Коробка в форме сердца

      – Я МЕРТВ, – гудел прибор, подпрыгивая на столешнице, как дешевая заводная игрушка. Старик неловко схватил приборчик, но и из-под дрожащих пальцев неслась электрическая речь: – ТЫ УМРЕШЬ. МЫ ВМЕСТЕ УПАДЕМ В ПРОПАСТЬ СМЕРТИ.
      – Чего это он? – спросила толстуха. – Опять ловит какое-то радио?
      Старик качнул головой: не знаю. Его взгляд переместился с громкоговорителя, лежавшего в его ладони, на Джуда. Линзы очков комично увеличивали удивленные глаза. Старик вытянул руку вперед, будто предлагая прибор Джуду. Маленький механизм не унимался:
      – ТЫ УБЬЕШЬ ЕЕ УБЬЕШЬ СЕБЯ УБЬЕШЬ СОБАК СОБАКИ НЕ СПАСУТ ТЕБЯ МЫ ПОЕДЕМ ВМЕСТЕ СЛУШАЙ СЛУШАЙ МОЙ ГОЛОС МЫ ПОМЧИМСЯ В НОЧИ ТЫ НЕ ВЛАДЕЕШЬ МНОЙ Я ВЛАДЕЮ ТОБОЙ. ТЕПЕРЬ Я ВЛАДЕЮ ТОБОЙ.
      – Питер, – булькнула толстуха. Она говорила шепотом, но голос ее сорвался, и, когда она сумела выдохнуть, воздух вырвался из ее горла с шипением и свистом. – Выключи его.
      Питер же сидел неподвижно и протягивал прибор Джуду, словно передавал телефонную трубку.
      Все взоры снова обратились на Джуда. Комнату из конца в конец пересекали волны обеспокоенного шепота. Кое-кто из посетителей даже поднялся с места, не желая пропустить ни единой детали. Джуд тоже встал, пронзенный краткой мыслью: «Джорджия». Он пошел через холл к туалету. Но вид, открывшийся из большого окна холла, заставил его позабыть обо всем. На парковке перед закусочной, почти у самых дверей, стоял пикап покойного Крэддока. Мотор работал на холостом ходу, фары на бампере включены. За рулем никого.
      Опомнившись, Джуд растолкал сгрудившихся вокруг него зевак и бросился к туалетам. Найдя табличку с фигуркой женщины, он толкнул дверь.
      У одной из двух раковин стояла Джорджия. Она не обернулась, когда дверь стукнула о стену. Девушка не отрываясь смотрела на свое отражение в зеркале, но ее глаза не были сфокусированы. Такие неподвижные серьезные глаза бывают у ребенка, засыпающего в кресле перед телевизором.
      Джорджия отвела сжатую в кулак больную руку назад и резко ударила ею по зеркалу. Изо всех сил, как только могла. В месте соприкосновения с кулаком стекло разбилось вдребезги, во все стороны побежали зигзаги трещин. Мгновением позже серебряные кинжалы зеркала с музыкальным перезвоном осыпались на раковину.
      В ярде от Джорджии, возле раскладного пеленального столика, стояла невысокая светловолосая женщина с малышом на руках. Она прижала младенца к груди и завопила:
      – О боже! О боже!
      Джорджия тем временем схватила восьмидюймовый серебристый осколок – сияющий полумесяц – поднесла его к горлу и закинула голову, чтобы вонзить самодельное оружие в плоть. Джуд в шоке замер у двери, но усилием воли выдернул себя из этого состояния. Он поймал Джорджию за запястье, вывернул его, заломил руку назад, так что девушка вскрикнула и выпустила осколок. Зеркальный нож упал на белый кафель и разбился с красивым мелодичным звуком.
      Джуд развернул Джорджию к себе и вновь вывернул ей руку, причиняя боль. Она застонала и сжала веки, из-под которых текли слезы, но позволила ему вывести себя из туалетной комнаты. Он не осознавал, почему делает ей, больно, под воздействием паники или от гнева. То ли он сердился на нее – за то, что ушла одна, то ли на себя – за то, что отпустил ее.
      Покойник поджидал их у самого выхода из туалета. Джуд не заметил его и почти прошел мимо, когда вдруг холодная дрожь прокатилась по телу и засела в мгновенно ослабевших коленях. Крэддок приподнял черную шляпу, приветствуя Джуда.
      Джорджия еле держалась на ногах. Джуд перехватил ее руку повыше и чуть не волоком потащил через зал закусочной. Толстая женщина и старик сидели за столом, склонившись друг к другу головами.
      – …ЭТО НЕ РАДИО…
      – Это те двое бродяг. Шутки свои дурацкие шутят.
      – ЗАТКНИСЬ, ВОН ОНИ ИДУТ.
      Остальные посетители старались не стоять у Джуда на пути и разбегались в стороны. Официантка, минуту назад назвавшая Джуда наркоторговцем, а Джорджию проституткой, стояла у стойки бара и что-то нашептывала администратору – невысокому мужчине с авторучками в кармане рубашки и печальными глазами бассет-хаунда. Заметив Джуда и Джорджию, официантка ткнула пальцем в их сторону.
      Джуд на секунду остановился у столика, где сидел с Джорджией, чтобы бросить на скатерть пару десяток. Когда они проходили мимо бара, администратор поднял голову, посмотрел на них трагическим взглядом, но ничего не сказал. Официантка продолжала что-то бубнить ему на ухо.
      – Джуд, – проговорила Джорджия, когда они миновали внутренние двери. – Мне больно.
      Джуд разжал пальцы, сомкнутые у нее на предплечье, и увидел белые отметины на бледной коже. Позади осталась и внешняя пара дверей, и они с Джорджией очутились на улице. Мы в безопасности? – спросила девушка.
      – Нет, – ответил Джуд. – Но скоро все будет в порядке. Привидение испытывает здоровый страх перед нашими псами.
      Они быстро прошагали мимо пустого грузовичка Макдермотта. Окно пассажирской двери было опущено примерно на треть. Внутри работало радио. Передавали выступление одного из политиков правого крыла. Он тараторил без запинок и так самоуверенно, что почти сразу вызывал у слушателя раздражение.
      – … испытываешь удовлетворение, когда постигаешь американские ценности. Испытываешь удовлетворение, когда на выборах побеждают правильные люди – даже если побежденная сторона утверждает, что выборы были несправедливыми. Такое же удовлетворение испытываешь, когда видишь, что все больше людей возвращаются к политике, основанной на старом добром христианском здравом смысле, – вещал хорошо поставленный голос. – Но знаешь ли ты, что принесет тебе еще большее удовлетворение? Если ты придушишь эту суку рядом с тобой. Задуши ее, а потом встань на дорогу перед этой машиной, ляг под нее, ляг и… – Они шли дальше, и голос уже не мог достать их.
      – Мы не справимся, – пробормотала Джорджия подавленно.
      – Справимся. Пойдем. До мотеля не больше ста ярдов.
      – Если он не прикончит нас сейчас, то сделает это позднее. Он сам сказал мне. Он сказал, что я могу убить себя сама, чтобы не тянуть, и я почти… Я не могла ничего поделать.
      – Я знаю. Это его метод.
      Они двигались вдоль трассы, по краю насыпи из гравия. Сквозь гравий пробивались высокие травинки и цеплялись за джинсы Джуда. Джорджия сказала:
      – У меня болит рука.
      Он остановился, взял ее забинтованную руку, внимательно осмотрел. Крови не было, хотя Джорджия разбила зеркало и брала в руку острый осколок. Толстые сбившиеся слои бинтов предохранили ее от порезов. Однако и через эти слои Джуд ощущал нездоровый жар, исходящий от руки. Он опасался, не сломана ли кость.
      – Наверняка перелом. Ты вмазала по зеркалу, как заправский борец. Тебе повезло, что ты вся не изрезалась. – Джуд подтолкнул Джорджию, заставляя ее двигаться вперед.
      – Внутри ее что-то стучит, как сердце: тук, тук, тук. – Джорджия сплюнула на землю раз, другой.
      От мотеля их теперь отделял туннель под железнодорожными путями, узкий и темный. Там не было пешеходного тротуара и не хватило места даже для обочины по краям проезжей части. С каменного потолка капала вода.
      – Пойдем, – торопил Джорджию Джуд.
      Туннель был черной рамой, внутри которой виднелся «Дэйсинн». Джуд не спускал с мотеля глаз. Он уже различал свой «мустанг». Он видел дверь в их номер.
      Они не замедлили шагов, входя под свод туннеля. Их тут же окутал зловонный запах стоячей воды, водорослей, мочи.
      – Подожди, – вдруг попросила Джорджия и согнулась пополам в приступе рвоты. На земле оказались яйца, комки наполовину переваренного тоста и апельсиновый сок.
      Джуд одной рукой придерживал Джорджию за плечи, а другой убирал от ее лица волосы. Стоял в вонючем полумраке и нервничал, ожидая, когда она закончит.
      – Джуд, – слабо проговорила она.
      – Все? Пойдем, – потянул он ее за руку.
      – Подожди…
      – Ну, пойдем же скорее.
      Она вытерла рот подолом футболки, но по-прежнему стояла согнувшись.
      – Мне кажется…
      Грузовик он услышал раньше, чем увидел. Услышал за спиной звук шумного двигателя – хищный рык, перерастающий в рев. Свет фар вырвал из полумрака грубые плиты стены. Джуд успел оглянуться и увидеть, что на них мчится пикап привидения. За рулем ухмылялся Крэддок, а два прожектора словно сверлили слепящим светом дыры из одного мира в другой. Колеса дымились.
      Джуд просунул руку под согнутое тело Джорджии, бросил ее и свое тело вперед, прыгнул к дальнему концу туннеля.
      Дымчато-голубой «шевроле» на полной скорости врезался в стену; раздался треск стали, ломающейся о камень. Грохот от удара обрушился на барабанные перепонки Джуда, в ушах у него зазвенело. Вместе с Джорджией он повалился на мокрый гравий –уже снаружи туннеля. Они откатились от дороги, свалились с обочины вниз, в кусты, и приземлились на росистый мох. Джорджия вскрикнула, в падении попала острым локтем Джуду в левый глаз. Он вляпался рукой во что-то мягкое и отвратительное – какую-то болотную жижу.
      Пытаясь отдышаться, Джуд приподнялся и оглянулся. В стену врезался не старый пикап покойника, а оливкового цвета джип с открытым верхом. За рулем сидел темнокожий мужчина с коротко подстриженными седыми волосами и сжимал руками лоб. Лобовое стекло покрылось сеткой трещин, разбегавшихся из того места, куда мужчина ударился головой. Вся передняя часть машины со стороны водителя превратилась в куски смятой и покореженной стали.
      – Что случилось? – спросила Джорджия слабым голосом.
      Джуд с трудом разобрал ее слова – в ушах по-прежнему стоял высокий звон.
      – Это призрак. Он промахнулся.
      – Ты уверен?
      – В том, что это призрак?
      – В том, что он промахнулся.
      Джуд встал на ноги, борясь со слабостью в коленях. Потом помог подняться Джорджии. Звон в ушах перешел в далекий вой и вскоре почти пропал. Зато стал слышен истерический, безумный лай его собак.
      Забрасывая сумки в «мустанг», Джуд почувствовал, как в левой руке возникло медленное, глубокое биение. Оно отличалось от вчерашней тупой боли в том месте ладони, где он продырявил себя осколком диска. Он глянул на руку. Повязка сбилась и пропиталась свежей кровью.
      За руль села Джорджия, а Джуд устроился на пассажирском сиденье с аптечкой первой помощи на коленях. Мокрые липкие бинты он снял и бросил на пол машины у своих ног. Стерильные салфетки, которыми он заклеил руку днем раньше, превратились в кровавый комок, и порез вновь непристойно зиял блестящим нутром. Рана раскрылась, когда Джуд убегал от пикапа Крэддока.
      – Что ты собираешься делать со своей рукой? – спросила Джорджия и бросила на него короткий обеспокоенный взгляд, после чего снова обратила все внимание на дорогу.
      – Что и ты со своей, – ответил он. – Ничего.
      Он неловко прилаживал к ране свежие салфетки. Боль была такая, будто ладонь прижигали сигаретой. Кое-как соединив края раны, он обернул ладонь чистой марлей.
      – У тебя и на голове кровь, – сказала Джорджия. – Ты знаешь?
      – Угу. Царапина. Не обращай внимания.
      – А что будет в следующий раз? В следующий раз, когда мы окажемся вдали от собак?
      – Не знаю.
      – Сейчас мы были в людном месте. В таком месте, думала я, мы в безопасности. В толпе людей, посреди бела дня – а он все равно угрожает нам. Как противостоять ему? Что нам делать?
      Джуд повторил:
      – Не знаю. Если бы знал, то уже сделал бы это, Флорида. Вечно ты со своими вопросами. Помолчи немного, хорошо?
      Они ехали дальше. Только когда Джуд услышал сдавленные всхлипы – девушка изо всех сил старалась плакать беззвучно, – до него дошло: он назвал ее Флоридой вместо Джорджии. Это из-за ее вопросов, одного за другим, а еще из-за акцента «истинной дочери Конфедерации», который с каждым днем все ярче окрашивал ее речь.
      То, что она старалась спрятать слезы, подействовало на Джуда сильнее, чем если бы она разрыдалась. Если бы, Джорджия плакала открыто, он мог бы ответить ей, а теперь ему казалось невежливым не уважать ее желание чувствовать себя несчастной в одиночестве. Джуд вдавился в сиденье и отвернулся к окну.
 
      Солнце неумолимо палило сквозь лобовое стекло. Южнее Ричмонда, ошалев от жары, Джуд впал в тяжелый транс. Он пытался вспомнить, что он знал о покойнике, что слышал о нем от Анны, когда они жили вместе. Но думать было трудно, слишком трудно – все тело болело, в лицо бил солнечный свет, а со стороны Джорджии доносились тихие горестные всхлипы. В сущности, Анна почти ничего и не рассказывала.
      – Я предпочитаю задавать вопросы, – говорила она, – а не отвечать на них.
      Она дурачила его своими бессмысленными вопросами почти полгода.
      «Ты когда-нибудь был бойскаутом? Ты моешь бороду шампунем? Что тебе больше нравится – моя задница или мои сиськи?»
      То немногое, что он знал о ней, должно было вызвать его любопытство: гипноз в качестве семейного бизнеса, отец-лозоходец, научивший сестер гадать по руке и говорить с духами, детство, омраченное галлюцинациями и подростковой шизофренией. Но Анна-Флорида не хотела говорить о том, какой она была до встречи с ним, и он с облегчением оставил ее прошлое в прошлом.
      Он догадывался, что она молчит о плохом. О чем-то очень и очень плохом. «Детали не имеют значения» – таким было его кредо в те дни. Он считал, что это его сильная сторона – готовность принять Анну такой, какая она есть, ни о чем не спрашивать и не судить. С ним она в безопасности, с ним ей больше не надо бояться преследовавших ее призраков. Но он не сумел защитить ее. Теперь он это понимал. Призраки все-таки нашли ее, и никакие замки на дверях не помогли. Они проходят сквозь любую стену. То, что ему казалось силой характера – отсутствие желания знать больше, чем она сама готова была рассказать, – обернулось обычным себялюбием. Детское желание спрятаться в темноте, чтобы избежать неприятных разговоров и трудной правды. Он боялся ее секретов. Или, если быть точнее, боялся эмоциональной неразберихи, в которую ввергло бы его знание этих секретов.
      Только однажды она рискнула сделать нечто вроде признания, нечто вроде исповеди. Это случилось уже в самом конце, перед тем как он отослал ее домой. Анна не выходила из депрессии уже долгие месяцы. Сначала испортились их сексуальные отношения, потом вовсе не стало никакого секса. Иногда он находил ее лежащей в ванне, в холодной воде – она дрожала, беспомощная, слишком несчастная и растерянная, чтобы догадаться вылезти оттуда. Теперь эти случаи воспринимались Джудом как репетиции ее смерти. Репетиции того вечера, когда ее бездыханное тело будет остывать в ванне, полной холодной воды и крови. Порой она бормотала что-то себе под нос голосом маленькой девочки, но когда Джуд пытался заговорить с ней, замолкала и дико смотрела на него, словно вдруг услышала голос мебели.
      Как-то под вечер он уехал из дома. Он уже не помнил, куда именно. То ли в видеопрокат, то ли купить что-нибудь на ужин. Домой он возвращался, когда уже стемнело.
      За полмили до фермы встречные автомобили вдруг начали сигналить и мигать фарами.
      Потом он увидел Анну. Она бежала по другой стороне дороги почти голая – в одной футболке. Медового цвета волосы спутались и разметались по плечам. Она заметила, что он едет мимо, и, отчаянно размахивая руками, бросилась через дорогу вслед за «мустангом». Прямо под колеса длинномерного грузовика. Взвизгнули шины. Прицеп грузовика занесло влево, а кабина свернула вправо. Огромный тяжеловоз замер в двух футах от девушки. А она как, будто ничего и не заметила. Джуд к тому времени тоже остановился. Анна догнала «мустанг», распахнула дверцу со стороны водителя и упала на Джуда.
      – Где ты был? – взвизгнула она. – Я тебя везде искала. Я бежала, бежала. Я думала, ты уехал, поэтому я бежала и искала тебя.
      Из кабины грузовика высунулся водитель:
      – Да что эта сучка вытворяет?
      – Все в порядке, я присмотрю за ней, – быстро сказал Джуд.
      Водитель открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но промолчал, глядя, как Джуд затаскивает Анну через свое сиденье в салон. Ее футболка задралась, открыв на всеобщее обозрение голый зад.
      Джуд швырнул девушку на пассажирское сиденье, но она тут же подскочила, снова прильнула к нему, тычась мокрым горячим лицом ему в грудь.
      – Я так испугалась, страшно испугалась и побежала… – Он оттолкнул ее локтем с такой силой, что она ударилась о дверцу и, ошарашенная, замолчала.
      – Хватит. Ты неуправляема. С меня довольно. Слышишь? Ты не единственная, кто умеет предсказывать будущее. Хочешь послушать, что предскажу тебе я? Вижу тебя с чемоданами в руках на автобусной остановке, – яростно выпалил Джуд.
      Грудь сдавило – напоминание о том, что ему не тридцать четыре, а пятьдесят четыре года.
      Почти на тридцать лет больше чем ей. Анна молча смотрела на него. В широко распахнутых глазах застыло непонимание.
      Он включил зажигание и поехал к дому. Когда он сворачивал на подъездную дорогу, Анна нагнулась и попыталась расстегнуть молнию на его брюках, чтобы сделать ему минет, но от такой мысли к горлу Джуда подкатила тошнота. Это невообразимо, он не мог позволить ей сделать это и снова оттолкнул ее от себя.
      Почти весь следующий день он избегал встречи с девушкой, но вечером, когда он вернулся в дом после прогулки с собаками, Анна вышла из спальни и попросила его приготовить суп – какой угодно, хоть из консервов. Он кивнул.
      Войдя в спальню с подносом, где стояла чашка куриного бульона с вермишелью, он увидел, что Анна пришла в себя. Истощена и обессилена, но с ясной головой. Она попыталась улыбнуться ему – он не хотел этого видеть. Ему и так предстояло трудное дело.
      Она села на постели и поставила поднос на колени. Он опустился на край кровати и смотрел, как она маленькими глотками ест суп. Есть ей не хотелось. Суп был лишь предлогом, чтобы позвать его в спальню. Он видел, как напрягаются ее челюсти перед каждым крохотным, через силу глотком. За последние три месяца она похудела на двенадцать фунтов.
      Одолев не более четверти чашки, она отставила поднос в сторону и улыбнулась. Так улыбается ребенок, которому обещали мороженое, если он съест спаржу. Она поблагодарила: спасибо, очень вкусно. Она сказала, что ей лучше.
      – В понедельник я должен ехать в Нью-Йорк. Я еду вместе с Говардом Стерном , – сказал Джуд.
      Тревога вспыхнула в ее глазах.
      – Я… Наверное… Мне не стоит ехать.
      – Я не прошу об этом. Город для тебя сейчас не лучшее место.
      Она посмотрела на него с такой благодарностью, что ему пришлось отвести глаза.
      – Но и одну я не могу тебя здесь оставить, – продолжал Джуд. – Я думаю, тебе лучше всего пожить пока у родных. Во Флориде.
      Она не ответила, и он заговорил снова. – Хочешь, я позвоню, предупрежу их?
      Она соскользнула в подушки. Натянула простыню до подбородка. Он боялся, что она заплачет, но Анна спокойно смотрела в потолок, сложив руки на груди.
      – Хорошо, – сказала она наконец. – Ты и так был слишком добр, ты терпел меня очень долго.
      – Вчера вечером я сказал…
      – Я ничего не помню.
      – Хорошо. То, что я тогда сказал, лучше забыть. Я ничего такого не имел в виду.
      Хотя он имел в виду именно то, что сказал. И он только что сказал то же самое, но в менее грубой форме.
      Они молчали так долго, что тишина начала действовать Джуду на нервы. Он уже собрался повторить сказанное другими словами, но Анна опередила его.
      – Можешь позвонить моему папе. То есть отчиму. Он мне, конечно, не родной отец. Мой настоящий папа умер. Позвони отчиму. Он даже приедет за мной, если хочешь. Просто скажи ему, что нужно сделать. Отчим всегда называл меня «луковкой». Потому что я заставляю его плакать. Забавно, правда?
      – Ему совсем не нужно приезжать. Я отправлю тебя на частном самолете.
      – Не надо самолетов. Они слишком быстрые. На Юг нельзя лететь на самолете. Туда надо ехать на машине. Или на поезде. Чтобы видеть, как земля превращается в глину. Чтобы видеть все эти заброшенные свалки, забитые ржавыми машинами. Чтобы ехать через реки по мостам. Говорят, злые духи не способны пересечь бегущую воду, но это просто слова. Ты замечал, что северные реки совсем не похожи на южные? На Юге они цвета шоколада, а пахнут болотом и мхом. А здесь реки черные и пахнут сладко – соснами. Пахнут Рождеством.
      – Я могу отвезти тебя на станцию и посадить на поезд. Так будет не слишком быстро?
      – Нет.
      – Тогда я иду звонить твоему па… отчиму.
      – Погоди. Лучше я сама позвоню ему, – остановила его Анна.
      Джуд тогда подумал, что она очень редко говорила о своей семье. А ведь они прожили вместе уже около года. Звонила ли она хоть раз своему отчиму, чтобы поздравить с днем рождения, сообщить о своих делах? Пару раз он, заглядывая в свою библиотеку, заставал ее разговаривающей по телефону с сестрой. Анна сосредоточенно хмурилась, тихо цедила фразы. Она походила на человека, из чувства долга играющего в неприятную ему игру.
      – Почему ты не хочешь, чтобы я поговорил с ним? Боишься, что мы не понравимся друг другу?
      – Да нет, я не боюсь. Он не будет груб с тобой или что-то еще в этом роде. Он не такой. С ним легко общаться. Он со всеми быстро сходится.
      – Тогда в чем же дело?
      – Я ему не рассказывала о нас, но могу догадаться, что он скажет. В восторг он не придет. Тут и твой возраст, и твоя музыка. Он ее ненавидит.
      – Мою музыку ненавидят больше людей, чем любят. В этом весь смысл.
      – Он не жалует музыкантов в принципе. В детстве он брал нас в долгие поездки на машине туда, где он когда-то искал воду, например, – и всю дорогу заставлял нас слушать по радио ток-шоу. Причем не важно какие. Однажды мы четыре часа подряд слушали канал прогнозов погоды. – Она медленно провела двумя пальцами по волосам, убирая с лица длинный золотистый локон, через секунду снова упавший ей на лоб. – Еще он умел делать один неприятный фокус. Находит какую-нибудь разговорную станцию – проповедников, например, – и слушает до тех пор, пока мы с Джесси не начнем молить его переключить. А он молчит и слушает, молчит и слушает, а потом, когда мы доходим до ручки, сам начинает говорить. Причем говорит то же самое, что и проповедник, слово в слово, только своим голосом. Как будто они читают хором с одного листа. Что-нибудь вроде: «Господь Искупитель истек кровью и умер за тебя. Что ты сделал для Него? Он нес свой крест, а ты плевал в Него. Какое бремя ты понесешь?» И так мог продолжать бесконечно, пока мать не останавливала его. Ей это тоже не нравилось. А он смеялся, выключал радио, но сам продолжал ту же проповедь еще долго. Повторял за проповедником, словно слышал радио в своей голове, словно он сам был радио. Меня это всегда ужасно пугало.
      Джуд промолчал. Он не знал, нужно ли отвечать что-нибудь, и вообще не понимал, насколько правдива эта история. Она могла оказаться одним из тех заблуждений, что регулярно мучили Анну. Она вздохнула, снова откинула с глаз непослушные волосы.
      – Да, так вот я говорила – ты ему не понравишься, а он всегда умел избавиться от моих друзей, если они ему не нравились. Конечно, он не единственный отец, который слишком заботится о своей маленькой девочке. Другие отцы тоже пытаются напугать или как-то отвадить нежелательных, с их точки зрения, ухажеров любимой дочки. Само собой, чаще всего это у них не получается, потому что девушка всегда защищает своего приятеля, а парень будет держаться за нее – или потому что не боится, или потому что не захочет показать виду, что испугался. Мой отчим в таких случаях более изобретателен. Он ведет себя максимально дружелюбно даже с теми, кого с удовольствием сжег бы заживо. Если он решит, что парень мне не подходит, он отделается от него – с помощью правды. Правды обычно хватает. Вот тебе пример. В шестнадцать лет я встречалась с парнем, заведомо зная, что отчиму он не понравится: мальчишка был евреем, и мы вместе слушали рэп. Папа терпеть не может рэп. И вот однажды отчим потребовал, чтобы я с ним рассталась, а я сказала, что буду встречаться с кем хочу. Тогда он сказал: ладно,но мы еще посмотрим, захочет ли он встречаться с тобой. Мне его слова сразу не понравились. Он больше ничего не прибавил. В общем, ты сам знаешь: иногда у меня портится настроение и в голову лезут дурацкие мысли. Это началось, когда мне было двенадцать лет, вместе с половым созреванием. К врачу меня не повели. Отчим сам лечил меня гипнотерапией. И у него неплохо получалось держать это под контролем – при условии, что мы с ним занимались раз или два в неделю. Тогда меня не клинило, и все было более-менее нормально. А иначе мне начинало казаться, что вокруг дома кружит темный грузовик. Или что под деревьями стоят маленькие девочки с угольками вместо глаз и следят за мной. Но ему понадобилось уехать – на какую-то конференцию в Остин, кажется. Обычно в такие поездки он брал меня с собой, а на этот раз оставил дома с Джесси. Мама к тому времени уже умерла. Джесси исполнилось восемнадцать, и она была за старшую. И вот, пока отчима не было, я снова стала «плохо спать», как мы это называли. Бессонница всегда была первым признаком начинающегося приступа. Потом я опять увидела девочек с горящими глазами. В понедельник я не смогла пойти в школу, потому что они ждали меня под дубом во дворе. Я боялась даже выйти из дома. Я сказала Джесси. Просила ее позвонить папе и сказать, чтобы он срочно приезжал, потому что мне снова мерещатся всякие ужасы. Она ответила, что устала от моей придури, что у отчима важные дела и я отлично могу подождать его возвращения. Она попыталась уговорить меня пойти в школу, но я отказалась. Я осталась у себя в комнате и смотрела телевизор. Но вскоре они стали говорить со мной с экрана телевизора, эти мертвые девочки. Они говорили, что я тоже мертвая. Что мое место в земле, рядом с ними. Обычно Джесси возвращалась домой часа в два или три. Но в тот день ее долго не было. Время шло, я выглядывала в окно, высматривая сестру, а там стояли проклятые девочки и глядели на меня. Прямо из-за окна, с той стороны стекла. Потом позвонил отчим, и я сказала ему, что мне плохо, что он должен поскорее возвращаться. Он пообещал быстро приехать, но сказал, что дома окажется лишь через несколько часов. Еще он сказал, что боится, как бы я не сделала с собой что-нибудь, и поэтому попросит кого-нибудь посидеть со мной. Потом он позвонил родителям Филипа. Они жили на соседней улице.
      – Филип? Так звали твоего парня? Того еврея?
      – Ага. Фил тут же примчался. Я его не узнала. Я спряталась от него под кроватью и завопила, когда он попытался вытащить меня оттуда. Я спросила, видит ли он мертвых девочек. Я все рассказала ему о них. Вскоре пришла домой Джесси, и Фил тут же исчез. После того случая он не хотел и близко подходить ко мне. А отчим сказал, что не ожидал такого от Филипа. Он якобы думал, что Филип – мой друг. Думал, что ему можно доверять в трудную минуту.
      – Вот это тебя волнует? Что твой старик расскажет мне, какая ты сумасшедшая, а я буду шокирован и больше не захочу тебя видеть? Флорида, должен признаться: твои проблемы с головой – не новость для меня.
      Она фыркнула в знак того, что ей смешно, потом сказала:
      – Он не это расскажет. Я не знаю, что он расскажет. Он просто придумает что-то такое, отчего я стану тебе меньше нравиться. Или перестану нравиться вообще.
      – Не надо начинать.
      – Нет. А может, ты действительно позвонишь моей сестре? Она та еще сучка. Мы терпеть друг друга не можем. Она так и не простила меня за то, что в детстве я была очень хорошенькой и получала на Рождество подарков больше, чем она. После смерти мамы ей пришлось взять на себя хозяйство, а я все оставалась ребенком. С двенадцати лет Джесси стирала и готовила на всех, но никто не оценил это по достоинству и не пожалел ее за то, чего она лишилась. Но она вполне способна прислать за мной такси. Она не будет против, если я вернусь домой. У нее появится возможность кем-то командовать.
      Но когда Джуд позвонил, трубку после третьего звонка снял сам Крэддок.
      – Чем могу быть полезен? Говорите, не стесняйтесь. Я помогу вам, если это в моих силах.
      Джуд назвал себя. Сказал, что Анна хотела бы некоторое время пожить дома, представив все так, будто это ее идея. Он не сумел сразу подобрать слова, чтобы описать ее состояние, но его выручил Крэддок. Он спросил:
      – Как она спит?
      – Не очень хорошо, – ответил Джуд и с облегчение понял, что этой информации Крэддоку достаточно.
      Джуд предложил заказать такси для Анны с вокзала в Джексонвилле до дома Джессики в Тестаменте, но Крэддок отказался, сказал, что сам встретит Анну.
      – С удовольствием съезжу в Джексонвилль. Мне любой предлог сгодится, лишь бы сесть за руль своего пикапа. Опустить окно. Построить рожи коровам.
      – Ха-ха! – Помимо воли Джуд проникался симпатией к Крэддоку.
      – Я очень благодарен вам за то, что вы позаботились о моей малышке. Знаете, когда она была ребенком, все стены в ее комнате были заклеены вашими постерами. Ей всегда хотелось познакомиться с вами. С вами и с… как его звали? Из группы «Мотли крю» , кажется. Эту группу она просто обожала. Полгода ездила за ней следом. Была на всех концертах. И даже познакомилась кое с кем. Не с музыкантами, конечно, а с кем-то из обслуживающего персонала, я думаю. Да, бурная у нее была юность. Теперь она успокоилась, а? Да-а… Любила она ваши альбомы. Сутками напропалую слушала этот хэви-металл. Я не сомневался, рано или поздно она найдет себе рок-звезду.
      В груди Джуда разливался сухой, колючий холод. Он отлично понимал, что хочет сказать Крэддок – что она трахалась с техниками «Мотли крю», что спать со звездой всегда было ее пунктиком, что если бы она жила сейчас не с ним, то жила бы с Винсом Нилом или Слэшем .
      И он понимал, почему Крэддок говорит ему все это, – по той же причине, по какой он позвонил еврейскому бойфренду Анны, когда та была не в себе. Чтобы вбить между ними клин.
      Сюрпризом оказалось другое: Джуд не ожидал, что игра Крэддока подействует на него, хотя он видел ее насквозь. Не успел отчим Анны умолкнуть, как Джуд стал вспоминать, где он сам встретился с ней – за кулисами шоу Трента Резнора. Как она туда попала? Кто привел ее и что ей пришлось сделать ради того, чтобы получить пропуск за сцену? А если бы первым к ней подошел Трент, она уселась бы у его ног и стала бы задавать свои милые бессмысленные вопросы ему?