Хамсин

– А потом будь готова эту же дверь распахнуть, когда он вернется…

Половину крестного пути сопровождал рынок. Ей показались неуместными подвешенные футбольные мячи, кальсоны и бутсы.

В это время Лебедев стоял в Церкви Святого Петра в южной части Тель-Авива. Была суббота, 17:00. Часы для посещений. Он долго искал улицу Оффер Коэн, которая еще имела цифровое обозначение: 3377. А потом нашел по колокольне – самой высокой точке. Это было первым пристанищем паломников на святой земле, которые высаживались в порту Яффо.

Он зашел внутрь. Поразили темень и тишина. На двух алтарных столбах были изображены Петр и Павел. На остальных – другие десять апостолов. Сцены из жизни Петра по преданию были расписаны мастерами из Почаева. Он сел на лавочку и стал молча вести беседу:

– Боже, я оступился.

– Я знаю.

– Я возжелал другую.

– Да…

– Я совсем запутался.

– Покайся.

– Прости меня. Но я больше не смогу хранить верность…

В последний день у Лады не было экскурсий. Она понятия не имела, чем занимается целыми днями Димка. И не собиралась в это вникать.

Рано утром уходила в город либо сидела у начала Средиземного моря и смотрела на него издалека. Она пыталась к нему подступиться, но оно не подпускало, отбрасывая ее на шезлонги. Прогоняло своим свежим дыханием, словно до этого жевало белые имбирные листы, подающиеся к суши. Море всегда так себя вело в конце марта.

На пляже выгуливали собак, и они радовались, глотая сбитую пену, как шарики сливочного мороженого. Темной кучкой сидели арабки и о чем-то оживленно разговаривали, посматривая на детей.

А потом был Тель-Авив, в восьми километрах от Ришона и знаменитые Башни Азриэли. С тремя небоскребами в виде круга, квадрата и равностороннего треугольника. В круглом – было 8000 окон, а в треугольном 13 этажей занимала государственная телефонная компания «Безек». А рядом – по Шоссе Аялон бежали машины, постоянно нарушая правила, и улица Менахем Бегин любовалась центром Азриэли с обратной стороны. В одном из торговых залов Лада купила розовые замшевые туфли и не снимала их потом много недель на Украине.

Однажды она случайно забрела в русскую парикмахерскую. В ней было пыльно и запущенно. Словно не убиралось несколько месяцев. Открытая настежь дверь давала возможность свободно залетать отцветшим вялым бугенвиллиям, земляной крошке и собачьей шерсти. Ей даже показалось, что под креслом лежал сухой синий мордовник с дважды надрезанными листьями, каким-то чудом занесенный из пустыни Арава.

В углу стояла тумбочка, по-видимому, для продуктов. Дверки были зацапаны чем-то липким и бурым. Расчески с ворохом сальных, седых, черных волос, хозяйственные сумки на полу, советский кассетный магнитофон на полке. На ресепшене в беспорядке свалены газеты и журналы за 1995-й год. Или, может, они были свежими, просто придушенными мощным солнцем? Справа валялись ватные шарики, запачканные коралловым лаком.

Все время заходили люди и просто болтали. Спрашивали, как здоровье и что нового в мире.

– Вы знаете, Березовский умер?

– Да что вы говорите? Когда?

Она ждала своей очереди и все хотела попросить ведро с тряпкой, чтобы вымыть все дочиста. Когда она в очередной раз вопросительно подняла глаза, маникюрша, она же хозяйка, тепло ей улыбнулась и сказала:

– Все нужно начинать с себя. Правильно, дорогая?

У нее были старательно нарисованные брови и стильная прическа. Косо состриженные волосы очень ей шли. Одетая в спортивные штаны и майку с рукавами, которая прятала выступающий полный внутренностей живот. Она настелила много белых полотенец и взяла ее руки. Потрогала каждый ноготь и опустила их в розовую ванночку.

– Тебе плохо?

Ее вопрос прозвучал так естественно, что Лада расплакалась. Мастер переждала ее первые слезы, а потом сказала:

– Терпи. На то ты и женщина.

Она обрезала кутикулу, полировала ногти, а Лада пыталась остановиться.

– Муж?

Она кивнула.

– Начинай с себя. Ищи ответы в себе. Значит, он не мог по-другому.

Лада открыла рот возразить. Но та мягко ее остановила.

– Многое в этом мире от женщины…

В салоне толклись какие-то двое мужчин и готовили себе кофе. Оба с удлиненными седыми стрижками были одеты в стиле 70-х. Они беседовали с хозяйкой, угощали ее печеньем из тхины, обсуждали подагру и тянули головы к телевизору, висящему высоко, под самым потолком. Был настроен русский канал «Дождь», в котором Ксения Собчак брала интервью.

Они стали обсуждать Собчак тоже, подчеркивая, что ей не нужен собеседник. Она сама спросит и сама ответит. Напротив смотрела телевизор улыбчивая женщина с белыми волосами. Ее все называли тетей Машей и старались перекинуться хоть парой слов. У нее был цветочный рисунок на ногтях, а в ушах голубые сапфиры, как японское озеро Машу с прозрачностью воды до 41 метра. Она посматривала на заплаканную Ладу и подбадривающе кивала головой. Словно хотела сказать:

– Ничего-ничего… Все утрясется… Пройдет… Мы все это рано или поздно переживали…

Улица дышала весной. В тесной будке торговали лотерейными билетами. В некоторых магазинах одежда была свалена в кучу. Ее доставали с пола, мерили и бросали обратно. Ладе очень хотелось попробовать Аргаман – виноград, созданный в Израиле. А еще искала турецкий горох нута, который перетирается с кунжутной пастой, лимонным соком, оливковым маслом и получается чисто мужская еда – хумус. Но она не знала, как о нем спросить. Поэтому просто читала про себя Окуджаву, как некий напев. Если не была занята молитвой или гимном.

Тель-авивские харчевни,

Забегаловки уют,

Где и днем, и в час вечерний

Хумус с перцем подают;

Где горячие лепешки

Обжигают языки,

Где от ложки до бомбежки

Расстояния близки…

…Самолет сел в ночь, тарахтя колесами по бетонке. Небо в крупный белый горох напоминало нарядное платье. Словно из фильма «Красотка». Освещение на взлетной полосе стояло настолько ярким, что была возможность разглядеть затяжки на снегу, оставленные неумелым лыжником.

Как только шасси вжались в землю и погасли знаки, означавшие пристегнутые ремни, Димка стал получать смс. Читал, суетился, нервно отвечал. Ее это больше не трогало. Единственное – немного вздрагивала от звука входящего письма. И тогда Лада сосредотачивалась и откусывала себе по кусочку сердца. А потом безжалостно сплевывала его на пол. А когда остался последний и уже не пульсирующий, сказала:

– Можешь вещи забрать завтра. Я все упакую в чемоданы. А сейчас езжай к ней.

Димка побледнел и кивнул. Потер темное пятно на колене. Он за перелет дважды проливал на себя кофе. Посмотрел на ее разорванную грудь, на окровавленные зубы, а потом вогнул голову в паспорт.

Домой ехали порознь. Лада взяла такси.

Зима из Киева уже уползала, притом задом наперед. И начиналось унизительное межсезонье. Погода не могла устаканиться и от этой нестабильности рыдала по ночам. Утром шмаркала простуженным носом и вытирали холодные сопли тыльной стороной ладони. Они уже были зеленоватыми, как на выздоровление. Серая вода разваливалась на тротуарах и постоянно выходила за контуры луж. Мраморные облицовочные камни уже несколько месяцев не просыхали и боялись осложнений типа пневмонии.

Все старались побыстрее юркнуть в заплеванные подъезды и прислониться щекой к батарее. А потом стоять под душем, щедро посыпая себя кипятком. И никто не обращал внимание на рекламные щиты. На то, что скоро в галерее «Мистецька збірка» будет выставка «Украинский эротизм». Все были заняты расстроенной погодой…

Кто-то такими вечерами спасался вязанием, крутя амплитуды толстыми спицами. Кто-то обкладывался кроссвордами и выворачивал наизнанку Google. Кто-то основательно прилипал к телевизору или к белому холодильнику. Лада по вечерам утюжила белье. Потом ходила с горячей подошвой и разглаживала воспоминания. Уничтожала их. Выпаривала… Наутро они появлялись снова. Словно и не было таких не совместимых с жизнью ожогов.

Шло время. Лада и Димка теперь уже по отдельности пытались обустроить свою новую жизнь. Обставить новыми привычками и традициями…

Лебедев кайфовал от экстрима. От того, что нет правил. Что можно заниматься любовью, отодвинув в сторону тарелки с чуть подсохшим желтком после завтрака. Что можно всю ночь гонять по ночному Крещатику и Подолу, слушать на всю мощность Zaz «Je Veux», ходить в кино на страшные ужасы, зажигать в клубах и на дискотеке. Они обошли все модные тусовки города: Rich Club, Бинго и Гусеницу. Везде были сумасшедшие танцполы, стриптиз и фирменные коктейли. Она внесла в его устаканенную рутину свободу, легкость и пожирание удовольствий. Ника его омолаживала и бодрила. Удивляла и иногда смущала. Не брала сахар-рафинад исключительно щипчиками. И не переживала, если он подчищал тарелку хлебом или допивал суп из глиняной миски.

Она соблазняла его в примерочной и раздевала в городском парке. Показала совсем другой театр на первом этаже жилого дома, где они смотрели «8 шагов танго». В нем, на задних рядах, были спальные места. Там он рассеянно стоял в кафе, не понимая, как в нем обслуживаться. А потом вкурил, что просто сам себе готовишь кофе, высыпая его из стиков, и кладешь деньги на поднос. Сколько считаешь нужным. Он положил 50 гривен. Ника выхватила и спрятала их в карман. А он долго не мог забыть фразу, сказанную главным героем:

– Мы входим в любовь, как в танец. А танец – это схема, которая работает безотказно.

И потом пытался определить, на каком они с Никой шаге. В итоге сделал вывод, что они прочно стали в крест и застряли в нем. Это был шаг пятый…

Он не знал, что может столько раз. Он не подозревал, что двигался на опасной для жизни скорости. И что так долго сердце не протянет… Сопьется…

Когда после поездки прошло недели две, Лада купила билет в оперу. Просто была деловая встреча в «Основном инстинкте» и после нее стало невыносимо горько на душе. Словно и не было во рту бельгийского шоколада. На нее нахлынули Димкины фразы. Он называл этот модный бутик мещанской захламленной квартирой, в которой люди давно стали рабами собственных накоплений. Лебедева раздражали разбросанные вещи и дорогие ковры. Потрепанные книги и блеклые букетики статицы, в которых желтый был больше похож на разведенную в ведре известь. Раздражала даже столешница из оникса. А барная стойка, привезенная с Монмартра, напоминала ему фрагменты из фильма Лассе Халльстрема с Жульет Бинош.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.