Социализм: экономический расчет и предпринимательская функция

С точки зрения традиционной справедливости, нет ничего несправедливее, чем социальная «справедливость », ведь она основана на мнении, впечатлении или оценке «результатов» социальных процессов и не зависит от конкретного поведения каждого человека с точки зрения традиционного закона[116]. Роль судьи в традиционном праве – чисто интеллектуальная: он не должен поддаваться своим эмоциям или собственному мнению о том, какое влияние приговор окажет на обе стороны процесса. Если, как это происходит при социализме, беспристрастное применение закона затруднено, а принятие юридических решений, основанных на более или менее субъективных эмоциональных впечатлениях, разрешено, то вся определенность закона исчезает, и вскоре люди начинают понимать, что достаточно произвести благоприятное впечатление на судью, чтобы получить юридическую защиту любого своего желания. Соответственно, создается очень сильный стимул для судебных тяжб, и в сочетании с хаосом, который производит куча все более путаных и противоречивых приказов, это перегружает судей до такой степени, что их работа становится все более тяжелой и неэффективной. И так продолжается этот процесс прогрессирующего распада; он прекращается только с исчезновением юстиции в традиционном смысле и превращением судей в обыкновенных бюрократов на службе у властей, которые контролируют исполнение отдаваемых ими приказов. На следующих страницах представлена систематическая таблица, где мы перечисляем наиболее значимые различия между стихийным процессом, основанным на предпринимательстве и свободном взаимодействии людей, и системой организации, основанной на институциональном принуждении (социализмом). В таблице мы отмечаем противоположный эффект, который они оказывают на концепции и практику права и справедливости.

в) Другая типичная черта социализма – это утрата привычки приспосабливать свое поведение к общим стандартам, сформировавшимся в результате традиции, к стандартам, чья ключевая роль в социуме не может быть до конца понята ни одним отдельным человеком. Мораль ослабевает на всех уровнях и даже исчезает, ее заменяет отражение мистического подхода руководящего органа к социальной организации, и этот мистицизм склонен воспроизводиться на уровне поведения каждого человека. Таким образом, в сфере достижения целей типичная для социализма склонность выдавать желаемое за действительное господствует и на уровне отдельного индивида; персональные цели человека обычно бывают продиктованы капризом и реализуются посредством «приказов», которые отдают ему его желания и инстинкты, а не вытекают из человеческого взаимодействия в рамках, установленных законом и моралью.

Выдающимся примером морального распада, порождаемого социализмом, был лорд Кейнс, один из главных вдохновителей систематического принуждения и интервенционизма в денежной и фискальной сфере. Кейнс объяснял свою «моральную» позицию следующим образом: «Мы совершенно отказывались признавать своим личным долгом подчинение общепринятым правилам поведения, считая, что у нас есть право самостоятельно, сообразуясь с обстоятельствами, принимать решение в каждом отдельном случае, а также что нам хватает мудрости, опыта и самоконтроля, чтобы действовать успешно. Это было очень важной частью наших убеждений, которую мы защищали яростно и агрессивно, и для внешнего мира это было нашей самой заметной и опасной чертой. Мы полностью отвергли традиционные моральные нормы, обычаи и традиционный здравый смысл. Иными словами, мы были имморалистами в самом строгом смысле этого слова… Мы не признавали никаких моральных обязательств, не признавали обязанности приспосабливаться или подчиняться… Что касается меня, поздно уже что-либо менять, я был и навсегда останусь имморалистом»[117].

Итак, социализм выглядит одновременно и как естественный продукт ложного, преувеличенного рационализма, так называемого «Просвещения», и как результат проявления самых низких и наиболее атавистических инстинктов и страстей человека. Действительно, веря в неограниченные возможности человеческого разума, наивные рационалисты, подобно Кейнсу, Руссо и огромному числу других, бунтуют против тех институтов, обычаев и моделей поведения, которые делают возможным социальный порядок, по определению не могут быть полностью рационализированы и безответственно именуются подавляющими и угнетающими социальными традициями. Парадоксальным результатом такого «обожествления» человеческого разума становятся уничтожение моральных принципов, правил и норм поведения, которые позволяли цивилизации развиваться, и неизбежное возвращение человека, который нуждается в этих жизненно важных ориентирах и нормах, в плен наиболее атавистических и примитивных страстей[118].

ТАБЛИЦА III–I

Социализм как «опиум народа»

Наконец, у социализма есть системный эффект, состоящий в том, что он препятствует гражданам обнаружить те негативные последствия, к которым он приводит. В силу самой своей природы социализм мешает появлению значимой информации, необходимой для того, чтобы подвергнуть его критике или устранить. Когда людей насильственно удерживают от свободной творческой деятельности, они даже не понимают, какие возможности для творчества теряют в пронизанной принуждением институциональной среде, в которую погружены их жизни.

Как утверждает пословица: «С глаз долой – из сердца вон»[119]. Таким образом, возникает нечто вроде миража, побуждающего некоторых людей отождествлять орган принуждения с теми благами и услугами, которые считаются самыми важными для жизни и которые предоставляет этот орган. В умы людей даже не закрадывается мысль о том, что несовершенный результат, достигнутый посредством приказов, мог бы быть куда более творческим, успешным и высоким, если бы был итогом свободной, предпринимательской человеческой деятельности. В результате распространяются самодовольство, цинизм и пассивность. Только подпольная экономика и информация о том, что происходит при других, относительно менее социалистических системах правления, способны запустить механизмы гражданского сопротивления, необходимые для демонтажа – посредством социального развития или революции – организованной институциональной системы принуждения, направленной против людей. Кроме того, социализм, как любой наркотик, вызывает «зависимость» и симптомы «ригидности»; как мы видели, власти стремятся оправдать увеличение дозы принуждения, и для людей, которые впали в зависимость от нее, система делает возвращение к предпринимательским обычаям и моделям поведения, не основанным на принуждении, очень мучительным и тяжелым[120].

Заключение: антисоциальная сущность природы социализма

Если вспомнить определение «общества», которое мы дали в конце прошлой главы, становится очевидно, что нет ничего более антисоциального, чем социализм. Наш теоретический анализ выявил, каким образом в моральной сфере социализм разрушает принципы, то есть нормы поведения, которые необходимы для поддержания ткани общества, дискредитируя закон (при этом происходит подмена этого понятия) и поощряя его нарушения, а также избавляясь от справедливости (включая систему правосудия) в ее традиционном смысле. В политической сфере социализм неизбежно скатывается к тоталитаризму, поскольку систематическое принуждение имеет тенденцию проникать во все уголки и закоулки общества, уничтожая свободу и личную ответственность. В материальном отношении социализм серьезно препятствует производству товаров и услуг, затрудняя таким образом экономическое развитие. В культурном отношении социализм сковывает творческие возможности, мешая развитию и усвоению новых моделей поведения и вмешиваясь в процесс открытия и введения в оборот культурных новаций. В сфере науки социализм представляет собой интеллектуальное заблуждение, вытекающее из веры в неограниченные возможности человеческого разума, и, следовательно, в то, что возможно получить информацию, необходимую для улучшения общества, путем принуждения[121]. Итак, социализм является по сути античеловеческим и антисоциальным, так как он основан на систематическом принуждении, направленном против самого сокровенного, что есть у человека: его способности к свободной и творческой деятельности.

7. Различные типы социализма

После того, как мы дали теоретическое определение социализма, объяснили, почему эта система представляет собой интеллектуальное заблуждение и рассмотрели его теоретические последствия, обратимся к истории наиболее известных случаев социализма. Сначала мы намерены установить связь между нашим теоретическим анализом и реальным миром, используя наш анализ для интерпретации основных отличительных особенностей каждого из типов социализма. Все примеры, о которых мы будем упоминать, объединяет то, что они относятся к социалистическим системам, иными словами, к режимам, основанным на систематической институциональной агрессии против свободного предпринимательства. Как мы увидим, различия между ними связаны с их общими ориентирами и целями, и, в особенности, с масштабом и уровнем использования институциональной агрессии.

Реальный социализм, или экономики советского типа

Эту систему характеризует высокий уровень и значительный масштаб институциональной агрессии против человеческой деятельности отдельных людей и, в особенности, то, что эта агрессия всегда выражается (как минимум) в попытках заблокировать свободу предпринимательства в отношении экономических благ высшего порядка, то есть материальных факторов производства. Любые материальные факторы производства (капитальные блага и природные ресурсы) – это экономические блага, которые не удовлетворяют прямо человеческие нужды и требуют вмешательства других производственных факторов, в особенности, труда, для того, чтобы посредством процесса производства, который всегда занимает какое-то время, были произведены потребительские блага и услуги. С точки зрения теории человеческой деятельности, любые материальные факторы производства, или экономические блага высшего порядка, относятся к промежуточным – в субъективном восприятии человека – этапам, составляющим процесс деятельности до его окончательного завершения. Таким образом, теперь мы в состоянии оценить то мощное влияние, которое будет иметь институциональная агрессия, если она распространяется на факторы производства; такая агрессия в большей или меньшей степени окажет фундаментальное влияние на все действия людей. Такой тип социализма долго считался социализмом в наиболее чистом виде. Он также известен под названием «реальный социализм» — и, действительно, для многих незнакомых с динамической теорией предпринимательства теоретиков и мыслителей это единственный тип социализма, существующий в реальности.

Что касается его мотивов, то реальный социализм обычно стремится, причем чрезвычайно страстно, не только «освободить человечество от цепей», но и достичь равенства результатов, что считается воплощением идеала «справедливости». Было бы весьма интересно провести тщательное исследование развития и основных особенностей этого типа социализма, который сейчас находится в состоянии ярко выраженного упадка.

Демократический социализм, или социальная демократия

В наши дни это самая популярная разновидность социализма. Исторически она возникла в результате тактического отхода от реального социализма и отличается от него тем, что, будучи социальной демократией, предназначается для того, чтобы достичь целей своих приверженцев с помощью традиционных демократических механизмов, которые сформировались в странах Запада. Позже, в основном благодаря развитию социальной демократии в странах типа Западной Германии[122], демократические социалисты постепенно отказались от цели «обобществления» средств и факторов производства и перешли к концентрации систематической, или институциональной, агрессии в сфере налогообложения – ради того, чтобы выровнять «социальные возможности» и результаты социального процесса.

Следует отметить, что, вопреки впечатлению, которое этот тип социализма желает произвести на общественное мнение, разница между реальным социализмом и демократическим социализмом непринципиальна; это разница в степени. На самом деле, при социальных демократиях институциональная агрессия достаточно масштабна и проникает весьма глубоко; мы имеем в виду и количество затронутых агрессией социальных сфер и процессов, и уровень реального принуждения, направленного против действий миллионов людей; эти люди – свидетели систематической экспроприации посредством налогов очень значительной доли плодов их предпринимательского творчества; кроме того, с помощью разнообразных приказов и инструкций их принуждают принимать участие в многочисленных действиях, которых они или не предприняли бы добровольно, или выполняли бы по-другому.

Социал-демократы обычно преследуют якобы «благородные» цели, например, «перераспределение» доходов и богатства, «улучшение функционирования» общества. Эта система стремится создать иллюзию, что, поскольку ее главная цель – это воплощение «демократического» идеала, а институциональную агрессию осуществляют на практике демократически избранные «представители», то эта агрессия не является проблемой. Таким образом, эта система скрывает то, что теоретические последствия социализма возникают с неизбежностью, вне зависимости от того, состоит руководящий орган из демократически избранных представителей народа или нет. Демократические выборы не оказывают влияния на фундаментальную проблему неустранимого неведения, в котором пребывает руководящий орган, отвечающий за применение систематического принуждения. Вне зависимости от того, является или нет ее источником независимый парламент, агрессия в какой-то степени всегда мешает основанному на творческом предпринимательстве человеческому взаимодействию и тем самым препятствует социальной координации и вызывает все остальные теоретические последствия социализма, которые мы описывали выше.

Следовательно, главное, от чего зависит гармония социальных отношений, – это не «демократический» или недемократический способ их организации, а масштаб и уровень систематического принуждения, направленного против свободного человеческого взаимодействия. Именно поэтому Хайек заявляет, что если так называемый «демократический идеал» означает предоставление избранным представителям полномочий неограниченного институционального вмешательства (агрессии), то он не считает себя демократом. Он отстаивает систему, основанную на ограничении власти государства и недоверии к типичной для государства институциональной агрессии, опирающуюся на ряд взаимно уравновешивающих друг друга органов, которые состоят из демократически избранных представителей. Хайек предлагает для такой системы имя «демархия»[123].

Наконец, во всех, случаях господства демократического социализма возникает описанный в предыдущем разделе эффект «миража»: поскольку эта система в какой-то степени распространилась по всем странам, где отсутствует реальный социализм, то у граждан нет базы для сравнения, которая могла бы открыть им глаза на негативные последствия социал-демократической институциональной агрессии (вмешательства), как это происходит сейчас в странах реального социализма, где наличие возможности для сравнения усиливает движения (революционные и нет), выступающие за демонтаж и реформирование этой системы. Тем не менее благодаря прогрессу как теории[124], так и практики, простые люди все в большей степени осознают вред, наносимый им социал-демократическим государством-агрессором. (На самом деле крах реального социализма отразился на социальной демократии, несмотря на многочисленные попытки доказать, что это не так.) Во все большем числе обществ перечисленные выше факторы создают тенденции, сейчас уже более или менее оформившиеся, направленные на сокращение масштаба и уровня систематического принуждения, свойственного социальной демократии.

Консервативный, или «правый», социализм

«Консервативным», или «правым», социализмом можно называть такой тип социализма, когда институциональная агрессия используется для сохранения статус-кво и привилегий некоторых групп и лиц. Главная цель «правого» социализма состоит в том, чтобы сохранить все, как есть, не давая свободному предпринимательству и творческой человеческой деятельности разрушить предварительно установленную рамку социальной организации. В достижении этой цели «правые» социалистические системы опираются на систематическую институциональную агрессию, которая применяется всюду, где это им необходимо. В этом отношении консервативный и демократический социализм различаются только мотивами и теми конкретными социальными группами, которым они стремятся предоставить привилегии.

Консервативный, или «правый», социализм также характеризуется ярко выраженным патернализмом, понимаемым как попытка «подморозить» поведение людей, назначив им те роли в потреблении или производстве, которые считает подобающими консервативный регулирующий орган. Кроме того, при социалистической системе такого типа власти обычно стремятся навязать обществу в приказном порядке определенное поведение, которое они считают моральным или правоверным[125].

С консервативным, или «правым», социализмом, тесно связан военный социализм. Мизес определяет его как социализм, где все институты подчинены целям ведения войны, а шкала ценностей, по которой определяется социальный статуе и доход граждан, зависит в первую очередь, или исключительно, от положения человека по отношению к вооруженным силам[126]. Гильдейский и аграрный социализм также можно отнести к типу консервативного, или «правого», социализма. В первой из этих систем власти стремятся создать общество, основанное на иерархии специалистов, менеджеров, мастеров, офицеров и рабочих, а во второй – насильственно разделить землю между определенными социальными группами[127].

Наконец, необходимо подчеркнуть, что философия консерватизма абсолютно несовместима с новаторством и творчеством; она обращена в прошлое, не доверяет тому, что могли бы создать рыночные процессы, оппортунистична по своей сути и лишена принципов, поэтому она обычно рекомендует доверить институциональное принуждение «мудрым и добрым лидерам», следующим в каждом конкретном случае разным критериям. Итак, консерватизм представляет собой обскурантистскую доктрину, которая абсолютно пренебрегает тем, что функционирование социальных процессов происходит за счет энергии предпринимательства, и, в особенности, проблемой неустранимого неведения, свойственного всем лидерам[128].

Социальная инженерия, или сциентистский социализм[129]

Сциентистский социализм – это тип социализма, предпочитаемый учеными и интеллектуалами, которые считают, что, поскольку они владеют артикулированным знанием и информацией «более высокого порядка», чем та, которая доступна остальным членам общества, они имеют право рекомендовать и направлять систематическое принуждение на уровне общества. Сциентистский социализм особенно опасен тем, что он легитимирует все остальные типы социализма в интеллектуальном отношении и часто сопровождает как демократический социализм, так и типичный для «правого» социализма просвещенный деспотизм. Его происхождение связано с интеллектуальной традицией картезианского, или конструктивистского рационализма, согласно которому разум интеллектуалов способен на все: в частности, именно он сознательно создал или изобрел все социальные институты, и поэтому его вполне достаточно, чтобы менять и планировать их по собственному разумению. Таким образом, приверженцы этого «рационализма» не признают границ для человеческого разума; завороженные колоссальными успехами естественных наук, технологий и инженерии, они пытаются применить их методы к социальной сфере и выработать своего рода социальную инженерию, способную организовать общество более «справедливым» и «эффективным» способом.

Главную ошибку интеллектуал-социалист или социальный инженер сциентист совершает, полагая, что возможно научными средствами организовать централизованное наблюдение, вербализацию, архивирование и анализ той практической информации, которую люди постоянно порождают и передают друг другу в ходе социального процесса. Иными словами, отдельно взятый сциентист считает, что в силу своих «высших» знаний и интеллектуального превосходства над остальными людьми в обществе он может и должен занимать высшую ступень в социалистической системе управления, и что это дает ему полномочия координировать общество посредством приказов и регулирования[130].

Картезианский рационализм – это просто ложный рационализм в том отношении, в котором он отказывается признать пределы человеческого разума как такового[131]. Он воплощает крайне серьезную интеллектуальную ошибку, значение которой особенно возрастает оттого, что ее носители – это люди, вроде бы получившие самое лучшее интеллектуальное образование, которые, казалось бы, в силу этого должны быть скромнее других в оценке собственных возможностей. Ошибка рационалистов заключается в том, что они полагают, что социальные законы и институты, делающие возможным процесс человеческого взаимодействия, являются результатом сознательных усилий человека. Они не учитывают, что эти институты и законы могут быть итогом эволюционного процесса, в котором на протяжении чрезвычайно долгого времени принимали участие миллионы и миллионы людей: каждый вносил в него свой маленький запас практической информации и опыта, порожденный в ходе социального процесса. Именно поэтому эти институты в принципе не могли возникнуть в результате сознательной и намеренной деятельности человеческого ума, неспособного вместить всю ту практическую информацию и знания, которые в них содержатся.

Хайек рассмотрел весь длинный и скучный список ошибок, в которых повинны социалисты сциентистского толка, и свел их к четырем ошибочным идеям: 1) идее о том, что неразумно следовать какому-либо плану действий, если его невозможно обосновать научно или подтвердить путем эмпирических наблюдений; 2) идее о том, что неразумно следовать какому-либо плану действий, если он непонятен (ввиду того, что он основан на традициях, обычаях или привычках); 3) идее о том, что неразумно следовать какому-либо плану действий, если его цель не была ясно установлена априори (эту серьезную ошибку допускали умы масштаба Эйнштейна, Рассела и самого Кейнса); 4) тесно связанной с ними идее, что неразумно совершать какие бы то ни было действия, кроме тех случаев, когда все их результаты заранее известны, наблюдаемы, а их благотворность, в утилитаристском понимании, подтверждена[132]. Таковы четыре основных ошибки, которые допускают интеллектуалы-социалисты, и все они происходят от одной фундаментальной ошибки – веры в то, что наблюдатель интеллектуал способен постичь, проанализировать и с помощью «науки» усовершенствовать практическую информацию, которую создают и используют те, за кем он наблюдает.

В то же время, когда социальный инженер верит, что он обнаружил в социальном процессе противоречие или рассогласованность, и «научно» обосновывает или рекомендует меры приказного характера, включающие институциональное принуждение или агрессию, дабы устранить рассогласованность, он совершает еще четыре ошибки: 1) он не понимает, что, скорее всего, его «наблюдения», относящиеся к обнаруженной им социальной проблеме, ошибочны, потому что он не в состоянии собрать всю существенную практическую информацию;

2) он пренебрегает тем, что если эта рассогласованность действительно существует, то чрезвычайно вероятно, что какие-либо стихийные предпринимательские процессы уже начали действовать и устранят ее гораздо быстрее и с большим успехом, чем предложенные им приказные меры; 3) он не понимает, что если к его рекомендации прислушаются и социальный «ремонт» будет проведен с помощью принуждения, то, по всей вероятности, это типичное проявление социализма остановит, прервет или сделает невозможным тот необходимый предпринимательский процесс, входе которого рассогласованность могла бы быть обнаружена и устранена, и, следовательно, вместо того, чтобы решить проблему, приказ, основанный на рекомендациях социальной инженерии, еще больше осложнит ее и сделает неустранимой; 4) интеллектуал-социалист в особенности склонен пренебрегать тем, что его поведение изменит весь каркас человеческой деятельности и предпринимательства, извратит их, сделает избыточными, и, как мы уже видели, направит их энергию на несвойственную им активность (на коррупцию, покупку привилегий у правительства, теневую экономику и т. п.)[133]. Наконец, следует сказать, что социальная инженерия основана на распространенном в экономической науке и социологии некорректном методологическом подходе, который обращает внимание исключительно на конечные состояния равновесия и зависит от самонадеянного предположения о том, что вся необходимая информация дана ученому и доступна ему; этот подход и соответствующая ему презумпция буквально насквозь пропитывают большую часть современной экономической аналитики, полностью обессмысливая ее[134].

Другие типы социализма (христианский, или солидарный, синдикалистский и т. п.)

Социализм, основанный на христианстве, или «солидарности», возникает тогда, когда конкретные результаты социального процесса оцениваются как неблагоприятные с «моральной» точки зрения и имеет место оправдание применения систематического институционального принуждения во имя того, чтобы исправить эти «несправедливости». В этом смысле основанный на «святом принуждении» христианский социализм не отличается от других проанализированных нами ранее типов социализма, и мы упоминаем его отдельно только из-за особых, более или менее религиозных оснований, которыми люди его оправдывают. Кроме того, христианский социализм обычно демонстрирует полное отсутствие знания и понимания того, как функционируют социальные процессы, движимые предпринимательством. В формулируемых им моральных суждениях господствует неопределенное представление о «солидарности» по отношению к ближнему или собрату; однако оно не сопровождается пониманием того, что социальный процесс человеческого взаимодействия делает достижения цивилизации доступными не только для «ближних», но и для дальних и незнакомых. И это происходит стихийно, посредством процесса, входе которого разные люди, преследуя каждый свои собственные цели, сотрудничают друг с другом, несмотря на то, что они незнакомы. Наконец, христианские социалисты не считают принуждение морально недопустимым, если оно направлено на достижение высших моральных целей. Тем не менее систематическое принуждение, даже «святое», все равно остается античеловеческим и в силу этого является социализмом со всеми его характерными теоретическими последствиями, которые мы уже описывали[135].

Синдикалистский социализм – еще одна разновидность социализма; его сторонники пытаются с помощью систематического институционального принуждения создать общество, в котором рабочие напрямую владеют средствами производства. Эта разновидность, которую иногда называют социализмом самоуправления, все равно является социализмом в той мере, в какой опирается на массовое и систематическое использование принуждения и, таким образом, она воспроизводит все особенности и последствия социализма, которые мы уже рассматривали в этой главе. Однако синдикалистский социализм также порождает особые формы нарушения координации, несвойственные другим типам социализма, особенно если он не ограничивается простым перераспределением богатства, а задуман как стабильная экономическая и социальная система. Теоретики подробно проанализировали его типичные отличительные особенности и сделанные ими теоретические выводы были полностью подтверждены конкретными историческими примерами, скажем, Югославией, где была предпринята попытка осуществить синдикалистский социализм на практике[136].

8. Критика других определений социализма

Традиционное определение и процесс выработки нового определения

Социализм традиционно определяли как систему социального устройства, основанную на государственной собственности на средства производства[137]. По историческим и политическим причинам это значение, которое на практике совпадает с данным нами чуть ранее определением «реального социализма», господствовало в течение длительного времени. Именно это определение Мизес использовал в 1922 г. в своем критическом трактате о социализме[138]; позже и он сам, и другие его последователи использовали его в качестве отправной точки в ходе спора о невозможности экономического расчета при социализме, который у нас будет возможность тщательно изучить в следующих главах.

Однако традиционное определение социализма с самого начала было явно неудовлетворительным. Во-первых, оно носило очевидно статический характер, так как было сформулировано в терминах существования (или несуществования) конкретного правового института (прав собственности) в связи с конкретной экономической категорией (средствами производства). Использование этого определения требовало предварительного объяснения того, что такое права собственности, и связанных с этим экономических последствий. Кроме того, входе спора о невозможности социализма выяснилось, что его участникам было довольно сложно понимать друг друга именно из-за того, что они вкладывали разный смысл в понятие прав собственности. Наконец, под традиционное определение не подпадали интервенционизм и экономическое регулирование, которые, хотя и не требуют полной национализации средств производства, также порождают в качественном отношении аналогичный эффект нарушения координации.