Задумка Веретенщика

Ирина Волкова-Китаина

Задумка веретёнщика

I

Николай Николаевич выпил рюмку коньяка и не почувствовал ни запаха его, ни вкуса. Такого с ним раньше не случалось. Он сидел в кафе на открытом воздухе, предпочитая простор и летнюю свежесть ресторанным залам. Однако сейчас он не замечал ни обновлённой и, словно, только что вымытой Малой Конюшенной, где кафе находилось, ни рядом с ним Невского, бывать на котором любил, а воздуха ему не хватало. В этот момент Николай Николаевич понял, что обсчитался при разделе прибыли со своим компаньоном.

С Семёном Петровичем Пустовойтенко он занимался бизнесом меньше года, но уже жил при деньгах, обрёл при своём высоком росте приятную вальяжность и не раз благодарил судьбу за тот день – последнее в тысячелетии двадцатое сентября, когда она втолкнула его в тесную кабину лифта, куда вошел и Семен Петрович.

Этот бывший подчиненный его отца, о каких раньше говорили – «простой работяга», ремонтировавший на фабрике веретенные машины и, бывало, чинивший на глазах Николая Николаевича, ещё мальчика, его маме то «Зингер», то похожую на игрушечную мельницу кофемолку, стал последнее время напоминать ему Сократа. Правда, в то двадцатое сентября, когда Семён Петрович был в красной молодёжной ветровке и кепочке, скрывшей сократовскую лысину, Николай Николаевич принял его со спины за парня, и лишь когда он обернулся, узнал его и сразу ощутил важность того момента.

– Семён Петрович! – радостно воскликнул он. – Не узнал вас! Богатым будете!

Пустовойтенко засмеялся.

– Твои бы слова, Коля, да боженьке в ушки. Знаешь, чем я теперь занимаюсь?! Ну, не оглядывай ты на мне эти обноски! Жена подвернет рукава. Штанины укоротит. Будет тип-топ! Компаньон от своего внука дал. Я взял!

Николай Николаевич нажал кнопку этажа Семёна Петровича и, пока ехал до его третьего, потом вместе с ним до своего последнего и снова к нему на третий, узнал, что Семен Петрович с его фэзэушным образованием издает энциклопедию!

– Имею валютный банковский счет, – похвастался Семён Петрович, – всё как следует! И компаньон есть! Журналист Циркулев! Ты должен был читать его. Отец фабричную газету домой приносил!

Фамилию Циркулев, принимая её за псевдоним, Николай Николаевич встречал в фабричной газете и, сейчас вспомнив, что недавно видел Семёна Петровича с худым длинноногим стариком, действительно, похожим на циркуль, понял: «Значит, он шёл с этим журналистом!»

– Посмотри, что еще у меня! – Пустовойтенко чикнул вдоль груди молнией ветровки и достал из-за пазухи обложку книги.

Николай Николаевич прочел на тёмно-зелёном кожзаменителе заблестевшие золотом буквы:

«ТРИУМФАТОРЫ МИРА»

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

Пустовойтенко раскрыл обложку:

– Тут, Коля, будут «великие из великих», начиная от самого Ноя!

Внутри оказалась фотография, увенчанного лавровым венком, мужчины с лицом римского патриция, но в современном малиновом пиджаке и при галстуке.

– Кто это?! – полюбопытствовал Николай Николаевич.

– Первый лавроносец! – пояснил Пустовойтенко. – Перевел на нашу энциклопедию две тысячи долларов! Про него тоже будем печатать!

Николай Николаевич взмолился:

– Семён Петрович, а нет ли и мне у вас работы?

С тех пор он занимался «лавроносцами»: ездил по городам, демонстрировал обложку энциклопедии, где любой всего за две тысячи долларов мог оказаться на одних страницах с Хаммурапи, Львом Толстым, Эйнштейном, Гагариным. Как представитель энциклопедии, получал автобиографии от лавроносцев, собственноручно надевал им на головы венок из нейлонового плюща и лавра, когда они фотографировались на память, принимал у них квитанции об оплате, но никогда не интересовался, сколько собирается на энциклопедию денег. И вот теперь у него пробудился к этим деньгам интерес.

Часа два назад он зашел уже с дорожной сумкой попрощаться перед очередной командировкой с Семёном Петровичем и его супругой.

– Давай, Коля, сюда! Я у компьютера! Предисловие заканчиваю, – закричал тот из комнаты. – Новость у нас! Энциклопедия собрана! Печататься будем. Циркулев только что тут был. Последнюю твою партию лавроносцев, сказал, обработает – и в типографию. Ждут нас там! Как школьников, первого сентября! Договорился наш грамотей! У него связи! Так что, баста! Отмотался ты по городам и весям!

Проходя на середину так называемой большой комнаты, Николай Николаевич признался:

– Да я бы ещё поездил…

– Поезжай в Америку! Детей своих навестишь. Себя им покажешь! – не оглядываясь на него, посоветовал Пустовойтенко. – И пусть твоя бывшая свою репу почешет: надо ли было драть когти из такого-то города, да от мужика с такими деньгами?! Коля, ведь какие перспективы у нас! Отпечатаемся! Разошлём тираж лавроносцам. Все «бабки», что останутся, – наши! Знаешь, их сколько?!

Николай Николаевич повеселел, хотел спросить, какая сумма ему причитается. Но тут, услышав разговор о деньгах, в комнату вошла глуховатая Нина Николаевна.

То, что эта, почти на голову выше Семёна Петровича, женщина – его жена, Николай Николаевич узнал, когда лет пять назад продал лучшую в кооперативе родительскую квартиру и переселился в подъезд Семёна Петровича. Но когда позволил его жене обращаться с собой, как с провинившимся школьником, не заметил.

– Счастливый венок я сплела! – напомнила она ему и заодно своему супругу о своём участии в бизнесе. – Но вы даже спасибо мне не сказали! Хороши! Я от Александра Циркулева только сегодня узнала: Коля увенчал моим венком две тыщи лавроносцев!

Николай Николаевич ахнул про себя: «Две тыщи!!!»

Сразу умножил их ещё на две тысячи долларов, в спешке упустил один ноль, но произнес с восторгом:

– Четыреста тысяч долларов! Семен Петрович! Я больше ста получу!

– Ну, математик! Ха-ха! – захохотал Пустовойтенко, отъезжая в крутящемся кресле от компьютера. – Где тебя, Коля, хха-ха, учили деньги считать?! Мы вот, с Нюськой заканчивали разные институты не как ты, подготовительные курсы. У нас ФЗУ да фабрика! А считаем лучше… Нюсь, так?

Нина Николаевна всю жизнь вела строгий учёт каждой копейке, но умножение двух тысяч долларов на две тысячи «лавроносцев» выдало в её голове такой же, как у Николая Николаевича, результат.

– Нет, Семен! Он лучше нас считает! – язвительно возразила она. – Как же это, Коля, у тебя получилось? Ты в школе проходил арифметику?!

– Проходил!

– Тогда посчитай, сколько тебе уже выдано по тыще-то в месяц?! Прибавь, сколько на само дело уходит?! И не отмахивайся у меня! Пользуешься, что мы с отцом работали. На всем готовом сидишь! Энциклопедию пишет Александр Циркулев! Рекламы по городам к твоему приезду рассылает тоже он! А Семён?! Мало, что всё задумал, что из-за предисловия у компьютера дни и ночи, так ради тебя он ещё платит психам!

«Психами» для удобства произношения Нина Николаевна называла психологов – Анатолия и его брата Сашу, ездивших по разным городам с краткими психологическими курсами и за согласованную с Пустовойтенко плату, плюс по одной статье о себе в энциклопедии, готовивших в неё лавроносцев.

– Катаешься в купейных вагонах, – определила она работу Николая Николаевича, – обложечкой да венком моим помахиваешь! И хочешь к зарплате ещё больше ста тыщ!

Семён Петрович опять рассмеялся.

– Ладно вам… – пробурчал Николай Николаевич. – Понял. Я про расходы забыл…

Пустовойтенко рассмеялся заливистей.

Осмеянный им Николай Николаевич ощутил себя настолько «большой фигурой, да дурой», что захотел принять душ. Вернулся с чемоданом домой, а там решил поменять и наряд, и выбирал его долго. Повышенное внимание к костюму у него появилось из-за обязанности бывать на публике, и, к тому же, за время работы с лавроносцами у него образовался солидный гардероб.

В кафе в новом костюме – белые брюки, свободный синий пиджак – он сошел бы за «светского льва», если бы не выглядел для наряда «с иголочки» таким озабоченным. «Последний раз еду…» – сожалел он и не мог понять, какими же «бабками» хвалился Семён Петрович? В расчетах получалось не так уж и много.

Официантка подала заказ. Продолжая подсчитывать доходы, Николай Николаевич налил себе первый полтинничек и только пригубил, как с внезапностью шаровой молнии ему в голову влетел утерянный ноль!

Николай Николаевич бездарно осушил рюмку. Тут же решил звонить Пустовойтенко, и на тебе, забыл телефон в оставленном дома пиджаке, в досаде опустошил вторую рюмку! Третью! Ощущения от коньяка, вернее, отсутствие их повторилось. «Дела…» – произнес он озадаченно и снова попытался перемножить лавроносцев на доллары. В голове, как будто, что-то задвигалось.

С детства Николай Николаевич слышал, что в головах у людей есть извилины, которыми они шевелят, и шарики, которых им не хватает, а сейчас убедился, как это верно подмечено! Ноль, будто шарик, покатился по извилинам мозга, и они все зашевелились. Николай Николаевич подал официантке условный знак. Тотчас на столе появился новый графинчик. Потом они сменялись один за другим. Николай Николаевич упорно производил в уме вычисления, одновременно стараясь поймать вкус коньяка, как воду пил водку, ещё что-то сухое и, наконец, крикнул официантке:

– Шампанского!

Ноль по извилинам забегал быстрее.

– Стоя-я-ть! – дал ему приказ Николай Николаевич.

К тому моменту он уже вычислял вслух. Ноль встал.

Николай Николаевич легко пересчитал все ноли, остолбенел от полученной суммы, вычислил в ней свою долю и взглянул на мир глазами богатого человека!

Ему показалось, что всё вокруг стало ярче и ближе к нему: и колоннада Казанского собора, и победоносные полководцы. Он захотел уточнить, где Барклай, где Кутузов, оглянулся, у кого бы это спросить, и увидел на другой стороне Малой Конюшенной женские волосы, выкрашенные красными и желтыми поперечными полосами. Обладательница их сразу отвлекла его внимание от полководцев.

Женщина сидела за столиком с афишами, чуть отступив от проспекта, чтобы не мешать потоку толпы и, в то же время, не быть незамеченной.

Возле неё вертелся странный старичок маленького роста. Она держала его за руку, вытирая носовым платком его футболку. Он вырывался, смеялся, размахивал стаканчиком мороженого. Николай Николаевич решил: как только старичок исчезнет, он подойдет к огненноволосой красавице, и попросил счет.

Когда в поле зрения распространительницы билетов попал импозантный мужчина, кативший перед собой дорожную сумку, которой он нечаянно толкнул столик с афишами, она решила, что спешит купить билет. А поскольку еще можно было пешком дойти и до Музкомедии, и в Малый оперный, пошутила:

– Вот и сам Топтыгин торопится в театр!

– К вам он торопится! – подхватил её шутку Николай Николаевич. – Ослепили вы Топтыгина! Столик вам чуть не сломал! Не сердитесь. Я долго бродил по Сибири, жил в берлоге, сидел в клетке в Тамбовском лесу и женщин такой смелой внешности никогда не встречал. Скажите скорее, как вас зовут?

Польщённая его комплиментом, она ответила довольно игриво:

– Моего имени вы тоже не встречали! У меня несовременное имя. Глафира. Некоторые зовут Фира.

Николай Николаевич сосредоточился, как же ему представиться: Николай или просто Коля, но, вспомнив куда более важное сейчас обстоятельство, выпалил:

– Фира! Я заработал четыре миллиона долларов! Меньше чем за год! Честно! Когда начинали дело, компаньон говорил, хоть бы в старости узнать, что такое свой бизнес, да к пенсии подработать. Представляешь?!

Распространительница усмехнулась.

– Чего ж не представить? Компаньон к пенсии подработал, а вас в клетку!

– В какую клетку?! – Николай Николаевич не понял. Он потерял нить разговора.

Распространительница билетов посмотрела на него снисходительно, нашла забавной его прическу с челкой, округляющей простоватое лицо, и, не заметив, что он пьян, приступила к своей работе.

– Не желаете прямо сейчас отправиться в оперетту?

– Вы сама – оперетта! – нашелся Николай Николаевич с новым комплиментом. – Небудничная женщина! Золотая жила для любого антрепренёра! Одно ваше слово, и я за полгода… нет! За три месяца возведу вас на вершину славы! О вас в энциклопедии будут писать! Хотите?

Глафира изумилась:

– Разве такое возможно?!

– С моей помощью – да! Знаете, кто я? Позвольте представиться…

С этими словами Николай Николаевич достал из кармана свою визитную карточку и положил на столик с афишами.

Глафира прочла: «Николай Николаевич Шляпин. Председатель отборочного жюри энциклопедии «Триумфаторы мира».

– А это… прямой мне на энциклопедию, – Шляпин ткнул пальцем в напечатанный внизу визитки номер домашнего телефона Пустовойтенко и от волнения выдохнул на Глафиру весь букет только что употреблённых напитков.

Глафира отпрянула от «аромата». Двумя пальцами она взяла его визитку и протянула её ему, словно мерзкое насекомое.

– Заберите. Мне это не нужно. Не закрывайте афиши. Идите, протрезвитесь!

Шляпин заметно покачнулся. И тут к Глафире, виляя бёдрами, подошла женщина, щуплая, пегая, местами брюнетка, местами не поймешь, какая, но форсу! Нос к верху. Николай Николаевич удивился: откуда у такой женщины такой форс?

– Ну, как я? Похудела? – спросила она, поглядев на него.

– Я впервые вас вижу, – ответил он, но Глафира с радостным возгласом: – «Люська!» – поднялась к ней с объятьями.

Перед Шляпиным замелькали обнаженные женские руки. Четыре… шесть…! Он насчитал и восемь, и только догадался, что у него двоится в глазах, как Глафира и пегая вчетвером поплыли от него в сторону Невского. А Невский вместе с пешеходами стал опрокидываться на него.

– Девочки! – успел крикнуть он. – Падаю! Помогите!

Очнулся он, сидя за столиком распространительницы билетов. Она про кого-то говорила.

– … скрывался от следствия, бродил по Сибири, жил в берлоге!

«Бедняга!» – подумал Николай Николаевич, не имея сил оторвать от стола голову.

– За что он сидел? – резко прозвучал над ним другой голос.

– Компаньон подставил. Меньше чем за год накрутили четыре миллиона долларов!

Шляпин вспомнил про свой миллион и насторожился.

– Ну, лопоухая Фирка! – опять прозвучал не её голос. – На «Скорой» хотела отправить сибирского богатыря! Часто к твоим ногам миллионеры падают?! Как была лопоухая, так и осталась! Один раз пролопоушила! Ну, молодая была! А теперь-то! Опять упустить?! Глянь, какие на нём тряпки после тюрьмы! – Голос зазвучал ласковей. – На пиджаке пуговички золоченые! На кармашке буковки. Я видела, парчой вышито: «Club». Фирка! На нём клубный пиджак! Он – член элитного клуба! Человек солидный! Мне он нравится! Он даже похож на Федора Шаляпина!

Глафира хмыкнула.

– Только не поет.

– Пою… – подал голос Шляпин.

– Так вы певец! – голос над головой Шляпина повеселел. – Фирочка! Певцы у нас разве не сидели? Ну-ка, вспомни, ты про всех знаешь!

– Петя Лещенко! – задумчиво произнесла Глафира. – Печковский! О господи! Сережа, Юра, Дин Рид! Многие!

– Ну вот, и этот! А тут что? Он тебе дал?..

Шляпин увидел, как юркая рука выхватила у него из-под носа его визитку, поднял голову, увидел и вспомнил пегую Люську.

– Ого! – вскрикнула она, взглянув на визитку. – Председатель жюри! Председателей мы не упускаем! А ну! – снова перейдя на резкий тон, Люська ткнула Шляпина пальцем в грудь. – Отвечай, председатель! Только правду! Женатый?!

Охнув, Николай Николаевич вспомнил своих жен. Первая увезла его детей в Америку, и он постыдно подписал на это согласие, потому что не подписать было постыдней. Вторая перед самым разводом коварно обменяла его родительскую квартиру на маленькую двухкомнатную и большую комнату в ней продала. Теперь Николая Николаевича его новоявленные соседки, сестры-старушки, называли подселенцем.

– Н-нет, н-нет! Холостой… – простонал он.

– Отлично! – оценила Люська положение Шляпина и скомандовала подруге: – Держи, Фирка, его тут на стуле. Пойду, поймаю машину. Я к себе его заберу!

– Н-не поеду… – заартачился Николай Николаевич.

Он вырывался из рук, цеплялся за столик Глафиры, порвал афишу, упирался двумя ногами в колеса, когда его сажали в машину, и, в конце концов, поехав неизвестно куда, барабанил кулаками по спинке кресла водителя, пока тот не пригрозил:

– Не бузи, папаша! Высажу!

– У Московского вокзала, пожалуйста! – попросил Николай Николаевич, вспомнив о командировке, и отключился.

II

Желание написать предисловие к энциклопедии от своего имени родилось у Пустовойтенко, когда Циркулев читал ему и Шляпину о знаменитостях с фамилиями на букву «П». Случилось это в какой-то день Масленицы. Семён Петрович, предвкушая блины и прочее к ним, пребывал в прекрасном расположении духа. После артиста Пуговкина он готовился услышать о себе и своих веретённых машинах, по которым частенько скучал. Но Циркулев, закончив о Михаиле Пуговкине, перекинул пачку соединённых скрепкой листов с биографиями лавроносцев (их он на таких чтениях пропускал) и перешел к другой известной личности, Николаю Ивановичу Путилову. Пустовойтенко, озадаченный тем, что его пропустили, слушал про знаменитого промышленника одним ухом и прогонял в уме алфавит.

Циркулев за почти полвека в фабричной газете никогда не читал слушателям своих статей и был польщён вниманием компаньонов. Читать им он начал с Павла (апостола), и пока шел до Пуговкина, его природный баритон поднимался всё выше, а на Путилове, как нарочно, возвысился, чуть ли не до дисканта, и задребезжал, подчеркнув возраст чтеца. Пустовойтенко этого не вынес.

– Погоди, Александр Фёдорович! Куда ты разогнался с его паровозами, рельсами, с каналом по дну «Маркизовой лужи» от Кронштадта до Петербурга? Да хоть протяни он его до Северного полюса! «С» в алфавите стоит раньше «Т»! Значит, Пустовойтенко впереди Путилова. Сначала прочти про меня!

Циркулев заглянул поверх массивных старомодных очков в глаза Семена Петровича и ответил:

– Сеня, о тебе писать в нашей Энциклопедии не этично.

Ответ рассмешил Шляпина. Он запрокинул голову на спинку дивана и долго смеялся, а когда успокоился, в комнате был слышен только храп любимого Пустовойтенковского кота.

Семён Петрович тихо произнёс:

– Чем же я перед задуманной мной энциклопедией провинился?

– Да, чем?! – Шляпин снова прыснул.

– Ничем! – ответил Циркулев.

– Тогда объясни, грамотей, простому работяге, – попросил Пустовойтенко, – почему тебе писать о нём в нашей газете было этично, а в энциклопедии нет?! Вон, и Коле это смешно. Может, мне, как всякому лавроносцу, внести две тысячи долларов на наш общий банковский счет?!

Нечаянно упомянув о банковском счёте, Семён Петрович густо покраснел, но не из-за того, что не имел общего с компаньонами банковского счёта. За этот счёт он принимал номер собственной сберкнижки. Регулярно снимаемые с неё деньги лавроносцев он честно хранил в тайнике в чемодане, как общие, но с каких-то пор у него появилась слабость – перед сном их пересчитывать, оттого-то он и покраснел. Шляпин, никогда не видевший его таким красным, поспешил с утешением.

– Семен Петрович! Не расстраивайтесь! Энциклопедия ведь ненастоящая!

Краска отхлынула от лица Пустовойтенко.

– Как не настоящая? А деньги ты получаешь за неё какие? – прошептал он. – Ненастоящие? Или ты думаешь, нашу энциклопедию не напечатают?

Страница о Путилове задрожала в руке Циркулева. И тут из кухни раздался и, словно стрела, вонзился компаньонам в уши пронзительный крик бывшей текстильщицы Нины Николаевны.

– «Компанёны!» Всё на столе!

– На-пе-ча-тают! – отчеканил Александр Фёдорович окрепшим голосом и, помолчав, добавил. – Эта энциклопедия – моя лебединая песня. Я спою её, благодаря тебе, Семён! Ты послан мне свыше!

Любитель порассуждать о высших мирах, и даже как бы устремлённый к ним своей вытянутой фигурой, он резко встал с дивана и объявил:

– Однако хочу вам компаньоны, заметить! До нас ни знаменитые французские энциклопедисты, ни великие Брокгауз с Эфроном, ни составители Больших и Малых Советских энциклопедий не писали в своих энциклопедиях о себе. Силы свыше не позволяли им это сделать. Но! – старый журналист назидательно поднял палец. – Издатели писали к ним «Предисловия».

– Скромность украшает человека! – прокомментировал Пустовойтенко неожиданное для себя замечание, развёл руками, громко хлопнул в ладоши и запел: «Маслена краснолицая! Краснобокая! Зиму гони! Весну приводи!»…

«Компанёны!» – снова крикнула Нина Николаевна.

Все направились на её призыв в пахнувшую жареными блинами кухню, и там Семён Петрович объявил, что напишет в энциклопедию «Предисловие»…

С тех пор Пустовойтенко жил в творческих муках. Однако «Предисловие» не было готово и в тот августовский день, когда Шляпин отправился в последнюю командировку.

Как только он, обиженный насмешками, ушел принять душ, Семен Петрович оставил предисловие и поспешил к окошку на кухне. Он ждал, когда Николай Николаевич появится на улице, чтобы окликнуть его, и представлял картинку: Николай Николаевич катит свой чемодан на колесиках по дорожке вдоль дома и слышит сверху: «Эй, математик!» – Смотрит на голос. – «Посчитай еще раз нули!» – крикнет ему Семён Петрович, засмеется и захлопнет окно.

Однако Шляпин из дома не выходил. Семён Петрович выглядывал на улицу, пока не вспомнил о компьютере, отлучился на полминуты выключить технику, снова к окну. Шляпин не появлялся. Желая выяснить, в чём дело, Семён Петрович поехал к нему на девятый этаж.

На звонок в квартиру ему не открыли, на вопрос: «Коля дома?!» – ответили: «Уехал в командировку».

Пустовойтенко вернулся домой в недоумении, встал у раскрытого окна. Нина Николаевна смотрела телевизор. Он крикнул ей:

– Нюся! Математик-то как в воду канул!

– Что? – не расслышала она.

– Как в воду канул, говорю, математик!

– Какой математик?

– «Какой, какой?» – передразнил её Семен Петрович. – Не знаешь математика?!

– Нет!

– Кто насчитал, что мы заработали всего четыреста тысяч долларов?!

– Тише! – Нина Николаевна бросилась к окну, оттолкнула от него супруга. – Чего кричишь на весь двор о таких деньжищах!

Семён Петрович хохотнул.

– Да какие это деньжищи?! Четыреста тысяч! Нюська! Это деньжищи?! Хха! – Он резко оборвал смех. – Я о чём тебе говорю? Коля пропал! От нас ушел, а из дома не вышел. Не испарился же человек?

Нина Николаевна хлопнула рамой окошка.

– Не хочу слушать о нём. У Миньковых твой математик! Лёшка из Турции вчера прилетел. Наверное, смотрит, что тот привёз. Опять что-нибудь купит. Поднимись к Лёшке или на трубку звони.

Трубку Шляпин не взял. И у соседа его не оказалось. Пустовойтенко вернулся домой ещё больше расстроенный. Позже и Нина Николаевна расстроилась, но по другой причине. Ночью она даже растолкала Семена Петровича.

– Проснись, Семён! У дома кто-то крадётся. Вот так, кричать в окошко про тысячи долларов. Да проснись ты! Не укокошили б нас из-за этой энциклопедии!

Семён Петрович сделал вид, что спит.

III

«Коля!» – услышал Шляпин, поднял тяжелые веки, увидел Семёна Петровича и отвернулся. Взгляд уткнулся в бетонную плиту противопожарного балкона.

По всем этажам дома шли такие балконы. Шляпин не понял, как здесь оказался.

– Почему ты не в командировке? – спросил Пустовойтенко.

– Сегодня поеду.

– А где твой чемодан?

– Елки-палки!

Николай Николаевич вскочил на ноги, отряхнул пыль с брюк, обхлопал себя по карманам, достал паспорт и неиспользованный билет.

– Документы на месте, Семен Петрович!

Черно-белым фейерверком вспыхнули в его памяти приключения вчерашнего вечера. Шляпин во всём сознался: ужинал в кафе возле Невского, был похищен какой-то женщиной, но виноват только объявившийся «ноль».

Ситуация с нолём выяснялась быстро и шумно, как все выяснения с Пустовойтенко. Шляпин даже одернул его:

– Не кричите вы! Четыре миллиона! Четыре миллиона! Дом разбудите!

– Так я! – с жаром зашептал Семен Петрович, – подумал, а ну, как ты сосчитал верно! Нюська ведь тоже… четыреста тысяч! А её понять можно. Когда я задумывал, разве ожидал получить столько. Тыщенок десять мечтал на двоих с Циркулем. Помню, он: «Семен, такая работа дороже стоит». Оказался прав. Лавроносцы, видишь, как шлют на энциклопедию. Нюська на днях хвать чемодан, тяжелый, ручка оборвалась. Она в крик. Полночи меня сегодня из-за денег пилила. И всё: четыреста тыщ, четыреста тыщ! Как только уснула, я сел пересчитывать.

Шляпин тоже перешёл на шепот.

– Вы что же, живые доллары считали?

– Не понял.

– В руках доллары держали?

– Что за глупости спрашиваешь? Не ногами же их считать!

– Значит, они у вас дома!

– Дома, – сознался Пустовойтенко.

– Не на банковском счёте?

– Я же сказал тебе, дома. Нюська подняла чемодан. Он – наш оффшор. Как поступят на счёт, сразу снимаю – и туда. Ты, Коля, смешишь меня своими вопросами. Ну, значит, пересчитал пачки, успокоился и вспомнил про эти наши балконы. Вчера я не догадался на них заглянуть. А сегодня вместе с солнышком сразу сюда. И ты здесь! Даа… – Семен Петрович с удовольствием потянулся. – Хорошо видать с твоего этажа. Я, Коля, давно рано не вставал. Утро, как в деревне, только без петухов.

Шляпин тоже расправил грудь, ободрился.

– Теперь, Семён Петрович, сможете купить себе целую деревню с петухами и с курами, а я от соседок избавлюсь. Ключи вчера потерял – они мне не открыли. Вернусь из командировки, первым делом квартиру куплю. Энциклопедию я собрал. Правильно? Семён Петрович, дадите мне на квартиру из моей доли.

– Ай, не забивай голову! – отмахнулся Пустовойтенко. – Первым делом у нас не квартира, а лавроносцы. У меня в башке ещё и «Предисловие», а башка тяжелая. Чего только вчера не лезло в неё из-за тебя. Из дома ушел! На улицу не вышел! Подумал: не унесли ли уж тебя эти неопознанные! Телефон у тебя молчал!

– Мне аванс нужен, – вернулся к просьбе Шляпин.

Пустовойтенко возмутился:

– Не аванс, а новый билет тебе нужен! Отправляйся на вокзал. Чемодан ищи. Между прочим, в нём Нюськин венок! Она голову тебе отъест за него! Психологам звони, что опаздываешь.

– А вернусь, выдадите двести тысяч долларов?

– Ого, хватанул! Ты же каждый месяц получаешь! Об остальных думать рано. Я ведь сказал вчера: сдаемся в типографию, платим, откладываем на рассылку тиража и только потом делимся. Я тоже обновляться хочу! И стены, и кафели, и обстановку. Но я не спешу. Первым делом – обязательства. Расскажи лучше, – Семён Петрович многозначительно хмыкнул, – что за краля похищала тебя?

Шляпин вспомнил Глафиру.

– Их было две. К сожалению, похитила не та.

– Боролись за тебя, значит?

– Вроде.

– Ты смотри! – Пустовойтенко нахмурился. – А за меня и в молодости никто не боролся! Я увидел Нюську в ФЗУ. Всю в слезах. Спросил: «Чего ты?» Зуб у нее болел. Отвел к врачу. Дружить стал. Вот и все приключения. Зато стабильность.

Он оценивающе посмотрел на Шляпина. После проведенной на балконе ночи Шляпин имел потрепанный вид. Семен Петрович разворчался.

– А у тебя что ни краля, то скорей тушите свет! Уже на Невском похитила очередная! Не понимаю, Коля. Ты не кошелек, чтоб в карман сунуть да унести. Как это она похитила тебя? Никакой ответственности даже за себя самого. Поэтому и эта краля бросила. На что ей такой! «Ноль», видишь ли, его подвел. Трубку, видишь ли, в другом пиджаке оставил. Других телефонов в городе, что ли, нет?! С любого бы… так, мол, и так, Семен Петрович, обсчитался на полтора миллиона, поэтому пить до потери сознания решил. В командировку не поеду. Не сидите у окна, не ждите…

Николай Николаевич не оправдывался. Его привлекло интересное явление в небе.

– Чего ты там смотришь? – спросил Пустовойтенко и тоже присмотрелся.

В синеве, чуть ниже облаков, колыхалась дымчатая пелена и плавно опускалась на землю. Она нависала над крышами соседних домов, над видимой за ними Невой, над деревьями, скрывавшими новостройки её другого берега, надо всем, что мог охватить взгляд. Два белых парохода ранними рейсами с Кижей или Валаама шли к речному вокзалу. На миг Шляпин отвлекся на пароходы, и за этот миг пелена исчезла. Сразу оказались намокшими крыши, внизу во дворе потемнели от влаги кусты, заискрилась в каплях трава.

– Роса пала, – сказал Пустовойтенко, и Шляпин ощутил, как его грудь наполняет радостью…

IV

День, когда разгулялся, оказался солнечным, хотя уже с первым осенним холодком.

Распространительница билетов сидела на том же месте. Она была в джинсовой рубашке, удачно оттенявшей её волосы, цвет которых словно ожёг Шляпину глаза. Он шел в кафе спросить, не оставил ли там сумку, и решил пройти мимо Глафиры, стыдясь за случившееся вчера, но она окликнула его:

– Николай! Чего не здороваешься? Между прочим, у меня твой чемодан!

Он подошел к ней. Она кокетливо хихикнула.

– Рассчитываю на вознаграждение! Имею право?

Такой успешный поворот в деле придал Шляпину смелости.

– Имеете!

– Ну, если имею, отдам. Я живу тут рядом, на канале, за Казанским собором. Ради нашей встречи брошу работу! Можно пойти прямо сейчас.

Не дожидаясь ответа, она начала снимать со стола афиши. Он стал ей помогать.

– Извините меня за вчерашнее.

– Ерунда, Топтыгин! С кем не бывает!

– Вы так считаете? – у него окончательно прошло смущение, и он игривым тоном полюбопытствовал: – А как я от вашей подруги сбежал? Она не рассказывала? Я ничего не помню. Просыпаюсь в своём доме!

– Ты сбежал от Люськи?!

Как бы не в силах устоять на ногах от такой новости, Глафира, упала Николаю Николаевичу на грудь. Её волосы, словно огонь, обожгли ему щёку. Он отпрянул. Она засмеялась.

– Топтыгин! Ты пугливый? А ещё Топтыгин! Ничего, что я уже на «ТЫ»? Всё равно ведь перейдем. На, подержи!

Он стал держать её большую, как у художников, торбу, куда она быстро сложила свою «походную театральную кассу». Затем они взялись за руки и, как влюблённая пара, направились в сторону канала.

– Фира… – признался он по своей душевной простоте. – Я ленивый… и глупый… но очень богатый!

– Очень богатые разве бывают глупыми? – она опять засмеялась и попросила серьезно: – Посмотри, очень богатый, мне в глаза.

Шляпин покраснел. Больше года он не только не смотрел на женщин, но даже отводил взгляды от лавроносок, откровенно желавших быть с ним поближе. И вот, заглянул в зелёные глаза новой знакомой и сказал восторженным тоном: «Фира! Я сегодня впервые в жизни видел, как падает на землю роса!» Она не успела ему ответить. В этот момент из встречного им потока людей выскользнул маленький старичок. На его тёмной с сединой голове трепетал искусственными листочками венок, сплетенный Ниной Николаевной!

Если бы Шляпин вспомнил, что вчера видел этого старичка, удивление от сегодняшней встречи было б не меньшим. Его потрясло, что венок Нины Николаевны на голове старичка! Глафира, оказалось, старичка знает.

– Лёвка! Что за гнездо у тебя на голове?! – воскликнула она, пощупала листик лавра и фыркнула: – Фу! Тряпочный! С кладбища что ли? Где ты взял его?!

– У нас дома в большой сумке лежал! В коробке от торта. Я думал, ты торт нам купила! Обещала! А сама уходишь!

Сказав это, старичок больно пнул Николая Николаевича в ногу.

– Ничего себе уха! – воскликнул Шляпин, поджав ногу, отряхнул брючину и протянул к венку руку.

Старичок увернулся. Глафира засмеялась.

– Топтыгин! Неужели это твое гнездо? Можешь с ним проститься. Лёвка не отдаст. Придётся нам с тобой своё вить! Давай сразу и начнём. Ты, кстати, в Стокмане был? Там симпатичное кафе. Вон, напротив. Идём! Я Лёвке обещала пирожных. Пока не куплю, он не отвяжется.

Дальше все происходило, как в сказке. Они втроём перешли на другую сторону Невского и на углу Казанской вошли в магазин одежды. Там старичок, как маленький волшебник, распахнул перед Шляпиным ещё одну дверь. За ней оказался совсем другой мир! Под стеклянным бирюзовым куполом, заменяющим небо, сияло всё: дома, газоны, цветы на балконах, фонтан, в лицо дул ласковый бриз. Шляпин присвистнул.

– Супер! Фира!

Они сели за столик друг против друга. Старичок посеменил к фонтану, подставил руки под струю из губ маскерона и заиграл с водой, как ребёнок.

– Сейчас рукава будут мокрые! – недовольно произнесла Глафира.

Старичок услышал.

– Не волнуйся, Рыжуха! Я только пальчики!

Девушки за другим столиком обратили внимание на старичка и стали его обсуждать. С лавровым венком на голове он выглядел живописно, как Фавн.

– Кто это? – полюбопытствовал Николай Николаевич.

– Ты же видишь старик – ребёнок! – ответила Глафира. – Скоро увезу его в Германию, сдам там в пансион. Вернусь одна. Он мне надоел. Личную жизнь из-за него не могу устроить. Тридцать пять, а не замужем. И это при моей-то внешности. – Она снова сердито посмотрела на старичка. – Продам квартиру. Теперь она и моя. Придёшь, увидишь, как я в неё вложилась! Из одной комнаты сделала три. Одну сдаю. Сейчас у нас живёт студент из Италии, звать, я никогда не слышала, – Фульвио. Если он дома, познакомитесь. Я сплю в проходной. Да! Нужны деньги. Этот ребеночек требует. Родители к богатой жизни его приучили. Душещипательная история. Представляешь, чтобы он в дом хроников не попал после них, тетради с картинками ему написали. По странице на каждый день, приучили читать и выполнять, что написано. В один день – в сберкассе деньги получить. В другой день – в магазин идти. Даже, чтобы в кино не забыл ходить, написано.

Николай Николаевич почесал затылок. Глафира, имея некоторое представление о сценических амплуа, определила для него роль типичного «простака»! Он заметил усмешку в её глазах, обрамлённых зелёной линией, смущавших его не меньше, чем её волосы, но ничего не сказал. Принесли пирожные.

– Лёвочка! – Она позвала старичка неожиданно ласково, после признания о своих планах насчёт него. – Лёвочка! Маленькие тортики! Любимые твои, с земляникой, со сливочками! Кто будет первый пробовать?

Старичок отошел от фонтана.

– Вот молодец! – похвалила она его. – Иди скорей к нам. Скажи дяде Коле, как тебя зовут?

– Лев! – представился старичок, взглянув на Шляпина горящими, как угольки, глазами. – Руку вам пожму позже, когда моя высохнет.

Николай Николаевич кисло улыбнулся. Глафира, к его удивлению, умилилась на слова старичка.

– Видишь, руку пожмёт тебе, когда его высохнет. У него с логикой всё в порядке. Но на уровне ребенка лет пяти-шести. А рост лет на семь-восемь. Но он милый, правда? Сказать, как мы познакомились?

Шляпин кивнул.

– Я приехала сюда на зимние каникулы. Школьницей была. Тут солью тротуары посыпаны, слякоть. Отстала подошва. Я в обувную мастерскую. И он пришел свои ботиночки чинить. А ботиночки-то новые! Над ним смеются. Мне стало жалко его. Я ему объясняла: ботиночки у тебя хорошие. Он меня домой пригласил и показал тетрадку. В тот день ему было написано зайти в обувную мастерскую. Когда я всё поняла, у меня мороз по коже побежал. Читаю тетрадку, листы пожелтели, и каждый начинается: «Здравствуй, Лёвочка, мама и папа с тобой. Ты у нас умный».

– На всю жизнь ему было написано, что делать? Сколько же было тетрадей?! – полюбопытствовал Шляпин.

– Да всего две. Обе одинаковые. Одну потеряет, возьмёт другую. Обе лежали в ломберном столе вместе с колодами карт и сберкнижками. На обороте книжек адрес и фотография: дом, вход в сберкассу. Ну, я посмотрела на всё и ушла. У него сберкнижек была целая библиотечка. Он был богаче тебя!

– Я в префик лучше папы играл! Я умный! – хвастливо заявил Лёвочка.

– Ладно, не бахвалься! Жди, когда я похвалю. Руки вытри!

Глафира дала ему салфетку, продолжая говорить с ним, но и одновременно посвящая в его прошлое Шляпина.

– Когда я через десять лет вернулась, нашла тебя нищим с протянутой рукой на улице. Коля, в один день, ведь, помнишь, всё изменилось. У всех деньги пропали. Лёвке с его сберкнижек копейки выдали. Он мог тогда и квартиру потерять. Нашлись люди. Даже подпаивали. В общем, снова я сюда приехала вовремя. Сразу к нему вселилась. Опекунство пыталась взять. Такая морока! Хорошо Люська, вчерашняя твоя похитительница, иначе надоумила. А! Ерунда! Зато на законных основаниях еду с ним в Германию. Захочу, вернусь. Захочу, останусь.

– Когда уезжаете? – спросил Шляпин.

– Рыжуха обещала – на самолете. Полетим! – похвастался Лёвочка.

Глафира подтвердила его слова и, не беспокоясь, что он всё понимает, опять завела свои откровения в отношении пансиона. Слушать её Шляпину стало неловко. Он вспомнил другое, десятилетней давности, расставание. Подобного ему не хотелось опять пережить, и он решил поскорей забрать свою дорожную сумку и расстаться с очередной отъезжающей. Однако дома у Глафиры он понял возможность продолжения их отношений и подхватил начатую ею игру. Ему стало весело от мысли, что их отношения окажутся недолгими и от этого, как он предположил, будут более яркими.

V

Весь вечер в купе под стук колес ему не раз хотелось заговорить о ней с кем-нибудь из попутчиков. Уезжая от неё всё дальше, он всё острее вспоминал её, а утром проснулся на верхней полке с отчаянной мыслью, что ему пригласить её в свою комнатёнку стыдно. Он еле дождался остановки в Ельце, на которой как-то покупал вареных раков, выскочил раньше проводника из вагона, пробился сквозь бойкую торговлю на перроне и, пикая мобильником, побежал за павильон вокзала.

– Александр Фёдорович! – закричал в телефонную трубку. – Я с поезда! Честно работал на энциклопедию! Ездил один за всех! И нате! «Не забивай голову!» А мне позарез!.. Мои законные!.. Хоть половину отдать просил!.. Квартиру купить!

Александр Фёдорович ничего не понял. Звонок застал его за «обработкой» лавроносцев. Профессионализм Шляпина летом настолько возрос, что старый журналист, несмотря на то, что ему пришли на помощь и жена, тоже журналистка в прошлом, и внук, журналист в будущем, едва справлялся с материалом.

– Я встретил женщину! – продолжал кричать Шляпин. – Она везёт в Германию старичка-ребенка!

– Кого? – Циркулев, наконец, вставил слово.

– Неважно! Мне квартира позарез. Показать, куда ей из Германии можно вернуться.

– Коля! Вернись сначала сам. Тогда и поговорим! Я прощаюсь сейчас с тобой. До свиданья!

– Погодите! Послушайте! У него деньги не на банковском счёте! Дома! Вчера он всю ночь их считал. Пачками! Сам сказал. Держит их в чемодане. Его Нюся подняла чемодан, у чемодана оторвались ручки! Вот, как хранит! Александр Фёдорович, вы понимаете? А вдруг пожар? Или ограбят? Накрылась ваша лебединая песня! И моя квартира!

Циркулев раскашлялся.

– Вы меня слышите, Александр Фёдорович?

– Плохо слышу. Нетелефонный разговор, Коля. Возвратишься, поговорим. А пока я всё-таки прощаюсь с тобой…

Циркулев отключился. Шляпин вернулся в вагон, терзаясь от своей беспомощности и чувств к Глафире.

К психологам в главную гостиницу города он прибыл с опозданием, что делу не повредило и чему он обрадовался как-то слишком бурно.

– Вы в порядке? – спросил Анатолий, сразу заметив его чрезмерное возбуждение.

– Море событий, Толик! Шарики раскрутились в голове! – объяснил Шляпин. – Может, мне с тобой поделиться? Как на духу! А? Видишь ли, я с этой работой кручусь, как белка в колесе, и, представляешь, сам как в настоящее чертово колесо влип! Я ведь теперь, вроде, миллионер. Так? Так! А любимую женщину пригласить некуда.

Анатолий засмеялся.

– Николай Николаевич! Не выдумывайте! Пригласите в театр! В пригород ваш какой-нибудь. У вас-то в Питере некуда?!

– Соглашусь, Толик! Но это одна моя проблема. Вторая: заработанные деньги получить…

– Получите!

– Ты считаешь?

– Не сомневаюсь. Семён Петрович – человек честный.

Шляпин успокоился.

– Спасибо, Анатолий! Поговорил с тобой – и легче стало. Помог! Представляешь, я тут недавно узнал: моя первая в Штатах всё время по психологам бегает. Наверное, это полезно?

– Ну, смотря к какому психологу! – заметил Анатолий и взглянул на часы. – Пора, Николай Николаич, курсисты ждут.

Минута в минуту к началу занятий он ввёл улыбающегося Шляпина в Малый конференц-зал гостиницы. Посмотрев на будущих лавроносцев и лавроносок, Николай Николаевич пожалел, что среди них нет Глафиры и она не увидит блеска его профессионализма.

Об энциклопедии «ТРИУМФАТОРЫ МИРА» он рассказал без запинки, пустил по рядам обложку с пачкой вложенных образцов страниц. В зале раздался восхищенный голос брата психолога.

– Одна корочка – настоящее произведение искусства! Натуральная кожа! Золото!

– Мы хотим, чтобы не стыдно было потомкам оставить! – скромно заметил Николай Николаевич.

– Дорогой фолиант? – спросил Анатолий.

Кто-то заметил:

– Бесплатный сыр в мышеловке!

По рядам слушателей прошел одобрительный шорох. Николай Николаевич пошутил:

– Рядом с великими из великих ещё не все места заняты! Кто в очередь?

Он виртуозно проводил такие встречи. Наличных не собирал. Сообщал только банковский счёт, куда перевести деньги, диктовал, какие пункты необходимо осветить в биографиях, указывал, где на листке с биографией приколоть копию квитанции об оплате, подробно отвечал на вопросы.

Когда лавроносцам путь в энциклопедию был понятен, Шляпин покидал зал.

Каким-то образом в городах становился известен телефон его гостиничного номера. Ему звонили. Всем, тоже желавшим попасть в энциклопедию, он повторял, как оформить документы, и на другой день в этой же гостинице в дружественной обстановке бизнес-ланча принимал от лавроносцев автобиографии и квитанции об оплате.

Обычно Анатолий предлагал своим слушателям прийти на мероприятие с фотоаппаратами, чтобы сфотографироваться в лавровом венке. Но в этот раз Шляпин предупредил его: венка не будет. Отсутствие рукоделия Нины Николаевны несколько обеднило мероприятие, но папка с оплаченными квитанциями оказалась весьма увесистой.

Николай Николаевич всегда торжественно вручал её Семёну Петровичу. Первые месяцы компаньонства Пустовойтенко сразу пересчитывал квитанции, но, постепенно утоляя денежный голод, стал на глаз определять их количество. После этой последней командировки Семён Петрович даже не взглянул на папку, а только обрадовался возвращению Шляпина.

– Да вот и Коля, кстати! – воскликнул он, поворачиваясь в своём кресле к Шляпину. – Ну-ка, Коля, подтверди Александру Федоровичу! Новое это для меня?

Не понимая, что надо подтвердить, но вспомнив о своём звонке Циркулеву, Шляпин струсил. Семён Петрович продолжал рассуждать.

– Товарища-то я в двадцать четыре часа изучил! Безо всяких курсов и просто учителей! Сам во всём разобрался! – он погладил клавиатуру компьютера. – Но я не знал, что мой товарищ мне будет откалывать шутки! Пишу. Читаю на экране. Нравится. Но думаю: ну-ка, улучшу. Поправлю. Читаю. Вижу: лучше-то было старое. Хочу вернуться к нему. А товарищ-то уже выкинул это! Вспомнить хочу. А и мой компьютер забыл.

Пустовойтенко постучал себя по сократовской голове.

– Это что же? – Шляпин, наконец, понял, о чём речь. – Энциклопедию в типографию нести, а у нас Предисловие не готово!

– Полгода меня хитрец мучил! – не реагируя на слова Шляпина, продолжал Пустовойтенко. – Поэтому я другого товарища печатника-принтера завёл. Напишу с первым, сразу второму. На-ка, и ты потрудись! Отпечатай! – Пустовойтенко вытащил из стола толстую пачку листов… – Вон у меня сколько написано!

Шляпин с трудом дождался окончания встречи и после неё поехал на Малую Конюшенную.

Глафиры там не было. Он отправился к ней домой. По дороге придумал, что скажет ей: «Фира, билеты в театры пришел у тебя приобрести. Составишь компанию?»

Дверь ему открыл молодой человек. Шляпин догадался: это Глафирин жилец, итальянец.

– Фира уволилась, – с лёгким акцентом сообщил он.

Сердце Николая Николаевича словно упало.

– Как?! – оторопело произнёс он.

– Уволилась, – повторил молодой человек. – Теперь она на Чёрном море с Львом. Ему в Дагомыс жареную путевку дали.

– Горящую, – поправил Шляпин. – Когда они вернутся?

Молодой человек, как стрелками часов, пошевелил чёрными бровями, поднимая то одну, то другую, что почему-то вызвало у Шляпина подозрение о возможной симпатии Глафиры к жильцу.

– Я сосчитал! – ответил итальянец. – Они будут опять здесь в четвёртое сентября…

Шляпин вышел на узкую набережную канала, безуспешно пытаясь подвигать бровями, дошел до Банковского мостика и, взглянув с него на сиявшие в лучах солнца купола «Спаса-на-Крови», подумал: «Блин! Ну, забрало меня. Я срочно хочу её видеть!».

На другой день он вылетел в Адлер.

В самолёте, глядя в иллюминатор на облака, он на какое-то время забыл о ней, охваченный чувством, что и неделю назад. Ему показалось, как и тогда в кафе, что с его миллионами для него всё стало близко. В голове от воспоминания щекотнуло, он засмеялся смехом, каким смеются от щекотки, и ощутил, будто весь мир у него в руках. Это приятное чувство повторилось, когда из Адлера на «частнике», миновав Сочи и Бочаров ручей, он въехал в спускавшийся к морю зелёный массив, из которого поднимался, выше окружавших его с трёх сторон гор, белый корпус, похожий на пик. Шляпин прочёл на вершине его надпись: «Дагомыс» – и ощутил совсем близкое к себе присутствие Глафиры.

Возможность устроиться ему представилась сверх всех ожиданий. На двадцать втором и двадцать третьем этажах корпуса оказались двухэтажные апартаменты. Когда администратор ввела его в один из них, он оробел при виде в два уровня окон в огромном аванзале. Из него была открыта дверь в спальню на первом этаже и шла лестница на другой этаж, где двери были распахнуты во вторую спальню и кабинет.

– Сколько в сутки? – спросил Шляпин.

Администратор оказалась расположенной к разговору. Услышав цену, Шляпин повеселел.

– Беру! Полторы декады – для меня подъемно! Но честно, – признался он, – я в таких номерах никогда не жил. Они новые?

– Что вы! Им сорок лет! – ответила администратор с обидой. – Не из нищеты уж мы вышли в эту перестройку. У нас тоже многое было. Правда, здесь останавливались только приближенные к цека. Низ, где сейчас живут по собесовским путевкам, отдавался спортсменам международного класса. Они о наших апартаментах не догадывались. На двадцать втором этаже пост был. Первое лето, как его сняли. Теперь, кто хочешь, к нам поднимаются. В бар идут и на обзорную площадку. С высоты интересно посмотреть.

Шляпин спросил, не поднималась ли сюда красивая женщина со старичком маленького роста.

– Да я теперь не наблюдаю за ними, – отмахнулась администратор. – Всякие и поднимаются, и всякие живут. Вы их увидите. Есть пары, и он, и она молоденькие, вежливые. Дети хороших родителей. Есть другие…

Николай Николаевич интереса к другим парам не проявил и поспешил искать Глафиру. Кроме имён её и Лёвки, сведений о них у него не было. «Фамилию зря не спросил у итальянца», – пожалел он, выйдя на улицу через те же стеклянные двери. Адлеровский частник ещё стоял у подъезда и, подняв руку, поприветствовал его. Толпившиеся группой пожилые отдыхающие с красными лицами и плечами приняли Шляпина за местное начальство и поздоровались с ним. Кивнув им в ответ, он свернул на аллею, что уходила по крутому склону вниз и разделяла на две части молодой парк. Резкий целебный аромат камфорных деревьев, неприметных среди кипарисов и пальм, вызвал у него легкое головокружение. «Как сто грамм принял!» – подумал он, пьянея от воздуха.

Аллея вывела его на террасу, откуда в небольшом отдалении открылся вид на море, но плеск воды слышался рядом. Под террасой оказались два круглых бассейна с ярко-голубой водой. «Нормально!» – оценил Шляпин и услышал:

– Дядя Коля, я здесь!

Он присмотрелся, откуда голос, и среди купающихся увидел солнечную головку Глафиры, а затем Лёвочку и крикнул.

– Привет отдыхающим!

– Стой на месте! Жди нас… – отозвалась Глафира.

От такой легкой встречи с нею Шляпин слегка разочаровался. Он был настроен весь остаток этого вечера её искать, заходить в раскиданные по парку ресторанчики и кафе, съехать на лифте к морю, искать её и на берегу – и все эти поиски стали бы потом темой его разговоров с нею и одновременно его завуалированным признанием в чувствах.

Первые два дня он рассчитывал только ходить с нею на пляж, плавать в бассейне, помогать ей выходить из воды, прощаться с поцелуем в щёчку возле её номера и уже потом, проведя с ней полночи в баре, привести её пьяную к себе и утром вместе проснуться.

Ожидая её с Лёвкой на террасе, он настроился прогуляться втроем по парку. Лёвка, действительно, хотел повести его в самшитовый лабиринт, но Глафира в чём-то очень открытом, совсем не такая, о какой он мечтал и в поезде, и в самолёте, успевшая ошоколадиться кожей, сразу потребовала показать ей, где он остановился, а увидев апартаменты, вскрикнула: «Топтыгин… я падаю!» и упала ему в объятья, ещё как чужая. Вокруг них забегал самолётом Лёвка. Николай Николаевич разомкнул объятья. Глафира тут же Лёвку куда-то отправила. Николай Николаевич и глазом моргнуть не успел, как уже испробовал с нею кровать, и в кровати она объявила:

– Топтыгин! На всю ночь в бар!

– Фира! – взмолился он. – Я сегодня в пять утра уже был в Пулково. Давай завтра.

– Завтра они уедут!

– Кто?

– Краснодарцы. Их номер рядом с моим. Ты видишь, как классно я загорела? Они подарили мне чудесный крем. Очень приятная пара. Завтра уезжают. Последний вечер проведут в баре. Посидим с ними.

Николай Николаевич закрыл глаза.

– Не хочу…

Глафира пощекотала его за ухом.

– Ну, Топтыгин! Я хочу им тебя показать! Я им рассказывала, какой ты красивый, богатый! Пойдем…

Он сдался.

В ночной бар они вошли вслед за её новыми друзьями. Глафира их не сразу узнала. Краснодарка была одета в длинное, сверкающее, словно рыбья чешуя, платье.

– Вылитая русалка! – воскликнул, знакомясь с ней, Шляпин. – Даже один вечер с такой женщиной всю жизнь будешь помнить!

– Полностью с вами согласен, Коля! По-моему, я не ошибся? Вы Николай? – уточнил краснодарец.

– Николай! – Шляпин протянул руку краснодарцу.

– Фира рассказывала о вас, – пожимая ему руку, сообщил краснодарец. – Она хорошо обрисовывает людей.

– У меня есть и другие способности! – заметила Глафира с вызовом и, лавируя между двумя длинными аквариумами с плававшими в них омарами, поспешила к свободному столику у стены. По стене водопадом сбегала вода. Глафира крикнула краснодарке:

– Давай, русалка, поближе к водичке!

Смотрелась она, на взгляд Шляпина, отлично, с открытыми шоколадными плечами, с небрежно заколотыми своими сумасшедшими волосами, но рядом с краснодаркой, как говорится, не «на миллион долларов».

Компания не складывалась. Дипломатия краснодарца и дерзость Глафиры не шли в унисон. Любой начатый разговор сразу разваливался. Бар Глафире тоже не нравился. Она зачастила заставлять Шляпина наполнять ей рюмку. Пьянея, громко критиковала в баре всё. А когда от эффекта световых бликов, закружившихся по его потолку и стенам, бар будто закачался в волнах, надменно заявила:

– Ну и качка! Прямо для голландских пиратов и их подружек. Я привыкла к атмосфере театральных кафе. У публики возвышенное настроение. А если премьера, встретишь кучу знакомых.

– Часто ходишь в театр? – поинтересовалась краснодарка.

– Она продает билеты, – блеснул осведомленностью Николай Николаевич.

– А-а! – неопределенно отозвалась краснодарка.

Разговор прервался. Николай Николаевич понял, что напрасно блеснул знанием, захотел исправить оплошность и одновременно с этим почувствовал потребность во внимании публики, понравившейся ему за время работы с лавроносцами. Ничего не объяснив, он отправился к музыкантам. Саксофонист без лишних вопросов взял у него деньги, кивнул и объявил его с романсом для самой красивой в мире женщины, огненноволосой Фиры. Глафира раскланялась, показав себя всему бару, и крикнула:

– Браво! Браво, Топтыга!

Шляпин послал ей воздушный поцелуй, артистично откинул борта пиджака, сел к пианино, заиграл и запел: «Я встретил вас…»

Слов до конца он не знал, поэтому, пропев романс до половины, попросил музыкантов закончить его в инструментальном исполнении и вернулся к столу. Его встретили аплодисментами. Глафира предложила тост за талантливых людей. Её настроение поднялось, но тут неожиданно для всех пошла на реванш краснодарка.

– А для меня вы что-нибудь исполните? – спросила она, томно поглядев на Шляпина.

Николай Николаевич, глотнув коньяка, опять было ринулся к оркестру, уже готовый спеть «Али-Баба, смотри какая женщина!», а потом на мотив «Мурки»: «Фирка, моя Фирка!», но Глафира удержала его.

– Нет, Топтыгин! Прекращаем швырять деньги!

– Фира! О чём ты беспокоишься?! Какие деньги?! – запротестовал он. – Мне, как вернусь, предстоит получить миллион долларов!

– Тогда шикуем! Романс и для меня! – приказала ему пьянеющая краснодарка, позвала официанта, широким жестом велела выловить из аквариума четырех омаров и приготовить для всех «лобстеры по-кипрски».

Николай Николаевич восхитился ею, снова ушёл петь, пел ей «Али-Бабу» и потом «Фирку, мою Фирку»! Ему аплодировал весь бар.

Он был в ударе, смеялся, острил. Когда подали четыре больших блюда с распластанными на своих красных панцирях омарами, он, попробовав деликатесный кусочек, причмокнул губами и полюбопытствовал у краснодарки:

– Вы, случайно, не были на Кипре?

– Мой муж там работает в консульстве. Я при нём.

– О! Так, значит, ваше платье с Кипра! – воскликнул Николай Николаевич, дотронулся мизинцем до его чешуйчатой материи и обратился к сотруднику консульства: – Я вашу жену мизинчиком поглажу. Вы не обидитесь?

– Я обижусь! – Глафира резко отпихнула от себя блюдо с лобстером.

– Осторожно! – заметил краснодарец, возможно, Шляпину.

Он продолжал гладить плечо краснодарки. Глафира ударила его по руке. И снова, он и глазом моргнуть не успел, как она выбежала из бара. Краснодарцы сочувственно ему улыбнулись. Он кинул на стол пару долларовых бумажек и поспешил за Глафирой в апартаменты.

Она стояла на верхней площадке лестницы, уже успев переодеться в легкий халатик.

– Фира! – позвал он плачущим тоном. – Ну почему так всё разыгралось? В первый же день…

Она не ответила.

– Интересные люди. Ты сама с ними хотела провести эту ночь. Что тебе не понравилось?

– Ты не понравился! Чего ты за мной побежал? Я тебя звала? И в Дагомыс тоже! Зачем прилетел?

– Как зачем? Я не мог без тебя…

– Не мог! Мизинчиком иди её погладь! Спой ей: «Смотри, какая женщина!» Беги к микрофону!

Он снял туфли, бросил на пол пиджак.

– Фира! Посмотри на меня. Меня в таком виде не пустят.

– На море с русалкой можно и так!

В раздражении она резко повысила голос.

– Рыжуха… – донеслось из нижней спальни сонное брюзжание.

Она замолчала, вспомнив о Лёвке. Он отдыхал как пожилой человек, рано ложился, требовал тишины. Глафира прижала к губам палец и подала Шляпину знак подниматься.

Он восходил по лестнице, как на Олимп.

Только перед отъездом он вспомнил, что ничего не сообщил о себе компаньонам. Глафира, в отличие от него, сразу же, как он внёс на её мобильник круглую сумму, начала названивать Люське по несколько раз в день. Рассказывала об апартаментах, ласковом море, бассейнах в горах. Раз Николай Николаевич услышал что-то о паспорте и, решив, что речь идёт о загранпаспорте в связи с отъездом Глафиры в Германию, загрустил. У него с ней всё так наладилось, он пристроился к её нраву, отзывался на «Топтыгина», и рядом с нею в кабинете апартаментов у него даже возникали мысли о собственном бизнесе. За день до отъезда его озарила идея, как продолжить задумку Семёна Петровича, и он ему позвонил.

– Энциклопедия! – услышал знакомый бодрый ответ.

– Семён Петрович! – Шляпин сразу солгал ему. – Сто раз до вас дозвониться не мог!

Пустовойтенко поверил.

– Так я, Коля, теперь пропадаю в типографии! Нюська звонков не слышит. Ты меня случайно застал. Сейчас перекусон завершу и к ребятам! Я им сверху дал! Работают, как Павки Корчагины. «Триумфаторам» – зелёная улица! Бархатную ленточку в каждый том вклеят, закладку лично на мой вкус. Во всём мне навстречу идут. Хорошо получается! Я ведь и ремонт в доме проворачиваю! А ты куда делся? Откуда звонишь?

– С берега Чёрного моря! Только что заплыв до буйков сделал! Теперь лежу кверху спинкой на солнышке! После обеда пойду в бассейн с морской водой на горном воздухе.

– Неплохо! Отдыхаешь, значит? Нашел новую кралю?

– Ну, зачем вы так? Я здесь с любимой женщиной… Глафира дернула Шляпина за мокрую чёлку.

– Не распространяйся насчёт меня!

Он сразу перешёл на деловой тон.

– Семён Петрович, с «зелёными» у меня всё в порядке?

– Э-э… – замешкался Пустовойтенко, не поняв вопроса, а переспросив и уяснив его, рассердился. – Будет в порядке, если перестанешь от них бегать! Учти, энциклопедию, как только выйдет, рассылать тебе! Когда ты возвращаешься?

Николай Николаевич назвал дату и представил ожидавшую его дома кучу «зелёных».

VI

«Зелёные» даже не заполнили доверху коробку из-под зимних сапог Нины Николаевны и произвели на Шляпина впечатление меньшее, чем то, к какому он готовился в Дагомысе.

– Что сморщился? – спросил Пустовойтенко. – Здесь всё сполна! По двадцать тысяч в пачке. Будешь считать?

Шляпин промолчал. Пустовойтенко накрыл крышкой коробку.

– Ты пойди-ка с Колей, Семен! – подсказала ему Нина Николаевна. – Видишь, какой он. Его проводить надо.

– Надо, так надо! – согласился Семён Петрович.

Он сам внёс коробку в комнату Шляпина и оставил его одного. Николай Николаевич лег в обнимку с коробкой на диван и, глядя на серый квадрат потолка, показавшийся ему убогим после Дагомысских апартаментов, вспомнил, как недавно жил в них с Глафирой. Вспоминая отпуск, он незаметно вздремнул. Разбудила его Глафира.

– Фирка! – он невероятно обрадовался её звонку. – Ну нам никак не расстаться!

– У меня проблемы, Топтыга, – ответила она. Голос был расстроенный. – На этой неделе не смогу с тобой встретиться. Я звоню, ты же деньги получить не можешь! Твой паспорт у меня! Не знаю, как очутился. Наверно, Лёвка в поезде его мне положил. Ты можешь подождать со своим миллионом?

– Могу, – ответил Шляпин, не желая говорить, что деньги уже у него. – А что у тебя случилось?

– При встрече объясню. Встретимся в воскресенье.

– Так сегодня понедельник! Фира! Целую неделю ждать?!

– Раньше никак, Топтыга.

Они договорились встретиться в воскресенье на том же месте, где познакомились.

Время до их свидания оказалось для Шляпина творческим. Отложив все дела, он приступил к выполнению плана, задуманного им в просторных Дагомысских апартаментах. На улицу он не выходил, ел чёрствый хлеб, пил кофе, худел и сочинил письмо лавроносцам.

«Уважаемый…! Поздравляем Вас с вручением энциклопедии “Триумфаторы мира”, где вместе с творцами мировой истории представлена ваша незаурядная личность. Сведения о Вас хранятся в нашем банке данных. В настоящее время мы приступили к изданию Новейшей энциклопедии: «Пионеры третьего тысячелетия». Если планируете быть в ней, подтвердите участие. Стоимость участия прежняя. Счёт в банке…».

У него пока не было банковского счёта. Ему его ещё предстояло открыть и затем вписать над первым многоточием имя лавроносца, а над вторым номер этого счёта. Но в конце письма уже стояло: «С уважением, Ваши издатели».

Он так спешил начать своё дело, что не только составил письмо, но и отксерил на соседней почте две тысячи таких экземпляров.

Свидание с Глафирой он воспринял как заслуженную награду за труд. В воскресенье он не раз выглядывал в окно, чтобы по погоде определиться с нарядом. Весёлый дождик то брызгал, то утихал. Утром Шляпин решил надеть чёрные брюки и тёмный плащ с капюшоном, но к вечеру устойчиво засветило солнце, он сменил плащ на светлую куртку и захватил зонт.

Глафира за минувшую неделю ещё больше похорошела. Её выгоревшие на юге волосы вновь стали яркими. Красные полосы опять, словно огнем, обожгли Николаю Николаевичу сердце. На свидание Глафира пришла с Лёвкой и Фульвио. Николай Николаевич готов был тут же пригласить их в кафе, но итальянец сказал:

– Я только плачу за комнату и ухожу. Идёмте сейчас к банкомату!

В окне здания, к которому он направился, Шляпин увидел какой-то металлический ящик. Фульвио подошёл к нему, что-то в нём нажал, и ящик на виду всего Невского начал выпихивать из себя тысячерублевые купюры. Фульвио по одной передавал их Глафире.

– Сказка какая-то! – удивился Шляпин.

Банкомат изумил его сильнее телевизора, впервые включенного на его глазах с расстояния. Глафира взяла Николая Николаевича под руку. Он локтём крепко прижал к себе её ладонь.

– Фульвио! Что это за ящик?! Объясни!

Фульвио показал ему пластиковую кредитку:

– Это сберегательная касса в кармане.

– Фира! – воскликнул Николай Николаевич. – Ты про такое далдонила мне в поезде?! Теперь, когда воочию вижу! Я тоже за такую технику! Смогу и в Германию к тебе ездить с неотягощенным карманом! Так?!

Он пришел в сильное волнение. В голове у него опять щекотнуло. Фульвио объяснял ему преимущества кредитки. Шляпин смеялся, как от щекотки.

– Здорово! Ха-ха! Мне будут присылать доллары! Я буду снимать в банкомате рубли. Это в России. А в других странах валюту их?! Конечно, на карточке лучше хранить, чем в чемодане или в коробке из-под сапог. Ха-ха! Отлично! Ребята, хочу сберкассу в кармане!

Лёвка заразился его волнением.

– Дядя Коля, я тоже хочу в кармане! Тебе Фирка с Фулькой уже сделали! Им тетя Люся велела. У меня тоже касса будет! Я с ней в Германию полечу. Фульку с собой не возьму. Он защёлку сделал на дверь…

Шляпин почувствовал, как похолодела ладонь Глафиры, прижал её крепче к себе. Она освободила руку:

– Коля! Паспорт же твой! Давай, сразу отдам!

Когда она открывала сумочку, руки её дрожали.

– Чего ты нервничаешь? – спросил Николай Николаевич.

– Да не найти. А вот! Нашла!

Вместе с паспортом Глафира протянула ему карточку. Николай Николаевич обрадовался.

– Неужели кредитка?!

– Топтыга, ты ненормальный! – Глафира посмотрела на него с наигранным удивлением. – Уже кредитка мерещится! Не узнаешь, что это? Лёвка ведь сказал, тетя Люся для тебя велела купить. Это проездная карточка! На метро, автобус… или ты ездишь только в такси?

Шляпин взял свой паспорт и проездную карточку, сунул их в карман. У банкомата остановился респектабельный иностранец, и тот опять заработал. От процесса Шляпин не отрывал взгляда.

– Вы балдеете? – спросил Фульвио. – У нас есть такие банкоматы давно.

– Подумаешь! У нас тоже появились! – Глафира усмехнулась и снова взяла Николая Николаевича под руку.

Фульвио попрощался. Пройдя несколько шагов с Глафирой и Лёвкой, Шляпин обратил внимание на плакат над дверью: «Акция Международного Валютного Фонда. Оформление кредитных карт».

– Фира! Так тут эту карту можно оформить! Зайдем!

Глафира остановила его пыл.

– Остуди голову, Топтыгин! Видишь, закрыто. Поздно уже. Завтра получишь деньги и приходи с паспортом. Я могу с тобой. Завтра я весь день свободна. Лёвка и Фульвио едут на экскурсию в Новгород. Хочешь, встретимся?

Они обо всем договорились.

На другой день в назначенное время Шляпин вкатил свой чемодан на колёсиках в маленькое помещение с вывеской: «Оформление кредитных пластиковых карт». У единственного окошечка потенциальная клиентка спрашивала, какой процент выдают на кредитки.

– Никакой, – раздался голос из окошечка.

Честный ответ понравился Шляпину.

– Мне проценты не нужны! – заявил он, как только освободилось окно. – Нужна кредитная карта.

– Паспорт и денежный вклад с вами? – спросили его.

– А как же?! – ответил он.

– Заполните бланк! Укажите вносимую сумму прописью.

Из окошечка протянулась рука с бланком. Авторучка была у окошечка рядом. С заполнением граф государственного бланка Шляпин справился без особого труда. Так же легко достал из чемодана коробку с «зелеными». В этот ответственный момент ему позвонила Глафира, сказала, что ждёт его у вчерашнего банкомата. Он обругал её за звонок не вовремя. Она отключилась.

Ему показалось: он слышал её голос и в трубке, и где-то рядом, но он не придал этому значения. Нужно было завершать операцию, ещё что-то заполнять и подписывать.

Он выполнил всё, что от него потребовали, и, получив желанную карту с банковским номером, поспешил на встречу. Глафира его ждала. Они вместе испробовали приобретённую карту. Банкомат незамедлительно выдал тысячную купюру.

Николай Николаевич ощутил себя на новой ступени финансового успеха.

VII

Энциклопедия вышла! В срок, как и обещали Александру Фёдоровичу. Основной тираж доставили в комнату Шляпина, но первым делом несколько пачек занесли к Семёну Петровичу. Приняв у себя груз, Шляпин тоже спустился к нему. Пустовойтенко гладил толстый корешок книги, держа её на груди. Говорить о ней он не спешил. Циркулев с торжественным видом сидел в рабочем кресле Семёна Петровича и взвешивал том на руке.

– Больше двух килограммов, Сеня! Лихо мы отгрохали!

– А я вот что открыл, – заметил ему Пустовойтенко.

– Что же вы открыли? – вмешался в беседу вошедший Шляпин и снисходительно посмотрел на компаньонов. Он больше не чувствовал себя в их компании мальчиком для посылок.

– Чего ты глядишь на нас таким гоголем? – не понял его взгляда Пустовойтенко. – Сядь, послушай. Вон тебе табуретка!

В пропахшей краской и клеем комнате были из мебели только эта закапанная белилами табуретка, вертящееся кресло и старый диван, на котором усталый, но счастливый полулежал с книгой её издатель.

Шляпин провёл рукой по предложенному месту и сел.

– Что я открыл? – переспросил его Пустовойтенко. – А вот что! Пока мы над «Триумфаторами» работали, я огурчик был! А теперь… Обновлением быта одну декаду занимался – и превратился в старый гриб. Лежу! – он покрутил пальцем по разным углам комнаты. – Вся квартира сорок пять метров! Много ли ремонту я сделал? Но спина у меня гудит. Пальцы! – он показал свою пятерню. – Не гнутся пальцы! И я открыл. Труд рабочего тяжелее интеллигента и всех этих купи-продай, подпиши! Поэтому я не совсем рад нашей энциклопедии.

– Почему же вы не рады? – с подзадориванием спросил Шляпин.

Пустовойтенко тяжело вздохнул.

– Мы в ней проморгали рабочий класс. За хлебом к кому идём? К труженику полей. В поезде ехать. Кто путь проложил? Да вот и дом, где живу. Куда ни суну нос, везде рука рабочего человека! Хоть бы с десяток передовиков включить бы в нашу Энциклопедию и подарить бы им в знак уважения. Но рабочих в нашей энциклопедии нет!

– Семен, да, – Циркулев виновато кашлянул. – С твоей правильной мыслью мы опоздали. Но энциклопедия издана и выходит в самостоятельную жизнь. И, как ты ни крути, это событие со знаком плюс!

– Да никто бы, Семён Петрович, про вашего рабочего не читал! – Николай Николаевич взял из распечатанной пачки том, раскрыл его. – О! Хаммурапи! Ну, про этого почитают. Первый законодатель! Убийцу – убить! Оклеветанному отдать имущество клеветника! Интересно…

Семен Петрович повеселел.

– Тут много интересного. Сегодня почитаю. Ты, Коля, пойди, мне не встать, позови Нюську. На кухне всё кота раскармливает! Нечего с ним цацкаться. Не заслужил! Пол-лета шлялся, бродяга! Нюсь! Ну иди, позови её взглянуть на труд!

Нина Николаевна вошла с достоинством. «В новом. По-модному!» – отметил Шляпин её наряд.

Семён Петрович поднялся с дивана, освободил для неё место, подал ей том, сел рядом. Обстановка была почти любовная.

– Ну, как нравится энциклопедия?

– Не смотрела еще…

– Рабочих, жалко, здесь нет, – посетовал Семен Петрович.

Нина Николаевна откинула обложку, затем титульный лист, и на странице с творением своего супруга вслух скороговоркой прочла:

– ПЕРДИСЛОВИЕ!

– Веретёнщица!!! – Семен Петрович отнял у неё книгу. – Отправляйся на кухню! Не тебе энциклопедии читать!

Нина Николаевна уставилась на него непонимающим взглядом. Он готов был и дальше обрушать на неё возмущения, но осекся, увидев опечатку.

Две перепутанные местами буквы, как гром с ясного неба, оглушили его и компаньонов. Циркулев выронил из рук том. Шляпин встал. Пустовойтенко остался сидеть с раскрытым томом в руках. Его сократовский лоб неслышно собирался в морщины. Немая сцена окончилась драматично. Семён Петрович с хрустом вырвал из тома своё предисловие и подал лист Шляпину.

– Коля, вырви все мои предисловия! И это! – он вытащил парный с предисловием лист. Лавроносцам с этого листа пока не высылай. Придумаем, как с ними быть! А то получат, не найдут себя, я от стыда сгорю! – с болью во взгляде он посмотрел в заметно пожелтевшее лицо Александра Фёдоровича. – Грамотей! Куда глядели твои корректоры? Хорошо у меня супруга грамотней всяких корректоров! А не проверь она?! Что бы Коля завтра отправил?! Да ещё, с уважением, Семён Пустовойтенко!

– Да, посылать такое неприлично, – согласился Шляпин, беря от Пустовойтенко вырванные листы. – А я уже школьного друга в помощники пригласил. У него машина. Одному мне на почту столько не перетаскать. Ещё две тыщи адресов надо писать!

– Надо, так надо, заплатим! – сказал Пустовойтенко и повторил приказ уничтожать предисловия.

Шляпин набросился на них. Хруст вырываемых страниц причинял Семёну Петровичу душевную боль. Нина Николаевна, поджав губы, подбирала брошенные на пол листы и, наконец сообразив в чём тут дело, пронзительно запричитала:

– Что же это такое, а?! Как же это вы, Александр Циркулев, Семёна моего опозорили?!

Циркулев зашагал на почти негнущихся ногах к телефону, кипя от обиды и гнева:

– Типография! Энциклопедия! Опечатка!

После разговора отправляясь в типографию, он договорился с Пустовойтенко встретиться там ещё и утром, а Шляпина попросил до разрешения проблемы не трогать томов. Николай Николаевич согласно кивнул, но утром рассылать их к нему приехал приятель, и он обрадовал его:

– Работы добавилось! Кое-что надо вырвать! За это шеф тебе дополнительно платит!

Когда приятели были по колена в разбросанных на полу листах, в комнату постучались.

– Иду, – недовольным тоном отозвался Шляпин, думая, что это соседки.

Оказалось, Циркулев.

– Коля, извини я без звонка. Твоего номера телефона нет.

Шляпин похвастался:

– Александр Федорович! Дело кипит! Видите, я помощника взял.

Оторопев при виде вырванных листов, Циркулев растерянно поздоровался и сообщил:

– Семёна ночью увезли…

– Ночью?! – вскрикнул Николай Николаевич, махом скинул на пол листки с кресла от родительского венгерского гарнитура и предложил Циркулеву сесть.

С трудом согнув длинные ноги, Циркулев сел.

– Я его в типографии ждал. Думал, опаздывает. Потом туда позвонили. Он в больнице ветеранов. Нина с ним.

– Живые?! – спросил Шляпин.

Александр Фёдорович возмутился.

– Коля, чтобы с тобой разговаривать, нужно иметь крепкие нервы! Конечно, живые! Ты меня удивляешь!

– Николай очень эмоциональный, – заступился за него друг и подсказал ему. – Спроси, с чем человек лег?

Николай Николаевич послушно последовал подсказке. Циркулев ответил уклончиво.

– Лечится. Я сейчас от него. Рассказал, что типография предложила. Он сразу ожил. Вариант-то простой! Заштамповать это слово рисунком в виде лаврового венка. В нём без опечатки «ПРЕДИСЛОВИЕ». Оригинально смотрелось бы. Они решили отшлепать вручную. Уже штамп сделали. Работы на полсмены. Всё, что привезли сюда, хотели забрать и вернуть в исправленном виде. Моего звонка сейчас ждут. Что теперь делать?

– Хорошо, что Семен Петрович жив! – ответил Николай Николаевич. – Это главное!

Александр Фёдорович посмотрел на раскиданные листы.

– Он меня просил вырвать, – оправдался Шляпин.

– Ты же вчера, мне Нина рассказала, из всех томов вырвал.

В комнате повисло гнетущее молчание. Приятель Шляпина, чтобы не мешать разговору, вышел.

– Ладно, Коля! – Циркулев поддал ногой кучу листов и засмеялся. – Публиковать его предисловие всё равно было немыслимо. Я просил: дай мне отредактировать. Ни в какую. Он упрямый! И вот – всё вырвано!

– Нет! Не всё! – Шляпин ободрился и кивнул на ещё не распакованные пачки. – Те я не трогал. Сто пятьдесят томов там! Семён Петрович как раз столько для себя хотел. Вот и будут ему с его предисловием в лавровом веночке! Звоните в типографию. Вот телефон. Пусть эти увозят! Остальное я отправлю, пока Семён Петрович болеет. Он и не узнает ничего.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.