Во славу Отечества - В тени славы предков

Стан нашли на поляне – скопище землянок, полузаметённых снегом. Их не встретил никто, множественные следы уходили в лес.

– Ушли! – зло сказал Вавула и сплюнул на снег.

– Печи ещё горячие, – молвил кто-то, побывавший в землянке. Колот обернулся к охотнику:

– Слышь, Хотила, куда они двинулись?

– К Велесовой роще, не иначе.

– Другие тропы есть?

– Есть, – согласился охотник, – но не короче.

– По ним и пойдём, – решил Колот, тут же пояснив: – Засады опасаться надо, а там мы пробежать сможем.

Збродней даже опередили, успев утоптать для битвы снег. Збродней было два с половиной десятка против четырёх княжеских. Бой был короток, видно, не зря кметей учили ратному делу. Лишь отдельные сшибки, когда збродень был тоже не промах, стихали с трудом. Колот, больше искавший бывшего кметя Зубилу, чем дравшийся, обратил внимание на схватку, кипевшую в стороне. Хряк, огромного роста и, по всему, великой силы, отшибал от себя княжеских воинов здоровенной рогатиной, на которую можно было запросто взять тура-трёхлетка. Два тела неподвижно лежали около него, третий, подвывая, отползал в сторону, кровавя снег. Лапа, выдернув меч из ножен, устремился туда, по-волчьи пригнув голову, прыгнул через распластанный чей-то труп, толкнул отрока, подставившегося под рогатину, тем самым спасая его от неминуемой смерти.

– А-а! – заорал Хряк, вряд ли узнав Колота. Лапа нырнул под рогатину, с силой ударив мечом по проходившему над ним древку, развернув разбойника к себе спиной, на которой туго натянулся нагольный кожух. Хряк, понимая, что не успеет развернуться, попытался отпрыгнуть в сторону, одновременно взмахнув рогатиной, стараясь достать противника. Клинок Колота оставил на боку главаря збродней длинную рану. Хряк завалился в сторону, всё ещё не понимая, что рана смертельна, пытался подняться и, рыча, снова падал, а Колот уже бежал к другой схватке.

Вот и старый соратник Зубило. Он стоял среди окруживших его полукольцом кметей, видимо, попробовавших его меч. Ему бросали оскорбительные выкрики, но Зубило был спокоен и даже величествен в кольчуге, в литом шеломе с кольчатой бармицей. Кое-кто попытался обойти его и увяз в сугробе. Зубило сделал шаг к нему, и кметь, как пловец, рассыпая снежные брызги, выбрался на утоптанное место. Один из Колотовых воинов, грозно заорав, кинулся на бывшего кметя, но тот, легко отбив клинок, с силой, мечом плашмя, ударил его по голове так, что шелом съехал на лоб. Неопытный, на мгновение потерявший из вида поле, кметь открылся и получил удар ногой в живот от Зубилы. Горе-воин покатился под ноги к своим. Подбежавший Колот услышал хохот Вавулы. Кто-то, натягивая лук, пытался поймать открытую грудь соперника.

– Прочь! Не лезть никому!

Распихав всех, Лапа шагнул к бывшему соратнику.

– А-а, Колот! – воскликнул Зубило, узнав и, кажется, не удивившись. – Вот и свиделись. Учи лучше своих людей, не то я уже всю дружину перебил бы. Только со своими не дерусь, никого не поранил даже.

– Волколак тебе свой! – выкрикнул уязвлённый словами разбойника о воинском неумении Вавула.

– Отпусти меня, Колот! – попросил Зубило. – На Ладогу уйду, не появлюсь здесь больше, клянусь Перуном!

Хотелось отпустить збродня, ибо для Колота он был не только спасителем, подсказавшим Хряку отпустить Лапу с женой, но и братом по рати, с которым вместе бились в жестоких схватках, делили пищу и кров, который обязательно оберёг бы от вражеского удара в спину. Кто не был в горячих кровавых походах, тот не поймёт и слова о том, что рать – это одна семья. Для них это будут лишь просто слова. Но и Зубило понять должен, что княжеская служба велит исполнять приказы и невыполнение их равно предательству.

– Поздно, – тяжело покачал головой Лапа, – сам знаешь: тебя отпущу, тогда и мне не жить. Пойдём со мной, я князя за тебя просить буду, а там, глядишь, Святослав вернётся, простит тебя.

– Сам-то веришь в то, что сказал? – невесело усмехнулся Зубило. – Повесят меня либо голову отсекут топором без чести.

Колот не отвечал, с хмурой скорбью глядя на бывшего соратника. Прав ведь он: выбора нет, и что можно сделать, чтобы решить по чести, мыслить не хотелось. Зубило постоял, чуть раскачиваясь, думая. Живым не выпустят, а сдаваться он не собирался. Нету чести у збродня, обмелел душой бывший кметь, но встреча с Колотом всколыхнула внутри то, что растаяло не до конца: клятва верности князю, дружинное братство, когда соратнику веришь, как себе; иначе в бою, в трудных походах, не выжить. Вся жизнь, та, лучшая, в сравнении с разбойничьей, вмиг прошла перед глазами. Обернулся, посмотрел на застывший, кряхтевший стволами деревьев от мороза лес, повернулся к Колоту, вымолвил:

– Прикажи своим людям отойти.

С тяжёлым звоном упала на снег кольчуга, на неё рухнул шелом с отвалившимся подшлемником и щит.

– Бронь себе возьми, – глухо сказал Зубило. Лапа кивнул, стараясь не смотреть разбойнику в глаза. Какое-то время Зубило рассматривал меч, любовно водя пальцами по клинку, будто мысленно с ним разговаривая. Затем присел, развернув гарду* к земле, надавил на крыж*, крепко утверждая черен*. Меч, будто проросший зуб сказочного змея, остро торчал кверху. Зубило встал на колени, откинул движением руки назад тёмные пряди волос. В вылинявшей, не раз латанной рубахе он всё равно не походил на збродней своей ватаги: в нём была некая гордая стать воина Святослава.

– Славные были дни, – попытался улыбнуться Зубило, – и князь был славный, только я, дурень, неправильно тогда сделал…

Он напрягся перед решительным шагом. Резко вдохнув, навалился грудью на клинок. Колот отвернулся, не желая смотреть. Рядом с ним умирало его прошлое, тяжёлое, но и славное, ибо так устроен человек, что в памяти тускнеет всё плохое, заставляя ярче гореть хорошее. До горечи жаль было Зубилу, убившего некогда воительницу из дружины Святослава, которую, кстати, Колот терпеть не мог, и бежавшего от наказания. Колот замер, не замечая вновь окруживших их кметей. Те, как и Колот, немо стояли, объяв мыслью смелость и величие поступка Зубилы. Урок им на всю жизнь, и перед тем, как бросить товарищей умирать на поле боя или иное бесчестье совершить, каждый вспомнит, как вернул себе честь потерявший её воин. Отрезвляюще прозвенел над ухом голос тиуна:

– Вели ратным собрать оружие, я считать буду и в грамоту заносить.

Неожиданно озлившись на тиуна, будто бывшего причиной смерти старого соратника, Колот резко сказал:

– Что с бою взято, то свято, и не тебе старый обычай рушить! Сокровища, что збродни насобирали, все твои. Пленных пытать будем, так расскажут, где спрятали.

Тиун пытался возражать, но, поняв, что бесполезно, махнул рукой: в Киев придут – там пусть с дерзким старшим разбираются: не на судном же поле* из-за княжеского добра гибнуть.

Глава четвёртая

Ярче с каждым днём жизнелюбивый Хорс*, растопивший снега. Весна бежала по земле со всей полнотой радости возрождения. Едва лопнули на деревьях почки, в оврагах стояла вода. На всхолмьях, в стороне от леса, земля просохла, и первые ратаи, погружая в пашню блестящие сошники, вели первые борозды. Вершник в тёмном дорожном вотоле придержал коня у бровки, облизнул пересохшие губы – быстрая скачка разгорячила тело – и позвал ближайшего смерда. Мужик быстро, но с достоинством переставляя босые ноги по зябкой ещё земле, подошёл к всаднику. По расшитому поясу и медной шейной гривне признал в нём княжеского кметя.

– Дай пить! – попросил кметь. Смерд отвязал от пояса берестяной бурак, протянул вершнику. Тот, отхлебнув крупными глотками прохладную ключевую воду, довольно крякнул, вытер тыльной стороной ладони усы. Разом повеселев и решив оттого поблагодарить мужика, чуть наклонился с седла и доверительно сообщил:

– Слыхал: князя Святослава печенеги в порогах побили со всею дружиной!

Смерд невольно вздрогнул – раз так сообщают, то что-то случилось важное и страшное. Поправил на голове войлочную шапку, покатал весть туда-сюда, примеряя её к своему житью-бытью. Правила Ольга, за ней Ярополк, а Святослав всё жил войной, и его он коснулся, когда двоюродный брат ушёл в Болгарию со Святославом, уведя с собой ярого жеребца. Не вернулись назад ни он, ни тем более конь. Что изменится? Ничего. Дани те же останутся (Ярополк-то не поменялся), войны чужой, глядишь, не будет. Пожал мужик плечами – и чего, мол?

Кметь, разочарованный тем, что смерд не смог объять всей важности вести и его, княжьего посланника, доверия, спросил:

– Далеко ещё до Вышгорода?

– Верст шесть, – ответил мужик. Кметь, не попрощавшись, звонко шлёпнул по крупу коня, зарысил по уходящей вдоль поля дороге. Смерд посмотрел некоторое время ему вслед, думая: делиться ли вестью сейчас с остальными ратаями? Решил, что подождёт до вечера, сейчас каждое мгновение светлого дня на счету.

Пена хлопьями слетала с конских удил, когда кметь добрался до Свенельдова двора. Бросая повод дворскому, с сожалением подумал, что загнал животину. Воевода молча выслушал вестоношу, не дрогнув ни единой мышцей, коротко спросил:

– Кто знает ещё?

– Князь первый узнал да сын твой Лютомир. При мне велено было никому из вятших* ничего не говорить, пока ты не узнаешь.

Да узнают! Волку, небось, уже всё известно. Но настрой Люта, а значит, и Ярополка говорил, что совет будут оттягивать до последнего, ожидая приезда Мстислава Свенельда. Вот это весть! Весь свет перевернулся вдруг, оставив позади спокойную почётную старость. Воевода, едва скрывая спирающее от волнения дыхание, буквально содрал с пальца серебряную жуковинью, протянул кметю:

– На, возьми!

И, опережая вопрос про коня, добавил:

– Выдадут коня тебе! Быстрого, в бою не подведёт.

Залетал птицей по терему, отдавая наказы, будто молодость дохнула живым дыханием. Скорее, скорее! Редко нынче по причине ослабы здоровья скакал верхом, но до Киева в возке трястись долго. С дружиной и малым обозом, что весь влез в торока*, великий боярин отъехал едва ли через час после прибытия посланца к его двору.

Раскрасневшийся после скачки, Свенельд тяжело вбежал в княжеский терем, в сгущавшихся сумерках едва обратив внимание на скопившийся во дворе знатный народ в одеждах из дорогого хрусткого шёлка. Кровь толчками ходила в голове, и он боялся упасть, не дойти до князя, не то постоял бы, поздоровался со старыми друзьями, дабы не приняли те невнимание за гордыню. Впрочем, мало кто взял в сердце, ибо даже сына своего Лютомира Свенельд не заметил.

Ярополк, меривший шагами покои, терял терпение (сколько тянуть с советом можно!), едва присев на край лавки, тут же вскочил навстречу воеводе. Весть, хоть и скорбная и неожиданная, не удивила Ярополка. Святослав был бесстрашен, порой казалось, до безумия: всегда сражался с сильным, превосходящим числом противником, не боясь биться в первых рядах. Даже его боги не всегда могут защитить храбрых, а тут ещё печенеги, обложившие, как волка в норе… Святославова сдержанная буйная сила восхищала всех до уважительного опасения, и Ярополк не был исключением. Бывали времена, когда он задавался вопросом, на который сам боялся себе ответить: а хотел ли он возвращения отца? Устройство страны, начатое Ольгой и продолженное им, – как ему самому казалось, – могло обрушиться с приходом кипучего своевольного Святослава.

Будоражащее душу волнение от пережитых вестей, но ещё больше предстоящих за ними дел улеглось под уверенным взглядом Свенельда. Не чувствовал старший Святославич в себе княжеской твёрдости вершителя судеб своей земли. Нужна была опора. Чувство, будто голую грудь закрыл надёжный крепкий щит, придало голосу спокойствия:

– Не нужно сейчас нам с печенегами ссориться! Слышишь, Свенельд? Мир нам нужен! Закроют нам степняки Днепр, купец на низ не пойдёт ни в Корсунь, ни в Царьград, товары в торгу втрое вырастут!

Пропущены были уставные слова о сыновней скорби по убитому князю, но Мстислав понял, что Ярополк рёк главное и наболевшее, мягко сказал князю:

– Слушай меня на совете, не возражай…

Дым от множества свечей, зажжённых в стоянцах, слоисто заволакивал набившиеся народом сени. Кто-то, не дожидаясь слуг, выставил оконницу. Свенельд зашёл перед князем, едва успел сменить дорожное платье на шёлковую рубаху, схваченную на рукавах серебряными, сканой работы, наручами, да алое, подбитое волчьим мехом, корзно*. Поздоровался громко со всеми, сел по правую княжескую руку.

Собрание открыл волхв Белояр (Свенельд попросил Ярополка не звать священника, дабы не раздражать Святославовых бояр, а пригласить волхва, охраняющего княжеский род). Белояр много и толково говорил не только о предстоящей мести за убитого государя, но и о мире, что должен быть между братьями-князьями, об устроении земли, затронув и предстоящие споры между княжьими людьми, которых быть не должно. Едва волхв закончил, как Ратша Волк сказал как о решённом:

– Тризну по князю в степях печенежских на костях их справим!

– Ратных сейчас не след от сохи отрывать, – осторожно возразил Ярополков боярин Любислав из старого русского рода Гуннаров.

– Воинов Святослава, бывалых в боях, много по весям сейчас сидит, их нам и хватит, – повернувшись к Гуннару, в свою очередь, возразил Волк.

Ярополк чуть растерянно смотрел на молчавшего Мстислава Свенельда. Тот, чуть прищурив начавшие слепнуть глаза, оглядывал собрание, будто внюхиваясь, ловил бродившие в головах мысли. Едва заметно кивнул Ярополку, сказал:

– Смерть князя великого не должна без мести остаться!

Князь, справившись с недоумением (как так? об ином же молвлено!), рёк, доверяясь великому боярину:

– Сему быть!

И только потом понял, когда начали решать вопрос о данях и кормлениях без споров, что Свенельд одним словом успокоил Волка и бояр Святослава, думавших уже о предстоящих ратях, а не о собственных животах. А потом Мстислав переиграет Ратшу и остальных. Ярополк был в этом уверен.

Собрание, прошедшее на удивление мирно, без яростных возгласов и спора, ведомое невидимой рукой Свенельда, закончил опять же Белояр:

– Прошу всех завтра к столу, в сени княжеские, помянуть покойного!

Глава пятая

Свенельд затягивал сбор ратей, как только мог, что, естественно, злило воеводу Волка. Уже пришёл с дружиной древлянский князь Олег Святославович, воинственным норовом в отца и чернявым обликом в мать, Предславу. Не умеющий сидеть в ожидании, выезжал на ловы* на несколько дней с Ратшей Волком и его сыном Ивором Волчьим Хвостом, всё более с ними сближаясь. Приглашал и брата, вихрем влетая в княжеский терем, будоража степенное спокойствие челяди:

– Ярополк, хватит сидеть, будто купец в лабазе! На охоте развейся. Не поедешь? Ты просто Ратшиных хортов* не видел, такие и тура загнать могут.

Также уносился, во дворе птицей влетая в седло, на ходу бросив какую-нибудь охальную шутку проходящей жёнке.

На одной из ночёвок, когда по-походному жарили на костре мясо убитой косули, Волк серьёзно сказал Олегу:

– Не соберёт Свенельд рать.

Древлянский князь не сразу уразумел сказанное – ещё не остыли на губах шутки, которыми перебрасывались они с Волчьим Хвостом, вспоминая сегодняшнюю охоту. Постепенно серьёзнея ликом, ответил:

– Дружина не поймёт. Бабка наша Ольга до чего против рати всегда была, а древлян моих (уже считал своими – правил ведь там) побила и пожгла. Земля не даст без мести обойтись.

– Купцы против размирья* с печенегами, – возразил Ратша, – а это нынче сила.

– Мы соберём с тобой тогда!

– Ярополк не даст, – помотал головой воевода. – Будешь с братом ссориться? А одному тебе не справиться со степняками.

– Я поговорю с ним, – пообещал Олег, пожалуй, впервые почувствовав, что княжеская власть – это не только рати, дани, пиры да ловитвы*, но и хитрая тайная игра, в которой нельзя быть пешкой.

После приезда Олег тянул с разговором, понимая, что по-братски поговорить не получится – будет молвь жёсткая, и он не должен будет уступить Ярополку, более искушённому в словесном убеждении. Эти несколько дней всё и решили. От печенежского князя Кури прибыли послы с подарками и просьбой о мире. Послы кланялись, словами своего князя просили прощения, обещая держать мир между степняками и Русью нерушимо. На пиру, устроенном в их честь, спели хвалебную песнь храброму князю Святославу. Ни князя Олега, ни воеводу Волка на пир не позвали.

У Олега с воеводой и его сыном была своя братчина в тесной повалуше в тереме Ратши на Подоле (Волк перебрался сюда из Вышгорода ещё зимой). Князь был угрюм, сидел, молча обхватив двумя руками серебряный достакан* с бурым болгарским вином. Волк за дни, прошедшие с поминок по Святославу, многое передумал и крепко разуверился в Ярополке, которого, впрочем, не считал продолжением своего героического отца, и ещё сильнее стал ненавидеть Свенельда, с которым всегда был в ссоре. Чувствуя, что против брата Олега не настроить, он говорил про Мстислава Свенельда и весь их род, что всегда был «поперёк» Святослава.

– Кабы Свенельд битву под Аркадиополем не проиграл да кабы послал в Белобережье дружину, твой отец был бы жив и ромеи у нас в данниках бы ходили. Даже на печенегов Мстиша мелок оказался. О животах своих Свенельды токмо и мыслят, заветы древние порушив.

Вино всё больше оседало в голове, медленно наливая Олега глухой ненавистью к Свенельдам. Отказ от мести за отца, всё больше разрастающаяся пропасть с братом – во всём виноват проклятый род Свенельдов.

– Тебе больше в Киеве тоже нечего делать, Ратша, – поднял мутноватые глаза на воеводу Олег. – Предлагаю тебе с дружиной и домом твоим переехать ко мне в деревскую землю и служить мне так, как служил моему отцу, князю Святославу.

Волк довольно улыбнулся про себя: сам просить не хотел, чтобы не давать лишний повод поиздеваться над собой Мстиславу – бежит, мол, потому что проиграл.

– Это честь для меня, княже, спасибо.

– Что, так просто уйдём, всё бросив? – спросил Волчий Хвост отца.

– А что нас здесь держит? Раньше службой жили, а сейчас с пары весей кормимся Ярополковой милостью? Спасибо! – Волк поклонился, не вставая из-за стола, воображаемому князю.

Справляясь с охватившим его хмельным гневом, чтобы не уронить чести перед хозяевами, Олег молвил:

– Ты будешь моим набольшим воеводой, в этом я клянусь тебе стрелами Перуна, как клянусь в том, что изведу Свенельдов, если они будут мешать моей дружбе с братом Ярополком!

Нехороший холодок пробежал по Ратшиному хребту от понимания того, чему он вольно или невольно стал виновником. Прошли времена, когда днепровские русы мыслили ратиться с хазарами и Византией, а сейчас грозят извести себя междоусобными бранями. Раньше Волк посмеивался над стариками, что любили говорить о мелком времени и измельчавших людях, сейчас он сам начинал в это верить.

Глава шестая

Просторный покой Лютова дома на Подоле казался Свенельду тесным. Сам он перестал ездить к Ярополку на Гору. Княжич, обломав собственное самолюбие, был частым гостем у Свенельдов. Волей или неволей, но Мстислав приравнял делами своими себя к Ольге и Святославу и теперь мыслил сложить большой терем рядом с княжеским двором. Куплен был уже заготовленный прошлой зимою лес, который начинали свозить на Гору. Пока Ратша Волк настраивал против Свенельдов Олега, Мстислав склонял на свою сторону бояр, Святославовых в том числе. После печенежского посольства, собрав всех в княжеских сенях, растолковывал (многие были недовольны отказом от мести):

– Род убитого мстит роду убившего – издревле повелось, но князь больше человека. Мы соберём рать и пойдём в Степь. Ходу не будет купцам не токмо нашим, но и тем, что с иных земель к нам идут – от варягов, немцев, угров. Мы сохраняем путь по Днепру своим миром с печенегами. Ваш прибыток растёт. Вы готовы оскудеть? Смердам голодным привыкнете в глаза смотреть? Ольга не для того всю жизнь свою положила на то, чтобы сбить в одно государство земли русов и славян. Вы хотите ратями в одночасье вернуться во времена Аскольда с Диром? Не будет силы у нас – разорвут соседи. Посмотрите вокруг: с нами считаются болгары, угры, немцы и даже ромеи! Хазария при нынешней нашей силе никогда не поднимет голову. Война в болгарах потрясла казну, так что? Отчаянно броситься всеми силами и упасть обессиленным, хоть и победившим, на землю? Коли печенеги решат, что мы слабы, – накажем, а пока несут нам подарки и кланяются от своего князя – будем мир блюсти с ними.

Бояре тихо ворчали, но возражать Мстиславу никто не решался.

Из Новгорода наконец-то прибыл князь Владимир, со своим вуем* и кормильцем Добрыней. Свенельд первым переговорил с княжеским новгородским родичем. Последний раз Мстислав видел его, когда тот служил конюшим при княжеском дворе, потом Род* принёс Добрыне удачу: благодаря родившемуся у сестры Малуши княжичу, его, как родича Святослава, отправили наместничать в Новгород, населённый деловитыми, недавно пришлыми вендами. Так отпрыск вымороченго рода древлянских князей Амалов снова обрёл свою честь.

С той поры Добрыня остепенился, как подобает знатному мужу. Явственней стала богатырская стать, подчёркнутая шёлковым, расшитым серебряными нитями платьем, стянутым в талии кушаком. Лёгкие морщины, прорезавшие лицо, его не портили, а, наоборот, делали красивым.

Приняв Добрыню, как и должно принимать великого боярина, Свенельд вертел разговор и так и эдак, пытаясь понять настрой новгородской знати о службе киевскому князю. Добрыня прочёл начерно составленные грамоты, подтверждающие старые, ещё Ольгины, дани. Вопреки ожиданиям, Добрыня не стал их оспаривать – Новгород, имеющий князя Святославова рода, соглашался их платить. Единственная просьба касалась Малуши, которую Владимир хотел забрать с собой. Малуша ушла к волхвам служить богине Мокоши, и, узнав об этом от Свенельда, Добрыня, кажется, вздохнул с облегчением: без княжеской наложницы-вдовы будет легче.

Наконец, когда собрался весь государев род, справили тризну по убиенному князю. Уставные речи звучали натянуто, братчина не была разгульной – раздор в княжеском роду висел мечом над пиром. Ярополк покинул тризну после речей волхвов и Свенельда, не дав сказать ни слова Ратше Волку, который, вопреки всем обычаям и горячему норову, мог превратить тризну в боярское разбирательство. Олег, уединившись с младшим братом, долго говорил о назревавшей ссоре с великим князем. Недружелюбие ещё с раннего детства было меж Ярополком, воспитываемым гордой бабкой Ольгой, и Володей, сыном холопки. Олег настойчиво твердил о Свенельдах, виновных в раздоре в княжеском роду, Владимир пропускал их мимо ушей, иногда повторяя: «Таков наш нынешний князь!»

Вскоре на большом снеме читали и подписывали грамоты. Олег с Владимиром признавали Ярополка старшим братом, принеся клятву на верность. Дабы умилостивить Олега, ему отводили, кроме имевшихся земель, грады Червеньские. К слову сказать, правили ими местные мелкие княжата, не раз поучаемые русскими ратями и всё равно дававшие дани невпопад, а после смерти Ольги и вовсе платить их переставшие. Теперь Олегу предстояло пойти туда на полюдье, поспорить с пограничными и набирающими силу ляхами, тоже раскрывавшими рот на этот кусок, да ещё выплатить с этого Киеву.

– На тебе, друже, что собаке в брюхе не нужно! – вырвалось у Олегова боярина Вершины.

Урядив, казалось, все дела, разъезжались. Самого младшего брата Ярополк давно вытеснил из сердца, поэтому присутствие Владимира было лишь тем, с чем надо смириться на пору дележа княжеского наследия и подписания различных грамот. Стараясь, как и раньше, не замечать Володьки-рабичича, киевский князь не отметил про себя ни выровнявшейся юношеской стройности некогда пухлого малыша, ни появившейся в повадках и взгляде уверенности, что было отмечено внимательным Свенельдом. Владимир заметно отличался от заносчивого, стремящегося быть похожим на бабку Ярополка, от взрывного, думающего больше своим горячим сердцем Олега, но чем отличался – этого Мстиславу было не ясно, что его, считавшего себя разбирающимся в людях, настораживало. За молчаливым смирением, казалось (или только казалось?), прятался сильный яростный зверь, ждущий своего часа. Владимир молчал, когда обсуждали и переписывали набело грамоты, молчал, когда приносил клятву на верность, ровным голосом произнося клятвенные слова. Либо он сам был умён, либо чётко выполнял наказы своего кормильца, тогда о чём это может сказать? Раздумывать Свенельду было некогда, ибо отношения между Ярополком и Олегом всё больше накалялись.

Новгородцы ушли как-то незаметно по сравнению с громко ушедшим Олегом. Началось всё с Ратши Волка, что явился на княжеский двор и потребовал встречи с Ярополком, отказавшись переступать порог терема, объявив дворскому:

– Сам не пойду к нему, пусть выходит, иначе я отъеду из Киева со своими людьми без его ведома!

Вышедшему Ярополку, не здороваясь, широко, как перед дракой, расставив ноги в зелёных тимовых сапогах, сказал:

– Пользуясь правом своим, перехожу на службу с дружиной и с домом своим ко князю деревскому Олегу. Спасибо за хлеб-соль тебе, княже!

В отбитом земном поклоне было больше скоморошества, нежели уважения.

А вечером пришёл Олег и, со свойственной ему горячностью, высказался:

– Что происходит между нами? Твой боярин ссорит нас, чтобы у власти быть. Я люблю тебя, брат, но пока ты держишь около себя этого гада, не я, а ты от меня отдаляешься.

– А не твой ли Волк масло в огонь льёт, настраивая против меня? – нахмурился Ярополк. Он не собирался слушать поносные слова про своих бояр даже от брата. Но Олег не отступался:

– Я сам без глаз, что ли? К чему мне швырнули грады Червеньские? Одному мне с Мешко ляшским биться за них? Размеры повозной дани уже включили в себя эти грады. А как не возьму – последнюю рубаху, мне, князю рода Святослава, с себя снять придётся?

– То обговорим.

– Ой, вряд ли!

Олег ушёл, покрутившись вихрем, осыпав словами: «Мы не должны ссориться, мы братья по крови родные!», «Свенельд хочет, чтобы мы передрались!» и оставив в душе Ярополка смятение. Облачившись в простой дорожный вотол, собрался было ехать к Мстиславу, но, впервые взъярившись на великого боярина, решил, что достойнее его к себе вызвать. Послал к нему и зашагал по покою в нетерпении, всё больше себя взвинчивая. Когда ещё за дверью натужно проскрипели половицы под тяжёлыми шагами воеводы, Ярополк почувствовал, что едва справляется с несвойственным ему гневом.

– Ты почто нас с братом рассорил? – спросил князь, едва Свенельд втиснул могутное тело в дверной проём.

– Говорил с Олегом? – вместо ответа спросил Мстислав. Пламени лучины было недостаточно, чтобы разглядеть лицо Ярополка, но воевода чувствовал исходившую от него ярость.

– Твой брат слишком молод и горяч, – не дожидаясь ответа, продолжил Свенельд, – не сейчас, но потом он поймёт, что на двух скакунах сразу не усидишь: нельзя мстить сильному врагу, когда сами ослабели, и при этом власть держать. Олег всю жизнь за твою спину прятаться будет, ибо ты старший брат его, но тебе ошибаться нельзя. Печенегов, когда осильнеем, всё равно ломать надо будет, это и станет местью. Ты объяснял ему? Нет? Что же ты на меня гневаешься, коли для младшего брата у тебя слова успокоения нет?

Ответить было нечего, и ярость, будто облитая холодной водой, быстро гасла. Свенельд предложил стоявшему князю сесть. Ярополк, послушавшись в своём же доме, плюхнулся на лавку, Свенельд расположился напротив на перекидной скамье.

– То, что грады Червеньские на него скинули, – продолжил воевода, окончательно овладевая разговором, – так не до того тебе: грамоты заключать с соседними племенами надо, с русами Белобережья и Тмуторокани отношения восстановить. Тебе дел не в пример больше, так пусть Олег с куском земли одним хотя бы сладит, князь он или нет? Нет, так нам у него в деревском Овруче проще наместника посадить, а он пусть в каком-нибудь Будутине княжит с десятком кметей да сотней смердов. Не понимает этого Олег – так это его вина. Да и твоя тоже, раз разъяснить не мог ему, а только оправдывался, будто повинен в чём.

Ярополк молчал. И куда исчез ещё недавний буйный гнев? Как же прав был Свенельд! И что бы делал он, князь, без него? Пламя лучины мельчало, почти сожрав тонкую стройную щепку. И к лучшему: стыдно стало смотреть в глаза великому боярину, но и просить прощенья тоже стыдно. Свенельд не стал добивать самолюбие Ярополка, переведя разговор:

– Мыслю посольство направить в цесарство. Помнишь, бабка твоя у немцев митрополию просила? Так, может, сейчас они одумались и не пришлют бестолкового попа, вроде того Адальберта, что только смердам головы дурманил. Да и невесту тебе благородную присмотреть надо. У кесаря Оттона дочери, бают, молодые есть.

Ярополк согласился, добавив:

– С Олегом, хоть и не ссорились явно, мириться надо.

– Да, – коротко согласился Свенельд, подумав про себя: «Олега с этими дурными Волками мы обломаем, а вот с Володькой тебе бы сближаться надо – оперится сокол, ещё нахлебаемся с ним». Но вслух не сказал ничего.

Глава седьмая

В разгаре русальных седмиц в Осинки приехал Блуд. Как обычно бывает, никто бы его приезда и не заметил, но на этот раз он посетил Колота. Солнце ещё не остудилось вечером, и злые комары ждали прохладных сумерек, не мешая снедать на улице. На грубо сколоченном и врытом в землю столе жена Колота Услада подала мужикам по мисе гречневой каши, отдельно поставив пироги, и удалилась в дом по своим бабьим делам. Блуд пришёл не пустой, поставив на стол бочонок с пивом.

– Глянь-ко, Колот, какое! – предложил Блуд потрогать бочонок. Лапа провёл ладонью по шершавому влажному прохладному боку, сглотнул подступившую слюну.

– Из подпола только. То, что нужно после горячего дня, – пояснил княжеский воевода.

Немедленно вышибли дно и опружили по чарке. Пиво будто втекло в нутро, расслабив тело после трудового дня.

– Какие вести тута? – надкусывая пирог и набивая рот кашей, спросил Блуд.

– Да чего здесь случится? Горденю помнишь с Древичей, что лета четыре назад на Дивине женился?

– Это на той, которую Ратша Косой на Ярилин день обрюхатил? Помню.

– Помер.

– Да ну! Здоровый же был мужик.

– Кишки ему завернуло, в животе что-то разорвало.

– Эвон!

– У Буярки Хвата сына дочерь родилась на прошлой седмице.