Московские сумерки

      – Нет!
      – Буду ползучей тварью, если тебе нравится.
      – Нет, не нравится. Ну пожалуйста, скажи, где он сейчас.
      – В Брянске, – как-то отрешенно произнес Дмитрий прямо в чашку. – У меня там дядька. Он раньше был лесником около Брянска, теперь живет на пенсии в деревне Старый Буян. Я достал Юрию билет на ночной поезд: спустился вниз и поднялся по лестнице – лифт частенько не работает – и отправил его к дяде Феде. Конечно, Юра привык отдыхать зимой в лучших местах, со Старым Буяном не сравнишь. Но и к нему, видать, привык – сейчас, летом, и там не так уж плохо.
      Он посмотрел на нее снизу вверх:
      – Ты что, хочешь прихватить и своего американца глянуть на него? Да живой он, живой! Благодаря Диме…
      – Спасибо тебе, Дима, – поблагодарила Алина. Она произнесла эти слова тепло и мягко, быстро поцеловала его в голову и торопливо пошла из квартиры, не дожидаясь, пока Мартин последует за ней.

– 37 —

       Суббота, 3 июня 1989 года,
      2 часа ночи,
       Киевский вокзал
      Ночной поезд на Брянск уходил с Киевского вокзала в 2 часа 30 минут ночи согласно расписанию, придуманному в социалистическом обществе для наиболее эффективного использования подвижного состава, но отнюдь не ради удобств пассажиров. В Советском Союзе людей с избытком, а вот поездов не хватает.
      В два часа ночи Киевский вокзал похож на огромный серый склад, набитый полусонными людьми, старающимися прикорнуть, где только возможно, будто для того, чтобы сохранить жизненные силы перед посадкой на поезд. Люди расположились на пластмассовых стульях оранжевого цвета, выбранного, видимо, специально, чтобы еще больше подчеркнуть отсутствие на вокзале всякого, комфорта. Ночь превращалась в тягостное сражение между оранжевой пластмассовой мебелью и людьми, стремящимися во что бы то ни стало соснуть хоть часок. Передвигался по залу лишь милиционер, тревожа спящих дубинкой: «Вокзал – не место для ночлега, граждане». До дальних рядов он не доходил.
      – Я вам не поверил, когда вы сказали об этом, – промолвил Мартин, имея в виду милиционера. – Даже прожив в Союзе целых два года, я не верил, что такое может быть.
      Он и Алина заняли стулья в самом дальнем ряду, у стены, откуда виден почти весь зал, а их увидеть трудно.
      Высшее благо – это правильно вести себя в обществе.
      Они приехали на вокзал на метро прямо из дома Дмитрия. В пути, когда рядом никто не стоял, они еще раз взвесили, стоит ли осуществлять задуманное: сесть на поезд до Брянска этой же ночью и отправиться разыскивать Юрия. Поскольку они уже настроились ехать, то обсуждали главным образом один пункт: не опасна ли такая поездка. Но они понимали, что если не уедут в эту же ночь, то потом возникнет столько непредвиденных обстоятельств, что им и не уехать вовсе: Мартин не имел права выезжать из Москвы без специального разрешения, которого у него, конечно, не было, ибо он его не испрашивал. Поездка могла отказаться бесполезной глупой затеей (в этом чувствуется голос Бирмана), или же к ней надо специально готовиться (опять голос Бирмана), или же подробно ее спланировать (и снова голос Бирмана). Но в то же время они твердо знали, что ехать нужно, так как другого удобного случая больше не представится.
      Как оказалось, обстоятельства благоприятствовали им. Ночь была с пятницы на субботу – стало быть, Мартина в посольстве никто не хватится целых два дня. А самое благоприятное (и одновременно самое злостное нарушение установленного порядка) заключалось в том, что он никому не сказал, что собирался встретиться с Алиной. Если повезет, искать его никто не станет.
      – Как же Дмитрий может жить один, так высоко, а лифт то и дело не работает? – спросил Мартин, припоминая события этого вечера, так как у него, по сути, впервые выкроилось время все как следует обдумать.
      – Никак не может, – ответила Алина. – Но выбора у него нет. Квартира досталась ему по наследству. Он в ней вырос, жил вместе с родителями, а другой такой же хорошей и просторной ему никогда не дадут.
      – Для него таких хороших квартир должны быть тысячи…
      – Нет… для людей без денег места нет. Эта квартира его собственная, и государство не может ее отобрать. А чтобы получить другую, нужно ждать годы и годы. Другую квартиру он может только снимать, но на это у него денег не хватит. Его пенсия – семьдесят рублей в месяц, а частнику надо платить сотню. Этого позволить себе он не в состоянии – ему едва хватает пенсии на еду.
      – Семьдесят рублей пенсии – ведь это очень и очень мало для героя войны, – заметил Мартин.
      – Семьдесят рублей – это очень и очень мало для любого, а не только для героя. Ну, а что касается героя войны…
      – Он потерял ноги в Афганистане?
      – Да. Он ехал на танке, упал, и танк проехал по его ногам. В этой трагедии столько же смысла, сколько в любой жертве войны.
      – Он сказал, что потерял и жену.
      – Он наговорил много всяких глупостей.
      По громкоговорителю объявили посадку на их поезд. Алина встала, потянула за собой Мартина, и они пошли на перрон по дальнему концу зала, избегая встречи с милиционером. Мартин надеялся, что в старом костюме и в этих ботинках он не будет бросаться в глаза.
      – Держите язык за зубами, – напомнила Алина, – будем надеяться на лучшее.
      Пока шли к вагону, он помалкивал. У лестницы в тамбур стояла проводница – круглощекая, полная женщина лет пятидесяти, с двумя золотыми коронками на зубах. Она проверила их билеты и проводила до купе, оказавшегося двухместным – Алина взяла билеты в спальный вагон «СВ». До Брянска езды всего пять часов, но проводница все равно опустила верхнюю полку и превратила сидячие места на нижней в лежачее.
      Они не взяли с собой никакого багажа, но в. этом не было ничего подозрительного: многие приезжали в Москву из Брянска налегке – за покупками или по делам. Но все же Мартину стало легче, Когда он закрыл дверь купе и задернул занавеску на окне.
      Поезд дернулся разок-другой и отправился в путь-дорогу точно по расписанию, не спеша набирая скорость в спящем городе. На маленьких улочках и в переулках Москвы фонари не горели – электроэнергию экономили, город превратился в единое черное пятно и стал похож на гигантскую деревню, раскинувшуюся на обоих берегах Москвы-реки.
      Раздался стук в дверь – вошла проводница проверить билеты.
      – Чаю хотите? – спросила она Мартина, не глядя на Алину.
      Он подумал, что сойти за глухонемого не может, поэтому ответил:
      – Спасибо, не надо. Поспим немного. Проводница улыбнулась, во рту у нее блеснули золотые коронки.
      – Постели у нас очень удобные.
      – И не тесно для двоих, – заметила Алина и залилась от смущения краской, а проводница понимающе улыбнулась.
      – Чудесно ехать в поезде с приятным мужчиной, дорогуша, – сказала она и вышла из купе, задвинув за собой дверь.
      – Не знаю, как насчет приятного мужчины, но уж точно чудесно ехать в поезде с приятной женщиной, – заметил Мартин.
      – Не забивайте себе голову лишними мыслями, – ответила Алина. – Ведь не собираетесь же вы уложить меня в постель, соблазнив романтикой своей профессии. Да это и не ваша профессия.
      – Моя профессия – культура, – парировал Мартин. – Нет более романтической профессии, нежели моя. Почему? Потому что я доверенное лицо великих писателей двух народов! Даже трех, если считать мой паршивенький французский. Такой романтикой можно завлечь любую актрису.
      Алина на это ничего не ответила, а лишь принялась стелить постель на верхней полке. Он понял, что она решила поспать.
      – Вы со своими писателями можете пока выйти в коридор, – сказала ока. – Я разденусь и лягу. Когда постучу в стенку, можете войти. Один, а писателей оставите за дверью. Особенно французских.
      – А мне что делать? Раздеваться там, в коридоре?
      – Можете раздеться и здесь. Подглядывать я не буду.
      – Вот этого-то я и боялся пуще всего.
      – Ну, проваливайте.
      Мартин вышел в коридор и стал смотреть, как проплывают мимо высокие белые дома-башни, торчащие там и сям среди пустырей. Было всего три часа ночи, а по улицам уже топали работяги, отмеривая до метро по два-три километра, чтобы не опоздать на работу и заступить в первую смену.
      Он подумал, что дома строили на значительном расстоянии друг от друга преднамеренно, по плану, чтобы якобы сохранить природные ландшафты, но на деле цель была совсем иная. Дело в том, что, по замыслу, стоящие на расстоянии дома разделяют городские районы и не дают людям возможности объединиться. Таким образом, создается лишь пустое пространство – не заселенное живыми людьми, а пустыня с пешеходными тропками. Своеобразный Лос-Анджелес без автомашин.
      Поезд прибавил ходу, участился перестук колес на стыках рельсов.
      Алина постучала в стенку, но Мартин продолжал наблюдать за мелькающей за окном Россией. Кварталы многоэтажных домов как-то враз кончились, пошли кучно стоящие маленькие, одноэтажные – старые крестьянские избы. Когда-нибудь и их снесут, чтобы высвободить место для строительства современного жилья. Избы лепились по берегам небольших речушек с белыми гусями, уснувшими на тихой воде. В дымке летнего рассвета тепло от домиков струилось в воздухе, как от стада коров на заливных лугах.
      В коридоре показалась проводница, державшаяся уверенно и строго, как и подобает хозяйке вагона.
      – Мужчина, вам что-нибудь нужно? – спросила она, называя Мартина единственным неофициальным обращением, поскольку при Советской власти перестало существовать обращение «господин».
      – Нет, спасибо. Я немного посмотрю на природу, а потом пойду посплю.
      – Мужики вечно увиливают от своих обязанностей, – подковырнула проводница. – Мой муж, будь он жив, да если бы он уединился с такой девочкой, как, например, с этой, – она кивнула на купе Мартина, – да меня от одной только мысли об этом целую неделю мучила бы изжога. Она что же – ваша жена?
      Женщина бесцеремонно лезла в чужие дела – это столь типично для русских женщин, всегда готовых перемывать косточки своим или чужим при первом же знакомстве. Но теперь он должен больше помалкивать.
      – Она устала, – кратко сказал он, чтобы только отвязаться.
      – Вы плохо знаете женщин. Какими глазами она на вас смотрит? А-а? – ответила она, слегка подталкивая Мартина к двери купе.
      Он продолжал стоять у окна, пока она не скрылась в служебном купе, где стоял самовар и лежали всякие мелочи, необходимые в дороге, затем открыл дверь и вошел в купе. Алина выключила свет, но ранний рассвет уже пробивался в окно. Повернувшись спиной к постели, он начал раздеваться: повесил пиджак на вешалку на противоположной стенке, снял рубашку и галстук.
      – О чем это она там вас расспрашивала? – спросила Алина, отвернувшись к стенке. – Вы должны следить за своей речью, а то люди поймут, что вы иностранец.
      – Она не спрашивала, – объяснил Мартин, – она настоящая русская женщина – только советовала.
      – И что же она насоветовала?
      – Она сказала, что вы глядите на меня, как кошка на сало.
      Он услышал, как она поворачивается лицом к нему.
      – Как и все иностранцы, вы к тому же еще и врунишка! Недаром партия учит не доверять вам, – сказала она, но в голосе ее чувствовалась усмешка.
      – Ей-богу, не вру, – побожился он и повернулся к ней лицом, чтобы она видела, как в подтверждение своих слон он крестится по православному обычаю.
      Алина глядела из темноты с верхней полки и впрямь как кошка с лежанки на печке. Лицо ее находилось всего в нескольких дюймах от его лица и на одном с ним уровне, а глаза ее стали темнее темной ночи.
      Мартин чуть наклонился вперед, положил руки на край полки и уперся в них подбородком.
      – Она также обвинила меня в недостатке мужской галантности: как это я посмел оставить в купе такую девушку, как вы, одну-одинешеньку.
      – Вы все же неисправимый иностранный лгунишка, – ответила Алина, а спустя минуту спросила:
      – Что значит «девушка, как я»?
      – Прекрасная и отважная, которая заставляет трепетать сердце мужчины.
      – Теперь я вижу, почему нас предупреждали. Иностранный лгунишка с льстивым языком.
      Он еще ближе подвинулся к ней и прикоснулся губами к ее губам. Это был даже не поцелуй, а лишь прикосновение, но она все же отпрянула назад – правда, всего чуть-чуть, но ее уже не достать. «Нет», – прошептала она. Не понятно, означал ли ее шепот, что все кончилось?
      Он сел на нижнюю полку, снял брюки, положил их на столик у окна и, вытянувшись на полке, накрылся одеялом. Повсюду в России в поездах дальнего следования стелят такие одеяла – они состоят из пододеяльника – своеобразного конверта – и собственно одеяла, которое закладывается в этот конверт.
      Белый пододеяльник был свежим и прохладным. Мартин смотрел, как за окном медленно рассветает. Спустя какое-то время он услышал Алинин голос с верхней полки: «Спокойной ночи, Бенджамин». Сперва он сомневался, сможет ли уснуть, но в конце концов сон сморил его.

– 38 —

       Суббота, 3 июня 1989 года,
      4 часа утра,
       Новорязанская улица
      Рассвет долго не мог пробиться сквозь окно в квартире Дмитрия. Стекло не мыли годами, лишь дождик изредка обмывал его. Грязные, наслоившиеся друг на друга узоры наводили на мрачные размышления: а пробьется ли вообще когда-нибудь сюда свет. К тому же окно выходило на серый грязный двор. Там была устроена игровая площадка для детей из окрестных домов, но поскольку двор был глубок и узок, то солнечный луч проникал сюда лишь в середине лета, а в остальное время года здесь было холодно и пусто.
      Дмитрий налил себе еще сто граммов водки. Одному пить – интереса никакого, но никто в гости не приходил, поэтому уж лучше пить в одиночку, чем совсем не пить. Он резко поставил стакан на стол. Звук эхом откликнулся в прихожей. Через минуту эхо повторилось, и до него наконец дошло, что это вовсе не эхо: кто-то стучит в дверь.
      Он прислушался, не повторится ли стук снова, а когда повторился, покатил тихонько и стал опять ждать стука. Снова застучали. Посчитав, что, должно быть, вернулась Алина, Дмитрий открыл дверь.
      На площадке стояли двое мужчин, но не привычные ему «топтуны» из КГБ. Человек с усами на темном худощавом лице отрывисто спросил:
      – А куда смылись твои друзья?
      Дмитрий глянул на них и ответил с неподдельной печалью в голосе:
      – Как всегда, растаяли в неизвестности. Здесь у меня не только искать нечего и некого, здесь и друзей-то ничто не удерживает, разве что воспоминания.
      – Хватит дурака валять, – зарычал мужчина. – Тот американец и женщина – куда они умотали?
      Дмитрий попытался захлопнуть дверь, но ему мешали, с двумя сладить не удавалось, и он просто крутился на своей тележке, пытаясь вывернуться из цепких рук державших его мужчин. Вращение на тележке да еще водочные пары сделали свое дело – его вырвало. Один из налетчиков ударом ноги захлопнул дверь.
      – Тебе же, да и нам, будет легче, если скажешь, где они, – бросил он. – Особенно тебе.
      Дмитрий попытался закричать, но человек с темным лицом зажал ему рот.
      – Ты же афганец и наверняка слышал, что афганские моджахеды вытворяли с пленными русскими, – пригрозил он. – Ты знаешь, как это было, и должен подумать о себе. Ну, а теперь – согласен рассказать? Кинни головой в знак согласия.
      Дмитрий кивнул, а когда мужчина убрал руку с его рта, он заорал как можно громче, призывая на помощь. Он еще не почувствовал первого удара, как в голове у него молнией пронеслась горькая мысль: ему всегда нравилось жить одному на самой верхотуре и ничего не знать и не слышать о соседях.

– 39 —

       Суббота, 3 июня 1989 года,
      6 часов утра,
       Ленинский проспект
      Чантурия проснулся от внезапного толчка. Он еще не совсем проснулся, но и спросонок увидел, что яркий утренний свет заливает всю квартиру.
      – Что такое? – спросил он, еще не пробудившись как следует и даже не поняв, кому и почему задал этот вопрос.
      – Проснись, телефон звонит, – сонным голосом произнесла Таня. Очертания ее фигуры под одеялом оставались недвижимыми – она даже не пошевельнулась. Телефон продолжал звонить. Он поднял трубку.
      – Это я, Белкин, – раздалось в трубке. – У меня тут есть кое-что, что нужно срочно обмозговать.
      – Хорошо. Встретимся на работе, в моей комнате.
      – Опять с работы? – спросила Таня.
      – Опять.
      – Скажи им, что рабочий день кончился. Наша задрипанная конституция гарантирует сорокадвухчасовую рабочую неделю.
      – Наша социалистическая конституция много чего гарантирует.
      Потягиваясь и поеживаясь, он встал с постели и побрел в ванную умываться. Уж ежели Белкин звонит ему домой, то это неспроста.
      В это субботнее утро в главном здании КГБ, этом средоточии секретной информации мировой империи, было сравнительно тихо. В журнале записи пришедших на службу значилось всего несколько фамилий, Белкина среди них не было.
      Чтобы показать, будто он занят важными делами, Чантурия вынул из ящика стола кое-какие бумаги и углубился в чтение. Через несколько минут в комнату заглянул Белкин с двумя чашками чая в руках.
      – А тебя здесь нет, – сказал Серго. – Согласно записи присутствующих.
      – Подчас я забываю расписаться, – ответил Белкин.
      – А как же дежурный позволяет тебе пройти без записи?
      – А чтоб отвлечь его внимание, я принес ему поесть. Чай оказался слишком горячим, и Чантурия подул на него.
      – Надеюсь, ты не отдал ему весь свой завтрак?
      – Да нет, как раз отдал. Завтрака сегодня не будет.
      – Вот этого я пуще всего и боялся. Ну ладно, что там такое стряслось?
      – Наша Ласточка выпорхнула и полетела.
      Белкин называл Мартина именем самой любимой в России птички. Но, по случайному совпадению, это слово применялось также, когда хотели сказать «дорогой», или «любимый» – «наш любимый полетел». Белкину нравилось говорить каламбурами.
      Как правило, Чантурия не обращал внимания на закодированные клички и старался вскоре забыть про них, но это прозвище он вспомнил в момент.
      – Уехал за рубеж?
      – Полетел недалеко. И не один, а в компании.
      – С кем же?
      – Мы пока не знаем фамилии. Очень красивая русская женщина. Она купила билеты на поезд до Брянска.
      – Когда?
      – Сегодня ночью. Теперь они почти доехали.
      «Как же все это, черт побери, произошло?» – промелькнуло у Чантурия в голове.
      – А он получил разрешение?
      – Насколько мне удалось выяснить – нет. Но вы же знаете, как ведется учет. Мне в этих делах копаться не очень-то хотелось. Кто знает, может, кто-то еще заинтересуется этим делом.
      – Да, ты прав.
      Чай уже немного остыл, и Серго отхлебнул глоток.
      – Здесь у нас на работе надо бы организовать завтраки по субботам, – заметил он. – Как удалось все это раскопать?
      – Конечно, благодаря хорошему планированию. Но главным образом счастливый случай. А если уж сказать по правде, исключительно за счет счастливого случая. Кто-то из соседнего отдела заболел и Татарина направили вместо заболевшего следить за одним диссидентом. Он-то и опознал Ласточку, который пришел к этому диссиденту вместе с женщиной, и проследил за ними до самого отправления поезда.
      – Диссиденты! Что происходит? Кто этот диссидент?
      – Дмитрий Кассин. Все, что я мог разузнать, не задавая прямых вопросов, я выгнал. Этот псих из афганских ветеранов нуждается в лечении. Я побоялся задавать излишние вопросы.
      – А нужно было бы. Татарин написал докладную?
      – Он сразу же позвонил мне. Я сказал, что сам напишу, и отослал его обратно следить за диссидентом. Он никому не говорил, что отлучался. Не беспокойтесь, Татарин лишних вопросов не задает.
      – Хорошо все проделано. А есть ли какие-нибудь соображения насчет этой женщины? Кто она?
      – Пока нет. Была глубокая ночь. Не допросить ли нам диссидента?
      – Нет. В этом случае нам нужно будет объяснять все сотрудникам отдела, которые «пасут» его. Чем меньше народу знает об этом, тем лучше, – сказал Чантурия, а спустя некоторое время добавил: – Обратные билеты они купили?
      – Да. Но без указания дня отправления и номера поезда.
      – Вы что, будете встречать все поезда, прибывающие из Брянска?
      – Уже все задействовано.
      – Сколько выделено людей?
      – Да двое, конечно. Они будут меняться.
      – Молодец. А ребята надежные?
      – Ребята с острыми глазами и без затей. Если мы не хотим, то и вопросов никаких задавать не станут.
      – Хорошо. Нужно установить наблюдение за Ласточкой и за женщиной, как только они вернутся.
      – Разумеется.
      – А вы не поручили никому в Брянске проследить за ними? Не попросили проводников посмотреть, где они сойдут с поезда? Может, они до Брянска-то и не доедут? Может, они отправились куда-то на вещевой рынок в Подмосковье и вернутся в город?
      – Это курьерский поезд. До Брянска идет без остановок. Ну а что касается Брянска, то я поостерегся устанавливать там за ними наблюдение.
      Он виновато посмотрел на начальника.
      – Но не поздно установить его и сейчас. Может, у вас есть кто-то в Брянске, на кого можно положиться?
      – Нет. Раньше там служил мой приятель Машкин – мы вместе учились. Но его давно перевели в другое место. Нет, ты прав: это слишком опасно. Особенно если в Брянском управлении Комитета узнают, что он американец. Тогда непременно возникнут всякие вопросы. Нет, мы просто обязаны ни в коем случае не упустить их по возвращении в Москву.

Глава четвертая
СТАРЫЙ БУЯН

– 40 —

       Суббота, 3 июня 1989 года,
      7 часов 45 минут утра,
       Брянск
      В Брянск они приехали утром, когда солнце уже грело вовсю, хотя не было еще и восьми часов. Роса на бетонной платформе вокзала уже испарилась, но в воздухе по-прежнему висела прохладная серебряная дымка. Проводница откинула стальную крышку, открыв вагонную лестницу для выхода пассажиров. Подмигнув Мартину, когда он сходил, она обратилась в Алине:
      – Хотелось бы поездить с таким симпатичным мужчиной, как ваш.
      Алина сходила по ступенькам вслед за Мартином. Он помог ей спрыгнуть на платформу, она улыбнулась, но ни слова не сказала.
      – Иностранцы не всегда лгут, – сказал он.
      – Да, не всегда.
      – Но часто.
      – Но не всегда же.
      Они спросили у таксиста, как пройти к автобусной остановке, и поехали к междугородному автовокзалу. Там в ожидании своего автобуса они взяли на завтрак пирожки с капустой и по стакану чая. Время подошло к десяти, стало припекать.
      Старенький автобус тяжело урчал, будто пожилой советский рабочий, медленно взбираясь на затяжные подъемы невысоких холмов, и облегченно дребезжал, быстро скатываясь по пологим склонам. Когда шофер включал при подъемах первую скорость, автобус оставлял за собой сизое облако смрадного дыма, которое подолгу висело в воздухе не рассеиваясь, как некое неприятное напоминание о пройденном пути.
      – Старый Буян, – громогласно объявил водитель. – Буяны и шелапуты, выходите – это ваша остановка.
      На остановке Старый Буян водитель всегда веселил пассажиров этой незамысловатой шуточкой.
      Они вышли из автобуса, переждали, пока улягутся дым и пыль, и огляделись.
      – Где же здесь может обитать дядя Федя? – недоуменно спросила Алина, а искать особенно и не надо было: Старый Буян располагался на открытой поляне среди леса.
      В деревеньке насчитывалось всего пять домов, три из них представляли собой бревенчатые развалюхи, которые, похоже, никогда не красили. Две избы, тоже из бревен, были покрашены в ярко-желтый цвет – такую краску совсем недавно продавали в брянском универмаге. Возле каждого дома был огороженный жердями просторный приусадебный участок, на четырех участках разбиты огороды, овощей с которых, по всей видимости, хватало не только для нужд местных жителей, но и на продажу. Пятый участок зарос лопухами.
      – Думаю, разыскать его труда не составит, – заметил Мартин.
      Как только подкатил автобус, из четырех изб вышли женщины посмотреть, кто приехал. За одной увязались двое ребятишек. Из пятой же избы, где вместо огорода росли сорняки, никто не вышел.
      Алина подошла к самой молодой женщине, той, что с двумя детьми, и спросила, где найти Федора Николаевича.
      – А, дядю Федю! Да он вот там живет, – ответила та и, загородив от солнца ладонью глаза, кивнула на пятый дом с чертополохом на месте огорода. Когда она подняла к глазам руку, стала заметна выпуклость на ее животе, характерная для беременных. Сперва Мартин решил было, что она, может, сестра Дмитрия, но потом оказалось что дядей Федей называют всех, у кого имя Федор, а отца зовут Николаем.
      – Он там, в избе. Стучите в дверь, пока не достучитесь. Марья Павловна тоже там, бедненькая. Но она зачастую на стук не откликается. А племяш ихний Дима, кажись, в лес пошел. Я видела, как он утром уходил.
      – Дима? – переспросила Алина.
      – Да-да. Их племяш. Он энтой зимой приехал и живет с ними. Очень любезно с его стороны. Мало кто ладит с ними, – сказала женщина в быстро добавила: – Соседи-то они в общем неплохие. Даже, по сути, добрые люди.
      Ясно было, о чем она думала (если вообще думала) – может, они тоже родственники дяди Феди? Кто же еще приедет в Старый Буян?
      Калитка во двор дяди Феди была сорвана с петель и прислонена к столбам. В зарослях сорняков безуспешно рылись в земле куры, с вожделением косясь на соседние огороды. Мартин поднял и отодвинул калитку.
      Доски на двери избы рассохлись и потрескались, сквозь щели изнутри можно было увидеть улицу. Алина вежливо постучала – никто не откликнулся. Она постучала еще несколько раз. Мартин увидел, что соседка внимательно следит за ними. Ухмыльнувшись, она знаком показала, что стучать надо кулаком.
      – Посильнее стучите, – подсказал Мартин, и Алина забарабанила в дверь.
      – Кого там черти носят? – раздался чей-то сонный голос. Вместо ответа Алина забарабанила еще сильнее, дверь приоткрылась, и на крыльцо вышел старик с лицом столь бледным, словно еще и лето не наступало.
      – Кто такие?
      – Вы Федор Николаевич? – спросила Алина.
      – Сильно сомневаюсь в этом. Я не Николаевич, а Николаич. Ошиблись, видно.
      Изо рта его несло густым перегаром.
      – Меня зовут Алина Образ, – представилась Алина. – Я разыскиваю своего брата Юрия. Он здесь находится?
      – Юрия? Нету здеся никаких Юриев. Вот мой племяш Дима, он тут. Он в лес ушел.
      – А можно нам подождать его у вас?
      Казалось, ее просьба не сразу дошла до сознания старика.
      – Подождать? Зачем?
      Он пристально разглядывал Алину. Похоже было, что в его сознании мало что прояснилось. Он и Мартина-то заметил лишь после глубоких раздумий.
      – А это кто таков? – строго спросил он Алину.
      – А это приятель Юрия, моего брата. Его зовут Бенджамин Мартин. Он американец.
      Старик отступил на шаг. Ноги его немного запутались, и он поневоле сделал что-то вроде реверанса.
      – Американец? Встречал я американцев! Во время войны моя часть дошла до самого Берлина, там мы и встретились с американцами. С армией Соединенных Штатов Америки! Так вы американец? Входите, пожалуйста, милости просим.
      Алина с удивлением переводила взгляд с Мартина на старика и обратно. Мартин лишь пожал плечами.
      – Боевое братство народов – могучее дело, – только и промолвил он.
      Старик ввел их в крошечную комнатку, в которой стояли обитая материей скамья и пара стульев у стены. Напротив громоздился очаг с открытой дверцей. Топка была затянута столь густой паутиной, что трудно было догадаться, когда в ней последний раз разводили огонь.
      – Подождите, подождите, – заторопился хозяин. – Сейчас организую чаек.
      Он пригласил гостей присесть на скамью и ушел через другую дверь куда-то в глубину дома, громко призывая:
      – Маруся! Маруся! Гости пришли! Где там чайник?
      – Вот так, – только и промолвила Алина. Что сказать дальше, она, видимо, не знала.
      Старик просунул голову в проем двери.
      – И по маленькой, по малюсенькой, – заговорщически подмигнул он Мартину. – Так сказать, за встречу.
      – Само собой разумеется, – согласился Мартин.
      – Само собой, – с готовностью подхватил старик и снова исчез.
      – Само собой, – передразнила Алина Мартина.
      – За боевое содружество, – оправдывался Мартин. Вернулся хозяин, неся в руках вовсе не чайник, а бутылку без этикетки и пустой стакан. Протянув бутылку Мартину, он пояснил:
      – Всего глоточек, малюсенький глоточек за нашу встречу.
      Открыв пробку зубами и налив стакан до краев, он протянул его Мартину, потом вынул пробку изо рта и с бутылкой в руке провозгласил тост:
      – За моих американских боевых товарищей! И за встречу!
      – Да-да, за ваших товарищей. И за встречу.
      Хоть Мартин сделал лишь маленький глоточек, водка прожгла его насквозь. Заметив усмешку Алины, он сделал еще пару глотков, а старик в этом время хлебал затяжными глотками прямо из горла, а потом, показав на бутылку, произнес:
      – Хороша, а? Сам гнал, по секретному рецепту. Давай еще шлепнем по одной!
      И с этими словами он снова наполнил стакан, не обратив внимания на то, что он почти полон, и лил, лил, пока самогон не перелился через край.
      – За ваше здоровье! – произнес он и опять присосался к бутылке.
      Тут только он заметил, что Мартин почти совеем не пьет.
      – Что-то не так? – озабоченно засуетился хозяин. – Выдохлась, что ли? Я сбегаю другую принесу.
      – Нет-нет, – запротестовал Мартин. – Водка ядреная. Просто я…
      – Ядреная! – обрадованно подхватил хозяин. – Ну, тогда давай… за водку!
      Но теперь, тянув снова прямо из горла, он одним глазом наблюдал за Мартином, чтобы тот не увиливал и отведал вволю его пойла. Оторвавшись от бутылки, он обтер губы рукавом рубашки и произнес:
      – Ядреная! Да, хороша, правда? Просто отличная! После первого шока водка показалась Мартину не такой уж пронзительно-жгучей. Или, может, у него язык омертвел. Ему казалось, что у него отключаются одна за другой мозговые клетки, подобно тому как гаснут на небосводе звезды.