Авторология русской литературы (И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, А. М. Ремизов)

Игорь Петрович Карпов

Авторология русской литературы (И.А. Бунин, Л.H. Андреев, А.М. Ремизов)

Введение

Авторология – ни в одном “официальном” словаре нет такого слова. И никем еще никакая наука или раздел науки о литературе “официально” не назван авторологией. Несмотря на это, сотни (если не тысячи) литературоведов многие десятилетия занимались и продолжают заниматься “проблемой автора”. В школах и вузах при изучении литературы постоянно говорят об авторе, образе автора, лирическом герое.

Литературно-художественное произведение – в центре нашего филологического мышления и образования: мы о нем что-то говорим, что-то в нем ищем. Но что бы мы о нем ни говорили, чтобы в нем ни искали, – мы всегда находимся перед тем фактом, что литературно-художественное произведение есть произведение, нечто произведенное, сделанное кем-то – автором (писателем). Прежде всего, к автору – к его художественному видению мира и человека, к его эмоциональному восприятию, к его умственным способностям – обращены наши аналитические усилия.

Развитие литературоведческой мысли породило потребность в едином имени для всех, кто мыслит литературно-художественное произведение как производное от автора. И слово это было найдено – авторолог. Слово для всей совокупности исследований, направленных на автора литературно-художественного произведения, – авторология.

Думаю, не будет преувеличением сказать, что в последние десятилетия XX столетия авторология оформилась в отдельную самостоятельную науку, соприкасающуюся с поэтикой (разделом теории литературы), лингвистикой и семантической логикой, и шире – аналитической философией и аналитической психологией.

Об этом далее – в теоретических главах.

Но теория – теорией, а как “работают” авторологические понятия при конкретном анализе отдельного произведения или творчества отдельного писателя? Это – в главах, посвященных анализу творчества И. А. Бунина, Л. Н. Андреева, А. М. Ремизова.

Главы – и теоретические, и “эмпирические” – разные: и по цели анализа, и по избранному ракурсу исследования, и по стилистике, и по объему. Так потому, что хотелось нигде не повториться (очертить авторологическую проблематику как можно полнее), и потому, что писались они в разные годы, хотя и с одной – авторологической – установкой, и потому, что работа продолжается, мысль упаковывается в авторологические парадигмы.

Часть 1. Автор и авторолог

Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и это не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни.

Альберт Эйнштейн

…По мере того как предметная деятельность повсюду в обществе становится для человека действительностью человеческих сущностных сил, человеческой деятельностью и, следовательно, действительностью его собственных сущностных сил, все предметы становятся для него опредмечиванием самого себя, утверждением и осуществлением его индивидуальности, его предметами, а это значит, что предмет становится им самим.

Карл Маркс

Ближайшей достоверностью того, что человек мыслит – и он может об этом знать – есть то, что он пользуется словом.

Имя – предикат, имя – предикат, имя – предикат, и так далее, до бесконечности, – это и есть – человеческое мышление; <это и есть> самый бурный и управляемый реактор на Земле.

Артсег

Глава 1. Автор – аналитическая филология – авторология

Проблема автора непосредственным образом связана – с пониманием онтологического статуса литературно-художественного произведения; с пониманием произведения как результата литературно-художественной деятельности; с проблематикой исследования автора и литературно-художественного произведения, т. е. со статусом авторолога (критика, литературоведа), критической деятельности, критического мышления.

В литературно-художественном произведении объективируются обыденные представления человека о мире, эмоциональный комплекс человека, словесные возможности человека, способность человека создавать образно-словесную иллюзию действительности (“картину жизни”), “комплексы” человека, его глубинные психические особенности. Именно в литературно-художественном произведении наиболее полно воплощается онтологическая, социально-общественная, эстетическая и интимная сущность человека. Поэтому литература – “человековедение”. Поэтому и субъект особой – литературно-художественной деятельности – заслуживает особого именования: автор, а исследователь литературно-художественного произведения как словесной формы объективации автора – авторолог.

Вспоминая вузовские учебники 1960-1980-х годов по введению в литературоведение и теории литературы (Г. Л. Абрамовича, И. Ф. Волкова, Н. А. Гуляева, Г. Н. Поспелова, Л. И. Тимофеева), необходимо отметить, что слово “автор” – как указание на писателя – присутствует, но понятие “автор” – нет. В “Словаре литературоведческих терминов” (М., 1972) слово “автор” сопровождалось отсылкой “См. Творческая индивидуальность писателя”. Так же, например, – в “Лермонтовской энциклопедии” (М., 1981): «Автор. См.: “Повествователь” – или: “Автор. Повествователь. Герой”».

В “Краткой литературной энциклопедии” проблема автора решалась как проблема писателя (см.: Аверинцев, Роднянская 1978: 28–34).

Для лингвистов проблема автора была постоянной – в том числе и как предмет вузовского изучения (см.: Долинин 1985).

Обходились без автора и авторы академических исследований – трехтомной “Теории литературы: Основные проблемы в историческом освещении” (М., 1961–1965), трехтомной “Теории литературных стилей” (М., 1977, 1978, 1982), А. Н. Соколов в “Теории стилей” (М., 1968), А. В. Чичерин в “Очерках по истории русского литературного стиля” (М., 1977).

Конечно, можно (и в определенной системе плодотворно) изучать все категории поэтики без автора, но тогда мы должны понимать специфику собственного мышления: отрыв произведения (производного) от производителя (от автора) обусловливает натуралистический способ мышления.

Долгое время разработка категории автора была на периферии науки. В последние десятилетия XX века положение дел изменилось, чему способствовало накопление знаний большими коллективами ученых. Например, Б. О. Корманом и его коллегами, продолжившими дело учителя в сборниках “Проблема автора в художественной литературе” (Ижевск, 1993), в выпусках “Кормановских чтений” (Ижевск, 1994) (см.: Поэтика литературы в свете теории автора, разработанной Б. О. Корманом // Рымарь, Скобелев 1994: 60-102).

“Библиографический указатель по проблеме автора” Н. А. Ремизовой (Ижевск, 1990) подвел итог изучению проблемы, убедительно показывая, какие огромные силы были затрачены (как в теоретическом, так и в историко-литературном аспектах) на изучение автора.

Все более популярной становилась тема “автор и герой”, которой были посвящены не только многочисленные статьи, но и крупные исследования (напр.: Драгомирецкая 1991).

В книге “Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания” (М., 1994), в которой многие исследователи обратились к теме автора и авторства, отмечалось:

“Образ автора и структура повествования являются сегодня едва ли не центральными проблемами литературоведения…”

(Историческая поэтика 1994: 431).

В монографии Н. Т. Рымаря и В. П. Скобелева “Теория автора и проблема художественной деятельности” (Воронеж, 1994) впервые после работ канонизированного в последнее время М. М. Бахтина наиболее последовательно проблема автора была соотнесена с проблемой “художественной деятельности”.

В сборнике статей “Автор и текст” под редакцией В. М. Марковича и Вольфа Шмида (СПб., 1996), который в определенной степени явился ответом на бартовскую декларацию “смерти автора” (см.: Барт 1994), “немодная” тема оказалась вполне “модной” и далеко себя не исчерпавшей.

Наконец, последние годы XX столетия были ознаменованы тем, что автор буквально “ворвался” в школьные и вузовские издания.

Лингвист, исследователь истории русского языка А. И. Горшков в учебнике для учащихся 10–11 классов “Русская словесность: От слова к словесности” (М., 1996; 4-е изд., испр. и доп. – М., 2000) дал образец того, как понятие автор может быть использовано в школьном анализе текста.

1999 год – итоговый. Учебное пособие “Введение в литературоведение: Литературное произведение: Основные понятия и термины” под редакцией Л. В. Чернец (М., 1999) начинается статьей В. В. Прозорова “Автор”.

В. Е. Хализев в энциклопедической по проблематике “Теории литературы” (М., 1999) не только подвел итог уже существующим аспектам исследования проблемы автора, но и ввел целый ряд новых для вузовской теории литературы понятий (например, вместо натуралистического пафоса – авторская эмоциональность).

Одновременно переводились и осваивались (и продолжают осваиваться) труды иностранных филологов (Барт 1994; Фуко 1996; Компаньон 2001; Немецкое ФЛ 2001, Смирнова 2001, Женетт 1998), в свете исканий которых стало возможно усомниться в существовании литературоведения как науки (см.: Литературоведение как наука 2001).

В моей диссертационной работе “Проблемы типологии авторства в русской литературе конца XIX – начала XX века (И. Бунин, Л. Андреев, А. Ремизов)” (М., 1998), в книге “Проза Ивана Бунина” (М., 1999), ряде статей были поставлены проблемы связи литературно-художественной и авторологической деятельности, сделана попытка собрать литературоведческую терминологию вокруг основополагающих понятий авторологии.

Тематический и понятийный объем современного литературоведения и современные способы теоретического мышления проиллюстрировали хрестоматия “Теоретическая поэтика: понятия и определения” (М., 2001), словарь терминов “Постмодернизм” (М., 2001), “Литературная энциклопедия терминов и понятий” (М., 2001).

Итак, Автор занял достойное место под солнцем отечественного литературоведения, определилась основная проблематика, обозначились имена исследователей, претендующих на решение проблемы автора.

Что дальше? А дальше начинается самое сложное: в пределах какого способа мышления может быть наиболее плодотворно решена проблема автора?

Дальше, образно говоря, вступает в силу “закон” указательного пальца: на что в литературно-художественном произведении я должен указать, когда говорю “автор”? На что там же, в литературно-художественном произведении, я должен указать, когда говорю “проблема автора”?

Оказывается, самое сложное – понять, что никаких литературоведческих проблем в литературно-художественном произведении как поэтической реальности (см.: Федоров 1984) нет. Там есть два события (терминология – по Федорову, вслед за Бахтиным): событие изображения и событие изображаемое, т. е. слова, слова, слова и какая-то образная “картина мира”.

^“Присутствие автора”, “формы авторского присутствия ” – эти словоупотребления остались и в новых исследованиях. Но что такое “присутствие”, “присутствие” кого, чего? Автора как писателя? Но писатель – вне текста. Автора как некоего взгляда на действительность, “выражением которого является все произведение” (Корман 1972, то же у В. В. Прозорова и В. Е. Хализева)? Но почему в дефиницию автора включено обыденное словоупотребление: некий взгляд?

Рассуждая о типах художественного сознания, авторы “Исторической поэтики”, не ответили на вопрос, что такое “тип художественного сознания”, кто является его носителем?

Ставя проблему “Автор как субъект художественной деятельности”, понимая важность парадигмы субъект – деятельность – объект, Н. Т. Рымарь и В. П. Скобелев, авторы серьезного исследования, пишут, однако:

“Категория деятельности позволяет включить в понятие автора не только сознание, но и творческую волю, в основании которой находится человек как целостность, единство сознательных и бессознательных устремлений”

(Рымарь, Скобелев 1994: 145).

Я – как обладатель указательного пальца – в этом случае задаюсь вопросами: что такое “сознание”? что такое “творческая воля”? что такое “человек как целостность”? “человек как единство сознательных и бессознательных устремлений”? что такое “устремления”? Т. е. авторы этого высказывания для выражения мыслей использовали натурфикации, граничащие с метафорами.

Наиболее сложной и нерешенной задачей для литературоведов явилась интерпретация философских, эстетических и психологических смыслов произведения. Литературоведческое мышление (помыслие литературно-художественным текстом) оказывается настолько “привязано” к тексту, что, когда интерпретатор уходит в сферы философии, эстетики или психологии, то он теряет предмет своего исследования, т. е. текст, и погружается в натурфицированные объекты и обыденное словоупотребление.

“Эстетическая деятельность – это прежде всего созерцание единичных предметов, которые постигаются как нечто завершенное и целостное. Именно целостность воспринимаемого составляет главный источник его эстетического постижения. Целостностью называют то трудно определимое качество предмета, которое вызывает у воспринимающего единую реакцию на него, порождает общее впечатление… На частях предмета, обладающего целостностью, лежит печать единства”

(Хализев 2002: 16–17).

Созерцание – на что я должен указать этим понятием? Что такое единая реакция воспринимающего? Что такое печать единства? Если целостность – “трудно определимое качество предмета”, то тем более неопределенным остается эстетическое, постигаемое натуралистическим способом мышления. Также во “Введении в литературоведении” (М., 1999) остаются “неопознанными таинственными объектами” натурфикации образ художественный, психологизм, художественность, ценность и др.

Современные дефиниции автора во многом опираются на определения В. В. Виноградова.

“Образ автора – это та цементирующая сила, которая связывает все стилевые средства в цельную словесно-художественную систему. Образ автора – это внутренний стержень, вокруг которого группируется вся стилистическая система произведения”

(Виноградов 1963: 92).

Опустим – для упрощения – то, что Виноградов осложнил понятие автор понятием образ. Эти два дефинитивных суждения состоят из трех частей. Первая часть – то неизвестное, что надо определить: образ автора. Вторая часть – первый предикат: “цементирующая сила”, “внутренний стержень”. Третья часть – дополнительный предикат: “стилевые средства”, “словесно-художественная система”, “стилистическая система”.

В дефинитивном суждении используются натурфицированные понятия, граничащие с метафорой: “цементирующей силе” приписывается свойство “связывать”, “внутреннему стержню” – быть чем-то, вокруг чего можно “группироваться”. Понятием образ автора указывается именно на стилевые еле яства, к чему – по существу – и сводится “образ автора”. А функциональная роль образа автора определяется метафорически: связывает, группирует.

В данном случае дело не в предметном содержании высказываний, а в том, какое мышление в них объективируется, – мышление натуралистическое, смешивающее натурфикации, обыденное словоупотребление и метафоры (“творческая воля”, “сознание”, “печать единства”, “цементирующая сила”, “внутренний стержень ”).

Чего больше на путях этого мышления: “бесконечных тупиков” или реальной постановки проблемы и ее решения, – об этом надо еще подумать.

Очевидно, что, рассуждая о современных определениях автора, мы выходим на иной уровень проблематики, нежели тот, который обозначился в названных исследованиях, и на иную методологическую традицию.

Определяется то и другое, прежде всего, нашей рефлексией способа мышления, ибо именно от него зависит плодотворность или бесплодность наших умственных усилий, новые открытия или движение по замкнутому кругу натурфицированных понятий и обыденно-мета-форического словоупотребления.

Иная интеллектуальная традиция, существующая в современной науке, – традиция аналитизма, т. е. мышление, которое подвергает рефлексии каждый логический шаг, каждое используемое понятие.

Традиция эта признает мыслительную деятельность в пределах парадигмы: субъект деятельности – деятельность – объект деятельности, потому что человек есть – прежде всего и полнее всего – существо деятельное, в том числе и в языковой сфере.

“Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)”

(Гумбольдт 1984: 70).

В отечественной науке наиболее плодотворно традиции Гумбольдта были продолжены А. А. Потебней, который проблему языка как деятельности “повернул” в сторону языка и мысли:

“Язык есть необходимое условие мысли даже в полном уединении, потому что понятие образуется только посредством слова, а без понятия невозможно истинное мышление” (Потебня 1989: 40).

(Однако – опять же! – что такое “истинное мышление”?)

Наиболее ярким явлением в области теоретического мышления на Западе в XX веке стала аналитическая философия, поставившая ряд проблем, в том числе проблему обыденного языка в аспектах логики, лингвистики, этики.

Русскому читателю эта область западной науки стала приоткрываться с 1950-х годов: “Логико-философский трактат” Л. Витгенштейна (М., 1958). В 1980-х годах были переведены и опубликованы “Принципы этики” Дж. Эд. Мура (М., 1984), “Логико-философские исследования: Избранные труды” Г. X. Вригта (М., 1986). В 1990-е годы – “Избранные работы по философии” А. Н. Уайтхеда, “Аналитическая философия: Избранные тексты”; “Человеческое познание: Его сфера и границы” и “Исследование значения и истины” Б. Рассела; “Избранное” Дж. Остина; “Избранные работы” Г. Фреге… Сегодня переведены, изданы, с той или иной степенью полноты прокомментированы и осмыслены основные достижения западного аналитизма (см. книги издательств “Гнозис”, “Дом интеллектуальной книги” и др., философско-литературный журнал “Логос”).

Интересно, что западная аналитическая философия обратилась к изучению обыденного языка и оказалась очень близкой литературоведению не только методом, но и предметом исследования (автор как создатель “картины” обыденного языка).

Интересно в этой связи вспомнить А. А. Потебню:

“Всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни; дальнейшее ее развитие есть только ряд преобразований, вызываемых первоначальными данными, по мере того, как замечаются в них несообразности”

(Потебня 1989: 58).

В России второй половины XX века аналитический способ мышления получил своеобразное воплощение прежде всего в тартуско-московской семиотической школе: русская семиотика “оказалась практически единственной гуманитарной областью бывшего СССР, получившая мировую известность”

(Почепцов 1998: 5) (см.: Лотман 1994).

В отечественной лингвистике параллельно с переводом и публикациями западных аналитиков работала проблемная группа “Логический анализ языка” Института языкознания РАН, исследовавшая “культурные концепты”, “модели действий”, “ментальные действия”, “язык речевых действий”, “понятие судьбы” (М., 1991, 1992, 1993, 1994…).

Проблематику связи мышления и слова плодотворно продолжил современный философ и логик Артсег, книги которого – “Владелец вещи, или Онтология субъективности” (Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993), «Трактат о “ценности”» (Йошкар-Ола, 1999) – положили начало русской аналитической философии.

“Ближайшей достоверностью того, что человек мыслит – и он может об этом знать – есть то, что он пользуется словом” (Артсег 1993: 4), – пишет Артсег, выстраивая классификацию субъектов деятельности: практический, обыденный, эмпирический, теоретический, рефлектирующий, культурствующий; связывает человеческое мышление с предикативной функцией в суждении:

“Имя – предикат, имя – предикат, имя – предикат, и так далее, до бесконечности, – это и есть человеческое мышление”; <это и есть> “самый бурный и управляемый реактор на Земле”

(Артсег 1993: 99-100, 277).

В контексте аналитической традиции автор становится предметом изучения аналитической филологии, синтезирующей философский, логический, лингвистический, психолингвистический, психологический аспекты изучения деятельности человека.

Так на наших глазах происходит оформление в единое предметное и терминологическое целое новой гуманитарной науки – Авторологии.

Постижение смысла литературно-художественного произведения (ЛХП), его “идейно-художественного” содержания – дело читателя, обыкновенного, для которого и пишут писатели – беллетристы (прозаики), поэты, драматурги. Для такого читателя пишут и традиционные литературоведы, которые сами выступают в роли тоже читателя, но как бы более грамотного, чем обыкновенный, массовый читатель. Ориентация на “идейно-художественное” содержание предполагает более-менее целостный (всесторонний) анализ ЛХП, разъяснение, сообщение читателю дополнительных (по сравнению с ЛХП) сведений (биография писателя, история создания произведений, восприятие их в текущей критике). Любую докторскую диссертацию традиционного литературоведа после незначительной стилистической правки оказывается можно поместить предисловием к популярному изданию произведений писателя.

Авторология – иное дело, у нее – свой предмет исследования. Кто есть человек? – в конечном счете, на этот вопрос отвечает авторолог, скрупулезно выстраивая разверстки объективации рецепторного восприятия человека, его рациональных способностей, эмоционального восприятия мира, способов владения словом.

Если традиционный литературовед дает интерпретацию содержания ЛХП, то авторолог конструирует автора, объективацию экзистенциальных сил человека. Если литературовед пишет для “читателя”, то авторолог пишет для авторолога и специалистов смежных наук. Если работа литературоведа интересна всем, то авторолога – только “марсианам”, решающим проблему: что есть земная цивилизация и человек, “марсианам”, имеющим для решения проблемы только один факт – аналитическое высказывание авторолога.

Я избегаю цитирования и ссылок на многочисленные исследования, обращенные к “проблеме автора” (особенно в разделах, посвященных творчеству Бунина, Андреева, Ремизова), имея в виду, что читателю-непрофессионалу они не нужны, а профессионал поймет, где я становлюсь не плечи великанов, а где пытаюсь увидеть что-то свое, еще никем не увиденное.

Аверинцев, Роднянская 1978: Аверинцев С. С., Роднянская И. Б. Автор // Краткая литературная энциклопедия. – М., 1978. – Т. 9.

Артсег 1993: Артсег. Владелец вещи, или Онтология субъективности. – Йошкар-Ола, Чебоксары, 1993.

Барт 1994: Барт Р. Избранные труды. Семиотика. Поэтика. – М., 1994.

Виноградов 1963: Виноградов В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. – М., 1963.

Власенко 1995: Власенко Т. Л. Литература как форма авторского сознания. – М., 1995.

Гумбольдт 1984: Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 1984.

Долинин 1985: Долинин К. А. Интерпретация текста (Французский язык). – М., 1985.

Драгомирецкая 1991: Драгомирецкая Н. В. Автор и герой в русской литературе XIX–XX вв.-М., 1991.

Женетт 1998: Женетт Жерар. Фигуры: В 2 т. – М., 1998.

Ильин 2001: Ильин И. П. Постмодернизм. Словарь терминов. – М., 2001.

Историческая поэтика 1994: Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. – М., 1994.

Компаньон 2001: Компаньон Антуан. Демон теории. – М., 2001.

Корман 1972: Корман Б. О. Изучение текста художественного произведения. – М., 1972.

Корман 1992: Корман Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы. – Ижевск, 1992.

Литературная ЭТП 2001: Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. – М., 2001.

Литературоведение как наука 2001: Литературоведение как наука: Труды Научного совета “Наука о литературе в контексте наук о культуре”. Памяти Александра Викторовича Михайлова посвящается. – М., 2001.

Лотман 1994: Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. – М., 1994.

Немецкое ФЛ 2001: Немецкое философское литературоведение наших дней: Антология. – СПб., 2001.

Потебня 1989: Потебня А. А. Слово и миф. – М., 1989.

Почепцов 1998: Почепцов Г. Г. История русской семиотики до и после 1917 года. – М., 1998.

Рымарь, Скобелев 1994: Рымарь Н. Т., Скобелев В. П. Теория автора и проблема художественной деятельности. – Воронеж, 1994.

Смирнова 2001: Смирнова Н. Н. Теория автора как проблема // Литературоведение как наука. – М., 2001.

Теоретическая поэтика 2001: Теоретическая поэтика: понятия и определения: Хрестоматия / Авт. – сост. H. Д. Тамарченко. – М., 2001.

Федоров 1984: Федоров В. В. О природе поэтической реальности. – М., 1984.

Фуко 1996: Фуко М. Воля к истине. – М., 1996.

Хализев 2002: Хализев В. Е. Теория литературы. – 3-е изд., испр. и доп. – М., 2002.

Глава 2. АВТОР И АВТОРОЛОГКАК СУБЪЕКТЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

А. Эйнштейн: “Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия вовне – в мир объективного видения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоской, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности.

Но к этой негативной причине добавляется позитивная. Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и это не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни”

(Эйнштейн 1965: 9).

Л. Н. Толстой: «Люди, мало чуткие к искусству, думают часто, что художественное произведение составляет одно целое, потому что в нем действуют одни и те же лица, потому что все построено на одной завязке или описывается жизнь одного человека. Это несправедливо. Это только так кажется поверхностному наблюдателю: цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отражения жизни, есть не единство лиц и положений, а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету. В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: “Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?” Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, царей, лакеев – мы ищем и видим только душу самого художника»

(Толстой 1978–1985, 15: 240–241).

А. А. Блок: “Стиль всякого писателя так тесно связан с содержанием его души, что опытный глаз может увидать душу по стилю, путем изучения форм проникнуть до глубины содержания”

(Блок 1960–1963, 5: 315).

По каким-то причинам, преследуя какие-то цели, мы решили понять, кто такой или что такое автор, точнее, что мы называем словом “автор”.

Сначала мы не увидели в ответе на этот вопрос никакой проблемы и привычным для нас жестом руки указали на человека, на писателя и сказали: “Это – автор” или “Вот он – автор”. И назвали писателя его собственным именем: Пушкин, Лермонтов, Гоголь…

Наш указующий жест был вполне естественным, как естественно для нас видеть за любым употребляемым словом какое-то существо, какой-то предмет.

Само слово “автор” подсказало нам возможность указать и на творение автора, в данном случае – на книгу, потому что автор есть создатель чего-либо.

Мы еще не открыли ее, нам пока не важно, что такое эта книга – роман, рассказы, стихотворения. Но мысль, что человек является автором тогда, когда является автором чего-либо, мы запомним.