Дом без родителей

У меня в комнате гарнитур стоял. Я его взяла и обклеила любимыми картинками, которые из детдома принесла. Мама просила-просила, чтобы я их соскоблила, но я не послушалась. Потом стали ко мне девочки прибегать. Уроки делали, играли. У меня всегда друзей много. А маме с папой это не нравилось. К ним-то самим никто домой не ходил. Только в ресторане веселились... Я вообще-то непослушная была, это точно. Но разве можно сразу начинать их слушаться! Пусть бы сначала показали, что в самом деле меня любят! Они, пока ходили в детдом, были добрые. А как привели меня в свою квартиру, только распоряжались. Поди туда, принеси то, сделай это. Как в сказке! А я ведь свободный человек, правда?..
      Наташа говорила агрессивно, готовая на меня накинуться, если хоть как-то возражу. Я слушал и словно бы видел ее за спиной всех детдомовцев. Они часто мне казались бездушными, колючими. Но их ли надо винить в этом? Они заледенели, они обросли не колючками, а сосульками. Терпение и тепло, тепло и терпение нужно им. Но легко ли дать это? Мы-то, взрослые, разве сами не позвякиваем на ходу? То ли это монетки звенят в наших кошельках, то ли льдинки - в наших сердцах...
      Было назначено производственное совещание. Я немного опоздал. Уселся в переднем ряду и стал слушать. Незнакомая женщина зачитывала анонимное письмо, направленное против директора. В нем низменно трактовались отношения директора с педагогинями.
      Сотрудники детдома слушали и молчали. Чтение закончилось - тоже молчали. Старые, от лица которых было написано... Молодые, которых задевали...
      Я оглядел их всех. Ну, кто встанет? Кто возмутится? Кто возьмет на себя труд начать отповедь?..
      Никто не начинал. Я уловил на лицах некую готовность. Они готовы были поверить - все-все-все - в то, что прозвучало. Если не поверить, то, по крайней мере, принять к сведению. Ведь "дыма без огня не бывает..."
      Проклятая - знакомая и непостижимая - готовность! Чуть какой черный слушок... Чуть какая злая молва... И сразу присловьице наготове - про дым и огонь... И сразу напрочь забываются миллионы оклеветанных безвинно. Загубленных без причины...
      Ах, какой страшный дым, какая липкая плотная завеса бывает без огня! Нам ли не знать, россиянам!..
      Я встал и возмутился. Почему мы должны слушать эту грязь? Почему должны обсуждать ее? Надо отослать анонимку в прокуратуру - пусть разберутся, кто состряпал...
      После моих выкриков собрание оживилось. Выступила дама из роно. Выступил директор, у которого дрожали руки. Он сказал, что он хороший и никаких анонимок не боится. Выступили воспитатели - старые и молодые...
      Не директора я защищал. Не в его поддержку говорил... Открытые навстречу мерзости лица - вот что не забыть, вот что страшно...
      Сережа сегодня ненормальный. Бледный, вялый, растерянный.
      - Сон плохой увидел, - говорит неохотно. - Будто я стою во дворе большого городского дома. Ночь. Небо такое чистое. Звезды. И где-то далеко-далеко словно комар пищит. А я знаю, что надо всех будить. Иначе будет так плохо, так плохо... И знаю, что уже не успеть, уже поздно. Стою во дворе, и слезы по щекам льются. А комар ближе стал, громче. И уже слышно, что это не один комар, а целая стая - звук идет со всех сторон. Сильнее и сильнее гудит. Мне ясно, что это не комар - что-то неживое, ужасное. Разеваю рот, хочу перекричать. А вокруг уже вой, нет сил его слушать. Это летит смерть...
      Сережа оживляется, рассказывая. Розовеет. Будто сбрасывает с себя нелегкий груз увиденного во сне.
      - А люди спят себе и спят. Все окна пусты и темны Только луна - белая, как снег, - отражается в каждом окне...
      И вдруг луч света метнулся. Какой-то прожектор включился, один-единственный. Я увидел в его свете, как падает сверху Смерть. Она была длинная, как змея. И много стеклянных глаз, и в каждом глазу тоже белая луна...
      Все вспыхнуло беззвучно. И стены стали падать на меня. Они крошились, ломались, как льдины в ледоход. И за каждый обломок держался человек. Тысячи обломков и тысячи людей. И все падали на меня... И тут я проснулся...
      Работая в детдоме сегодня, можно стать человеконенавистником. Можно, жалея ребят, возненавидеть мужчин и женщин, которых видишь на улице. Ведь среди них гуляют папы и мамы наших воспитанников. Нет, не добрый взгляд на мир из нашего детдомовского окна. Это как наваждение, такие мысли, настроение такое. Надо головой потрясти, надо ущипнуть себя, чтобы наваждение рассеялось. Надо напомнить себе, что большинство людей нормальные...
      Марина - девочка неприятная. Так мы считали с Зинаидой Никитичной. Внешне красивая - чернобровая, черноглазая, - поведением своим она не вызывала симпатий. Обижала малышей - дергала, толкала, причем старалась это сделать исподтишка. Взрослых не слушалась. Говори, убеждай, приказывай она, как пень. Стоит, потупившись, разглядывает что-то у себя под ногами. Или начинает, высунув язык, строить гримасы...
      Когда пришла женщина и сказала, что хочет удочерить девочку-сироту, никто не питал надежд насчет Марины. Но чем-то они приглянулись друг другу. Женщина стала регулярно появляться, всегда с подарками для "дочки". А Марина ждала "маму" и важно рассказывала всем, что та принесет ей конфет. "Когда не было мамы..." - стала говорить Марина. "Когда не было мамы, я была плохая...", "Когда не было мамы, птички не пели...", "Когда не было мамы, я ночью плакала..." Эти слова "когда не было мамы" - разделили ее жизнь на две части, обозначив подлинное ее начало, точку отсчета, от которой она все теперь мерила. На наших глазах она становилась ребенком, настоящим ребенком, а не тем колючим дикаренком, которого мы привыкли видеть...
      А потом - не знаю, как сказать, - потом женщина, ее "мать", пропала, исчезла, перестала приходить. От Зинаиды Никитичны я узнал, что она "передумала".
      Об этом бы надо написать большой и неторопливый рассказ. Надо бы написать и про "доброжелателей", которые сообщили Маринке, что "мама" ее бросила. Надо бы написать, как Маринка плакала, упав на пол... Надо бы написать, как мы ждали, что она снова превратится в неуправляемую дикарку. Но она осталась тихой и послушной девочкой...
      Но пока не могу. Слишком все это свежо.
      Семиклассница Люда сидит напротив меня, положив ногу на ногу. На ней дорогие сапоги, зеленый шерстяной костюм. На лоб спущена кокетливая челка.
      Поскольку в начальных классах она училась не по одному году, по возрасту она, конечно, старше любой семиклассницы.
      - Что вы меня разглядываете? - говорит она. - Хотите чего-нибудь? Так я пожалуйста!
      - Ты со всеми... вот так?
      - Нет, конечно! Стариков не люблю! А вы еще не старый!
      - Зачем тебе все это?
      - В этом мой талант! У каждого свой талант. У меня - вот этот.
      - Неинтересный... "талант".
      - Не врите вы, ради бога! Ни капли правды кругом!
      - Что я тебе наврал?
      - Да будто вам неинтересно! Я пальцем поманю, и вы за мной, как собачонка!..
      - Оставь свой тон! Я тебя понять хочу.
      - А чего меня понимать! Я вся тут!..
      В ее глазах наглое торжество. Красивый упитанный звереныш...
      Девочка из четвертого класса "на спор" присела сто раз, а потом ее тошнило, рвало, был понос, болели ноги, и я ее выхаживал в изоляторе. Другие девчонки вздумали закаляться, босиком бегая по снегу. Почему-то девочки активнее мальчиков в плане приобщения к жизни. Так мне сегодня кажется. Из мальчишек только Димка себя закаливает - уже почти год каждое утро обливается холодной водой в бане...
      Поговорил с директором на повышенных тонах. Он стал пенять, что питание в детдоме плохое. Я не согласился. Он стал кивать на "Зеркальный" вот там-де здорово. Я возразил, что "Зеркальный" - образцово-показательный лагерь. Там школа пионерского и комсомольского актива. Там штаты другие и не такие возможности, как у нас. Он сказал, что у нас должно быть так же. Я сказал, что у нас и так неплохое питание, а если кто его и портит, так только он сам. Я, например, запретил консервированные зеленые помидоры в пищу, а он разрешил. Я запретил зимой давать мороженое, директор разрешил...
      Во время детдомовских праздников нет никакого контроля за едой. После Восьмого марта, например, я положил шесть девчонок в изолятор потому, что, по их же словам, они "обожрались" халвой. Нужны ли такие "лукулловы пиры"? Я не против того, чтобы доставлять радость нашим ребятам. Но радовать их надо с умом. Чтобы минутная радость на другой день не оборачивалась болезнью.
      Директор стал доказывать, что он все делает для детей, а не для себя. Демагогия! Однако мы договорились, что запретов на пищевые продукты я самостоятельно делать не буду. Только после согласования с ним...
      Наташа пришла жаловаться на Сережу:
      - Повлияйте на него, Сергей Иванович! Он только с вами сейчас хороший, а больше ни с кем. После подъема не встает. Спит себе, как медведь, портит нам показатели. Если мы вмешаемся, он ругается, да какими словами!.. А если воспитательница придет, он и ее не слушает. Даже обзывается. Совсем дикий стал. Каждый день у него по три драки, не меньше. Он не сильный, зато бешеный. Заведется - страшно делается. С ним никто из мальчишек связываться не хочет. Они, по-моему, рады, что он такой. Всё на него валить стали. Сами нашкодят, а он виноват. Вы поговорите с ним обязательно. Пусть он одумается...
      Наташа не ушла, пока я не пообещал, что обязательно поговорю. В тот же день я попытался выполнить обещание, но едва начал пересказывать Сереже "обвинения", как он молча повернулся и покинул кабинет...
      ... - Они очень заземлены, - в очередную нашу беседу сказала Зинаида Никитична. Образно говоря, они смотрят себе под ноги. Им подавай все немедленно. Чтобы потрогать можно было. А еще лучше - скушать. "Бесплодных" усилий не признают. Что нематериально, невещественно - для них не ценность. А директорские девчонки пытаются их увлечь демагогией, розовыми соплями. Учат иждивенчеству, может, и сами не желая того...
      Вы знаете, глядя на ребят, недавно поняла, что большинство людей всё еще дикари. Они даже не подозревают, что жить - значит отказываться от себя. Нет, современный дикарь думает лишь о собственной выгоде - урвал высшее образование, урвал узкую специализацию, машину, дачу, кучу книг и пластинок... Но все равно остается нулем в культурном плане.
      Родители наших, конечно, попроще. Пьют, хулиганят - вот и вся их программа. Но дикари есть дикари...
      После ее ухода я думал: "А не плодим ли мы сами таких дикарей своим технократическим воспитанием"? Гуманитарные программы уменьшаются, "усыхают" год от года. Литература, история оказались искусственно уже не на втором, третьем - на десятом месте. Мы обеспечиваем главенство наук точных, но тем самым подрубаем их же корни, потому что негуманные технари бесплодны. Техника мертва, если не стоит на плечах гуманистов. Совершенная техника требует совершенного человека... Культура не может быть торжеством разума сухого и холодного. Культура, по-моему, самообуздание тревожного, совестливого разума...
      Захожу с обходом в спальню девчонок-восьмиклассниц. Одна из них жалуется на горло. Я ее осматриваю, вынимаю из кармана таблетки (у меня в халате целая аптечка), объясняю, как лечиться. Остальные девчонки обступают нас и обрушивают град вопросов. Выясняется, что многие из них собрались поступать в медучилище, с тем чтобы после попасть в институт. Просят рассказать об учебе в нем. Я сажусь. Им интересно слушать, мне вспоминать. Им очень хочется знать, положены ли льготы детдомовцам при поступлении в вуз, но я об этом ничего не знаю...
      Принес директору текст нашего "Кукушонка", предложил организовать в детдоме театр музыкальной сказки.
      - А кто будет им руководить? - спросил директор,
      - Могу я.
      - Вся наша беда не в отсутствии репертуара, а в отсутствии режиссера. Режиссер придумает театральный ход, и все будет интересно. Вам такого не придумать. Ищите режиссера!..
      Тем и закончилась попытка организации музыкального театра. Собственно, театр уже был, существовал. Но лишь внутри моего кабинета...
      Ничего не понимаю. Все мои нравственные критерии расплываются. Все представления о добре и зле трещат по швам...
      Начались весенние каникулы. И появились в детдоме родители. Важные, хорошо одетые. Они о чем-то говорили с воспитателями, и на лицах у них была заботливость. Их чада стояли возле них потупившись. Наверное, радовались на целую неделю поедут домой.
      Я разглядывал внешне преуспевающих, самоуверенных людей. Пытался в них что-то заметить - хоть какую-то черточку, детальку, отличающую их от нормальных пап и мам. Мучительно их разглядывал - даже в зоопарке так на зверей не глазеют. Но не выявил никакой аномалии...
      Издавна ребенок на Руси воспринимался как награда, как радость и счастье. Почему сегодня для иных он стал обузой?..
      Может, виноват привычный для нас лозунг "Все лучшее - детям"? Или отказываются от детей только эгоисты, не способные ничем поступиться? Или все сводится к пьянству - к деформации, извращению души, когда ребенок оказывается за чертой реальности? Или причина в сотворении ложного кумира, неправильно понятом престиже? Престижны самые дорогие вещи и самые дорогие развлечения. Ну а простые понятия - самоотверженный труд, правдивость, принципиальность, доброта и дети не престижны.
      Зашел шестиклассник с третью батона. Похвалился, что утащил с кухни. Я выразил неодобрение.
      Тут ворвались еще ребята - целая стайка. Увидели "жратву" и стали шумно просить товарища, чтобы поделился.
      Он отломил немного и дал ребятам - на всех. Пока они управлялись, он отошел в сторонку, прилег на топчан, набросил на лицо край покрывала, постеленного на топчане, и, давясь, торопливо жевал, жевал, жевал - доедал свою булку...
      Отец приехал забрать сына на каникулы. Багровое лицо, опухшее от пьянки. Мужчина недоволен - не может найти воспитателя, который отпустил бы сына.
      - Что за порядки такие! - выговаривает он мне. - Жди, понимаешь ли! Сколько можно! Распустились!.. Я говорю, что сам не имею права отпускать ребят.
      - Ну, конечно, вы медицинский работник! Что с вас возьмешь! - В голосе папы снисхождение...
      - Но ведь вы лишены родительских прав!.. - говорю наугад, но, видимо, не ошибаюсь. - Можно ли вам брать ребенка?..
      - А ты мне не указ! Что важничаешь? Спирт иди допивай!.. - И он громогласно хохочет, довольный собой. Думает, видимо, что ловко отбрил "нахального докторишку"...
      Снова передо мной Люда. Знаю, что раньше о ней были хорошего мнения. А потом вдруг сломалась, и понеслось...
      Что стоит за этим "вдруг"? В чем причина?..
      Она сидит, положив ногу на ногу. Щурит подкрашенные глаза. Я оформляю бумаги в спецПТУ...
      - Почему ты стала такой? - вдруг вырывается у меня чуть ли не с ненавистью, и я пугаюсь своего выкрика, отвожу глаза.
      Люда отвечает не сразу. Моя вспышка, видимо, ее удивила. Она словно бы только сейчас меня увидела...
      - Когда я была как все, меня никто не замечал, - говорит она спокойно. - А когда стала плохой, все стали замечать...
      И только-то? И все? Как просто и как жутко!.. Дорогая цена, чтобы тебя увидели, заметили...
      Сколько же их, таких, как она? Которым очень нужно, чтобы их заметили!..
      Делаю выписку из "Кодекса о браке и семье РСФСР". Статья 101 (Усыновление без согласия родителей) гласит: "В случаях, когда родители уклоняются от участия в воспитании ребенка, усыновление в виде исключения может быть произведено без их согласия, если будет установлено, что они более года не проживают совместно с ребенком и, несмотря на предупреждение органов опеки и попечительства, не принимают участия в его воспитании или содержании и не проявляют в отношении ребенка родительского внимания и заботы".
      В остальных же случаях (кроме тех, когда родители признаны в установленном законом порядке недееспособными или безвестно отсутствующими) необходимо письменное согласие родителей на усыновление ребенка.
      Нашим детям этот закон вредит. Можно сказать сильнее: он калечит жизни детей, их судьбы. Я имею в виду тех детдомовцев, родители которых официально от них не отказались и на усыновление-удочерение другими не соглашаются. Такие папы и мамы временно оформляют ребят в детдом. Но это "временно" - на все время детства. Отличные девчонки и мальчишки - умные, здоровые, красивые, душевные - могли бы найти свое счастье в хороших семьях, готовых принять их. Но закон сильнее самой доброй воли любых усыновителей...
      А у родителей, "временно" отдавших детей, все прекрасно. Им выделяется жилплощадь на всех зарегистрированных детей, независимо от того, где эти дети находятся. В милиции мне рассказывали, что бывает так: в просторной трехкомнатной квартире пьянствуют папа с мамой, а детишки их раскиданы по разным детдомам. Любит закон пьянчужек, прямо-таки поощряет их... А что, если бы так: детей отдал - и жилплощадь отдавай, которая на них получена?..
      Бывает, что женщины многократно рожают от разных отцов и долгие годы нигде не работают на законном основании. А детишки их опять-таки по казенным домам, но записаны за родителями "на всякий случай"...
      Да и как понимать формулировку "не проявляют... родительского внимания и заботы"? Особенно если ребенок находится в детском доме. Бывает, напишет раз в год мамаша такая записочку своим "кукушатам" - вот и зачтется ее писулька в качестве должной заботы. "Милосердный" закон...
      Видимо, мы с Зинаидой Никитичной в чем-то родственные души. Иначе как объяснить ее раскованность, откровенность в разговорах со мной и то удовольствие, с каким я ее слушаю?.. Она то предвосхищает, то продолжает мои мысли, то перекликается с ними...
      И не беда, что она не открывает ничего нового. Не беда, что излишне дидактична. Старый человек - вот и любит морализировать... Главное, она душевно свободна, не закабалена...
      - Хорошие дела, - сказала мне сегодня, - если за них берутся, не продумав все, могут превращаться чуть ли не во зло. Вот ввели льготы для женщин-матерей. Очень хорошо, казалось бы... Только почему для всех женщин? То есть для усредненных и безликих. Но женщины разные. От распущенной до самоотверженной матери - огромная дистанция. А им всем одни и те же льготы. Разве такое уравнивание правильно? Разве справедливо?.. Для хорошей матери льготы как поощрение. А для "кукушки"? Тоже поощрение?.. Нет, посмотрите, кому даете льготы, и тогда только их давайте. А не разбрасывайте их вслепую...
      Женщина, которой по виду за пятьдесят, принесла детское пальтишко. Рассказала, что нашла его на улице возле детдома - оно валялось на мокром весеннем снегу. Пальтишко девчоночье. Значит, какой-то "красавице" стало жарко, вот и скинула его, а потом убежала, тут же про него забыв. Вот вам отношение к вещам. Вот вам опрятность и бережливость... Вот вам вариант забалованной родительской дочки - только роль родителя исполняет богатое и доброе государство...
      Первоклассница - бледный заморыш с испуганными глазами - жалуется на насморк. При этом косится на кулак левой руки - что-то там спрятано, ценное для нее.
      Я ей закапываю капли, даю направление на УВЧ.
      - Что там? - показываю на ее левый кулак.
      - Вот... - Она разжимает пальцы, и я вижу пульки для рогатки, сделанные из кусочков проволоки.
      - Зачем тебе?
      - Это не мне! Это мальчикам нашим!
      - Просят собирать?
      - Нет, не просят. Они меня не колотят, если пулька приношу.
      - А если не приносишь?
      - Тогда дерутся...
      - Хочешь, я поговорю с ними? Чтобы не трогали тебя...
      - Нет, не надо! Они рассердятся!..
      Я молчу, и она, осторожно сжав пальцы, уносит свою добровольную дань...
      Весенние каникулы. Часть ребят уехала в пионерский лагерь. Часть ребят разобрали родные. Часть ребят осталась в детдоме - этим хуже всего.
      Иду по детдому и вижу, как они маются, те, что остались. Некоторые сидят возле телевизора. Некоторые валяются в кроватях.
      - Почему ты в ботинках улегся? - спросил у одного семиклассника.
      - Подумаешь! - сказал тот. - Мое, что ли!..
      Ситуацию он обозначил предельно точно. Действительно, к детдому как к чему-то своему, кровному, родному не относится почти никто. Детдом - это место принудительного и временного пребывания. Так воспринимают его сегодняшние воспитанники. Они часто не понимают, почему их оторвали от семьи. Или не желают понимать, придумывают самые фантастические оправдания для родителей, лишь бы убедить себя и собеседников, что они хорошие. Обвиняют комиссию или милиционеров, которые их "забрали". К родителям хотели бы все, но внешне, явно не все показывают это. Есть несколько вариантов публичного, внешнего отношения к родителям. Ребята-"нигилисты" начисто отрицают необходимость в них:
      - Подумаешь!.. Ну их!.. Что о них говорить!..
      Ребята-"христосики" оправдывают и прощают:
      - У них ничего не получается!.. Их все обижают!..
      Ребята-"себялюбцы" возлагают надежды на будущее:
      - Вот я вырасту и все исправлю!.. Я покажу им, как надо жить!..
      Ребята-"примиренцы", не прощая родителей, принимают их такими, как есть:
      - Ну, пьют! Ну, дерутся! Ну, плохие!.. Все равно это папа и мама!..
      Ребята-"мечтатели", словно бы забыв о настоящих, придумывают идеальных родителей:
      - Вот бы мой папа был... Вот бы моя мама была...
      Есть наверняка и другие варианты отношения к родителям. Но мне не довелось их обнаружить...
      - Нам говорят: Родина, Родина, очень много разных слов о том, как она хороша. - Димка рассудителен и нетороплив. - А я один только раз почувствовал, что это такое. В прежнем детдоме. Там дружина имени одного партизанского комбрига. Письма ребята пишут, узнают адреса, ходят в гости к бывшим партизанам, слушают их воспоминания, собирают документы. Музей хороший сделали... А потом стали мы каждые каникулы, даже зимние, в походы уходить. В те места, где "наша" бригада воевала. До глухих-преглухих деревушек добирались. В некоторых даже света еще не было. Заходили в избы, беседовали. В деревнях люди совсем по-другому вспоминают о войне, чем в городе. Проще и страшнее. Показывают, где фашисты стояли, где трупы лежали, где была комендатура, где виселица...
      Однажды вошли мы ночью в деревню - темно, тихо, шаги наши шелестят. Собаки залаяли. Небо такое огромное, а дома к земле прижались. Я тогда словно задохнулся. А потом вышли мы на шоссе - оно пустое, теплое. Сняли рюкзаки, повалились на асфальт - век бы не вставать, спину так хорошо греет. Я на звезды гляжу, а сам чувствую, что все это рядом - и деревня спящая, и собаки, и ребята...
      Димка вдруг шмыгает носом - совсем по-детски - и улыбается. И я улыбаюсь, но моя улыбка - лишь неяркий отсвет Димкиной...
      Ко мне забрела Светлашка-первоклашка. Я ее угостил витаминками и углубился в писанину - отправляли ребят в санаторий. Потом поднял голову она сидит на стуле сбоку от моего стола.
      - Ты чего?
      - Можно я тут побуду?
      - Ну, пожалуйста. На тебе лист бумаги. Рисуй, a я поработаю.
      - Я лучше письмо напишу. Бабушке.
      - Давай...
      Долго сидели молча, оба старались.
      - А как "до свидания", вместе или отдельно?
      - Ты уже написала? Можно я прочту?
      Она кивнула и протянула мне листок. Вот что я прочел.
      "Здравствуй, бабушка! Как ты там живешь? Я по тебе соскучилась. Ты знаешь ли, как там живет мама с папой Женей? Бабушка, ты можешь приехать домой и передать маме с папой, если они согласятся, тогда пускай приедут с братом ко мне. Я их очень жду. До свидания. Света".
      - Брат младше тебя?
      - Нет, старше.
      - Его, значит, оставили дома, а тебя сюда отдали?
      - Так вышло. Папа меня домой привел и в магазин ушел. А тут явилась милиция и меня забрала. А папа ничего не знал.
      - А водку пили мама с папой?
      - Водку редко, чаще - бормотуху.
      - А бабушка где живет?..
      Света молчит.
      - Ну, куда будешь письмо посылать?..
      Света снова молчит.
      - Ты что, не знаешь ее адрес?..
      Девочка молча кивает.
      - Но ведь письмо твое не дойдет...
      Света молчит, глядит на меня. О чем-то думает. Потом веселеет.
      - Ну, тогда я пошлю в Ивангород, в мой бывший детдом - они передадут бабушке!..
      Она просит у меня еще листик и старательно переписывает письмо. Освобождается от накопившейся грусти. Внизу, под своими словами, она рисует солнышко, домик, дерево - обычную детскую картинку.
      В детдом вернули девочку. Говорят, удочеряли ее только для получения квартиры. А как переехали, "дочка" не нужна стала. Детдом будет возбуждать судебное дело против квартиродобытчиков.
      Зинаида Никитична злая. Впервые вижу ее такой. Говорит отрывисто. Будто стоит у телеграфного аппарата и диктует приказ по действующей армии.
      - Нужна, - говорит она, - юридическая ответственность семьи за здоровье ребенка. И не только за физическое. Но и за психическое. И за моральное. Пусть бы штрафовали плохих родителей. Сажали бы вместе с детьми-преступниками на скамью подсудимых. Пусть бы лишение родительских прав сопровождалось рядом экономических санкций. Скажем, у лишенных половину бы зарплаты отчисляли на ребенка. Отменяли бы по отношению к таким любые льготы, положенные матери. Отнимали бы жилплощадь, полученную на детей. Публиковали бы в газетах решения судов о лишениях родительских прав. Пусть бы о каждой плохой матери, о каждом плохом отце было известно. Пусть бы позором они были окружены. Отпуска им давали бы только зимой. Путевок вообще никаких. Принудительно лечили бы от алкоголизма. И к усыновителям, если оказались гадами, нужны такие же меры. Тогда бы побоялись ради квартиры ломать ребенку душу!..
      Из окна кабинета вижу, как слоняются возле школьного здания весенние "сачки". Пригрело солнышко, снег почти сошел, беззаботность расцвела. Кто-нибудь из педагогов появится, и "сачков" как ветром сдуло. Они ничем интересным не заняты, дети воли, они просто дышат, щурятся, глядя на солнце. В их подошвы проникают земные соки. Их волосы шевелятся, словно ветви, готовые зазеленеть. Они сейчас не люди. Они превращаются то в деревья, то в ветры, то в лужи. А скучные взрослые зовут откуда-то издалека, из надоевшего придирчивого мира.
      Вроде бы неудобно сочувствовать гуленам, но хочется. Потому что во мне тоже бродят весенние желания. Что выбрать, не знаю. То ли прорасти в землю, то ли улететь вслед за весенним быстрым облаком...
      Послал в районную газету письмо, которое назвал: "Кто поможет детдому?.." Обрисовал его расположение, плохое санитарно-техническое состояние, необходимость капитального ремонта. Рассказал, как часто затапливают сточные воды подвал, где продуктовая кладовая. Неделю назад из-за этого было списано двадцать килограммов сахарного песка, четыре килограмма муки, триста пятьдесят килограммов картофеля.
      В пищеблоке нет вентиляторов, в моечном отделении - черные стены, осыпается краска и штукатурка.
      В бане нет душевых кабинок, стены не облицованы плиткой, отсутствуют смесители, из одного крана течет кипяток, из другого - холодная вода. Вместо вентиляции в потолке пробиты две сквозные дыры, зимой бывает холодно.
      Ну и территория не огорожена как следует, не благоустроена, не освещена в вечернее время. О спортплощадках говорить устали. Рядом пункт приема посуды...
      Высказался по всем больным вопросам. Отвел душеньку.
      Я считал, что Наташа не отличается склонностью к рассуждениям. А тут вдруг она открылась с неожиданной стороны.
      - Вы считаете, что в детдоме плохо. А мне, например, нравится, когда в детдоме плохо! Стены грязные - ну и что? Еще приятнее выйти на улицу. Из туалета льется в подвал? Ну и пускай! Вы бы не сказали - я бы и не знала. На кухне плохо? И слава богу! Скорее будут выдавать продукты, ничего не своруют. Баня холодная? В кранах вода не смешивается? Закалимся скорей, болеть меньше будем. Пьяницы ходят по территории? Так они добрые. Может, подарят чего-нибудь. Белье стирают паршиво? Пускай бы совсем не стирали. Может, нас бы домой тогда вернули. А то, что спортплощадок нет и сада-огорода своего - так наплевать на это! Спортзал в школе есть, а кушать и так дают, без огорода...
      Она выпалила все это запальчиво, а в конце тирады вдруг смешалась, покраснела и убежала. А я подумал: вот как надо было писать в газету. Ее-то критика поживей моей будет...
      Сидим с Ленкой, подклеиваем лабораторные анализы в медкарты. Заходит пятиклассник, широколицый, неразговорчивый, словно сонный. Попросил смазать йодом свежую царапину на ладони. Потом стал слоняться по кабинету. Вздыхает...
      Мы с Ленкой работаем молча. Ленка время от времени косится на гостя. Хмурится...
      Тот постоял возле шкафчика с медикаментами. Побарабанил тихонько по стеклу. Потом присел на топчан, который скрипнул, словно был недоволен.
      - Чего маешься? - спросил я. - Помог бы нам...
      - Не-а!..
      Он отозвался хрипло, встал с топчана и пошел к двери. Деревянный, напряженный. Я заметил его скованность и удивился ей.
      Вдруг Ленка ткнула меня кулаком в бок. Я подпрыгнул на стуле.
      - Ты чего?..
      Ленка повела глазами от спины уходящего на меня и снова на пятиклассника. Видя, что я "не секу", привстала, зашептала:
      - Он полотенце ваше украл!.. У него за пазухой!..
      - Правда?..
      - Тюфяк, вы, Сергей Иванович!.. - сказала с непередаваемой интонацией.
      И бросилась вон из кабинета.
      Я вскочил и метнулся за ней.
      В коридоре успел увидеть, как оглянулся пятиклассник и быстрее лани, быстрее зайца побежал...
      Ленка за ним.
      Тут и я скорее инстинктивно, чем осознанно, включил "третью скорость"...
      Пятиклассник свернул к выходу из корпуса. Мы тоже... Он выскочил на улицу. Мы следом..
      Обогнав помощницу, схватил за шиворот беглеца. Он рвался, хрипел, заставлял меня дергаться, пританцовывать.
      - Где полотенце?.. - рявкнул я не очень, впрочем, уверенно и на Ленку оглянулся: она своим присутствием должна была обеспечить мое моральное право.
      Пятиклассник придушенно зарыдал, перестал вырываться. Потом потянул из-за пазухи сложенное квадратиком вафельное полотенце. Полотенце развернулось и повисло, как белый флаг.
      Ленка выхватила его и передала мне. Я взял и засунул в карман халата затолкал, умял, не складывая.