Психотерапия, фокусированная на диалоге

Внимание к процессу, результат терапии как побочный ее продукт. Особенность диалоговой феноменологической психотерапии в том, что она ориентирована на процесс, а не на результат. Хотя последнее и более привычно для обыденного мышления, психотерапевтическое мышление в рассматриваемой модели терапии предполагает следующее: результат (возможно, даже очень полезный и желанный для клиента) выступает побочным продуктом терапевтического процесса, сфокусированного на контакте. Традиционные представления о личности в методологии диалоговой психотерапии с неизбежностью трансформируются в представления о self как процессе в поле, реализуемом посредством основных его функций – id, ego, personality. Психическое – больше не содержание структуры личности, а феномен контакта, производный от текущей ситуации поля.

Феноменологическое сопровождение self. Одной из основных ценностей диалоговой психотерапии является ее метод, суть которого заключается в сопровождении возникающих по ходу терапевтического процесса феноменов. Феномены при этом, вслед за поздним Э. Гуссерлем [2001], рассматриваются в качестве фактов сознания, которые, кстати говоря, также принадлежат полю контактирования, а не личности с ее содержанием и структурой. Перебрасывая мостик от предыдущей ценности, следует отметить, что любые феномены, возникающие в процессе психотерапии, будь то чувства, образы, представления, мысли, совершаемые выборы, желания и т. д., принадлежат не клиенту или терапевту, а процессу их контакта, появляясь и развиваясь на границе-контакте. Сущность психотерапии заключается в предоставлении возможностей для возникающих в контакте феноменов жить своей жизнью. Поддержание витальности развивающихся в контакте феноменов является залогом терапевтически значимых трансформаций.

Сказанное, разумеется, находится в оппозиции к идее, согласно которой терапевтический процесс направляется принятой терапевтом терапевтической гипотезой. Опираясь в диалоговой модели психотерапии на теорию поля и феноменологию, мы можем констатировать в лучшем случае бессмысленность, а иногда даже вред подобного способа справляться в процессе терапии с тревогой неопределенности. Если место невротического стремления к контролю займет растущая способность удивляться появляющимся новым феноменам и впечатляться ими, тогда терапевтический процесс может дать его участникам гораздо больше, чем они способны были от него ожидать. Все сказанное в полной мере относится также к стремлению терапевта в трудных (а иногда и не только) ситуациях терапии прибегать к успокаивающему влиянию производимых им интерпретаций.

Близость, присутствие. Специфической ценностью диалоговой психотерапии выступает также близость в отношениях терапевта и клиента. Разумеется, речь идет о близости не в бытовом ее понимании, а в смысле организации качественного процесса контактирования. Отношения близости предполагают открытость двух и более людей друг другу, а также высокую чувствительность участников контакта как к человеку напротив тебя, так и к себе. В отношениях такого рода на фоне высокой чувствительности их участников становится возможным восстановление процесса переживания, который, собственно говоря, и является целью психотерапии. Тем не менее важно отметить, что высокая чувствительность, естественно, предполагает и большую ранимость участников контакта. Поэтому в целях сохранения экологичности психотерапевтического процесса терапевту и клиенту следует быть более внимательными друг к другу, что также относится к ценностям рассматриваемого психотерапевтического подхода.

Говоря о факторах эффективности терапевтического процесса, следует особо отметить значение присутствия терапевта и клиента в терапевтическом контакте, которое во многом определяет качество терапии и ее успешность. Зачастую самым терапевтичным для клиента оказывается небезразличие терапевта, его включенность в жизнь клиента. В процессе диалоговой психотерапии терапевт и клиент присутствуют в жизни друг друга (в актуальном текущем ее контексте) своими собственными жизнями. И именно такого рода соприсутствие позволяет участникам терапевтического процесса восстанавливать и сохранять высокую чувствительность к происходящему в поле, оставаться открытыми к новым впечатлениям, трансформировать их в новый корригирующий опыт и, как следствие, способствует ревитализации self, a также реабилитации способности к творческому приспособлению.

Переживание, внимание к процессу динамики чувств. Переживание, пожалуй, является одной из самых значительных ценностей диалоговой модели психотерапии. Более того, переживание – это непосредственная цель терапевтического процесса. Существует значительная разница между чувствами, желаниями, образами, идеями, размещенными вне контакта и этими же феноменами, питающими процесс переживания на границе-контакте. В первом случае мы можем говорить об «аутичном» характере психического, который зачастую и приводит клиента с множественными симптомами к психотерапевту. Во втором случае естественная динамика витализации этих феноменов в контакте позволяет им жить, развиваться и изменяться, восстанавливая тем самым жизненные ресурсы человека.

Для того чтобы разграничить оба этих способа обращения с психическими феноменами, представьте себе разницу в ощущениях, когда вы жалеете себя или жалуетесь другому, заботитесь о себе сам или просите другого о заботе и поддержке, наконец, плачете и плачете кому-то лично. Эмоция, чувство, телесное ощущение, желание, образ и т. д. начинают восстанавливать процесс своей жизни в тот момент, когда вы сообщаете о них другому человеку лично и только ему. Процесс переживания не имеет временных ограничений и конечной цели – он сам и является целью терапевтического процесса. Собственно говоря, на основании уже изложенного можно сформулировать сущность диалоговой психотерапии, которая заключается в осознавании, легализации и размещении на границе-контакте возникающих естественным прегнантным образом в терапевтическом поле феноменов, что способствует спонтанному течению self как процесса формирования фигуры на фоне, а также восстановлению и поддержанию в творческом здоровом виде процесса переживания.

Децентрализация власти. Как уже отмечалось [И. Погодин, 2007], введение в психотерапию в качестве центральных категорий контакта и диалога требует соответствующей трансформации представления о власти. Чрезвычайно трудно переоценить значение для методологии психотерапевтической модели ответов на простые вопросы: «Кто отвечает за происходящее в психотерапии?», «Кто инициирует терапевтически значимые изменения в терапии?» и т. д. В полевой парадигме в отличие от парадигмы индивидуалистической происходит смещение власти и ответственности в пространство вне субъектов терапевтического процесса. Этим пространством выступает сам процесс терапевтического контактирования. Таким образом, тезис основателя гештальт-терапии о том, что процесс терапии представляет собой переход человека от опоры на других к опоре на себя самого, с позиции рассматриваемой методологии, представляется некорректным. Более того, оба предлагаемых в качестве критериев Ф. Перлзом способа организации контакта со средой оказываются уязвимыми ввиду того, что приводят к утрате границы-контакта. Не говоря уже о методологической непоследовательности подобного тезиса по отношению к предыдущему постулированию ценности границы-контакта.

Терапия управляемого кризиса. Итак, целью диалоговой феноменологической психотерапии выступает естественное течение процесса переживания. Сложность для терапии заключается в том, что клиент обращается за помощью в той ситуации, когда процесс переживания деформирован или вовсе блокирован. Разумеется, подобные экстренные меры так или иначе связаны с попыткой защиты человека от невыносимых для него чувств, желаний, образов и т. д. Поэтому, ставя своей задачей восстановить течение процесса переживания, терапевт, по сути, с необходимостью инициирует кризис, справляясь некогда с которым клиент заблокировал процесс переживания. Таким образом, диалоговая феноменологическая терапия в некотором смысле является терапией управляемого кризиса. Управляемого в том смысле, что в актуальной ситуации возникшего кризиса клиент оказывается с ним не один на один, а с поддержкой терапевта. Вкладываясь в восстановление процесса переживания, терапевт и клиент создают условия, в которых инициируемый терапией кризис может быть пережит.

Сказанное в некоторой степени уточняет позицию Ф. Перлза и П. Гудмена о ценности конфликта для развития человека. Так, например, они считают, что «вообще никакой конфликт не может быть растворен посредством психотерапии. Особенно “внутренние” конфликты: они сильно энергетизированы и глубоко затрагивают пациента, представляя собой средства для роста; задача психотерапии – сделать их осознаваемыми, и тогда они могут позаимствовать новый материал из среды, перейти в кризис» [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001, с. 209]. И далее добавляют: «Для терапевта опасность эмоционального конфликта и страдания в том, что это может разрушить пациента, разбить его на кусочки. Это действительная опасность. Но этого можно избежать не только путем ослабления конфликта, но и усилением самости и самоосознавания (курсив мой. – И. Л.). Когда человек осознает, что это его собственный конфликт, и что он сам разрывает себя на куски – это становится новым динамическим фактором в ситуации. Затем, когда конфликт находится в центре внимания и обострен, человек скорее достигает установки творческого беспристрастия и идентифицируется с приходящим решением» [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001, с. 215–126].

Возвращаясь к идее управляемого кризиса, необходимо отметить, что терапевтическая ситуация поля, насыщенная в результате инициации кризиса значительно выраженными или даже невыносимыми психическими феноменами, нуждается в такой же значительной поддержке со стороны собственно терапевтического процесса и самого терапевта. В противном случае терапия скорее превратится в пространство для вторичной травматизации, нежели в место, где восстанавливается процесс переживания и ревитализируется self.

Ценность нового опыта и открытость впечатлениям. Диалоговая модель терапии предусматривает особое внимание относительно возможности клиента и терапевта замечать возникающие в терапевтическом контакте феномены, которые до этого момента находились вне зоны осознавания. Процесс переживания оказывается замороженным отчасти ввиду того, что многие элементы поля находятся вне доступа к их осознаванию. Терапевтический же процесс восстановления переживания зачастую инициируется расширением сферы осознаваемого. Если дать возможность полю произвести впечатление на себя, то в этот момент элементы поля один за другим превращаются в феномены как факты сознания. Размещенные на границе-контакте феномены восстанавливают свою витальную активность, тем самым давая возможность сформироваться новому опыту контакта человека с окружающей средой. А новый опыт, в свою очередь, может быть ассимилирован в self.

Клиент имеет право также отвергнуть опыт, который представляется ему чрезмерным или преждевременным. Постулирование ценности отвращения оказывается родственным постулируемой уже мною в качестве базовой ценности свободе выбора. Отсутствие же способности к отвращению чревато психической травматизацией и / или психическим «отравлением». Кроме того, то, чему клиент на протяжении более или менее длительного времени сохранял лояльность и преданность (будь то идеи, отношения, ценности, привязанности и т. д.), может быть отвергнуто в ситуации, когда не представляет для клиента прежнего интереса. Несвобода же в отношениях, как правило, разрушает или деформирует контакт, лишая терапевтический процесс ресурсов для изменения и развития.

Легализация всех чувств и эмоций. Важнейшая ценность диалоговой психотерапии выражается в отсутствии оценочного отношения к возникающим в контакте феноменам: нет чувств, желаний, фантазий, образов, которые были бы плохими или хорошими. Все появляющиеся в текущем контексте поля феномены имеют равное право на существование. Например, зависть, стыд, ярость ничем не хуже нежности, благодарности, любви. Поэтому важной задачей диалоговой психотерапии является легализация всех без исключения психических феноменов. Одно из самых важных посланий, которое при этом получает клиент, заключается в следующем: «Ты имеешь право на это!». Тем не менее следует отметить, что легализация психических феноменов, возникающих в контакте, не означает психического эксгибиционизма – и клиент, и терапевт имеют право на удержание осознаваемых ими чувств, желаний, образов, а также на дефлексию в их выражении. Такой способ отношения к психическим феноменам определяется все той же свободой выбора, о которой уже говорилось выше.

* * *

Подытоживая тезисное изложение философско-методологических оснований и ценностей диалоговой модели психотерапии, попытаюсь описать последующую возможную логику подробного и детального анализа ее сущности. Описание предлагаемой в этой работе модели стоит, по всей видимости, построить в виде нескольких основных разделов.

Первый раздел посвящен месту и роли категории self в представляемой модели терапии. В нем отражена проблема комплементарности психического. Так, противоречие процессуального и структурного аспектов self рассматриваются в работе через призму принципа дополнительности, уже более столетия использующегося в физике [С.Г. Хорошавина, 2000]. Итогом этого анализа является постулирование и обоснование концептов self-парадигмы и травматической self-парадигмы. Методологической основой анализа служит теория поля.

В фокусе внимания второго раздела находится описание феномена контакта как пространства для терапевтических изменений. При этом акцент ставится на диалоге как центральной категории представляемой модели, который рассматривается в качестве важнейшей формы существования контакта. Важно отметить, что контакт и диалог в данной работе рассматриваются, с одной стороны, как пространство, в котором происходит терапевтический процесс, с другой – в качестве собственно средства психотерапии. Такое понимание этих феноменов, проявившееся в дуализме пространства и средства терапевтического процесса, открывает значительные перспективы перед психотерапией.

Третий раздел посвящен подробному анализу процесса переживания. Помимо собственно дефиниции анализируемой категории в нем рассматривается диалектика творчества и адаптации в процессе переживания. Переживание представляет собой постоянный процесс созидания реальности, в который включаются приспособительные механизмы, обеспечивающие его адаптационный аспект. Таким образом, в разделе выделяются творческий и адаптационный векторы переживания, рассматривается диалектический характер их соотношения, а также проводится анализ клинической психопатологической проблематики с методологических позиций диалектики творчества и адаптации в переживании.

Четвертый раздел работы представляет собой краткое изложение феноменологических идей применительно к психотерапии. При этом феноменология рассматривается как метод, который регулирует процесс терапии. Очевидно, что физическое поле и поле феноменологическое – различные конструкты. В диалоговой модели терапии особое значение приобретает последний, в опоре на который открываются новые ресурсы терапии.

Пятый, шестой, седьмой и восьмой разделы демонстрируют диалоговую модель терапии в ее динамике. Описание сопровождается несколькими клиническими виньетками для иллюстрации практического применения модели. Рассматриваются различные аспекты практики и особенности диалоговой психотерапии. И, наконец, девятый, заключительный, раздел уделяет внимание одной из наиболее важных проблем современной психотерапии – ее экологии. Анализируются условия, соблюдение которых позволит уменьшить риск профессионального выгорания, а также обсуждаются внутренние особенности диалоговой модели психотерапии, обеспечивающие ее естественную экологию. Особое место в разделе занимает обсуждение диалоговой модели супервизии, ее отличительных черт, основанных на полевой феноменологической парадигме.

Self: концепт, описывающий природу психического (анализ применения категории self в методологии диалоговой модели терапии)

Здесь необходимо остановиться на некоторых тезисах, методологически вытекающих из трансформации понимания психического, произведенного гештальт-подходом. Речь пойдет о дуалистической природе психических феноменов. Как уже отмечалось [И.А. Погодин, 2007], раннее развитие гештальт-терапии было пропитано базовыми методологическими противоречиями. Так, гештальт-подход привнес в психологию новое понимание self как процесса [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001], сохранив при этом представления о человеке как организме в среде [Ф. Перлз, 2000]. Собственно, даже гештальтистская теория поля имеет в своем названии специфическое расширение: теория поля организм / среда. При этом словосочетание «теория поля» отсылает нас к представлениям о процессуальном характере психического, но вместе с тем добавление в названии слов «организм / среда» предполагает необходимость его объективации.

Данное противоречие я предлагаю рассматривать через призму принципа дополнительности, используемого в физике уже более столетия [С.Г. Хорошавина, 2000]. При этом психическое, по аналогии с элементарными частицами, можно рассматривать и как процесс в поле, и как феномен, обладающей структурой, но не одновременно [И.А. Погодин, 2007]. Окончательно примирить составляющие рассматриваемого противоречия оказалось возможным благодаря введенному принципу децентрализации власти, предполагающему помещение источника психических феноменов в зону между организмом и средой – в зону контактирования. Таким образом, любые психические явления – от эмоций до сложных психических процессов – следует рассматривать в качестве феноменов контакта [И.А. Погодин, 2007, 2008]. Собственно говоря, все это имеет важное значение и для процесса терапии – поскольку психические явления выступают феноменами контакта, то и изменения в терапии могут быть локализованы только в процессе терапевтического контакта [И.А. Погодин, 2007].

Несколько слов относительно еще одного очень важного аспекта понимания self, также рассмотренного мною ранее. Речь идет о соотношении стабильного и динамичного в self. Если ограничиться строгим пониманием концепции self, то стоит признать, что некоторые его проявления, имеющие регулярный характер, предполагающий в известном смысле тиражирование способов организации контакта, могут быть отнесены к понятию характера, предполагающему нарушение способности к творческому приспособлению [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001; Ф. Перлз, 2000].

Тем не менее, по всей видимости, некоторая доля «невроза» является необходимой для оптимального функционирования self. Так, мы хотим, чтобы поведение наших близких и коллег было в известной степени предсказуемым и ожидаемым. Только в этом случае системы отношений (такие как семья, терапевтическая или рабочая группа и т. д.) приобретают стабильность, обеспечивая тем самым необходимую для сохранения и развития отношений безопасность. Переоценить значение стабильности очень сложно. Более того, система сама регулирует свою безопасность, создавая условия для сохранения постоянства self-проявлений ее членов. Подобную стабильность функционирования психических процессов я и обозначил категорией self-парадигмы [И.А. Погодин, 2008], выполняющей важную роль в жизни человека.

С другой стороны, хронические паттерны self-парадигмы, имеющие ригидный характер, препятствуют развитию self, избавляя человека от необходимости переживать кризис трансформации. Поэтому психическое развитие обусловлено динамикой self. Процесс развития происходит следующим образом: среда, предъявляя новые требования к функционированию self, способствует возникновению кризиса, переживание которого предполагает «self-революцию», т. е. трансформацию self-парадигмы. Однако немедленно после такой трансформации появляется все та же необходимость в фиксации self-паттернов в виде новой self-парадигмы. Иначе говоря, мы должны констатировать диалектический характер развития психического, опирающегося на динамичное соотношение стабильного и изменчивого в self и подчиняющегося диалектическим законам – единства и борьбы противоположностей, взаимного перехода количественных и качественных изменений, отрицания отрицания. Это необходимо учитывать в процессе психотерапии, который по своей сути представляет собой процесс сопровождения развития self.

Введение категории self-парадигмы носит неоднозначный характер. Такого рода заимствование уже используемого на протяжении нескольких десятков лет в эпистемологии понятия, по всей видимости, нуждается в пояснении. Более того, при первом, довольно поверхностном, взгляде на словосочетание «self-парадигма» у искушенного в вопросах науки читателя может сложиться представление о некорректности используемого понятия. Ведь категория парадигмы используется чаще всего в смысле, релевантном задаче описания жизни целого научного сообщества, а не индивида. Возможна ли подобная экстраполяция существующего понятия в сферу психотерапии отдельного человека? Попробую обосновать корректность используемого понятия в методологии диалоговой модели психотерапии.

Появившись в античной и средневековой философии в качестве понятия, характеризующего сферу вечных идей как первообраза, образца, в соответствии с которым бог-демиург создает мир сущего, категория «парадигма» (от греч. paradeigma – пример, образец) в современной философии и науке по большей части употребляется в двух значениях[5]. Первое, используемое в языкознании, имеет отношение к «системе форм одного слова, отражающей видоизменения слова по присущим ему грамматическим категориям; образцу типа склонения или спряжения» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 877]. В схожем значении понятие парадигма используется в словообразовании, лексикологии и синтаксисе. Другое его понимание, используемое в эпистемологии, отсылает нас к «исходной концептуальной схеме, модели постановки проблем и их решения, господствующих в течение определенного исторического периода в научном сообществе» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 877].

При этом следует отметить, что научный прогресс осуществляется именно посредством смены парадигм, релевантной научной революции. В последнем из упомянутых значений категория «парадигма» появилась благодаря Т. Куну[6] и его работе «Структура научных революций», вышедшей в 1962 г. [Т. Кун, 2003]. Вводя понятие «парадигма» буквально на первых страницах книги, Т. Кун описывает его в качестве элемента общественного сознания, который определяет довольно стабильные во времени системы научных взглядов, методов и подходов, в рамках которых проводятся исследования, а также интерпретируются полученные в них результаты.

Понимание Т. Куном категории «парадигма» привлекло мое внимание по нескольким основаниям. Во-первых, возникновение парадигмы всегда связано с появлением достижений в науке и соответствующих им трудов, обладающих двумя характеристиками: 1) «их создание было в достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений научных исследований» и 2) «они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида» [Т. Кун, 2003, с. 34]. Во-вторых, «формирование парадигмы и появление на ее основе более эзотерического типа исследований является признаком зрелости развития любой научной дисциплины» [Т. Кун, 2003, с. 36][7]. В-третьих, понимание Т. Куном парадигмы предполагает существование некоторого устойчивого направления в научных исследованиях на протяжении довольно длительного времени. В-четвертых, существование парадигмы, в свою очередь, поддерживается способами организации, проведения исследований в ее рамках, а также интерпретации полученных результатов, используемыми членами научного сообщества в течение времени существования парадигмы. Таким образом, замкнутый круг «содержание парадигмы – способ организации исследований» обеспечивает свое автономное функционирование, по крайней мере, до вторжения новой парадигмы в ходе научной революции[8]. И, наконец, в-пятых, представление Т. Куна о развитии науки связано с представлениями о необходимости научной революции, в основе которой лежит смена научных парадигм [Т. Кун, 2003].

Возвращаясь к обоснованию заимствования термина «парадигма» в сложную категорию «self-парадигма», положенную в основание диалоговой модели психотерапии, отмечу следующее. В процессе анализа категории self, a также ее сущностных особенностей не может ускользнуть от внимания тот факт, что все отмеченные мною выше характеристики понятия «парадигма» в полной мере являются определяющими в природу вводимого мною понятия. Таким образом, становится очевидным значительное совпадение сущностных характеристик категории «self-парадигма», используемой в диалоговой модели терапии, и существующего в эпистемологии понятия «парадигма», разумеется, за исключением сферы его приложения.

Немного подробнее об этом. Во-первых, с одной стороны, возникновение self-парадигмы определяется влиянием выраженной острой ситуации высокой интенсивности или серии подобных ситуаций, оказывающих значительное воздействие на человека, с другой стороны, само существование self-парадигмы предоставляет человеку множество новых возможностей в организации контакта в поле. Во-вторых, формирование self-парадигмы выступает одним из критериев зрелости психического функционирования, который предполагает выраженную психическую устойчивость, способность прогнозировать (в рамках более или менее стабильного поля) свое поведение и возможность организации стабильных отношений близости. В-третьих, именно self-парадигма определяет характерные для человека способы организации контакта в поле. В-четвертых, имеет место и обратное влияние – способы организации человеком контакта с окружающими людьми, а также типичные паттерны интерпретации возникающих феноменов поддерживают существование self-парадигмы в более или менее стабильном виде. И, в-пятых, процесс трансформации self-парадигмы лежит через некоторый аналог революции в виде возникновения новой острой ситуации высокой интенсивности или инициации в ходе психотерапии управляемого кризиса.

Итак, становится очевидным, что заимствованная метафора концепта «парадигма» отражает сущность вводимой категории «self-парадигма». Разумеется, я не собираюсь игнорировать существующие расхождения анализируемых категорий в полях их применения. Так, очевидно, что в одном случае речь идет о закономерностях функционирования научного сообщества, тогда как в другом – об особенностях психического функционирования человека. Именно эти отличия и легли в основу конкретизации применения рассматриваемой метафоры в виде добавления в предлагаемой категории приставки «self». Таким образом, приставка «self-» в категории «self-парадигма» отсылает нас к представлениям о психической природе феноменов, ее составляющих, в то время как компонент «парадигма» описывает особенности и закономерности их функционирования. В завершение анализа вводимой категории отмечу, что я решил прибегнуть к частичному заимствованию уже существующей категории, руководствуясь двумя основаниями. С одной стороны, введение совершенно нового понятия должно было бы проигнорировать довольно богатые ресурсы применения уже существующего, с другой – использование любого другого понятия не отразило бы в полной мере сущности вводимой категории.

Для дальнейшего анализа диалоговой модели терапии необходимо учесть также еще один аспект обсуждаемого – травматический. Как уже отмечалось [И.А. Погодин, 2008], травматогенное событие может остановить оптимальную диалектическую динамику self, формируя выраженный очаг блокированного возбуждения. Процесс переживания также блокируется, что вкупе с существующим очагом психического напряжения создает предпосылки для деформации self в виде жесткого каркаса травматической self-парадигмы. Живой процесс оказывается замороженным, как спящая красавица в ожидании своего принца. Подобный анабиоз может существовать годы и даже десятилетия, замыкая человека внутри порочного круга актуальной симптоматики психологического, психосоматического или психопатологического свойства. Собственно говоря, именно с озвучивания клиентом жалоб на эти симптомы и начинается процесс терапии. Причем, если рассматривать симптомы клиента в качестве фигуры в поле терапии, то становится очевидным, что фоном, определяющим в полной мере значение этой фигуры, выступает остановленный процесс переживания травматического события. Именно поэтому гештальт-терапия ориентирована не на цель, которую клиент более или менее успешно формулирует в начале терапии, а на сам терапевтический процесс.

Учитывая травматогенную природу психологической симптоматики, следует выделить одно из базовых положений рассматриваемой модели терапии: облегчение страданий от симптома, который выступает в качестве способа организации контакта в поле организм / среда, или его исчезновение лежит через восстановление процесса переживания травматического события. Другими словами, в процессе терапии мы инициируем кризис[9], проживание которого ведет к восстановлению творческого приспособления и, следовательно, к исчезновению симптомов. Таким образом, я бы определил гештальт-терапию в качестве терапии управляемого кризиса (см. далее), а гештальт-терапевтов – как специалистов по проживанию кризиса. Более подробно особенности рассматриваемой терапевтической модели будут изложены в соответствующем разделе статьи. Здесь же ограничусь лишь анализом категории кризиса и описанием его значения для природы self.