Последняя дверь последнего вагона

— Проезжайте, мужики, проезжайте, — просит один из спасателей. — Дайте спокойно поработать!

Ригерт взмахивает своей лопатообразной ладонью, в которой светится эмблемой ОБЕЗа служебный кард. А я спрашиваю:

— Что здесь произошло?

— Да ничего особенного, — пожимает плечами спасатель с аккуратно подстриженной, «интеллигентной» бородкой. — Два транспортных средства не поделили дорогу. На скорости этак километров сто в час. Вот и результат.

Он кивает на железную массу, и, приглядевшись, я вижу внутри останков «тридцатки» силуэт человека. Зуд в моих руках становится почти нестерпимым.

— А где еще четыре жертвы? — недоверчиво спрашиваю я.

— Почему — четыре? Какие жертвы? — вразнобой удивляются спасатели. — В машинах только водители были, они-то и пострадали… Один, наверное, в рубашке родился — его вышибло через лобовое стекло, и он, конечно, поломался, но в принципе — жив. Только что отправили его в реанимацию. А второго сейчас будем извлекать… тут ведь резать кузов придется… Вася, тащи гидроножницы!.. Хотя врачи ему уже не помогут, но сделаем все по инструкции…

Я обхожу груду металла со всех сторон.

Спасатели правы. Мужчине в клетчатой рубашке, залитой кровью, действительно уже никто не поможет. Кроме меня, разумеется. Полголовы у него снесено сдвинувшейся при ударе крышей кабины, а тело крепко зажато вспучившимся железом. Должно быть, умер он практически мгновенно, так и не успев осознать, что же произошло.

От «тридцатки» за версту разит спиртным. Ага, вот в чем дело. На сплющенном переднем сиденье валяется чудом уцелевшая откупоренная бутылка, из которой капает жидкость, воняющая сивушными маслами.

«Пьянству за рулем — бой», — как пишут на дорожных плакатах. Покойник явно был с этим лозунгом не согласен, за что и поплатился… Что ж, поскольку терактом здесь не пахнет, можно смело разворачиваться и уезжать. Ригерт по-медвежьи топчется в стороне, больше внимания уделяя окрестностям ДТП, чем его последствиям.

Улица Стартовая не отличается интенсивным движением, потому-то и зевак мало.

Я уже собираюсь двинуться к машине, как вдруг раздается голос бородатого:

— Слушайте, мужики, раз уж вы здесь, то, может, подсобите нам, а?

Спасателям уже удалось разрезать гигантскими щипцами некоторые железяки, мешавшие вынуть труп из салона. Теперь почти все они с разных сторон отгибают ломиками остальные элементы этой страшной головоломки, и для эвакуации мертвеца из кабины остается лишь «интеллигентнобородый», а один он не справляется…

Я уже делаю шаг вперед, но мне вдруг становится не по себе.

А что, если?..

Хм, а ведь все это может быть очень ловко разыграно. Обычное с виду дорожно-транспортное происшествие, в котором виноват пьяный водитель. Никаких изрешеченных очередями мирных прохожих. Никаких намеков на теракт. Все чинно и обыденно. Представители официальной государственной службы ликвидируют последствия катастрофы.

Только почему-то нет свидетелей, жаждущих дать показания. И эта путаница в сводках ОБЕЗа — кто-то ведь должен был сообщить в «дежурку» о мифическом «расстреле»? А что касается спасателей — настоящих, а не переодевшихся в их форму Снайперов, — то они вполне могут сейчас лежать мертвыми в грузовике с эмблемами Службы Спасения…

Так что просьба «помочь» может быть хитрым ходом. Стоит мне дотронуться до полуобезглавленного бедолаги, как он мгновенно оживет, а в следующий момент его место на том свете займу я. В карманах спасательских комбезов можно спрятать не только гранату или пистолет, но и целый компакт-пулемет со скорострельностью сорок тысяч выстрелов в минуту. И пока Ригерт или люди в «рефрижераторе» среагируют, хотя бы одна из этих пуль достанется мне.

Все это проносится в моей голове за считанные секунды. Еще секунда уходит на то, чтобы подать Ригерту условный знак: «БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ!»

Я качаю головой:

— Извините, братцы, но я — пас…

— Что так? — кривится насмешливо бородатый. — Крови боишься, что ли?

Кажется мне или нет, что его подручные напряглись, услышав мой отказ?

— Ну, крови мы все боимся, — машу рукой я. —

Особенно — своей собственной… Но я не поэтому… Понимаете, ребята, я только что из больницы после операции: аппендицит вырезали… А врачи сказали: нельзя тяжести поднимать…

— А-а, — тянет спасатель. — Понятно. Извини. Ну а напарник твой — тоже после операции?

Ригерт не дожидается особого приглашения. Буркнув односложное ругательство (которое выполняет для группы поддержки функцию кодового слова «ВНИМАНИЕ»), он небрежно отодвигает плечом бородатого в сторону и одним рывком выдергивает труп из кабины.

Целомудренно отворачиваюсь, явно не желая созерцать содержимое черепной коробки мертвеца.

— Куда?.. — роняет Ригерт, обращаясь к людям в комбинезонах.

Как ни странно, до них доходит смысл его вопроса.

— Да клади его прямо на асфальт, — машет небрежно рукой бородатый. — В фургон мы сами закинем… Спасибо за помощь, мужики!..

Ригерт укладывает мертвеца на проезжую часть, и кровь смешивается с пылью.

И тут мне становится стыдно.

Не ты ли говорил недавно Слегину, что надо действовать активнее? Вызвался быть наживкой — так исполняй свою роль до конца. А сейчас — самый подходящий момент поставить все точки над «i».

Я подхожу к трупу и присаживаюсь рядом с ним на корточки, спиной к спасателям, которые пытаются расцепить машины, чтобы передвинуть их поближе к бордюру.

— Послушайте, ребята, — с фальшивым удивлением говорю я, — а ведь он жив!

— Если ты пошутил, приятель, то не смешно, — говорит один из спасателей, собирая разбросанные по асфальту инструменты. — У этого типа полбашки снесло, мозг по всей кабине раскидало, а ты говоришь — жив!.. Насколько мне известно, без головы люди не живут!

РАЗРЯД!

Человек, лежавший передо мной, вздрагивает и открывает глаза. Голова у него становится целой и невредимой. В мгновение ока исчезают обломки костей, торчавшие сквозь штанины. Правда, брюки по-прежнему разодраны в клочья, и на рубашке остаются пятна крови. Зато лужица крови на асфальте испаряется чудесным образом вопреки законам физики. Я до сих пор не понимаю, как это происходит. Выходит так, что Дар мой ликвидирует только сам факт смерти человека, возвращая его в исходное состояние. Как своего рода машина времени.

В следующую секунду мужчина садится и обалдело оглядывается.

— Где это я? — спрашивает он хриплым голосом, распространяя в воздухе стойкий запах алкоголя. — Что это было?

Взгляд его падает на искалеченные машины, и он резво вскакивает на ноги. Не обращая внимания на остолбеневших спасателей, недоверчиво трогает распиленный в нескольких местах кузов «тридцатки».

— Ни хрена себе! — вырывается у него из уст. — Как это меня угораздило, а?

Спасатели с открытым ртом переводят взгляд с него на меня. Кто-то из них растерянно матерится. У бородатого выпадает из руки кувалда, чуть не отдавив ему ногу. Мальчишки, наблюдавшие за ликвидацией последствий аварии, возбужденно переговариваются, показывая на меня пальцем.

Пот струится у меня между лопатками и по ногам.

Если это все-таки ловушка, то момент для нападения просто идеален.

— Ну вот, видите? — говорю я спасателям. — Наверное, он в рубашке родился!

Бородатый подходит к воскрешенному и пристально оглядывает его с головы до ног. Неуверенно спрашивает:

— Слушай, ты как себя чувствуешь? Может, тебя в «Скорую» отвезти?

Хозяин «тридцатки» смотрит на него, как на идиота.

— Какая «Скорая»? — изумляется он. — Мне же теперь надо страховку оформлять!.. Вы вон своими железками мне машину уделали так, что теперь ее только на свалку!

— Что-о? — говорит кто-то из спасателей. — По-твоему, это мы ее в металлолом превратили?

— Ну ладно, — объявляю я. — Не будем вам мешать, ребята. Надеюсь, теперь вы разберетесь без нас, что к чему.

Идем с Ригертом к машине. Не знаю, как мой напарник, а я ступаю, не чувствуя ног, и зачем-то считаю шаги. Вот сейчас мне выстрелят в спину… или сейчас?., а может, в этот момент?..

Однако мы беспрепятственно усаживаемся в свой «Ректор» и благополучно отбываем. Перед поворотом на первом же перекрестке я оборачиваюсь и вижу, как спасатели, обступив мужика в клетчатой рубашке, машут руками, что-то ему яростно втолковывая. По-моему, еще немного — и любителю выпить за рулем грозит вторая смерть, на этот раз — от удара кувалдой. Но нас это уже не касается…

Докладываю Слегину о ложном вызове, и он засоряет мембрану микрофона гнусными ругательствами. Обещает разобраться и наказать кого попало за дезинформацию. Потом спрашивает:

— Будете возвращаться в Управление?

— Нет, Ригерт сейчас доставит мое бесчувственное тело домой.

— Устал? — догадывается Булат.

— Как под прессом полежал, — в рифму отвечаю я.

— Ну и правильно, — говорит он, не замечая, что выражается двусмысленно (правильно — что устал или что еду домой?). — Отдыхай, Лен. До завтра.

— Ригерт, слышал? — отключившись, спрашиваю я своего спутника.

Поневоле: с кем поведешься, от того и наберешься. Еще немного пообщаюсь с этим молчуном — и сам забуду человеческую речь.

— Угу, — издает здоровяк, не отрывая взгляда от дороги. Мы уже проезжаем квартала два, не меньше, когда он неожиданно добавляет:

— Валя.

— Что? — не врубаюсь я. — Какая Валя?

— Я, — ответствует этот апологет экономии речевых усилий. — Имя мое…

— А-а, — доходит наконец до меня. И в самом деле, нам с ним пора перейти на имена, а то все по фамилии да по фамилии. Последнее, впрочем, относится только ко мне, потому что меня до сих пор он никак не называл — видимо, по принципу: бог не нуждается в имени собственном. — Валентин, значит… А я — Лен, если сокращенно. Как видишь, в этом мы с тобой схожи: у обоих имена смахивают на женские..

— А отчество?

Хм. Неужели я кажусь ему таким стариком? Хотя я старше его на… ну, лет на десять — это точно.

— Не надо отчества, — объявляю я. — Вон начальник ваш вообще одной фамилией обходится…

— Нет, — отрывисто говорит Ригерт и. набрав побольше воздуха, выдыхает: — Булат Олегович он… для нас…

— Это его проблема. А ты обращайся ко мне по имени и на «ты»…

Кажется, еще немного — и наш разговор станет нормальным актом коммуникации. Однако проходит еще несколько минут, прежде чем Валентин выдавливает из себя очередной вопрос:

— Как тебе… удается?

— Что удается?

— Ну, трупы… это самое…

Вот что он имеет в виду, мой косноязычный друг! Пожимаю плечами:

— Откуда я знаю? Удается — и все…

— С рождения?

— Не-ет, что ты! Если бы я родился таким монстром, то, наверное, не дожил бы до сегодняшнего дня!.. Думаешь, это легко — оживлять покойников?

Валентин неопределенно крутит головой и что-то бурчит. Потом спрашивает более внятно:

— Всех-всех… можешь? Подряд?

— Всех, Валя, наверное, только господь бог мог бы воскресить… Если б захотел. А он, видишь ли, не хочет. Он переложил это на нас, простых смертных и грешных… Причем с одним ограничением. Мой внутренний «диспетчер» принимает Вызовы только от тех, кто погибает не своей смертью, а раньше срока…

— А ты — хочешь?..

Вот пристал, как банный лист!.. Что это с ним сегодня? Не разговор, а настоящее интервью… И что ему ответить?

— Дело не в том, хочу я или не хочу этим заниматься… Пойми: если бы я даже мог спасать всех подряд, я все равно не сумел бы сделать это. Чисто физически. Столица слишком большая, в ней каждую минуту, а то и еще чаще кто-то гибнет.

Ригерт смотрит прямо перед собой, и я догадываюсь, что у него имеются свои мысли на этот счет.

— И вообще, что ты хочешь, Валь? Скажи прямо: к чему все эти расспросы?

Выработка ответа на этот раз занимает у него не больше минуты. Прогресс!..

— Пацан мой, — нехотя говорит он. — Десять лет… Белокровие. Врожденное. С пяти лет — по больницам… Врачи сказали: недолго осталось…

— Ты ж вроде бы не женат? — удивляюсь я. — Пацан-то откуда взялся?

— Не женат, — подтверждает он. — Уже семь лет… развелись… А пацана — люблю… Подумал: может, ты…

Ригерт умолкает, не договорив, но я уже понял ход его мыслей.

Он неуклюже просит меня вернуть к жизни его мальчика, когда тот умрет.

Хорошая просьба. Из тех, на которые невозможно дать отказ. Даже если ты физически не в силах помочь…

— Хочешь, расскажу тебе один случай, который со мной был в прошлом году? — чисто риторически спрашиваю я Ригерта.

…Ему не было и пятидесяти. До сих пор не знаю, как его звали и где он работал. В тот вечер мы встретились с ним в баре, куда я имел несчастье заглянуть поздним вечером. Смакуя порцию коньяка, я обратил внимание на человека за соседним столиком, который выглядел как-то странно. Лицо у него было изжелта-бледным, словно он несколько лет прожил в подземелье, а в глазах плескалась глубокая печаль и непонятная боль. Он был один, и перед ним на столике стояла наполовину опустошенная бутылка водки. Время от времени он наливал себе в стакан чуть больше половины и с жадностью опустошал его, не закусывая, как простую воду. Но нисколько не пьянел. В баре было много людей, но никому не было до него дела. Издержки большого города, в котором каждый занят прежде всего самим собой и не обращает внимания на окружающих, как бы странно они ни выглядели. В то же время на заядлого алкоголика человек за столиком не был похож.

Может быть, у него случилось какое-то несчастье, подумал я. А при сильном стрессе алкоголь не действует.

Прикончив свою «дозу», я уже собирался уходить, но тут мой взгляд упал на любителя крепкого спиртного — и я остолбенел. С явным отвращением выцедив очередной стакан, мужчина достал из кармана лист бумаги, что-то торопливо написал на нем и бережно спрятал во внутренний карман. Потом вытряхнул из серой коробочки без надписи две желтых таблетки, взвесил их на ладони, словно гирю, опустил в стакан, залил остатками водки и залпом выпил, запрокинув голову. Оцепенел, глядя куда-то сквозь прокуренный зал, а потом внезапно рухнул лицом на столик, сметая бутылку и стакан.

Так получилось, что я был ближе всего к нему. Никто в баре еще не успел сообразить, что случилось, а я уже оказался возле его столика и, не думая о последствиях, попытался привести мужчину в чувство.

Кто бы подумал, что человек может покончить с собой в баре, у всех на виду, ни с того ни с сего, выпив в одиночку пол-литра водки? Во всяком случае, я — не подумал. Лишь когда мою ладонь кольнул «разряд», напоминающий слабый удар током, я догадался, что произошло.

В следующую секунду человек пошевелился и открыл глаза. И я прочитал в них такое тяжкое отчаяние, что мне стало не по себе.

Он так и не догадался, бедняга, что это я вернул его к жизни. Он решил, что цианид, который он с таким трудом добыл через десять посредников, оказался подделкой, и на моих глазах выбросил коробочку, где еще оставалось несколько смертоносных пилюль, в ближайший мусоросборник.

А потом он рассказал мне, что пытался покончить с собой не из-за каких-нибудь пустяков вроде увольнения с работы или ссоры с женой. Самоубийство в его положении было единственным выходом. Вот уже пять лет он страдал той неизлечимой болезнью, которая с каждым днем причиняет все более мучительную боль. У него была семья: жена и двое детей. И он сделал все, чтобы никто из них не мог заподозрить, что жить ему осталось совсем мало. По этой причине он отказался от госпитализации. Принимал украдкой обезболивающее, а когда оно перестало помогать — просто терпел. Стоически, стиснув зубы и стараясь вести себя дома и на работе так, будто его нутро не терзает злобная голодная крыса. Он был очень сильным и мужественным человеком. Единственное, что он мог себе позволить, — так это поглощать в больших количествах спиртное. Оно немного сглаживало боль, рвущую тупой пилой внутренности. Каждый вечер он уходил из дома и пил в этом баре. Потом возвращался домой и сразу ложился спать. Вернее, притворялся, что спит.. Спать ему не давала обострявшаяся ночью боль.

Но однажды настал момент, когда он понял, что больше не может выстоять в этой нескончаемой битве с недугом. И что, как бы он ни старался, ему придется выдать себя перед своими близкими. И тогда он принял решение ускорить развязку.

Откуда он мог знать, что я окажусь в этот момент рядом и не дам ему уйти в спасительное небытие? Я вернул его к жизни, но избавить его от болезни было не в моих силах. Я невольно стал реаниматором-садистом, вернув неизлечимого больного к жизни и тем самым продлив его мучения!..

Разумеется, ничего этого я не сказал вслух. Вслух я поинтересовался, стараясь не глядеть на своего собеседника: «Сколько вам еще осталось?»

Он пожал плечами: «Месяца два. Если уж очень не повезет — три… Вам, наверное, этот срок кажется слишком малым, не правда ли? А вот для меня каждый День — как вечность!..»

Потом подумал и добавил, скривившись (видимо, боль вновь настигла его): «Что ж, придется попробовать что-нибудь еще… Хотя другие способы мне не нравятся».

Я молчал. Потом я проклял себя за свое молчание, но в тот момент я не решился сказать правду этому несчастному. Но с тех пор я зарекся бездумно дарить людям вторую жизнь…

— Понятно, — бурчит Ригерт, не глядя на меня. — Бесполезно, значит?..

— Мне очень жаль, — развожу руками я. — Но я не смогу тебе помочь…

— А если я его… сам?.. То есть — заранее? А?

Я на мгновение прикрываю глаза. Мне вдруг становится страшно.

Боже мой, что же смерть делает с людьми! Она может толкнуть их на самое страшное преступление. Внушить им надежду, что этим можно спасти от нее своих близких. И можно не сомневаться: если я сейчас одобрю идею Валентина, то он недрогнувшей рукой лишит жизни своего «пацана»…

— Нет, Валентин. Это не спасет его. Как не спасло того мужика в баре.,.

— Понял, — отрывисто говорит он. — Нет так нет. Никаких претензий. Извини…

Остаток пути до моего дома проходит в молчании.

Да и о чем можно говорить после такого разговора? О тачках? О погоде? О том, как сыграет сегодня футбольная сборная в финале розыгрыша Кубка Сообщества?..

Когда Ригерт высаживает меня у подъезда (ребята из «рефрижератора» успели обогнать нас и проверить дом и его окрестности на отсутствие возможных засад), я предлагаю:

— Может, поднимешься ко мне? Посидим, чайку-кофейку попьем… Да и переночевать можешь у меня, а не в машине.

Из-за меня бедняга Ригерт, наверное, уже забыл, когда последний раз спал в нормальном лежачем положении. Слегин предписал ему сопровождать меня повсюду («И в туалет?» — ехидно спросил тогда я. «И в гости к любовнице тоже!» — ответил Булат), и Валентин дежурил возле моего дома ночами напролет.

Но «раскрутчик» качает массивной головой:

— Тут ребята, — сообщает он.

Завидное стремление разделить тяготы и лишения со своими товарищами. «Рефрижератор» тоже будет торчать у моего дома всю ночь, только спрячется за углом, чтобы не бросаться в глаза.

— Ладно, — говорю я. — Тогда — до завтра.

— Умгу, — доносится в ответ из кабины.

Глава 5. ЖИЛИ-БЫЛИ ДВЕ СТАРУШКИ…

Прямо подо мной проживает очень милая парочка. Две старушки. Причем — не сестры и вообще не родственницы. Одна из них, Герта Фридриховна, еще может выбираться в магазины и на рынок, а баба Полина в течение последних лет не выходит из дому. У нее — подагра в тяжкой степени, и даже по квартире она передвигается с трудом, опираясь на тяжелую трость. Иногда ночью, когда мне не спится, я слышу, как внизу раздаются мерные удары, смахивающие на поступь Командора из пушкинского «Дон Жуана»: баба Полина героически одолевает коридорные метры, направляясь в туалет.

Вообще-то старушки живут тихо. Но примерно раз в месяц (как правило, после получения пенсии) они Устраивают «девичник». Покупают дешевое вино, накрывают стол и засиживаются допоздна. К сожалению, неотъемлемым атрибутом «девичников» является склока, перерастающая в драку с битьем посуды, ломанием мебели и истошными криками: «Убью тебя, сволочь старая!» Верх в этих почти супружеских разборках одерживает всегда баба Полина. Не раз, спустившись этажом ниже, чтобы утихомирить почтенных дам, я заставал ее в тот момент, когда она беспощадно хлестала тростью по спине и плечам своей сожительницы. Никакие увещевания не помогали. «Убью!» — шипела она, трясясь от ненависти и злости. Я ей верил. Трость достаточно тяжела, чтобы раскроить голову кому угодно, а не только тщедушной Герте… К счастью, на следующий день все вновь возвращается в прежнюю колею, и снизу не слышно ни звука, словно обе обитательницы квартиры подо мной вымерли в одночасье.

Сегодня, к несчастью, именно такой день, если судить по воплям снизу: «Спасите, убивают!» и скрежету передвигаемых предметов мебели. А ведь еще нет и девяти… Рановато бабульки перешли к выяснению отношений… Но сегодня пусть на меня не рассчитывают. Я зверски устал и не собираюсь исполнять миротворческие функции. Пусть они хоть до полного облысения выдирают друг другу волосы!..

Перекусив, перемещаюсь на диван и включаю имиджайзер. Вскоре выясняется, что вместо обычных ток-шоу и рекламной шелухи по всем каналам транслируют какой-то интересный сон — и я полностью погружаюсь в него.

Просыпаюсь от того, что внутри меня кто-то пытается надуть футбольный мяч. Ощущение, знакомое до боли. И не в переносном, а в буквальном смысле. Когда мяч вырастает до размеров глобуса, он начинает больно толкаться в мои ребра, давить на сердце и прочие внутренние органы.

Вот черт, даже дома достают эти покойники!.. Угораздило же кого-то отбыть на тот свет среди ночи (часы показывают два часа, в комнате темно, а умный экран давно уже отключился, установив, что его никто не смотрит).

Некоторое время я еще пытаюсь сопротивляться Вызову. Иду в туалет, потом — на кухню, где выпиваю два стакана холодной воды, а третий выливаю себе на голову.

Вернувшись в комнату, пытаюсь сосредоточиться на недочитанной еще вечность назад монографии Готлиба Шанкера «Пробел между рождением и смертью», но внутренний «мяч» продолжает раздуваться, как питон, обволакивающий слона, и можно лишь с ужасом представить, что будет, когда он взорвется… Пожалуй, надо хотя бы проверить, где это случилось. Судя по ощущениям, не очень далеко. Или речь идет о смерти очередного «випера». Или «спиральщики» грохнули что-нибудь очень фундаментальное: жилой дом, например. Или произошло все это вместе взятое…

А если таким образом люди Дюпона пытаются выманить меня из дома?

На всякий случай звоню Ригерту. Он откликается почти мгновенно. Значит, добросовестно не смыкает глаз. Интересно, когда он умудряется наверстывать упущенное ночью, если весь день таскается за мной по пятам?

— М-м? Проблемы?

— Да пока еще нет, Валь… Как обстановка снаружи?

— Тихо. А что?

Секунду раздумываю, пытаясь разобраться в пеленге, который генерирует мой организм. Это где-то совсем рядом. Во всяком случае, из дома выходить не придется…

— Ничего. Проверка связи. Так что спи спокойно, Дорогой товарищ…

— Умгу…

Выхожу из квартиры и, сделав всего пару шагов, уясняю, где требуется мое присутствие. Внутри появляется неприятный холодок. Похоже, старухи все-таки доигрались до смертоубийства. Зов исходит из их квартиры. Теперь я это точно знаю. Надо сходить посмотреть. Не могли же они помереть обе сразу? Может быть, кому-то требуется помощь?

В подъезде тихо. Все, конечно же, давным-давно спят.

Звоню в квартиру престарелых подружек. Никакой реакции. Поднять соседей, что ли? Пока раздумываю над этой проблемой, дверь вдруг сама собой приоткрывается передо мной, заставляя мои волосы шевельнуться от тихого ужаса.

Но это всего лишь сквозняк… Теперь препятствий между мной и тем, что истошно призывает меня из тьмы, нет. Можно войти — хотя бы для того, чтобы оценить обстановку. Всплывает мысль: и все? Как там говорил Ригерт сегодня… то есть вчера вечером? «А ты — хочешь?»… Подумай хорошенько, зачем ты сюда пришел.

Ладно. Смотрим. Пока — только смотрим. А там видно будет…

Переступаю порог. В квартире повсюду горит свет. Тусклый, из мутных лампочек, покрытых пыльными простенькими абажурами. А грязь-то какая!.. Видно, старушки окончательно махнули рукой на поддержание элементарного порядка. Не квартира, а пристанище хиппи образца шестидесятых годов прошлого века. Разве что сигареты с марихуаной повсюду не валяются. Зато валяется нечто другое. Из-за угла коридора видна нога. Голая синяя нога с подагрическими узлами вен в дырявом шерстяном носке.

Это баба Полина. Она лежит ничком, скрючившись и вытянув правую руку вперед, словно и после смерти пытается достать невидимого противника. Рядом с ней вытянулась, как окоченевшая змея, ее верная трость. Тоже в крови, как и ее хозяйка. Стараясь не прикасаться к покойной, я обхожу тело в протертом до дыр домашнем халате и наконец вижу, от чего она умерла. В животе бабы Полины торчит ручка ножа. Обыкновенного бытового ножа, которым режут хлеб или колбасу. Кровавый след тянется по грязному полу коридора из комнаты.

Значит, умерла она не сразу. Сил еще хватило, чтобы проползти несколько метров.

— Герта Фридриховна! — взываю я. — Где вы? Вы живы? Вы меня слышите?

Молчание.

Она действительно еще жива. Но не может меня слышать. Она лежит в комнате возле стола, на котором остались стоять недопитые рюмки вина, полупустая бутылка «Черного Моря», обшарпанные тарелки с остатками нехитрой трапезы, блюдца, щербатые чашки… Голова старушки — в крови, и, лишь приблизив зеркало к губам лежащей, я убеждаюсь в том, что она еще дышит.

Пытаюсь привести Герту в чувство, но голова ее безжизненно мотается по ветхому коврику, оставляя на нем красные пятна. Тараканы резво разбегаются в разные стороны, словно тоже не выносят вида крови…

Вот, значит, как это было. Бабульки опять поссорились, но на этот раз, доведенная побоями до отчаяния, Герта решила остановить свою обидчицу. Под руку ей попался нож, и она ткнула им в живот бабе Полине. Однако у той — может быть, сгоряча — еще хватило сил, чтобы нанести своей сожительнице удар по голове, а когда та рухнула, уползти прочь с места своего первого и последнего преступления.

Ну и что теперь делать? Самое главное — спасти раненую.

Перевязываю голову старушки первой попавшейся относительно чистой тряпкой и звоню в «Скорую». Дежурная обещает, что помощь прибудет через несколько минут. Поднимаю тело Герты с пола на диван — благо он разобран и даже застелен (постель, очевидно, здесь убирать на день не принято и менять постельное белье хотя бы раз в месяц — тоже). Нащупываю пульс. Слабый, очень слабый. Как говорят в таких случаях медики — нитевидный. Тонкая ниточка жизни, которая вот-вот может оборваться…

Поднимаю с пола опрокинутый стул и сажусь на него, стараясь не смотреть на тело бабы Полины в коридоре.

Ну а с ней-то как быть? В принципе, я мог бы сейчас вернуть ее к жизни. Свидетелей нет, и вряд ли она поймет, что произошло. Надо только перед воскрешением извлечь из ее живота орудие убийства.

Но будет ли от этого толк? Если Герту спасут врачи, то вскоре все вернется на круги своя. Опять — одиночество вдвоем, прозябание впроголодь, ежемесячные «отдушины» в виде таких вот посиделок, и опять — драки, и опять — ругань… Разве это жизнь?

А если подружка бабы Полины не выживет, то зачем ей самой будет нужна жизнь в этой грязной конуре? Насколько мне известно, ни родственников, ни знакомых у нее нет, и она будет никому не нужна. Кроме того, ее будут судить… срок, конечно, не дадут, спишут все на психическую неполноценность и примут во внимание возраст и инвалидность, но каково будет этой несчастной убийце и жертве сидеть на скамье подсудимых? Да и сама она не простит себе убийства единственного близкого человека. Ей, кажется, восемьдесят два или восемьдесят три года, и то, что случилось сегодня, возможно, принесло ей предсмертное облегчение, потому что положило конец ее ежедневным мучениям…

Словно уяснив, что я не собираюсь пускать его в ход, Дар утихает почти до минимума. Только иногда напоминает о себе сердечными спазмами. Воздух в квартире, несмотря на открытую форточку на кухне, спертый и гадкий. Меня начинает мутить.

И тут я вспоминаю о Ригерте. Совсем из головы вылетело, что поблизости есть человек, который может дать мне профессиональный совет. И оказать первую помощь пострадавшей. У него ведь и аптечка в машине должна быть…

Однако воспользоваться коммуникатором я не успеваю. За дверью слышится скрежет лифта, потом — стук каблучков и наконец — звонок в дверь.

Выхожу в прихожую, чтобы впустить бригаду «Скорой помощи». В виде двух прелестных созданий в аккуратных комбинезончиках с медицинским чемоданчиком. Одна, брюнеточка, — постарше, ей под тридцать. Другая, рыженькая, — совсем еще юная…

— Добрый вечер! — говорит брюнетка («Какой же он, к черту, добрый, девушка?!»). — Что тут у вас случилось?.. Ого!.. Что с ней?.. Кто ее так?.. Она жива?

Я угрюмо молчу, и брюнетка командует своей напарнице:

— Лена! Распаковывай диагност, быстро!..

— Ей вы уже не поможете, — говорю я. — Я вызывал вас к другой бабушке… Она там. — Киваю на приоткрытую дверь комнаты.

Медички устремляются туда и начинают суетиться вокруг распростертой на диване Герты Фридриховны. Причем суетятся они явно без толку.

Забавные девчонки.

Через минуту рыженькая выглядывает в коридор, где я стою столбом, прислонившись к стене.

— Извините, так что здесь произошло? Вы кто? Это ваши родственницы?

Я принимаюсь объяснять, но из комнаты доносится тревожный голос брюнетки:

— Лена, сюда!.. Ее надо срочно эвакуировать! Если не оперировать, то… сама понимаешь… Вызывай Федора с носилками!

Лена достает коммуникатор и принимается объяснять неведомому Федору — скорее всего, водителю амбуланции, — что от него требуется достать из машины носилки и подняться наверх, чтобы вынести умирающую старушку. Судя по дальнейшему разговору, Федор начинает ныть, что ему надоело таскать эти проклятые носилки, что ему за это не платят положенную надбавку и что давно пора поставить перед начальством вопрос о включении в бригаду штатного санитара, а лучше — двух…