Кровь брата твоего

В первой половине 19 века эта традиция нашла свое выражение в сочинениях испанского теолога Х.Л.Балмеза *4, который, согласно «Католической энциклопедии», снискал себе в глазах всего мира славу одного из величайших философов современности. В 1948 году отмечалось столетие со дня смерти Балмеза. «Его сочинения, — читаем мы в литературном приложении к газете „Тайме“ (16 октября 1948), — отличаются сочетанием убедительности со сдержанностью, готовностью к всестороннему обсуждению каждого пункта и богатством информации… Его соотечественникам сегодня не хватает духовного проникновения Балмеза, его страстного интереса к истории человека и общества и его нежелания довольствоваться повторением старых учебников…» Видимо, эти поклонники Балмеза не заметили или, может быть, не сочли достаточно важным того, что его страстный интерес к истории человека и общества не распространялся на историю евреев, что, говоря о них, он вполне довольствовался повторением старых учебников. Своим презрением к евреям Балмез снискал себе место в длинном ряду деятелей совершенно определенного направления, ведущего начало от Св. Иоанна Златоуста и включающего Эдуарда Дрюмона. В наиболее известном сочинении Балмеза, озаглавленном в английском переводе «Протестантизм и католицизм и их влияние на европейскую цивилизацию», содержится абзац, достойный века Торквемады:

«Этот единственный в своем роде народ, носящий на лбу печать отверженности, рассеянный среди народов, подобно плавающим в жидкости кусочкам нерастворимого вещества, пытается найти утешение в накоплении богатств и, видимо, желает отомстить за презрительное пренебрежение к нему со стороны других народов, овладевая их богатствами посредством ненасытного лихоимства» (12, 74). Идеалы сионизма, попытка бегства от этого «презрительного пренебрежения» и в особенности возвращение в Землю Обетованную рассматривались многими католиками конца 19 века, да и позже, как сопротивление воле Божьей. Хотя практика постоянного угнетения евреев и не входила в официальное церковное учение, она давно уже была усвоена католическим благочестием. Вот характерная выдержка из руководства по церковной литургии Геранжера:

«В течение 18 столетий Израиль был лишен князя или вождя… И после всех этих долгих веков страдания и унижения кара Отца небесного все еще не завершилась… Само наложенное на убийц наказание напоминает миру, что они — богоубийцы. Их преступление не имеет себе равных, и наказание должно быть соразмерным преступлению — оно должно длиться до конца времен… Клеймо отцеубийства тяготеет над этим неблагодарным и святотатственным народом: подобно Каину, он будет блуждать по земле скитальцем. Прошло 18 столетий; рабство, бедствия и презрение были их уделом, а клеймо все еще на них» (81, 252 и 450).

Возможно, хорошее знание Библии было причиной того, что англичане обычно отличались более оптимистическим взглядом на будущее еврейского народа. В 18 веке многие из них были убеждены в том, что время его возвращения в Землю Обетованную близко. Епископ Рочестерский зашел так далеко, что даже назначил время этого события. Он провозгласил, что «восстановление Израиля произойдет около 1866 года». В книге пророка Исайи он обнаружил свидетельство того, что Великобритании суждено стать орудием Провидения: «Так, Меня ждут острова… чтобы перевести сынов твоих издалека…» «Какой британец, — восклицал Томас Уитерби, — читая эти строки, не испытывает страстного желания… чтобы Британские острова (которым Бог в Своем Провидении соизволил дать столь видное место в мореплавании и торговле) снискали высокую честь… содействовать благу Израиля?» (194, 296). Далее Уитерби довольно точно предсказывает то, что на самом деле произойдет в 1917 и 1947 годах *5:

«Прежде, чем свершится великое возвращение евреев в свою землю, которое будут замечено всеми и станет возможным лишь благодаря усилиям всех народов, произойдет частичное возвращение, которое, повидимому, станет возможным благодаря благочестию протестантских государств после того, как они отбросят свои предрассудки относительно евреев» (194, XII).

В английской церковной литературе первой половины 19 века есть множество свидетельств того, что ожидание неизбежного возвращения евреев в Палестину было характерным для этой эпохи. В 1840 году преподобный Эдуард Бикерстет в книге «Восстановление евреев в их собственной стране» дал превосходный совет относительно того, как следует бороться за это, совет, к сожалению, не привлекший к себе достаточного внимания: «Народу, — писал он, — который неблагочестиво вмешается в их возвращение и использует их как орудие в достижении эгоистических целей, угрожает немалая опасность… Любая помощь, которую наша нация сможет оказать их мирному возвращению… будет угодна Богу Авраама, Исаака и Иакова и станет источником благословения для страны, оказавшей такую помощь».

Сегодня история подтвердила пророческий дар писательницы Джордж Элиот *6. Предвидение «Мордехая»7 в ее романе «Даниэл Деронда», сочинении, которое лишь немногие читатели нашего времени могут счесть заслуживающим внимания, сегодня стало реальностью:

«Заложенный в нас запас мудрости достаточен для того, чтобы основать новое еврейское государство: величественное, простое, справедливое, подобное еврейскому государству древности; основать республику, гарантирующую каждому равное право на безопасность. Это право, сверкая, подобно звезде, на челе нашей древней общины, дало ей больше, чем блеск западной свободы, больше, чем восточный деспотизм. Лишь тогда у нашего народа будет естественный центр… в суде наций будет обеспечена защита оскорбленному еврею… и мир выиграет от этого не меньше, чем выиграет Израиль. Ибо тогда в авангарде Востока возникнет общество, которое будет нести в себе культуру всех великих народов мира и будет близко каждому из них. Это будет земля, призванная гасить враждебность, — нейтральная полоса Востока… Трудности? Я знаю, что есть трудности. Но дайте духу великих свершений овладеть сердцами нашего народа, и работа начнется».

Джордж Элиот знала, что «равное право на безопасность» было тем, в чем особенно нуждались евреи. Завися от христианских правителей, они столетиями были лишены этого права и обеспечить его могли лишь с достижением национальной независимости.

Хотя перспективы будущих поселенцев в те времена были малопривлекательны, многие умы уже работали над практическими аспектами возвращения. Во время своего второго посещения Иерусалима в 1839 году сэр Мозес Монтефиоре *8 составил план создания компании по приобретению земли в окрестностях города и подготовке ее для строительства. «Я надеюсь, — писал он, — побудить к возвращению в Землю! Израиля десятки тысяч наших братьев».

Участь горстки евреев, живших в Палестине во времена четырехсотлетнего господства турок (1517 — 1917), вряд ли отличалась от участи других турецких подданных. Однако вплоть до 1865 года турецкие земельные законы ограничивали продажу имущества и не гарантировали прав собственности еврейских поселенцев-земледельцев. Затем, когда возникла возможность покупать по бросовой цене земли, пусть запущенные, но с плодородной почвой, не было организации, которая могла бы заниматься этим в крупных масштабах. Но идея набирала силу. «Кажется, в мире крепнет убеждение, — писал один из миссионеров в 1877 году, — что настало время возродить опустошенный Сион… Ярким выражением этого служит факт образования в прошлом году Сирийско-Палестинского колонизационного общества». Это общество было создано «для содействия колонизации Сирии и Палестины достойными поселенцами, как христианами, так и евреями». План не был приведен в исполнение из-за нестабильности турецкого режима и нездорового климата этих мест. Так, немецкие колонисты, попытавшиеся обосноваться в Изреельской долине, не смогли акклиматизироваться там и в большинстве своем погибли от малярии.

В начале 20 века многие евреи Европы и Америки, в том числе и те, кто располагал значительными средствами, не разделяли идей Герцля и не желали следовать за новым Моисеем в пустыню. За несколькими знаменательными исключениями, еврейские миллионеры подтвердили сказанное в 1800 году Томасом Уитерби: «Следует опасаться того, — писал он, — что национальное чувство многих зажиточных евреев не слишком горячо, и вопрос о том, вернутся ли колена Израилевы когда-нибудь в Иерусалим, глубоко безразличен для этих людей» (195, 30).

Противники сионизма редко отличались осведомленностью в вопросе. Некий американский еврей написал книгу, в которой объяснял, что земля Палестины никогда не отличалась плодородием, что там нет воды и что, скорее всего, эту землю вообще никто никогда не возделывал. С его точки зрения было бы абсурдом привести евреев в подобное место для того, чтобы сделать из них земледельцев. Некоторые из выдающихся ученых Европы с завидной самоуверенностью выражали свое неодобрение идее сионизма. Так, в XVII томе «Джуиш Квотерли Ревью», в статье под заголовком «Сионистская погибель» Люсьен Вольф утверждал, что «сионизм представляет собой попытку обратить вспять ход современной истории». Согласно мнению Исраэля Абрахамса, сионизм — «концепция, у которой нет ни корней в прошлом, ни плодов, которые она может принести в будущем» (2, 9). Наконец, в 1915 году Исраэль Зангвилл *9 сказал, что «в качестве практического решения еврейского вопроса в Палестине сионизм уже потерпел банкротство».

Ассимилированные евреи Германии опасались, что, выказывая симпатии к сионизму, они могут навлечь на себя обвинение в нелояльности по отношению к стране, в которой они жили в течение столетий. «Немецкие евреи, — писал в 1905 году один из этих близоруких оптимистов, — должны считать своей родиной лишь Германию… Любое стремление создать совместно со своими единоверцами еврейскую нацию за пределами Германии является прямой неблагодарностью по отношению к народу, в среде которого они живут». Несколько лет спустя, в 1913 году, влиятельная ассоциация немецких евреев — Центральное общество подданных Германии еврейского вероисповедания — приняла резко антисионистскую резолюцию. Они провозгласили, что на земле немецкого отечества они желают быть членами немецкого общества и оставаться верными сотрудничеству, освященному религией и историей.

«Мы должны размежеваться с сионистами, отрицающими немецкое национальное чувство, ощущающими себя пришельцами в среде чуждого народа и обладающими исключительно еврейским национальным чувством».

Лишь немногие в состоянии были предвидеть воплощение мечты Израиля. Пол Гудмэн писал в 1909 году, что настанет день, когда Палестина станет «сплачивающим центром всех евреев, способствующим поднятию их духа во всем мире, центром, где их интеллектуальный гений вновь соприкоснется с родной почвой, где он будет возрожден заново» (75, 80). После погромов 1903 года в России лидер ирландских националистов Майкл Дэвитт стал «убежденным сторонником сионистского лекарства». Это был год, когда весь цивилизованный мир был протрясен чудовищными известиями из Кишинева. Однако, когда жертвами являются евреи, память цивилизованного мира обычно на удивление коротка. В конце концов, кишиневские зверства были лишь отклонением от нормы. Кишиневский погром отличает сочетание отголосков средневековья с современностью: средневековья потому, что резня началась с обвинения евреев в убийстве, а современности потому, что каждому убийству, сколь бы свирепым оно ни было, можно найти параллель в современной немецкой истории. Майкл Дэвитт отправился в Россию, чтобы на месте изучить положение. Он записал некоторые подробности:

«Евреев выволакивали из тайников в подвалах и на чердаках и подвергали жестоким мучениям. Многим из тех, кто был смертельно ранен, было отказано в последнем ударе, и они были брошены умирать в агонии. Во многих случаях в голову жертвы забивали гвозди или выкалывали глаза. Младенцев бросали на мостовую с верхних этажей домов, тела женщин подвергались увечьям, насиловали девушек и женщин… Те евреи, которые пытались дубинками отбиться от нападавших, были обезоружены полицией… Местный архиерей разъезжал в экипаже, благословляя народ…»

Следует заметить, что эти подробности Кишиневского погрома во многих отношениях напоминают современные. Если у евреев есть оружие, их, как правило, разоружает полиция. Однако благословения церковного иерарха — это уж чересчур. Возможно, архиерей не совсем представлял, что происходит вокруг него, а может быть, он пытался умиротворить толпу. Православные иерархи имеют обыкновение благословлять народ направо и налево, куда бы они ни направлялись.

Естественно, что после Кишинева идея переселения в Палестину начала привлекать евреев России. Однако тогда, в 1903 году, антисионисты говорили то же самое, что и 40 лет спустя, — что переселившиеся в Палестину евреи будут неизбежно вырезаны арабами и что жизнь в Европе гораздо более безопасна. Дэвитт ответил на это возражение словами, сохраняющими свою актуальность и по сей день:

«Одно из возражений против сионистского движения за репатриацию основывается на том, что лишенные помощи европейские евреи, не будучи воинственным народом, будут брошены в Палестине на произвол турецких властей и враждебных арабов. Однако во всем, что касается современного антисемитизма, сравнение европейских христиан с их теплыми чувствами, с одной стороны, и турок, с другой, оказывается в пользу турок… Арабы же до сих пор проявили в отношении к своим израильским собратьям наклонности ничуть не более свирепые, чем те, которые в последние годы мы наблюдали у русских семинаристов и румынских христиан. Более того, два-три миллиона евреев в Палестине наверняка сумеют развить в себе национальное чувство и национальный идеал, которые вскорости послужат питательной почвой для духа патриотизма, способного обеспечить им защиту от возможной арабской агрессии. Евреи мира станут их зарубежными друзьями и союзниками, тогда как цивилизованные нации с рассеянным в их среде еврейским населением не преминут принять живое участие в защите и благополучии одной из древнейших наций мира, возродившейся на Земле Израиля» (50, 243-244).

В конце 19 века идея возможного национального возрождения Израиля рассматривалась большинством французов как чистая фантазия. По мнению Дрюмона, евреи, если им вообще будет позволено жить где бы то ни было, должны быть сосланы куда-нибудь в пустыню, в такое место, где они смогут причинять лишь незначительный вред. «Еврейская раса не способна жить в организованном обществе; это раса номадов и бедуинов. Где бы она ни разбивала свои шатры, она разрушает все вокруг, рубит деревья, иссушает источники и оставляет после себя лишь пепел» (54, XVI). В интервью, опубликованном газетой «Ревью оф Ревьюз», Дрюмон в 1898 году объяснял, что Франция почти совершенно разорена еврейской финансовой эксплуатацией, а французский антисемитизм — это не более, чем форма самозащиты. «Если безнравственные источники их дохода будут перекрыты, — сказал он, — евреи, возможно, прислушаются к благоразумному совету Герцля и начнут массами возвращаться в Палестину».

Анатоль Леруа-Больё, выступавший в защиту евреев во время процесса Дрейфуса, ни на миг не переставал испытывать к ним презрения; он был убежден, что евреи никогда не отправятся в Палестину из-за ограниченных возможностей заниматься там финансовыми махинациями. «Даже если бы мы возвратили десяти коленам территорию Израиля, — писал этот французский филосемит, — чтобы привлечь их в Иерусалим, нужно было бы построить на Сионской горе фондовую биржу, банки, торговую палату и все прочее, что необходимо для тех деловых операций, к монополии в которых они всегда стремятся». Ему было кое-что известно о первых шагах практического сионизма, так как в примечании он добавляет:

«В последние годы евреи основали несколько поселений, которые весьма преуспели, но это совершенно не меняет ситуации в целом». Ситуация в целом не изменилась и тогда, когда «десять колен» вместо того, чтобы построить на Сионской горе банки и торговую палату, построили на горе Скопус Еврейский университет; один английский автор, многие из друзей которого были евреями, назвал его «храмом мамоны» *10. Приблизительно в то же время столь же пессимистическое мнение о еврейском начинании в Палестине было высказано доминиканцем отцом Джарретом, оскорбительный тон которого десятью годами позже был усвоен нацистами:

«Специализацией евреев всегда были деньги… Физический труд в промышленности и тем более в сельском хозяйстве никогда не привлекал их. Следовательно, они никогда не возвратятся в Палестину, где основным и почти единственным источником благосостояния является сельское хозяйство. И в самом деле, почему евреев, у ног которых распростерт почти весь мир, должна волновать Палестина? Да, весь мир у их ног, ибо они контролируют всю социальную иерархию, господствуя на ее вершине и вызывая беспорядки в низах».

Все были согласны в том, что евреи способны на все, что угодно, кроме одного — обычной работы, что они никогда не смогут выполнить ни одной задачи, требующей физического труда, например, возделывания земли. «Израильтянина никогда не видели держащим заступ, — сказал Уильям Коббет», — но, подобно ненасытному слизню, он всегда готов пожрать созданное чужим трудом". И даже проеврейски настроенный историк Дж.Ф.Эббот писал, что «хотя еврей способен отличиться в большинстве сфер деятельности, одна сфера, по всей видимости, находится за пределами его возможностей. Он не умеет копать землю» (1, 364). Во время своего путешествия по Палестине четверть века спустя французские журналисты Жером и Жан Таро не могли не заметить того факта, что кто-то в этой стране все-таки обрабатывает землю. Однако для удовлетворения французских читателей они продолжали повторять старую выдумку о том, что евреи способны жить лишь за счет труда других народов. «Я не люблю пахать землю, — говорит еврей в их книге. — Я давным-давно утратил этот навык, и весь Израиль тоже… если только „пахать землю“ не означает заставлять кого-то другого делать это; именно этим мы всегда и занимались» (175, 148).

Наконец, настало время, которому так удивительно созвучны слова Исайи: «Горсть станет тысячей и малый — народом сильным». Мир вынужден был признать, что цель, к которой стремился Израиль на протяжении почти двух тысяч лет, достигнута не благодаря еврейскому золоту, а благодаря физическому труду еврейского народа. Деньги не были решающим фактором. «Земля становится еврейской, — писал доктор Вейцман *12 в 1917 году, — не вследствие того, что ее купили евреи, а вследствие того, что евреи ее заселяют и возделывают».

Немногие политические декларации 20 века повлекли за собой такие сложные противоречия и конфликты, как декларация Бальфура. Этот документ был составлен с большой политической изобретательностью и, по всей очевидности, задуман так, чтобы подразумевать нечто большее, чем то, что было сказано:

«Правительство Его Величества благосклонно относится к созданию в Палестине национального очага еврейского народа и будет всемерно способствовать достижению этой цели; при этом, однако, не будут предприняты шаги, которые могли бы поставить под угрозу гражданские и религиозные права нееврейских общин Палестины, равно как и права и политический статус евреев любой другой страны». Утвержденный Лигой Наций текст британского мандата на Палестину внес ясность в двусмысленные формулировки Декларации Бальфура, четко определив обязанности мандатных властей. В то время, как правительство Его Величества «относилось с благосклонностью» и было готово «всемерно способствовать», мандатные власти были обязаны действовать совершенно определенным образом: «Мандатные власти будут ответственны за создание в стране таких политических, административных и экономических условий, которые обеспечат создание там еврейского национального очага». Более того, администрация обязывалась «способствовать еврейской иммиграции на приемлемых условиях» и «поощрять массовое поселение евреев на земле, включая государственные земли и пустоши, не нужные для общественных целей».

Нельзя сказать, чтобы мандатные власти преуспели в осуществлении хотя бы одного из этих обязательств или взялись за дело с энтузиазмом. В их оправдание часто указывается, что при составлении Декларации Бальфура не были приняты в расчет интересы палестинских арабов; это объяснение не слишком убедительно, ибо, как указал Ллойд Джордж *13, «мы не могли вступить в контакт с палестинскими арабами, так как они воевали против нас». В конечном итоге, сопротивление арабских националистов доказало свою несостоятельность даже тогда, когда оно было наиболее искренне, потому что и тогда оно не опиралось на рациональную экономическую основу. Если бы палестинские арабы имели веские причины возражать против перспективы расселения еврейских иммигрантов, они могли бы остановить этот процесс. В условиях британского мандата ничто не мешало им приняться за работу и собственными силами развивать страну по обе стороны Иордана.

По крайней мере один англичанин, хорошо знакомый с Ближним Востоком, был совершенно уверен в том, что именно так они и сделают. На состоявшемся 9 декабря 1917 года в Манчестере собрании, целью которого было просветить британскую общественность относительно значения сионизма и Декларации Бальфура, сэр Марк Сайке высказал прогноз относительно будущего Ближнего Востока. Как вскоре показала история, этот прогноз был слишком оптимистичен. Сайке не совсем ошибался: предсказанные им события действительно произошли, однако их конкретное осуществление полностью противоречило его ожиданиям. Он был уверен в том, что Ближний Восток стоит на пороге скорого и полного экономического возрождения, но оно будут претворено в жизнь не евреями, а арабами, которые, освободившись от турецкого господства, в скором времени поразят весь мир:

«Их семь или восемь миллионов, но численность их населения быстро растет. Мы видим сочетание человеческих ресурсов, девственной почвы, нефти и предприимчивости. К чему все это приведет в 1950 году? Семь или восемь миллионов неизбежно превратятся в 20 миллионов; месопотамская ирригационная система будут восстановлена; Сирия станет житницей Европы; Багдад, Дамаск и Алеппо не уступят по величине Манчестеру; возникнут университеты и сильная пресса. Я предвижу приближение арабской цивилизации. Ни султан, ни кайзер уже не могут остановить ее развития. И когда она возникнет, ею не смогут управлять ни империалисты, ни финансовые воротилы».

Вслед за этим сэр Марк объяснил, почему возможный наплыв еврейских иммигрантов пугает арабов. Он не упоминал об арабском национализме. У воинственного населения в семь-восемь миллионов человек не было причины опасаться еврейских винтовок. Чего они действительно страшились, по мнению оратора, так это еврейского золота: силы международного еврейского капитала, фондовых бирж, банков и прочего финансового аппарата, который, по словам Леруа-Больё, следовало разместить на горе Сион для привлечения еврейских эксплуататоров. На вопрос: «Чего боятся арабы?» — Сайке ответил так:

«Они боятся сосредоточения в Палестине финансовых корпораций, которые будут контролировать Сирию и Месопотамию. Они боятся, что земля Палестины будет скуплена компаниями, а они сами превратятся в пролетариев, работающих на этой земле на чужих хозяев. Они боятся, что палестинские колонисты оставят свои поселения и, наводнив Сирию и Месопотамию в качестве маклеров, фактически уничтожат арабов. Исключительно важно, чтобы сионисты поняли опасность подобного развития событий и не питали на этот счет никаких иллюзий. Арабы осмеливаются сказать это, ибо они верят в сионизм и видят в нем не предпринимательские действия, а идейное движение».

Подобно многим своим современникам, Марк Сайке был, видимо, убежден, что финансовые корпорации, компании и маклеры являются «опасностью» лишь тогда, когда речь идет о евреях. Действительно, финансовые корпорации зорко следили за ситуацией на Ближнем Востоке, ожидая возможностей, которые должны были открыться с окончанием войны. Однако не Палестина находилась в центре их интересов, и это были отнюдь не еврейские корпорации. Подобно хищникам, они уже наметили свою добычу; они появились на сцене, когда чернила на Декларации Бальфура еще не успели просохнуть, и могущество, которое они приобрели, сохраняется и по сей день. Если бы Сайке мог прочесть опубликованный в 1946 году Американским советом по общественным делам отчет о влиянии нефтяных монополий на развитие Ближнего Востока, он пришел бы в ужас:

«Запасы горючего, которыми располагает Палестина в пределах своих границ, крайне скудны. Однако ее преимущество состоит в непосредственной близости к нефтяным полям Ирана, Ирака и Аравийского полуострова. Но это естественное преимущество не может быть обращено в экономическое. Цены, которые с согласия британского правительства установлены нефтяными монополиями, серьезно тормозят экономическое развитие района. Доходы нефтяных монополий, видимо, считаются важнее развития Палестины… Потенциал, заложенный в благоприятном географическом положении страны, растрачивается вследствие… горячей заботы монополий о капиталовкладчиках» (130, 182-183).

Арабы по сей день располагают своими человеческими ресурсами, девственной почвой, нефтью и предприимчивостью. Но они по-прежнему праздны, их почва сохранила свою девственность, а их предприимчивость ушла на выбивание максимальной арендной платы с английских и американских корпораций за добычу нефти. Эти деньги могли бы обеспечить каждой арабской семье воду, жилье, образование, медицинское обслуживание — и еще оставались бы средства на гаремы и роскошные лимузины. Между тем, арабские крестьяне продолжают влачить жизнь в нищете, болезнях и невежестве. «Трудно поверить, — писал в 1936 году преподобный Джон Ирвин в своем „Путешествии в Иерусалим“, — что из народа, чьи младенцы узнают слово „бакшиш“ раньше слова „Аллах“, может вырасти правящая раса. С момента нашего прибытия в Капернаум и вплоть до отплытия из Хайфы вой „бакшиш!“ не переставал звучать в наших ушах».

Г. К. Честертон, посетивший страну в 1920 году, смотрел на все, связанное с евреями, как человек, убежденный, что «евреи располагают колоссальной космополитической мощью» (из заметок, сделанных в Иерусалиме), что погоня за деньгами всегда интересовала их больше, чем христиан, а основным их занятием является ростовщичество. У него был зоркий взгляд, когда дело касалось этой стороны деятельности евреев, но он был слеп к арабскому ростовщичеству. «На данный момент, — писал он, — основным вопросом палестинской политики является вопрос о ростовщичестве». И он был прав. Однако, подобно Марку Сайксу, он в то же самое время был совершенно не прав. Он обнаружил, что «палестинским земледельцам угрожает гнет, в особенности, как это часто случается с земледельцами, гнет ростовщиков и перекупщиков». Если бы он пробыл в Палестине подольше, он мог бы сделать еще более важное открытие: земледельцы подвергались эксплуатации в течение столетий и продолжали подвергаться ей в его время, но еврейское ростовщичество было тут не при чем. Более миллиона акров земли в этой крошечной стране были «собственностью» 250 семейств, многие из которых разбогатели, ссуживая деньги под грабительские проценты и под залог земли. Просрочка выплаты долга лишала должника права выкупить свою землю. В 1920 году те арабские крестьяне, у которых еще была своя земля, находились в кабальной задолженности у арабских ростовщиков. Согласно сообщению одного из путешественников, «… эти палестинские стервятники оказались более хищными, чем их собратья в других странах, так как они требуют сто процентов за трехмесячную ссуду. Если к концу этого срока должник не расплатится, процент увеличивается, и он вынужден платить триста процентов за полгода и шестьсот процентов за год» (68, 40). Правда, Норман Бентвич утверждает, что процент, запрашиваемый арабскими ростовщиками (обычно богатыми торговцами или землевладельцами), как правило, не превышал 100% (130, 172). В период британского мандата финансовое положение арабских земледельцев не изменилось к лучшему, и лишь рост цен на сельскохозяйственную продукцию во время Второй мировой войны позволил некоторым из них выплатить свои долги. В 1936 году 60% земледельческого населения Палестины все еще отдавало от 1 / 5 до 1 / 3 доходов с каждого урожая землевладельцам. Фактически эти люди, «попавшие в постоянную кабальную задолженность к лихоимцам», были крепостными местных эфенди *14 (86, 100).

Как Честертон, так и Марк Сайке придерживались западного представления о том, что слово «еврей» неотделимо от слова «ростовщик». Подобно выступавшему перед манчестерской публикой Сайксу, Честертон сообщил своим читателям, что враждебность арабских крестьян к притоку еврейских иммигрантов объясняется страхом перед ростовщичеством и еврейской эксплуатацией:

«Сирийцы, арабы и все земледельческое и скотоводческое население Палестины встревожено и раздражено усилением евреев; справедливо это или нет, но причина этого вполне практическая и простая, а именно — репутация, которой пользуются евреи во всем мире… Справедливо это или нет, но определенные круги населения Палестины боятся прихода евреев точно так же, как боятся нападения саранчи; они видят в евреях паразитов, кормящихся за счет общества при помощи многообразных финансовых махинаций и экономической эксплуатации» (43, 293-296). Каковы бы ни были причины того, что земледельческое и скотоводческое население Палестины могло возражать против волны еврейских иммигрантов, ясно одно — не страх перед еврейским ростовщичеством был тому причиной. Политика арабских землевладельцев напоминала политику французских антисемитов конца 19 века: они отвлекали от себя возрастающее недовольство угнетенного пролетариата, направляя его против евреев. В момент, когда возникла возможность поживиться за чужой счет, эта антиеврейская политика, сопровождаемая программой грабежа, сплотила почти все арабское население не только Палестины, но и всего Ближнего Востока.

«То, в чем нуждаются арабы, — сказал доктор Вейцман, — это наши знания, наш опыт и наши деньги». Честертону это утверждение казалось бредом сумасшедшего или детской верой идеалиста, утратившего связь с реальностью. «Без всякого труда и в самых простых словах, — ответил он, — я могу объяснить, что именно страшит арабов в евреях. Они боятся именно их знаний, их опыта и их денег… Когда добродетели такого рода обретают свободу, люди запирают двери на засов или прячутся в подвалы».