Граальщики

– Матрона, – сказал он, – прошу простить меня, если этот вопрос покажется немного… личным, что ли, но мне всегда казалось… – Вдохновение! – Когда я учился в колледже, сэр Жиро говорил нам, что когда человек – ну, умер, то он…

– Жиро! – презрительно щелкнул череп. Да, теперь у нее нет губ, которые можно было бы поджать, подумал Бедевер, иначе… – Жиро был шарлатан. Он постоянно оставлял огрызки от яблок за батареей.

– Он никогда мне особенно не нравился.

– И правильно, – отвечала Матрона. – Да что он знал о том, каково это – быть мертвым? Если он умудрился получить дутую степень в каком-то университете бог знает где, это еще не значит, что у него есть право вытаскивать весь мякиш из хлеба.

Бедевер кивнул, хотя его никто не мог увидеть.

– А на что же это похоже в действительности? – спросил он. – Я имею в виду, быть мертвым. Мне всегда хотелось узнать.

– Ну, – произнесла Матрона после минутного размышления, – я могу говорить только на основании собственного опыта, как ты понимаешь. Меня никто не обвинит в том, что я проповедую вещи, о которых ничего не знаю, как некоторые упомянутые здесь персоны. Но лично я нахожу, что это очень похоже на жизнь. Разумеется, магия вносит свою поправку.

– Ага, понимаю, – сказал Бедевер. – Магия.

Матрона рассмеялась.

– Ну, я бы сказала, ты-то не очень внимательно слушал на уроках, мастер Бедевер. Могу поклясться, ты был слишком занят, играя в «повешенного» с этим Эктором де Мари.

Бедевер покраснел, поскольку никто не любит, когда на него возводят напраслину, но подавил возмущение и продолжал:

– Так что насчет магии, Матрона? Как она работает?

– Магия, – начала Матрона своим несколько резким учительским тоном, – это побочный продукт распада изотопа золота, золота-337. Она является одним из видов радиации. Любая радиация вызывает в живых организмах мутации; видишь ли, она воздействует на молекулярные структуры. Но магическая радиация обладает чрезвычайной мощью. Она может заставить живые существа мутировать очень быстро – превратить тебя в жабу, к примеру, – и может также воздействовать на неодушевленные предметы, такие как вазы, или цветы, или государственные флаги; может сделать так, что они начнут выскакивать у тебя из цилиндра, ну и тому подобное. А также она может, э-э, воскрешать мертвых. – Матрона немного поколебалась. – Нет, это не совсем верно. Точнее, она делает смерть немного более похожей на жизнь. Нет, и это не так. Правильнее будет сказать наоборот.

– Делает жизнь похожей на смерть, ты хочешь сказать? – предположил Бедевер. Это было похоже на уроки философии у доктора Магуса; а потом он вспомнил, очень отдаленно, что Матрона и доктор Магус частенько предпринимали совместные прогулки по стрельбищу. Под покровом дружественной темноты, ухмыльнулся он.

– Вот именно, – отвечала Матрона. – Если вокруг достаточно магии – а здесь внизу ее полно, смею заметить; если не веришь, попроси крысу, чтобы она показала тебе свои заклинания, – то человек может быть мертвым и живым в одно и то же время. Так сказать, сам он жив, а тело мертво. Это слегка действует на нервы, конечно, – добавила она, – но со временем привыкаешь.

– Понимаю.

– Не то чтобы мне хоть немного нравилось, – продолжала Матрона, – быть живой, когда остальная часть меня представляет собой не больше, чем груду старых костей. Фактически, это худшее, что есть в обоих мирах, вот разве что зубная боль меня больше не мучает. Нужно уметь быть благодарным за маленькие милости, я всегда это говорила.

Бедевер некоторое время сидел молча. Туркин, со своей стороны, тайком прилаживал друг к другу кусочки скелета, из которых пытался соорудить крикетные ворота и биту.

– А что если мы все выберемся отсюда? – сказал наконец Бедевер. – Я имею в виду, что тогда произойдет, как ты считаешь? Будешь ли ты… Перестанешь ли ты быть наполовину живой и станешь полностью мертвой, или перестанешь быть наполовину мертвой и станешь…

– Я даже не знаю, – ответила Матрона. – Но учти, что любой из вариантов будет к лучшему. Я всегда терпеть не могла неопределенности, ты же знаешь.

– Прекрасно, – задумчиво проговорил Бедевер. – Так что, если мы сможем выбраться отсюда…

– Если, молодой человек. Как говорили в те времена, когда я была девочкой, если оседлать если, нищие ездили бы верхом.

– Совершенно верно, – согласился Бедевер. – Но ты же находишься здесь, внизу, уже давно. Тебе, случайно, не приходили какие-нибудь мысли, может быть, ты заметила что-нибудь?

Череп на мгновение задумался.

– Не то чтобы очень много, – ответил он. – Время от времени ко мне сверху падают люди, они умирают, и некоторое время мы разговариваем; потом, как правило, мы ссоримся, они начинают дуться и перестают говорить со мной, а потом теряют дар речи. Люди могут быть такими мелочными!

– То есть у тебя нет никаких предположений насчет того, как мы бы могли.?

– Хм-м. – Долгая пауза. – Есть кое-что. Я пробовала это с одним юношей, который попался мне лет пятьдесят назад, но боюсь, у него ничего не вышло. Хребет у парня оказался слабоват.

– Ага.

– Особенно после того, как он свалился со стены.

– Ну что ж, – Бедевер задумчиво поскреб ухо. – Я в игре. Ты как, Тур?

Туркин поднял голову. Это было слишком сложно для него. Если не считать основного принципа, что если человеку отрубить голову, то он долго не проживет, Туркин плохо разбирался в анатомии.

– Ты же меня знаешь, – ответил он, – я попробую все, что угодно. Э-э, Беддерс, скажи, а что ты знаешь о коленках?

– Это не сработает, – заявил Туркин. – Не спрашивай меня, откуда я это знаю, я просто знаю, и все.

– Заткнись, Тур, – буркнул Бедевер.

– Ну хорошо, хорошо. Я просто сказал, только и всего. Но не обвиняй меня потом…

– Мальчики! – резко произнес череп. – Попрошу без капризов!

– Прости, – сказал Туркин, – я просто хотел сказать…

– Достаточно, мастер Туркин, – прервал череп. – Да, кстати, не было ли у тебя кузина по имени Брюни?

Туркин поднял бровь.

– Верно, – произнес он, – Брюни Сан-Пити. Да, если подумать, он ведь тоже учился в нашем колледже.

– Я сразу подумала, что ты мне кого-то напоминаешь, – воскликнул череп. – Это был кошмарный ребенок.

Много лет назад отдел исследований рынка группы «Лионесс» обнаружил, что проникновение финансовых служб «Лионесса» в рыночные структуры великанов Южной Пермии составляет менее 18,5 %, и было предпринято глобальное рыночное наступление. Оно было достаточно успешным, и в результате великаны (которые в основной своей массе были персонификациями ледников и могли проследить свою родословную до Второго Ледникового периода) вскорости полностью вымерли.[9] Один из этих великанов, Гермадок Жестокий, приобрел оффшорные облигации стерлинговых активов, которые стали желтеть спустя десять минут после того, как высохли чернила на полисе, и он пришел прямиком в Атлантис-Сити, чтобы подать жалобу. Чиновникам из отдела работы с клиентами пришлось стрелять в него из катапульт, только чтобы пресечь его передвижение по офису. После этого они связали его и бросили в темницу. По частям.

Поскольку он был великаном, его бедренные кости в длину превышали двенадцать футов. Люк же находился немногим более, чем в восемнадцати футах от пола.

– Я как-то видел, как один парень проделывал что-то похожее в цирке, – сообщил Туркин. – Его звали Гарсио Великолепный, и он действительно был неплох. Но заметьте, – прибавил он, – что у него были настоящие ходули со специальными выемками для ног, выступами для рук и всем прочим.

Бедевер, вцепившись что было мочи в великанскую кость, нетерпеливо кивнул.

– Ну что, ты уже там? – поторопил он.

– Не уверен, – ответил Туркин. – Понимаешь, здесь так темно… Ага, а это что такое?

Подпорки угрожающе закачались, и Бедевер еле удержался на ногах. Он оперся спиной о стену и прижал кость к своей груди. Так должно сработать гораздо лучше, сказал он себе, а то…

– Есть!

Затем послышался громкий крик и ругательство, и внезапно подпорки лишились давящей на них сверху тяжести.

– Тур! – крикнул Бедевер и попытался взглянуть, что происходит наверху, но это было бессмысленно. Сверху донеслось несколько нечленораздельных звуков.

– Тур!

– Все в порядке, – раздался полузадушенный голос. – Здесь какая-то ручка, я за нее держусь. Теперь бы еще ослабить этот болт…

А потом темницу затопил поток света.

А потом темница оказалась несколько переполненной.

Гермадок Жестокий был вовсе не так уж плох, если подумать. Когда Бедевер и Матрона объяснили ему суть дела, и до него дошло, что он снова жив, и что во всем, что произошло, действительно нет их вины, он даже помог им всем выбраться из бункера – Бедевер был поражен, обнаружив, как много их там было, – и возглавил своих товарищей-жалобщиков в поисках кого-нибудь, кому можно было бы пожаловаться. Наши герои слышали, как они делали это где-то далеко в недрах предприятия.

– Ну вот, – сказал Туркин, – дело сделано. Сущие пустяки, в общем-то.

Матрона улыбнулась. Когда на ее кости вернулась плоть, Бедевер обнаружил, что она ни капельки не изменилась.

– Спасибо вам обоим, – милостиво произнесла она. – Премного обязана, честное слово. Ты, видимо, очень понятливый мальчик, мастер Бедевер, если сумел сообразить, что мы вовсе не были мертвы, и что все в этом подземелье держалось на магии.

При обычных обстоятельствах Бедевер объяснил бы ей, что сэр Жиро в старом добром колледже учил их, что поскольку смерть необратима и окончательна, то любая вещь, которая позволяет пациенту продолжать разговаривать, просто обязана быть чем-то другим. Но, вспомнив яблочные огрызки за батареями, он удовлетворился застенчивой улыбкой.

– Ничего особенного, – сказал он.

– А ты, мастер Туркин, – продолжала Матрона, – показал себя настоящим храбрецом. Ты молодец!

Туркин, непривычный к комплиментам, покрылся краской. Обычно, когда он бывал храбрым, единственными свидетелями этого были те люди, против которых его храбрость была направлена, а они чаще всего были склонны подходить к делу весьма критически.

В отдалении раздался удар, от которого содрогнулся пол, сопровождаемый радостными воплями. Там, по-видимому, жаловался Гермадок. Судя по звукам, он решил не подавать жалобу в письменном виде.

– Ну что ж, – сказал Бедевер, – мы достали Персональный Органайзер, атлантов вроде бы поблизости нет, так что, думается мне, нам пора возвращаться. Вас куда-нибудь подбросить, Матрона?

Машо де Виллежардин улыбнулась.

– Благодарю, – произнесла она, – это было бы очень мило с вашей стороны. Вы не собираетесь проезжать через Гластонбери?

Гластонбери… Бедевер где-то слышал это название, но хотя в его голове и звонил колокольчик, к двери никто не подходил. Он заверил ее, что это не составит для них ни малейшего труда, и они отправились на поиски ближайшего факса.

Найти его оказалось не так-то просто. Несмотря на то, что обычно Атлантис-Сити переполнен факсами, как раз сейчас ни один из них, похоже, не работал. Фактически, большая часть офисного оборудования была так или иначе выведена из строя, что доказывает лишь, что хорошо организованная жалоба вполне может дойти по назначению.

Наконец, они откопали один работающий факс в маленькой уютной комнатке, в которой были мягкие кресла и настенный календарь с фотографиями котят. Что-то подсказывало Бедеверу, что это, возможно, был офис Королевы.

– Ну вот, – сказал Туркин, листая справочник. – В Гластонбери несколько мест, где есть факсы. Есть предпочтения?

Машо покачала головой.

– Думаю, там все сильно изменилось с тех пор, как я там была в последний раз, – сказала она. – И кроме того, я там надолго не задержусь.

Гластонбери. Город Стеклянной Горы.

Бедевер изо всех сил старался не таращиться на нее; он умудрился справиться с собой, лишь поглядывая на нее уголком глаза, когда набирал номер. Если она отправляется в Стеклянную Гору, это значит, что она…

Она снова улыбнулась.

– А ты проницательный мальчик, мастер Бедевер, – произнесла она. – Ты угадал верно. Только я там не по праву, а лишь благодаря замужеству, так сказать.

Последний кусочек встал на свое место в головоломке, сложившейся из обрывков бедеверовой памяти. Ну разумеется, доктор Магус и Матрона уволились в один год. Все эти их прогулки…

– Кстати, как поживает доктор Магус? – спросил он как можно небрежнее.

– Симон? – расцвела Матрона. – Очень хорошо, спасибо – по крайней мере, у него было все в порядке, когда мы виделись в последний раз. С тех пор прошло некоторое время, разумеется, но я не думаю, что он это заметил. Он, конечно, блестящий ученый, но несколько рассеян. Полагаю, когда я вернусь домой, я застану в раковине пятнадцативековые залежи немытой посуды. Я передам ему, что ты справлялся о нем; он всегда говорил, что у тебя гораздо более светлая голова, чем можно сказать на первый взгляд.

Бедевер собирался было что-то сказать, но тут ему пришло в голову, что судя по тому, что он слышал, время в Стеклянной Горе течет как-то по-другому.[10] Совсем как в жизни, – он вспомнил, что кто-то говорил ему это, – ты выносишь оттуда только то, что готов принести туда. По крайней мере, это звучало как-то так.

– Тронулись, – сказал он. – Держитесь крепче…

Пересылка…

6

В конюшнях Шлосс Вайнахтс северные олени били копытами.

Поскольку потребность графа в транспорте резко превышает общепринятые нормы, конюшни занимают вдвое большую площадь, чем остальная часть замка; а остальная часть замка имеет площадь гораздо большую, чем, скажем, Тоскана.

Здесь есть спортивные олени; прогулочные олени; олени с отдельным приводом на каждую ногу; олени с турбонаддувом, с шестью желудками и крайне антисоциальной пищеварительной системой; олени с красными полосами по бокам, зрительно увеличивающими ощущение скорости; и даже несколько оленей со стикерами «Мой любимый олень – Лапландский Красный» на крестце. А еще здесь есть Радульф.

Радульф и граф восходят к давним временам – к тем временам, когда он начинал как финно-угорское божество бури, ответственное за наказание клятвопреступников и хранение душ мертвых. Эти двое видали немало славных деньков, когда они носились, завывая, по зимним небесам, свирепый ветер путался у них в волосах, а мир пластался под ними, как вывернутая тарелка с завтраком. Тогда их, разумеется, звали не Клаус и Радульф: их звали Один и Слейпнир – и были еще другие имена, которые народная память была только рада забыть. Вся эта чепуха с красными балахонами и колокольчиками на санях имеет сравнительно недавнее происхождение, это результат одной из величайших путаниц в истории религий.

Радульф нынче почти полностью отошел от дел и только раз в год поднимается в небо. Он ненавидит американизированную форму своего имени, а песня и поздравительные открытки вызывают у него тошноту. Небольшое изменение окраски его носа (сам он, кстати, предпочитает называть его мордой) – это почетная рана, красный нос доблести; это воспоминание о десяти отчаянных минутах, проведенных лицом к лицу с Великим Белым Медведем, в те времена, когда мир был молод, жесток и в нем не было столько чертова слюнтяйства.

Но покончил он только с полетами; на земле у него забот полон рот – куча всевозможных дел, которые необходимо переделать, в соответствии с условиями Великого Проклятия. Все эти каталоги игрушек, которые необходимо пролистать, формы заказов, которые нужно заполнить, посылки, которые нужно проверить; и горы и горы листочков с заявками, которые надо просмотреть и рассортировать, в то время как все новые заказы сыплются водопадами от каждой семьи в мире. И последнее, но ни в коей мере не самое легкое, – подготовка к ежегодному Рейду: спланировать маршрут, изучить планировку зданий, изобрести способы проникновения в дома, где нет каминов, в перестроенные ветряные мельницы и многоэтажки.

– Радульф!

Девичий голос, раскатывающийся театральным эхом в гулком пространстве конюшни. Старый олень поднял морду, снял с носа очки и тихо промычал. Он знал, что граф не одобряет, когда графиня спускается в конюшни. Это небезопасно для такой молоденькой девушки, говорит он, и он прав. Среди оленей есть чистокровки, дикие и необузданные, с рогами как пневматические дрели и соответствующим характером; а графиня действительно молода и наивна. Она носит им куски сахара в кармане платья. Крайне неблагоразумно.

– Радульф, тебя к телефону! – кричала она. Похоже, голос доносится откуда-то со стороны рысаков. Радульф обеспокоенно дернул левым ухом. Если она вздумает скормить кусочек сахара кому-нибудь из этих высокооктановых монстров, это может кончиться взрывом.

Он громко промычал ей оставаться на месте и никого не кормить, вскочил на ноги и молча зацокал вдоль рядов стойл. Он знал конюшни лучше, чем какой-нибудь таксист знает Бейуотер; должен был узнать за все эти годы.

– Радульф, вот ты где! – сказала графиня, вручая ему переносной телефон. – Это папа. Он говорит, что это срочно.

Радульф кивнул, и тусклый свет светильников, прикрепленных высоко под стропилами, блеснул на фольге, обернутой вокруг его рогов. Он поднес трубку к уху и промычал в нее.

– Му-у. Му-у. Му-у. Му-у? Му-у?! Му… – Радульф еще пару раз качнул рогами и повесил трубку. – Му-у, – объяснил он.

– Ох, боже мой, – произнесла графиня. – Полагаю, в таком случае нам лучше вернуться в дом.

– М-м.

– Думаю, ему понадобится много горячей воды и бинтов.

– М-м.

Они покинули конюшни, щелкая по дороге выключателями. Некоторое время в огромном здании царила тишина – не считая, разумеется, шарканья бесчисленных копыт и тихого ржания оленят.

Затем на сеновале № 2 раздался голос.

– Ты уверен, что это то место? – произнес он.

Послышался звук втягиваемого сквозь зубы воздуха и тихий щелчок: кто-то включил фонарик.

– Помолчи, Галли. Я хочу подумать.

– Как тебе угодно.

Сидя на сеновале, Боамунд с различных позиций обдумывал положение; по крайней мере, пытался. Что-то – он не имел ни малейшего понятия, что именно, – постоянно мешало ему. Его соратник, Галахад Высокий Принц, с радостью отказался от любого участия в принятии решений еще на ранней стадии, и был занят наведением глянца на свои ногти. Ноготь-на-Ноге чистил ботинки.

– Кто это был? – внезапно спросил Боамунд. Галахад пожал плечами, и отвечать пришлось Ногтю.

– Похоже, что-то вроде чертовски огромного северного оленя, босс, – сказал он. – Еще и ручного, судя по виду.

– Спасибо, ты очень мне помог, – произнес Боамунд, надеясь, что это прозвучало достаточно иронично. – Вообще-то, я имел в виду…

– Удивительно, как можно выдрессировать животных, – продолжал Ноготь. – У меня есть кузина, она работает в цирке, так она говорила мне как-то, что их львы…

– Ноготь!

– Прошу прощения.

Боамунд оперся подбородком на ладони, сложенные чашечкой.

– Я имел в виду эту девушку, – сказал он. – Сдается мне, ни о какой девушке разговора не было…

Ноготь напомнил, что они слышали, как она говорила о ком-то, по всей видимости о графе, называя его папой, и высказал предположение, что она может быть его дочерью.

– Что за глупости, Ноготь, – отвечал Боамунд. – Кто и когда слышал, чтобы у графа фон Вайнахта была дочь?

– А кто и когда вообще слышал о графе фон Вайнахте? – парировал Ноготь.

Боамунд прищелкнул языком.

– Не под этим именем, конечно, но… Черт побери, а ведь пожалуй, ты прав! Это он. Ну, ты знаешь… – он потер живот и произнес: – «Хо-хо-хо!» – голосом, исполненным дебильного веселья.

Ноготь тактично улыбнулся.

– Да, я тоже догадался, – сказал он. – Я только хотел сказать, что все это, – он повел руками, охватывая пространство вокруг, – не очень-то сочетается с тем, что можно было бы назвать его публичным имиджем. Я имею в виду, – продолжал он с горечью в голосе, – вся эта колючая проволока, собаки, прожекторы, мины, ров с пираньями…

Он печально взглянул на свои ботинки: их носки были изгрызены в лохмотья. Боамунд кивнул.

– Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, – произнес он. – Ты хочешь сказать, что он на самом деле не тот, кем он нам кажется.

– Вот именно, – с облегчением сказал Ноготь. – Человек и образ. Похоже, мы совершенно ничего не знаем о настоящем Санта-…

Боамунд быстро закрыл ему рот ладонью и прошипел:

– Не здесь, придурок. Не думаю, что здесь стоит произносить его имя.

– Почему бы и нет? – пробурчал Ноготь сквозь Боамундовы пальцы.

– Не знаю, – отвечал Боамунд. – Просто у меня такое чувство, понятно?

– Ну хорошо, тогда о настоящем графе фон Вайнахте, – согласился Ноготь. – Я только хотел сказать, что у того, который с мешком и на санях с колокольчиками, разумеется, нет дочери; но в то же время я никогда не видел рождественской открытки, на которой были бы нарисованы разрывающиеся мины и атакующие овчарки. Понимаешь?

Галахад зевнул.

– Ты имеешь в виду, – внезапно вмешался он, – что нам не следует руководствоваться предвзятыми мнениями?

Двое остальных посмотрели на него.

– Оставить стереотипное восприятие действующих лиц, – пояснил тот. – Увидеть настоящего человека позади созданного им образа. Это вполне ясно.

В семьдесят третий раз с тех пор, как они пустились в путь, Ноготь взглянул на хозяина, как бы спрашивая: «зачем было брать его с собой?» Боамунд пожал плечами и скроил безнадежную гримасу. Галахад, со своей стороны, был уже снова поглощен своими ногтями, которые грозили начать расслаиваться.

– Итак, – продолжал Боамунд, – ты считаешь, что эта девушка была его дочь?

– Вполне возможно.

– Допустим.

Боамунд опять опустил подбородок на сложенные ладони и некоторое время сидел совершенно неподвижно. Если бы это был комикс, подумал Ноготь, у него над головой был бы большой пузырь с надписью «Думает.»

– В любом случае, – произнес наконец Боамунд, – полагаю, нам пора приниматься за то дело, ради которого мы сюда пришли. Итак… – он кивнул сам себе головой и решительно хлопнул кулаком по ладони. Ноготь решил, что Боамунд мог бы добиться немалого успеха в немом кинематографе.

Он молча ждал продолжения.

– Итак, – сказал Боамунд, – Сначала – первоочередные задачи, так? Нам надо… – он задумчиво покусал губу. – Что, если мы…

Карлик выжидающе смотрел на него. Если его голову сейчас просветить рентгеном, сказал он себе, на снимке не окажется ровным счетом ничего.

– Прошу прощения, что прерываю, – произнес наконец Ноготь, – но если мне будет позволено вмешаться…

Боамунд, выказывая демократическое отношение к своему положению командующего, ответил кивком. Ноготь поблагодарил его.

– Вот что я подумал, – сказал он. – Наша задача состоит в том, чтобы пробраться в сам замок, не так ли?

– Совершенно верно.

– Это, конечно, совершенно не мое дело, – продолжал он, – но не кажется ли тебе, что самой большой проблемой здесь является пройти через ворота?

Ворота. Разумеется, они их уже видели. При взгляде на них голова начинала кружиться еще за полмили. Две башни по бокам напоминали черные каменные иглы, вонзающиеся высоко в небо, а сами ворота вздымались неприступным утесом из обитого гвоздями черного дуба.

– Непростая штучка, верно, – согласился Боамунд. – Вообще-то я думал, не стоит ли нам плюнуть на ворота и попробовать вместо этого забраться на стену?

Ноготь не мог не содрогнуться. Стена была по меньшей мере восьмидесяти метров в высоту и сделана из полированного черного мрамора. Он решил, что пожалуй, лучше будет попытаться отвлечь мысли босса от этой идеи.

– Замечательная мысль, – сказал он. – Об этом я даже не подумал. Да, это, пожалуй, даже лучше, чем то, что было у меня на уме.

Боамунд приподнял брови, выказывая готовность выслушать любые предложения, сколь бы наивными они ни были.

– А ты о чем думал? – спросил он.

– О, это было просто… Да нет, это глупо.

– Выкладывай.

– Я подумал, – сказал Ноготь, – что мы можем притвориться почтальонами.

Лицо Боамунда помрачнело.

– Почтальонами, – произнес он.

– Вот именно, – подтвердил Ноготь. Он выждал надлежащую психологическую паузу и продолжал: – Разве ты не заметил почтового ящика?

– Почтового ящика?

– На воротах, – простодушно сказал Ноготь. – Нет-нет, не на главных воротах, разумеется. На тех небольших боковых воротах, мимо которых мы проходили, когда пытались найти подходящее место для переправы через ров.

– А-а, – протянул Боамунд. – На боковых воротах!

– Ну да, – легко продолжал Ноготь. – Ну, ты же помнишь. Я все пытался показать их тебе, а ты говорил мне, чтобы я заткнулся, так что я решил, что ты, должно быть, заметил их сам. Так вот, на этих воротах висел почтовый ящик, так что мне пришло в голову…

– Ну, разумеется, – сказал Боамунд. – Я все жду, когда же ты наконец доберешься…

– Конечно, – продолжал карлик, – меня прежде всего озадачило, каким образом почтальон добирается до почтового ящика, – там ведь ров, и пираньи, и все такое. Мне было над чем подумать, уверяю тебя.

– Не сомневаюсь!

– Но потом я увидел то же, что, без сомнения, увидел и ты.

– Ага.

– Лодку, – великодушно объяснил Ноготь, – лодку, привязанную под плакучей ивой. Конечно, тебе, с твоим натренированным взглядом, она сразу бросилась в глаза.

Боамунд попытался изобразить самодовольство.

– И тогда я задумался: почему же он заставил нас плыть через ров на этом чертовом бревне, если в нашем распоряжении была вполне пригодная лодка с веслами? Я не очень-то быстро соображаю, не правда ли?

– Ну, не знаю, – слабым голосом проговорил Боамунд. – Для таких вещей нужен особый склад ума, мне всегда так казалось.

– Как бы то ни было, – сказал Ноготь, – до меня дошло только когда мы уже перебрались через ров и были в этом сарае, и я накладывал пластырь на те места, где пираньи…

– Хмм…

– Только тогда, – продолжал карлик, – я понял. Ну конечно, сказал я себе, мы не могли взять лодку, иначе молочник не нашел бы ее под деревом и поднял бы шум, и…

– Ага, – сказал Боамунд. – А просто ради любопытства, что натолкнуло тебя на мысль, что есть еще и молочник?

– То же, что и тебя, я полагаю, – коварно ответил Ноготь.

– Молодец!

– Я имею в виду пустые молочные бутылки, которые стояли за боковыми воротами.

– Замечательно, – сказал Боамунд, рассмеявшись. – Когда-нибудь я сделаю тебя генералом, ей-богу!

– Благодарю, – отвечал Ноготь. – Как, должно быть, чудесно думать о вещах так, как ты.

– Это у меня от природы.

– Так вот, – продолжал Ноготь, – моя идея заключалась в том, чтобы подождать утра, когда обычно приходит почтальон, – это должно быть уже после того, как придет и уйдет молочник, разумеется, – а потом один из нас постучит в дверь, как будто принес посылку…

– Или заказное письмо, – возбужденно прервал Боамунд.

– Да, так даже лучше, – решительно кивнул Ноготь. – А потом, когда кто-нибудь подойдет и откроет дверь, мы ударим его по голове и войдем внутрь. – Он сделал паузу. – Но это, конечно, довольно глупая идея.

– Ну, я не знаю… – медленно произнес Боамунд. – То есть, если подумать…

– Ты вроде бы говорил что-то насчет стены.

– О, я просто думал вслух, – отвечал Боамунд. – Надо рассмотреть все возможности, ты же понимаешь. Честно говоря, я как раз сам подходил к варианту с почтальоном. Довольно неплохо, мне кажется.

– Одна из твоих лучших идей?

– Ну, это не так сложно, – скромно проговорил Боамунд. – Как ты думаешь?

Ноготь улыбнулся.

– Как это только у тебя получается, босс! – воскликнул он.

Сани со свистом рассекали ночное небо; дребезжание колокольчиков тонуло в вое ветра.

Клаус фон Вайнахт, перегнувшись через поручень, чтобы уменьшить коэффициент торможения, всматривался в летящий снег, пытаясь разглядеть очертания своей твердыни. Стрелка компаса на приборной доске прекратила свое бешеное вращение и застыла, как приклеенная.

Почти дома. Прекрасно.

Он еще раз просчитал в уме время. Если допустить, что они все вышли из Замка Грааля одновременно, то, даже принимая во внимание паковый лед в Нарском проливе и лобовой ветер над Пермией, у него остается еще два или три дня до того, как они могут подойти. Времени полно. Он хрипло рассмеялся.

Северные олени, гремя копытами, неслись над облаками.

– Готовы?

Ноготь, укрывшийся в кустах, кивнул; Галахад зевнул и начал обдирать кору с ветки, которую они подобрали в качестве дубинки. Боамунд набрал в грудь воздуха и постучал в ворота.

– Повторим еще разок, – прошипел он. – Привратник открывает; я отвлекаю внимание. Галахад, ты бьешь его по голове. Ноготь…

Тяжелый засов загремел, отодвигаясь, и ворота распахнулись.

– Привет.

Галахад покрепче сжал дубинку и двинулся вперед. Потом он остановился.

– Э-э… здравствуйте, – проговорил Боамунд. Он весьма заметно порозовел.

– Вам что-нибудь нужно? – приветливо спросила девушка.

Секунды четыре Боамунд просто стоял на месте, распространяя розовое свечение. Затем на его лице появилась идиотская улыбка.

– Почта, – сказал он.