Герой по принуждению

      И снова поутру я проснулся в полном остервенении, так как в полутемном сарае ощутимо пахло духами, а я ничего не мог вспомнить из событий нынешней ночи. Это уже начинало потихоньку сводить меня с ума. Испытывать весь день по отношению к этой милой, юной девушке вполне отеческие чувства, по доброму радоваться, глядя на неё, и потом заниматься с ней ночью черт знает чем и ничего после этого не помнить, было для меня просто невероятным мучением.
      Выбравшись с такими невеселыми мыслями на свет божий, я застал вудменов за интересным занятием, они, от нечего делать, спустились к реке и затеяли бурную перебранку с кентаврами. Время от времени кто-нибудь из этой лихой четверки подбирал на берегу крупную гальку, вкладывал её в пращу и, как следует раскрутив метательный снаряд, запускал каменюкой в кентавров. Камень на излете не мог причинить особого вреда кентаврам, стоящим на обрыве, но они стояли так плотно, что иногда кому-нибудь из них попадало в лоб, что заставляло одних кентавров весело хохотать, а самого невезучего, со здоровенной шишкой на лбу, дико реветь от бешенства.
      Лауры нигде поблизости не было, ангела тоже и потому я направился к хижине, чтобы немного поболтать с магом о том, да о сем. Честно говоря, я очень хотел выведать у него какую-нибудь полезную информацию о всяческих магических трюках. Мага, как я припоминал вчерашнее знакомство, звали Антиноем, но я не был уверен, что это был тот самый древний грек, чей гипсовый бюст я неоднократно рисовал в изокружке пионерского дома.
      К моему полному огорчению, маг оказался очень замкнутым, настороженным и немногословным типом. Он, явно, не хотел со мной разговаривать, то ли из боязни санкций мага Альтиуса, то ли из собственной вредности. Как я не пытался разговорить его, почти на все вопросы я слышал лишь "Нет", да "Не знаю". Махнув рукой, я подарил магу банку пива, пластиковую ванночку сыра "Виола" и пакетик чипсов, чтобы ему было чем разнообразить свой стол и пошел прочь.
      Позвав вудменов, я попросил их поскорее оседлать коней и, заодно, разыскать Лауру, так как мне совсем не хотелось утомлять мага Антиноя, нашим присутствием. Девушка нашлась быстро, неподалеку протекал ручей и она купалась в нем, а вот Уриэль куда-то запропастился. Мне хотелось поскорее добраться до каньона, так как я стал примечать некоторые странности. Река мало-помалу мелела и это наводило меня на вполне определенные размышления.
      Когда, уже сидя в седле, я жевал здоровенный бутерброд с ветчиной, неразговорчивый маг-отшельник высунул на минуту нос из своей хижины протянул Лауре какой-то древний, потрепанный свиток. В хижине у мага я видел несколько десятков книг и хотел заглянуть хоть в одну из них, но старик сказал мне, что все тексты в них давно уже выцвели от старости. Мне маг категорически отказал, но девушке от чего-то не смог.
      Судя по тому, как из рук Лауры в руки мага перекочевал какой-то пузатенький, тряпичный сверток, я понял что этот свиток девушка выторговала у него за пузырь. История была, донельзя знакомой мне, и я только усмехнулся по поводу этого незатейливого бартера, надеясь на то, что свиток все же стоил бутылки отличного французского коньяка. Приказав всем ехать подальше от берега реки, я погнал Мальчика галопом. Кентавры дружно взревели и поскакали вслед за нами. Их на противоположном берегу собралось уже тысяч семь.
      Перебраться на нашу сторону кентавры никак не могли, даже если бы они доскакали до Красного холма и попытались бы перейти обмелевшую реку в брод, так как там околачивался Полифем и он, наверняка, еще не завтракал. По словам Осляби, Полифем был малый не дурак и после Одиссея он хорошо запомнил, что с людьми связываться отнюдь не безопасно. Так что одного выстрела из подствольника вполне должно хватить, чтобы объяснить ему всю глубину его заблуждений на счет зловредного мага-воителя, улизнувшего от кентавров.
      Лаура все время зло посматривала на небо и костерила ангела на нескольких европейских языках. Лично меня отсутствие Уриэля особенно не беспокоило, да к тому же он вскоре и сам вышел на связь и сообщил мне две новости и как всегда одна была хорошей, а другая не очень. Во-первых, Полифем перегородил каньон плотиной и теперь сидел на ней и поджидал нас, а во-вторых Уриэль до полусмерти напугал огромную стаю грифонов, обстреляв их из автомата. Грифоны, заночевавшие в кронах огромных деревьев Драконова леса, улетели восвояси, так и не вступив с нами в бой.
      Первая новость меня ничуть не расстроила, а относительно второй и так все было ясно. В конце концов именно с этой целью я и вооружил ангела современным стрелковым оружием. Вскоре прилетел и сам Уриэль. Ангел принялся рассказывать о том, какую трепку он задал грифонам и как они улепетывали от него. Лично меня больше интересовало то, сколько грифонов уложил ангел и сколько матерей будет сегодня оплакивать своих сыновей, но вскоре выяснилось, что грифоны вовсе не относятся к числу разумных обитателей Парадиза, хотя и являются чертовски сообразительными тварями. Но что самое главное, все они, как и вороны-гаруда, были практически бессмертны, хотя их и можно было ранить, и именно ранений на их долю сегодня выпало с избытком, хватит забот на несколько лет вперед.
      Между тем наше положение становилось все более серьезным, так как долина, по которой мы двигались к плотине, все время сужалась и вскоре мы скакали на расстоянии каких-либо трехсот метров от своих преследователей, которые мчались параллельным курсом высоко над нами. Кентавры, раз за разом пускали в нас стрелы и некоторые из них, уже вонзались в землю буквально в пяти-шести шагах. За пару километров до въезда в каньон нам пришлось подняться на довольно высокий холм и в тот момент, когда я вылетел на его вершину, несколько кентавров одновременно решились на самоубийственный поступок. Разогнавшись, он прыгнули с обрыва и приблизившись к нам, успели в полете выпустить по несколько стрел.
      Хлопуша, скакавший чуть позади меня, услышав треньканье тетив и пение стрел, подстегнул своего коня и закрыл меня собой, привстав на стременах. В парня попала всего лишь одна стрела, угодив ему в руку, но по тому, как вскрикнул молодой вудмен и как он упал на шею своего коня, я понял, что дело дрянь. Схватив его коня под уздцы, я проехал еще несколько метров и спешился. Хлопуша уже хрипел, а из его пасти шла пена. Ослябя, стал помогать мне спустить парня на землю, а Уриэль выпустил очередь над головами кентавров и всадил в откос несколько гранат.
      Оттащив вудмена за бугор, я немедленно выдернул простенькую, грубо сработанную стрелу из его предплечья. Наконечник стрелы был костяной и она едва смогла пробить рукав овчинной куртки парня, но он мне сразу не понравился, так как кость была какого-то странного, синеватого цвета и от наконечника неприятно попахивало. Передав стрелу Ослябе, я достал из седельной сумки аптечку и спросил вудмена:
      — Какой это яд, Ослябя?
      — Вестимо какой, змеиный, от гидры поганой… - Ответил мне вудмен испуганным голосом.
      — Ну, тогда все будет хорошо, Осля. - Успокоил я вудмена.
      В Лехиной аптечке имелось даже несколько упаковок антигюрзина, расфасованного в шприц-тюбики и, насколько я это помнил, этот антидот помогал не только от укуса гюрзы. Теперь все надежды братьев Виевичей были только на магию Зазеркалья, больше ничто не могло помочь этому парню, который мне нравился своей серьезностью и обстоятельностью. Хлопуша уже потерял сознание, но еще дышал и время от времени его тело сотрясалось от судорог.
      Срезав тесаком шерсть с его руки, я прорезал острием его крепкую шкуру, вколол вудмену дозу противозмеиной сыворотки и стал вырезать мясо в том месте, где вонзилась стрела. Магия Зазеркалья мгновенно оказала на него свое благотворное действие. Дыхание у Хлопуши сразу стало ровнее и он слабо застонал, а когда я влил в рану на руке зеленки, то и взвыл благим матом. Лаура опустилась возле вудмена на колени и когда он открыл глаза, поднесла ему под нос большую глиняную миску с нашим стандартным, бодрящим снадобьем.
      Хлопуша стал жадно лакать напиток, но был еще слишком слаб, чтобы взять миску в руки и Лаура терпеливо держала её возле его морды. Уриэль тем временем постреливал в сторону кентавров из подствольника, целясь ниже обрыва.
      Из тех же шести кентавров, которые отважились на самоубийственный прыжок в пропасть, пятеро попали на глубокое место, а шестой на мелководье и, похоже, этому парню крепко досталось. Двое его соплеменников помогали ему выбраться на берег, а остальные трое ускакали вниз по реке. Даже вудмены, не смотря на ранение их брата, настолько были поражены смелостью и отвагой кентавров, что не стали по ним стрелять.
      Послав Уриэля, предупредить кентавров, чтобы они поскорее выбирались из воды и поднимались повыше, я вскочил в седло. Хлопуша был еще слишком слаб для того, чтобы сидеть в седле самостоятельно, а потому братья просто привязали его к нему и мы пустились в дальнейший путь. Теперь Уриэль предупреждал каждый выход кентавров к обрыву стрельбой из подствольника и потому мы ехали под оглушительный грохот частых взрывов. Между двумя разрывами гранат, я услышал то, как Ослябя ласково воспитывал своего брата:
      — Эх, пентюх ты, пентюх… Нешто не мог отмахнуть стрелку-то? Учи вас, учи, бестолочей, одно вы дурнями остаетесь. Это же надо, так опозориться перед барином…
      Вскоре мы въехали в каньон и стали совсем недосягаемы для кентавров, которые, хотя и могли уже перейти реку в брод, так как она сильно обмелела, но все же не торопились этого делать. Да оно и было понятно, чего они опасались. За ночь трудолюбивый Полифем отгрохал плотину высотой почти в сотню метров и теперь отдыхал, сидя на ней, с огромной дубиной в руках, прямо возле того места, где как раз мы и должны были проехать. Судя по его виду, он здорово проголодался и не отказался бы от парочки, другой, кентавров на завтрак.
      Мы находились на высоком откосе и нам был хорошо виден и сам великан Полифем, в котором росту было метров под пятьдесят и его дубина, изготовленная из огромного ствола дуба, да и вся его плотина. Препятствие, ловко сооруженное для нас циклопом Полифемом, видимо, даже ему самому казалось непроходимым и он злорадно посмеивался, глядя на нас сверху вниз, таких мелких и беспомощных людишек. Уриэль, беззлобно поддел меня:
      — Ну, что, Михалыч, ты заставишь этого здоровенного парня самого разобрать плотину или разнесешь её в клочья? А может быть пошлешь меня поговорить с этим дуралеем?
      — Уриэль, давай оставим этого парня в покое. Он пока что нам не мешает, так зачем тогда нам с ним ссориться? - Миролюбиво ответил я ангелу.
      Примерно за полкилометра до плотины, вверх по стене поднималась высеченная в камне тропа, шириной метра четыре. Посмотрев вниз и прикинув, выдержит ли склон, на котором мы стояли, удар водяного вала, я решил что все обойдется и потому отважился на один маленький эксперимент с очень большими, можно сказать, бурными последствиями. Нацелившись кулаком на Полифема, я осветил широким, голубым лучом как его плотину, так и его самого.
      Циклоп стал моргать своим единственным глазом, не понимая, что это за свет и пока он не слез с плотины, я заставил исчезнуть его вместе с плотиной. Водяная стена дрогнула снизу доверху и в следующее мгновение помчалась вниз по каньону, словно скоростной экспресс, сметая все на своем пути и, грохоча, как товарняк, груженный пустыми бочками, слетевший под откос. Не хотел бы я оказаться на пути этого водного потока, помчавшегося в долину.
      Прикинув, что этому незадачливому гидростроителю, изрядно вспотевшему за ночь от тяжких трудов, не мешало бы немного охолонуться, я, не мешкая ни одной лишней секунды, вернул Полифема в реальный мир, но оставил плотину там, куда Магра Дарам Татис прятал целые горы всяческого райского мусора, который я, время от времени, выметал из Парадиз Ланда. Хотя вода уже и ринулась по руслу реки, ее уровень был еще очень высок. Бедный циклоп не успел даже вякнуть, как шлепнулся на задницу, вздымая тучи брызг.
      То, ради чего он так потел всю ночь, исчезло без следа и вода поволокла его вниз по реке. Взревев, словно гейзер, он бросил дубину и стал цепляться своими огромными ручищами за камни на берегу, а мы во весь голос расхохотались над бедным, глупым Полифемом, которого Одиссей так и не смог в глубокой древности научить уму разуму. Теперь Полифем, которого водный поток оторвал от спасительного валуна и потащил дальше, был нам совершенно не опасен.
      Наш дальнейший подъем проходил в спокойной обстановке. Сатиры, которые видели как я расправился с плотиной Полифема, так и не решились скатывать на наши головы огромные валуны и тому в немалой степени поспособствовали вороны-гаруда, которые с веселым карканьем и смехом кружили над нами. Когда Уриэль поднялся на плато, то он не нашел ни одного козлоногого партизана, все они удалились в лес и даже носу не высовывали. Маг Альтиус потерпел очередное фиаско. Возможно, это была далеко не последняя провокация, но она не возымела никакого действия.
      Подъем на плато занял у нас почти полдня и когда мы поднялись наверх, то нас там уже поджидала торжественная встреча. Вороны-гаруда все-таки смогли втолковать сатирам, что я никакое не чудовище, а даже наоборот, вполне приличный человек, хотя и великий маг-воитель. Однако, судя по тому, что эти козлоногие и рогатые эллины сразу же стали расспрашивать вудменов о магическом золотом напитке, я понял, что рекламу мне создавали вовсе не мои душевные качества. Сатиры даже пригласили нас в свою деревню, которая находилась всего в четырех с лишним десятках лигах от края плато.
      Гостеприимство этих жителей леса нам вовсе не помешало бы, так как у Хлопуши начался сильный жар и его, на мой взгляд, нужно было срочно уложить в постель. Для вудменов, которые обладали железным здоровьем, видеть то, что их брат тяжело страдает, было чем-то сверхъестественным. Они понимали, что Хлопуша не придуривается и потому были всерьез озабочены, если не напуганы. Каждый осторожный шаг магического коня причинял молодому вудмену страдания и даже три таблетки солпадеина не уняли боли, которая терзала его тело и потому мы были просто вынуждены ехать шагом.
      За всеми хлопотами вчерашнего и сегодняшнего дня, мне так и не удалось насладиться дивными пейзажами долины, через которую мы проехали и величественного каньона, по стене которого мы поднимались и лишь теперь, выбравшись на плато, я смог немного осмотреться. Пейзаж был чудо как хорош, но самой главной его приметой были титанические размеры. Абсолютно все на этом плато было очень большим, - и вертикальная стена из желто-оранжевого песчаника, и лес, который рос километрах в трех от его края, и нежно-салатного цвета плети ежевики, росшей среди ярко-зеленой, высокой травы.
      Ежевика поразила меня особо, так как, в отличие от земной, обыкновенной ежевики, эта была похожа на толстые зеленые канаты, усыпанные острейшими крючьями, длиной в добрых тридцать сантиметров. Даже вудмены, посматривая на эти колючки, со смехом говорили мне, что из этих зарослей не смог бы выбраться и их стриженный папаша. Вкупе с большими кучами здоровенных камней, сложенных вдоль отвесной стены, которые были принесены туда издалека, все говорило о том, что сатиры побаиваются каких-то непрошенных гостей, которые могут пожаловать к ним снизу.
      Сатиры использовали побеги ежевики, как малозаметные заграждения, выкладывая их поперек тропы, но, встречая нас, они эти дьявольские колючки убрали. Правда после того как мы проезжали по тропе, сатиры, орудовавшие длинными шестами с крючьями на концах, вновь восстанавливали эти дьявольские заграждения. Были ли на тропе еще какие-нибудь сюрпризы, я не заметил, но, поскольку, сатиры взяли наших коней под уздцы и аккуратно вели их по извилистой тропе, то, скорее всего, были и это лишний раз говорило мне о том, что посещение Драконова леса было предприятием далеко не таким безопасным, как об этом заявляла мне Лаура.
      Драконов лес надвигался на нас огромной, величественной красно-коричневой стеной и вполне оправдывал свое название. Деревья в нем, а это, как мне показалось, были гигантские секвойи, имели в высоту метров по четыреста, не меньше. Стволы секвой имели в поперечнике метров по сорок и местами стояли друг к другу, чуть ли не вплотную. Их кора походила на гигантскую чешую и, видимо, поэтому лес и был назван Драконовым. Подъезжая к лесу, мы невольно притихли перед его величием. Уриэль шепотом сказал мне, что этому лесу уже сто тысяч лет и что за все эти годы ни одно дерево не упало от старости и не было срублено небожителями.
      Въезжая в лес, я невольно перекрестился и это было моментально замечено сатирами, которые оживленно залопотали по-эллински, указывая на меня. Некоторые из сатиров так же как и, я перекрестили свои рогатые лбы двумя перстами. Они стали показывать мне маленькие, костяные крестики, висящие на шнурках у них на шее. Тогда и я, выпростал из под рубахи свой бронзовый, потертый нательный крест на простенькой мельхиоровой цепочке и продемонстрировал им, что я действительно не какой-то там нехристь. Вид моего крестика, отчего-то, привел сатиров в восторг, а один из них даже отважился подойти ко мне и робко спросил по-русски:
      — Милорд, скажи нам, ты и правда наш брат во Христе?
      Стараясь не рассмеяться, я ответил ему:
      — Разумеется, друг мой, хотя по, правде говоря, в храме я не был уже больше года. Разве тебя это удивляет?
      Сатир, которого звали Фемистокл, стал путано объяснять мне, что некий человек, который посетил их деревню три дня назад, предупредил их, что, возможно, в Драконов лес вскоре пожалует черный маг, который люто ненавидит Иисуса Христа и непременно сожжет их храм. Еще от меня ждали того, что я изнасилую всех женщин в их деревне, а их самих сожгу адским огнем, как сжег трех стражей мага Альтиуса. Тут уж мне ничего не осталось поделать, как развести руками.
      Ури немедленно поведал сатирам о том, как я спас его от гибели, отважно вступив в схватку с тремя огромными крылатыми дьяволами, созданными магом Альтиусом в незапамятные времена для того, чтобы наводить ужас на людей Зазеркалья и которым было поручено держать взаперти последних драконов Парадиз Ланда. Заодно он объяснил сатирам и то, что адское пламя было вызвано как раз именно тем, что это сам маг Альтиус сам сотворил крылатых дьяволов такими горячими и вспыльчивыми парнями.
      Рассказ ангела, был подтвержден Лаурой и это привело сатиров в такое сильное возбуждение, что они принялись неистово и очень громко орать на древнегреческом, потрясая при этом кулаками. Уриэль, ехавший впереди меня, обернулся и со смехом поинтересовался у меня:
      — Михалыч, тебе перевести о чем они говорят или ты и так все понял?
      Перевод был излишним. Мне и так было ясно, что сатиры во всю поносят старого интригана, мага Альтиуса. Когда же сатиры успокоились, Фемистокл вновь подбежал ко мне и поинтересовался, истинно ли я верую во Христа. Мне ничего не оставалось, как прочитать Отче наш, единственную молитву которую я знал от начала до конца. Этого, да еще нескольких крестных знамений, вполне хватило для того, чтобы сатиры были полностью расположены ко мне и моим друзьям.
      Даже к ангелу, который посмеивался и над моей молитвой и над двуперстовым крестным знамением, они теперь относились очень радушно и стали предлагать нам всем свежие фрукты, козий сыр и какой-то освежающий напиток, налитый в баклажки сделанные из тыквы. До этого хмурые и мрачные, они развеселились и стали наперебой обещать нам самый роскошный пир, который они устроят для нас по прибытии в Микены. Им очень понравилось то, что мы утерли нос кентаврам и с таким шумом искупали Полифема.
      Для меня же было очень занимательным событием обнаружить в Парадиз Ланде существ, которые оказались христианами, ведь даже Лаура и та, подобно Уриэлю, не считала обоих Создателей божественными существами и верила только в высшую сущность Бога, что, практически, делала её, как и ангела, хотя и прелестной, но все же атеисткой. Вудмены те вообще и поныне считали себя слугами Перуна, хотя тот не показывался никому на глаза добрых полторы тысячи лет. Они, насколько я успел это заметить, вообще не упоминали имени бога и, похоже, не отличались какой-либо особой религиозностью и потому мне было очень удивительно встретиться с самыми настоящими христианами.
      Кентавров я видел издали и почти не смог их разглядеть толком, зато сатиров успел хорошенько рассмотреть. До пояса это были самые обыкновенные, крепко сколоченные, мускулистые парни со смуглой, лоснящейся кожей и волосатой грудью. Среди них были блондины, брюнеты и шатены с карими, зелеными и голубыми глазами и единственное, что роднило все прически, так это их поголовная кудрявость.
      Выше лба из кудрей, торчали рожки различного размера, точь-в-точь похожие на козьи. От пояса конечности сатиров поросли длинной, шелковистой шерстью, но хвостов у них как раз и не было. Ноги у сатиров были, по-моему, человеческие и на козлиные их делали похожими большие раздвоенные, черные копыта, в которые превратились их пальцы. Представив себе то, как сатир наносит удар таким копытом по своему врагу, я невольно поежился, так как росту в них было ничуть не меньше, чем во мне самом, а некоторые из этих ребят и вообще вымахали под два метра ростом.
      Сатиров никак нельзя было назвать безобидными, поскольку у каждого через плечо висел цилиндрический, плетеный из тонких, золотистых прутиков, колчан с пучком оперенных стрелок, к которому прикреплялась ремешками, метровой длины духовая трубка. Стрелы сатиров, как и стрелы кентавров, тоже были отравлены. Помимо этого оружия у многих сатиров имелись длинные ножи и боевые топорики, выкованные из отличной стали. Одежды на сатирах не было, но талию каждого стягивал широкий пояс толстой кожи, окрашенной в яркие цвета и роскошно украшенный серебром и бисером. Пряжки поясов были большие, овальные и все как одна представляли из себя образцы высокого ювелирного искусства.
      Помимо колчанов и поясов, у каждого сатира имелась еще и большая кожаная сумка, которая так же носилась на широком ремне через плечо и, подобно поясу, тоже была богато украшена. Похоже, что эти жители леса придавали своему внешнему виду очень большое значение. На шее, помимо костяного крестика, они носили красивые ожерелья из небольших, ярких цветных раковин, а их сильные, мускулистые тела были умащены маслом и тонкими благовониями, волосы многих сатиров, явно, были завиты и напомажены, а их мохнатые штаны аккуратно расчесаны.
      Даже за копытами они тщательно ухаживали и у многих они были обрамлены фигурными накладками из латуни и бронзы. От этих лесных франтов, в отличие от вудменов раннего периода, приятно пахло мускусом и по тому, как трепетали ноздри Лауры, я понял, что этот запах очень приятен женщинам. Сатиры полностью оправдывали все древние мифы, в которых их изображали, как мужиков, весьма падких до женского пола. Правда, я не ожидал того, что они сразу же начнут бросать такие страстные взгляды на Лауру и уже собрался было высказаться по этому поводу, когда эта бойкая девица сама что-то выкрикнула по-гречески и лица сатиров сразу стали кислыми и унылыми, а Уриэль и вудмены громко расхохотались.
      В лесу было не так темно, как я того ожидал. В первый момент, когда мы только въехали в лес через узкий проход, лежащий меж двух огромных стволов, яркий солнечный свет померк и мы вступили в таинственный полумрак леса, но стоило нам проехать по плотно утрамбованной копытами сатиров тропе метров семьсот, стало значительно светлее. Воздух вокруг нас казался осязаемым из-за характерного, зеленого свечения. В глубоких тенях он сгущался до изумрудного и вспыхивал длинными, золотисто светящимися стрелами солнечных лучей, проникающих в лес из под темного купола.
      Драконов лес просто поражал мое воображение своим величием. Это был не просто обычный лес-великан, а какой-то лес-планета, лес-галактика. По обе стороны от тропы росли высокие кусты папоротников, под которыми мог укрыться пеший человек. С высоты мне было хорошо видно то, что они покрывают землю сплошным, светло-зеленым ковром. Сама же земля под папоротниками была покрыта полуметровым слоем темно-зеленого, мягкого мха. От папоротников приятно пахло и этот запах чем-то напоминал запах свежих огурцов.
      Некоторые из сатиров уже успели срезать по паре сочных молодых побегов и Фемистокл, который шел рядом со мной, увидев, что я обратил внимание на это лакомство, тут же шагнул в заросли и вскоре вернулся на тропу с пучком молодых, покрытых пушистыми волосками побегов. Ловко очистив несколько побегов от пушистой кожуры он протянул их мне и с улыбкой сказал:
      — В салате, приправленном оливковым маслом они гораздо вкуснее, милорд, но и в таком виде их тоже можно есть.
      Поблагодарив эллина я откусил от сочного, похожего на спаржу, побега папоротника и захрумтел им не хуже Мальчика. На вкус молодой папоротник был похож на кочерыжку капусты пополам с малосольным огурчиком и действительно был бы хорош в любом салате. За те несколько дней, что я находился в Парадиз Ланде, мне еще ни разу не удавалось попробовать каких-нибудь овощей и фруктов и поэтому угощения, предложенные сатирами, мне понравились.
      До этого я уже попробовал плоды, похожие на крупную сливу, имеющие вкус земляники, и плоды, похожие по вкусу на помесь яблока и груши, но имеющие форму загнутых, темно-красных перцев. И то и другое я слопал с большим удовольствием, а теперь отведал еще и нового угощения. Фемистокл угощал меня еще и прохладным, кисловатым на вкус напитком со слабым запахом мандарина, но он меня особенно не впечатлил, хотя, возможно, что в жаркий день, пить его было бы очень приятно.
      Мой новый приятель сообщил мне, что в деревне нас ждет куда более вкусное угощение, так как сатиры являлись не только умелыми охотниками, но еще земледельцами и скотоводами. Он с увлечением рассказывал мне о своих плантациях разнообразных овощей и большом стаде коз, которые давали прекрасное молоко, но в конце концов не выдержал и поинтересовался, что же это за удивительный золотой напиток принес я из Зазеркалья в Парадиз Ланд.
      По моей просьбе Лаура достала из седельной сумки фигурную бутылочку "Мартеля", стальную стопку и Фемистоклу удалось первому в Микенах продегустировать отличный французский коньяк. После первого же глотка его физиономия преобразилась. Глаза сатира широко округлились и он с огромным удовольствием выпил этот крепкий напиток. Как я уже успел убедиться, трезвенниками в Парадиз Ланде даже и не пахло, но вот с выпивкой там, явно, было туго.
      Тому было свое объяснение. В пространстве этого мира, пронизанном божественной эманацией, соки и отвары не сбраживались, а потому производства пива, вина и прочих крепких напитков, было привилегией лишь некоторых магов, у которых имелись редкие образцы этой продукции, доставленной некогда из Зазеркалья. Вполне понятно, что маги, имевшие у себя образцы спиртных напитков, старались назначать за них очень высокую цену и не производили товара больше, чем им того требовалось для поддержания высокого спроса на свою продукцию.
      По меркам Парадиз Ланда, благодаря Лехе, я в настоящий момент обладал самым роскошным ассортиментом спиртных напитков, так как имел в своем запасе дюжину отменных сортов коньяка, четыре сорта текилы, девять сортов виски, семь отличных сортов водки, все виды мартини, с полдюжины сортов дорогих вина, несколько сортов отличного пива и еще несколько сортов других, куда более экзотичных напитков. То, что я сделал свои продовольственные запасы неисчерпаемыми, позволяло мне открыть шикарный ресторан и грести деньгу лопатой. Когда же я сказал Фемистоклу, что по приходу в деревню выставлю всему лесному поселению выпивку, сатиры и вовсе повеселели.
      После того, как я доказал сатирам свою мирную сущность и приверженность их верованиям, между нашим маленьким отрядом и этими парнями установились вполне приятельские отношения. Сатиры, видя то, как мучается в седле Хлопуша, быстро сделали носилки из своих длинных шестов и понесли на них бедного вудмена. Они были поражены тем, что мне удалось спасти этому парню жизнь, так как, по их словам, от яда тех змей, с которыми никогда не расставались гидры, не было никакого спасения. Любое существо, будь то ангел, маг, магическое создание, человек или зверь, умирали от этого яда, максимум через полчаса.
      То, что Хлопуша остался жив и сатиры, и его братья просто сочли чудом, но то, что молодого вудмена била крупная дрожь и у него поднялась температура, они никак не могли объяснить, поскольку никогда не сталкивались с подобными случаями. Сатиры были возмущены тем, что кентавры применили против нас такое оружие, хотя и сами были вооружены отравленными стрелами. То, что они пытались доказать нам, будто они используют ядовитые стрелы только на охоте, вызывало у меня лишь улыбку, а то, что сатиры так громко сетовали, что мы не перебили кентавров всех до одного, насторожило.
      Все объяснилось достаточно просто, кентавры, оказывается, были не прочь умыкнуть у сатиров их женщин, а это никак не располагало обитателей Драконова леса к дружбе с обитателями степей и это напомнило мне старую истину о готовности каждого мужчины поделиться с другом последним куском хлеба, но только не своей подругой. Видимо, только на этом стоит мир и ничто не может мужчин заставить изменить своим привычкам. Чувство собственника особенно сильно проявляется при наличии у тебя подруги, даже при том условии, что в Парадизе почти не существовало института брака и небожители редко совершали бракосочетания.
      Тропа петляла среди огромных стволов деревьев, которые росли друг от друга на гораздо большем удалении, чем на опушке леса. Мы ехали под уклон и вскоре выехали на самую настоящую дорогу, которая не была отмечена на карте мага Альтиуса, хотя на ней и был показан чуть ли не каждый камень. Вот и верь после этого райским картографам.
      По словам Фемистокла, до города Микены, так сатиры называли свое поселение, которое по мнению Осляби, уже бывавшего здесь, было просто большой деревней, оставалось не более пятнадцати лиг пути. Вдоль этой дороги частенько попадались следы деятельности сатиров, то деревянный крест, поставленный по какому-то торжественному случаю, если судить по тому, что он был украшен свежими гирляндами цветов, то мастерски каптированный родник, вода из которого стекала в каменное корыто.
      Изредка попадались странные, диковинные, абстрактные конструкции, сложенные из огромных, позеленевших от лесной сырости костей. Судя по внешнему виду костей, они принадлежали каким-то громадным животным, возможно что и каким-то драконам. Один раз меня поверг в изумление огромный череп, величиной с ангар, в глазницу которого, я смог бы въехать верхом на Мальчике и даже не пригибать при этом головы. Судя по тому, что обе глазницы этого древнего монстра были выстелены сухой травой, череп частенько использовали для каких-то особых целей, скорее всего интимных.