Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Генерал в Белом доме

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Иванов Роберт Федорович / Генерал в Белом доме - Чтение (стр. 10)
Автор: Иванов Роберт Федорович
Жанры: Биографии и мемуары,
История

 

 


Эйзенхауэр понимал, насколько огромно значение советско-германского фронта и как необходима координация операции «Оверлорд» с боевыми действиями советского союзника.

Подробно изложив факты, свидетельствующие об отношении Дуайта Эйзенхауэра к вопросу о согласовании с русским союзником предстоявших десантных операций на материк, Дэвид Эйзенхауэр в своем исследовании делал вывод, что «координация (планов союзников. – Р.И.) с русскими, очевидно, всегда была необходима, по крайней мере, для того, чтобы парализовать возможность Германии к сопротивлению»[296].

Советская сторона высоко оценивала успешное осуществление операции «Оверлорд».

После высадки в Нормандии Сталин поздравил союзников с открытием второго фронта. «Очевидно, – сообщал он, – десантная операция, осуществленная в грандиозных масштабах, завершилась успешно». Сталин подчеркнул, что «Ла-Манш не удалось форсировать ни Наполеону, ни Гитлеру… Только наши союзники смогли успешно реализовать грандиозные планы форсирования пролива. История отметит это как величайшее достижение…»[297].

До победы было еще далеко, но ход развития событий настоятельно требовал определить личное отношение главнокомандующего к судьбе противника. Эйзенхауэр был настроен в то время весьма решительно. «Он высказывался за «уничтожение» германского генерального штаба численностью в 3 500 человек и предлагал «ликвидировать» всех членов нацистской партии… (высокого ранга. – Р. И.) и всех гестаповцев»[298].

Со временем точка зрения Эйзенхауэра по ряду политических проблем войны претерпела существенные изменения. В конце 1964 г. он заявил, например, в одном из своих интервью, что принятие принципа безоговорочной капитуляции в 1943 г. было ошибкой, так как оно «будто бы вынудило Германию воевать дальше»[299].

В день начала операции «Оверлорд» в Вест-Пойнте состоялся выпуск курса, на котором учился Джон Эйзенхауэр. Мэми приехала, чтобы участвовать в этой торжественной церемонии. Утром ее разбудил телефонный звонок корреспондента газеты «Нью-Йорк пост», который обязательно хотел узнать мнение супруги Эйзенхауэра о начавшемся вторжении союзников в Европу. «Вторжении? – закричала она. – Мое мнение? Почему никто мне не сказал об этом?»[300].

Лейтенант Джон Эйзенхауэр по инициативе генерала Маршалла получил нечто вроде подарка ко дню окончания академии. Положенный ему месяц отпуска он мог провести во Франции с отцом. Поездка в Европу предпринималась в условиях глубокой тайны[301].

В первые же дни высадки во Франции возникли острые политические проблемы. «Сражающаяся Франция» и в первую очередь коммунисты, «партия расстрелянных», понесшая огромные потери в борьбе с оккупантами, по праву считали, что западные союзники должны учитывать национальные интересы их родины. Вся острота этой проблемы нашла свое отражение в сложных отношениях, установившихся между де Голлем и англо-американскими союзниками.

Антипатия Рузвельта и Черчилля к генералу де Голлю не имела чисто личностный характер. Лидер «Сражающейся Франции» жестко отстаивал интересы своей страны, что вело к резкому обострению его отношений и с Рузвельтом, и с Черчиллем. Отношения между де Голлем и руководителями Англии и США неуклонно обострялись. 14 сентября 1942 г., в канун высадки союзников в Северной Африке Черчилль информировал Рузвельта: «Я согласен с Вами в том, что де Голль будет вызывать раздражение и его не следует допускать туда (в Северную Африку. – Р. И.)»[302]. В июне 1943 г. Рузвельт сообщал Черчиллю: «Я сыт по горло де Голлем… я абсолютно уверен, что он нанес и продолжает наносить ущерб нашим военным усилиям и представляет для нас большую угрозу… он при первой возможности обманет и нас, и вас. Я согласен с Вами, что настало время, когда мы должны порвать с ним…» Эйзенхауэр не мог игнорировать негативное отношение Рузвельта и Черчилля к де Голлю. Показательно, что лидер «Сражающейся Франции» «оставался в полном неведении относительно планов генерала Эйзенхауэра, связанных с предстоящим вторжением в Европу»[303].

Если в Северной Африке Эйзенхауэру пришлось столкнуться с серьезными политическими проблемами, то во время высадки на территории самой Франции эти проблемы, их сложность возросли во много раз. Дуайт был прав, когда предвидел неизбежность усиления влияния де Голля и необходимость учитывать это в отношениях с ним.

18 июня 1940 г., после национальной катастрофы Франции, мало кому известный тогда бригадный генерал де Голль заявил, выступая по английскому радио: «Франция проиграла сражение, но не войну»[304]. И вот теперь наступил час решающей битвы за интересы Франции. К моменту высадки союзников в Нормандии де Голль во Франции стал уже общепризнанным национальным лидером. Но в Вашингтоне и Лондоне влиятельные политические круги продолжали рассматривать его чуть ли не как одного из многих бригадных генералов, и не больше.

Это не могло не наложить свой отпечаток на взаимоотношения между де Голлем и англо-американским верховным командованием. За несколько дней до начала операции «Оверлорд» де Голль прибыл в Лондон из Алжира, где находился Французский комитет национального освобождения. Политические деятели в США и Англии дискутировали по вопросу, можно ли считать этот Комитет временным правительством Франции. Но бесспорно было одно: это была реальная политическая сила, игнорирование которой могло привести к очень серьезным осложнениям во взаимоотношениях между западными союзниками.

В операции «Оверлорд» основная часть живой силы и военной техники была американской. И точно так же, как в Северной Африке, Рузвельт считал, что главную роль при решении всех важнейших вопросов в освобождаемых странах, в первую очередь во Франции, должен был играть Эйзенхауэр. Чтобы у Черчилля на этот счет не было никаких сомнений, Рузвельт 29 февраля 1944 г. информировал британского премьер-министра, что все инструкции Эйзенхауэру он «составил заново, имея в виду возложить на главнокомандующего единоличную ответственность за операцию «Оверлорд» и за поддержание законности, порядка и разумного правосудия в первые несколько месяцев после того, как мы окажемся во Франции»[305].

И опять так же, как в Северной Африке, подобный расклад ответственности сталкивал Эйзенхауэра с Черчиллем и де Голлем. Но с учетом того, что «Оверлорд» по своему значению несравненно превосходил операцию «Факел», степень противоречий между Эйзенхауэром и Черчиллем, и особенно противоречий с де Голлем, резко возрастала.

По прибытии де Голля в Лондон начальник штаба Эйзенхауэра Бэделл Смит вручил ему текст декларации, с которой Эйзенхауэр собирался обратиться к оккупированным народам Европы, в том числе и к французскому народу. Смит предложил французскому лидеру внести в документ исправления и дополнения, которые тот счел бы необходимыми. Де Голль работал над текстом всю ночь и фактически переписал его заново. Но утром ему сообщили, что правку принять невозможно, потому что листовки с декларацией Эйзенхауэра уже отпечатаны. Де Голлю предложили выступить по радио со своим собственным заявлением уже после того, как эти листовки будут сброшены над территорией Франции.

Взбешенный французский руководитель заявил: «Я не могу последовать за Эйзенхауэром» – и немедленно покинул штаб союзников. Что имел в виду де Голль? Что он не может выступить по радио после Эйзенхауэра? Или что он не мог следовать его политическому курсу в целом? И Эйзенхауэр, и Черчилль понимали, что если де Голль не обратится с воззванием к французскому народу, то политические и военные последствия этого шага будут очень тяжелыми. 5 июня британский кабинет министров заседал всю середину дня и вечер, обсуждая создавшуюся ситуацию. Де Голль выступил по радио с обращением к французам, призвав их всемерно поддержать западных союзников, но недвусмысленно заявил, что суверенные права на территории Франции будут принадлежать возглавляемому им правительству. И де Голль последовательно претворял в жизнь этот курс, что приводило к целому ряду серьезных столкновений между ним и союзным главнокомандующим. Вновь, как и в Северной Африке, Эйзенхауэр получил неопровержимые свидетельства того, что политические проблемы бывают нередко во много раз сложнее, чем военные.

Его биографы отмечают, что при решении политических, военных и экономических проблем во Франции он проявил выдержку и политический такт[306]. Однако надо со всей определенностью отметить, что западные союзники и французское эмигрантское руководство всемерно сдерживали вооруженную борьбу сил французского Сопротивления, особенно тех его отрядов, которыми руководили коммунисты. Эйзенхауэр, например, рекомендовал французам избегать восстаний, которые, по его мнению, приведут якобы к «бесполезным жертвам»[307].

Главнокомандующий резко отрицательно относился к коммунистам – самым активным участникам движения Сопротивления. Он утверждал в своих мемуарах, что «в значительной части подпольного движения получили широкое распространение коммунистические доктрины, а с освобождением коммунисты, хотя и в меньшинстве, но настроенные решительно, начали ослаблять национальную волю к восстановлению былой мощи и процветания Франции в Западной Европе»[308].

Превосходство западных союзников в живой силе и технике было бесспорным, но тем не менее они столкнулись с целым рядом трудностей. После высадки в Нормандии начались обстрелы Лондона и других районов страны немецкими самолетами-снарядами. Обычные средства ПВО оказались малоэффективными против этого нового оружия. Очевидец налетов на Лондон и южную Англию с помощью реактивных снарядов ФАУ-1 писал, что только за пять первых недель налетов 15 тыс. домов были полностью разрушены, 691 тыс. повреждены. Более 4 тыс. гражданских лиц были убиты, свыше 12 тыс. тяжело ранены. Началась массовая эвакуация детей. А затем на Лондон обрушились новые ракеты – ФАУ-2. Если ФАУ-1 имели скорость 250—380 миль в час и несли заряд весом в 1 т, то ФАУ-2 обладали сверхзвуковой скоростью и огромной разрушительной силой – вес заряда доходил до 7 т[309].

С особым удовлетворением геббельсовская пропаганда отмечала, что один самолет-снаряд угодил в штаб Эйзенхауэра в Лондоне. Радикальное средство прекратить разрушительные налеты заключалось в том, чтобы захватить районы, где находились стартовые площадки для запуска снарядов. Но темпы продвижения западных союзников были столь незначительными, что стало очевидным – они не скоро займут эти районы.

Изыскивать аргументы, объясняющие относительно пассивный характер ведения военных действий со стороны союзной армии, становилось все труднее, ведь поток военной техники и войсковых частей, направлявшийся с Британских островов, беспрерывно возрастал.

Определяющее значение и после высадки союзников в Нормандии продолжал иметь Восточный фронт. К середине 1944 г. на огромном советско-германском фронте протяженностью 4,5 тыс. км находилась 461 советская дивизия. Войска Советского Союза насчитывали 6,6 млн человек, 98, 1 тыс. орудий и минометов, 7, 1 тыс. танков и САУ, около 12,9 тыс. боевых самолетов. Им противостояли 228 дивизий и 23 бригады фашистской Германии и ее союзников. Эти силы составляли 4,3 млн человек, 59 тыс. орудий и минометов, 7, 8 тыс. танков и штурмовых орудий, 3, 2 тыс. боевых самолетов[310]. Советско-германский фронт приковывал к себе две трети фашистских войск.

23 июня 1944 г. Красная Армия начала мощное наступление в Белоруссии (операция «Багратион»), в которой участвовали 2,4 млн советских военнослужащих, 36, 4 тыс. орудий и минометов, 5, 2 тыс. танков и САУ, 5, 3 тыс. боевых самолетов. Во время этого наступления потери противника в живой силе и боевой технике были огромными. Советские войска в ходе этой операции продвинулись к границам рейха на 550—600 км[311]. Таковы были масштабы только одного наступления советских Вооруженных Сил, которое проходило параллельно с Нормандской десантной операцией.

К началу операции «Оверлорд» в союзных экспедиционных силах насчитывалось 1,6 млн человек, 6 тыс. танков и САУ, 15 тыс. орудий и минометов, 10 859 боевых самолетов. Силы третьего рейха исчислялись 526 тыс. человек, 2 тыс. танков и САУ, 6700 орудий и минометов, 160 боевыми самолетами[312].

Эти данные свидетельствуют о том, что не могло быть никакого сравнения между масштабами операций на Восточном и Западном фронтах. «Второй фронт в Европе был открыт в июне 1944 г., с опозданием на два года. Но советско-германский фронт и после этого оставался решающим…»[313].

Объективные западные историки признают эти бесспорные факты. Автор популярной биографии Эйзенхауэра К. Дэвис писал: «В Великобритании и в Америке огромное восхищение советскими успехами сопровождалось каким-то чувством вины, так как западные союзники делали очень мало»[314].

Сказывались малый опыт в проведении крупных военных операций, недостаточная выучка солдат, немногочисленность боевых генералов среди западных союзников, способных осуществлять наступательные операции широкого масштаба. Эйзенхауэру пришлось произвести перестановки в командном составе союзников. В частности, он назначил командующим одной из армий генерала Паттона.

А в самый канун высадки в Нормандии этот старый приятель Айка вновь попал в неприглядную историю. Выступая в Бристоле, он заявил о том, что, очевидно, не раз являлось темой дискуссий среди англо-американского командования в узком кругу. Генерал без обиняков сказал, что после войны Британия и США будут «править миром». На следующий день заявление бравого вояки украшало первые страницы всех центральных английских и американских газет.

Гневу главнокомандующего не было предела. Эйзенхауэр категорически запретил Паттону встречаться с журналистами и делать какие-либо заявления для прессы. Паттон дал торжественное обещание следовать этому распоряжению, но все же решил «исправить» ошибку, сообщив журналистам, что в «числе держав», «правящих миром», он имел в виду и Россию. «Упражнения» Паттона в мировой политике создали серьезные осложнения дипломатического порядка.

В ходе боев в Нормандии западные союзники впервые познали, что такое панический страх перед диверсией в тылу, когда на коммуникациях за линией фронта действует переодетый противник, готовый пойти на убийства, поджоги, взрывы, провокации.

Немецкие диверсионные службы стали засылать в тыл западным союзникам своих агентов, переодетых в союзную форму. Вскоре этот маскарад был разоблачен американскими солдатами при совершенно случайных обстоятельствах. На одной из военных дорог к американским военнослужащим обратился человек, одетый в форму солдата США, с просьбой дать ему «петрол» для остановившегося невдалеке джипа, в котором сидело еще несколько «американских солдат». Говоря о бензине, американцы никогда не используют слово «петрол». Подозрительную группу, оказавшуюся немецкими диверсантами, задержали. На допросе выяснилось, что немецкое командование начало широкие операции по засылке в тыл союзников агентов, знающих английский язык. Руководил операцией известный головорез эсэсовец Отто Скорцени, который в 1943 г. выкрал из места заключения фашистского диктатора Муссолини.

Среди союзных солдат и офицеров поползли слухи один неправдоподобнее другого. Сообщалось, что, помимо диверсий и распространения паники, диверсантам приказано выкрасть или убить генерала Эйзенхауэра. Командование обратилось к военнослужащим с призывом всемерно повысить бдительность. Военные патрули стали задерживать всех подозрительных, тщательно проверять документы. Не обошлось и без курьезов. Чтобы определить действительную национальность «подозрительных» задержанных, им часто задавали вопросы, на которые могли бы ответить большинство американцев, но не всякий иностранец. Например, кто такой Мики Маус, каково прозвище той или иной футбольной или бейсбольной «звезды».

Однажды, в самый разгар «охоты на диверсантов», военная полиция задержала командующего американской группой армий генерала Брэдли. Генерал терпеливо ответил на все вопросы, которые вполне удовлетворили командира патруля. Его, правда, смутил ответ генерала на вопрос, какой город является столицей штата Иллинойс. К чести генерала, он правильно назвал Спрингфильд столицей родного штата президента Авраама Линкольна, но военный полицейский был уверен, что столица Иллинойса – крупнейший город штата Чикаго. Брэдли был арестован и подвергнут самому строгому допросу…

Лица, ответственные за безопасность Эйзенхауэра, наложили серьезные ограничения на свободу передвижения главнокомандующего. Однако страх перед немецкими диверсантами вскоре прошел, и рутина военной жизни вошла в свою обычную колею. Дела на фронте, правда, шли неважно. Да ко всему еще резко обострились отношения между Эйзенхауэром и Монтгомери, получившим вскоре звание фельдмаршала.

У Монтгомери имелись свои стратегические планы ведения наступательных операций в Европе. Он исходил из убеждения, что если бы ему дали право эти планы осуществить, то Германия капитулировала уже в 1944 г., т. е. было бы предотвращено освобождение народов Восточной и Юго-Восточной Европы Красной Армией. Эйзенхауэр полагал, что английский фельдмаршал склонен к фантазиям.

По многим военным вопросам между двумя военачальниками шли упорные дискуссии. В отличие от главнокомандующего Монтгомери был мало общителен, даже замкнут. После смерти жены его замкнутость особенно усилилась, и он нередко часами просиживал в своей трофейной палатке, которую его солдаты захватили во время боев против Роммеля в Африке, не стремясь к контактам с людьми.

Эйзенхауэр, желая как-то растопить лед отчужденности, образовавшийся между ним и Монтгомери, не считаясь со своим положением главнокомандующего, частенько сам заходил к английскому фельдмаршалу. Монтгомери публично игнорировал мнение главнокомандующего. Наконец терпение Дуайта иссякло, и он с присущей ему прямотой заявил английскому генералу: «Монти, я Ваш босс! Разве можно так обращаться со мной?!»

Очевидно, это заявление оказало на Монтгомери большее впечатление, чем самое резкое приказание. Во всяком случае, он обратился к главнокомандующему с письменным заявлением, в результате которого конфликт оказался исчерпанным.

Вскоре после капитуляции Германии Монтгомери писал Эйзенхауэру: «…служить под вашим командованием было для меня привилегией и большой честью. Я многим обязан вашему мудрому руководству и вашей доброжелательной выдержке. Я хорошо знаю свои недостатки и не считаю, что я легкий подчиненный: я люблю все делать по-своему.

Но в трудные и бурные времена вы не дали мне выбиться из колеи и многому меня научили.

За это я вам очень признателен и благодарю за все, что вы сделали для меня»[315].

Огромный груз ответственности, тяжесть обстановки на фронте, необходимость все время держать себя в руках в отношениях с подчиненными – все это постепенно делало свое дело. Внезапно наступила глубокая депрессия. Резко подскочившее кровяное давление и головные боли не позволяли Эйзенхауэру в течение некоторого времени эффективно выполнять свои многочисленные обязанности[316].

В Нормандии, оставаясь верным своим привычкам, он старался как можно больше времени проводить в войсках, любил иногда сам сесть за руль джипа, совершая инспекционные поездки по армейским частям. Однажды, потеряв ориентировку, он пересек линию фронта и провел целый час в расположении немецких войск. Только случай помог главнокомандующему благополучно возвратиться к штабу 90-й дивизии, где ему рассказали, что он побывал в гостях у немцев. Претензии предъявлять было некому – генерал сам вел машину.

На следующий день во время посещения летной части Эйзенхауэр выразил желание обозреть освобожденную территорию Нормандии с высоты птичьего полета. Сопровождавший главнокомандующего генерал Брэдли из соображений безопасности был против такого намерения. Эйзенхауэр все же настоял на своем. Садясь в истребитель «Мустанг», он шутливо сказал: «Хорошо, Брэд, я ведь не собираюсь лететь в Берлин»[317].

25 августа 1944 г. была освобождена столица Франции. 26 августа Париж торжественно отметил День освобождения. Два миллиона его жителей приняли участие в этом празднике. В Париже состоялась встреча Эйзенхауэра с де Голлем, в ходе которой они обменялись мнениями по вопросу о том, как лучше решать многочисленные экономические, политические и военные проблемы, связанные с освобождением столицы, а. вскоре и всей территории Франции[318]. На этот раз все обошлось без каких-либо эксцессов, и встреча имела деловой, конструктивный характер.

Освобождение Франции не стоило союзникам значительных военных усилий. Но после этого они вышли на рубежи, где находились долговременные оборонительные сооружения немцев, что сразу же изменило ход и характер военных действий. В течение сентября союзные армии продвинулись почти на 450 км, а в оставшиеся до конца года месяцы они фактически топтались на месте.

Фашистские войска довольно быстро оправились от поражения во Франции и готовились на своей территории дать союзникам настоящее сражение. Эйзенхауэр заявлял в те дни, что они столкнулись с противником, создавшим «наиболее эффективную систему массового террора – гестапо», что «у нацистов нет другого выхода, как сражаться». Он подчеркивал, что в обычной войне солдаты сдаются, когда положение безнадежно, но с нацистами все будет по-другому. Гитлер «может предоставить своим войскам выбор: или умереть лицом к лицу с противником, или же быть расстрелянным с тыла из пулеметов своими собственными товарищами»[319]. Такого противника, писал Эйзенхауэр президенту Рузвельту, «необходимо свалить и добить на земле»[320]. Главнокомандующему было необходимо быстро и своевременно решать массу вопросов, связанных с функционированием огромной военной машины. Остро стояла проблема поддержания в войсках строжайшей дисциплины. Однажды, инспектируя госпиталь в Нормандии, Эйзенхауэр убедился, что среди лечившихся раненых были военнослужащие, которые преднамеренно наносили себе увечья, не желая больше воевать. Эйзенхауэр был взбешен, узнав об этих фактах. После этого он был беспощаден, когда ему приходилось каждую неделю выносить по несколько сот окончательных решений по приговорам военных трибуналов.

Эйзенхауэр очень болезненно реагировал на сообщение о резком падении дисциплины среди солдат 101-й и 82-й дивизий воздушно-десантных войск, отличившихся во время захвата первых предмостных укреплений в Нормандии. Когда стало известно, что солдаты этих дивизий совершили несколько изнасилований, его решение было неумолимым: публичная казнь через повешение[321].

Основную часть своего времени главнокомандующий проводил в войсках, в беспрерывных инспекционных поездках. Особенно часто он бывал в подразделениях, которые непосредственно участвовали в военных действиях. Эйзенхауэр «получал во время таких поездок очень много полезной информации»[322]. Главнокомандующий лично вникал в рассмотрение жалоб солдат и на основании своих собственных впечатлений от инспекционных поездок издал приказ о том, чтобы при решении проблем снабжения и обеспечения отдыха военнослужащих было «равное отношение к офицерам и солдатам»[323].

Тяжелейшее испытание ждало союзников в Арденнах. Это было «несчастливое» место. Именно здесь в 1940 г. немцы совершили прорыв через расположение французских войск. Однако, по мнению Эйзенхауэра, ситуация в 1944 г. на этом участке фронта была совершенно иной. В 1940 г. немцы действовали в Арденнах с помощью мощных бронетанковых сил. Теперь Айк полагал, что у противника нет ни достаточного количества танков, ни горючего, чтобы провести здесь успешное наступление.

Со стороны главнокомандующего это было грубейшей ошибкой, за которую пришлось расплачиваться очень дорогой ценой. В декабре немецкое командование, перегруппировав свои силы, нанесло неожиданный и мощный удар.

Джон Эйзенхауэр вспоминал в своих мемуарах, что во время одной из первых инспекционных поездок с отцом его поразили огромные пробки на прифронтовых дорогах. Это было явным нарушением всех уставных положений: в случае налета авиации противника союзники понесли бы огромные потери. Обращаясь к отцу, Джон сказал: «Вы никогда бы не выбрались отсюда, если бы не имели превосходства в воздухе». Эйзенхауэр ответил кратко: «Если бы я не имел превосходства в воздухе, я бы никогда не был здесь»[324].

Гитлеровцы рассчитывали прорвать оборону англоамериканцев и, развивая наступление, выйти к морю. Наиболее дальновидные представители немецкого командования считали удар под Арденнами авантюрой. Ведь у немцев не было достаточного количества бензина, чтобы дойти от Арденн до Антверпена – главной базы снабжения союзников и конечной точки немецкого наступления.

Эти предостережения фюрером не были приняты во внимание. Гитлер считал, что после прорыва немцы захватят у противника склады горючего и используют его для дальнейшего развития наступления. Кое-кто в Берлине мечтал даже о втором Дюнкерке.

16 декабря 1944 г. немецкие бронетанковые части обрушили на американцев страшный удар. 24 немецкие дивизии быстро смяли американские части, откатившиеся в полном беспорядке. Это была катастрофа. И ответственность за нее полностью ложилась на Эйзенхауэра. Спустя неделю после начала немецкого наступления он составил меморандум, в котором взял на себя всю ответственность за прорыв фронта союзников в Арденнах[325].

Немецкое наступление развивалось успешно. И хотя немецкие войска не смогли захватить Антверпен, союзники вынуждены были отложить на два месяца свое наступление в направлении Рейна[326].

Эйзенхауэр имел в резерве всего четыре дивизии, оперируя которыми он сумел прикрыть наиболее опасные направления. Главнокомандующий правильно определил основное направление немецкого наступления после прорыва – город Бастонь, важный узел коммуникаций на пути к Антверпену. Сюда была спешно переброшена 101-я воздушно-десантная дивизия, получившая приказ удержать Бастонь любой ценой.

Не располагая необходимыми резервами, он бросил в бой штрафников, военнослужащих, осужденных за тяжкие военные преступления. Всем, кто пошел в бой, была обещана отмена приговора военного суда.

Главнокомандующий предложил солдатам-афроамериканцам, служившим в сегрегированных вспомогательных войсках, участвовать в ликвидации прорыва. Все черные участники боев в Арденнах должны были получить право служить в белых пехотных частях. Начальник штаба Эйзенхауэра Б. Смит воспротивился этому приказу, заявив, что он нарушает сегрегационные распоряжения военного министерства. Эйзенхауэр не рискнул пойти на конфликт с Вашингтоном и отменил свое решение.

В тревожные дни немецкого прорыва в Арденнах Черчилль обратился к Сталину с просьбой ускорить наступление на советско-германском фронте. Просьба была удовлетворена, и советские Вооруженные Силы начали наступательные операции 12 января, раньше намеченного срока. Это сыграло решающую роль в ликвидации последствий арденнской катастрофы. Германское командование в результате мощных ударов советских Вооруженных Сил вынуждено было перебросить с Западного фронта на Восточный 6-ю танковую армию СС, а затем еще 16 дивизий. В конце января фашистским войскам, находившимся в Арденнах и Вогезах, пришлось отойти на исходные позиции.

Выполнение обязательств – основа жизнеспособности любого военно-политического союза. В отличие от западных союзников Советское Верховное Главнокомандование было всегда верно своему союзническому долгу.

Тяжелое положение, в котором оказались союзники в результате наступления немцев в Арденнах, еще раз свидетельствовало о настоятельной необходимости теснейшей координации общих военных усилий в интересах быстрейшего разгрома врага. Советское Верховное Главнокомандование делало все возможное, чтобы обеспечить такую координацию.

Между тем «Гитлер начал перебрасывать свои войска с Западного фронта на Восточный, пока к концу марта 1945 г. против западных союзников осталось менее 30 немецких дивизий, в то время как русским противостояло более 150 дивизий»[327].

Арденны заставили союзников серьезно задуматься над дальнейшими перспективами развития военных действий в Европе. Американский посол в Москве Гарриман «предложил, чтобы Эйзенхауэр лично направился в Москву на переговоры». Обстоятельства не позволили Эйзенхауэру воспользоваться этим предложением, и в Москву был направлен английский главный маршал авиации Теддер. «Перед ним стояла настоятельная необходимость выяснить, была ли угроза задержки русского зимнего наступления, что облегчило бы давление немцев на Западе, являлись ли Арденны только первым из многих подобных наступлений немцев на Западе»[328].

Его миссия дала положительные результаты. Сталин заверил Теддера в том, что советское наступление приведет к облегчению положения союзников в Арденнах. «Сталин сказал, что немцы проявили больше решительности, чем здравого смысла, и что их наступление в Арденнах было ошибкой. И тем не менее он не считает, что война кончится раньше наступления лета. Встреча Теддера со Сталиным рассматривалась как один из наиболее плодотворных обменов мнениями между Западом и Россией за весь период войны. Прямые контакты военного специалиста со Сталиным оказались значительно более эффективными, чем бесчисленные дипломатические тонкости»[329].


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37