ОББ-1 (№3) - Тревожный август

— В общем, ситуация проясняется. — Начальник посмотрел на часы и повернулся к Муравьеву: — Так ты говоришь, что Гомельский будет у Кострова в двадцать два часа?

— Да, Зоя сообщила.

Минуту начальник раздумывал. Надо было принимать решение, как поступить: брать Фомина и Гомельского в Казачьем или на квартире у Зои.

— Какие есть мнения?

— Разрешите, — встал Муштаков. — Фомин и Гомельский под наблюдением, уйти они не смогут, мы блокировали переулок. Я думаю, их надо брать у Зои.

— Почему?

— Мне кажется, они не те люди, чтобы заплатить такие огромные деньги. Помните, Гомельский занимался «разгонами»? Так вот, они попробуют это и сейчас. Тут мы их всех и возьмем.

— Логично, — сказал Серебровский, — только ведь они характер Мишкин знают, оружие видели…

— Я тоже за квартиру Зои, — перебил его Муравьев.

— Ну что ж, начинаем. Блокируем квартиру, — начальник поднял телефонную трубку.

В этот вечер город продолжал жить своей обычной жизнью. В восемь часов закончился последний сеанс в кино, люди должны были до комендантского часа успеть домой; работали заводы, в магазины подвозили свежевыпеченный хлеб, его завтра утром раздадут по карточкам; кончилась третья смена в школе, радио передавало очередную сводку Совинформбюро. Все было как всегда, и никто не заметил, как появились и исчезли в Большом Кондратьевском переулке люди. Одни скрылись в проходных дворах и подъездах, в чахлых палисадниках, другие встали на трамвайной остановке, несколько молодых парней в летной форме с девушками в ярких платьях пошли по переулку. Никто ничего не заметил, все было буднично, обычно.

Гомельский и Фомин.

— Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшим? — Володя посмотрел на Фомина изучающе. — Такие деньги отдать этому уркагану! Я что, печатную фабрику открыл?

— Мишка парень горячий, потом оружие… Баба эта.

— Ну и что, выпьем. Ему нальем из нашей бутылки. А когда он закосеет, я скажу, что деньги в портфеле, спрятаны в тайнике во дворе. Ты пойдешь за портфелем и откроешь дверь. Андрей и Лешка в форме войдут, ну тут обыск, изъятие…

— А потом?

— Что потом? Потом его в отделение поведут. Вернее, нас, а он смоется и будет рад, что ушел.

— Не поверит.

— Возможно. Главное — взять вещь. Понимаешь? А потом мы с тобой надолго исчезнем. Его же ищут. Я к нему на квартиру человека посылал, так он еле ушел, засада там. Мишка все равно из Москвы бежать должен. А ты думаешь, что потом будет? Высшая мера ему светит, за Резаного, да и за камушки эти.

— Ну, если так…

— Трус ты, Фомин, тебе бы с дураками в три листика играть.

— Какая моя доля?

— Сто тысяч, доволен?

— Пошли.

— Иди к Андрею и Лешке, они ждут, скажи, чтобы в полдесятого у дверей стояли. Понял?

Костров

Он надел форму, туго перепоясался ремнем с кобурой. Ему противен был тот костюм, в котором он сидел в пивной вместе с Фоминым. Теперь он опять стал старшим сержантом Костровым, фронтовиком-разведчиком, человеком, ничего общего не имеющим с известным когда-то Мишкой Червонцем. Наверное, никто не радовался, как он, окончанию операции. И не потому, что удастся увидеть жену и ребенка, несколько дней пожить дома. Другое, более сильное чувство, жило в нем. Сегодня, а это он знал точно, оплачен еще один долг.

Год назад, впервые согласившись помочь Данилову, он еще смутно, но сознавал, что это тот посильный вклад, который он, Мишка Костров, бывший уголовник, порвавший с прошлым, может внести в общее дело борьбы с фашизмом. Если после освобождения из колонии он с гордостью думал о том, что стал жить честно, как все, то со временем понял: люди, окружающие его, воспринимают происшедшее с ним как нечто вполне закономерное. Для них, его новых друзей и сослуживцев, это просто норма жизни. С тех пор Костров и свою жизнь разграничил четко: то, что было тогда, и то, что стало теперь. Стараясь вытравить из себя прошлое, он самоотверженно работал, начал учиться в школе. Но иногда, задумываясь о своей жизни, Мишка понимал: этого мало. Слишком велик был груз его вины перед теми людьми, которые поверили ему. Когда началась война, он сделал все, что мог, помогая Данилову. Ну, а как воевал, об этом можно судить по двум его медалям. Конечно, дело было не в Почетной грамоте, выданной ему на прежней работе, и не в медалях, полученных на фронте. Костров как бы рождался заново, в нем появились черты, удивлявшие его самого. Иногда, совершив тот или иной поступок, Михаил словно со стороны глядел на себя, не узнавая в этом новом человеке себя прежнего. За все, что произошло с ним, он был благодарен Данилову. Для него Иван Александрович стал непререкаемым авторитетом. Часто, собираясь что-то сделать, Костров мысленно советовался с ним, пытался поставить его в подобную ситуацию и сделать так, как поступил бы Данилов. Так было в сорок первом, когда он пошел на квартиру к Широкову, так было и сейчас.

Мишка ходил по комнате, курил папиросу за папиросой. Нервничал ли он? Пожалуй, нет. Интуиция, основанная на знании людей, с которыми он сталкивался в прежней своей жизни, подсказывала ему, что Гомельский обязательно придет. Не такой он человек, чтобы отказаться от больших ценностей. Мишка не нервничал, он ждал. Гомельского и Фомина. Ждал, когда медленно расстегнет кобуру, вынет наган и увидит их глаза. Все, поставлена последняя точка! Пусть знают они, кем стал он, сержант Костров.

Несколько раз в комнату заглядывала Зоя, но, посмотрев на Мишку, так же молча уходила.

— Ты ему не мешай, — сказал ей Самохин, — у него сейчас особый момент, вроде как экзамен.

— Он уже его сдал, — ответила Зоя.

— У него их много, экзаменов этих. Каждый новый шаг по жизни — экзамен.

Мишка подошел к окну, посмотрел в темный квадрат двора. Да, скоро осень, совсем скоро, а потом зима, самое тяжелое время для солдата. Куда он попадет через неделю, в какую часть, с кем служить будет…

— Окно надо закрыть и опустить маскировку, — услышал он за спиной чей-то голос. Так обычно говорят люди, привыкшие приказывать.

Мишка обернулся: в комнате стоял какой-то человек. К окну подошла Зоя, закрыла его, опустила штору. Щелкнул выключатель. От яркого света Костров на секунду зажмурился.

— Здравствуйте, Костров, — незнакомец протянул руку, — моя фамилия Муштаков.

— Здравствуйте, — Мишка пожал крепкую ладонь и вспомнил, что видел Муштакова в МУРе.

— Ждете гостей? А что же стол не накрыли?

— Зачем?

— На всякий случай, мало ли как они придут. Может быть, сначала один Фомин — посмотрит, проверит… Давайте, Зоенька, быстренько. Вам помочь?

— Да что вы, я сама.

— Прекрасно, — Муштаков внимательно посмотрел на Мишку. — Вы молодец, Костров. Я много слышал о вас, но даже представить себе не мог, какой вы молодец. Теперь осталась чисто техническая работа. Они придут, сядут за стол. Вы не волнуетесь?

— Нет.

— Отлично. Вы им налейте водку и скажите: «Зоя, принеси товар». Тут мы и войдем. Ну, а как себя держать вам, поймете по обстановке, лучше, конечно, чтобы наган был под рукой.

— Ясно, товарищ Муштаков. Как там Иван Александрович?

— У него все хорошо. К утру ждем от него сообщение о ликвидации банды. Кстати, после окончания операции вы уедете вместе с нами, мы завезем вас домой.

Мишка вздохнул. Тяжело, нервно вздохнул. Муштаков заметил это и улыбнулся.

А на столе уже стояла немудреная закуска: консервы, колбаса, холодная картошка, и еще были две бутылки водки.

Муштаков, словно режиссер сцену, оглядел комнату и, видимо, остался доволен.

— Вам надо выпить. Вам и Зое. Пусть они думают, что все уже пьяны. Да, гитара у вас, Зоенька, есть?

— Есть.

— Говорят, вы неплохо поете.

— Какое там.

— Не надо скромничать, — Муштаков взглянул на часы. — Давайте.

Мишка взял бутылку, налил две рюмки, посмотрел на Муштакова:

— А вам?

— К сожалению, в нашей работе не у всех такие приятные обязанности, как сегодня у вас. Пейте. — Он еще раз оглядел стол: — Вот что, пустая бутылка у вас есть? Так. Поставьте ее, пусть думают, что вы давно пьете. Кстати, закуску-то. Вот так. А то она уж больно нетронута. А теперь, Зоя, берите гитару. Пора.

Муштаков подошел к Мишке:

— Когда вы скажете: «Принеси товар, Зоя», это и будет сигналом. Только слишком не затягивайте встречу. В общем, начинайте.

Муравьев

Во дворе было тихо. Только с Большой Грузинской долетали трамвайные звонки. Игорь с Парамоновым и двумя оперативниками сидели в затхлом палисадничке. Впрочем, место они выбрали неплохое. Темнота закрывала их лучше любых кустов.

Они сидели и прислушивались к шарканью шагов в переулке. Время тянулось медленно, так всегда бывает, когда чего-то с нетерпением ждешь.

Наверху, в квартире, за маскировочной шторой, зазвенела гитара, и женский голос, приятный и не слишком громкий, запел:

Мы странно встретились

И странно разойдемся…

Игорь прислушался. Это было похоже на старинный романс. Голос женщины звучал грустно, с ноткой потерянной надежды, и гитара подыгрывала ему с какой-то щемящей тоской. Игорь даже забылся, так захватило его внезапное пение. Но это длилось всего несколько минут. Под аркой раздались осторожные шаги. Кто-то вошел во двор, постоял, прислушиваясь, и снова скрылся под аркой.

Игорь осторожно потянул из кармана пистолет, спустил предохранитель. Щелчок показался ему выстрелом, и он внутренне весь сжался. Опять послышались шаги, но теперь уже шли несколько человек.

«Четверо», — сосчитал Игорь. Двое были в штатском, а двое в форме, это он определил по силуэтам фуражек, только в какой, различить не мог.

Вошедшие о чем-то посовещались вполголоса, потом вспыхнула спичка, кто-то осветил циферблат часов: «Через тридцать минут…» Дальше Игорь ничего разобрать не смог. Двое скрылись в подъезде, другие остались во дворе.

Парамонов сжал плечо Муравьева, и тот понял: оставшихся двоих надо брать.

Костров

В прихожей звякнул входной звонок один раз и после паузы еще два.

— Иди, Зоя, — Мишка кивнул на дверь.

Зоя прямо с гитарой вышла в прихожую. Костров услышал щелчок замка, потом чьи-то приглушенные голоса, среди которых явно различил сипловатый басок Фомина.

— Проходите, — громко сказала Зоя. — Мы вас уж заждались, почти все выпили.

— Неужели ничего не оставили? — Голос был бархатный, с игривой интонацией. Мишка скрипнул зубами от злости: «Ишь сволочь, прямо как в театре разговаривает».

В комнату вошел человек в светло-сером костюме со шляпой в руках. На лацкане пиджака блестел орден «Знак Почета».

— Здравствуйте, Миша.

— Здорово, Гомельский, — Мишка встал и, чуть качнувшись, шагнул навстречу вошедшему, — садись, гостем будешь.

— Ну, если не надолго.

— А надолго и не выйдет, — Мишка указал рукой на стул, — времени у меня во, — он провел по горлу ладонью.

— Понимаю, — Гомельский сел на стул, приняв изящно-небрежную позу полуразвалившегося на сиденье респектабельного человека. Он был точно таким же, как три года назад, когда Мишка встретил его в ресторане «Савой». Элегантным и сдержанным.

— Ну что ж, Серега, — позвал Гомельский, — где ты?

— Иду, иду. Я тут квартирку осмотрел.

— Не верите? — зло скосил глаза Мишка.

— Ну почему же. Просто проверяем. Нынче как: береженого бог бережет.

— Твоя правда.

Фомин вошел в комнату, тяжело подсел к столу, осмотрелся и потянулся к бутылке:

— Давайте, что ли.

— Нет, — твердо сказал Мишка, — это потом. Сначала дело.

— Не возражаю, — Гомельский внимательно поглядел на Фомина.

— Деньги с собой?

— Всегда. А товар?

— Зоя, — громко сказал Мишка, — Зоя, принеси товар.

Девушка встала и сделала шаг к двери.

— Нет, — вскочил Фомин — погоди, я…

Он не договорил. В руке у Мишки воронено блеснул наган.

Стена в комнате словно разошлась, и из темного проема шагнули трое с оружием. Гомельский сунул руку в карман.

— Не надо, Володя, — спокойно сказал Муштаков, — дом окружен.

— Я за папиросами, гражданин начальник, я не ношу оружия. Вы же знаете, на мне крови нет.

— Хочу надеяться. Встать! — скомандовал Муштаков.

Внезапно Фомин, опрокидывая стол, прыгнул на Мишку. В руке его тускло блеснуло длинное жало финки.

— Миша! — крикнула Зоя.

Костров не сдвинулся с места. Никто даже не заметил, как он успел ударить. Фомин мешком рухнул на пол. Выпавший из его руки нож воткнулся в щель между крашеными досками.

— Побил все-таки посуду, сволочь, — сказал побелевший Мишка, — воды принесите, надо на него плеснуть, чтобы очухался…

Муравьев

Королев вошел к нему в кабинет:

— Я в уголке сяду, пока ты его допрашивать будешь. Не возражаешь?

— Что вы, Виктор Кузьмич? Конечно.

— Как решил построить допрос?

— Хочу начать сразу с Гоппе.

— Думаешь, так? — Королев подвинул лампу, чтобы свет не падал на него. — Опасно. Битый он.

— Потому и поймет, что битый.

— Ну что ж. Давай.

Игорь поднял трубку:

— Задержанного Шустера ко мне.

Через несколько минут у дверей послышались тяжелые шаги. Игорь взглянул на вошедшего Гомельского. Да, это был уже не тот элегантный, похожий на артиста, человек. В кабинет ввели типичного обитателя внутренней тюрьмы, в ботинках без шнурков, без брючного ремня и галстука.

— Садитесь, гражданин Шустер. Меня зовут Муравьев Игорь Сергеевич.

— Очень приятно, — Шустер осклабился, — значит, я буду иметь дело с вами, а не с гражданином Муштаковым?

— Пока со мной.

— А вы из его конторы?

— Нет.

— Я так и понял. Но чем могу быть полезен вам? Я же фармазонщик, сиречь мошенник. Статья сто шестьдесят девятая. А позвольте полюбопытствовать, какие в вашей конторе любимые статьи?

Игорь взял со стола Уголовный кодекс, открыл нужную страницу, протянул Гомельскому.

— Вот эта, читайте.

Тот пробежал глазами.

— Нет, — он положил кодекс на стол. — Вы мне этого не примеряйте. Не надо, гражданин начальник. Там же вышка за каждым пунктом. А сейчас война. Не надо, я вас очень прошу…

— Где Гоппе? — перебил его Муравьев.

— Кто?

— Шантрель-Гоппе-Гоппа. Где он?

— Я не знаю.

— Вам дать показания Пономарева? Знаете такого?

— Харьковского! Не надо. Это же было раньше, давно. Я его не видел уже лет пять. Клянусь, мамой клянусь.

— Тогда давайте припомним Спиридонову.

— Тоже не надо. Я понял. Но в его делах я не участвовал.

— Вы скупали у него ценности?

— Было. Правда, всего несколько раз…

— Где он?

— Скажите, гражданин Муравьев, суд учтет это?

— Суд все учтет, — Игорь взял авторучку. — Адрес?

Допрос длился около часа. Муравьева интересовали только вопросы, связанные с Гоппе. Второй половиной деятельности Гомельского-Шустера должен был заниматься Муштаков.

Арестованный, поняв всю опасность ситуации, старался быть предельно откровенным. Да, он встретил Гоппе в Москве, да, устроил его на квартиру, знал, что разыскиваемый под чужой фамилией устроился в комбинат Ювелирторга, встречался с ним и покупал у него ценности. И это все. О деятельности Гоппе и его связи с Музыкой, о немцах он ничего не знал.

Когда Гомельского-Шустера увели, Королев взял протокол, еще раз внимательно прочитал его:

— Ну что ж, вроде все в порядке. Мне кажется, он рассказал все, что знал. Сейчас мои сотрудники возьмут дом под наблюдение. Мало ли кто захочет посетить нашего подопечного. Ну, а брать его будете вы, конечно с нашей помощью. Закроете дело Ивановского, и сразу Шантреля к нам. Договорились?

— Конечно, Виктор Кузьмич.

— Вот и прекрасно. Разреши, я от тебя позвоню. — Он набрал номер. — Славин, это я, Королев. Немедленно группу по адресу: Сокольнический вал, дом шесть, квартира десять. Да, только смотрите. Фотография у вас имеется? Добро. У меня все.

Глава восьмая

Райцентр. Ночь с 14 на 15 августа

Данилов

Он чистил маузер. Вынул его из чемодана, аккуратно стал протирать сухой тряпкой. Сегодня снова наступило время этого старого надежного оружия.

К операции по захвату банды готовились быстро, но тщательно. На оперативном совещании в райотделе присутствовали сотрудники госбезопасности и командиры подразделений по охране тыла. Той же ночью торфяники были блокированы. Решили подождать сутки, посмотреть, возможно, кто-то выйдет на связь с бандитами. Ровно на двадцать два часа сегодня назначили операцию.

Иван Александрович вытер оружие и вложил в деревянную кобуру. Ну вот и все. Сегодня вечером «периферийная» часть работы его группы будет закончена. Через час он вместе с Беловым, Быковым и Кравцовым должны подъехать к кирпичному заводу. Кравцов зайдет к сторожу, ну а там уже дело техники.

«Эмку» они оставили на поляне, где уже стояло несколько машин. Данилов подошел к группе командиров.

— Все готово? — спросил он Плетнева.

— Как будто так.

— Ну, мы пошли.

— Давайте. Только ты смотри, Данилов…

— Ничего, бог не выдаст — свинья не съест.

— Ты все шутишь.

— А в нашем деле иначе нельзя.

— Сторожка перекрыта. Он там один.

— Хорошо.

Данилов направился к своим. За Белова он не беспокоился. Но Кравцов… Сумеет ли он войти в сторожку спокойно, не вызывая подозрений? Бандит им нужен живой. Он должен подвести их к бараку, и на его голос Музыка откроет дверь. Это очень важная часть операции, потому что иначе придется штурмовать двухэтажное здание, а это значит потерять людей.

Данилов положил руку на плечо Кравцову.

— Дошлите патрон в ствол и поставьте пистолет на предохранитель.

— Я уже это сделал.

— Не волнуйтесь, мы будем рядом.

— А я не волнуюсь. Я когда к вам шел, волновался. А сейчас нет.

Кравцов сказал это твердо и уверенно. И Данилов поверил ему. Продумывая детально поведение Кравцова, Иван Александрович помнил постоянно, что тот — человек штатский, и совсем забывал о том, что инженер Кравцов воевал с белофиннами, выполнял ответственное задание в тылу врага. Впрочем, так он беспокоился всегда, когда не сам шел на опасное дело.

Данилов на секунду включил фонарик, осветил циферблат часов:

— Пора.

Они постояли, давая глазам получше привыкнуть к темноте, и потом гуськом, стараясь идти как можно тише, направились в сторону дороги.

До завода было около километра. Минут через двадцать они различили проступившие в темноте очертания его разбитых цехов. Он был разрушен весь, только одна труба почти не пострадала и возвышалась среди развалин. С каждым шагом эти развалины становились все ближе и ближе и постепенно начали приобретать самые невероятные, фантастические очертания. У первого строения они остановились.

— Ну вот, — прошептал Данилов, — дальше пойдете один.

Он крепко стиснул руку Кравцова.

Кравцов

Когда-то, много лет назад, совсем молодым комсомольцем он приехал в район строительства этого завода. Стройка в областном масштабе считалась ударной. Отсюда и началась его биография инженера. Кравцов одно время работал даже начальником вспомогательного цеха на этом заводе.

Он шел уверенно: что-что, а этот завод он знал как свои пять пальцев. Проходя по его разбитому двору, он жалел, что не может как следует определить степень разрушения, чтобы сразу прикинуть, сколько понадобится времени и средств для восстановления предприятия. Мысли его, совершенно неподходящие к обстановке и к тому делу, которым сейчас он должен был заняться, внезапно успокоили его, и все происходящее утратило остроту, стало обычным, таким же, как его мирная работа.

Обогнув стену цеха обжига, он увидел двухэтажное здание заводоуправления, рядом с ним находилась сторожка. Ее он узнал сразу по узкому лучику света, пробивавшемуся в занавешенное изнутри окно.

Кравцов опустил руку в карман, потрогал прохладную сталь пистолета. Ничего, он один, если понадобится, возьмет этого Мишку Банина, бывшего заводского кладовщика, жуликоватого и вечно болевшего человека. Впрочем, в болезни его Кравцов никогда не верил, даже после того, как Банина освободили от военной службы. А вот на торговле кирпичом налево Мишку чуть было не прихватили, да война спасла.

Кравцов подошел к двери и постучал. В глубине помещения раздались шаркающие шаги, потом кто-то спросил хриплым, словно спросонья, голосом:

— Кто?

— Свои, открой.

— А кто?

— Ты открой сначала, сволочь, а потом допрашивай, — зло вполголоса ответил Кравцов.

Дверь чуть приоткрылась, Кравцов толкнул ее и вошел в комнату.

— А… Герр бургомистр. Наше вам. Собрали вещички, стало быть!

— Много знаешь.

— Как есть, как есть. Прошу в мои хоромы каменные.

Банин посторонился, пропуская Кравцова. Тот шагнул, огляделся. Посередине стоял грубо сколоченный стол, к стене была прибита полка из неструганых досок, на ней стояли кружки и несколько фаянсовых тарелок, в углу прижался топчан, покрытый овчинным тулупом. В комнате пахло прогорклым салом, грязным бельем и водочным перегаром.

— Небогато живешь, — усмехнулся Кравцов, садясь на топчан.

— Как положено сторожу-пролетарию, — Банин шутовски поклонился, — куда нам до вашей милости.

— Это уж точно. До нашей милости, ох как далеко.

— Рукой не достать.

— Ну ладно, ты брось скалиться. К Музыке меня доставь.

— Это можно. Тем более имею от него такое распоряжение. Только самого Музыки нет, он послезавтра будет. А Горский там, ждет.

— А где же Музыка? — спокойно, стараясь не выдавать волнения, спросил Кравцов.

— По делам подался. Как я понимаю, за грошами. Вернется послезавтра и — прощай родные места. Уйдем мы все.

— Далече?

— Говорят, в теплые края.

— Ладно, ты меня все равно доставь.

— Чаю не желаешь?

— Нет.

— А водки?

— Тоже нет. Желаю быстрее уйти отсюда.

— Ишь скорый, где барахлишко-то?

— Здесь, в кирпичах припрятал.

— А… Ну я сейчас. Заправлюсь на дорогу.

Банин пошарил под топчаном, вытащил початую бутылку, посмотрел ее на свет.

— Маловато. Ничего, у ребят разживусь. Не будешь? Ну, как знаешь.

Он налил в кружку и одним махом выпил. Кравцов с отвращением увидел его дернувшийся небритый кадык. Ударить бы по нему ребром ладони… Он даже отвернулся, так ему захотелось это сделать.

— Ну вот, — Банин поставил кружку, постоял задумчиво, словно проверяя, подействовала ли на него водка. — Вроде все путем. Пошли, что ли, бургомистр?

— Ты это звание забудь. Понял? — зло сказал Кравцов. — Навсегда забудь. Не было этого. Никогда.

— Не сердись, Кравцов, что ты. Я же в шутку.

— С женой шути…

— Ладно, ладно, — Банин наклонился, приподнял половицу и достал ТТ.

— Это еще зачем?

— От плохих людей. Болото, оно и есть болото.

— Труслив ты больно.

— Осторожен, жизнь научила.

Он привернул фитиль лампы, дунул на нее. Плотная темнота окутала Кравцова.

— Идем.

Где-то заскрипела дверь, и Кравцов пошел на звук, оступился, чуть не подвернул ногу. В лицо ударила ночная свежесть, и он, как на огонь, пошел в сторону этой свежести, перешагнул порог и очутился на улице.

— Подожди, — сказал Банин, — я дверь запру.

— Зачем?

— Для порядка.

Он повернулся к двери и едва успел наклониться, как из-за угла выскочили двое и крепко взяли его за руки. Кравцов тут же сунул руку в карман задержанного и вынул пистолет.

— Добрый вечер, гражданин Банин, — сказал подошедший Данилов. — Зачем же запирать, не надо. Пойдемте к вам, потолкуем.

Войдя в комнату, Иван Александрович вынул спички, и снова вспыхнул желтый, грязноватый свет керосиновой лампы.

Два оперативника ввели Банана. Он осмотрелся, потом остановил взгляд на Кравцове:

— Счастлив твой бог, бургомистр, велел мне тебя Музыка на торфяники привести, говорил, ценности у тебя большие, там бы ты и остался.

— Губит вас всех жадность, Банин, ах губит, — сказал Данилов. — Но это все из области истории. Теперь к делу. Где Музыка?

— Нет его. Обещал быть через три дня.

— Куда он уехал?

— Этого я не знаю.

— Кто знает?

— Горский.

— Это который у Дробышевой нашего сотрудника убил? — спросил с деланным равнодушием Данилов.

— Он.

— Как я понимаю, вы, Банин, только связной?

— Точно, я в их делах не участник.

— Думаю, трибунал это во внимание примет. Так что запираться вам смысла нет.

— Я скажу.

— Вот и прекрасно. Сколько в доме бандитов?

— Пятеро. Нет, в самом доме всегда четверо и часовой один.

— Нарисуйте план дома.

— Как это?

— Вы бывали в нем? Покажите расположение комнат, кто где спит.

Данилов достал бумагу и карандаш. Банин начал что-то чертить, но линии получались ломаные, неровные, он никак не мог унять дрожь в руках.

— Вроде так.

Данилов взял бумагу, посмотрел.

— Это, видимо, лестница?

— Ага.

— Значит, Музыка и Горский спят на втором этаже. Ну, ладно. Сейчас вы повезете нас на торфяники. Вас окликнет часовой, вы ответите. Потом мы подойдем к дому, вас опять окликнут, и вы опять ответите. Только без шуток, Банин, — Данилов хлопнул ладонью по кобуре маузера, — ясно вам?

— Куда уж яснее.

— Вы, товарищ Кравцов, оставайтесь здесь.

— Как же так?..

— Никак. Вы свое дело сделали. Дальше уж наша забота.

Данилов и Белов

На чем ему только не приходилось ездить за время своей работы! А вот на самолете и ручной дрезине не приходилось никогда. Данилов сидел на маленькой металлической скамейке, в лицо бил ветер, пахнувший тиной и плесенью, по обеим сторонам насыпи было болото. Они мчались в полной темноте, только скрип противовеса отсчитывал секунды и метры. Иногда Данилову казалось, что он летит навстречу этому упругому воздуху, сквозь ночную тьму и запахи тлена.

— Все, — услышал он шепот Банина, — дальше под горку сама пойдет.

Скрип прекратился, и дрезина, постукивая на стыках, сначала пошла быстрее, потом скорость ее стала уменьшаться. Через несколько минут колеса тихо ткнулись в шпалу. Банин и Данилов сошли на насыпь, сделали несколько шагов.

— Стой! — окликнули их из темноты. — Кто?

— Это я, Банин. Гостя привез.

— Ну давай, веди его в дом, да напомни, пусть меня сменят, а то…

Дальше послышался придавленный хрип, возня, и все стихло.

— Готово? — тихо спросил темноту Данилов.

— Порядок.

— Передайте, чтобы окружили дом.

— А я поначалу хотел вас на этой дрезине… — Банин замолчал, не окончив фразы, — значит, зря думал?

— Выходит, зря. Пошли.

Сейчас начиналась главная часть операции. Дом стоял в сотне метров, темный и молчаливый. Данилов подождал десять минут. Ровно столько времени, чтобы люди из группы обеспечения успели окружить дом.

— Сережа, — тихо сказал он Белову, — если что, ты этого… Понятно?

— Есть.

— Ну, Банин, иди зарабатывай себе снисхождение.

Они остановились у крыльца. Данилов расстегнул кобуру и вынул маузер. Стараясь не стучать сапогами, поднялись по деревянным ступеням, и Банин ударил кулаком в дверь.

— Кто? — раздалось через несколько минут.

— Я это, Банин.

— А… Привел…

Загремела щеколда.

— Пусть он выйдет, — прошептал Данилов. Дверь распахнулась. На пороге стоял человек, лицо его в темноте разобрать было трудно.

— Помоги вещи взять, — так же спокойно сказал Банин.

— Сейчас.

Человек шагнул на крыльцо, и Данилов ударил его рукояткой маузера по голове. Бандит начал медленно оседать на пол.

Сережа Белов, оттолкнув Данилова, бросился внутрь дома. За ним оперативники райотдела. Они должны были взять тех троих, в нижней комнате.

Данилов шагнул к лестнице, ведущей на второй этаж, и, когда он уже подошел к дверям, внизу грохнул выстрел. Сразу же в комнате раздался второй, и щепки, выбитые пулей, хлестнули его по щеке. Данилов толкнул дверь и прыгнул в комнату. Где-то в темноте был враг. Его присутствие Данилов ощущал каждой клеткой своего тела. Но где он был? Двигаться нельзя, иначе будет выстрел. Тук-тук, — билось сердце, — тук-тук. Данилов осторожно вынул фонарь и, нажав на кнопку, бросил его в угол. Сразу же в двух шагах от него темноту разорвала вспышка выстрела. Одним прыжком он пересек эти два шага, упал, подминая под себя человека, рывком заворачивая ему руки за спину. И, только услышав, как закричал, завыл от боли Горский, Данилов почувствовал, насколько у этого человека слабая рука и какой он сам тщедушный и немощный.

— Товарищ начальник! — раздался на лестнице голос Белова.

— Свет дай!

Вспыхнули карманные фонари. Данилов поднялся.

— Обыщите его, зажгите лампу. Все свободны. Белов, останься.

Горский сидел на кровати. При свете лампы лицо его казалось обтянутым желтым пергаментом. Он раскачивался, словно от зубной боли, придерживая левой рукой правую.

— Где Музыка?

— Нет его, гад!.. Нет!.. Он тебя найдет… Слышишь? Найдет! О-о! — Горский застонал.

— Слушай меня. Ты у Нинки убил моего лучшего друга. Я знаю, что меня накажут, но по военному времени дальше фронта не пошлют. Я — тебе трибунал.

Данилов положил руку на кобуру.

— Нет! Нет! — крикнул с ужасом Горский. Он прижался к стене.

— Адрес?

— Сокольнический вал… дом шесть, квартира десять… Он там будет завтра…

— Так-то, — Данилов опустил руку, — мразь.

Он повернулся и вышел.

Потом опять была дрезина, «эмка», которую Быков вел на предельной скорости. Уже стало совсем светло, когда они подъехали к райотделу. Данилов сразу же вошел к дежурному:

— Москву.

Через десять минут он докладывал о ликвидации банды. Начальник слушал, не перебивая. Только когда Иван Александрович назвал адрес, тот сказал спокойно: