Династия Морлэндов (№2) - Темная роза

– Дядюшка Ричард, если тебе не интересна жизнь, разве ты не знаешь, что ты нужен нам? Ты мог бы прожить еще несколько лет.

– Не будь столь эгоистичен, Пол, мне остается уже немного, чтобы поразмыслить о своей жизни, покаяться в грехах и примириться с Богом. Так что оставь меня в покое, если ты меня любишь.

Пристыженный, Пол опустил голову.

– Пол, прежде чем я умру, ты мог бы сделать для меня кое-что? Я хотел бы в последний раз взглянуть на Майку – я так много лет его не видел. Он мой единственный сын.

– Я исполню твою просьбу, дядя, – пообещал Пол.

Узнав о его обещании, Эмиас презрительно усмехнулся:

– Отец, как ты мог обещать такое, когда на дворе снег глубиной десять футов?

– Если курьер доберется до дороги, то сможет пробиться в Лондон. По дороге часто ездят, она должна быть укатана.

– Но ведь до Лондона и обратно – несколько недель, он может не дожить. Даже если курьер сумеет добраться до Лондона, он может и не найти Майку, его может не оказаться в Лондоне.

– Лорд Норфолк в Лондоне, где же быть Майке, как не с его господином? Кроме того, неужели ты считаешь, что мне нужно было отказать старику в последнем желании?

Эмиас пожал плечами:

– Вряд ли ты сможешь приказать кому-то из слуг рисковать жизнью. Кого же ты пошлешь?

Пол сурово улыбнулся:

– Дядюшка Ричард не просто так взял с собой молодого слугу. Я поговорю с ним.

Джек не колебался ни минуты – если господину нужно было вызвать сына из Лондона, то Джек это сделает, ему наплевать на риск. Погода плохая, но вполне терпимая, Джек здесь родился и привык к ней, он пойдет даже пешком. Осталось только найти ему спутников, и это оказалось не столь сложно, как предсказывал Эмиас, так как молодые слуги засиделись в доме. Четверо парней решили отправиться с Джеком, а еще десять вызвались проводить их до дороги, так как может пригодиться их помощь в прокапывании пути. Пятерым курьерам были даны лучшие из оставшихся лошадей, запас теплой одежды и добрая доля еды, так как Елизавета согласилась с Полом, что ради последнего желания умирающего можно пренебречь доводами разума.

Гонцы отбыли в последние дни оттепели. И только они уехали, как на Морлэнд упала серая пелена снега, и закружили метели и бури. Делать было нечего, и Пол с радостью проводил время с дядюшкой Ричардом, разговаривая и слушая истории дней минувших. Как только он слегка окреп, его перенесли в постель его матери, несмотря на брюзжание Эмиаса. Эмиас и Елизавета переместились на кровать Баттсов, а Пол спал на полу в той же комнате. Скоро дядюшка Ричард стал центром жизни в Морлэнде, потому что его нужно было постоянно согревать, а тепло привлекало даже тех, Кого не слишком привлекало его общество. Джеймс приходил послушать рассказы о жизни при короле Эдуарде, Елизавета – истории о знаменитой королеве Елизавете.

– Она и в самом деле была так прекрасна? – спрашивала Елизавета.

– Она была прекрасна, но холодна, как метель за окном, – отвечал Ричард. – Белая, как снег, и такая же бессердечная. Она любила одеваться в белое, как девственница, и любила только белые или прозрачные драгоценные камни, жемчуг и хрусталь, алмазы и лунный камень. От ее вида захватывало дух – любая другая женщина в таком наряде выглядела бы слишком слащаво, но она, в белом платье, украшенном хрусталем, с алмазами на шее и на пальцах, с белой кожей и серебристыми волосами, казалась небожительницей, снежной королевой. Но мы-то знали, что у нее внутри – чернота.

Дети и Маргарет, пришедшие к дядюшке погреться, были заворожены такими рассказами. Мальчики хотели послушать про битвы, девочки – о придворных балах. Только Эмиас держался слегка надменно, да и то больше из духа противоречия отцу, а не потому, что ему были неинтересны эти рассказы.

Наконец снег перестал, и грянули морозы. Гонцов не было уже три недели. Стоял жуткий холод, и снег промерз настолько, что по нему можно было ходить в снегоступах. Часть аудитории Ричарда покинула его. И вот как-то днем, когда все, кто мог выйти из дома, наслаждались ясным морозным днем, у Маргарет начались роды. Она так ослабела от голода, что не могла разродиться. Елизавета сидела с ней до конца краткой агонии, держа ее за руку. И прежде чем вернулся посланный за Джеймсом и Полом слуга, Маргарет умерла, а дитя осталось в ней.

Ее бедное, изуродованное мукой тело лежало в гробу в часовне. Вокруг нее стояло столько свечей, сколько удалось найти, но ни одного цветка, даже прутика. Отец и муж молились за нее, так как не осталось ни одной женщины, которая могла бы сделать это – Елизавета была слишком слаба, чтобы стоять на коленях на холодном полу, а Кэтрин и Джейн жили в городе, их еще осенью отправили в Лендал изучать домоводство для будущего брака.

– Так жаль, что она умерла в самый разгар зимы, – сокрушался Пол, – когда умирают молодые, лучше, если это случается весной, когда в мир приходит надежда.

– Женщинам, умершим при родах, даруется особое прощение, – произнес Джеймс, – Господь особо позаботится о них.

Они скорбели, не плача. Пол вспоминал мать Маргарет, так похожую на нее. Из-за этого он никогда не любил Маргарет.

– Ее жизнь была коротка, – сказал он, – но она получила то, что хотела: была при дворе и вышла замуж.

Джеймс удивленно посмотрел на него. Пол продолжал:

– Не нужно ее жалеть – от ее смерти пострадал только ты. Она не оставила тебе сына.

Они продолжали молиться в молчании, а на следующий день гроб поставили в склеп, и только служанка Маргарет плакала о ней.

Почти через четыре недели после отъезда посланцы Пола вернулись, привезя с собой Майку, уже облаченного в рясу, а также симпатичного молодого человека лет двадцати, с черными курчавыми волосами и черными глазами. Добротная одежда говорила о том, что у него есть богатый покровитель. Сначала никто не узнал его – никто, кроме Пола, чье побледневшее за зиму лицо еще более побелело при виде незнакомца.

– Адриан, – вымолвил он.

Юноша упал на колени и склонил голову.

– Сэр, – сказал он и потом, подняв глаза, продолжил: – отец, благословите ли вы меня?

Пол положил на его вьющиеся волосы руку:

– Да благословит тебя Бог, сын мой.

Эмиас, закипая, смотрел на эту сцену – непроизвольные поступки действующих лиц казались ему хорошо отрепетированными. Он чувствовал расчет и себялюбие за гордой внешностью молодого человека, да и отец обманулся как-то слишком легко, на его взгляд. Но не время высказывать все эти мысли – нужно было приветствовать Майку и провести его к отцу.

Майке исполнилось уже сорок семь, и волосы его начали седеть, но лицо было все еще молодое, кожа загорелая и чистая, а голубые глаза ярко сияли.

– Кузен Пол, – начал он, – да благословит Господь тебя и всех твоих домочадцев. Я рад, что ты послал мне весточку. Где отец? Как он?

– Он очень слаб, но в целом здоров и не страдает от боли. Он в спальне моего сына, проводить тебя к нему немедленно?

– Да, я хотел бы видеть его сразу, если это удобно.

– Конечно. Идем, я проведу тебя.

Пол повел его к винтовой лестнице. Он вошел первым, быстро подготовил Ричарда к появлению сына и удалился, успев увидеть только, как Майка подошел к отцу и упал на колени. Пол закрыл дверь и, повернувшись, обнаружил рядом с собой Адриана. Либо он так вырос, либо Пол начал сутулиться, так как парень стал уже выше отца – ничего себе мальчик! Впрочем, Адриану должно было быть двадцать два, это уже мужчина.

– Они хотят побыть наедине, – сказал ему Пол.

Адриан не ответил. Пол с любопытством посмотрел на него – казалось, гордое лицо служит только маской для клокочущих внутри чувств, и Пол стал понимать, что это обычное выражение лица его сына. Какие бы страсти ни бушевали внутри Адриана, никто не догадался бы об этом. Он всегда держал свои эмоции на коротком поводке, и из-за этого казался напряженным, как тетива.

– Ну, как ты? – спросил Пол наконец. – Ты преуспеваешь? Счастлив ли ты?

– Полагаю, мне хорошо в доме моего господина, – ответил тот, – но что касается счастья... Я не знаю.

– Кто-нибудь обижает тебя?

– Нет, сэр. – Последовала пауза. – Я счастлив, что снова оказался дома... то есть здесь, – поправился он, но немного поздно.

Пола это тронуло. Этот юноша, так похожий на него и немного – на Урсулу, стал ему еще дороже. Полу казалось, что он ощущает к нему и Морлэнду привязанность, которой, увы, недоставало Эмиасу. Не в первый раз он пожелал, чтобы Адриан был законным его сыном, а Эмиас – бастардом.

– Я рад снова видеть тебя здесь. Я хотел бы, чтобы этот дом стал твоим домом.

Адриан склонил голову, и Пол прошел мимо. Глаза Адриана проводили его, наполненные тоской по тому, что, казалось, навсегда останется недостижимым для него.

Ночью Ричарду стало хуже, а утром Майка сообщил, что отцу надо исповедаться и собороваться. Морозы еще не отступили, но Ричард, повернувшись к окну, произнес;

– Весна близко. Я рад. Ты сделаешь все, как надо, сын? Я предпочту, чтобы это был ты, а не другой священник.

Майка исповедовал его, дал ему отпущение грехов, совершил соборование, а потом сел у постели, держа отца за руку. Мысль Ричарда снова вернулась от созерцания мира иного к миру этому.

– Я рад, что умираю. Этот мир чужд мне. Люди слишком изменились. Они больше не работают на общее благо, а стремятся соперничать друг с другом, ухватить собственную выгоду. Я думаю, мир, который будешь покидать ты, сын, станет еще холоднее, чем тот, который покидаю сейчас я. – Он замолчал, но снова нашел силы: – Я бы хотел, чтобы в часовне отслужили по мне мессу.

– Пока стоит эта часовня, по тебе всегда будет служиться месса в ней, – успокоил Майка, – обещаю тебе.

Старик закрыл глаза, довольный его ответом. Майка сделал знак слуге, чтобы он собрал остальных членов семьи. Первым пришел Пол, который уже ожидал неподалеку. Он встал на колени рядом с Ричардом и поцеловал его щеку – казалось, умирающий улыбнулся. Но веки его уже не поднялись, и, пока Пол поднимался на ноги, душа Ричарда отлетела.

Майка тоже встал, перекрестился и посмотрел на Пола:

– Хорошая смерть, подлинно христианская. Я молю Господа о том, чтобы он даровал мне такую же в свое время.

– Господь упокоит его душу, – сказал Пол, – он был добрым человеком. – Слезы невольно хлынули из его глаз. Казалось, нечего скорбеть о старике, умершем от возраста, однако в его кончине было нечто подобное угасанию свечи, которую более невозможно будет зажечь. – С ним ушла целая эпоха, – заметил Пол. – Он был последним из своего поколения.

Он бессознательно повторил слова самого Ричарда. Когда Пол вытер слезы тыльной стороной ладони, Майка нашел несколько слов для его утешения:

– Его срок истек, не печалься о нем.

– Мне кажется, что я скорблю больше о нас, тех, кто остался, – ответил Пол.

Ричарда похоронили в склепе под часовней, рядом с его матерью и другом детства, отцом Пола, Недом. Майка задержался в Морлэнде еще на несколько дней, в расчете на то, что погода улучшится и облегчит обратный путь. Пол был рад этой задержке, так как у него оказалось время для того, чтобы получше узнать своего внебрачного сына. Похоже, что Адриан за последние годы сильно изменился к лучшему. Пол провел с ним много часов в гостиной и комнате управляющего, беседуя обо всем на свете. Адриан был очень почтителен и внимателен к отцу, у него оказался острый ум и здравое представление о мире.

Полу не пришлось долго ждать момента, чтобы пожалеть об уходе Ричарда, с которым всегда можно было посоветоваться. Теперь некому было дать ему совет об Адриане: Пол хотел сделать что-нибудь еще для юноши, и совет Ричарда очень пригодился бы. И он, вполне естественно, вместо Ричарда обратился за советом к Майке.

– Что ты думаешь о нем? – спросил как-то Пол, застав Майку одного в часовне.

– Об Адриане? Трудно сказать. Это необычайно способный юноша, им все довольны, и он ведет самую добродетельную жизнь.

– Но?..

– Мне кажется, я не говорил «но», – улыбнулся Майка.

– Не говорил, но я услышал его в тоне твоего голоса. Что это? У тебя есть какие-то сомнения? Что-нибудь не совсем благое?

– Он ведет очень скромную жизнь и не забывает свои религиозные обязанности так же, как и все остальные. Не знаю, какие могут быть сомнения. У меня нет ничего против него, вот и все. Но что-то в нем тревожит меня. То, что творится у него внутри, он хранит за семью печатями.

– У тебя есть свидетельства того, что он не искренен? – тревожно спросил Пол.

– Вовсе нет. Но все-таки я беспокоюсь о нем. Я бы хотел полюбить его.

– Я могу любить его, – вырвалось у Пола. Майка поднял вопросительно бровь. – Я бы хотел вернуть его домой и дать ему какую-нибудь должность в поместье – что ты об этом думаешь?

– Возможно, это было бы неплохо для него, в мирском смысле слова, и вполне могло бы улучшить его характер, помочь ему постичь, что значит любить других и быть любимым ими. Но какое место ты мог бы ему дать? Ведь ты слишком высоко его ценишь, чтобы поставить на должность слуги.

– Слуги? Нет, я вовсе не хочу сделать его слугой. Майка покачал головой:

– Извини, если я обижу тебя, но все остальное было бы оскорбительно для другого твоего сына.

– Это не его дело.

– В любом случае, я бы советовал тебе поговорить с ним, прежде чем сообщать что-то Адриану.

– Хорошо, я так и сделаю, – неохотно ответил Пол.

Эмиас пришел в бешенство:

– Чтобы этот бастард жил здесь? Нет! Я не хочу и слышать об этом.

– Ты не хочешь и слышать об этом? – внезапно разгорячился Пол, сначала желавший поговорить спокойно.

– Я бы не хотел, чтобы он жил здесь. Неужели ты сошел с ума, папа?

– Мне кажется, это ты сошел с ума. Я – господин Морлэнда и делаю что хочу.

– И я тоже, особенно когда речь идет о том, что затрагивает мою честь.

– Это не имеет отношения к твоей чести. Если я хочу поселить здесь этого юношу – это касается только меня. У него есть большие способности, добродетели, которые позволяют ему занять определенное место в доме.

– Этот юноша, как ты его называешь! Все знают, что он твой бастард, и будут сплетничать о том, как ты приветил его, больше чем собственного законного сына. Я – наследник Морлэнда, и мои сыновья унаследуют его после меня. Это мое наследство, и семейная честь – его часть. Я не могу позволить, чтобы мои сыновья выросли бок о бок со свидетельством твоего позора – если он твой. Кто может доказать, что это и в самом деле твой сын?

Глаза Пола сузились:

– Помни о том, раз уж дело дошло до этого, что никто вообще не может знать, кто был его отцом.

Эмиас презрительно усмехнулся:

– Ты, конечно, можешь позорить память моей матери, так как ты дурно обращался с ней при ее жизни, но она была твоей законной женой, и это уже невозможно изменить. А я – твой законный сын, единственный законный сын, что бы ты там ни думал. Если тебе наплевать на меня, или на память моей матери, или даже на собственную честь, то подумай о родовой чести. Что скажут о нас люди? Ты позволишь опозорить наш род? – Он знал, что попал в самую точку. – Повторяю, я не потерплю здесь бастарда.

Пол понял, что потерпел поражение:

– Хотя я не был повенчан с его матерью, он мой сын, как и ты. Он – твой родственник, неужели это ничего не значит для тебя?

Победив, Эмиас проявил немного милости к побежденному:

– Я не хочу ему зла. При том, что все останется по-прежнему, я даже желаю ему добра. Главное, чтобы не пострадала моя честь и честь моих сыновей.

Пол повернулся, испытывая боль в сердце:

– Я отошлю его. Похоже, я разрушаю любовь, когда бы не столкнулся с ней, как плесень. С самого начала и до конца мне не суждено обладать тем, что я люблю.

Эмиас холодно посмотрел на Пола:

– Скорее, твоя вина в том, что ты не хочешь любить тех, кто окружает тебя, – упрекнул он.

Пол удивленно взглянул на него – но было слишком поздно спрашивать о том, неужели Эмиасу недоставало его любви. Пол мог дать ему имя и состояние, но не любовь.

– Я отошлю его, – повторил он, выходя из комнаты.

Погода по-прежнему была плохой, но Майка решил не задерживаться и отправиться ко двору на следующий день. Адриан уехал с ним, и, если он и подозревал что-либо о не предоставившейся ему возможности, он спрятал это в своей душе, как он прятал все чувства за своим гордым, красивым и бесстрастным лицом.

Глава 13

Великий пост в этом году начался поздно, в марте, а север был еще во власти морозов. На первое воскресенье поста морлэндцы выбрались в город на мессу, медленно продвигаясь по дороге между двумя высокими валами, образованными снегом, сброшенным на обочины мужчинами, расчищающими дорогу. Последний снег прошел неделю назад, но было так холодно, что он даже не начал подтаивать, как и остальной снег, выпавший с Нового года.

После мессы люди, несмотря на мороз, задержались в церковном дворе, чтобы поболтать, – никогда еще за время зимней изоляции эта воскресная встреча не была столь радостной. Баттсы и Морлэнды собрались на подветренной стороне крыльца. Здесь были и Кэтрин с Джейн, атаковавшие Елизавету, требуя последних новостей. На Пасху должны состояться их свадьбы, обучение дало свои плоды, их манеры уже явно улучшились. Под неусыпным и строгим оком Люси их дикие привычки девушек постепенно выветрились, как и прочие изъяны, и, хотя они по-прежнему хихикали и щебетали, как сороки, они уже не могли опозорить семью. Их женихи – Джон и Бартоломью – были практичными, трудолюбивыми юношами, унаследовавшими семейные черты Баттсов, и сестры не могли дождаться венчания.

Говорили в основном о погоде и связанных с ней бедствиях. Пока нечего было и думать о пахоте, так что в этом году можно было посадить только скороспелые сорта, а это значило, что и следующей зимой будет нехватка еды. Из-за продолжительных холодов пало слишком много скота и овец, и это тоже предвещало голод. Умерли сотни крестьян, а это значило, что рабочих рук может не хватить, что тоже предвещало голод. Все складывалось не в лучшую сторону. Простолюдины и аристократы вместе обсуждали положение, объединенные общей судьбой; и те и другие выглядели одинаково бледно и истощенно под ярким зимним солнцем.

У Пола же имелись свои проблемы: в углу двора его обступили ткачи и ткачихи, у которых накопились к нему вопросы.

– Мы бы подождали манориального суда, мастер, – заявил их старший, высокий ткач по имени Уилл, – но кто теперь знает, когда он состоится, а дела слишком плохи.

– Да, дела плохи, – согласился Пол. Фабрика была закрыта уже два месяца, ткани не производились, а те, что были сотканы раньше, лежали на складе из-за непогоды.

– Верно, мастер, – поддакнул Уилл, кивая седеющей головой, слишком крупной для тонкой и слабой шеи. Уилл вообще-то был крупным, мощным мужчиной, даже скорее толстым, но голод подкосил его, и теперь его кожа складками болталась на теле. Несмотря на голодное выражение глаз, он все еще пытался шутить: – Они плохи для вас, мастер, но еще хуже для нас, так как мы не работали, а стало" быть, нам и не платили, и что было делать, когда цена на хлеб так растет? Мы не умерли с голоду только потому, что у нас было кое-что, что мы вырастили на огородах, и то, что осталось от зарезанной в феврале свиньи, да упокоит ее душу Господь, ибо почему бы и свинье не быть христианкой? И еще немного яиц...

– Как это тебе удалось сохранить свинью до февраля, Уилл? – заинтересовался один из его друзей.

– Мы держали ее дома, вместе с нами, где тепло, – ухмыльнулся Уилл, – и кормили ее с нашего стола, пока она не была готова к тому, чтобы кормить нас. Да и спали вместе с ней, знаешь, как тепло, когда у тебя с одного бока свинья, с другого – жена? Но тем не менее, мы съели все, что могли, и нам нужны деньги, чтобы купить хлеб, пока не созреет новый урожай.

– Я сделаю для вас все, что смогу, – пообещал Пол, – хотя видит Бог, что каждому из вас достанется не так много, так как приходится еще и кормить людей у ворот.

– Да, мы знаем, мастер, мы знаем, какой вы добрый и Добродетельный хозяин, и ваша дочь тоже, да благословит ее Господь, – сказал Уилл, – она всегда помогала беднякам, и даже ангелу небесному мы не радовались бы так, как ей. Но дело обстоит так, мастер, если бы мы работали дома, а не на фабрике, то могли бы сделать за день больше. Ведь нам приходится тащиться по морозу до мельницы Брэйзена. И это несправедливо, в такую дурную погоду заставлять человека идти на работу, вместо того чтобы он поднялся на чердак к своему станку.

– Да, и еще, – добавила какая-то женщина, – несправедливо отвлекать мужчину от дома, когда работу можно сделать и тут. Я не могу рубить хворост и выкапывать картофель из буртов, а когда возвращается с мельницы мой муж, он слишком устал и замерз, чтобы делать это. А если бы он работал на чердаке, то он помог бы мне с пахотой и севом и со скотиной.

– Но что же вы хотите от меня? – беспомощно спросил Пол.

– Закройте фабрику, мастер, – посоветовал Уилл, – вот и все.

– Мы хотим работать, как раньше, – добавил кто-то, – неправильно, чтобы мужчина уходил на работу из своего дома.

– И женщина тоже, – раздался еще чей-то голос, – мои сорванцы дичают без присмотра.

– Но ведь фабрика выгодна и мне, и вам. Если бы вы работали дома, то мне пришлось бы нанимать людей, которые бы разносили вам шерсть и собирали сукно, а к ним – лошадей и мулов. Это дорого стоит, и я бы платил вам меньше. Разве не так?

– Да, это верно, но нам лучше сидеть дома, мы не могли ходить на работу этой зимой. Дома мы могли бы работать.

– Ну что же, я подумаю над этим, – пообещал Пол. – Но если я и закрою фабрику, все равно потребуется время, чтобы все устроить по-прежнему, так что пока вам придется ходить на работу, как раньше. Все ли согласны с этим?

– Да, мастер, мы все согласны, кроме этой злой шлюхи Мэгги Финн, что живет одна в Хайбери, она не подписалась. Мы все согласны, и меня выбрали говорить за всех. Мы верим вам, мастер, мы знаем, что вы не желаете нам зла. Но мы не хотим ходить на мельницу, вот и все.

Вся семья собралась на обед у Баттсов, и Джон Баттс с интересом выслушал рассказ Пола о встрече с ткачами, а потом заметил:

– Не могу сказать, что сильно удивлен – я знаю, что в пригороде люди не любят уходить на работу из дома. В городе, конечно, дело обстоит иначе, теперь большинство людей не работают по-старому.

– И меня не удивляет, – вступил в разговор Эмиас, – представьте себе, каждый день нужно тащиться до мельницы Брэйзена, в то время как дома дел невпроворот. А зимой еще и опасно. Поражаюсь, как вообще могли додуматься ввести такую систему.

– Она очень эффективна, – мягко возразил Пол, – отлично показала себя у Джека из Ньюбери – он умер почти столь же богатым, как кардинал Вулси, и те, кто на него работали, были очень довольны.

– Так говорят, – улыбнулся Джон Баттс.

– Да и наши были вполне довольны новым соглашением, – напомнил ему Пол, – они передумали только из-за плохой погоды. К лету они забудут об этом.

– То есть ты не собираешься закрывать фабрику? – неодобрительно заметил Эмиас.

– Я обещал им, что подумаю, и я подумал – в их же собственных интересах продолжать дело по новой системе. Возвратиться к старой будет стоить столько, что в первое время я вообще не смогу платить им. И кроме того, в хорошую погоду они будут довольны.

– Да, а в следующую зиму снова недовольны, – не унимался Эмиас, – тебе ведь нет дела до их трудностей, не так ли? Тебе не жалко, что им приходится покидать дом, проходить несколько миль в любую погоду, оставляя необработанной землю и неухоженным скот, что они почти не видят своих детей, потому что нужно ткать для тебя ткань...

– Прекрати, Эмиас, – резко прервал его Пол, – ты говоришь чепуху, и ты дерзишь. Извинись.

Эмиас неохотно пробормотал что-то, а Джон Баттс резонно заметил:

– Ведь недовольны только ткачи – все остальные, чесальщики, красильщики, мойщики, стригали, ширильщики и прочие, всегда работали вдали от дома и никогда не жаловались. Я бы не стал так волноваться из-за ткачей, Эмиас. Они скоро успокоятся, как правильно сказал Пол, стоит установиться погоде.

– Когда это еще будет, – вздохнул Пол, – похоже, что зима продлится до второго пришествия.

Но как ни странно, именно после этих слов, буквально на следующий день, началась оттепель. Стоило Полу утром высунуть нос за полог постели, как он почувствовал перемену погоды. Солнце сияло слабее, чем вчера, но стало горячей. Спешно позавтракав, он направился с работником на фабрику посмотреть, как изменилось настроение ткачей.

Фабрика стояла чуть пониже мельницы Брэйзена на берегу притока реки Уз, который местные жители называли Экберном. Добраться туда верхом в оттепель оказалось не так-то просто: копыта лошади скользили по тающему снегу, а пару раз бедное животное проваливалось в снег по брюхо, и приходилось оттуда с трудом выкарабкиваться, так что Пол понял, что обратная дорога будет еще труднее. Он сокрушался про себя: неужели фабрика не откроется еще несколько дней?

Но когда Пол прибыл на место, работа уже кипела. Фабрика представляла собой большое прямоугольное каменное здание, с соломенной крышей и трубами на каждом углу, знаменитое в основном своими стеклянными окнами – невидаль в этом краю, за исключением Морлэнда. Они были вставлены еще при прабабушке Элеоноре, считавшей, что при плохой погоде они будут давать больше света. Внутри это было одно длинное помещение, обогреваемое очагами в каждом конце здания. Циновки покрывали пол, и на нем в два ряда стояли ткацкие станки, а также веретена. Пол был прав в том, что в целом рабочие фабрики были довольны своей жизнью – работа давала им среди местных солидный статус, что имело значение даже в глазах тех, кто считал все новые веяния измышлением дьявола. Кроме того, работа на фабрике предоставляла им возможность ежедневного общения вместо встреч только раз в неделю, после субботней мессы.

Пол провел тут несколько часов, наблюдая за ходом работ, поощряя работников и избегая вопросов. Потом он решил посетить красильню и мельницу, навестить мельника, состарившегося на своей работе и любившего мельницу, как ребенка, а Экберн – как жену. Пол нашел его в дурном настроении.

– Плохое дело, мастер, вот что, – объявил мельник, покачивая головой, – погода эта наслана Всевышним, чтобы проверить нашу веру, так думаю, и главная проверка нам еще предстоит. Сначала снег, потом морозы, а теперь вот оттепель – к концу недели будет нам жарко, попомните мои слова.

– Что такое? – спросил его Пол, думая, не имеется ли в виду недовольство ткачей. Мельник удивленно поднял брови – он не думал, что Пол не сообразит:

– Так ведь, мастер, будут проблемы с водой – да посмотрите, посмотрите! – Он проворно взобрался по лестнице, и Пол поспешил за ним наверх, где располагалась башенка с круглой галереей, для ремонта крыльев.

Хоть мельница была и водяная, у нее имелись еще и крылья, при помощи которых вращался жернов, мелющий зерно местным крестьянам. Мельник и Пол перегнулись через парапет и начали смотреть на клокочущую под ними воду. Большое деревянное мельничное колесо, потемневшее от воды и позеленевшее от водорослей, вращалось как бешеное, вздымая белую пену, такую белую, что на нее, по контрасту с колесом, было больно смотреть.

– Видите, мастер, как она злится?

– Неужели? – озадаченно спросил Пол.

– Экберн, – пояснил мельник, – он нынче слишком стремительный, а ведь оттепель началась всего несколько часов назад. Разве не ясно, мастер, что весь этот снег, что накапливался неделями, растает и стечет в реку, и все понесется вниз, быстрее и быстрее?

Пол подумал над его словами:

– Но это ведь хорошо? Тем мощнее будет работать мельница.

Мельник кивнул и продолжил:

– Верно, пока так и есть. Но там, – он указал на истоки реки, – есть два или три притока, ручьи, да еще дамба Уэйка, которая связана с водохранилищем для мельницы Уэйка. Неестественно, – сказал он, с отвращением смотря на мельничное колесо, – вмешиваться в течение реки, особенно такой милой и чистой, какой могла бы быть христианская душа. Эту реку я знаю с детства, я с ней – в ней – играл, мастер, много раз я спотыкался, но она всегда выносила меня целого и невредимого на отмель. Ну...

– Да, конечно, – прервал его воспоминания Пол, – но что страшного в оттепели?

– Ну, мастер, это же ясно – когда напор воды на дамбу станет слишком силен, она, скорее всего, рухнет, и если мельничное колесо не сможет вращаться с такой бешеной скоростью, оно разлетится.

– И ничего нельзя сделать?

– Я сделаю все, что смогу, конечно, я слежу за рекой, как ястреб, и открою все шлюзы, на всю высоту, чтобы вода проходила как можно скорее, но если рухнет дамба... – он покачал головой, – плохо дело, мастер, не буду вас обманывать.

Вот новая проблема. Этой ночью Полу снилась мчащаяся вода, а на следующее утро он поскакал по грязи и слякоти на мельницу, проверить уровень воды. Разница была видна невооруженным взглядом – если вчера Экберн был полноводной рекой, чье дело – вращать мельничное колесо, то сегодня он казался рассвирепевшим зверем. На поверхности потока виднелись островки пены и медленно вращавшийся мусор. Мельничное колесо крутилось еще быстрее, и даже Пол, поднимаясь по ступеням лестницы к верхней площадке, мог слышать, как оно стонет. Мельник был явно встревожен:

– Если она останется такой же, то еще ничего, – заметил он. – Но заслонки открыты практически полностью, и я ни за что не отвечаю, если дамба рухнет. Река несет такие вещи, каких я не видал раньше – сегодня, например, проплыла собака, чудом не застряв в шлюзе. Посмотрите на эти сучья и ветки – я целый день тружусь тут с шестом, проталкивая их внутрь.

Пол посмотрел вниз и вздрогнул: сегодня вид черного, бешено вращающегося колеса был страшен, а бушующая вокруг него вода казалась желтоватой и маслянистой, клочья пены напоминали обнаженные клыки. Пол решил не возвращаться домой – если колесо разрушится, то его замена будет стоить больших денег. Только бы дамба выдержала – и почему она должна рухнуть?