренний дворик с фонтаном, грядки с ароматными травами в саду, шелест монашеских одеяний по каменным плитам всегда наполняли меня умиротворением. Благочестивые сестры славились рукоделием, и их прекрасные алтарные занавесы украшали самые знаменитые соборы мира. Я проводила в их обществе многие часы, обучаясь искусству вышивки и слушая бормотание монахинь.

Донья Эльвира беспокоилась, что путешествие может оказаться утомительным для матери, но донья Клара заявила, что идея превосходная, и помогла нам собраться в дорогу.

– Вашей матери именно это и нужно, – сказала моя няня. – Среди сестер она почувствует себя лучше, а поездка для нее куда целебнее, чем вонючие зелья Эльвиры.

Мы отправились в путь на рассвете вместе с доном Бобадильей и четырьмя слугами. Альфонсо, несмотря на его протесты, в последний момент оставили дома под присмотром доньи Клары и дона Чакона, строго наказав ему взяться за учебу, поскольку принц начал чересчур лениться. Я ехала верхом на Канеле, который радостно заржал, увидев меня, и жадно проглотил несколько кусочков кислого яблока из моих рук. Для королевы оседлали старую и послушную кобылу. Лицо матери обрамляла тонкая кремовая вуаль, она оживляла ее лицо и подчеркивала синеву глаз. Донья Эльвира с мрачным видом тряслась рядом с ней на муле, наотрез отказавшись от паланкина. Столь же мрачная Беатрис сидела в седле своего коня, уставившись куда-то в пространство.

– Я думала, тебе хотелось приключений, – сказала я ей, пряча улыбку.

– Приключений? – бросила она в ответ. – Какие забавы можно найти в монастыре Святой Анны? Разве что тонкие простыни и чечевичную похлебку.

Она была права, мысль о поездке в Авилу меня радовала. Если Беатрис, вне всякого сомнения, ждала мгновенных перемен, вызванных письмом, то я с каждым днем вздыхала все с большим облегчением, полагая, что таковых не предвидится. И тем не менее понимала, что моя подруга терпеть не может однообразия. По мере того как Беатрис выходила из подросткового возраста, превращаясь, вопреки собственному желанию, в красивую молодую женщину, она становилась все беспокойнее, хотя никто из нас не осмеливался сказать об этом вслух. Я слышала, как донья Клара вполголоса говорила донье Эльвире, что девушкам вроде Беатрис нужно раннее замужество, чтобы остудить их чересчур горячую кровь, но Беатрис, казалось, не замечала знаков внимания со стороны мужчин, равнодушно проходила мимо свистевших ей вслед слуг. Вечерами в наших комнатах она со смятением разглядывала свои растущие груди и становящиеся шире бедра – свидетельство того, что вскоре она уже не сможет делать вид, будто женственность над ней не властна.

– Ты могла бы попросить дона Бобадилью взять тебя с собой в город, – предложила я, доставая из седельной корзины завернутые в тряпицу хлеб и сыр, дорожный обед от доньи Клары. – Кажется, донья Эльвира хотела что-то купить. Вчера говорила про ткань для новых платьев и плащей.

– Да, и тогда папа сможет устроить нам невыносимо долгую прогулку вокруг стен Авилы, – ответила Беатрис. – Будто я уже сто раз этого не видела.

Я протянула ей ломоть свежевыпеченного хлеба:

– Хватит дуться. У тебя лицо на кислое яблоко похоже.

При упоминании яблока Канела навострил уши. Я погладила его по шее. Альфонсо прав: хотя мулы и считались лучшими верховыми животными для незамужних девиц, мои дни езды на недоконях безвозвратно закончились.

Скорчив гримасу, Беатрис съела хлеб и сыр, затем наклонилась ко мне и сказала:

– Можешь притворяться как угодно, но я знаю – тебе не меньше моего любопытно, что означает то письмо от короля. Я видела, как ты открывала сундук и заглядывала в него ночью, думая, будто я сплю. Наверняка прочла письмо столько же раз, сколько я видела стены Авилы.

Я потупила взгляд, думая, что сказала бы Беатрис, поведай я ей, какую тревогу на самом деле внушает мне то письмо.

– Конечно, мне интересно, – ответила я, понизив голос, чтобы ехавшая впереди мать меня не услышала. – Но, возможно, король хотел лишь сообщить нам, что королева родила дочь.

– Думаю, да. Но не забывай – сперва его наследником был Альфонсо, и многие утверждают, будто Энрике бесплоден. Возможно, ребенок не его.

– Беатрис! – чересчур громко воскликнула я.

Мать обернулась, и я улыбнулась и быстро сказала:

– Она хочет съесть весь хлеб.

Мать неодобрительно посмотрела на Беатрис.

Как только она отвернулась, я прошипела:

– Как ты можешь такое говорить? Или, еще лучше, где ты вообще такое слышала?

Она пожала плечами:

– Слуги сплетничают. Они ходят на рынок, общаются с торговцами. Если честно, это даже не тайна. Все в Кастилии только об этом и говорят – будто королева родила, чтобы избежать того, что случилось с первой женой Энрике. Или ты забыла – его брак с Бланкой Наваррской распался из-за того, что за пятнадцать лет она так и не смогла родить ребенка? Заявляла, что король ни разу не исполнил супружеского долга, но тот утверждал, будто ему помешало некое колдовство. Так или иначе, супругу отправили прочь, и ее место заняла новая королева из Португалии, которая приходится племянницей твоей матери и знает, что двое детей ее тетушки могут однажды поступить с ней так же, как Энрике поступил с твоей матерью.

Я уставилась на нее:

– Чушь! Никогда не верила пустопорожним слухам и тебе не советую. Скажи честно, Беатрис, что на тебя нашло?

Я отвернулась, глядя на приближающиеся стены Авилы. Впечатляющая стена с восьмьюдесятью восьмью укрепленными башнями, что были возведены столетия назад для защиты Авилы от набегов мавров, змеиным кольцом окружала город. Расположившись на отмеченном огромными валунами каменном утесе, где не росли деревья, Авила сурово смотрела с высоты на провинцию-тезку, и строгие башни ее алькасара и собора, казалось, пронзали лазурное небо.

Несмотря на заявление Беатрис, что все это она уже видела много раз, моя фрейлина приподнялась в седле, на щеках проступил румянец. Я надеялась, что волнение при виде города отвлечет ее от сплетен и рассуждений, которые, подслушай нас кто, не принесли бы нам ничего, кроме вреда.

Проехав через арку ворот, мы направились к северо-восточной окраине города, где находился монастырь. Вокруг шли по своим делам тысячи людей, слышались крики торговцев и грохот повозок по булыжной мостовой. Но я почти ничего не замечала, размышляя над словами Беатрис. Казалось, я не могу убежать от тени, которую надеялась оставить позади, в Аревало.

Настоятельница, предупрежденная заранее о высочайшем визите, встретила нас во дворе монастыря. Пока дон Бобадилья и слуги занимались лошадьми, нас провели в общий зал, где уже ждал обед. Беатрис ела так, будто страшно проголодалась, хотя нам подали всего лишь чечевичную похлебку с кусочками свинины, после чего ушла с доньей Эльвирой, надеясь уговорить отца взять их с собой в город. Я осталась с матерью в часовне. А потом, когда ее величество удалилась побеседовать с настоятельницей, давней подругой, которая заведовала монастырем по королевскому указу, я отправилась побродить по саду.

Меня окружали лимонные и апельсиновые деревья. Несколько монахинь, что молча вспушивали землю, кротко улыбнулись мне, пока я шла по извивающейся тропинке, вдыхая запах розмарина, тимьяна, ромашки и других ароматных трав. Я потеряла чувство времени, грелась в лучах солнца, падавших на ухоженную землю, которая снабжала монахинь почти всем необходимым; им никогда не приходилось покидать благословенные стены. Казалось, будто последних нескольких недель вообще не существовало. Здесь, в Санта-Ане, трудно поверить, что может случиться нечто дурное и в эту мирную обитель вдруг вторгнется внешний мир со всеми его испытаниями и интригами.

Подойдя к стене, что граничила с аккуратными овощными грядками, я взглянула на стоящую рядом церковь и остановилась. Высоко на шпиле виднелось переплетение веток – одинокое гнездо расположилось на головокружительной высоте.

– Аистиха – хорошая мать. Она умеет защитить своих птенцов, – послышался чей-то голос.

Судорожно вздохнув, я повернулась и увидела перед собой до боли знакомое лицо человека, которого никак не ожидала здесь встретить. Вспомнила, как он взял меня на руки и вынес из смертной комнаты отца в ночь…

– Монсеньор архиепископ, – прошептала я и присела в реверансе из уважения к святому сану.

Он улыбнулся, обнажив кривые зубы, никак не подходившие к его румяным щекам, толстым губам и крючковатому носу. Столь же контрастировали его ласковый голос и пронизывающий взгляд.

– Изабелла, дочь моя, как же ты выросла.

Мысли мои лихорадочно сменяли друг друга. Что делает в Санта-Ане архиепископ Каррильо Толедский? Почему он приехал сюда именно тогда, когда здесь оказались мы? Что-то подсказывало мне – о простой случайности не может быть и речи.

– У тебя такой вид, будто ты увидела привидение, – усмехнулся он. – Неужели забыла меня?

– Нет, конечно же нет, – в смятении пробормотала я. – Простите. Я просто… не ожидала вас здесь встретить.

Он наклонил большую голову:

– Почему бы и нет? Архиепископы часто совершают путешествия во благо своих братьев во Христе, а здешние сестры всегда были ко мне добры. К тому же я решил, что лучше будет встретиться с твоей матерью вдали от Аревало. Мы с королевой только что о многом говорили, и, когда я сказал, что хотел бы видеть тебя, она ответила, что ты пошла в сад.

– С моей матерью? – Я уставилась на него. – Она… она знала, что вы будете здесь?

– Конечно. Мы много лет переписываемся. Она постоянно сообщает мне об успехах твоего брата и твоих собственных. Кстати, я удивлен, что ты одна. Где дочь Бобадильи?

Архиепископ огляделся вокруг, взмахнув алой мантией с белым крестом, приложил руку ко лбу. Работавшие в саду монахини тайком ускользнули, и теперь, когда остались только я и он, мне показалось, будто воздух наполнился острым запахом шерсти, пота, лошадей и еще одним, дорогим мускусным. Мне не был прежде знаком аромат благовоний служителя церкви, и отчего-то он показался мне неуместным.

– Беатрис поехала в город купить ткани, – сказала я.

– Ах вот как! – Улыбка его стала шире. – Но мне говорили, будто вы с ней неразлучны.

– Да, мы росли вместе. Она моя спутница и подруга.

– Верно. Без друзей никак, особенно в таком месте, как Аревало.

Он замолчал, устремил на меня пронизывающий взгляд, сложив руки на округлом животе. Я невольно уставилась на его ладони. Это не были руки служителя церкви – белые, ухоженные и мягкие. Несмотря на полагающийся ему по сану перстень с печатью, пальцы его загорели на солнце и были покрыты шрамами, а под ногтями чернела земля, словно у крестьянина.

Или воина.

Сухой смешок вновь заставил меня взглянуть ему в лицо.

– Вижу, ты столь же наблюдательна, как и скромна. Подобные качества сослужат добрую службу при дворе.

При дворе…

Сад словно превратился в хрупкий нарисованный задник.

– При дворе? – услышала я собственный голос.

Каррильо указал на каменную скамью:

– Садись. Похоже, я тебя встревожил, хотя это и не входило в мои намерения. – Он опустился на скамью рядом со мной и негромко заговорил: – Тебе это может показаться странным, учитывая, сколько прошло времени, но его величество король недавно проявил интерес к тебе и твоему брату, поручив мне лично удостовериться, в каких условиях вы живете. Потому я и здесь.

Сердце мое подпрыгнуло под корсажем. Я глубоко вздохнула, пытаясь сосредоточиться:

– Как видите, у меня все хорошо. И у брата тоже.

– Да. Жаль, что инфант Альфонсо не смог приехать, но мне говорили, он недобросовестно относится к урокам и его оставили учиться.

– Не такой уж он и нерадивый, – быстро сказала я. – Просто иногда отвлекается. Обожает бывать на природе, ездить верхом, охотиться, ухаживать за животными, а мне… мне больше нравится учиться. Конечно, ездить верхом я тоже люблю, но провожу больше времени над книгами, чем он.

Я понимала, что своим бессвязным лепетом лишь пытаюсь предотвратить неизбежное. Архиепископ никак не реагировал, не сводя с меня внимательного взгляда. Что-то в его глазах беспокоило, хотя я и не знала, что именно. Внешне он нисколько не изменился, все тот же, каким я запомнила его в детстве, – рослый и располагающий к себе, благожелательный и заслуживающий доверия человек, который защитил мою мать в трудную минуту.

И все же мне хотелось, чтобы он ушел. Я не желала слышать того, что он собирался сказать.

Боялась, что моя жизнь полностью изменится.

– Рад, что у вас все хорошо, – сказал он, – тем более учитывая обстоятельства. И тем не менее наш король считает, что вы заслуживаете лучшего. В частности, он просил вас прибыть ко двору и нанести ему визит.

Во рту у меня пересохло, и я сумела лишь тихо проговорить:

– Конечно, для меня это большая честь. Но я вынуждена попросить вас передать его величеству, что мы не можем, ради нашей матери. Мы ее дети, и она в нас нуждается.

Немного помолчав, архиепископ ответил:

– Боюсь, не получится. Не хотелось бы об этом упоминать, но мне известно о… недомогании вашей матери. Его величество, естественно, ничего не знает, но если проведает, то может счесть, что в таком состоянии женщина не должна и далее обременять себя заботой о сыне и дочери, которые вступают в пору юности.

Я с силой сжала руки, пытаясь подавить дрожь:

– Мы… мы ничем ее не обременяем, монсеньор.

– Никто этого и не говорил. Но вы – часть королевской семьи – жили вдали от двора с тех пор, как ваш сводный брат, король, вступил на трон. Он желает это исправить. – Архиепископ мягко дотронулся до моих стиснутых рук. – Дитя мое, я вижу, ты встревожена. Не облегчишь ли передо мной свою душу? Я служитель Господа, и все, тобой сказанное, останется в строжайшей тайне.

Мне не понравилось прикосновение его тяжелой руки, и, не в силах сдержаться, я сердито бросила:

– Мы много лет жили, не получая даже весточки от моего брата-короля, а теперь он вдруг пожелал видеть нас при дворе? Простите, но я не могу не усомниться в его искренности.

– Понимаю. Но тебе нечего опасаться. У короля по отношению к вам нет дурных намерений; он просто желает, чтобы в столь важный период его жизни ты и Альфонсо были рядом. Тебе ведь хочется увидеть маленькую племянницу, верно? И королеве не терпится оказать тебе радушный прием. У тебя будут учителя, новые комнаты и платья. Альфонсо получит собственную прислугу. Пришла пора вам обоим занять свое место в мире.

Он не сказал ничего такого, о чем бы я не думала с тех пор, как прочитала письмо короля. Казалось, я всегда знала – рано или поздно этот день наступит. Трагедия привела нас в Аревало, находившийся вдали от привычного нам мира, но королевским детям не пристало влачить существование в продуваемых всеми ветрами замках на краю света.

– А что с нашей матерью? – спросила я. – Что будет с ней?

– Его величество не собирается навсегда лишать вас матери. Как только вы обустроитесь при дворе, он пошлет и за ней. Но сперва вы с инфантом Альфонсо должны прибыть в Сеговию, чтобы отпраздновать рождение принцессы Иоанны. Король хочет, чтобы вы оба присутствовали на ее крещении.

Я посмотрела на него:

– Когда мы должны ехать?

– Через три дня. Ваша мать все знает и понимает. Донья Клара, другие фрейлины и прислуга о ней позаботятся. Твоя подруга Беатрис, конечно, может поехать с тобой, и ты будешь писать из королевского дворца так часто, как только пожелаешь. – Он замолчал, и на миг мне показалось, будто на лице его промелькнула неприятная гримаса. – Сожалею, что встревожил тебя, но обещаю – при дворе ты ни в чем не будешь нуждаться. Я хочу, чтобы ты во всем положилась на меня, ибо я твой друг. Я поддерживал вашу мать все эти годы, чтобы вы могли оставаться с ней в Аревало, но даже мои возможности небеспредельны. В конце концов, я всего лишь слуга короля и должен выполнять его волю.

– Понимаю. – Я встала и поцеловала его протянутую руку.

Он положил ладонь мне на голову.

– Милая моя инфанта, – пробормотал он, а затем повернулся и ушел, вздымая за собой мантию.

«Услуга в обмен на услугу…»

Вспомнив эти загадочные слова, сказанные много лет назад, я крепко стиснула край скамьи. Я не видела, как Беатрис вошла через открытую аркаду возле монастырских помещений по соседству с садом, вообще не замечала ее, пока не повернулась и не увидела, как моя фрейлина приседает в реверансе перед проходящим мимо Каррильо. Стоило тому уйти, как она подобрала юбки и побежала ко мне. Я расправила плечи, хотя мне казалось, что у меня подкашиваются ноги.

– Dios mio! – тяжело дыша, воскликнула она. – Это ведь был архиепископ Каррильо? Чего он хотел? Что сказал тебе?

Беатрис замолчала, вглядываясь в мое лицо.

– Он пришел за тобой и Альфонсо, да? Забирает вас во дворец?

Я уставилась туда, где только что скрылся архиепископ, а затем медленно кивнула. Подруга протянула ко мне руки, но я отодвинулась.

– Нет, – пробормотала я. – Хочу побыть одна. Иди, прошу тебя. Присмотри за матерью. Я скоро приду.

Я демонстративно отвернулась, оставив ее со страдальческим выражением на лице. Впервые я приказывала, зная, что это причинит ей боль. Но у меня не оставалось иного выхода. Мне было необходимо ее прогнать.

Не хотелось, чтобы кто-то видел мои слезы.

Глава 4

Мы остались на ночь в Санта-Ане, в комнатах для высокопоставленных гостей на втором этаже монастыря. Матери выделили маленькую комнатку, а мы с Беатрис ночевали в соседней. Я не стала рассказывать о встрече с архиепископом, а мать и Беатрис ни о чем не спрашивали, хотя испытующий взгляд подруги преследовал меня весь вечер.

На следующий день мы вернулись в Аревало. Мать ехала впереди с высоко поднятой головой, беседуя с доном Бобадильей. В нашу сторону она ни разу не взглянула. Едва мы добрались до замка, она направилась в свои покои, за ней поспешила донья Эльвира, нагруженная рулонами ткани, которую они с Беатрис купили в Авиле.

Когда мы с Беатрис вошли в зал, по лестнице сбежал Альфонсо с луком и колчаном за спиной.

– Наконец-то, – заявил он. Волосы его были взъерошены, пальцы перемазаны чернилами. – Я уже устал вас дожидаться. Пошли постреляем по мишеням перед ужином. Все эти дни я только и делал, что читал. У меня глаза болят. Нужно немного размяться.

Я попыталась улыбнуться:

– Погоди, Альфонсо, мне нужно сказать тебе кое-что важное. – Беатрис повернулась, собираясь уйти, но я положила руку ей на плечо. – Останься. Тебя это тоже касается.

Я подвела обоих к столу. Альфонсо бросил лук, сел на жесткий деревянный табурет и нахмурился:

– Ну что еще? Что-то случилось в Авиле?

– Да. – Я немного помолчала, сглатывая комок в горле, а затем все рассказала, наблюдая за его лицом. Рядом неподвижно замерла Беатрис. Когда я закончила, Альфонсо какое-то время молчал, а затем сказал:

– И о чем тут волноваться? Мы исполним наш долг, побываем на крещении, а потом нас отправят обратно.

– Ты, похоже, не понял, – сказала я, бросив быстрый взгляд на Беатрис. – Каррильо говорил, что не знает, как долго мы будем отсутствовать. Возможно, мы вообще сюда больше не вернемся.

– Конечно вернемся. – Альфонсо провел рукой по волосам. – Это наш дом. Энрике мы никогда прежде не интересовали, и вряд ли теперь что-то поменялось. – Он встал. – Так что, пойдем постреляем?

Я открыла рот, собираясь возразить, но Беатрис пнула меня по ноге и покачала головой.

– Иди, – сказала я Альфонсо. – Мы устали. Пойдем посмотрим, не нужно ли чего маме.

– Ладно, дело ваше.

Он взял лук и вышел. Тяжело вздохнув, я повернулась к Беатрис:

– Брат не понимает, что это означает. Как его защитить, если он не хочет меня слушать?

– Он еще мальчик, – сказала Беатрис. – Чего от него ожидать? Пусть думает, что ничего особенного не случилось. Считает, что едет в гости, а потом вернется. Откуда тебе знать, что будет потом? Возможно, он прав и все это ненадолго. Разве не может такого быть? В конце концов, Энрике никогда раньше не приглашал нас к себе.

– Да, полагаю, вполне может быть и так, – тихо ответила я. – Прости меня за мое поведение в Санта-Ане. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Ты моя единственная подруга, и я не имела права тебя прогонять.

Она обняла меня:

– За что извиняться? Ты моя инфанта. Я готова на край света отправиться, лишь бы служить тебе.

– Похоже, нечто подобное нам и предстоит, – сказала я, высвобождаясь из ее объятий. – Мне нужно проведать мать.

– Иди, а я начну собираться. – Когда я подошла к лестнице, Беатрис добавила: – Ты сильнее, чем тебе кажется. Помни об этом, Изабелла.

Я отнюдь не чувствовала себя сильной, поднимаясь по ступенькам в покои королевы. Дверь была распахнута, и изнутри слышались голоса матери и доньи Эльвиры. Я приготовилась к худшему – к сцене, от которой могли бы рассыпаться камни Аревало, но, увидев меня в дверях, мать повернулась к разложенной на кровати ткани и воскликнула:

– Смотри, Изабелла! Отличный материал для твоего нового платья, правда? Зеленая парча очень идет к белой коже.

Я взглянула на Эльвиру – та, уныло шаркая ногами, вышла из комнаты. Мать повозилась с тканью, раскладывая рулоны, и развернула отрез черного дамаста.

– А это, – сказала она, прикладывая ткань к себе и поворачиваясь перед медным зеркалом, – для меня. Вдовам полагается носить черное, но нигде ведь не сказано, что мы должны походить на ворон?

Я не ответила. Она бросила ткань на кровать:

– Что ты такая серьезная? Не нравится зеленая? Ладно, вот симпатичная серо-голубая. Вполне подойдет для…

– Мама, – сказала я, – хватит.

Она замерла, погрузив руки в груду ткани и не глядя на меня.

– Не говори ничего, – прошептала она. – Ни слова. Я не смогу этого вынести.

Я шагнула к ней:

– Ты знала, что он будет там. Почему меня не предупредила?

Она подняла взгляд:

– А чего ты ожидала? Что я могла сделать? Я все поняла, как только пришло письмо, и сказала тебе тогда, что за вами рано или поздно придут. Это цена, которую я должна заплатить, мой долг. Но, по крайней мере, я выплачу его на своих условиях. Каррильо об этом позаботился.

– На своих условиях? – Я осторожно взглянула на нее. – Мама, что это значит?

– А ты как думаешь? Этот червяк Энрике не лишит моего сына права на престол. Он не поставит бастарда выше Альфонсо. Будь что будет, но мой сын, в жилах которого течет королевская кровь, должен стать королем.

– Но у Энрике теперь есть дочь, и ее объявят наследницей. Ты же знаешь, что Кастилия не соблюдает салический закон, – здесь принцесса может унаследовать трон и законно править. Принцесса Иоанна…

Мать быстро, словно кошка, обежала вокруг кровати:

– Откуда известно, что она его ребенок, а? Кто вообще может это знать? Энрике никогда не отличался мужской силой в постели и прожил многие годы бездетным – как поговаривают гранды, случилось непорочное зачатие и королеву наверняка посетил ангел! – Она горько рассмеялась. – Никто при дворе не верит в отцовство Энрике, никто не воспринял всерьез этот фарс. Все знают: Энрике слаб и им правят катамиты[11]. Сластолюбец – окружил себя охраной из неверных, и его Крестовый поход для завоевания Гранады завершился катастрофой. Глупец – вместо того чтобы заниматься делами королевства – предпочитает декламировать стихи и надевать на своих мальчиков тюрбаны. Рогоносец – отводит взгляд, когда его жена-шлюха ложится в постель с первым попавшимся лакеем.

Слова матери и злоба на ее лице повергли меня в ужас, и я отшатнулась.

– Кастилия за этими стенами лежит в нищете, – продолжала она. – Наша казна пуста, власти у грандов больше, чем у короны, а народ голодает. С помощью ребенка Энрике рассчитывает заслужить благосклонность, но в итоге не добьется ничего, кроме раздоров. Грандов ему не обмануть. Они растерзают его, подобно волкам, а когда это случится, мы заявим права на все то, чего он нас лишил. Бросил нас, оставив гнить здесь, но однажды Альфонсо наденет его корону, и тогда Энрике де Трастамара поймет, что презрел нас себе же на погибель.

Я вспомнила слова Каррильо: «Аистиха – хорошая мать; она умеет защитить своих птенцов», и мне захотелось заткнуть уши. Взгляд матери прожигал меня насквозь, тлея едва сдерживаемой яростью, что накопилась за годы обиды и унижения. Притворяться, будто не понимаю правды, я больше не могла. Движимая гордостью и упрямством, мать потворствовала казни кондестабля де Луны за измену, повергнув отца в смертельное горе. Ее тщеславие стоило ей всего – мужа, положения, нашей безопасности, – но сейчас она считала, что нашла способ вернуть все назад, замыслив заговор с архиепископом Каррильо и недовольными грандами с целью поставить под сомнение законнорожденность новой принцессы и посеять смуту в стане моего единокровного брата. Она не понимала, сколь тяжки подобные обвинения, заставляющие верить в самое худшее о короле и королеве. Стремясь защитить права Альфонсо, она готова строить козни, наносить оскорбления, сражаться и даже, упаси ее господь, убивать.

– Мы должны это сделать, – сказала она. – Это должны сделать вы – ради меня.

Я через силу кивнула, чувствуя, к своему ужасу, как к глазам от беспомощности подступают слезы. Я сморгнула их, стиснула зубы, и мать тут же замолчала, нахмурив лоб, словно только сейчас поняла, насколько далеко зашла.

– Ты… тебе должно быть стыдно, – услышала я собственный шепот.

Королева вздрогнула, затем подняла голову и бесстрастно произнесла:

– Я сделаю тебе платье из зеленого бархата, с серо-голубой отделкой. Альфонсо получит новый камзол из синего атласа.

Она снова повернулась к рулонам ткани, словно я перестала существовать.

Я выбежала из комнаты и не останавливалась до самой двери моих покоев. Беатрис удивленно повернулась ко мне, оторвавшись от упаковывания нашей одежды в кожаный сундук с медными заклепками.

– Что случилось?

– Она сошла с ума, – ответила я, прислонившись к дверному косяку. – Считает, что может использовать Альфонсо против короля, но ей это не удастся. Я не позволю. Буду защищать брата до последнего дыхания.

Слуги в ливреях грузили во дворе багаж на повозки. Замковые собаки лаяли и прыгали вокруг Альфонсо, по-звериному чуя необратимые перемены. Брат всегда заботился о собаках – брал с собой на охоту и прогулки верхом, кормил, следил, чтобы псарня содержалась в порядке. Я смотрела, как он гладит своего любимца, крупного лохматого гончего по кличке Аларкон. Стоя у дверей замка, я вдруг подумала, насколько прискорбно мало у нас прислуги по сравнению с толпившейся во дворе внушительной свитой, которую прислал Энрике для сопровождения нас в Сеговию.

Архиепископ Каррильо не приехал, прислал вместо себя племянников – маркиза де Вильену и его брата, Педро де Хирона. Вильена был титулованным дворянином и любимцем короля, Хирон же владел Калатравой, одним из четырех монашеских военных орденов Кастилии, основанных много веков назад для отражения нападений мавров. Оба обладали немалой властью и богатством, но при этом выглядели полной противоположностью друг другу, и единственное, что связывало братьев, – их высокомерие.

Вильена был высок и худощав, с ровно подстриженными темными волосами, спадающими на лоб. В его внешности чувствовалось нечто зловеще-привлекательное – из-за вытянутого носа и странно холодных желто-зеленых глаз. Он въехал на наш двор с презрительной усмешкой на лице, с откровенным неудовольствием окинул взглядом бегающих повсюду кур и собак, свиней и овец в загонах, скирды сена у стен и компостную кучу, куда мы выбрасывали отходы, будущее удобрение для сада.

Рядом на черном коне – никогда еще не видела такую огромную лошадь – в сопровождении людей в красно-золотых мундирах ехал Хирон. Гигант с покрытым красными прожилками лицом, густой бородой и глубоко сидящими на мясистой физиономии глазами-бусинками неразличимого цвета; изо рта у него пахло хуже, чем от компостной кучи. Спрыгнув с коня – достаточно ловко для его размеров, – он громко выругался: «А ну, вперед, miserables hijos de puta!»[12] И начал отдавать приказы слугам, то и дело сопровождая слова яростными ударами огромных ручищ. Стоявшая рядом с нами донья Клара замерла от страха.

Вильена подошел к нам, и весь его вид тут же переменился. Он преувеличенно вежливо склонился к руке моей матери и заявил, что время не осмелилось тронуть ее красоту. Мать в ответ улыбнулась и затрепетала ресницами; мне же его слова, произнесенные неприятным, слегка гнусавым голосом, показались нелепыми и смешными. От его бархатной одежды исходил столь сильный запах серой амбры, что я едва не закашлялась. Судя по утонченным манерам, он много часов провел перед зеркалом, совершенствуясь в искусстве притворства. На меня же не обращал никакого внимания, лишь едва заметно кивнул, прежде чем повернуться к моему брату. Альфонсо он разглядывал столь пристально, что тот поежился в своем новом жестком камзоле.

Снова повернувшись к матери, Вильена пропел:

– Красота инфанта еще больше возвышает вас, сеньора. В нем невозможно признать кого-либо иного, нежели принца безупречной королевской крови.

Альфонсо озадаченно посмотрел на меня, и я едва не закатила глаза. Улыбка матери стала шире.

– Gracias, Excelencia[13], – сказала она. – Не желаете ли вы и ваш брат немного вина? Я открыла особую, выдержанную бочку, специально для вас.

К нам, громко топоча, подошел Хирон, источая запах пота. Прежде чем его поросячьи глазки уставились на меня, он бросил алчный взгляд на Беатрис, затем ухмыльнулся, показав почерневшие зубы. Я затаила дыхание, почувствовав, как его лапа сжимает мою руку и подносит ее к губам.

– Инфанта, – прорычал он.

Гигант столь крепко сжимал мою ладонь, что я не могла высвободиться, и мне стало страшно, что он сломает мне пальцы, словно куриные косточки, но тут между нами возникла донья Клара с кувшином и кубками, и Хирон тотчас же с ворчанием отпустил меня, предпочтя вино.

После того как Хирон осушил кувшин, а Вильена прошелся по нашему залу, с трудом скрывая изумление от «старомодной», как он выразился, обстановки, братья вернулись во двор присматривать за прислугой.

Мать отвела меня в сторону:

– Вильена начинал как обычный паж, но стал влиятельным сеньором Кастилии. Он пользуется благосклонностью Энрике, хотя, похоже, его потеснили с места фаворита, а у Хирона, хозяина Калатравы, больше слуг, чем у самой короны. С этими людьми следует подружиться, Изабелла. Гранды, подобные им, позаботятся о наших интересах и сделают все, чтобы твой брат не лишился права на трон.

Я уставилась на нее. Нам с Альфонсо предстояло покинуть родной дом. Неужели она полагала, что в этот час я стану усваивать уроки интриг? Я уже была сыта по горло многочисленными советами матери и доньи Клары. У меня кружилась голова от постоянных предупреждений о царившем при дворе разврате, о безнравственной натуре фаворитов моего сводного брата и свободной морали его королевы, об интригах его придворных и опасных амбициях знати. Имена грандов Кастилии и их семейные связи вбивали мне в голову словно катехизис, пока однажды вечером, выйдя из покоев матери, я не бросила в гневе Беатрис, что никогда не снизойду до того, чтобы подслушивать у замочных скважин или прятаться за шпалерами. Беатрис лишь кивнула и сухо ответила:

– Конечно. Разве инфанта Кастилии может вести себя словно обычная шпионка? Предоставь это мне.

Глядя, как Беатрис передает наши саквояжи слуге, я не сомневалась – она справится с любой задачей. С тех пор как ей стало известно о нашем отъезде, она прямо-таки сгорала от предвкушения, словно мы готовились к некоему празднеству. Несколько раз в день практиковалась в хороших манерах, хотя реверансы ей никак не давались, и в конце концов заявила, к немалому возмущению доньи Клары, что скорее научится владеть мечом. Сожалела она лишь о том, что ей придется покинуть отца, – дону Бобадилье предстояло остаться с моей матерью. Я восхищалась отвагой Беатрис, хотя и понимала, что ее может ждать неприятный сюрприз. Одно дело – тосковать по приключениям, и совсем другое – самой в них ввязаться.

Мы стояли на пороге замка, ожидая Альфонсо, который сажал собак на цепь, чтобы они не последовали за нами. Он вел себя стоически, но уверенности в себе ему недоставало, хотя, вняв совету Беатрис, я предпочла не делиться с ним своими опасениями. Встреча с Вильеной стала для Альфонсо первым знакомством с придворным, и я подозревала, что ему несколько не по себе. Похоже, он начинал по-настоящему осознавать, чем может закончиться наш отъезд.

И все же изо всех сил старался оставаться прежним отважным Альфонсо.

– Маркиз говорит – нам нужно скоро ехать, если хотим добраться до Сеговии до захода солнца.

Кивнув, я повернулась к матери, которая ждала в кресле, закутавшись в шаль и прижав к горлу унизанную перстнями руку. Когда она встала, ветер пошевелил ее вуаль, приоткрыв серебристые пряди на висках. Альфонсо поднялся на цыпочки, поцеловал ее в щеку. Она привлекла его к себе, и на глазах ее выступили слезы.

– Ты – инфант де Трастамара, – услышала я ее голос. – Никогда об этом не забывай.

Альфонсо отошел в сторону, и я расцеловала мать в щеки:

– Adios[14], мама. Да хранит тебя Бог. Напишу, как только смогу.

Она коротко кивнула:

– И тебя, hija mia. Пусть все у тебя будет хорошо. Ступай с Богом.

Я повернулась к няне. На моей памяти не было ни дня, когда донья Клара не делала бы мне замечаний, наставляя на истинный путь, не следила бы за мной, уберегая от возможной беды. Но открытого проявления чувств я от нее не ожидала, как, скорее всего, и она от меня. Однако, когда мы обнялись, я почувствовала, как дрогнуло ее крепкое тело и едва заметно сорвался голос:

– Помни все то, чему я тебя учила. Никогда не поддавайся страсти. Я оберегала тебя сколько могла, но теперь ты должна доказать миру, кто ты есть.

Едва она отпустила меня, волной нахлынула горечь расставания. Мне вдруг захотелось упасть на колени и умолять мать позволить мне остаться. Но выражение ее лица оставалось безжалостным, и я подошла к Альфонсо, страстно желая взять его за руку и никогда не отпускать.

Дон Чакон, которому, к моему немалому облегчению, предстояло сопровождать нас во дворец, повел нас к лошадям. Он помог мне сесть на Канелу и занял свое место в свите.

– Игрушечная лошадка, – проворчал со своего боевого коня Хирон. – Но путь до Сеговии долог, а времени для столь нежных копыт у нас мало. Может, поедешь со мной? У меня в седле полно места.

– Канела куда крепче, чем кажется, – возразила я, беря поводья. – К тому же это подарок короля.

По лицу Хирона промелькнула тень. Отъехав от меня, он крикнул слугам, чтобы те трогались с места. Вместе с Альфонсо мы выехали за ворота, и я устремила взгляд вперед, с трудом подавляя желание оглянуться. Внезапно пес Альфонсо, Аларкон, сорвался с привязи и с лаем помчался к нам.

Вильена замахнулся хлыстом.

– Не трогайте его! – крикнул Альфонсо.

Маркиз яростно взглянул на него и пришпорил коня, оставив Альфонсо позади.

– Нет, Аларкон. Назад! – Альфонсо показал рукой в сторону замка. – Домой!

Пес заскулил, присел на задние лапы. Альфонсо посмотрел на меня, на этот раз не в силах скрыть ошеломленный взгляд.

– Он не понимает. Думает, мы уезжаем навсегда. Но мы же не насовсем, да, Изабелла? Мы ведь вернемся, правда?

Я покачала головой. Щадить его дальше не было никакого смысла.

– Не знаю.

Хотя ни я, ни Альфонсо больше не оглядывались, мы оба знали: Аларкон продолжает сидеть у ворот замка, с несчастным видом глядя на пустынную равнину, нам вслед.

Глава 5

Прежде мы никогда не путешествовали дальше Авилы, и, когда высокая meseta[15] осталась позади, охватившее Альфонсо уныние сменилось естественным любопытством ко всему новому. Привычные нам просторы цвета охры уступили место зеленому ландшафту – сосновым рощам, величественным ущельям, долинам и лугам, где красновато-коричневыми молниями носились стада оленей. Брат даже приподнялся в седле:

– Видела того оленя? Просто огромный! Здесь наверняка отличная охота.

– Лучше не бывает, – протянул Вильена. – Король желает лично познакомить ваше высочество с разнообразием нашей дичи. Кабаны, лани, медведи – он охотится на всех. Его величество – мастер охоты.

Он бросил взгляд на своего брата, который что-то ел.

– Угу, – проворчал Хирон, – охотиться любит, это точно. Отменно владеет колчаном.

Вильена неприятно усмехнулся, и я почувствовала некую недосказанность, промелькнувшую между ним и его братом, но лишь улыбнулась в ответ на возглас Альфонсо:

– Медведь! Ни разу не охотился на медведя!

Вокруг нас разворачивался зеленый ковер, испещренный крепостями из серого и красновато-коричневого камня. Я знала, что многие замки принадлежат кастильским грандам и изначально возводились в качестве укреплений во время Реконкисты, длившейся века войны против мавров. Теперь же, когда неверные вновь отступили в горы Гранады, крепости эти остались могущественными символами безмерной власти знати, что затмевала богатством и численностью вассалов даже короля.

Но когда мы проезжали через приткнувшиеся в тени замков деревушки, где с виселиц свисали трупы бандитов с отрубленными руками и ступнями, меня охватила смутная тревога. В полях, потупив взгляд, трудились крестьяне с ввалившимися глазами. В колючей траве паслась худая скотина с проступающими под шкурой ребрами, покрытая грязью и мухами. Бок о бок с родителями работали дети с пожелтевшей кожей, и даже старики и старухи в лохмотьях сидели на крыльце, расчесывая шерсть, или таскали связки хвороста. Над ними словно нависла тень отчаяния, как будто каждый день для них был вечностью в жизни, лишенной радости, уюта и покоя.

Сперва я подумала, что эту часть Кастилии поразила чума. Услышав весть о страшной болезни, мы всегда запирали ворота Аревало и оставались внутри, пока опасность не минует, потому я не знала, как она выглядит на самом деле. Когда я решилась спросить, почему у этих людей столь несчастный вид, Вильена ответил:

– Они голодают, как и все им подобные. Лень – болезнь campesinos[16]. Но времена сейчас не изобильные, и нужно платить налоги. Те, кто этого не делает, знают цену ослушания.

Он показал на ближайшую виселицу, где догнивало разлагающееся тело.

– В Кастилии мы не терпим подстрекательства к мятежу.

Хирон грубо расхохотался. Я недоверчиво уставилась на Вильену:

– Но мы только что проезжали целые акры невозделанной земли. Почему бедняки не могут там сеять и собирать урожай?

– Вашему высочеству еще многое предстоит узнать, – холодно сказал Вильена. – Эта невозделанная земля, как вы ее назвали, принадлежит грандам. Она предназначена для их удовольствий, а не для того, чтобы ее терзал какой-то крестьянин с плугом, быками и выводком сопливых детишек.

– Вся эта земля? Она принадлежит знати?

Прежде чем Вильена успел ответить, Хирон бросил:

– Могло быть и больше. Нашим слугам не пришлось бы охранять эти крысиные норы, если бы король не говорил, что мы получаем с них ренту. – Он ударил кулаком в грудь. – Я ответил – нет, пусть сами о себе заботятся, но те трусы в совете оказались в большинстве.

Я отвернулась, почувствовав, как к щекам приливает кровь. Беатрис приподняла брови, словно говоря, что есть вещи, которых нам, возможно, не понять. Но мне все стало ясно. Я вспомнила слова матери о неутолимой алчности грандов и о желании моего единокровного брата любой ценой держаться от них как можно дальше. Судя по всему, она нисколько не преувеличивала, утверждая, что королевство отдано им.

Аревало никогда еще не казался столь далеким, как сейчас. Я едва не вскрикнула от радости, увидев наконец вдали темные восточные гребни Сьерра-де-Гуадаррамы, на фоне которых выделялись залитые закатным солнцем шпили Сеговии. За крепостными стенами, в окружении рек Эресма и Кламорес, простирался во всей красе город, а на мысу гордо возвышался алькасар. Когда мы подъехали к городским воротам, я увидела строительные леса на основании продолговатой башни замка, Торре-де-Оменахе.

– Монсеньор архиепископ, – сказал Вильена, – приготовил для вас жилье в casa real поблизости от алькасара.

Он нарочито устало вздохнул:

– У короля вошло в привычку реставрировать дворец, к тому же туда прибыли гранды со своими свитами, так что могу лишь сожалеть, что в самом замке места не найдется.

Я с трудом скрыла вздох облегчения, хотя и заметила надутые губы Беатрис – знак недовольства тем, что нам не придется жить прямо посреди дворца. Меня утомили путешествие и не отступавшая тревога, и, в отличие от подруги, я предпочитала собраться с мыслями где-нибудь в сторонке, прежде чем нас швырнет в придворную жизнь.

Мы въехали в шумный город, вдвое больший, чем Авила, и втрое больший по количеству населения. Звон подков наших лошадей отдавался от стен зданий, что стояли вдоль узких улиц, вымощенных булыжником или покрытых утоптанной землей. Мы с Беатрис ехали позади Альфонсо, в окружении Вильены, Хирона, Чакона и слуг. В густом воздухе смешивались запахи конского навоза, дыма, готовящейся еды, кожевенных лавок и кузниц. Мне стоило больших усилий сдерживать Канелу, чтобы конь не встал на дыбы, услышав крик прохожего. Слуги прокладывали нам путь, разгоняя случайно оказавшихся на дороге бедолаг алебардами. Некоторые горожане останавливались, глядели нам вслед и перешептывались друг с другом.

Интересно, о чем они говорят, думала я, что видят? Девочку-подростка со свободно рассыпавшимися под вуалью волосами и маленького мальчика с деревенской грязью под ногтями – вот что они должны видеть. Двух невинных, оказавшихся в мире, к которому не принадлежат.

Я посмотрела на Вильену. Он ехал непринужденно, плащ с золотой каймой развевался за спиной, голова высоко поднята, словно в попытке избежать уличной вони. Почувствовав мой взгляд, он обернулся. Мы въехали через выложенные камнем ворота Мудехар в королевский дворец, во внутреннем дворе которого, беспокойно хмурясь, нас ждал Каррильо.

– Вы опоздали, – сказал он, когда мы спешились. – Его величество просил, чтобы инфанты сегодня вечером нанесли ему визит.

Он быстро улыбнулся мне:

– Поспеши, дорогая. Нас ждут в алькасаре через час.

– Надеюсь, у нас будет время помыться, – шепнула я Беатрис.

Она хотела что-то ответить, но тут из дворца вышел худой человек среднего роста, в простом черном бархатном камзоле безупречного покроя, из-под которого виднелись изящные ноги в расшитых лосинах. Поклонившись, он проговорил хорошо поставленным голосом придворного:

– Я Андрес де Кабрера, комендант алькасара Сеговии. Мне предоставлена честь сопроводить ваше высочество в апартаменты.

В его присутствии я сразу же почувствовала себя свободно. Серьезные черты лица, редеющие волосы и глубоко посаженные карие глаза напомнили мне Педро де Бобадилью, отца Беатрис, хотя Андрес де Кабрера был намного моложе. Лицо Беатрис озарилось улыбкой.

– Премного благодарны вам за помощь, дон Кабрера, – сказала она.

– Рад услужить. Сюда, пожалуйста.

Лишь тогда я поняла, что Альфонсо с нами нет, вокруг были лишь слуги, которые собирали наши вещи. Я заозиралась по сторонам и увидела, что Каррильо уводит принца в противоположную от меня сторону. Дон Чакон послушно шел следом и нес саквояж Альфонсо.

Меня охватил страх.

– Куда ведут моего брата? – срывающимся голосом спросила я.

Кабрера остановился:

– Его высочеству, естественно, предоставлены отдельные покои. – Он вежливо улыбнулся. – Не беспокойтесь, ваше высочество. Вы увидите его на банкете.

– О… – Я заставила себя усмехнуться. – Конечно, ну и глупая же я.

Само собой, Альфонсо теперь предстояло жить в соответствии с подобающим ему положением. Его больше не будет в комнате по соседству, и мы не сможем встретиться, когда захотим. Нас разлучили столь внезапно, что я не могла с этим смириться, но все же шла вместе с Беатрис в похожий на лабиринт casa real, находившийся неподалеку от дворца. Стуча каблуками, мы прошли по отполированным полам залов с кружевной лепниной на выложенных плиткой из яшмы и изумруда стенах, миновали высокие аркады и очутились в лимонного цвета дворике. После городского шума нас окружила роскошная тишина, которую нарушали лишь алмазное журчание воды в невидимых фонтанах и мягкий шорох наших юбок.

Я уже засомневалась, что смогу найти здесь дорогу без посторонней помощи, когда мы оказались в просторном помещении; его арочные окна, обрамленные резными деревянными ставнями, выходили в сад. Я удивленно остановилась, услышав приглушенное звериное рычание.

– Что это?

Кабрера снова улыбнулся:

– Леопарды его величества; похоже, они проголодались. Пора их кормить.

– Леопарды? – ошеломленно повторила Беатрис. – Король держит здесь диких зверей?

– Только двух, – ответил Кабрера. – И уверяю вас, они надежно заперты и хорошо накормлены. В лесном поместье в холмах Эль-Балансина у короля куда больше львов и медведей, а также громадных странных птиц из Африки и прочих созданий. Его величество – большой любитель животных; здесь он обычно сам присматривает за леопардами, но сегодня вечером эта обязанность выпала мне.

– И он использует этих зверей для охоты? – спросила я, думая, насколько близко экзотические хищники находятся от моих комнат. – Я слышала, он очень любит пострелять по живым мишеням.

Кабрера нахмурился:

– Напротив, его величество редко охотится, и никогда – со своими зверями. Он терпеть не может кровопролития, даже запретил в Сеговии корриду.

– Тут нет боя быков? – Беатрис посмотрела на меня.

Она слышала, как Вильена рассказывал Альфонсо, что Энрике хотел показать ему охотничью забаву. Судя по всему, маркиз ввел нас в заблуждение. Мне стало интересно, о чем еще солгали нам он и его неотесанный брат, хотя втайне меня порадовало, что Энрике не любит боя быков. Мне они тоже были неприятны; никогда не могла понять, как можно наслаждаться кровью и суматохой на арене. Хотя я росла в сельской местности, где животных постоянно забивали ради пропитания, мне казалось, что превращать страдания живого существа в спектакль для услаждения толпы – ненормально.

– Покои Альфонсо далеко от нас? – спросила я, расстегивая плащ.

– Не слишком, – ответил Кабрера. – Его высочество будет жить в алькасаре, где сейчас достаточно многолюдно. Монсеньор архиепископ счел за лучшее поселить вас в более уединенном месте. Однако, если желаете, могу попытаться найти апартаменты поближе к покоям инфанта. Увы, они будут меньше. Все большие комнаты сейчас заняты грандами, приехавшими увидеть новую принцессу.

– Нет, – сказала я. – Не беспокойтесь. Меня вполне устроят и эти.

Он отошел в сторону, пропуская двоих слуг, которые принесли сундуки с нашей одеждой и поставили их на покрытый плиткой пол.

– На полке у окна – таз со свежей водой и полотенца, сеньорита. Сожалею, что не могу обеспечить горячую ванну, учитывая поздний час, но завтра распоряжусь, чтобы вам ее приготовили.

– Это было бы прекрасно. – Я наклонила голову. – Спасибо. Вы очень добры.

– Не за что благодарить, моя инфанта. Служить вам – для меня большая честь. Если что-то потребуется, зовите меня. Я в вашем распоряжении. – Он поклонился. – И вы тоже, сеньорита де Бобадилья. Естественно, я и в вашем распоряжении.

Когда он вышел, я с удивлением увидела на щеках Беатрис румянец.

– Такой приятный мужчина, – сказала она, – но ведь я не говорила ему, как меня зовут. Откуда он узнал?

Я не ответила, думая не о Кабрере, которому, как мне показалось, можно доверять, но о Вильене.

– Беатрис, как думаешь, зачем маркиз нам солгал? Сперва сказал, что король – мастер охоты, но, судя по словам дона Кабреры, это неправда, а потом – что для нас нет комнат в алькасаре. Какая-то мелочная ложь, не вижу в ней смысла.

– Возможно, мелочная лишь с виду. – Она развязала шнуровку моего платья, оставив меня в чулках и сорочке. – Но первой ложью он завоевал внимание Альфонсо, а с помощью второй, по сути, разлучил нас. К тому же Кабрера сказал, что поселить тебя здесь решил Каррильо, ради уединения. Возможно, на самом деле вовсе не из-за этого, а потому, что тоже хочет держать вас с Альфонсо подальше друг от друга?

Столь хитроумные выводы мне не понравились. Оставив Беатрис искать в сундуке мое платье, я пошла к тазу с лавандовой водой. Смывая грязь с лица и шеи, думала о том, что еще я выяснила. Если Каррильо и Вильена хотели разлучить нас с Альфонсо, зная, что мы с братом выросли вместе, ими двигала либо жестокость, либо некие более зловещие намерения. Мы только что приехали; неужели они хотели сразу же втянуть Альфонсо в свои интриги? И действовали ли Каррильо и Вильена сообща?

Я взяла полотенце и уже собралась поделиться своими мыслями с Беатрис, когда снаружи послышался шум. Прежде чем я успела сдвинуться с места, дверь распахнулась и вошли несколько женщин.

Я не раздевалась ни перед кем, кроме Беатрис, с десятилетнего возраста. Даже донья Клара не осмеливалась войти ко мне без стука. Теперь же я ошеломленно стояла посреди комнаты, глядя на порхающих, подобно фантастическим птицам, женщин и не в силах понять, о чем они говорят. Мое новое придворное платье, сшитое из купленного в Авиле зеленого бархата, выхватили у Беатрис и передавали по рукам. Одна из женщин неодобрительно прищелкнула языком. Другая рассмеялась. Под их веселый смех Беатрис забрала у них платье.

– Да, оно новое, – услышала я ее голос. – И конечно, к нему есть рукава. Я как раз их искала, когда вы столь грубо сюда ворвались.

Она яростно уставилась на женщин. Я проследила за ее взглядом, и у меня перехватило дыхание.

Все они были молоды и одеты в платья, каких я никогда прежде не видела, с большим вырезом, почти открывавшим грудь, и вздымающимися юбками из сверкающей ткани; множество свисающих с пояса шелковых мешочков и украшений подчеркивали узкие талии. Волосы были уложены в замысловатые прически, украшенные тонкими вуалями, гребнями и бусами из жемчужин или монет; губы подкрашены, глаза подведены густой тушью. Некоторые были смуглолицыми – мавританская кровь, – а прямо перед Беатрис стояли темноглазые красавицы с молочно-белой кожей и изящными руками.

Женщина, у которой Беатрис забрала мой наряд, – зеленоглазая, в обтягивающем красном платье – пожала плечами:

– Esta bien[17]. Если это все, что есть у инфанты Изабеллы, обойдемся и этим. – Она с извиняющимся видом повернулась ко мне. – Боюсь, у нас нет времени, чтобы найти подходящую одежду, но мы можем принести другие предметы туалета, чтобы добавить привлекательности вашей.

– А вы… вы кто? – хрипло спросила я.

Женщина помолчала, словно никто прежде не задавал ей подобного вопроса.

– Донья Менсия де Мендоса, фрейлина королевы Жуаны. Готова исполнить любое ваше желание.

Я кивнула, изо всех сил стараясь сохранять самообладание – учитывая, что я стояла босиком в чулках и сорочке.

– Мне ничего сейчас не требуется, спасибо. Вовсе незачем беспокоиться из-за пустяков.

Глаза Менсии де Мендосы сверкнули.

– Это не пустяки. Королева специально прислала нас, чтобы прислуживать вам. Она желает, чтобы о вас хорошо позаботились.

– Инфанта находится под моей опекой, – сказала Беатрис. – Уверяю вас, я очень хорошо о ней забочусь.

– Под твоей опекой? – рассмеялась Менсия. – Да ты сама еще из пеленок не вылезла!

– Мне пятнадцать лет, – ответила Беатрис, – и я вышла из младенческого возраста достаточно давно, чтобы знать свои обязанности, сеньора. Как вам только что сообщила ее высочество, нам ничего не требуется.

Улыбка исчезла с лица Менсии, подведенные черным глаза сузились.

– Мы с сеньоритой де Бобадильей, – быстро сказала я, – крайне благодарны ее светлости, но мне не нужны предметы туалета; вкусы мои просты. К тому же я не привыкла к такому количеству слуг и предпочитаю, чтобы сеньорита де Бобадилья обслуживала меня одна, если вы не против.

Я не увидела особого неудовольствия на лице Менсии, хотя и уловила раздражение в ее голосе, когда она присела в реверансе.

– Как пожелаете, ваше высочество. – Она многозначительно посмотрела на Беатрис. – Тебе придется привыкнуть к тому, что ты часть королевского двора и находишься под опекой королевы, а ее светлость любит окружать себя культурными женщинами.

С этими словами она увела всех за собой, оставив нас с Беатрис одних.

– Вот ведь наглость! – в гневе бросила Беатрис и повернулась к сундуку. Отыскала рукава и начала одевать меня, пока я стояла неподвижно. – Кем себя считает эта Менсия де Мендоса? Культурные женщины! Ты видела, как раскрашены их лица? У шлюх и то меньше косметики. О, будь здесь донья Клара, ее бы удар хватил. Неужели королева позволяет подобным женщинам ей прислуживать?

Я подавила дрожь, чувствуя, как Беатрис зашнуровывает на мне платье и закрепляет окаймленные бархатом складчатые рукава.

– Она не простая женщина, – сказала я. – Мендоса – одно из самых знатных семейств в Кастилии. Менсия – дочь гранда.

– Вот как? – фыркнула Беатрис. – Что ж, мне никогда прежде не доводилось возражать дочери гранда.

Она повернула меня кругом, взяла из ящика щетку, расчесала мои длинные, до пояса, золотистые волосы, один из тайных предметов моей гордости, хоть я и пыталась это скрыть, поскольку сестры в Санта-Ане говорили, что распущенные женские волосы – лестница для Сатаны.

– Вот. – Беатрис отступила на шаг. – Посмотрим, что теперь скажет Менсия де Мендоса. Могу поклясться, при дворе нет девушки со столь же безукоризненной кожей или такими же золотыми волосами, как у тебя.

– Гордыня – грех, – улыбнувшись, возразила я, пока она переодевалась в скромное черное платье и укладывала волосы на затылке.

Мгновение спустя в дверь постучали, и вошел Каррильо.

При виде него я выпрямилась. Хотя я знала, что он станет о нас заботиться, как обещал, ибо наше благополучие напрямую связано с его собственным, у меня не возникало сомнений, что он манипулировал моей матерью. Убедил ее отпустить нас, наверняка в обмен на обещание чего-то такого, что он не имел права предлагать. Он был могущественным и безжалостным человеком, и теперь мы ему обязаны. Следовало быть осторожной как в поступках, так и в словах, притворяясь, будто я во всем с ним согласна, что дало бы мне возможность лучше позаботиться о брате. К счастью, мне казалось, что Каррильо ничего иного от меня и не ожидает.

Он пристально посмотрел на меня:

– Мне сообщили, что ты пренебрегла вниманием личных фрейлин королевы, хотя их прислали сюда, чтобы прислуживать тебе. Это правда?

– Да, – слегка озабоченно ответила я. – Я в чем-то ошиблась? Зачем нужны десять там, где вполне может справиться одна?

Беатрис бросила на меня язвительный взгляд, но Каррильо, к моему облегчению, лишь снисходительно усмехнулся:

– Ты не воспитывалась при дворе, это ясно. Донья Менсия жалуется, что твоя одежда подходит лишь для работного дома, но, думаю, ты выглядишь вполне очаровательно, даже притом, что платье несколько вышло из моды.

– Наряд сшила моя мать, и я горжусь, что могу его носить.

– Ладно, – отрывисто кивнул он. – Гордыня хороша, но в меру, не так ли?

Он покачал пальцем с золотым перстнем:

– Нам вовсе не нужно, чтобы с самого начала все пошло наперекосяк. – Каррильо подмигнул Беатрис. – А ты, похоже, отличаешься умением защищать нашу инфанту и заводить себе врагов, юная Бобадилья. Будь поосторожнее с теми, кого оскорбляешь, ладно? Донья Менсия пользуется благосклонностью королевы, а у меня нет ни времени, ни желания улаживать женские ссоры.

– Конечно, – ответила я, не дав Беатрис возразить. – Больше такого не повторится, монсеньор.

Я положила ладонь на его руку:

– Думаю, я готова.

Улыбнувшись, я последовала за ним на мою первую встречу с королем.

Глава 6

В огромном зале в железных подвесных канделябрах над головой горели бесчисленные восковые свечи, освещали золоченые сталактиты потолка, сверкающие, словно радужное небо. С карнизов хмурились раскрашенные статуи прежних королей Кастилии; с их подножий свисали широкие гардины из шерсти и шелка, яркие краски которых отражались в отполированном полу. Сквозь гул голосов слышался смех, мелькали, подобно светлячкам, яркие одежды придворных, и отовсюду исходил запах мирры, духов и благовоний.

История алькасара была мне знакома. Ледяными зимами в Аревало мы с Беатрис развлекались тем, что читали вслух хроники, в которых излагались биографии королей и королев, живших и умерших за этими стенами. Как и другие крепости Кастилии, алькасар Сеговии – в прошлом мавританская цитадель – был отвоеван у мавров во время Реконкисты. Я готовилась ощутить благоговейный трепет, оказавшись внутри исторического замка, где жили предки, но не могла предвидеть охватившего меня чувства, будто нечто, прежде дремавшее в моей душе, вдруг пробудилось ото сна. Чтобы не таращиться по сторонам, подобно Беатрис, я уставилась на помост в конце зала, где стоял пустой трон.

К нам подошел Каррильо, велел Беатрис отойти и повел меня к помосту. Придворные расступились, и мне показалось, что они невероятно долго таращатся, прежде чем почтительно склонить головы. Я почти слышала их мысли: «Вот она, единокровная сестра короля»; ощущение было такое, будто меня обнюхивают голодные хищники. Краем глаза я заметила Менсию в красном платье, стоявшую рядом с маркизом Вильеной. Она обнажила зубы в улыбке, и я перевела взгляд на сервированные для вечернего банкета столы, на которых красовались инкрустированные драгоценными камнями блюда с горками андалусских апельсинов, вишен из Эстремадуры, засахаренного миндаля, фиников, инжира и абрикосов, – настоящий сад наслаждений, столь изобильный, что казался почти греховной расточительной тратой.

Перед помостом Каррильо поклонился и громогласно объявил:

– Инфанта Изабелла!

Я присела в реверансе, скрывая замешательство. Почему он обращается к пустому трону? Но тут услышала негромкий голос:

– Неужели это моя маленькая сестренка?

Приглядевшись, я увидела рослого мужчину в черном, что возлежал неподалеку на груде подушек с шелковыми кистями возле блюда с яствами. Ему прислуживало стройное создание в платье и со скрытым под вуалью лицом. Вдоль стены выстроился отряд мавританской стражи, с ятаганами в ножнах на боку, в шароварах и тюрбанах, и вид у них был такой, словно они только что прибыли из Гранады.

– Majestad[18], – пробормотала я.

Энрике встал. В последнюю нашу встречу я была совсем маленькой, а потому не помнила, какого он роста. Теперь же единокровный брат возвышался надо мной всей своей странной, уродливой фигурой. Голова его, увенчанная красным тюрбаном в мавританском стиле, казалась слишком большой для долговязого тела, растрепанные золотисто-рыжие волосы падали спутанными прядями на узкие плечи. Король был одет в черный халат с золотым шитьем, а на его удивительно изящных ногах я заметила загнутые носки красных кожаных туфель.

Я уставилась на него, забыв обо всем. Мне доводилось слышать, что он похож на нашего отца, но я едва помнила покойного правителя и тщетно пыталась найти хоть какое-то фамильное сходство.

– Ты красивая, – задумчиво сказал Энрике, словно до этого не задумывался о моей внешности.

Я посмотрела в его печальные янтарные глаза, слегка выпуклые и с тяжелыми веками. Приплюснутый нос, округлые щеки и мясистые губы не добавляли ему привлекательности; отличал его лишь выдающийся рост. К тому же, хотя одежда в мавританском стиле составляла часть гардероба каждого кастильца, будучи особенно полезной в летние месяцы, сохраняя прохладу, мать позволяла нам ее носить лишь у себя в комнатах. Я вполне могла представить, что бы она сказала, окажись здесь и увидев короля, одетого словно неверный, в наш первый вечер при дворе. Однако робкая улыбка Энрике завораживала, и я наклонилась поцеловать его руку, украшенную перстнем Кастилии. Внезапно он привлек меня к себе и заключил в неуклюжие объятия. От него пахло мускусом, словно от немытого животного. Несмотря на мою чувствительность к ароматам, этот не показался мне неприятным, хотя я полагала, что король должен благоухать вовсе не так.

– Добро пожаловать, сестра, – сказал он. – Милости прошу в мой дворец.

Придворные разразились бурными аплодисментами. Продолжая держать меня за руку, Энрике повернулся лицом к залу.

– Где инфант Альфонсо? – крикнул он, и из толпы придворных появился мой брат, рука об руку с коренастым мальчиком.

Щеки Альфонсо покраснели – верный признак, что он пил неразбавленное вино, прежде для него запретное. Судя по всему, тоска по оставленному дому сменилась волнением в новой обстановке. Дона Чакона нигде не было видно, хотя обычно он никогда не отходил далеко от Альфонсо.

– Смотри, кто тут, Изабелла. – Альфонсо кивнул на своего спутника. – Это наш кузен Фернандо Арагонский. Нас поселили в одной комнате, хотя до сих пор он только и делал, что спрашивал о тебе.

Фернандо поклонился мне.

– Ваше высочество, – сказал он дрожащим голосом, – для меня это большая честь, хотя вряд ли вы меня помните.

Он ошибался – я помнила его, или, по крайней мере, знала его имя. Но увидеть его здесь, при дворе единокровного брата, никак не ожидала.

В жилах наших семейств текла общая кровь предков Трастамара, но вражда и алчность стали причиной войны между Кастилией и Арагоном, длившейся многие столетия. Короли Арагона ревностно охраняли свое маленькое независимое государство, постоянно враждовали с Францией и относились к Кастилии с подозрением, хотя и не настолько, чтобы пренебрегать брачными союзами в надежде однажды посадить арагонского принца на кастильский трон.

Будучи на год моложе меня, Фернандо, как и мы с Альфонсо, родился от второго брака его отца, Хуана Арагонского, с Хуаной Энрикес, дочерью потомственных адмиралов Кастилии. Фернандо был также наследником Арагона, с тех пор как несколько лет назад умер его старший единокровный брат. Хотя я была наслышана о семье Фернандо, я не знала ничего особо интересного о нем или его королевстве; кроме, возможно, того, что во времена моего детства король Хуан постоянно строил интриги и предлагал Фернандо мне в супруги.

Я смотрела на своего дальнего родственника-принца и вдруг поймала себя на мысли, что мне очень нравится его лицо: выдающийся нос, пухлые губы и блестящие карие глаза в обрамлении густых ресниц, которым могла бы позавидовать любая женщина. Левый его глаз был чуть меньше и слегка косил, придавая лицу шаловливый вид. Фернандо был невысок, но крепко сложен для своего возраста, густые темные волосы ровно подстрижены на уровне плеч. Особенно меня привлек оливковый оттенок его кожи, ставший на солнце почти бронзовым. Вероятно, он бoльшую часть времени проводил на открытом воздухе, как и мой брат, но если Альфонсо был бледен, словно гипс, Фернандо выглядел смуглым, словно мавр, и во всем его облике чувствовалась необузданная энергия. Хотя оба нисколько не походили друг на друга, меня не удивляло, что они с моим братом ведут себя будто старые друзья, ибо в душе, похоже, имели немало общего.

Я вздрогнула, поняв, что он не сводит с меня взгляда, и мягко сказала:

– Как я могу помнить вас, кузен, если мы до сих пор не встречались?

– Я столько о вас слышал, – ответил он, – что мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь.

Ему было всего двенадцать – мальчишка еще, – но по какой-то необъяснимой причине от слов Фернандо Арагонского у меня перехватило дыхание.

– Фернандо приехал отпраздновать с нами рождение моей дочери, – сказал Энрике. – Завтра он будет замещать своего отца, так как король Хуан страдает катарактой и не в состоянии проделать столь долгий путь. Надеюсь, мы можем рассчитывать на вновь обретенное согласие между нашими королевствами. Слишком много было раздоров, несмотря на общую кровь.

– Конечно, ваше величество, – ответил Фернандо, продолжая смотреть на меня. – Нам действительно требуется согласие, особенно сейчас, когда французский паук стучит в наши ворота.

– Внешняя политика устами младенцев, – расхохотался Каррильо.

Однако Энрике мрачно ответил:

– Он прав. Ни Арагон, ни Кастилия не могут позволить себе войны с Луи Французским. Нам действительно нужен мир.

Фернандо неожиданно повернулся ко мне:

– Вы отужинаете за нашим столом, ваше высочество?

Я поколебалась, глядя на короля. Энрике улыбнулся:

– Почему бы и нет… – Не договорив, он застыл как вкопанный.

Я удивленно проследила за его взглядом.

К нам скользящей походкой приближалась женщина с высоко поднятой головой. Стоявшие в проходе к трону придворные склонились в почтительном поклоне. Она шла с плавной грацией, ее стройные бедра охватывал рубиново-золотой пояс, подол бархатного платья цвета слоновой кости был украшен узором из драгоценных камней. За ней следовали женщины, пытавшиеся до этого прислуживать мне в casa real.

Мне незачем было спрашивать, кто она. Я тоже преклонила колени в глубоком реверансе.

– Энрике! – с упреком проговорила королева Жуана. – Я понятия не имела о том, что уже прибыли гости. Почему ты ничего не сообщил? Я как раз укладывала нашу pequenita[19] спать.

Она ослепительно улыбнулась Альфонсо, который покраснел как рак, а затем перевела взгляд на меня.

Трудно было представить, что эта женщина всего минуту назад отошла от колыбели младенца. Невозможно даже поверить, что она вообще когда-либо рожала: стройная, как тростинка, с безукоризненно уложенными вьющимися темно-каштановыми волосами, среди которых виднелись нити жемчужных зерен. Безупречную кожу лица подцвечивали пудра и румяна. Особенно поражали ее глаза, черные, словно оникс, и широко расставленные; их блеск подчеркивали густо подведенные черной тушью ресницы. Королева выглядела словно совершенное творение скульптора.

– Встань, дорогая, – промурлыкала она. – Дай мне взглянуть на тебя. Ты так выросла. Уже почти женщина. А мы ждали маленькую девочку в кудряшках.

Она поцеловала меня в щеку, окутав насыщенным запахом розового масла. Вздрогнув, я попятилась, и оценивающе-холодный взгляд королевы пронзил меня словно клинок.

Послышался скрежет – пажи выдвигали столы для пиршества, а затем раздался голос Энрике:

– Мы только что обсуждали, кому где сидеть. Изабелла желает ужинать вместе со своим братом и Фернандо. Не вижу никаких причин, почему бы ей…

– Ни в коем случае, – прервала его Жуана. – Ей следует ужинать с моими фрейлинами, как полагается. Разве ты сам не говорил, что девочка будет под моей опекой?

Она вытянула в сторону Энрике руку с длинными ногтями, и тот попятился.

– Перестань, – пробормотал он.

Пожав плечами, королева взяла меня за руку и повела к ближайшему столу.

– Подожди, – сказал Энрике.

Она остановилась.

– Я считаю, что Изабелла и инфанты должны сегодня ужинать со мной.

– Но с тобой сегодня ужинает Бельтран де ла Куэва, забыл? Ты обещал…

– Знаю, что обещал. Но я король и имею право передумать. Бельтран де ла Куэва – вассал. Пусть ужинает с другими моими вассалами, как полагается.

Я почувствовала, как ее ногти вонзаются в мою руку.

– Энрике, разумно ли это? Ты же помнишь, как раним Бельтран, а ты пообещал сегодня оказать ему честь.

– Меня не волнуют его обиды, – холодно ответил Энрике, хотя мне показалось, что ему не нравится спорить, тем более с собственной женой. – Моя семья впервые появилась здесь с тех пор, как я вступил на трон. Сегодня они ужинают со мной. Это приказ.

Королева коротко рассмеялась:

– О да, конечно! Можешь не приказывать, дорогой. Но на помосте вряд ли найдется место для всех нас. Хочешь, чтобы мы ели на подушках, словно мавры?

Голос Энрике стал тверже.

– Я сказал – Изабелла и инфанты. Ты можешь есть где захочешь. Заодно останется место для Бельтрана де ла Куэвы, достоинство которого ты столь рьяно защищаешь.

Она застыла – то ли от ужаса, то ли от ярости.

– Я буду ужинать с ее высочеством, – заявил Альфонсо. – Тогда она тоже сможет быть рядом с семьей.

Энрике бросил взгляд на Альфонсо:

– Ты хорошо воспитан, брат мой. Если ее светлость согласна, тогда, конечно же, ужинай с ней.

Альфонсо с нетерпением взглянул на королеву. Мой брат видел перед собой лишь растерянную женщину; он был слишком юн и неопытен, чтобы понять то, что до боли было ясно мне. Она родила ребенка после многих лет бесплодия, но Энрике относился к ней без какого-либо уважения или любви. Неужели тогда, во время поездки в Авилу, Беатрис говорила правду? При дворе действительно сомневались в том, кто отец ребенка? Не испытывал ли подобных сомнений и мой единокровный брат?

– Как я могу устоять против подобной галантности? – Королева кокетливо улыбнулась Альфонсо, махнула рукой фрейлинам, и они направились к столу неподалеку.

Пажи убирали трон и ставили на помосте стол, а я смотрела на архиепископа. Нахмурив густые черные брови, он не сводил взгляда с королевы, которая демонстративно посадила моего брата справа от себя, в окружении фрейлин. Открытое презрение во взгляде Каррильо застигло меня врасплох; его дружелюбная маска на мгновение соскользнула, и я увидела под ней нечто куда более тяжелое и мрачное.

– Прошу прощения, ваше величество, – сказал он, повернувшись к Энрике, – у меня срочное дело.

Мой единокровный брат с отсутствующим видом кивнул. Слегка наклонив голову, Каррильо молча вышел. У меня возникла мысль, что его внезапный уход связан с неприязнью к королеве, я уставилась ему вслед и не услышала, как ко мне украдкой подошла Беатрис, пока та не прошептала:

– Я должна тебе кое-что сказать.

– Не сейчас, – ответила я. – Найди дона Чакона. Я не знаю, где он, а Альфонсо не следует надолго оставлять наедине с королевой и ее фрейлинами.

Я заняла свое место на помосте рядом с Энрике, а Фернандо сел с противоположной стороны от короля. Внезапно я поняла, что дрожу – как мне показалось, от усталости и голода. В Аревало к этому времени я уже успевала поужинать, прочесть молитвы и отправиться спать. Но когда перед нами поставили первые блюда – жареную кабанятину с артишоками и тушенную в риохском соусе оленину, – кусок не полез мне в горло. Все мое внимание было сосредоточено на королеве, которая поглощала вино кубок за кубком, пока лицо ее не стало ярко-розовым; наклонившись к Альфонсо, она гладила его по щекам и что-то мурлыкала ему на ухо. За соседним с ними столом сидел в одиночестве брат маркиза Педро Хирон и голыми руками раздирал оленью ляжку. По подбородку его стекал кровавый сок, и он то и дело жестом требовал налить ему еще вина. Вильены нигде не было видно. Не последовал ли он за Каррильо?

– Наверняка все это кажется тебе весьма странным, – вдруг сказал Энрике; я вздрогнула и повернулась к нему. – Все эти излишества… Мне говорили, в Аревало не было ничего подобного. Как я понимаю, ты, твой брат и ваша мать вели скромную жизнь.

– Да, это так. Но мы неплохо справлялись. Скромность может стать благословением.

– И как я вижу, ты предпочитаешь воду, – сказал он, бросив взгляд на мой кубок, который я прикрыла ладонью от пажа с вездесущим кувшином. – Не пьешь вина?

– От него у меня часто болит голова, даже когда разбавляю.

Я заметила, что Фернандо наклонился ближе и не отрываясь смотрит на меня.

– Мне тоже не нравится алкоголь, – сказал Энрике. – Я пью его лишь на государственных приемах. В Сеговии хватает чистой воды; она идет с гор, свежая и холодная. Во времена римлян текла по акведуку, но тот сейчас совсем ветхий. Мне всегда хотелось его починить.

Он помолчал, покусывая губу, затем вдруг проговорил:

– Хочу перед тобой извиниться за то, что не проявлял надлежащей заботы о тебе и твоем брате. И дело не в том, что я такой равнодушный. Быть королем… это вовсе не то, что ты думаешь. Я теперь куда лучше понимаю нашего отца, чем когда он был жив.

Наши взгляды встретились.

– О чем вы? – тихо спросила я.

– Когда-то наш отец сказал, что хотел бы родиться простолюдином, чтобы не нести на своих плечах бремя всего мира. – Энрике печально улыбнулся. – Теперь и я часто чувствую себя точно так же.

Странно было слышать подобное от короля. Монархи правили по божественному праву и отвечали только перед Господом. Родиться таковым считалось великой привилегией, а не проклятием. Внезапно я вспомнила Энрике, каким видела его в последний раз, странную улыбку, с которой он наблюдал, как я целую отца, его фигуру, алчно склонившуюся над телом умирающего. Может, алчность мне лишь привиделась, а на самом деле то была тревога? Ребенку трудно отличить одно от другого, а Энрике не похож на человека, желавшего оказаться в центре всеобщего внимания.

– Вот почему я так рад тебя видеть, – продолжал он. – Семья должна быть вместе, а мы так мало времени провели в обществе друг друга. Согласна? Рада, что ты здесь?

Сама не понимая, что делаю, я положила ладонь на его руку. Пальцы мои смотрелись слишком белыми и тонкими на фоне его волосатой веснушчатой кожи.

– Я счастлива вас видеть, и Сеговия прекрасна. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть. Как вы сами сказали, здесь для меня пока многое в новинку.

Я заметила, как кивнул Фернандо, и одобрительная улыбка кузена лишь добавила мне доверия. Отчего-то его мнение казалось мне крайне важным, словно он ждал от меня только самого лучшего.

– Что я могу сделать, чтобы ты почувствовала себя как дома? – обеспокоенно спросил Энрике. – Все из-за твоей матери, да? Тебе не хотелось ее оставлять. Ты по ней скучаешь.

Я поколебалась, не зная, что ответить. Я действительно тосковала по уютной комнате в Аревало, по ночному лаю собак, по звону посуды, которую расставляли в зале слуги под зловещим взглядом доньи Клары. Но скучала ли я по матери? В этом я не была уверена.

– Я предлагал привезти сюда и ее, – взволнованно проговорил Энрике, – но Каррильо отсоветовал. Сказал, что она будет слишком сильно влиять на вас, как это обычно бывает с матерями, а Альфонсо нужно привыкнуть к тому, что он второй в очереди на трон.

Я ничем не выдала тревогу. Знала ли мать, что ее могут пригласить во дворец? Или Каррильо ввел ее в заблуждение, руководствуясь некими тайными мотивами, чтобы разлучить нас с ней?

Я встретилась взглядом с Энрике. В его глазах не было коварства, лишь искреннее желание помочь, и внезапно у меня возникло желание все ему рассказать. Он – первенец моего отца, мы – брат и сестра, одна семья. Нам следовало защищать друг друга, а не становиться пешками на шахматной доске архиепископа.

Но я не знала, что ответить. Потом, подумала я. Скажу ему потом, если вдруг что-то случится. Нет, до того, как что-то произойдет. Наверняка до меня дойдут любые слухи, в центре которых окажется Альфонсо, а Каррильо потребуется сотрудничество моего брата. Альфонсо все мне расскажет, он не предаст Энрике, как и я.

Убрав грязные ножи и подносы, слуги поставили перед нами серебряные чаши с розовой водой, чтобы омыть пальцы, и положили льняные салфетки, чтобы вытереть руки. На галерее заиграли на виолах и лютнях музыканты; едва над залом поплыла музыка, придворные поднялись со своих мест и слуги бросились убирать столы, освобождая пол.

У меня болела голова. Впечатлениями этого дня я уже была сыта по горло. Но Беатрис куда-то исчезла, и я снова повернулась к Энрике. Следовало поддерживать беседу, пока не найдется подходящий повод удалиться.

Энрике откинулся на спинку кресла, и на помост скользнуло ранее прислуживавшее королю стройное создание в вуали, положило руки ему на плечи. Вуаль закрывала нос и рот, но над ней виднелись прекрасные темные глаза с накрашенными ресницами и покрытыми золотой пудрой веками. Создание что-то прошептало ему на ухо.

– Да, радость моя, – промурлыкал Энрике, – чуть попозже. Мне нужно еще немного развлечь публику, хорошо? Потерпи, а пока потри мне спину. Страшно болит.

Создание сняло вуаль. Я застыла, скорее почувствовав, чем увидев, что Фернандо поднимается и идет вдоль стола ко мне.

– Ваше высочество, позвольте пригласить вас на танец?

Я не могла сдвинуться с места.

Накрашенный мальчик, одетый словно мавританская одалиска, безжизненно улыбнулся мне, лаская ладонями короля. Энрике протяжно застонал и сонно пробормотал:

– Иди, Изабелла. Потанцуй с Фернандо. Ты молода, и тебе нужно веселиться.

Фернандо взял меня за руку и потянул, вынуждая встать. Я не чувствовала под собой ног, едва осознавала происходящее вокруг, пока не оказалась посреди зала. Нас окружили придворные, музыка стала громче, и мы закружились в кастильской сегидилье. Я не сводила взгляда с Фернандо, словно он был единственным, кто поддерживал меня в эту минуту.

Сама не знала, как мне удавалось совершать замысловатые движения ногами – с пятки на носок, поворот, наклонить голову, снова с пятки на носок, – но каким-то образом сумела ни разу не ошибиться, пока наконец не присела в реверансе вместе с остальными дамами. Фернандо стоял рядом со мной, выпятив грудь, ниже ростом и моложе всех остальных мужчин, однако все его существо излучало гордость, от ощущения которой он казался намного старше.

– Для той, кто вырос вдали от дворца, вы хорошо танцуете, – тяжело дыша, сказал кузен. – Все на нас смотрят.

– Они смотрят на меня?

Он кивнул:

– Да. И пристальнее всего – Бельтран де ла Куэва.

Оглядевшись, я увидела необыкновенного мужчину в красном бархате. Он не сводил с меня взгляда. На лбу его выступил пот. Бельтран де ла Куэва стоял рядом с королевой, с которой только что танцевал. Густая грива светлых волос падала на его плечи, словно подсвеченная солнцем медь; изящный нос, полные губы и высокие скулы дополняла огненно-рыжая борода – редкость при дворе, где почти все мужчины были чисто выбриты. Он был прекрасен, королевский фаворит, чье право ужинать на помосте я невольно узурпировала. Хотя танец закончился, он продолжал держать королеву за руку, обольстительно улыбаясь, и взгляд его изумрудно-зеленых глаз пронизывал меня насквозь.

Увидев меня, королева Жуана яростно взглянула на Бельтрана, взяла его другой рукой за подбородок и повернула лицом к себе. Что-то прошептала, и он громко, вызывающе расхохотался.

– Ходят слухи, она в него влюблена, – прошептал Фернандо, и я снова повернулась к нему. – Говорят, он дает ей то, чего не способен дать король. Вот почему ее ребенка называют «ла Бельтранеха» – дочь Бельтрана.

Я слышала подобные обвинения от матери и Беатрис и успела увидеть достаточно, дабы убедиться, что возможно все. Но тем не менее высоко подняла голову, не в силах смириться со столь откровенной клеветой в адрес супруги моего единокровного брата.

– Вы забываете, о ком говорите. Что бы о ней ни рассказывали, она остается нашей королевой.

– А вам, – ответил он, – не следует столь открыто проявлять свои чувства. Ваше лицо вас выдает. При дворе вам придется научиться притворству, если хотите выжить.

От его прямых слов я отшатнулась, словно от удара:

– Благодарю вас за совет и за танец. Но, боюсь, уже поздно. Мне нужно идти.

Он побледнел:

– Я вовсе не хотел обидеть…

– Вы никого не обидели, – прервала я его. – Спокойной ночи, кузен.

Я протянула руку. Он склонился над ней, коснулся теплыми губами, затем поднял взгляд, и я увидела в нем немую просьбу, но, прежде чем он успел что-либо сказать, я повернулась к помосту. Там было пусто – пажи уже убрали стол с грязными салфетками. Оглядевшись, я увидела Беатрис, пробиравшуюся сквозь толпу с моим плащом в руках. Я быстро взглянула на Фернандо, который продолжал ошеломленно смотреть на меня.

– Нашла дона Чакона? – спросила я у Беатрис, пока та застегивала на мне плащ.

– Нет, но я спросила Андреса де Кабреру, и он сказал, что маркиз де Вильена велел Чакону оставаться на месте и распаковывать багаж. И все же гувернер сейчас придет, чтобы забрать Альфонсо.

– Если сможет его найти, – сказала я.

В воздухе висел смех и дым; придворные пьяно пошатывались, парочки ускользали в тень. Я никогда прежде не видела подобного бесстыдства; женщины расстегивали корсажи, демонстрируя тело, мужчины похотливо ласкали их. Когда мы подошли к дверям зала, я взглянула в сторону аркады и увидела раскинувшегося на подушках Альфонсо, которого потчевал вином из кубка Хирон. У их ног стояла на коленях женщина в полностью расшнурованном корсаже, с обнаженными сосками. Рука ее скользила вверх по ноге Альфонсо.

Я задохнулась от ужаса. Беатрис схватила меня за руку, не давая вмешаться. Она вывела меня в коридор, и я с облегчением увидела Чакона, который спешил к моему брату, и лицо его не предвещало ничего хорошего.

Нас ждал Кабрера в сопровождении четверых внушительного вида мавританских стражников и факельщика.

– Боюсь, ночью в алькасаре небезопасно, – объяснил он, заметив мое замешательство.

– Небезопасно? Но я сестра короля, как может этот дворец быть враждебен для меня?

Кабрера печально взглянул на меня:

– К сожалению, многие здесь не признают ни королевской власти, ни закона. Никогда не прощу себе, если с вашим высочеством случится что-то дурное.

Я посмотрела на Беатрис и, поняв по ее мрачному виду, что возражать не стоит, накинула капюшон. Кабрера повел нас по коридорам алькасара, где валялись по углам пьяные придворные рядом с пустыми кувшинами. В воздухе стоял острый запах пролитого вина; члены свит грандов, которых можно было узнать по эмблемам на рукавах, лениво подпирали стены при свете воткнутых в воск на полу свечей. Они плотоядно смотрели на нас, а один взялся у себя между ног и позвал:

– Идите сюда, hermosas[20], позабавимся!

Остальные расхохотались, добавляя собственные похотливые предложения.

Стражники придвинулись ближе, и мы ускорили шаг. Казалось, будто освященное веками великолепие замка разрушилось под полуночным проклятием. Я слышала стоны и ворчание, видела бродящих повсюду собак, которые рычали подобно парам, что по-звериному совокуплялись в альковах.

Наконец мы вышли через пустую аркаду наружу, на просторы сверкающего ночного города. Кабрера отпер крепкую деревянную дверь в высокой каменной стене. Нас встретила внезапная тишина и влажный запах соседствующего с casa real сада, куда выходили окна моей новой комнаты.

Раньше мы этой дорогой не ходили. В иных обстоятельствах я бы наслаждалась зрелищем ранних весенних цветов, изящных фонтанов и мощеных дорожек, напомнивших мне монастырь Санта-Ана. Но сейчас меня всецело занимало ощущение опасности. Лишь когда Кабрера провел нас в покои, зажег свечи и поставил за дверью стражу, я выплеснула все накопившиеся чувства:

– Мы не можем здесь больше оставаться! Я поговорю завтра с Энрике; даже он должен понимать, что здесь нет места ни для меня, ни для Альфонсо.

– Можешь говорить что угодно, но, боюсь, он не станет ничего делать. – Беатрис посмотрела мне в глаза. – Он покинул зал, как только вы с принцем пошли танцевать. С ним был его… друг.

Я застыла как вкопанная.

– Я уже пыталась раньше тебе сказать, – добавила она, понизив голос, словно за стеной нас могли услышать. В Аревало нам никогда не приходилось от кого-то скрываться. – Я подслушала разговоры придворных; они говорят, что королева ненавидит Альфонсо и тебя, поскольку вы угрожаете ее дочери. Говорят, что будет держать вас в плену и сделает все возможное, чтобы лишить вас права на престол. И если она действительно настолько вас боится, что готова даже на такое, значит, скорее всего, слухи верны. Скорее всего, ребенок не…

Она настороженно замолчала. Я уже упрекала ее за подобные рассуждения по пути в Авилу, но на этот раз они показались мне вполне логичными.

Я зажмурилась, услышала неподалеку рык сидящих в клетках зверей и представила себе погрязший в разврате и сладострастии алькасар. Перед моими глазами вновь предстал накрашенный юноша, ласкающий Энрике, жуткая картина с участием Хирона и Альфонсо, а когда вспомнила улыбку Бельтрана де ла Куэвы и ревнивый взгляд королевы, почувствовала, что задыхаюсь.

Что, если королева пошла на распутство, чтобы спасти себя? Что, если новорожденная принцесса – незаконный отпрыск королевы и Бельтрана де ла Куэвы? Если так, то скоро случится та самая катастрофа, которую предсказывала мать; если Энрике сделает девочку-бастарда своей наследницей, это станет оскорблением его данного Богом права на трон. Он разделит мир, разозлит грандов и вызовет хаос. Навлечет гнев Божий на Кастилию – и на всех нас.

«Ты теперь при дворе. Тебе следует научиться притворству, если хочешь выжить».

– Что будем делать? – прошептала Беатрис, и я открыла глаза.

Подруга стояла бледная, в тревоге стиснув руки. Мне следовало быть сильной ради нее и Альфонсо. Я должна была защитить всех нас.

– Все, что потребуется.

Глава 7

Ночью меня мучили тревожные сны. Грезилось, будто я иду по бесконечно длинному темному коридору. Впереди маячила арка, залитая ярким зимним солнцем, но как бы я ни старалась, не могла к ней приблизиться.

Я проснулась, тяжело дыша и путаясь в простынях. Беатрис лежала рядом – нам обеим было настолько не по себе, что мы жались друг к другу даже во сне. Когда я рассказала ей про сон, подруга ответила, что это предзнаменование многообещающего, но опасного будущего. Практичная во всех отношениях, моя фрейлина тем не менее была суеверна, что, как она заявляла, передалось ей по наследству от предков-евреев, принявших христианство. Я не придала значения ее пророчествам, – возможно, потомки евреев и могли относиться к подобному всерьез, но уж никак не я. У меня была моя вера в Господа, и мне следовало довериться лишь ей одной.

Когда мы выглянули за дверь, оказалось, что стражники ушли и сад внизу залит лучами прохладного майского солнца. Кабрера принес нам на завтрак теплый хлеб, фрукты и сыр; служанка под надзором изящной пожилой женщины, которая представилась как донья Кабрера, мать Андреса, приготовила нам ванну. Мы с Беатрис с наслаждением погрузились в горячую воду с ароматом розмарина, плескались и хихикали, словно девчонки, каковыми, собственно, и были.

Но когда мы облачились в платья и направились в алькасар, под золоченым потолком Королевского зала, где нас уже ждали, ко мне вернулась прежняя тревога. Я понятия не имела, что принесет грядущий день, и крайне обрадовалась, заметив Фернандо. Его присутствие внушило уверенность, как и его быстрая улыбка, которой он одарил меня, когда я прошла мимо него к трону. Во дворце лишь он один казался нормальным, свободным от тайных заговоров и интриг.

Альфонсо уже был в зале, ожидая на помосте у трона вместе с королевской семьей. Он выглядел усталым и бледным, наверняка из-за выпитого накануне вина. Расшитый золотыми нитями синий камзол и веселая шапочка с пером контрастировали с землистым цветом лица. За его спиной стоял архиепископ Каррильо, он улыбнулся мне, как обычно, тепло. Однако на этот раз я настороженно взглянула на него, зная, что он мог преднамеренно помешать матери приехать во дворец вместе с нами. Его расчетливый, хотя и казавшийся безмятежным взгляд внушал мне тревогу, словно он смотрел сквозь меня в некое будущее, доступное лишь ему одному.

Принцесса лежала на руках королевы Жуаны, закутанная в расшитый жемчугом белый бархат. Едва я присела в реверансе, Жуана протянула младенца мне, предлагая поцеловать нежную детскую щечку. Маленькая Иоанна спала, и на мгновение я растаяла, увидев ее. Столь невинное создание никак не могло стать причиной беспорядков в королевстве.

– Ты будешь ее крестной матерью, – сообщила мне Жуана с улыбкой, столь же неестественной, как и карминовый цвет ее губ. – Мы приготовили подарок специально для того, чтобы ты вручила ей во время сегодняшних празднеств, – серебряную крещенскую купель, на которой выгравировано ее имя. В конце концов, не может же крестная мать явиться с пустыми руками?

Я пробормотала слова благодарности, отвернувшись от ее пронизывающего взгляда. Если она и испытывала стыд из-за того, что якобы совершила, то ничем его не показывала, и я вновь начала сомневаться в грязных слухах, в которые почти поверила всего несколько часов назад. При холодном свете дня казалось невообразимым, что она, принцесса из Португалии, сестра нынешнего короля той страны и родственница моей матери, могла решиться на подобное, рискуя короной.

Я стала рядом с Альфонсо. Энрике сидел на троне, чувствовалось, что ему неуютно в украшенной драгоценными камнями короне и мантии. На лице его проступила щетина, под покрасневшими глазами виднелись синяки. На меня он не смотрел, бросал лишь нервные взгляды на собравшихся, пока герольд зачитывал слова грамоты, дававшей маленькой Иоанне королевский титул принцессы Астурийской – наследницы престола.

Кортесы Кастилии – парламент, состоявший из представителей каждой из главных провинций королевства, – должны были одобрить право новой наследницы на трон голосованием. Но когда гранды начали один за другим подходить к трону, становиться на колени и подтверждать права принцессы, лица их напоминали гранит, а монотонные голоса, которыми они произносили слова клятвы, придавали церемонии похоронный оттенок.

– Где графы де Альба, де Кабра и де Паредес? – послышался яростный шепот королевы. – Где гранды из Андалусии – Медина-Сидония и Кадис? Они что, хотят нас оскорбить? Им разослали приглашения несколько недель назад, и они обязаны были явиться, чтобы оказать почести нашей дочери.

Энрике еще глубже уткнулся подбородком в горностаевый воротник. Когда подошла очередь Альфонсо, Каррильо протянул руку, и мне на мгновение показалось, что он удержит моего брата. Но он лишь погладил его по руке, приободряя. Когда Альфонсо произнес клятву и отошел в сторону, наступила моя очередь. Опустившись на колени перед измученным взглядом Энрике, я сказала:

– Я, Изабелла де Трастамара, инфанта Кастилии, торжественно клянусь, что признаю принцессу Иоанну законной первой наследницей трона, исключая всех прочих.

От собственных слов во рту остался неприятный вкус. Я не знала, верила ли я в них сама или нет, не согрешила ли только что, признав дитя, чье отцовство подвергалось сомнению; но когда вернулась на свое место, меня охватило несказанное облегчение. Мать могла возмутиться, вельможи – продолжать ворчать, а придворные – распространять низменные слухи, но дело сделано. Маленькая Иоанна стала наследницей Энрике, если только кортесы не решат иначе. Мы принесли ей присягу. Поклялись. И не могли не сдержать наше слово.

Наступила гнетущая тишина.

Энрике встал, выглядел он в королевском облачении до ужаса неуклюже. Я решила, что король что-то скажет, но он лишь повернулся и поспешно спустился с помоста. Из толпы появился его спутник по прошлой ночи, на этот раз одетый в простой камзол и лосины. Вместе они скрылись за боковой дверью, после чего остальные быстро разошлись.

Остался один Фернандо, который не сводил с меня взгляда.

Я повернулась к Альфонсо:

– Идем, брат. Подышим свежим воздухом перед обедом.

Альфонсо уже собрался шагнуть ко мне, когда послышался голос Каррильо:

– Сожалею, но с подобным времяпрепровождением придется подождать. У его высочества есть важные дела. Не так ли, мой принц?

Альфонсо вздохнул:

– Полагаю, да. Иди, Изабелла. Может, встретимся позже?

– Конечно, – кивнула я.

Хотя мне не нравились властные манеры архиепископа, оставалось лишь верить, что Каррильо действует из лучших интересов Альфонсо.

И все же, поцеловав брата в щеку, я прошептала:

– Ничего не обещай.

Альфонсо вздрогнул. Я быстро отпрянула, улыбнувшись Каррильо, который улыбнулся мне в ответ. Затем я направилась к ведшим на помост ступеням, где ждал мой юный кузен из Арагона.

Фернандо протянул мне руку:

– Прогуляемся, Изабелла?

Мы вышли в сад. Беатрис и Андрес де Кабрера благоразумно держались позади.

День был все еще прохладным, но дыхание лета уже чувствовалось в теплом ветерке и распускающихся на шипастых стеблях бутонах роз. Дорожка под ногами поблескивала от кварца; время от времени нам встречались скамейки, украшенные мозаикой с изображениями героических деяний прежних королей, каждый из которых сражался за отвоевание Кастилии у мавров.

Рядом со мной размеренно шагал Фернандо. Я не торопилась первой нарушать тишину, просто радовалась передышке и свежему воздуху. Но когда мы приблизились к фонтану и Беатрис с Кабрерой отошли в сторону, позволив нам побыть наедине, Фернандо откашлялся:

– Мне бы хотелось извиниться за прошлый вечер. Я вовсе не желал вас обидеть.

Я пристально взглянула на него. Несмотря на молодость, он, похоже, не привык просить у кого-либо прощения, тем более у девушки. Единственный наследник Хуана Арагонского, Фернандо наверняка был основательно избалован, хотя я сомневалась, что он живет в роскоши. Его фланелевый камзол и кожаные сапоги выглядели чистыми, но довольно поношенными, а на колене виднелась заштопанная дыра, хотя и столь хорошо заделанная, что заметить нелегко. Не зашила ли ее мать, кастильская королева Арагона? Чувствовалась опытная рука, а время, чтобы совершенствоваться в швейном искусстве, имелось лишь у женщин королевского происхождения или монахинь.

– Я уже сказала – извиняться не за что. Я вовсе не обиделась.

– Но мне не следовало говорить так о королеве, – сказал он.

– Да, не стоило.

Я подобрала юбки, усаживаясь на каменную скамью возле фонтана. Вода мерцала на солнце, а в туманной глубине носились яркие разноцветные рыбки. Я посмотрела в глаза Фернандо. Они показались мне прекрасными – темно-карие с медовым оттенком, со слегка раскосыми уголками, которые лишь подчеркивали их блеск. Когда-нибудь от одного лишь его взгляда будут таять сердца, подумала я. Он уже неотразим, хотя еще не стал мужчиной.

– Сегодня я уезжаю в Арагон, – неожиданно сказал он.

Мое сердце разочарованно дрогнуло.

– Так скоро?

– Боюсь, да. Я получил известие от отца. Моя мать… я ей нужен.

Губы его дрогнули, и к глазам подступили слезы; я подвинулась на скамейке, освобождая место.

– Садитесь, прошу вас, – сказала я, и он сел рядом.

Вид у него был напряженный, словно он опасался дать волю чувствам. Я подождала, пока принц не возьмет себя в руки, а когда он снова заговорил, в голосе его чувствовалась лишь едва заметная дрожь.

– Королева очень больна. Врачи не знают, что с ней. Она постоянно слабеет. Всегда вставала раньше всех и ложилась последней; весь дворец был на ее плечах. А когда отец начал слепнуть, стала помогать ему во всех делах. Но папа говорит, что она слегла через несколько дней после моего отъезда и хочет меня видеть.

Он изо всех сил пытался скрыть охватившее его горе. Мне хотелось обнять его, утешить, но это выглядело бы крайне неуместно; собственно, мне вообще не следовало оставаться с ним наедине, даже притом, что Беатрис и Андрес де Кабрера были неподалеку, создавая иллюзию, будто присматривают за нами.

– Мне очень жаль, – наконец сказала я. – Это ужасно тяжело – терять любимого человека.

Он кивнул, и на его скулах проступили желваки.

– Вы потеряли отца и лучше других знаете, какая это боль.

– Мне было всего три года, когда умер папа. Я едва его знала.

Он пристально посмотрел на меня:

– Вы всегда столь честны?

– Никогда не видела причин вести себя иначе.

– В таком случае вряд ли вы последуете моему совету – что при дворе необходимо притворяться?

Я помолчала, размышляя над его словами.

– Не люблю лгать.

– Я вовсе не имел в виду, что вам следует врать. Но вам также не стоит слишком откровенно выражать свои чувства. Здесь это небезопасно и неразумно. Здесь есть опасности, которых вы не понимаете.

– Хотите сказать, двор моего брата знаком вам лучше, чем мне? – спросила я, намереваясь поставить его на место, но тут же поняла, сколь наивно прозвучали мои слова.

Он знал, что я выросла вдали от дворца, а у него, принца нашего потомственного врага и порой союзника, имелась своя точка зрения, которой, ввиду моего воспитания, у меня быть не могло.

Однако он вовсе не собирался демонстрировать превосходство или обижаться на меня. Напротив, наклонившись ближе, негромко проговорил:

– Скоро станет только хуже. Начнутся споры из-за права на престол…

– Зачем вы такое говорите? У моего брата есть наследница. Не вижу никаких поводов для тревоги.

Он посмотрел на меня, и во взгляде его промелькнула боль.

– Вы знаете, о чем я.

– Да, – сухо ответила я. – Похоже, мы снова говорим о непристойных слухах.

– Это не просто слухи. Многие из кастильской знати недовольны королем и его выбором наследника. Они не доверяют Бельтрану де ла Куэве или королеве и считают, что право на трон принадлежит вашему брату Альфонсо…

– Я это уже слышала, – оборвала я его. – Может, достаточно?

– Простите меня. – Он протянул руку и сжал мои пальцы; я невольно вздохнула. – Но прежде, чем я уеду, должен вас предупредить, ибо это касается будущего наших королевств.

– Вам поручил передать это мне ваш отец, король Хуан? – спросила я.

Фернандо поморщился:

– Я никогда не стал бы говорить за своего отца. Просто хочу помочь вам защитить ваш трон.

– Трон? – резко переспросила я. – О каком троне вы говорите, умоляю вас! Моя племянница – принцесса Астурийская, наследница Кастилии; если, не дай бог, с ней что-то случится, следующим в очереди на престол стоит мой брат. Он женится и станет отцом детей, которые будут править после него. Я никогда не буду королевой.

– Нет, будете! Самое горячее желание моего отца – чтобы мы с вами поженились. Вы будете королевой, Изабелла, – королевой Арагона, моей женой.

Я уставилась на него.

– Это хороший союз, – добавил он, сжимая мою руку; я никогда еще не ощущала столь теплого прикосновения. – Я знаю, что Арагон меньше и не столь могуществен или богат, как Кастилия, но у нас немало кровных связей. Мы можем сблизить наши королевства, восстановить между ними мир. – Он замолчал, не сводя с меня глаз. – Что скажете? Вам не хотелось бы выйти за меня замуж?

Я ожидала чего угодно, но только не этого. Встретившись с его страстным взглядом, я с трудом пробормотала:

– Но вы еще мальчик, а я девица…

– Нет! – Он повысил голос. – Я не мальчик. На будущий год мне исполнится тринадцать; меня посвятили в рыцари, и я обагрил свой меч, защищая Арагон. В моем королевстве я уже мужчина.

Ничего, кроме подобных хвастливых заявлений, я от него и не ждала. Но когда я взглянула на наши сплетенные пальцы, мне они вдруг показались похожими на разные пряди шелка из одного мотка: мои – белые и тонкие, его – широкие и смуглые, но и те и другие почти одного размера, с той же безупречной юношеской кожей.

Почему он вызвал у меня такие чувства – грубоватый, высокомерный и чересчур прямой, несмотря на советы насчет притворства? Я почти его не знала. Но, если честно, мысль, что он мог бы стать моим супругом, казалась мне весьма привлекательной. Всю жизнь мне говорили, что однажды придется выйти замуж ради блага Кастилии. Я никогда не думала, что смогу сама выбрать мужа, но это вовсе не означало, будто меня не интересовало, кто станет моим спутником, и что я не мечтала о том же, о чем грезит любая девушка. В нашем мире полно старых толстых королей, и неудивительно, что меня привлекло обещание дерзкого юного принца.

Но, конечно, я никогда бы ему об этом не сказала. Не могла рисковать. Сегодня он уезжал в свое королевство, и кто знает, когда я снова его увижу, если увижу вообще?

Я высвободила руку:

– Для инфанты Кастилии брачный возраст – пятнадцать лет. Если хотите моего ответа, приходите к тому времени снова, и я вам его дам – после того, как попросите у моего брата, короля, моей руки, – добавила я, не давая ему возразить. – А сейчас не будем терять зря времени, которое у нас еще осталось.

Я улыбнулась, глядя на его полное уязвленной гордости лицо.

– Погуляем еще. Расскажите мне про Арагон. Я никогда там не была, так что хотелось бы взглянуть на него вашими глазами.

С радостью приняв мое предложение, он начал гордо описывать владения своей родины, простиравшиеся от богатых земель северной Уэски до лазурных вод Валенсии на юге. Рассказ его звучал столь живо, что я отчетливо могла представить себе впечатляющие иззубренные горы Арагона, что меняли цвет с фиолетового на голубой под ледяными пиренейскими ветрами, глубокие ущелья, в которых скрывались поросшие фруктовыми деревьями зеленые долины, и засушливые степи, где паслись стада скота и овец. Я видела окруженную стенами столицу Сарагосу в устье реки Эбро, похожий на кружево дворец Альхафери и алебастровые алтарные скульптуры знаменитой Базилики, торговый город Барселону, населенную дикими каталонцами, которым не по душе власть Арагона. Я ощущала вкус крабового супа, якобы предотвращавшего болезни, и знаменитой ветчины pata negra, которую подавали в городе Теруэль. Я узнавала об отважной борьбе арагонского народа против непрестанных вторжений коварных, словно лисы, французов и о многовековых попытках подчинить себе далекие, обожженные солнцем королевства Сицилии и Неаполя.

– Когда-то под нашей властью находилась бoльшая часть Южной Италии, – сказал Фернандо. – Герцогства Корсиканское и Афинское тоже принадлежали нам. Мы властвовали на Средиземном море.

Естественно, мне были знакомы просторы моего родного королевства Кастилии и Леона. Но тем не менее меня захватили его откровения о заморских владениях Арагона, предприимчивые мореплаватели которого искали богатства в далеких землях, привозили оттуда сундуки с пряностями, драгоценными камнями и шелками, а также минеральные квасцы, использовавшиеся для окраски тканей, – торговцы платили за них целые состояния.

– Вы подобны римлянам, – выдохнула я. – У вас целая империя.

– И чувствуем мы себя так же! – рассмеялся он, показав щель между верхними передними зубами, придававшую ему необъяснимое очарование. – Наше тщеславие превосходит возможности казны, а чтобы поддерживать столь дальние владения, требуются деньги, и немалые.

Он немного помолчал, и лицо его помрачнело.

– А после того, как проиграли Константинополь туркам, мы стоим перед лицом серьезной угрозы со стороны неверных. Опасность угрожает всей Европе. Именно так овладели нами мавры много веков назад, и подобное может случиться и снова. Турки способны использовать в качестве прохода Гранаду, так же как мавры использовали Гибралтар.

Мысль о захлестывающей нас темной волне мавров заставила вздрогнуть, несмотря на все то восхищение, которое вызвали у меня познания Фернандо. Я никогда не задумывалась о катастрофическом падении Константинополя, одного из самых почитаемых городов христианского мира, хотя это случилось два года спустя после моего рождения и потрясло нашу веру до самых основ. Знания мои ограничивались иллюстрированными историями Кастилии, поэмами о трубадурах и романтическими притчами вроде «Книги о доброй любви». Я никогда не видела наш мир с той точки зрения, с какой смотрел на нее Фернандо, считая нас не центром мироздания, а всего лишь его частью. Его слова приводили меня в восторг, словно я стояла на палубе галеона, рассекающего пенные воды на пути к неизвестным берегам…

– А теперь, – вздохнул Фернандо, – когда этот паук Луи Тринадцатый угрожает северной границе Арагона, нам приходится держать армию наготове. Войска стоят денег, и куда больших, чем вы можете вообразить. Знать не станет призывать своих слуг без денег, а вассалы не пойдут сражаться без соответствующего жалованья. Моя мать умела экономить на расходах на содержание двора, так что мы могли… – Он замолчал и отвернулся. – Не могу поверить, что только что говорил о ней так, будто ее уже нет.

– Уверена, вы вовсе не это имели в виду, – сказала я.

Он снова посмотрел на меня:

– Когда вы рядом, слишком легко забыться.

Я не ответила. Мы подошли к арочной галерее, окружавшей дворец; сами не заметили, как дважды обогнули весь сад. Когда мы впервые в него вошли, он показался мне большим, настоящим лабиринтом. Теперь же, когда в моей голове все еще звучали слова Фернандо, сад выглядел тесным творением человеческих рук из аккуратных живых изгородей, неестественно подстриженных деревьев и ровных дорожек, ведущих в никуда.

– Это не ваша подружка? – спросил Фернандо.

Бросив взгляд в сторону галереи, я увидела Беатрис, которая сидела на каменной скамье рядом с Кабрерой. Он что-то ей говорил, оживленно жестикулируя, а она восхищенно слушала, не сводя с него глаз.

– Пожалуй, он для нее несколько староват, – усмехнулся Фернандо, – но ей, похоже, все равно.

Я тут же разозлилась, услышав в его словах недвусмысленный намек.

– О чем вы? Дон Андрес де Кабрера всего лишь крайне добр к нам. Вряд ли у него есть какие-то виды на…

Но тут взгляд мой упал на Беатрис, которая слушала Кабреру, кокетливо наклонив голову и шире обычного раскрыв глаза, словно тот был самым обворожительным мужчиной из всех, кого она когда-либо знала. Я стояла перед ней всего в нескольких шагах, но она меня даже не замечала.

Я подавила смешок. Похоже, он ее все-таки очаровал…

– Я должен научить вас танцевать, – выдохнул Фернандо.

От моего веселья не осталось и следа.

– Что? Но мы танцевали всего лишь вчера вечером. И у меня достаточно хорошо получалось, спасибо.

– О да, вы прекрасно танцуете, но не знаете арагонских танцев. Вам следует научиться хотя бы одному, чтобы хоть что-то вам обо мне напоминало.

Схватив меня за руку, прежде чем я успела возразить, он повел меня к мозаичной площадке возле фонтана. Я попыталась высвободиться.

– Нет, – сказала я, услышав испуг в собственном голосе. – Кто-нибудь… кто угодно может нас увидеть.

– Кто? – усмехнулся он, оглядываясь в сторону галереи. – Они ничего не заметят, даже если мы выстрелим из пушки. Давайте же, это всего лишь танец.

– Нет, я в самом деле не могу. Не здесь, не в саду. Это… неприлично.

Он замер, уставившись на меня.

– Вы всегда столь серьезны? – спросил он.

Хотя вопрос его мог показаться обидным, я сразу же поняла, что ничего такого он в виду не имел и им двигало лишь любопытство.

– Конечно, – ответила я и вызывающе подняла голову. – Я инфанта Кастилии. И должна всегда об этом помнить.

Он приподнял брови:

– Всегда? Неужели даже инфанта не может иногда развлечься?

– Вряд ли танцы в саду можно назвать… – начала я, но он, не обращая на меня внимания, направился к мозаичной площадке, что-то напевая себе под нос, и занял позицию для танца.

Он сошел с ума. Он действительно собирался это сделать. Танцевать!

– Этот танец, – сказал он, откидывая со лба волосы, – пляшут крестьяне после сбора урожая, чтобы отпраздновать щедрость природы.

Еще и крестьянские плясульки, а может, даже и языческие! Мне следовало уйти. Это было непристойно. И сам Фернандо вел себя неприлично. Но я не могла пошевелиться, прикованная к месту видом его крепкой, уверенной фигуры. Отведя назад плечи, он упер руки в бока и, издав губами громкую трель, подпрыгнул и быстро скрестил ноги.

– Это символизирует снопы пшеницы! – крикнул он, крутясь на месте, совершая замысловатые прыжки и взмахи ногами. – Давайте же! Я вам покажу.

Он протянул руку. Не в силах поверить в то, что делаю, я шагнула к нему. За нами могли наблюдать из окон дворца возмущенные придворные, любой проходящий через галерею мог нас увидеть. Я взяла руку Фернандо, ощутила тепло его пальцев, не сомневаясь, что Беатрис сейчас наблюдает за нами, раскрыв рот.

По лбу его струился пот, он широко улыбался.

– Вы можете споткнуться о свои юбки, – сказал он, кивая на мое платье.

Я застыла.

Наклонившись ко мне, он прошептал:

– Смелее, Изабелла.

У меня пересохло в горле. Быстро наклонившись, я подобрала юбки и завязала их в узел сбоку бедра, а затем посмотрела на Фернандо.

– Вам уже приходилось делать это раньше, – сказал он, дерзко скользя взглядом по моим лодыжкам в белоснежных чулках.

Мне не нравились мои тощие ноги, из-за которых ступни казались чересчур большими.

– Вопреки тому, что вы могли бы подумать об избалованных инфантах, – резко ответила я, заставив его вновь перевести взгляд на мое лицо, – я выросла в действующем замке, вместе со скотиной. Грязь и навоз были для меня обычным делом. А у меня не так уж много лишних платьев.

Поклонившись, он шагнул ко мне, обнял рукой за талию.

– Все намного легче, чем кажется, – прошептал он столь близко, что я ощутила запах его пота. – Просто следуйте моему примеру.

Сперва я едва не упала – столь быстрым и внезапным оказался его прыжок, за которым последовало все то же сложное движение ногами. Я неуклюже попыталась повторить под его одобрительные аплодисменты, после чего он вновь напел мелодию без слов, напомнившую мне дудочку козопасов на продуваемом ветром утесе, взял меня за руку, повернулся ко мне лицом и сказал:

– На счет «три» – подпрыгиваем, выбрасываем ногу, поворачиваемся кругом, а потом еще раз и еще.

– Не получится, – ответила я, собираясь и закрывая глаза, чтобы лучше уловить все нюансы мелодии.

Услышав напев и почувствовав, как сильнее сжимаются пальцы Фернандо, я затаила дыхание и подпрыгнула, выбросив ноги сперва назад, потом вперед. Как только мы коснулись земли, я повернулась к нему столь быстро, что чепчик едва не слетел с головы. А потом я забыла обо всем, о том, что прилично, а что нет. Сквозь стук крови в ушах услышала свой собственный смех, вырвавшийся на свободу, словно долго просидевшая в клетке птица, и мы снова закружились в танце.

Мы стояли, тяжело дыша, и держались за руки под аплодисменты плещущейся в фонтане воды. Стук в ушах утих, и наши взгляды встретились. Над головой проплыло облако, закрыв солнце. Во внезапной игре света и тени я вдруг увидела, каким он станет годы спустя, повзрослев, – с более угловатыми скулами, широким лбом, но с теми же живыми глазами и неудержимой энергией. Мне казалось, что улыбка его никогда не изменится, независимо от возраста.

– Вы вся горите. – Высвободив руку, он коснулся моего лица. – У вас такая нежная кожа, белая, словно луна…

Не в силах пошевелиться, я чувствовала, как его пальцы скользят по моей коже, радовалась разливающемуся по жилам теплу, пока приятное покалывание не охватило все тело.

Со стороны собора послышался колокольный звон, возвещая о наступлении полдня, он избавил меня от необходимости отвечать. За спиной послышались шаги, и Фернандо отступил назад. Повернувшись, я увидела, как ко мне спешит Беатрис; судя по ее красным щекам, она была столь же взволнована, как и я. Кабрера с ошеломленным видом стоял возле скамьи. Неужели они нас не видели, столь поглощенные друг другом, что лишь колокола привели их в чувство?

– Прошу меня простить, сеньорита. – Беатрис неуклюже присела в реверансе. – Я совсем забыла о времени. Вы завершили прогулку? Вам долго пришлось ждать?

Она поспешно задавала один вопрос за другим, но в голосе ее чувствовались веселые нотки, – похоже, несмотря на всю свою увлеченность, она все-таки нас видела.

– Нет, – ответила я, подумав о том, насколько заметна моя собственная радость. – Недолго…

Очарование танца рассеялось, словно благовонный дым или приятный сон. Мне хотелось удержать его, прежде чем оно исчезнет окончательно, заключить в перламутр, в редкую жемчужину. На мгновение мне показалось, будто у меня нет никаких обязательств перед миром, никаких тревог, страхов или сомнений.

Всего лишь один миг я была свободна.

– Боюсь, нам нужно идти, – тихо сказала я Фернандо. – Мы должны послушать полуденную службу, а потом переодеться для банкета. Увидимся позже, в зале?

– К сожалению, нет, – ответил он. – Мои слуги уже наверняка беспокоятся, куда я делся; мы уезжаем задолго до полуденной молитвы. Путь до Арагона займет не меньше двух дней.

– О… – Я натянуто улыбнулась, несмотря на разочарование. – Спасибо вам. Мне было очень приятно с вами, кузен. Надеюсь, мы еще встретимся.

– И я тоже надеюсь, моя инфанта.

От меня не ускользнуло, что он подчеркнул слово «моя», касаясь губами моей руки. Беатрис толкнула меня в бок, и я яростно уставилась на нее.

– Рад был с вами познакомиться, сеньорита де Бобадилья, – сказал ей Фернандо, и она присела в реверансе, жеманно улыбнувшись:

– Мое почтение, ваше высочество.

Он посмотрел мне в глаза:

– Я напишу.

Прежде чем я успела вымолвить хоть слово, он зашагал через сад в сторону своих комнат, словно сто раз до этого ходил по незнакомым извилистым дорожкам.

Я смотрела ему вслед, с трудом подавляя желание позвать его, сказать ему, что он был прав. Мне действительно понравился танец, и даже очень.

– Он тебе нравится, – сказала Беатрис.

Я с притворным безразличием кивнула:

– Довольно забавный мальчишка.

– Мальчишкой он будет недолго. И он достаточно смел для своего возраста.

– Верно, а тебе, похоже, тоже пришлась по душе беседа с доном Кабрерой?

Я удовлетворенно отметила, как щеки ее заливает румянец – несмотря на то что она тряхнула головой и легкомысленно бросила:

– Кабрера? Ха! Он для меня ничего не значит.

Вернувшись после молитвы в наши комнаты, мы поспешно переоделись в придворные платья. Когда возвратились в алькасар, я обмолвилась в разговоре с Беатрис, что теперь понимаю, зачем нужен столь обширный гардероб, учитывая количество церемоний, которые нам, похоже, предстоит посещать. Но мне вовсе не хотелось просить Менсию де Мендосу или королеву о помощи, особенно после того, как я успела столь вспыльчиво от нее отказаться.

– А если поговорить с Андресом – в смысле, с доном Кабрерой? Может, его мать сумеет помочь нам сшить платья? – предложила Беатрис. – Она так добра к нам и наверняка будет только рада.

– Верно, – кивнула я. – От ее помощи я бы не отказалась, хотя, будь у меня подходящий образец, вполне справилась бы и сама. Зато твое шитье столь же безнадежно, как и твои реверансы.

Беатрис хмуро взглянула на меня:

– Как будто кого-то волнует, что я ношу.

– Дона Андреса де Кабреру, похоже, волнует, – ответила я.

Она негодующе подбоченилась:

– Ты что, так и будешь меня весь день поддразнивать? Лучше уж сразу скажи, чтобы я не обращала на тебя внимания.

– Ох и характер у тебя. – Я поцеловала ее в щеку. – Прости. Обещаю, больше ни словом не обмолвлюсь.

– Ладно. Хотя о чем тут говорить – забавный мужчина, только и всего.

Она подмигнула мне, и мы, подавляя смешки, вошли в зал. Под ногами хрустел умащенный розмарином тростник.

Я направилась к помосту, где уже сидел Альфонсо рядом с Энрике и королевой. Затаив дыхание, я заняла свое место и, видя полный фальши взгляд королевы, решила, что стоит точнее рассчитывать время. Пока что я постоянно опаздывала.

Пурпурное бархатное платье королевы, казалось, специально подчеркивало ее идеальное декольте; шею украшало сверкающее ожерелье из бриллиантов и жемчуга. Заметив мой взгляд – ибо я никогда еще не видела столь великолепных драгоценностей, – она многозначительно коснулась ожерелья и промурлыкала:

– Нравится?

– Очень красиво. – Я не стала добавлять, что оно к тому же выглядит невероятно дорогим.

– Это подарок Энрике, в честь дня рождения нашей дочери. – Одарив короля снисходительной улыбкой, она вновь повернулась ко мне. Радушный тон ее голоса едва скрывал презрение. – Ты что, опять в том же платье, что и вчера? Изабелла, дорогая, мне следует заняться твоим гардеробом. Ты должна выглядеть подобающе своему положению. Здесь не Аревало; при дворе внешность играет весьма важную роль.

Мне показалось, будто меня облили ушатом холодной воды. Откуда ей знать, что именно этот вопрос столь меня беспокоит? На мгновение мне вспомнилось, с каким восхищением смотрел на меня Фернандо, когда мы танцевали в саду. Вряд ли его тогда волновало, как я одета.

– Да, Изабелла, – робко улыбнулся Энрике, – пусть Жуана тебе поможет. Ей известны все последние веяния моды.

– И еще, – добавила она, и в ее медовом голосе послышались зловещие нотки, – могу дать тебе поносить свои старые драгоценности. Ведь у любой принцессы должны быть красивые украшения, не так ли?

Я отвела взгляд:

– Ваше величество, вы очень любезны. Для меня это большая честь.

– Конечно. – Она отвернулась в зал, куда входили слуги с первыми блюдами.

Судя по всему, от вчерашних разногласий с Энрике не осталось и следа; королева смеялась и перешептывалась с ним, словно не случилось ничего особенного. Я также заметила, что симпатичный вчерашний партнер королевы по танцам, Бельтран де ла Куэва, обедает вместе с ее фрейлинами, оказывая недвусмысленные знаки внимания Менсии де Мендосе. При свете дня он выглядел еще более впечатляюще в лазурном камзоле с обшитыми мелкими бриллиантами вырезами в итальянском стиле, сквозь которые виднелись воротник и рукава его рубашки. Королева, однако, вела себя так, будто вообще его не замечала; меня же вскоре начала беспокоить необычная молчаливость Альфонсо.

В конце концов я спросила брата, как прошел день.

– Все отлично. – Он ткнул ножом в кусок жареной оленины.

– Непохоже. – Я внимательнее взглянула на него. – Что не так? Тебя заставляют чересчур прилежно учиться? Если хочешь, могу попросить архиепископа Каррильо, чтобы он разрешил мне тебе помогать…

– Ничего ты не понимаешь, Изабелла, – раздраженно бросил он. – Ты всего лишь глупая девчонка.

Заметив взгляд Энрике, я попыталась изобразить улыбку, несмотря на неожиданные обидные слова брата, который всегда был достаточно легкомысленным и редко поддавался настроению. Внезапно он показался мне чужим, и я поймала себя на том, что пытаюсь сдержать слезы. После того как меня назвали глупой девчонкой, не хватало еще и расплакаться.

– Альфонсо, – сказал король, давая понять, что услышал нас, – наверняка Изабелла просто волнуется за тебя и…

Громкий хлопок двери возвестил о появлении маркиза де Вильены в сопровождении его брата-великана Хирона и шестерых слуг. Они направились к нам, и в наступившей тишине послышалось змеиное шипение извлекаемого из ножен меча Хирона.

Альфонсо оцепенел, сжал пальцами под столом мое колено. Энрике тоже застыл на троне. Когда гранды приблизились к помосту, королева испуганно взвизгнула, а Бельтран де ла Куэва вскочил с кресла.

Вильена улыбнулся. Хирон развернулся к фавориту королевы, едва не задев его мечом.

– Сын шлюхи! – бросил Хирон. – Приблизься еще на дюйм, и я проткну тебя насквозь, а потом скормлю собакам.

Куэва был безоружен – придворным запрещалось законом носить оружие в присутствии короля. Он стоял, тяжело дыша и слишком поздно осознавая свою ошибку. Хирон махнул рукой, приказывая Менсии и фрейлинам убраться с дороги, а затем с размаху ударил Куэву кулаком в лицо. Фаворит рухнул спиной на стол, сбросив на пол столовые приборы, кубки и блюда.

Королева завопила. От стены к трону бросились мавританские стражники, выстроились перед помостом. Энрике вцепился в подлокотники трона.

– Что все это значит, сеньор маркиз? – дрожащим голосом проговорил он.

Вильена показал на перепачканного вином и едой Куэву, на чьем лице уже проступал солидных размеров синяк. Рыдающая Менсия помогла ему подняться. Придворные попятились, некоторые бросились к дальним дверям, предчувствуя драку.

– Вы пожаловали этому напыщенному глупцу власть над Сантьяго, высшим военным орденом Кастилии, – прозвенел в наступившей тишине голос Вильены. – После всего, что я для вас сделал, вы даровали ему почести, которые по праву должны принадлежать мне!

– Как вы смеете!.. – закричала Жуана, но Энрике оборвал ее.

– Вы забываетесь, сеньор маркиз. Здесь я – король. И я оказываю почести тем, кому пожелаю.

– Скорее, тем, кому пожелает ваша португальская шлюха, – сказал Вильена, с ледяной ненавистью глядя на Энрике желто-зелеными глазами.

Я понятия не имела, что именно произошло между ними, но не могла поверить, что кто-то из грандов, как бы он ни был оскорблен, мог осмелиться вести себя подобным образом с монархом.

– Она не ваша, – продолжал Вильена. – Девочка, которую вы объявили своей наследницей, – не ваша. Я думал, вы этого не знали, но теперь вижу, что наверняка знаете, ибо только в таком случае рогоносец может присваивать титулы любовнику собственной жены.

– Да, – добавил Хирон, сплевывая в сторону стражников и сжимая меч так, будто ему не терпелось броситься на невозмутимых мавров. – Можешь сколько угодно прятаться за спинами своего неверного сброда, но в конце концов истина Божья восторжествует!

На одно кошмарное мгновение мне показалось, что Энрике сейчас прикажет стражникам прирезать маркиза, его брата и слуг, но он лишь стоял, весь дрожа, и, судя по ошеломленному взгляду, никак не мог поверить в происходящее.

– Сделай что-нибудь, – прошипела Жуана. – Арестуй их. Они лгут, это измена.

– В самом деле? – холодно спросил Энрике, и она отпрянула. Король повернулся к Вильене. – Вы вправе покинуть мой двор, если вы более не согласны с моими порядками. Но предупреждаю: я не потерплю измены, какими бы благими побуждениями вы ни руководствовались.

– Я запомню, – ответил Вильена.

Насмешливо поклонившись, он повернулся и направился к выходу. Хирон снова замахнулся мечом на Куэву, чье украшенное синяком лицо залила смертельная бледность, после чего вышел следом за маркизом, бросив несколько непристойных фраз в сторону жавшихся к дверям перепуганных фрейлин.

Стражники не сдвинулись с места. Энрике проговорил что-то на их родном языке, и они одновременно отступили назад, словно хорошо выдрессированные собаки. Я не сомневалась, что по его приказу они бы не колеблясь убили Вильену и Хирона.

Жуана сбежала с помоста и бросилась прочь из зала. Ее фрейлины последовали за ней. Оставшийся в одиночестве Куэва умоляюще посмотрел на Энрике, но тот отвел взгляд. Лишь тогда я заметила архиепископа Каррильо, который ворвался в зал через боковую дверь. Вид у него был озабоченный, а за ним следовали Кабрера и часть дворцовой стражи.

– Ваше величество, – сказал он, – мне только что сообщили. Это произвол! Вильена зашел слишком далеко. Могу ли я…

– Уведите их, – прошептал Энрике.

– Идемте, дети мои. Быстро, – повелительно произнес Каррильо.

Мы с Альфонсо поднялись со своих мест. К нам подошла Беатрис, стоявшая до этого среди придворных. Когда Каррильо выводил нас за дверь, я успела заметить, как Энрике бессильно опустился на трон, закрыл лицо руками, словно ему нанесли смертельный удар.

В коридоре Каррильо распорядился, чтобы Кабрера отвел нас в наши покои.

– Проследите, чтобы сегодня они никуда не выходили, – мрачно проговорил он, и я взглянула на Альфонсо, который испуганно жался к архиепископу и его стражникам.

Кабрера повел нас за дверь; я услышала лязг оружия стражников, что направились вместе с Каррильо и моим братом в другую сторону.

– Изабелла! – крикнул Альфонсо, и я резко обернулась.

Брат кинулся ко мне, бросился в мои объятия.

– Прости, – прошептал он. – Я не хотел. Ты вовсе не глупая. Я просто… я так испугался.

– Почему? В чем дело, Альфонсо? Почему ты испугался?

Я оглянулась в сторону Каррильо, тот стоял, раздраженно уперев руки в бока. Его белая мантия, под которой виднелась черная рубаха, падала на обутые в сапоги ноги, а с кожаного пояса толще моей руки свисал меч в ножнах.

Он тоже носил оружие при дворе. Слуга Господа в облачении воина. Внезапно я представила, как он рычит от ярости на поле боя, размахивает мечом и срубает головы, и сердце мое забилось сильнее.

– Останься с нами, – сказала я Альфонсо. – Прошу тебя, не ходи с ним.

Брат покачал головой:

– Не могу. Я пообещал, что исполню свой долг. Прости, Изабелла.

Мягко поцеловав меня, он вернулся к Каррильо. Не в силах пошевелиться, я смотрела, как архиепископ обнимает моего брата за плечи и уводит прочь.

Мне хотелось побежать за ними, потребовать от Альфонсо поклясться, что он не станет рисковать своей жизнью. Но я уже поняла: что бы я ни говорила или ни делала, это ничего не изменит. Он был прав – я всего лишь глупая девчонка, которая ни на что не может повлиять и никак не способна изменить нашу жизнь.

Именно тогда мне стало ясно, что снова я увижу брата очень не скоро.

Два дня спустя, когда мы с Беатрис сидели, прижавшись друг к другу в освещенной свечами комнате, и прислушивались к недовольному ворчанию леопардов в королевском зверинце, к нам пришел Кабрера с новостями.

– Архиепископ Каррильо покинул дворец. Он забрал с собой инфанта, заявил, что ваша мать лично доверила ему Альфонсо. Король потребовал их возвращения, но никто не знает, куда они уехали. У Каррильо немало владений, и он пользуется поддержкой среди своих вассалов. Он может быть где угодно. Я сделаю все, что смогу, для вашего высочества, но…

– Мне следует позаботиться о себе самой, – закончила я, заставив себя улыбнуться.

После того как уехали Каррильо и мой брат, Кабрера и Беатрис оставались единственными моими друзьями во дворце.

Кабрера достал из-под камзола сложенный пергамент. Беатрис молча надела плащ.

– Читай, мы не станем тебе мешать, – сказала она, шагая следом за Кабрерой к выходу.

Я долго смотрела на послание, прежде чем сломать восковую печать с символом Арагона и медленно развернуть хрустящую бумагу.

Там было всего пять слов:

Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.

Глава 8

К тому времени, когда весна сменилась жарким летом, слухи разошлись по всей Кастилии, разносимые торговцами в дальние провинции и города. Женщины распространяли известия среди вассалов, те, в свою очередь, спешили передать их в замки сеньоров. К осени все уже знали о внезапном отъезде Альфонсо из дворца и мятеже маркиза де Вильены, что лишь прибавило всеобщих сомнений в законности происхождения принцессы Иоанны.

Я не получала вестей от брата или Каррильо и не осмеливалась писать сама. Хотя я продолжала жить в своих апартаментах в casa real, где у меня имелась небольшая прислуга под началом доньи Кабреры, содержавшаяся на деньги короля, за мной постоянно наблюдали, и свобода моя была ограниченна. Любая прогулка за пределы ворот требовала королевского одобрения и соответствующей охраны.

Беатрис сообщала мне обо всех придворных сплетнях; от нее я узнала, что Вильена и еще несколько грандов собрались в северном городе Бургосе, где объявили о создании союза в защиту прав моего брата. Угроза гражданской войны нависла над Кастилией, подобно ожидающим первого удара грома грозовым тучам, и не проходило дня, чтобы Жуана не требовала от Энрике послать против мятежников войска.

Она позволила себе подобное даже в моем присутствии, когда однажды утром я сидела в углу ее покоев, стараясь казаться как можно более незаметной.

– За всем этим стоит Каррильо! – кричала она моему растерянному брату. – Он нашел орудие мести и намерен использовать его против тебя. Зачем ты позволил ему забрать Альфонсо? Ты должен был остановить его, пока мог!

– Жуана, прошу тебя. – Энрике стоял перед королевой, комкая в руках красный шерстяной тюрбан. – Альфонсо – всего лишь ребенок. Как он может угрожать…

– Этот ребенок, как ты его называешь, может обратить против нас все королевство! Боже милостивый, неужели ты настолько слеп, что не видишь истину? Во главе так называемого союза стоят Вильена и Каррильо, и они заранее сговорились устроить во дворце скандал, чтобы тайком вывезти Альфонсо. Ты должен положить конец их предательству, пока не стало слишком поздно!

Энрике склонил голову, пробормотал, что никаких доказательств измены нет и потому он ничего не может сделать. Затем бросил на меня извиняющийся взгляд и поспешно сбежал в свое лесное поместье Эль-Пардо в Мадриде, как он часто поступал, оставив меня на милость королевы.

– Я не потерплю клеветы в отношении моей дочери – законной наследницы Кастилии, – заявила она, нацелив на меня украшенный перстнями палец. – Если Каррильо осмелится присоединиться к кучке предателей в Бургосе, это будет стоить ему головы – и твоему брату тоже. На твоем месте я бы усиленно молилась, ибо я уничтожу каждого из них, прежде чем они украдут трон у моей дочери!

Я содрогнулась от ее угроз. Она расхаживала передо мной в ослепительных нарядах, подбоченясь и клянясь отомстить в таких выражениях, каким позавидовала бы и шлюха из таверны. Ее громогласные заявления и постоянное желание продемонстрировать на любом придворном приеме детскую колыбель, где несчастная малышка плакала и кашляла, когда на ее пеленки попадала сажа от факелов, казались мне не более чем трусливой бравадой.

Куда бы я ни бросала взгляд, повсюду перешептывались придворные; куда бы ни смотрела Жуана, она наверняка видела то же самое. Даже помолвка Бельтрана де ла Куэвы и Менсии де Мендосы не пресекла слухов; напротив, все теперь говорили, что если титул властителя Сантьяго оказался чересчур малой наградой за его усилия в постели королевы, то их вполне вознаградит женитьба на представительнице могущественного клана Мендоса, учитывая, что Бельтран был всего лишь выскочкой с красивой внешностью, в отличие от Менсии, дочери гранда.

В ответ на эти грязные пересуды Жуана начала требовать от меня полного подчинения, как будто мое публичное унижение могло обуздать болтливые языки. Королева заставляла меня следовать за Иоанной на каждом приеме, подчеркивая мое нижестоящее положение при дворе, и часами сидеть над колыбелью с серебряными погремушками, пока сама она играла в кости с фрейлинами. Вскоре я поняла, что, хотя на публике она изводила всех разговорами о правах дочери, на самом деле маленькая Иоанна нисколько ее не интересовала. Я ни разу не видела, чтобы королева держала младенца на руках в отсутствие посторонних, к тому же, когда она оказывалась рядом, Иоанна сразу начинала беспокоиться, словно чувствуя безразличие матери. Мне было жаль малышку, и я пыталась окружить ее вниманием, хотя и ощущала всей кожей, как вокруг меня медленно смыкается ловушка.

В апреле 1465 года я тихо отпраздновала свой четырнадцатый день рождения. Прошел год с тех пор, как я в последний раз видела брата. Осыпались цветы миндальных деревьев, земля напиталась жаркими лучами кастильского солнца, и Иоанна делала первые неуверенные шаги, сменив колыбель на помочи. Как только потеплело, мы с Беатрис начали тайком выбираться в сад, чтобы хоть ненадолго спастись от затхлого воздуха дворца и мрачного лица королевы.

Весело щебеча, Иоанна переваливалась на пухлых ножках, пыталась ловить бабочек, пока няня держала ее за помочи. Мы ходили посмотреть на грациозных пятнистых леопардов в огороженном вольере – точной копии их природной среды, вплоть до спрятанных под листьями оторванных оленьих ног, над которыми кружили мухи. Когда Иоанна уставала и засыпала на руках у няни, мы садились на каменную скамью под аркадой и вели непринужденную беседу.

Нам часто составлял компанию Кабрера. Верный своему слову, он продолжал заботиться обо мне как только мог. Следил за тем, чтобы нам всегда хватало свечей и одеял, а его мать присматривала за моими комнатами, играя роль почетной фрейлины, и помогала нам с гардеробом – ибо, несмотря на обещания королевы, та так и не дала мне ни одного платья, и мы вскоре износили те немногие, что привезли с собой. В столь напряженные дни я начала воспринимать Кабреру как доброго дядюшку с широким смуглым лбом и умными карими глазами, выглядевшего безупречно в черном бархатном камзоле без каких-либо украшений. Он вел себя дружелюбно, но ненавязчиво, будучи воплощением тактичности. Однако я не преминула заметить, как краснеет Беатрис, когда он к ней обращается, и как, в свою очередь, не сводит с нее взгляда он сам. В свои семнадцать лет она была потрясающе красива и крайне независима. Я чувствовала, что ей нравится внимание Кабреры, хотя она в том и не признавалась. Я не дразнила ее и ни о чем не допытывалась, как и обещала, но мысль о том, что, возможно, она нашла свою любовь, стала для меня одной из немногих радостей и желанным даром, на который я могла лишь надеяться в будущем.

От Фернандо вестей не было, хотя я и излила ему свои страхи в письме, которое тайно передала Беатрис. Сперва его молчание причиняло бoльшую боль, чем я ожидала. Мне казалось, что между нами есть нечто исключительное, некое родство, которое он высоко ценил; он говорил, что будет писать, но до сих пор я получила от него лишь одну короткую записку. Мне было стыдно, что я вела себя с ним столь откровенно и позволила себе чересчур увлечься, признавшись во многом таком, о чем никогда бы не сказала никому другому. Но, похоже, разочарование мое оказалось чересчур заметно, поскольку однажды в начале июня Беатрис пришла ко мне в галерею, заявив:

– Я только что говорила с Кабрерой о делах в Арагоне. Боюсь, хорошего мало.

Застигнутая врасплох, я подняла взгляд от книги, которую держала в руках.

– Что случилось? Фернандо?.. – Я не договорила, не в силах представить самое страшное.

Беатрис задумчиво посмотрела на меня:

– Так я и думала. Ты хандришь уже несколько недель, с тех пор как мы отослали то письмо.

– Вовсе нет, – тотчас же возразила я, хотя и знала, что подруга права. Иначе она никогда не стала бы расспрашивать Кабреру, вынюхивая новости для меня. – Ты права, – вздохнула я. – Я действительно тревожилась.

– И не зря. – Сев рядом, она продолжила, понизив голос: – Он ушел на войну, Изабелла. Французы вторглись на спорное пограничье Каталонии; судя по всему, Арагон и Франция сражаются за него уже много лет. Фернандо возглавляет армию, поскольку его мать все еще очень больна, а отец не может ее оставить. К тому же, похоже, король Хуан…

– Слепнет, – тихо прервала я ее. – Мы слышали, что у него катаракта, помнишь? Потому Фернандо и был здесь на крещении вместо отца.

– Да, – кивнула она. – Понимаешь? Он вовсе о тебе не забыл. Сражается за свое королевство, потому и не пишет. Но я уверена – твое письмо дошло, и он наверняка ответит, как только сможет.

Я прикусила губу и уставилась в пол, стараясь не встречаться с ее многозначительным взглядом.

– Мы должны молиться о его благополучии, – пробормотала я. – Он так молод для того, чтобы воевать…

– Верно, а заодно стоило бы помолиться и за тебя.

– За меня? – Я уставилась на нее. – Почему?

– Потому, – вздохнула она, – что король неожиданно приехал из Мадрида и хочет тебя видеть. Это мне тоже рассказал Кабрера.

– Не знаешь зачем?

Тревога сдавила мне горло, не давая дышать. Я не видела Энрике уже несколько месяцев; он избегал дворца, предпочитая держаться подальше от королевы с ее постоянными упреками.

– Не знаю. Кабрера хочет сам тебе сказать.

Она встала и отступила к входу на галерею. Из тени, низко кланяясь, вышел Андрес де Кабрера.

– Ваше высочество, прошу меня простить. Я не хотел вмешиваться, но считаю, что вас следует предупредить. Королева в ярости. Энрике несколько дней назад встречался с Вильеной и его союзниками втайне от нее. Они предъявили ему ультиматум и… – Он замолчал, словно не зная, как продолжить.

– Что бы ни случилось, – сказала я, – я должна быть в курсе. Я не могу отправиться в логово льва, не подготовившись.

– Да, конечно. Вам нужно знать. Похоже, Вильена потребовал от его величества подписать официальное заявление, что принцесса Иоанна – не его дочь, а также лишить Бельтрана де ла Куэву всех званий и передать власть над Сантьяго самому Вильене.

Я стояла неподвижно, едва дыша.

– Его величество отказался что-либо подписывать, – продолжал Кабрера. – Вместо этого он настоял, чтобы все разногласия были улажены на специальном заседании кортесов. Вильена согласился, но, едва король уехал, забрал свои слова назад.

Всё вокруг меня словно окуталось туманом.

– Он отправился с войском в Авилу, где встретился с Каррильо, вашими братом и матерью. Они низложили короля в виде чучела перед толпой, короновав вместо него Альфонсо. – Кабрера взглянул мне в глаза. – Его величество вне себя от горя. От имени Альфонсо издаются указы. Многие важные города, включая Самору и Толедо, признали власть принца Альфонсо. Это война, ваше высочество, гражданская война. У Кастилии теперь два короля.

Мир вокруг почернел, и я почувствовала, как подкашиваются ноги. Я бы наверняка упала, если бы Беатрис не бросилась ко мне, подхватив под руку. Она подвела меня к креслу у окна, и я закрыла глаза, моля Бога дать мне силы.

Наконец наступило то мгновение, которого я больше всего боялась с тех пор, как Каррильо забрал Альфонсо из дворца.

С отчаянно бьющимся сердцем я отправилась в королевские покои. Занавески были задернуты, комната погружена в полумрак. Энрике сидел в кресле под балдахином, опустив голову. Позади него стоял Бельтран де ла Куэва в красной с золотом одежде, не сводя с меня взгляда, а рядом с ним – Педро де Мендоса, епископ Сигуэнсы и новый шурин Бельтрана, худощавый мужчина с такими же проницательными темными глазами, как и у его сестры. Его считали самым честолюбивым священнослужителем в Кастилии после Каррильо.

Примечания

1

Алькасар – испанская или мавританская крепость, дворец. – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Его убила Португальская Волчица (исп.).

3

Королевский дворец (исп.).

4

Дочь моя (исп.).

5

Сестра (исп.).

6

Корица.

7

Верховая езда с короткими стременами (исп.).

8

О господи! (исп.)

9

Португальский музыкальный инструмент (исп.).

10

Тростниковые копья (исп.).

11

Юноши, состоящие в половой связи с мужчинами.

12

Несчастные сыновья шлюх! (исп.)

13

Спасибо, ваше сиятельство (исп.).

14

До свидания (исп.).

15

Плоскогорье (исп.).

16

Крестьяне (исп.).

17

Хорошо (исп.).

18

Ваше величество (исп.).

19

Малышка (исп.).

20

Красотки (исп.).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.