Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Женщина из Кентукки

ModernLib.Net / Хесс Нора / Женщина из Кентукки - Чтение (стр. 1)
Автор: Хесс Нора
Жанр:

 

 


Нора Хесс
Женщина из Кентукки

Глава 1

       Пенсильвания, 1775 г.
      Грета Эймс проснулась, едва забрезжил серый рассвет. Со стоном потянув замлевшие мышцы, она села. В мрачной комнате было холодно и сыро. На соломенном тюфяке у ее ног лежало аккуратно сложенное, поношенное платье. Одевшись и тщательно застелив свою постель линялым покрывалом, она вышла. Ее босые ноги ступали бесшумно.
      Стараясь ступать как можно тише, она поднялась по истертым ступенькам в большую чердачную комнату старого, запущенного трехэтажного дома на ферме. Здесь спали маленькие дети Общественного приюта для нищих.
      Вот уже целых пять лет в обязанности девушки входило поднимать малюток, одевать и выводить в туалет, находящийся на улице. А перед тем, как вести их на кухню, малышей приходилось еще и умыть из шланга водокачки. И все это в пять часов утра.
      Чувство жалости всегда охватывало Гретхен, когда она вспоминала их, выстроившихся в очередь, похожих на скот у кормушки с едой, ждущих величественного кивка повара, для того, чтобы занять свои места на скамейках, вытертых и лоснящихся от бесчисленных ерзаний.
      Они сидели и тихо ждали, их руки лежали на коленях, когда сурового вида женщина кивком головы дала им разрешение копаться в деревянных мисках с жидкой похлебкой, в которой изредка плавало несколько кусочков соленой свинины. По утрам к скудной пище добавлялся ломтик черствого хлеба.
      Это была пища, которая не позволяла им умереть, но не прибавляла ни грамма жира на маленьких косточках, ни сил. Ужин из картофеля с бараньим жиром едва утолял их голод.
      Грете были хорошо знакомы острые приступы голода, которые она испытывала на протяжении восьми лет жизни в приюте. После того как утонули ее родители и не осталось никого из родственников, способных о ней позаботиться, девочку отправили в приют для нищих.
      С первого дня прибытия казалось, что голод стал ее постоянным спутником: и когда она работала от зари и до зари шесть дней в неделю, и когда отдыхала по полчаса в день, съедая кусочек черствого кукурузного хлеба и выпивая стакан пахты.
      Воскресенья были днями отдыха для тех, кто не работал в поле. Некоторые из них обычно ходили на случайные поденные работы. Здесь надо было подоить коров, накормить кур, предварительно собрав яйца.
      Этот седьмой день недели всегда ожидали с нетерпением и страхом, потому что церковь, которую обязательно посещали в этот день, была довольно неприятным местом. Здание не отапливалось, и в течение долгих служб каждый прихожанин, включая малышей, мечтал просидеть на жестких скамейках, не шелохнувшись. Если случайно ребенок засыпал и падал, или ронял книгу с молитвами, или просто ерзал на своем месте, наказание было одно – спать без ужина.
      Лишение пищи было тяжким наказанием, так как это был единственный день в неделю, когда голодные животы получали сытную тушеную говядину и дополнительно несколько ломтей хлеба. А потеря молока и сахарного печенья делали наказание просто невыносимым. Эти сладости были предвкушениями Саббата.
      Грета взобралась на последнюю ступеньку и толкнула дверь чердака. В полумраке она всматривалась в двойные ряды соломенных тюфяков, так похожие на ее собственный, где спали двадцать три ребенка. Маленькие мальчики были на одной стороне, девочки – на другой. Их тщедушные тельца были скрючены под тонкими старенькими шерстяными одеялами, которые, однако, совершенно не защищали от апрельских ночных заморозков.
      Она не любила будить их, выводить на холодный воздух, где они дрожали, стоя в очереди к крану, чтобы умыться. Грета вздохнула. Но делать было надо, подчиняясь строгим правилам.
      Сняв маленький звонок с внутренней стороны дверей, девушка прошла между рядами спящих детишек, негромко позванивая. Множество глаз – карих, голубых, серых и зеленых – мгновенно открылись, и посиневшие сжатые губы улыбнулись ей. Она улыбнулась в ответ, зная, что ее любят. Хотя это и было против правил – она всегда ухитрялась обнять и поцеловать каждого, лишенного любви ребенка, помогая им одеть тонкие домотканые одежды.
      Здесь не было ни времени, ни места для любви, и Грета чувствовала ее отсутствие, как никто другой. Попав в приют уже большим ребенком, она смогла испытать любовь и ласку, объятия и поцелуи родителей. Здесь же никогда не было произнесено доброго слова, не чувствовалось нежного прикосновения.
      Приют управлялся группой пуританской церкви, которая придерживалась очень строгих религиозных взглядов на мир. Тяжелая работа и полное отсутствие удовольствий были основой жизни для каждого мужчины и женщины, и даже ребенка, к несчастью, до самых последних дней пребывания в приюте.
      Все до одного работали на ферме, и даже четырех-пятилетние дети имели свои обязанности. Их отправляли работать в сад, выпалывать руками сорняки вокруг растений, слишком хрупких для острого лезвия мотыги – оно могло повредить им. Часто они кормили кур, собирали яйца и относили их повару или следили за самыми маленькими, которые только начинали ходить.
      Когда дети падали, им меняли одежду. Это была довольно старая и поношенная одежда, которую жертвовали сердобольные люди для церкви. Обувь разрешалось носить только зимой.
      Грета мрачно улыбнулась. Ее туфли, как, впрочем, и вся обувь, были слишком велики для ее маленьких, стройных ножек, и она была вынуждена подкладывать кучу бумаги в подошвы. И, как она давно уже поняла, это было очень удобно. Бумага давала дополнительное тепло ее вечно озябшим ногам. И вовсе неважно, что туфли выглядели ужасающе громоздко, ведь все равно на это никто не обращал внимания.
      Все приютские дети выглядели почти одинаково в своей поношенной одежде. Ни одна из девушек-подростков даже представления не имела о более или менее приличных платьях. Многие или родились в приюте, или прибыли сюда очень маленькими. Им никогда не разрешалось покидать пределы фермы, кроме как для работы днем в одном из богатых домов этой местности. Да и сама мысль покинуть пределы их маленького мирка никогда не приходила им в голову.
      Грета помнила о доме не очень много. В ее памяти он остался огромным, величественным и мрачным. Она вспоминала вечеринки, так часто устраиваемые родителями, светлые, со множеством изящных оборок, платья ее матери, верхние юбки, так нежно шелестевшие, когда она поднималась по лестнице. От нее всегда пахло розами, а руки матери всегда были такие хорошенькие, ухоженные, белые и мягкие. Девушка с отвращением посмотрела на свои руки, на изломанные ногти, на суставы темно-коричневого цвета, которые стали такими из-за постоянной тяжелой работы в грязи. Ее руки, пожалуй, больше, чем другие части ее худенького тельца, страдали в суровую зимнюю стужу.
      Казалось, что всякий раз, когда раздавали перчатки или рукавицы, ей доставались самые рваные, а то и совершенно никуда не годные. Поэтому, так уж получалось, что четыре месяца в году ее маленькие ручки были в кровавых трещинах от мороза. Не лучше обстояли дела и летом. Теплая погода не приносила большого утешения. Сжимая по нескольку часов в день шершавую ручку мотыги, она натирала на ладонях огромные волдыри, которые лопались, а на их месте образовывались мозоли.
      Гримаса отвращения промелькнула на лице Греты. Она знала, что тяжелую работу можно было значительно облегчить, если бы она последовала примеру большинства девушек-подростков. Она могла бы ходить в коттедж надзирателя и развлекать толстого мужчину всякий раз, когда бы он присылал за ней.
      Но однажды она нечаянно подслушала разговор девушек об их испытаниях в кровати этого толстого борова и твердо решила, что лучше будет до смерти мотыжить сорную траву, обрабатывать землю, чем когда-нибудь ее ноги протопчут дорожку к коттеджу.
      Она стала еще более упорной, когда с годами некоторые из этих глупых девушек забеременели от толстяка. Тот, конечно, все отрицал, сваливая свою вину на приютских парней. И Реверенд Феддерс всегда верил ему, и выгонял девушек и ни в чем не повинных ребят.
      Грете очень бы хотелось знать, что дальше случилось с ними. Она слышала, как повариха говорила одной из своих помощниц, что они, вероятно, продали бы свои тела первому встречному мужчине.
      Она не переставала думать о тех новорожденных, которых иногда ночью оставляли на веранде приюта; принадлежали ли они девушкам, которых прогнали с позором. Как раз недавно подкинули еще двоих, поразительно похожих на недавно выгнанных. Да и одеты они были явно в приютские обноски.
      Взяв с подоконника щетку, девушка собрала детей вместе и повела вниз по скрипучим ступеням, твердо решив выкинуть из головы подобные мысли. Она прекрасно понимала, что ничего изменить нельзя. Да ей хватало и своих забот.
      Дети шли спокойно по узкому холлу, затаив дыхание, на цыпочках, мимо комнат семьи Феддерсов, которые все еще спали в своих удобных пуховых постелях.
      «Эти двое не поднимутся до тех пор, пока солнце не поднимется совсем высоко, – обиженно подумала Грета. – Потом повариха подаст им обильный завтрак из мяса, яиц и жареной картошки плюс большие куски масла, чтобы намазать теплые сухарики».
      Когда последний ребенок прошел через заднюю дверь в уборную, она с негодованием подумала, что когда-нибудь эти двое обжор подавятся куском ветчины.
      Много лет назад она поняла, что всех в приюте можно было бы кормить так же хорошо, как и Феддерсов. Видит Бог, здесь на ферме было великое множество овощей и фруктов, не говоря уже об огромном количестве коров и свиней. Были также куры, яйца и молоко. Ее маленькие питомцы могли быть пухленькими, с ямочками на розовых щечках, а не такими худыми, с серыми лицами и ребрами, торчащими так, что их легко можно было сосчитать.
      Да и старшие выглядели бы гораздо лучше, если бы часть этой пищи попадала к ним на стол. Но она прекрасно знала, что подобного никогда не произойдет. Большая часть производимой на ферме продукции продавалась на рынке. А деньги, полученные от продажи, шли в церковь, на поддержание фермы или на другие нужды. Но Гретхен не сомневалась, что большая сумма от этого шла в собственные карманы Феддерсов.
      Хотя это и было несправедливо, но обман жителей здесь начался с того времени, как образовалось хозяйство, и, как подозревала девушка, так будет продолжаться всегда.
      «Ах ты, глупая голова, – прошептала Грета про себя, – перестань тревожиться обо всем этом. Пора бы подумать и о Грете Эймс».
      Она пристально посмотрела на покрытую утренней росой траву, которая холодила ее босые ноги. Постоянные лишения наложили на ее нежные черты печать страдания.
      Вчера поздно вечером, когда усталая девушка уже направлялась спать, в зале ее остановила миссис Феддерс и приказала своим гнусавым голосом:
      – Приди завтра утром в мой кабинет ровно в девять часов. Мы должны поговорить о твоем будущем.
      «Будущее? Какое будущее? – Хотелось спросить ей у надменной хозяйки. – Какое будущее может быть у бедной молоденькой девушки?»
      Конечно, Грета не произнесла этих слов, а лишь кротко ответила:
      – Да, мадам, – и продолжила свой путь к холодной комнате на чердаке.
      Здесь она достала свой тюфяк из соломы и легла на свое место. Оно было точно таким же, как и шестнадцать других в этом ряду, на расстоянии двух шагов друг от друга. Лежа в темноте и слушая, как ее подруги бормочут и храпят во сне, она вдруг осознала, что ее длительное пребывание в приюте подошло к концу.
      Когда дети-подростки достигали совершеннолетия, – а Гретхен восемнадцать исполнилось еще на прошлой неделе, – они считались достаточно взрослыми, чтобы идти самостоятельно своей дорогой. Если кто-то имел родственников, желающих взять его к себе и оказать необходимую поддержку, пока он не найдет свое место в жизни, тот был счастливчиком. У нее же, как и у большинства других сирот, не было места, куда пойти, как не было и представления, что делать после того, как она выйдет за широкие ворота фермы.
      Грета вернулась к действительности только тогда, когда последняя малышка, выбежав из туалета, стала натягивать штанишки, пытаясь поправить платье, хвостом тянувшееся сзади. Большинство мальчишек пошли облегчиться на улицу за дом.
      Девушка выстроила их в шеренгу у крана и, покрутив ледяную ручку вверх-вниз, умыла по очереди каждого ребенка. Затем она расчесала щеткой волосы на каждой маленькой головке.
      Небо на востоке стало розоветь, когда Грета торопила малышей к кухонной двери. Она вдруг подумала о том, что провожала их сюда в последний раз. Где-то она в это время будет завтра?
      Немного позже, уплетая свою овсянку вместе с другими девочками, она стала ощущать на себе косые взгляды. Ведь только сплетни и были хоть каким-то развлечением маленьких обитателей приюта. Ее всегда удивляло, как быстро несколько сказанных слов, косой взгляд могли передаваться из кухни к амбару и дальше на поля. Насколько она знала, не было ни одного человека, когда миссис Феддерс разговаривала с ней прошлой ночью, но она могла поклясться, что уже каждый человек в приюте знал о ее свидании с хозяйкой этим утром.
      Она чисто выскребла свою деревянную миску, размышляя о поварихе. Этим утром, впервые за все восемь лет ее пребывания здесь, усталая женщина улыбнулась ей.
      «Почему? Почему именно сейчас? Неужели из жалости к ней? Знала ли эта женщина, что собираются делать с Гретой Эймс? Может быть, она чувствовала вину перед ней?»
      Все эти вопросы продолжали изводить разум Греты, когда позднее она стояла на заднем дворе, а малыши толпились вокруг нее и трещали, как сороки, ожидая ее распоряжений на день. Старшие дети уже поели и ушли в поле. Им сегодня предстояло вспахать и засеять дальнее поле.
      Тревога начала расти в ней, когда одна из девушек подошла и забрала детей, чтобы распределить им работу. Она осталась во дворе одна, не зная, что делать. Ей не дали никаких указаний.
      Она вздрогнула, услышав за спиной голос поварихи:
      – Грета, – позвала женщина ласково. – Ты должна помочь мне на кухне, прежде чем пойти в душ и вымыть свои волосы.
      Девушка молча кивнула. Это была правда. Ее сегодня выгонят. Она почувствовала дрожь во всем теле. Хотя здесь не было ничего, что бы удерживало ее, но все-таки приют для бедняков обеспечивал безопасность. Она привыкла к тяжелой работе, которая оплачивала ее соломенный тюфяк и скудную пищу.
      Опустив плечи и предаваясь своим мрачным мыслям, она повернулась и нехотя побрела за поварихой на кухню.
      Солнце стояло уже высоко, а Грета все еще продолжала чистить щеткой деревянные миски, ставя их вверх дном сохнуть на длинный стол. Ее пальцы съежились, как сушеный чернослив, когда кухонные часы пробили восемь часов.
      – Пора тебе идти подготовиться для встречи с миссис Феддерс, – не отрывая взгляда от кастрюли с нечищеной картошкой, сказала повариха. Она несказанно удивила девушку, добавив:
      – Возьми чайник горячей воды с собой. – Это была другая женщина, не такая суровая на вид, как прежде. Все это еще больше встревожило Гретхен. Никогда раньше, насколько она помнила, повариха не давала теплой воды для мытья, как никогда не беспокоилась, чтобы разбить лед в ведре для умывания.
      Проходя мимо ряда тюфяков, она подошла к длинной скамье, на которой стояло несколько поцарапанных деревянных тазов.
      Она вылила половину воды в один из них, затем, взяв кусочек щелочного мыла, бросила его в воду. Сняв платье и взяв мочалку, которая висела рядом с другими на вешалке, Гретхен намылила ее ярко-желтым мылом. Она сначала вымыла лицо и шею, потом руки и плечи. Обнажившись по пояс, торопливо вымыла подмышки и тугую круглую грудь.
      Она мылась очень быстро, как делала это всегда, когда доходила очередь до интимных мест. Девочек приучали с ранних лет, что было грешно задерживаться на этих местах при купании. Категорически запрещалось обнажаться полностью. Тело могло стать мастерской дьявола, если они будут небрежны. Это объяснялось раз и навсегда.
      Когда ее тело стало покалывать от жесткой мочалки, она отложила ее и намылила свои волосы цвета меди, припорошенной золотым песком. С особой тщательностью вымыв их и сполоснув оставшейся в чайнике теплой водой, она принялась энергично вытирать мокрую голову лоскутом грубого полотенца.
      Взяв расческу, которой пользовались все девочки, она тяжело вздохнула. Волосы были ее мучением в течение всех восьми лет. С самого первого дня в приюте миссис Феддерс подвергала ее преследованиям из-за этого. Она жаловалась, что Грета не может их держать в порядке.
      Однажды, когда эта дама попыталась привести их в порядок, но не смогла, она просто взяла ножницы и отрезала прекрасные длинные косы.
      Девушка до сих пор помнила соленые слезы, что текли по ее щекам, в то время как пушистые локоны падали к ее ногам. Родители всегда очень гордились ее волосами. Когда стрижка была закончена, волосы на левой стороне оказались вдвое длиннее, чем справа. Миссис Феддерс отдернула руки с отвращением от маленькой головки, на которой остались вьющиеся неровные пряди волос. Грета стояла, дрожа от страха, боясь, что если пошевелится, злая женщина побреет ее наголо.
      «Хорошо, что этого не случилось», – подумалось девушке. Она сняла сырую нижнюю юбку через голову и быстро взяла чистую на полке над скамьей. Надев чистые шаровары, взяла выцветшее платье со своей меткой на деревянной вешалке. Она задумчиво постояла несколько минут, думая о туфлях. «Надо ли их надевать? Обувь была запрещена после первого апреля, а сейчас была уже середина месяца».
      Наконец, она решилась и надела пару белых штопанных-перештопанных чулок и сунула ноги в стоптанные туфли со шнурками. Не убьют же ее за это! Мальчиков обычно отводили в сарай для наказания ремнем за такую или любую другую провинность. Наказанием для девочек была дополнительная работа, которая добавлялась к их и без того нелегкой нагрузке. Девочки предпочитали, чтобы их тоже пороли.
      Когда последний шнурок был завязан, Грета свернула свою грязную одежду в узел, потом вылила воду в ведро, которое потом вынесет какая-нибудь девочка. Она подняла чайник и поспешила вниз. На кухне, поставив тяжелый чайник на плиту, она забыла его наполнить. Да и не мудрено: голова ее была занята совершенно другим.
      Она отнесла грязное белье в прачечную, кинув его в кучу с точно таким же, и поспешила предстать перед лицом высокой женщины, все еще чистившей картофель.
      – Я чисто выгляжу? – робко спросила девушка у поварихи.
      Светло-карие глаза осмотрели ее хрупкую стройную фигурку в платье, размера на два больше, чем надо, ее непокорные локоны.
      – Да, Грета, ты выглядишь чисто. – Она слегка подтолкнула ее к двери, ведущей в задний холл.
      – Уже почти девять часов. Когда часы начнут бить на двери кабинета, не открывай ее, – продолжала повариха, – пока она сама не предложит тебе войти.
      Девушка стояла, нервно кусая ногти на пальцах. Ей казалось, что прошло уже довольно много времени, прежде чем она услышала жужжание часов, которое сообщало о том, что сейчас они будут бить. На третий музыкальный удар она подняла маленький, слегка дрожащий кулачок и легко дважды постучала в тяжелую деревянную дверь.
      Она услышала частые удары своего сердечка, прежде чем ей было приказано войти.
      Схватившись за дверную ручку, Грета с трудом повернула ее и ступила в комнату, где было очень тепло от ярко горевшего огня в камине. Она невольно вспомнила, как они дрожали в своей ветхой одежонке наверху. Обида и негодование захлестнули ее.
      Дама с неприятным лицом, сидящая за столом, не подняла глаз, делая вид, что даже и не подозревает о том нервном напряжении, которое охватило вошедшую. Перо, которое она сжимала своей белой, холеной рукой, неторопливо скользило по бумаге.
      Грета терпеливо ждала, когда же наконец ее заметят, украдкой осматриваясь. Ее взгляд привлек чайник на подносе, из которого шел пар, тарелка с горячими булочками и два маленьких горшка с маслом и желе. Во рту скопилась слюна. Судорожно сглотнув, она продолжала скользить взглядом по комнате.
      Богатство этого жилища резко выделялось на фоне окружающей нищеты. Раньше она была в этой комнате лишь однажды, в тот день, когда попала сюда впервые. Но тогда она была так напугана суровым обликом дамы, смотревшей на нее узкими недобрыми глазами, что не смогла поднять свой взгляд выше пола.
      Грета вздрогнула, заметив, что холодный взгляд миссис Феддерс направлен прямо на нее. Женщина заговорила ровным, равнодушным голосом:
      – Гретхен, – начала она, – ты отметила свой восемнадцатый день рождения, и тебе пришло время покинуть нас.
      Девушка кивнула, а безжизненный голос монотонно продолжал:
      – Я навела исчерпывающие справки по всей местности о семьях, которые нуждаются в служанках или помощницах для кухни. Но мне не удалось найти тебе места.
      Грета ожидала, что ее отправят в мир, о котором она ничего не знала. Однако, то, о чем она услышала от миссис Феддерс, заставило ее побледнеть.
      – Мое внимание привлекло то, что некоторые богатые семьи связывают договором здоровых мальчиков и девочек, когда приходит для них время идти собственной дорогой. – Почтенная дама сделала паузу, пробежав глазами по щуплому телу Греты, изгибы которого были едва заметны под домотканым платьем большого размера. Она нахмурила брови, прежде чем продолжить:
      – Ты будешь очень счастлива, если кто-нибудь из наших жителей подпишет с тобой договор. Ты угодливая, и кто бы ни купил твои бумаги, если ты будешь послушной и станешь хорошо работать, то сможешь заработать денег и получить несколько акров земли.
      Грета размышляла над словом «договор». Каждая история, связанная с договором людей, которую она слышала, ясно представилась в ее голове: тяжелая, изнурительная работа, скудная пища, а иногда и побои. И почти всегда, если ты имела несчастье родиться женщиной, обязанность спать с мужчинами по их приказу. К тяжкому труду и недостатку пищи она привыкла, и, вероятно, смогла бы это пережить, но отдавать свое тело на похоть она не хотела. Ею овладел безрассудный протест:
      – Спасибо, миссис Феддерс, – начала она, стараясь сохранить свой голос спокойным, – за все хлопоты, которые вы испытали из-за меня, но я не желаю быть крепостным человеком. Я хочу использовать свой шанс для того, чтобы найти работу.
      Женщина за столом пристально посмотрела на Грету холодными, как утренняя роса, глазами.
      – Боюсь, молодая леди, у вас мало шансов. Здесь очень много бездомных людей, которые нуждаются в деньгах и ночлеге. Добрые люди Брок Кошпти хотят положить этому конец. Ты должна быть благодарной, что жители общины хотят дать хорошие деньги, обеспечив домом вас, бедняков.
      Разгневанная женщина остановилась, чтобы перевести дыхание, потом продолжила:
      – В противном случае, всех соберут и погонят в дикую местность. Поверь мне, ты не выдержишь там долго с языческими индейцами и дикими зверьми.
      Грета чувствовала себя сломленной. «Почему так много жестокостей совершается над молодыми людьми? Есть ли законы в Пенсильвании, которые охраняли бы их от неминуемой смерти?»
      Каменное лицо напротив говорило, что здесь не было законов. Восемнадцатилетние считались взрослыми, и если они не имели ни от кого поддержки, то считались бродягами и могли быть посажены в тюрьму, если не убегали из города. Но отцы города не оставляли их в покое, стремясь поймать и все-таки посадить за решетку.
      Когда миссис Феддерс заметила беспомощность в глазах Греты, то внутренне возликовала: она победила. Свернув бумагу, которую перед этим писала, дама протянула ее девушке:
      – Мистер Гайден, ответственный за продажу крепостных бумаг, ждет тебя на улице. Дай ему этот документ, и он отведет тебя на площадь города, где ты присоединишься к другим, ожидающим подписания соглашения. К концу дня у тебя будет новый дом.
      Пожилая женщина сверлила взглядом девушку, которая, задумавшись, хмурила брови. «Неужели в этом мое предназначение – всегда подчиняться другим? Неужели мне никогда не стать свободной?» – С изумлением она почувствовала, как ее руки сжались в кулаки. Девушка решительно шагнула к двери, но споткнулась, как будто двигалась по темному коридору, и тут же решительно зашагала дальше. Дверь с грохотом захлопнулась за ней.
      Очутившись на улице, Гретхен зажмурилась от яркого света. Пожилой мужчина, сидевший в телеге, пристально посмотрел на прелестную девушку. Алые, мягкие губы слегка дрожали. Изумрудно-зеленые глаза мерцали непролитыми слезами.
      Том Гайден тяжело вздохнул. Девочка была просто красавицей. Однако скоро какой-нибудь богатый развратник схватит ее, стоит лишь ей попасть на торги. Боже, как же он ненавидел свою работу!

Глава 2

      Проповедник закрыл свою библию. Сестра Бена Эйткинса умерла. Когда все люди ушли, пожилой мужчина с белоснежными волосами и бородой в одиночестве остался у могильного холма. Он вспоминал. Это были третьи похороны за двадцать лет, и каждый раз он возвращался сюда, в Пенсильванию.
      Первый раз он был здесь на похоронах отца. Через пять лет он вернулся для того, чтобы проводить в последний путь мать. И теперь, спустя десять лет, он был здесь, чтобы помочь сестре присоединиться к родителям.
      Он стоял и смотрел невидящим взором на садовые букеты, принесенные друзьями и соседями, которые лежали на холодной глине. С годами он потерял слишком много любви. Вскоре после смерти отца он потерял любимую жену и восемнадцатилетнюю дочь, убитую индейцами.
      Мысли старика постоянно возвращались к двум женщинам, которых он обожал. Мэри, с которой он обвенчался, едва той минуло шестнадцать, а ему не больше двадцати.
      Его молодая жена была смелой и отважной, как раз под стать ему. Они строили планы похода в дикую, неизведанную местность. Им хотелось начать свою совместную жизнь на новой земле.
      Несмотря на неодобрение родителей с обеих сторон, они упаковали свои вещички, погрузили их на сильного мула и отправились, не зная даже точного места. Они слишком любили друг друга. Им было достаточно одного – быть вместе.
      На третий день пути они были поражены красотой земли, по которой проезжали: плавноволнистые холмы, зеленые долины, густые кедровники, леса из клена, вяза, дуба. В ту ночь, лежа на кровати из кедровых веток, близко от горящего костра, слушая неспешное журчание воды, Мэри сонно сказала:
      – Давай поселимся прямо здесь, Бен. Построим дом рядом с рекой.
      – Если тебе так хочется, Мэри, – согласился Бен. – Только одно обстоятельство мешает – я не знаю, где мы находимся.
      Только через два дня, когда Бен уже начал рубить деревья, выбежавший из леса индеец сказал им, что они находятся в Кентукки и что соседняя река называется Огайо.
      – Так, – сказал Бен, когда храбрец исчез из вида. – Мы в Кентукки. Я слышал об этой стране, да и о реке Огайо тоже кое-что знаю. – Мэри улыбнулась ему, продолжая топором обдирать неподатливые сучья.
      Не прошло и четырех недель, как он и Мэри переехали в свой уютный трехкомнатный домик, в котором полы были из клена, а в каждой комнате окна со ставнями, которые могли открываться и закрываться. Он рассчитывал до зимы заделать щели масляной бумагой, которая сохранит прохладу в теплые дни и не выпустит тепла из дома, даже в самую лютую стужу.
      В первые два года Бен и Мэри работали с утра до вечера, расчищая землю, корчуя пни, распахивая поля и сажая семена. И лишь одна вещь омрачала их жизнь: они были вынуждены часто прятаться в пещерах, когда ренегаты появлялись поблизости.
      Удивительное дело, но их дом неприятности всегда обходили стороной.
      Он и Мэри стали чувствовать себя спокойнее, когда рядом с ними стали строиться другие люди. Тогда было всего пять ферм, разбросанных вдоль реки Огайо, плюс маленькая фактория с салуном на одном конце и торговой лавкой – на другом. Земля была богатой и давала хороший урожай. Когда родился первый ребенок, они назвали его Спенсером. Не было в округе людей, счастливее их.
      Через два года родилась дочь – Джулия. Прошли годы. Однажды он и Спенсер пошли поохотиться на белок. Вернувшись, они нашли тела жены и дочери, лежащие на окровавленном полу дома. Их убили томагавками и сняли скальпы. Когда они с сыном подняли их на руки, то поблагодарили Бога за то, что их перед смертью хотя бы не изнасиловали.
      Бен потерял интерес к жизни. Летом его дочери исполнилось бы восемнадцать.
      Опустошенный горем, Спенсер скрывался около двух недель. Куда он ходил, Бен так никогда и не узнал. Но, когда его сын вернулся, это был уже не тот молодой мужчина, который метался по дикой местности, с глазами, полными горя. К нему вернулся мужчина, выглядевший гораздо старше своих лет. И взгляд его стал жестким и волевым.
      Что же касается его самого, то он похоронил с женой и дочерью все, что имело для него смысл в этой жизни. Он выбросил свой плуг, продал скот и больше никогда уже не занимался сельским хозяйством.
      Когда наступили первые морозы, он стал оставлять Спенсера одного, ведя такой образ жизни, который позволял ему держаться подальше от дома, от горьких воспоминаний. Это было так утомительно для него, что, подойдя вечером к кровати, он падал без сил и мгновенно засыпал почти без сновидений.
      Сомнения пришли потом, когда он понял и почувствовал вину перед сыном за то, что не помог ему преодолеть ужасную потерю матери и сестры.
      Но было уже слишком поздно изменять путь, который избрал Спенсер. В теплую погоду, до и после сезона охоты, тот проводил свои вечера в таверне, выпивая и ссорясь с другими охотниками, безбожно путаясь с проститутками из кабачка. Как и у друзей, у него появилась привычка брать проститутку к себе домой, чтобы получать регулярное удовольствие, не пробираясь в снег и холод на стоянку охотников.
      Это касалось чести Спенсера, хотя Бену казалось, что сын никогда не думал о том, что этим он оскорбляет память матери и сестры.
      Теплая улыбка шевельнулась в его усах. Он очень гордился своим высоким сыном, рост которого был 6 футов и 2 дюйма. У него был прямой нос и красиво очерченные губы отца, серые глаза матери и темные волосы, вьющиеся и свободно падающие ниже воротника его куртки.
      Тем не менее, Бен не любил черты легкомыслия, которые иногда проскальзывали на этом красивом лице. Они свидетельствовали о беспутной жизни, бесконечных попойках и чрезмерном распутстве.
      Что касается самого Бена, то ревматизм стал донимать его четыре года назад, заставляя неметь колени и пальцы. Были дни, когда он не был уверен, что сможет поставить ловушки. Если бы Спенсер не вмешивался и не помогал ему, он все равно должен был с этим смириться.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20