Врата Валгаллы (№1) - Врата Валгаллы

А кто б поверил? Поднимут на смех, и будет только больше боли. Лучше оставить при себе мрачное ликование, вспоминая... ну, скажем, о D-14. И о том, что так будет с каждым, кто осмелится «оставить царапину па борту со стороны пассажира».

Менеджер поменял местами ноги, лежащие на столе одна на другой, и демонстративно перелистнул ее коротенькое досье па терминале. Место проживания: «общежитие для одиноких» значилось там.

— «Железный шит»? Энсины-лейтенанты? Винтики Империи? Ну так ведь узнает он только от тебя. Разве нет? И тебе развлечение, и премия могла бы, скажем... И обратно. Уволить мы тебя, конечно, не можем по закону о военном положении. Однако нигде не сказано, что тебя нельзя переместить. Не больная, не беременная... любые условия труда, согласно производственным нуждам. Все, что от тебя требуется: держать бокал и улыбаться. Понимаешь?

Натали молча кивнула с гнусным чувством, словно подписывала соглашение о сдаче. Хуже всего было видеть его довольную рожу. «Это всего лишь корпоративная вечеринка, — сказала она себе. — Вроде Нового года или Дня Фирмы. Почему нет? Вино, танцы. Повезет, так можно выиграть больше, чем когда-нибудь обещал дать Эстергази. Э, нет, он вообще ничего тебе не обещал. Ну мы уже договорились, что нет никакого Эстергази. И не было никогда». Занимая в социуме именно это место, по уму, давно пора привыкнуть по команде расслабляться и получать удовольствие.

Выходя, она услышала, как он набрал номер на комме, и уже совершенно другим тоном сказал:

— Это уладил. Выглядит дорого. На мой вкус — сойдет. Ну, шеф, вы же знаете мой вкус...

Молча, пребывая в непривычном отупении, с ощущением того, что все, что бы она ни сделала, будет неправильно, невпопад и никому не нужно, Натали доехала до дому в пустой дневной подземке. Прошла общежитскими коридорами, вздрагивая от эха собственных шагов. Открыла дверь прикосновением ладони, сбросила у порога туфли, кинула сумочку на впопыхах застланную койку. Сейчас, при свете, обнаружилось, какой чудовищный тут царит беспорядок.

В душ, скорее подставить себя ионным уколам, возбуждающим в коже очажки тепла, которые в конце концов слились в единое озеро. Как хорошо, как чудно, как славно не работать! Это даже похоже на свободу. Па что, в конце концов, можно по собственной воле променять свободу? Разве па любовь?

Ни слова о любви.

Взяв с полки аэрозольный баллончик с чулками цвета карамели и поочередно поднимая ноги на коммуникационный короб, Натали обрызгала их по всей длине и подождала, высоко поднимаясь на пальцах, пока слой просохнет. Потом нанесла соответствующий тон на лицо, руки и плечи, сразу сделавшиеся темнее ее натуральных. Загар — он вроде брони. С ним всегда чувствуешь себя увереннее. Загладила с кремом волосы назад, палочками разноцветного грима оформила глаза, губы, брови. Казалось бы — пара штрихов, а из зеркала глянуло совершенно чужое лицо. Холодная лощеная стерва, и до странности все равно, кому подсунут... нет, правильное слово — подложат... эту стильную штучку.

Придя к этому утешительному заключению, Натали запенила локтем полочку, и мало того, что ушиблась, так пришлось еще на коленях собирать с пола разлетевшиеся флаконы и щетки. И настроение опять стало хуже некуда. Хоть плачь, но это не поможет. Ты знаешь.

Пищалка службы доставки заставила ее подняться и принять посылку. Большая коробка из мягкого упаковочного пластика лилового цвета с фирменным знаком дорогого магазина. Насколько ей известно — временно прикрытого. Одна эта коробка с изящным бледным цветком была, наверное, самой красивой вещью в ее ячейке, и Натали задумалась — не оставить ли как элемент интерьера. Потом встряхнулась, оборвала контрольные ленты, вскрыла клапаны, развернула внутреннюю щадящую обертку.

Волна бордового шелка, как кровь из раны, выплеснулась на лежанку, где проводилось вскрытие, на пол, к ногам, и еще его в коробке оставалось чуть ли не безбрежное море. Это было уже через край, больше, чем может выдержать психика одинокой женщины. Натали схватила ртом воздух, сколько влезло, всхлипнула и сползла на пол, зажимая в руках скользкий натуральный шелк, останавливая им поток слез, глуша им рыдания и ничуть не задумываясь о его стоимости, в каковую, между прочим, администрация оценила ее участие в этом деле.

То ли обморок, то ли сон, каковым разрешился приступ, продолжался невесть сколько, очнулась Натали уже в темноте. Комнатные датчики, не фиксируя ни движений, ни звуков, дали системе знак погасить свет, и в ванную девушке пришлось пробираться ощупью, на затекших негнущихся ногах. Распухший вдвое нос и красные глаза исключали сам мысль о том, чтобы ехать куда-либо на люди. К слову сказать, маленькие часики на полке умывальника показывали время, когда было уже безнадежно поздно заказывать такси. Оставалось только смыть макияж, под его напластованиями вновь обнаружив собственные малоинтересные черты. По крайней мере, такими они ей сейчас показались.

Не выключая в ванной света, Натали прошла обратно в комнату, по дороге запутавшись ногами в платье и едва не упав. И отпихнув его босой ногой так, словно сама ткань его была проклята. Или даже пропитана ядом. На ощупь в шкафу нашелся сверток, упакованный в скользкий дешевый пластик, и Натали, уже не обращая внимания на текущие по лицу слезы, деревянными пальцами ободрала обертку и спряталась лицом в тряпках, бережно хранимых и драгоценных, как воспоминание. Одно платье. Один жакет. Привет не отсюда. Скомкала. Подгребла иод себя и закрыла собой, словно кроме этого все в мире было чужим.

Песок и вода. Длинная, уходящая за горизонт песчаная коса, по которой она шла босиком, неся в руках туфли. Белые теннисные тапочки с плоской подошвой, на шнурках, купленные для отдыха и удовольствия, ничего общего с офисными туфлями на каблуках, обязательной частью любой служебной униформы. И подол, завихрявшийся вокруг ее загорелых ног, был широким и белым. А вода по левую руку стелилась без конца и края. А песок по правую — сколько видел глаз. И только далеко впереди, куда ушли те, чьим следом она брела, увязая в песке, раздавались вопли восторга, столь же безграничного, как море и небо.

В жизни она не видела столько свободной воды, а простором разрывало изнутри грудь. Судя по ощущению, она прибавила килограммов пять, но это выглядело не досадным обстоятельством, а совсем напротив, результатом спокойной и счастливой жизни.

Свои туфли были у нее в одной руке. А в другой обнаружились разношенные детские тапочки с дыркой на правом большом пальце. И она совершенно точно знала, кто идет к ней навстречу, босиком, по линии прибоя, абсолютно гражданский, в подвернутых полотняных брюках, с непокрытой головой и улыбаясь, с чумазым, расхристанным мальчишкой на плечах. Со своим сыном. С их общим сыном.

А потом они сидели в прибрежном кафе с тростниковой крышей, уже обутые, друг против друга. Пили горячий шоколад, глядя друг на дружку и улыбаясь глазами, а мальчишка старательно засовывал в рот ложку с мороженым и был этил; страшно занят. Бриз тянул с кружек ароматный пар. И больше ничего вроде бы не было, но сон тем не менее длился и длился и длился...

В темной комнате девушка всхлипывала, прижимая к груди колени.

* * *

Сильный, безжалостный белый свет, болезненно бьющий по нервам даже сквозь сомкнутые веки. Ну то есть, предполагается, что они сомкнуты: нельзя же прийти в себя сразу с открытыми глазами? Во всяком случае, так тебе всегда казалось. Всегда знал, что медики — садисты. Вот, довелось испытать па себе.

Значит, удалось. И даже подобрали. Ясное дело, целиком, при вырванном компенсаторе из «петли идиота» выйти не мог. И даже не притворяйся, будто не знал, на что шел. А это значит, что лежишь в хрустальном гробу, заштопанный, весь в датчиках. И дежурный персонал при тебе, кстати. И кто-то видит изменения па мониторах сейчас, когда ты наконец сам сделал осмысленный вдох.

Осмысленный? А сделал ли?

Спокойно. Не дергайся. Медицина с тобой, и ты не будешь подскакивать на матраце, в панике вырывая иглы систем. Голова работает, этого пока достаточно. Прочее образуется, и примем за данность, что даже глаз ты пока не открыл.

Вполне возможно, к слову сказать, тебе открывать нечего. Предупреждали. Привыкай, брат пилот, к биопротезам, или что они там поставили. Твое дело сторона. Твое дело было выжить, остальное починят. Сделают все возможное и невозможное, за любые деньги. Это у тебя есть. И если, скажем, с глазами пока не получается, можно попытаться сжать кулак, чтобы привлечь к себе внимание. Где там этот зазевавшийся медтехник?

У него не было кулака! От ощущения этого покрылся холодным потом... но исключительно в мысленном выражении, потому что ничего не почувствовал кожей.

Парализовало?

Он определенно чувствовал направление вектора тяжести, но вот упругой поверхности больничного матраца под спиной... Или, как ожоговый, плаваю в геле? Славно приложило.

Неизлечима одна смерть. Прочее — дело времени и денег. Времени... а много ли времени у Зиглииды? Ты был на переднем крае, ты знаешь... Ты не знаешь даже, засчитан ли твой АВ!

Не было и боли. Совсем. Несколько раз в жизни приходилось испытывать на себе действие сильных анальгетиков, и он знал, как от них отупляет и тянет в сон — ни малейших признаков! Напротив, сознание было кристальным.

— Дело сделано! — ударил рядом громкий голос, столь же болезненный, каким до того был яркий свет. — Он в сознании. Или сознание в нем... это философские тонкости, можете интерпретировать их как хотите.

И постучали по... чему?

Вибрация от шлепка прокатилась волной, дребезжа и затухая, пульсируя, как зубная боль, вот разве что боли, как таковой, не было. Его сильнейшим образом передернуло, отвращение пронзило его до... мозга костей?... никаких костей, к слову, он у себя не чувствовал, но это не означало, что вместе с ощущениями пропало достоинство. В бытность его военным пилотом регулярных осмотров, конечно, избегать не удавалось, бесцеремонней армейских медиков разве что патологоанатомы-криминалисты, но просто так, походя, его, князя Эстергази, никто, кроме боевых друзей, не осмеливался трепать по плечу.

Все это выглядело чертовски странно.

Но голос деда он узнал. И походку. Ее неровный ритм, перебиваемый стуком трости. Необычайно резким стуком: странная акустика в этом месте. Всегда казалось, что в реанимационные капсулы не доносятся вообще никакие звуки. Там даже воздух не наружный, а стерилизованный автономной системой очистки. Этакий «гроб хрустальный» можно запросто выбросить в космос, он продрейфует там много лет, законсервировав внутри доверенное ему тело.

О чем я думаю?

— Как вы узнали, что все завершилось? И какие у вас есть основания утверждать, будто все завершилось успешно?

А мама где?

Согласно собственному представлению о матери — в верности которого, кстати, никогда не доводилось усомниться — Адретт должна быть тут все время, и уж конечно ей нашли бы место, где отдыхать. И едва ли она отдыхала бы там достаточно. Насколько он знал мать, она сидела бы рядом, даже если бы в ее бдениях не было ни малейшего медицинского смысла. Отец-то, понятное дело, занят.

— Пациент вдохнул бы своим легкими, — произнес голос, который очнувшийся возненавидел с первого звука, иррационально — и с силой, каковой за собой не предполагал. Интонация его была хуже любых неуважительных рук. — У человека затрепетали бы ресницы. Но я не работаю с людьми, поэтому мне трудно использовать медицинскую терминологию. С другой стороны, специфическая военная техника тоже не по моей части. Я вижу возмущения электромагнитных полей. Новый источник, перераспределивший силовые линии. Забудьте о ресницах. У нас затрепетали стрелки приборов. Он здесь, остальное — не мое дело.

Он почувствовал прикосновение на... нет, он не мог сказать, на чем, но рука, коснувшаяся его, дрожала, и в этот раз посягательство на его физическое пространство не вызвало в нем возмущения. Влажность кожного покрова, его текстура, температура с точностью до сотых долей градуса, вибрация сосудов, пульс...

Зрение. Мутное пятно, расфокусировка... настраивать и настраивать еще наши новые глазки... но постепенно очертания предметов обретают резкость, детали выплывают из тумана. Вижу! Но как странно, и почему — сверху? И почему такие растерянные лица?

Ощущение было такое, словно ударил по реверсам на полном ходу, повиснув на ремнях, а не то — распластавшись всем телом на лобовом стекле.

Что я такое — в принципе? То, что летает?

Что вы со мной сделали?

* * *

Внутренняя связь позволила услышать, как пилот императорского крейсера «Кедр» запрашивает коридор для входа в точку прыжка. Все вооруженные силы сектора выстроились сейчас по оси движения, полностью заслонив собой дипломатический кортеж.

В четырехместном салоне летели сегодня двое: Харальд Эстергази отстегнул ремни, необходимые, пока «Кедр» набирал скорость, и встал. Кирилл не спешил, отстраненным взглядом изучая точку в пространстве в нескольких сантиметрах от лица.

Крейсерское звание «Кедр» носил не только из уважения к первому лицу Империи. Выглядел он большой прогулочной яхтой с усиленными двигателями, и к боевым кораблям его не отнесла бы ни одна классификация в галактике. И очень зря. Огневая мощь, усиленная броня и скорость ухода в прыжок озадачили бы, пожалуй, любого классификатора. Кроме того, имелось на борту несколько сюрпризов, пока еще не разрешенных к экспорту, и более того — официально даже не существовавших.

Ну и пять эсминцев сопровождения, у которых тоже найдется чем удивить противника, пока «Кедр» делает ноги в ближайшую безопасную гавань.

Недостатком, было, пожалуй, то, что все навороты съели внутреннее пространство яхты, и выделенный салон-каюта с его четырьмя посадочными местами физиологически годился только для двоих. Две герметичные двери, меж ними закуток с двумя обращенными друг к другу диванчиками, разделенными рабочим столом с встроенным холодильником-баром, да вот еще дверца санузла. Предназначенная для высшего должностного лица в Империи, яхта предусматривала его полное самообеспечение. Рассовать обслуживающий персонал было попросту некуда.

Ничего особенного, впрочем, в этом не было. Армейскую кашу на Зиглинде приучались хлебать все, кто здоров. Преобладающим стилем в аристократической среде оставался аскетизм. В этом смысле Император был воспитан первым среди равных, и любимое выражение Кирилла: «Неужто я банку пива себе не открою?» выглядело в этом ряду весьма показательно.

Время у них было. Кирилл, очнувшись, отстегнулся, выпростался из кителя, снял галстук и устроился па своем диванчике лежа, согнув ноги и положив голову на подлокотник, обтянутый ворсистым материалом, цветом и выделкой напоминающим мышиную шкурку. Расслабил лицо, которому скоро уже держать «на люди» выходное имперское выражение.

В крохотном замкнутом пространстве «отсека» даже смотреть можно только друг на друга. Что Харальду и оставалось.

Двадцать лет назад у нас было два сына. Потом... потом мальчиков расставило по лестнице. Но недоволен своей ступенькой остался этот. Не тот, кому выпало летать. Что может быть лучше для мужчины? Мгновение Харальд Эстергази боролся с наваждением, прикидывая, если бы... Волосы темнее, иное очертание скул, и плечи занимали бы на спинке дивана... намного больше места. Вот если бы сморгнуть сейчас, и... Ты был бы счастлив?

Да. Я отдал бы за это жизнь. Может быть — признаваясь шепотом — не только свою.

Руб сам, отбросив любезные сердцу шуточки, сказал однажды, что Кир способен принять такие решения, о каких сам он даже не решится подумать. Номинальная фигура. Визитная карточка одиозного режима, позволяющего обществу избегать социальных потрясений, символ монолитности нации, эффективности управления и непререкаемости силовых структур. И насколько мы правы, полагая его только этим?

Харальд опустился на свой диванчик, взял из холодильника «непроливашку» с минералкой и велел себе не морочить голову.

— Ваше Величество, крейсер подготовлен к прыжку в пределы федерации Новой Надежды, — произнес голос пилота из рубки. — Войдя в гиперпространство, мы станем недоступны для всех видов связи с планетой. Прошу подтверждения приказа, полученного ранее.

— Отменяю приказ, — сказал Кирилл, не открывая глаз.

Харальд буквально подпрыгнул на месте.

— Произведите перерасчет координат, — распорядился Император. — С тем, чтобы выйти из прыжка в средней точке. Там переориентируете крейсер на Центральную систему Земель Обетованных. Вопросы есть?

— Никак нет, — ответил из динамика изумленный голос. — Приступаю к исполнению.

И связь отключилась.

— Я не гордый, — ухмыльнулся Кирилл и бросил в свою «непроливашку» таблетку против скачковой мигрени. Его спутник машинально сделал то же самое.

— На Новую Надежду мы собирались давно. Шестеренки крутились, механизм был запущен, предварительные договоренности, обмен документами... Они уже разделили нашу шкуру. Они получили сводки, сравнили боевые характеристики и оценили потери сторон. Они уже знают, что хотеть, и составили списки требований, чтобы купить нас по дешевке в трудный год. Возможно, не без помощи кого-либо из наших ближних... деятелей. Кто из них кому продался — еще предстоит разбираться. Зовите это паранойей, я разрешаю. Харальд, мы не можем думать только о сегодняшних делах, Я прав?

— Ну... Теоретически, вероятно, да.

— Мы не должны позволить им сожрать пас с тарелочки, на которую сами же и выложимся, разве пет?

Вся предыдущая история Зиглинды состояла в том, чтобы улизнуть с этой тарелочки, над которой сталкивались лбами две могущественные федерации, опытным путем пришедшие к выводу, что пусть уж лучше это яблочко будет ничьим. Удастся ли то же самое проделать нам... двоим? В самом центре враждебных намерений?

Доля такая у Эстергази: взлетать, вырывая предохранители систем. Быстрее и выше других — и платить за это всем. Иной раз большим, чем ты в состоянии отдать сам. Большим, чем есть у тебя.

— Я полностью поддерживаю ваше решение, сир.

Боль, мелькнувшая в глазах напротив, оттого, что употреблено слово, разделяющее их. Того, второго, отец хлопнул бы по плечу, сказав только: «Делай!»

И молчание.

* * *

Спустя шесть часов снова ожила внутренняя связь. Пилот доложил о выходе в пространство Цереры, главной планеты Земель Обетованных. Кирилл, резво развернувшись и спустив ноги с дивана, словно и не маячил шесть часов на границе дремы и яви, сдвинул со столика верхнюю панель, открыв тем самым свой собственный локальный пульт. Прежде они с Харальдом составляли на него пустые банки. Теперь пилот не должен был специально повторять для Императора, какие требования предъявляют отряженные для встречи корабли Вооруженных Сил.

Обычные погранцы, которых никто не предупредил о дипломатическом визите. Те, кого предупредили, проглядывают себе глаза в противоположном секторе Галактики. Соответственно, никого не удивит сценарий, согласно которому прибывших вежливо и с безопасного расстояния попросят положить руки на капот. В любом случае, этот сценарий предпочтительнее разыгранного крейсером «Глаз» на наших собственных рубежах. В результате чего, собственно, мы тут и стоим. С протянутой рукой, сколь это ни прискорбно.

Сохранять дистанцию. Задраить порты. Погасить двигатели. Да-да, и прыжковые, конечно, тоже. Прыжковые — в первую очередь. Ждать патрульного катера. А до того — ждать с планеты разрешения послать патрульный катер. Долго. Демократическая бюрократия в действии. Решает, что делать с нежданно свалившимися на голову высокими гостями. При этом ни мы, ни они не безоружны. С той и другой стороны пальцы на кнопках пуска торпед. Причем наши торпеды — чуточку лучше. Они это знают. У них наши же. Только предыдущего поколения. Зиглинда не продает оружие, пока не поставит себе модификацию следующего поколения. И они, конечно, не возьмутся оценивать меру сумасшествия имперских маньяков: кто знает, какую провокацию способны учинить пять эсминцев, сопровождающих наше Первое Лицо.

Особенно когда Первое Лицо так нехорошо ухмыляется, включив обзорные экраны по всей внутренней поверхности капсулы.

— И мы, — сказал Кирилл, — в них нуждаемся? Гляньте, как они встали. Меж ними... да я эскадрилью проведу прежде, чем они выйдут на дистанцию поражения. Мы только из вежливости делаем вид, будто они нас блокируют. О, горе нам...

— Только в людях, сир. В факте массовых гиперпространственных перемещений военной техники. В демонстрации, что мы не одни.

— Сто сорок три обитаемые системы, — задумчиво произнес Император. — Экие ресурсы. А вот же ж — аморфное образование, может, и не бессмысленное, если глядеть изнутри... Но, для сравнения — наши лучшие единицы сложены в вектор, направленный во благо интересов планеты. И оно работает. Еще как. А их? Вектор устремления индивидуума у них центробежный, он стремится действовать скорее вопреки интересам общества, нежели ему на благо. Это называется свободой. Даже новые территории у них осваивает не государство, а корпорации.

— Несколько поколений назад их правительство сделало ошибку, выпустив из-под контроля Сеть. Сперва их деловая активность возросла. Простота совершения сделок, виртуальные деньги... Добавленная стоимость росла, тогда как товары, меняя собственника, годами не покидали складов. Устремления индивидуума, — Харальд усмехнулся, — обратились вовнутрь. Авантюристы научились извлекать выгоду, сигая не через забор склада, а через щель в корпоративных системах защиты. Их мир... скорчился у терминалов. Виртуальные товары и услуги, виртуальные деньги. Слыхал даже про виртуальный секс. Коллапс. Ну... — он развел руками, — это из серии анекдотов, которые мы рассказываем про них. Безусловно, есть те, что они рассказывают о нас.

В течение продолжительной паузы только пустые жестянки катались по полу. Вибрация корпуса отзывалась в них. Чтобы хоть на секунду занять руки, министр, наклонившись, собрал их, отправив все в «плющилку» мусоросборника. Не хватало им кататься тут по полу перед дипломатическими лицами. Да и наступишь, неровен час. Напряжение ожидания пульсировало в жилах, вонзало иголки в виски. Император, узрев за своим спутником порыв к полезной деятельности и, видимо, устыдившись праздности, тоже нагреб себе полную пригоршню оберток из фольги и разноцветной пленки, все от продуктов с авторазогревом, и...

— Упс!

Кирилл едва успел левой рукой перехватить язычок форменного галстука, уползающего в пасть «плющилки» на вакуумной тяге, а правой применил к ни в чем не повинной корзине прием, каковой мужчины всегда применяют к бытовой технике, когда та их разочаровывает. Сиречь — удар кулаком по корпусу. Не помогло. Галстук зажевало по всей длине, и даже если бы общими усилиями — Харальд как раз раздумывал о применении церемониального кортика в качестве отвертки — его удалось спасти, едва ли он был бы способен украсить собой императорскую особу, стоявшую тут же, на коленях, с вытянувшимся и разочарованным лицом.

Только этого не хватало. Китель... без галстука. Мало того, что дурное предзнаменование. Искать запасной по кофрам в багажном отделении... Отдать свой — благо, все мы носим одинаковую форму... Почему бы нет, но что делать с Императором, которого в виду приближающихся патрульных судов трясет в припадке совершенно подросткового бешенства?

— Они нас не посадят, — прорычал он. — Не под их долбаными пушками.

Мир вокруг внезапно обрел хрустальную хрупкость, будто все живое разом окунули в гелий.

— Сир? — произнес он осторожно.

Усилием воли Кирилл взял себя в руки. Вот только губы у него были совершенно белыми. У каждого человека, вспомнил Харальд, есть спусковой крючок. Я даже знаю, где он у меня.

— Я их ненавижу, — разомкнулись белые губы. — За то, что я здесь, и за то, что я здесь — просителем. Они меня не посадят!

Пальцы его, словно ненароком блуждая, переключили рычажок связи. Теперь исходящие отсюда приказы обязательны для всех эсминцев сопровождения.

— Вариант... «бис»?

Что, и у меня спусковой крючок так недалеко? К своему изумлению, Харальд обнаружил усмешку на собственном лице. Когда ставишь на место распоясавшуюся разнообразную сволочь, это не только упорядочивает общественные процессы, но и удивительным образом нормализует твои собственные неврозы. Пусть даже людей отсыплешь не тому, кто заслужил их более всего. Сыну бы рассказал, из какого глухого, непреодолимого страха вырос Орден Святого Бэтмэна. Бы. Проклятье. Для Рубена «страх» остался всего лишь словом, одним из многих.

— Не я предложил это... сир.

— Наплевать. Главное, кто из нас будет за пультом?

— Ваше Величество, пока в кабине есть хоть один живой Эстергази, это наше законное право.

Кирилл расслабился, порозовел до нормального цвета, расстегнул на воротничке еще две пуговицы и жестом указал Харальду на пульт. Под сдвинутой набекрень крышкой столика ожидала панель, дававшая власть над эскадрой сопровождения.

— Все — в ваши руки, милорд!

Харальд занял место на диванчике, перебросил через плечи пристяжные ремни, отщелкнул еще несколько декоративных крышек, переставив «кубики» панелей пульта так, как ему было удобно.

— Всем сопровождающим кораблям, — сказал он, зная, что в рубках слышат. — Приступить к исполнению варианта «бис».

* * *

— Они движутся! — не выдержал мичман-стажер. Капитан корвета, прильнувший к инфракрасным окулярам — только так и можно было разглядеть зиглиндианскую эскадру, окрашенную в цвет космоса — в глубине души простил его. Инфракрасная видимость тоже не слишком бы помогла, когда бы там не включили двигатели. И сам бы заорал в его возрасте, а сейчас смолчал от одного невольного восхищения: это выглядело как огненный цветок. Пять огненных лепестков, сходящихся в одну точку, и оранжевый, выцветающий синим шлейф следом...

— Корвет «Щит» объявляет боевую тревогу. Эскадра гостей пришла в движение. Прошу поддержки силами сектора.

— Куда они идут?

— На меня!

Хищные щучьи тела, видимые в отблесках своих собственных дюз. Штурмовое построение веретеном.

— Какова их цель?

Откуда мне знать, какая цель у имперских психопатов? Одна война у них уже есть. Нужно лишиться — разума? надежды? — чтобы нарываться на конфликт с государством, допустим, глядящим с глубоким восхищением на все их инженерные поделки, но тем не менее способным утопить их идиотскую империю в одном плевке.

— Похоже, идут на прорыв к планете. Какие будут распоряжения?

— Поддержка придет. Действуйте согласно обстановке. Конец связи.

О, как! А обстановка у нас такая, что я, страшно сказать вслух, уже вижу открытые порты их торпедных аппаратов! Дальность поражения их торпед... капитан «Щита» судорожно припоминал данные атласа, затем бросил. По-любому больше нашей. Переговорник на столе вопил: с орудийной палубы требовали, чтобы им сказали, что делать.

Шесть предположительно вражеских кораблей, несущих отнюдь не гипотетическое вооружение, к планете пройти не должны. Мы не можем гадать, сошли они с ума или не сошли. Шесть зиглиндианских эсминцев оставят от планеты вроде Цереры оплавленный камень. Под полифибровым костюмом — голову бы оторвал тому, кто одобрил его для использования на кораблях... да и не только голову! — капитан стал совершенно мокрым.

— Разворот. Пятнадцать влево, тридцать восемь вверх! Торпеды к бою.

— Они на дистанции поражения.

Ужас. Ужас что будет, если открыть стрельбу на поражение. Превышение полномочий. А если смолчать — преступное бездействие. С ума сойти, кому-то на протяжении всей службы выпадают одни только учебные стрельбы!

— Цель класса эсминец, правый борт, отметка №1, выстрел боевой, повторяю — боевой! Огонь!

На мониторах рубки возникла проекция прицелов: в точности такая, как ее «видели» системы наведения. Зафиксированная цель мигнула, рамку залило красным, и в ту же секунду дребезжащий звонок оповестил, что цель потеряна. Белый крест беспомощно метался по экрану, торпеды заблудились в облаке выпущенных против них флэш-марок, и оставалось только следить, как одна за другой они превращаются в пар. Вся жизнь его была в этой рамке, дыхание пресеклось, и было совершенно очевидно, что зиглиндианское «веретено» шутя сомнет их, опрокинет и пройдет, по крайней мере, эту линию обороны. Там, сзади, подтягивались другие, та самая запрошенная в спешке поддержка, и может быть, и даже наверняка им удастся остановить этот ничем не объяснимый натиск, но это будут другие...

Капитан вглядывался в проекцию прицела до боли в глазах и потому уловил момент, когда от тулова в центре отделилась, будто родилась, крошечная яркая искра. Отделилась, и понеслась вперед, вполне жизнеспособная с первой секунды самостоятельной жизни. И целеустремленная. Рядом беспомощно и где-то даже восхищенно ругнулся штурман.

— Она идет быстрее истребителя! Нашего истребителя, — поправился он торопливо под взглядом командира.

— Что это за...

Шесть черных «щук», как одна, погасили ходовые огни. Ярко-оранжевые сполохи в инфракрасном визире стали тусклыми, черно-багровыми.

— Дипломатический кортеж Империи подчиняется силам безопасности Цереры, — произнес искаженный помехами голос в динамике. — Двигатели заглушены, порты закрыты и запломбированы. Для соблюдения норм галактической безопасности просим прислать патруль таможенного досмотра.

— Это!... — заорал командир, брызгая слюной в переговорник. — Это что?!

— Убедительно просим вас прекратить огонь, — продолжил голос. — На шаттле находится первое лицо Империи. Это транспортное средство, тяжелого вооружения оно не несет и для планеты не опасно.

Достаточно ампулы со штаммом быстро размножающихся бактерий, хотел сказать капитан, но промолчал. Во-первых, стилем Зиглинды испокон веков был меч, не яд. Во-вторых, все, что здесь сказано, пишется и может быть использовано против нас. Ну а в-третьих, опознал он в голосе старшего конвоя усталость и раздражение на амбициозную имперскую дурь, с которой приходится жить без всякой возможности называть вещи своими именами. У него и самого нашлись бы тому вполне демократические эквиваленты.

— Не понял я, — пробормотал мичман. — Что ушло, что осталось?

— Остались чемоданы и свита. И походный сортир с прыжковыми двигателями! А Император ушел! И наш чертов престиж вместе с ним!