Династия Морлэндов (№6) - Длинная тень

.. Он всегда считал Англию цивилизованной страной, но, не отъехав и двадцати миль от дома, поменял свое мнение. Гостиницы, в которых они останавливались, были теплыми, а еда обильной и дешевой, но его ужасали грязь и запах, блохи, клопы и паутина, толстые хозяйки, вонючая плесень на полу и колючие одеяла. И, конечно, никаких простыней. После первой ночи он научился спать не раздеваясь, так как грубые волокна матраса и одеяла царапали его нежную кожу. В ту первую ночь он проснулся от того, что вдоль изголовья кровати бегала крыса, и он так напугался, что не смог уснуть снова.

Он считал себя приличным наездником, но ежедневная езда верхом в течение восемнадцати часов, день за днем, убедила его в обратном. Хьюго утешало лишь то, что его слуги были приспособлены к верховой езде меньше его и ненавидели гостиницы так же, как и он. Если бы не страх попасть в темницу, он вряд ли добрался бы до Скиптона. Потом, в Ливерпуле, они нашли корабль, отправляющийся в Ирландию, и оплатили проезд, узнав от шкипера, что им предстоит легкое путешествие, которое займет всего одну ночь. Но путешествие было кошмарным, оно отняло у них три дня, и Хьюго часами лежал, содрогаясь от лихорадки и приступов рвоты, завернутый в два сырых вонючих одеяла, вымаливая быструю смерть, которая избавила бы его от других мучений. На второй день он был уже уверен, что умирает, и, когда его разбудила пробегающая по лицу крыса, был настолько подавлен и несчастен, что не обратил на нее внимание.

В Дублине у них закончились деньги. Чтобы оплатить проезд во Францию, они вынуждены были продать лошадей. И все же денег не хватило; пришлось занять энную сумму под непомерные проценты у симпатичного джентльмена-католика, который согласился дать им в долг, полагаясь на имя Хьюго и будучи с ним в дальнем родстве. Путешествие во Францию длилось две недели, потому что стояла безветренная погода и корабль вынужден был дрейфовать, ожидая хотя бы легкого бриза. Хьюго уже подумывал о том, чтобы выброситься за борт, надеясь хоть так покончить с мытарствами. Осуществить это он не смог только потому, что ноги ослабели настолько, что он не в состоянии был подняться на верхнюю палубу без посторонней помощи, а найти помощника для такого дела не представлялось возможным.

Однако когда, наконец, все закончилось, Хьюго даже обрадовался, что находится в ссылке. В свое время он не совершил «гранд-тур», который считался желательным для всех выпускников Оксфорда. И, кроме трех месяцев, когда-то проведенных в Париже, это был его первый опыт дальнего путешествия. Благодаря отцу Сент-Мору французский Хьюго был превосходен, а акцент – вполне понятен местным жителям. А там, где по-французски не понимали, он прекрасно справлялся с помощью смеси латыни, итальянского и жестов. Пребывание в ссылке давало ему определенные преимущества, а принадлежность к жертвам папистского заговора делала Хьюго своего рода героем, и поэтому его везде хорошо принимали. Он находил, что пища довольна скудна, но вина отличные, а девушки страшненькие, но гостеприимные. Покрой одежды казался экстравагантным, но, попривыкнув, Хьюго нашел ее очень удобной. Наконец он добрался до Эдмунда, и тот приветствовал его раскрытыми объятиями и показался ему очень приятным малым. Некоторое время Хьюго прожил в семинарии, в комнатах для гостей, хотя и не отличавшихся роскошью, но, по сравнению с гостиницами Англии, очень чистых, уютных и комфортабельных. Позже он обзавелся собственным жильем в городе, где его передвижения регламентировались не так строго.

Страх за свою жизнь, за безопасность матери поначалу мешали Хьюго наслаждаться радостями жизни, и он мог думать только о том, испытает ли еще раз счастье от того, что она назовет его своим сыном и улыбнется ему. Но узнав, что ее оправдали и она вернулась в Морлэнд, а следовательно, очень скоро вернется домой и он, расстроился – в сущности, здесь ему очень нравилось. Новости из Англии он получал так же быстро, как и находясь в Морлэнде: король распустил парламент и отослал герцога Йоркского в Брюссель, чтобы не подвергать ненужному риску; новый парламент снова проголосовал за снятие с герцога обвинения. Герцога спасли от суда, во-первых, искренняя убежденность в верности королю, а во-вторых, неверие короля в его измену. Личного врача королевы обвинили в намерении отравить короля, что якобы являлось частью папистского заговора. Такая попытка была сделана явно для того, чтобы заставить короля развестись и жениться на протестантской принцессе. Но врача оправдали, и это тоже было знаком того, что власть Оутса тает. Подпевалы из Южной Шотландии восстали, надеясь извлечь выгоду из тяжелой обстановки в Англии.

Эдмунд был удивлен и озабочен тем, что командующим армией, которой предстояло подавить беспорядки, был назначен протестантский герцог Монмаут, любимец вигов и предполагаемый наследник трона; а Хьюго был удивлен и озабочен, обнаружив на своем темечке только намечающуюся проплешину.

– Это то же самое, что давать несмышленому ребенку горящий факел, – озабоченно говорил Эдмунд. – Если он справится, это, безусловно, повысит его популярность в народе. О чем думал король, когда доверял ему армию?

– Если дело так пойдет и дальше, – простонал Хьюго, – мне придется стать монахом.

В июле пришли известия о том, что герцог Монмаут подавил шотландское восстание, завоевал любовь всей Шотландии и вернулся назад, подобно герою-завоевателю; и с той же почтой Хьюго получил долгожданный вызов домой. Он огорчился из-за того, что придется уезжать. Но мать горела таким желанием его видеть, что собиралась приехать в Виндзор, где двор проводил несколько недель, чтобы ждать его там. Это заставило Хьюго поторопиться с отъездом. Желание матери увидеть его грело душу – это было заветной мечтой с самого детства. Возвращение в Англию кардинально отличалось от путешествия, совершенного девять месяцев назад. Теперь не надо было скрываться и прятаться; он добирался с большим комфортом, нагруженный дорогими подарками, письмами и с приличными деньгами, переданными ему доверенным отца в Кале. Погода была на удивление прекрасной, а морской вояж спокойным. Приехав в Дувр, он остановился в самой шикарной гостинице, на три дня и три ночи, ожидая, пока будут готовы новые костюмы и Джон Вуд сумеет найти достойных лошадей.

Только после этого он выехал в Виндзор.

Было ясно, что Монмаут уже там, потому что в городе было полно солдат, бахвалящихся своим мужеством и героизмом и провозглашающих тосты за здоровье их благородного и смелого главнокомандующего. Это очень нервировало Хьюго, и он постоянно, пока не добрался до Виндзорского замка, держал наготове документ, разрешающий ему свободный проезд. Он не успокоился до тех пор, пока не проследовал в королевские апартаменты и не попал в распростертые объятия матери.

Аннунсиата проснулась и не сразу поняла, где находится. Из-за жары полог кровати был отдернут, и через щель в гардинах она могла разглядеть каменную стену с замысловатым рисунком, после чего ясно осознала, где она. Этот неприятный момент пробуждения повторялся раз от разу, как продолжение кошмаров Тауэра, но яркость переживания постепенно угасала. Конечно, она была в полной безопасности, в своей знакомой квартире, в круглой башне, которую занимала всегда, приезжая в Виндзор. Виндзорский замок сильно пострадал во время гражданской войны, затем претерпел новые разрушения во времена протектората. Сделав замок своей официальной резиденцией, принц Руперт начал интенсивные работы по его восстановлению, предложив ряд улучшений. Король тоже очень любил Виндзор и был счастлив выделить необходимую для реконструкции сумму. Поэтому сейчас круглая башня была комфортабельна и красива.

На улице светило солнышко, пора было идти в часовню, но Аннунсиата не вставала с кровати, уставившись на противоположную стену и наслаждаясь ощущением благополучия. И король, и принц Руперт были здесь: сегодня, чуть позже, она собиралась прокатиться с ними верхом по новой зеленой аллее, созданной специально для верховых прогулок, – принц только недавно закончил ее. Вечером ожидался бал – при таком скоплении в городе солдат было бы непростительным не устраивать балы каждый вечер, к тому же у нее было новое платье. Приехал Хьюго; за то время, что они не виделись, сын сильно переменился к лучшему. Казалось, что долгое пребывание за границей прибавило ему жизненного опыта, и теперь беседы с ним порой доставляли ей истинное наслаждение. Арабелла тоже вела себя вполне прилично, хотя, по правде говоря, в Виндзоре проводила большую часть времени в верховых прогулках, поэтому повода для проявления ее неровней го характера не было.

На следующей неделе должен был приехать Ральф, чтобы побывать на скачках в Детчете. Он хотел выставить для участия своего любимого Варвара и двух молодых жеребцов, на которых возлагал большие надежды. Аннунсиата неожиданно для себя поняла, что очень ждет встречи с ним. С зимы их отношения улучшились, пребывание дома убедило ее в том, что муж занимает важное место в ее жизни, а его душевные травмы со временем начали затягиваться. Ральф по-прежнему не вникал в дела поместья, предоставляя это Мартину, и иногда бывал очень подавлен, но с наступлением весны начал оттаивать и с удовольствием делился с ней планами относительно своих лошадей. Более того – они вместе на три дня ездили в Уэйкфилд на лошадиную ярмарку.

Аннунсиата думала, что, если бы здесь был Джордж, больше и желать нечего, но тут же гнала от себя эти мысли. Сегодня она не хотела печалиться и, чтобы отвлечься от горьких дум, поднялась с постели, не дожидаясь прихода горничных, но тут дверь бесцеремонна открыли и в комнату вошла Хлорис.

– В чем дело? Что случилось? – забеспокоилась Аннунсиата. По выражению лица своей горничной она поняла: что-то произошло.

– Моя госпожа, король болен. Сердце Аннунсиаты сжалось.

– Что? Как? Серьезно?

Хлорис стояла около ее кровати, нервно стискивая руки.

– Все случилось неожиданно, госпожа. Вы же знаете, что он всегда очень рано встает. Слуга помог ему подняться, но тут король упал, потеряв сознание. С ним врачи и принц Руперт. Они стараются пока держать все в секрете, но, безусловно, в скором времени это выплывет наружу, – рассказывая, Хлорис помогала Аннунсиате подняться и разбирала одежду, приготовленную с вечера. – Вы, конечно, теперь вряд ли поедете кататься. Я пойду предупрежу Берч.

– Нет, нет, подожди! Сначала скажи мне, – быстро проговорила Аннунсиата, – что думают доктора? Что ты смогла узнать?

Хлорис молчала, словно предпочитая не произносить страшное известие, а затем осторожно ответила:

– Госпожа, я не слышала официального заключения, но, судя по всему, они думают, что все очень серьезно, поскольку послали извещение в совет, и видели, как лорд Шейфтсбери в сильном возбуждении прошел в апартаменты его светлости Монмаута.

У Аннунсиаты от изумления широко раскрылись глаза.

– Они опасаются за его жизнь? – прошептала она. Хлорис ничего не ответила, но обе женщины, как в зеркале, прочитали одни и те же мысли в глазах друг друга.

– Пришли ко мне Берч, – сказала наконец Аннунсиата. – И пошли за Арабеллой и Хьюго. Я хочу увидеть их, как только буду одета. И, пожалуйста, прогуляй собак.

К тому времени, когда Аннунсиата была готова, подоспели следующие известия: у короля случился апоплексический удар и он все еще был в коме. Доктора не давали никакой гарантии, но и не делали официального заявления. Хьюго сообщил эти новости, как только вошел к матери. Несмотря на ранний час и суматоху, в которую он тоже был втянут, его костюм был в полном порядке, вплоть до парика и мушки на лице. Пребывание за границей приучило Хьюго тщательно заботиться о своем внешнем виде и в любой ситуации выглядеть, как подобает кавалеру при дворе.

– Весь замок лихорадит, – сказал он, поклонившись матери и получив утренний поцелуй. – Это невозможно долго скрывать от всего города. Как только тайное станет явным, начнутся неприятности.

– При том, что в замке много вигов, а в городе полно солдат, – озабоченно произнесла Аннунсиата. – Кто знает, что тогда будет? Правда ли, что Шейфтсбери посетил Монмаута?

Хьюго кивнул.

– Вряд ли может быть хуже. Монмаут на белом коне, и официально – все еще главнокомандующий. А герцога Йоркского нет в стране. Мадам, вы действительно думаете, что виги...

– Мы должны молиться за выздоровление короля, – твердо сказала Аннунсиата. – Это наша единственная надежда. Мы сейчас же идем в часовню. Где Арабелла?

Хьюго смутился и посмотрел на Берч. Та покраснела.

– Берч! – сказала Аннунсиата, пристально глядя на нее. – Где мисс Арабелла? Сейчас же отвечай!

– Госпожа, – осторожно начала Берч, – она очень рано встала. Я помогла ей одеться для верховой езды, еще до того, как вы меня вызвали. Когда я вернулась после прогулки с собаками, ее уже не было. Она ушла.

– Ушла? Что значит – ушла? Куда ушла?

– Госпожа, я понятия не имею. Ее комната была пуста, и я не смогла найти ее. Может быть, она ускакала, еще не зная, что его величество...

Аннунсиата не позволила себе выпалить яростные слова, готовые сорваться с губ, чтобы не показать свою злость и страх. Справившись наконец с голосом, она спокойно сказала:

– Возьми Тома и Гиффорда, и переверните весь замок, но найдите ее. Ищите всюду. А если ее нет в замке, поищите в парке и вокруг. Спросите в конюшне, но осторожно, брала ли она лошадь. Найдите ее и приведите сюда. Поторопись.

Берч присела в реверансе и вышла, а Хьюго спросил:

– Мама, может быть, мне тоже поискать ее? Мои расспросы в конюшне не вызовут ничьих подозрений. Если она все-таки уехала, я возьму лошадь и поеду за ней.

– Да! – благодарно сказала Аннунсиата. – Да! Да! Спасибо тебе, мой сын.

И Хьюго, окрыленный словами матери, вышел.

Время шло. Аннунсиата ждала новостей в своей комнате, измеряя ее шагами, нервничая и каждые несколько минут отсылая Хлорис, чтобы та могла узнать, о чем говорят в коридорах. Принц Руперт прислал к ней одного из самых доверенных слуг с печальным известием о том, что король очень болен. Она умоляла слугу прийти снова, если станет известно что-то новое. Спустя час он пришел опять и сообщил, что были испробованы разные средства, но ни одно из них не помогло.

– Принц остается у постели его величества, госпожа. И просит простить его за то, что он не может прийти сам.

– Конечно, конечно. Он должен оставаться там, но скажите мне, – она понизила голос, – что происходит? Что постановил совет?

Слуга инстинктивно подошел ближе и прошептал:

– Госпожа, ситуация очень опасная. Говорят, что лидеры вигов собираются удерживать герцога Йоркского вне страны силами армии, а на трон возвести герцога Монмаута, уповая на популярность его светлости и на ненависть к папизму, чтобы получить поддержку народа. А если это случится...

Он мог не продолжать. Гражданская война, жестокая и кровавая, будет неизбежна. Монмаут – игрушка в руках Шейфтсбери и долго на троне не задержится, – уступит место кому-нибудь другому. Те же, кто остался верен Джеймсу, возьмут в руки оружие, защищая его, а тот, в свою очередь, поднимет французскую армию, чтобы спасти престол. Ему придется воевать с собственным народом. Перспектива была настолько ужасной, что даже думать о ней не хотелось.

Вернулась Берч и сказала, что Арабеллу в замке найти не удалось, но Хьюго взял лошадь и ускакал в сторону леса, видимо, что-то узнав на конюшне.

– Мадам, не послать ли на конюшню Тома? – спросила Берч.

Том узнал, что один из конюхов видел рыжеволосую девушку, выезжавшую с гвардейским офицером, и что то же самое он сказал виконту Баллинкри.

К обеду, когда Берч пыталась убедить Аннунсиату съесть хоть что-нибудь, вошла Хлорис и сообщила, что король пришел в сознание и приказал главным членам своего совета – Галифаксу, Эссексу и Сандерленду – немедленно вызвать из Брюсселя герцога Йоркского. Аннунсиата оцепенела от этого известия – значит, король тоже понимает, что смерть очень близка.

Новость, которую, вернувшись, сообщил Хьюго, добила Аннунсиату. Он легко шел по следам Арабеллы вплоть до Итон Уика, но потом она со своим кавалером ускакала в поля, и он не представлял, где их искать.

– Тебе не кажется, что ее похитили? – спросила Аннунсиата, неожиданно подумав об этом.

– О, нет! – без колебания ответил Хьюго, но затем задумался.

– Ты знаешь, с кем она уехала? Так? – Аннунсиата пристально посмотрела на него. Хьюго осторожно кивнул. – Кто это? Отвечай! Не этот же щенок Моррис, который постоянно увивался вокруг нее?

– Нет, мама, не Моррис, – сказал Хьюго, избегая ее взгляда. – Это лорд Беркли.

Арабелла независимо стояла перед ней, и, несмотря на злость и беспокойство, Аннунсиата с гордостью и непонятной болью заметила, что дочь за последнее время стала по-своему очень красивой. Она была высокой, гораздо выше Аннунсиаты – свой рост Арабелла унаследовала от деда. И держала себя превосходно. От чистого воздуха ее лицо раскраснелось и посвежело, и румянец смягчил резкость черт, глаза сверкали, как у дикой кошки, а рыжие волосы, напоминающие конскую гриву, были перевязаны лентой высоко на затылке и падали вниз, закрывая спину. Дочь стояла перед ней с видом победительницы, чем всегда напоминала Аннунсиате собственную мать.

Но Беркли был вовсе не похож на победителя: суетливый, нервозный, озабоченный, с очень виноватым лицом. Аннунсиата, проигнорировав его, обращалась только к Арабелле:

– Где ты была? Чем ты можешь объяснить свое безобразное поведение?

– Мадам... – начал Беркли, но она даже не задержала на нем взгляд.

– Помолчите, сэр. С вами я поговорю позже. Арабелла, отвечай.

– Я была в Дорни. Мы там обедали с лордом Каслмэйном. Они с Джеймсом большие друзья.

Аннунсиата онемела, осознав, наконец, двусмысленность и абсурдность ситуации. Если выплывет, что Арабелла, незамужняя девушка, приняла приглашение лорда Беркли пообедать с ним и его другом, скандал неизбежен. Тот факт, что Каслмэйн является мужем одной из самых известных любовниц короля, ни в коей мере не поможет. Роджер Палмер был экстравагантным мужчиной, можно сказать, затворником и казался почти безразличным к репутации жены, вплоть до того, что по-прежнему дружил с Беркли, который еще не так давно был одним из любовников Барбары.

– Как ты могла так поступить? – кричала в ярости Аннунсиата. – Неужели ты не понимаешь, что натворила?

– Я не ожидала, что это раскроется, – передернула плечами Арабелла. – Мы не собирались туда ехать, но когда поняли, что заехали дальше, чем намеревались, Джеймс предложил заглянуть в Дорни, а граф уговорил нас остаться на обед, что мы и сделали. В любом случае я вернулась бы вовремя, чтобы никто не заметил.

– Миледи, мы ведь ничего не знали о болезни короля, – вставил Беркли. – Я бы и помышлять не мог...

– Я очень рада слышать, что у вас есть хоть какие-то принципы, – пресекла его Аннунсиата. – Хотя, кажется, у вас их не больше, чем у моей дочери. Будем надеяться, что с возрастом она все поймет, но для вас нет никаких оправданий. Вы пожалеете о своем поступке, поверьте мне. А что касается тебя, Арабелла...

Но Беркли собрал все свое мужество и прервал ее:

– Мадам, смею вас уверить, что у меня нет никаких дурных намерений относительно Арабеллы. Я только хотел…

– Вы считаете, что нет ничего дурного в том, чтобы таким образом рисковать репутацией молодой девушки?

– В этом нет вины Джеймса, мама, – вмешалась Арабелла. – Это я предложила ему покататься сегодня.

– Ты? – недоверчиво спросила Аннунсиата.

– Так бывало и раньше, – независимо ответила девушка. – В Лондоне я часто уезжала...

– Замолчи!

– Джеймс никогда не приветствовал подобные встречи, – шла напролом Арабелла.

Беркли охотно добавил:

– Мадам, это правда! Я соглашался лишь из-за моей проклятой бесхарактерности, но всегда хотел, чтобы все было правильно, как полагается. Я мечтал жениться на Арабелле, но она сказала, что вы никогда не позволите, и взяла с меня обещание не разговаривать с вами на эту тему. Но раз сейчас все открылось, я умоляю вас разрешить мне просить ее руки.

– Как вы смеете даже думать об этом! – гневно произнесла Аннунсиата. – Неужели вы хоть на мгновение могли допустить, что я разрешу моей единственной дочери выйти замуж за такого негодяя, как вы? За человека без всяких моральных принципов, погрязшего в грехе, забывшего о своих обязанностях и правилах приличия и позволившего девушке совершать столь неосмотрительные поступки? Вы потеряли мое доверие, чтобы не сказать большего. Я скорее соглашусь увидеть ее повешенной в Тайберне, чем замужем за вами.

– Мама, – предупреждающе произнесла Арабелла, но Аннунсиата продолжала:

– Замолчи! Лорд Беркли, сейчас же оставьте мой дом. Я прошу вас никогда больше не приходить сюда. Идите!

Когда они остались одни, Арабелла злобно посмотрела на мать.

– Вы не должны были говорить с ним подобным образом! – закричала она.

– Как ты смеешь делать мне замечания?! – воскликнула Аннунсиата. – Ты должна была вымаливать прощение, но, кажется, тебе абсолютно не стыдно.

– Мама, если вы позволите мне выйти за него замуж, скандала не будет. Разрешите мне выйти за него замуж! Мы скажем, что тайно поженились в прошлом году в Лондоне. Это будет выглядеть лучше, чем то, что мы обедали с лордом Каслмэйном...

– Я сама замну скандал. Предоставьте это мне. А тебя я больше никогда не выпущу из вида! За тобой будут следить каждую минуту, поскольку теперь тебе доверять нельзя. Ты больше никогда не увидишь Беркли, понятно?! Если ты попытаешься связаться с ним, я сошлю тебя в монастырь за границу. Как я могла вырастить такую бессовестную дочь? В голове не укладывается!

При этих словах Арабелла окончательно вышла из себя, покраснела и громко закричала:

– Может быть, она научилась у матери?! Я – бессовестная? А вы когда-нибудь думали о собственном поведении? Конечно же, нет! Вы назвали Джеймса негодяем, но ведь вы по другой причине не одобряете наш брак, и причина вашей злости не в этом.

– Замолчи, Арабелла!

– Вы не разрешили мне выйти за него замуж из ревности! Вы хотите иметь его при себе! Он был вашим любовником, а теперь вы больше ему не нужны. Вот вы и ревнуете!

Голос Арабеллы внезапно оборвался, потому что Аннунсиата влепила ей настолько увесистую пощечину, что чуть не сшибла с ног. Молчание, последовавшее за взрывом эмоций, было ужасным. Арабелла приложила руку к горящей щеке. Две женщины, мать и дочь, стояли, глядя друг на друга в гнетущем безмолвии.

– Иди в свою комнату, Арабелла, – очень тихо сказала наконец Аннунсиата.

Арабелла вышла, воздержавшись от комментариев. Наблюдая за ней, Аннунсиата чувствовала себя опустошенной и больной. Чудовищно, но в словах Арабеллы было зерно истины. Такое открытие потрясло ее. Эта высокая восемнадцатилетняя девушка была ее дочерью, а Аннунсиата в глубине души и сама была ничуть не старше, словно ни на йоту не повзрослела с того момента, как была представлена ко двору наследница Йоркшира – молодая, красивая, полная желаний, способная сделать правильный выбор из своих поклонников. Она подошла к столу, взяла маленькое зеркало и долго рассматривала свое отражение. Вошла Хлорис и приблизилась к ней, глядя на хозяйку с молчаливой симпатией.

– Мне уже тридцать четыре, Хлорис! Я никогда по-настоящему не задумывалась над этим, – произнесла Аннунсиата.

– Вы красивее, чем когда-либо, – сказала Хлорис, – Зеркало должно было сказать вам об этом, моя госпожа.

– Возможно. Но я – женщина! Я давно уже не девочка.

Аннунсиата отложила зеркало и повернулась к своей наперснице:

– Господи! Ума не приложу, что мне с ней делать?

– Все пройдет, – успокоила ее Хлорис. – Сейчас это кажется очень важным, но через пару дней забудется. Кроме того, есть гораздо более важные проблемы, которые занимают сегодня умы всех.

– Ой! Прости меня, Господи! Я обо всем забыла. Есть какие-нибудь новости?

– Пока никаких. Мы должны просто ждать и молиться.

– Конечно, нет ничего важнее этого, – сказала Аннунсиата. – Если король умрет...

Но король не умер. Его выздоровление было столь же внезапным, как и болезнь. И ко времени прибытия в Виндзор герцога Йоркского он был в полном здравии, как телом, так и духом.

– Бедный Джеймс! – говорил как-то король Аннунсиате во время одной из их утренних прогулок, вскоре после приезда герцога. – Он был в ужасе, хотя я его понимаю: ему пришлось бы с оружием в руках прокладывать себе путь в замок, сражаясь с войсками Шейфтсбери. На худой конец, переоделся бы в слугу, – он усмехнулся. – Могли бы вы когда-нибудь представить, что он сможет так уронить себя? Даже если бы его но выдал рост и знаменитый огромный стюартовский нос, враг наверняка узнал бы герцога по трясущимся коленям.

– Мы очень перепугались, ваше величество, – жестко сказала Аннунсиата. – Я прошу вас никогда больше так не делать.

– А эти бедные виги, – продолжал король, посмеиваясь, – как они были удручены, когда я поднялся с кровати. Столпившись вокруг меня, они вынуждены были сказать: «Мы так счастливы, ваше величество», а их рожи были длиннее шотландской мили. Каково им было иметь королевство так близко от своего кармана и снова упустить его? Клянусь, стоило выполнять все назначения врачей, чтобы увидеть их физиономии.

Аннунсиата передернула плечами:

– Не надо, сэр! Вы представить себе не можете, как все это было ужасно. Ждать и думать...

Король взял ее под руку, крепко прижав локоток:

– Моя бедная графиня! Пусть вас утешает тот факт, что вигам это повредило еще больше. Сознание того, насколько они были близки к гражданской войне, должно добавить ума в головы моего народа. В следующий раз они уже не будут так охотно идти на поводу у всяких авантюристов. Тем не менее, – добавил он задумчиво, – полагаю, что стану счастливее, на какое-то время разлучившись со своим любящим сыном. Пошлю-ка я его в Голландию, пусть попляшет со своей кузиной – может быть, легкий флирт заменит ему политику. Если все датские кавалеры похожи на принца Вильгельма, то Монмаут будет облеплен дамами.

– Так же, как и здесь, – добавила Аннунсиата, – он очаровательный юноша.

Король внимательно посмотрел на нее и сказал:

– Вы вовсе не считаете его очаровательным, – он вздохнул. – Если бы его манеры и религию соединить с законностью рождения и прямотой Джеймса, получился бы идеальный наследник. Кстати, о наследниках: по-видимому, мне стоит на некоторое время расстаться и с Джеймсом.

– Вы хотите снова послать его за границу, сэр?

– Нет, не за границу. Это опасно. В случае чего он не сможет быстро вернуться. Нет, я думаю, Шотландия примет его. Там живут веселые люди, им должна понравиться его фривольность. Он может поехать и помочь Лодердейлу. А чтобы напомнить людям, что династия Стюартов все еще существует, он может взять с собой жену с дочерью. – Они дошли до конца аллеи и повернули обратно к замку. Помолчав немного, король сказал: – Может быть, это разрешит и вашу маленькую проблему, моя дорогая?

– Какую проблему, сэр?

– Ваша высокая, грешная дочь. О Господи! Графиня, не надо так удивляться. У меня есть собственные источники информации.

– Браунинг! – улыбаясь, сказала Аннунсиата. – Каждый раз, когда мне нужна моя Хлорис, я застаю ее за беседой с Браунингом. Думаю, он к ней неравнодушен.

Король зарычал от смеха.

– Браунинг, из всех мужчин...– сказал он. – Нет, нет. Вам не следует бояться за свою горничную, по крайней мере, с этой стороны. Но ваша дочь! С чего это Браунинг назвал ее вашим Монмаутом?

– Она пока еще никого не убила, сэр, – ответив Аннунсиата, задетая королевским любопытством.

Король улыбнулся.

– Хорошо сказано, моя дорогая. Но как вы отнесетесь к тому, чтобы юную мисс Макнейл тоже отослать в Шотландию? Моей племяннице придется там самой вести дом, и я спокойно могу назначить вашу дочь придворной дамой личных апартаментов. Мы убережем ее от греха, и там она будет под неусыпным наблюдением статс-дамы, Джеймса и его жены. Кроме того, я не думаю, что кому-нибудь захочется искать приключений в Эдинбурге – там слишком холодно и сыро.

– Спасибо, сэр, я вам очень благодарна. Без сомнений, это прекрасный план, – сказала Аннунсиата. – Мои кузены в Эберледи тоже смогут присмотреть за ней.

– Тогда так и сделаем. Ну, а что вы думаете по поводу скачек? Мне нравится знаменитый жеребец вашего мужа, но Фрэмптон уверил меня, что ему будет но так просто обскакать моего Кадагана. Как насчет небольшого пари?

В мае 1680 года вся семья впервые за двадцать лет собралась в Морлэнде. По иронии судьбы, поводом для сбора послужило то, что касалось всех их, – Ральф долго искал такой предлог. В свои сорок девять лет он уже ощущал на плече холодную руку смерти и хотел собрать вокруг себя всех, пока еще был в состоянии сделать это. Он всегда был любимцем семьи, а чрезвычайные обстоятельства его воспитания оставили в душе чувство сиротства и неутолимого голода по нежности и теплоте.

Его мать умерла родами, а отец так отличался от всех домочадцев, что Ральф никогда не воспринимал его как отца. Мальчика вырастили дед Эдмунд и приемная бабушка Мэри-Эстер, но их уже давно не было в живых. Потеря первой жены и троих сыновей подряд только усилила этот голод, но женитьба на Аннунсиате немного смягчила его. Как ни странно, чувство сиротства было одним из немногих чувств, роднивших Ральфа с нею. Но он не привык распространяться о своих переживаниях и прятал их в самую потаенную глубину души.

Аннунсиата всю зиму занималась будущей женитьбой Хьюго. Порой, теряя терпение, она объявляла, что отзовет свое предложение, потому что маркиз Эли был трудным человеком, очень бедным и очень гордым, что являлось не самым удачным сочетанием. Но в феврале старый маркиз умер, титул перешел к его сыну Масслдайну, и все разногласия по поводу брачного договора были разрешены в силу дружеских отношений молодого маркиза с виконтом Баллинкри. Объявили о помолвке, подписали контракт и назначили венчание на май. Именно тогда Ральф и попросил устроить свадебное торжество в Морлэнде.