Записки ветеринара (№3) - И все они – создания природы

– Что, если и другие перезаразились? Сколько их подохнет?

Еще один страшный вопрос. Справочники указывают на смертность от 80 до 100 %, но мой собственный опыт, говорил – все, сколько есть.

Я глубоко вздохнул.

– Лайонел, выздоравливают они очень редко.

Он медленно обвел взглядом новые бетонные загоны, поросят, сосущих матерей, привольно бродящих по двору боровков. Я почувствовал, что должен сказать хоть что-то.

– Впрочем, может быть, я и ошибся. Подождем ответа из лаборатории. А пока давайте им вот эти порошки. Подмешивайте в корм или растворите и вливайте.

Я уложил петли кишки в багажник, потом обошел свинарник, записывая его обитателей по категориям. Ибо меня поджидало еще одно тяжкое испытание – предстояло заполнить анкеты. Анкеты – мой вечный крест, чумная же анкета являла собой жуткое розовое полотнище с тесными строчками вопросов с обеих сторон – общее число маток, хряков, молочных поросят, боровков. И да смилуется небо над тем, кто напутает в счете!

Дома я весь вечер мучился над розовым ужасом, а потом занялся совсем уж кошмарным делом – упаковкой кишки для отправки на анализ. Министерство снабжало нас на этот случай особой тарой. На первый взгляд она состояла из куска волнистого картона, нескольких кусков пергамента, моточков мохнатой веревочки и листа оберточной бумаги. Однако, приглядевшись повнимательней, вы обнаруживали, что картон складывается в небольшую квадратную коробку. Инструкция категорически требовала уложить кусок кишки длиной в три фута во всю длину на пергамент, затем завернуть края пергамента внутрь и обмотать веревочкой.

Однако тут была одна загвоздка. К упаковке прилагались две черно-красные карточки с надписью: «Материал для анализа. Срочно!», а под ней – пунктиры для адреса фермы, где обнаружена болезнь, и еще много для чего. По краям обеих карточек имелись отверстия, через которые предлагалось продернуть концы веревочки, обвивавшей кишку, и только после этого закрыть коробку. Вторая карточка прикреплялась снаружи.

Я добросовестно произвел все требуемые операции, в заключение продел веревочку сквозь дырки в наружной карточке, обернул коробку в бумагу, завязал ее, и почувствовал, что у меня не осталось никаких сил. Подобные процедуры всегда выматывали меня куда больше самого сложного отела.

И вот тут-то, глядя остекленевшими глазами на два конверта, адресованные в министерство и в его филиал, – а также на готовую к отправке картонку, я обнаружил, что первая карточка безмятежно покоится на столе.

– Сто тысяч чертей! – взвыл я не своим голосом. – Всякий раз так! Всякий раз я про нее забываю!

Хелен, видимо, решила, что со мной припадок – во всяком случае, она опрометью вбежала в аптеку, где я готовил посылку.

– Что с тобой? – испуганно спросила она.

Я виновато повесил голову.

– Извини, пожалуйста. Опять эта чертова чума свиней.

– Только успокойся, Джим! – Она посмотрела на меня с некоторым сомнением. – И если можно, не кричи так, детей разбудишь.

В мрачном молчании я распаковал коробку, вдел веревочку в карточку, снова запаковал… Сколько раз я проделывал это, и с какой ненавистью! Да, подумал я со злостью, для тихого вечера нет занятия приятней!

Я отвез посылку на вокзал, отправил ее, вернулся домой и попробовал найти утешение в одной из моих ветеринарных Библий – «Практической ветеринарии» Юдолла. Но даже она не принесла мне утешения. Выводы этого светила только подкрепляли мои собственные подозрения. Правда, будучи американцем, болезнь он называл «свиной холерой», но в остальном описывал именно ту картину, которую я наблюдал у поросят Лайонела. Он рекомендовал инъекции сыворотки здоровым свиньям в качестве превентивной меры, но я уже прибегал к этому средству – и безрезультатно. Не хватает мне еще впустую тратить деньги Лайонела именно тогда, когда они будут ему особенно нужны.

Ответ я получил через два-три дня: министерство не подтверждало наличия чумы свиней на указанной ферме. В тот же день мне позвонил Лайонел.

– Им все хуже. От ваших порошков пользы никакой, и еще один сдох.

Вновь я кинулся туда, произвел вскрытие и, разрезав кишку вдоль, решил, что на этот раз ошибки быть не может ведь все язвочки чуть приподняты и концентричны. Уж теперь министерство даст подтверждение, и нам хотя бы станет ясно, что делать.

Еще один вечер ушел на заполнение анкеты и возню с упаковкой, но я твердо надеялся, что в ближайшие дни мои сомнения разрешатся. Когда из министерства пришел ответ, что установить чуму свиней не удалось, я готов был разрыдаться. И воззвал к Зигфриду.

– В какие игры они играют, черт побери? Может, вы знаете, как в лаборатории устанавливают наличие или отсутствие чумы?

– Разумеется! – Мой партнер окинул меня невозмутимым взглядом. – Кишку извлекают из обертки и швыряют в потолок. Прилипнет – реакция положительная, не прилипнет – отрицательная.

Я горько засмеялся.

– Это я уже слышал. И склонен поверить.

– Ну, не будьте так строги к министерским мальчикам, – посоветовал Зигфрид. – Вспомните, подтверждение они могут дать, только если уверены на все сто процентов. Ведь ошибка поставит их в идиотское положение. А такая картина возникает по самым разным причинам. Некротические язвы, например, появляются и при гельминтозах.

Я застонал.

– Да знаю, знаю! Я их и не виню. Но бедняга Лайонел Браф сидит на краю пропасти, а я ничем не могу ему помочь.

– Конечно, Джеймс, положение отвратительное. Как мне известно по горькому опыту.

Два дня спустя Лайонел позвонил и сказал, что сдох еще один поросенок. Язвы оказались более типичными, и, хотя я не мог предсказать, какое заключение даст министерство, мне уже было абсолютно ясно, что требуется от меня. Видимо, мой мозг работал и во сне, так как теперь я не задумался ни на секунду.

– Лайонел, вы должны немедленно забить всех ваших здоровых свиней!

Он посмотрел на меня с глубоким недоумением.

– Так они же еще тела не нагуляли? А супоросые матки как же?

– Я знаю, но если бы болезнь получила официальное подтверждение, я был бы обязан рекомендовать вам избавиться от них. Отправить их на рынок вы права не имеете. Однако я могу дать вам справки для продажи всех здоровых свиней на консервную фабрику.

– Так-то так, да…

– Я хорошо понимаю, Лайонел, что вы чувствуете. Это огромная беда. Но если болезнь распространится на других ваших свиней, про справки придется забыть и вам останется только наблюдать, как они издыхают. А так вы все-таки вернете около двух тысяч фунтов.

– Но те, которые на откорме… Еще бы два месяца… Я бы куда больше выручил.

– Да, но сейчас вы за них пусть меньше, но что-то получите, а если они заболеют, вам уже не на что будет надеяться. Да и помимо денег, все-таки лучше, если их забьют без лишних страданий и им не придется чахнуть у вас на глазах, как вот этим, верно?

Говоря это, я вновь остро ощутил трагичную сторону деревенской ветеринарной практики: очень большое число наших пациентов кончало жизнь на бойне, а какими бы симпатичными ни были обитатели скотного двора, подоплека нашей работы с ними оставалась чисто коммерческой.

– Право уж, и не знаю… Это ведь не пустяк какой-нибудь. – Он опять обвел взглядом новый свинарник и его обитателей, которых так лелеял и холил, а потом повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. – Ну а что, если у них не чума?

Действительно – что? Но солгать ему прямо в глаза я не мог.

– В таком случае, Лайонел, я не сберегу вам тысячи, а разорю вас на тысячи.

– Да… это я понимаю. Но вы-то сами уверены?

– Я вам уже объяснил, что поставить окончательный диагноз не имею права, но сомнений у меня никаких нет.

Он кивнул.

– Ладно, мистер Хэрриот. Садитесь, пишите ваши справки. Я вам как-никак доверяю.

«Как-никак доверяю» в устах простого йоркширца было большим комплиментом, мне оставалось лишь уповать, что я его доверия не обману. Достав голубые бланки, я принялся их заполнять.

Очень скоро новый свинарник опустел. Оставшиеся больные поросята гибли один за другим. Как ни страшна чума свиней, я был убежден, что особых страданий она не причиняет, и единственным проблеском света в этой черной беде была мысль, что больные животные тихо истаяли, а остальные тоже встретили легкую смерть. Никто из них не мучился.

Под конец пришло извещение из министерства, что болезнь подтвердилась. Я заехал с ним к Лайонелу, и, водрузив на нос очки, дорожник внимательно прочел его с начала и до конца.

– Значит, ваша правда была, – сказал он. – И хорошо, что мы сделали то, что сделали. – Сложив извещение, он вернул его мне. – Фабрика мне прилично заплатила, а стали бы мы тянуть, я бы вовсе ни при чем остался. Так что очень я вам благодарен.

Вот что мне сказал этот простодушный дорожный рабочий, после того как у него на глазах рухнул и рассеялся его воздушный замок. Ни стенаний, ни упреков – только благодарность.

Разные люди реагировали по-разному, когда чума поражала их свиней, но, слава богу, все это давно в прошлом. Сначала была найдена действенная вакцина, а затем министерство сельского хозяйства ввело обязательный забой, как при ящуре, и чуме свиней пришел конец. В течение уже почти тридцати лет мне не доводилось ни сталкиваться с подозрительными случаями, ни заполнять простыни анкет, ни возиться с картонными коробками и пергаментной бумагой. Но память о них все еще свежа.

А пока я спрашивал себя, как думает Лайонел использовать свою новую постройку. Он тщательно вычистил и продезинфицировал свинарник, но ничего объяснять не стал. Прошло четыре месяца, и я решил, что коммерческое животноводство его больше не манит, но ошибся.

Как то вечером, осмотрев несколько собак и кошек, я снова заглянул в приемную и увидел, что в углу сидит Лайонел.

– Мистер Хэрриот, – объявил он с места в карьер, – я хочу опять за то же взяться.

– Завести свиней?

– Ну да! Чтобы хлев пустым не стоял. А то глядеть на него больно.

– Но вы абсолютно уверены? – спросил я, помолчав. – После такой беды? Я думал, у вас всякая охота пропала.

– Да нет, куда ей пропадать? Свиньи самое для меня милое дело. Одна только зацепка, почему я к вам и приехал. Могли с того раза там микробы остаться?

Не люблю я таких вопросов. Теоретически говоря, никакой инфекции в свинарнике к этому времени остаться не могло, но мне приходилось слышать, что от чумы свиней избавиться не так-то просто. Правда, четыре месяца… Конечно, свинарник должен быть уже вполне безопасным.

Но что толку, если ветеринар говорит «не знаю»? Лайонелу был нужен конкретный ответ.

– Я уверен, что поместить туда свиней можно без всяких опасений… если вы твердо решили.

– Чего уж. Значит, пора за дело браться. – Он вскочил и вышел из приемной, словно не хотел терять ни минуты.

И действительно, очень скоро свинарник огласился хрюканьем, фырканьем и визгом. Не замедлила и судьба с новым ударом.

Когда Лайонел позвонил, мне показалось, что я еще ни разу не слышал в его голосе такой тревоги.

– Я только с работы вернулся, а со свинками худо: валяются по всему двору.

Мое сердце мячиком отскочило от ребер.

– То есть как валяются?

– Ну, вроде в припадке.

– В припадке?

– Ну да. Лежат на боку, ногами дрыгают, рыло все в пене, а и встанут, так трех шагов не сделают, снова валятся.

– Еду!

Трубка ударилась о рычаг. У меня подгибались ноги. Я ведь заверил беднягу, что он может спокойно завести новое стадо, а чума свиней иногда дает и такие нервные симптомы. Я схватил Юдолла и лихорадочно перелистнул страницы. Черт, вот оно! «В начале возможны моторные расстройства – движение кругами, мышечные подергивания и даже судороги»

Я гнал машину по узкой дороге, ничего не видя по сторонам – ни мелькающих мимо деревьев, ни зеленых вершин за ними. Перед глазами маячила жуткая картина, которую мне предстояло увидеть.

Но она оказалась даже хуже, чем я ожидал. Много хуже. Двор был буквально устлан свиньями всех возрастов и размеров, от поросят до огромных супоросых маток. Некоторые еще пошатывались, падали на солому, снова поднимались, но остальные лежали на боку, дрожа, отчаянно дергая задранными ногами, а в пастях у них клубилась пена. Юдолл упомянул судороги, а уж таких судорог я в жизни не видывал.

Лайонел, землисто-бледный, молча вел меня от загона к загону. Кормящие матки лежали, вытянувшись, содрогаясь всем телом, а поросята отталкивали друг друга и дрались пытаясь добраться до сосков. Хряк кружил по загону, словно слепой, натыкался на стены, оглушенно присаживался на задние ноги, точно собака. И ни единого здорового животного! Во всяком случае, такое создавалось впечатление.

Лайонел повернулся ко мне, стараясь улыбнуться.

– На этот раз вам ни единой справки писать не придется. Все полегли.

Я мог только уныло покачать головой в полном недоумении. Наконец, ко мне вернулась способность говорить:

– Когда это началось?

– Утром все были здоровы. Визжали, как всегда, чтобы я им скорее корм задал. Я вернулся – они уже в таком виде.

– Но, черт подери, Лайонел! – Мне с трудом удалось удержать истошный вопль. – Так сразу не бывает! Тут что-то не то!

– Угу, водопроводчик это самое и сказал, чуть их увидел. Его прямо как дубиной оглушило.

– Водопроводчик?

– Ага. Хозяйка в обед заметила, что вода в поилку не идет, и вызвала Фреда Буллера. Он часа через два приехал. Сказал, что трубу засорило, ну и наладил все.

– Следовательно, они почти весь день не пили?..

– Выходит так.

Слава богу! Все встало на свое место. Не то, чтобы я очень ободрился, но, во всяком случае, бремя вины спало с моих плеч. Чем бы это ни кончилось, мне себя упрекнуть не в чем.

– Вот оно что! – прохрипел я.

Лайонел растерянно посмотрел на меня.

– Вы о чем? Что воды не было? Ну, конечно, пить им хотелось, так что?

– Это у них не от жажды. Они отравились солью.

– Как так? Соли они и в рот не брали. Откуда ей тут взяться?

– Корм для свиней всегда подсаливается… – Мои мысли неслись бешеным вихрем. С чего начать? Я ухватил Лайонела за локоть и потащил его во двор. – Быстрее! Надо поднять их на ноги!

– Они же всегда одинаковый корм получали. Что сегодня-то стряслось? – бормотал он, пробираясь по соломе.

Я подскочил к большой свинье, которая затихла между припадками судорог, и уперся ей в плечо.

– Они остались без воды. Вот, что стряслось. Из-за этого в мозгу образовалась большая концентрация соли и начались припадки. Толкайте, Лайонел, толкайте! Надо дотащить ее до поилки. Воды там теперь достаточно.

По-моему, он решил, что я брежу, но покорно помог мне поднять свинью и продолжал поддерживать ее со своего бока, пока она, пошатываясь, брела к длинному металлическому желобу у стены. Вылив несколько глотков, она рухнула на пол.

Лайонел тяжело перевел дух.

– Так она же выпила всего ничего.

– Да. И это хорошо. От лишней воды им становится хуже. А теперь возьмемся вон за ту. Очень уж смирно она лежит.

– Хуже? – Он наклонился над свиньей. – Это как же?

– Неважно, – пропыхтел я. – Главное, что лишняя вода им вредна.

Не мог же я признаться ему, что и сам не знаю, что это первое отравление поваренной солью в моей практике и руководствуюсь я только тем, что когда-то вычитал в учебнике.

Мы потащили вторую свинью к поилке, и Лайонел простонал:

– Господи, помилуй! Ну и чертова же штука. В жизни такого видеть не доводилось!

«И мне тоже», – подумал я. Оставалось надеяться, что в колледже меня учили тому, чему нужно.

Целый час мы без передышки подтаскивали свиней к желобу, а тем, которые не могли встать, вливали в глотку тщательно отмеренную дозу воды. Для этого мы разрезали носок у резинового сапога и, засунув его им в пасть, лили воду в голенище из стеклянной бутылки. Взрослая свинья сразу бы отгрызла горлышко.

Тем, у кого припадки были особенно тяжелыми, я сделал инъекцию снотворного, чтобы ослабить конвульсии.

Когда мы кончили, я оглядел свинарник. Все животные выпили немного воды и лежали возле поилки. Пока я смотрел, три-четыре свиньи поднялись, сделали несколько глотков и снова легли. Именно то, что нужно!

– Ну, что же, – произнес я устало. – Больше от нас ничего не зависит.

Лайонел пожал плечами.

– Ладно. Идемте в дом, выпьете чашку чая.

Его сгорбившаяся спина сказала мне, что он потерял всякую надежду. Но как я мог его винить? Мои объяснения и поступки должны показаться ему сумасшедшими. Я и сам склонялся к такому же мнению.

Когда в семь утра на тумбочке у кровати затрезвонил телефон, я потянулся за трубкой, не открывая глаз. Отел или послеродовый парез? Но звонил Лайонел.

– Мне на работу пора, мистер Хэрриот, так я подумал, может, вы захотите про свиней сразу узнать?

Меня словно холодной водой обдало.

– Конечно. Что они?

– Да хорошо.

– Как хорошо? Все живы?

– Все до единой.

– Но чувствуют они себя как? Еле на ногах держатся? Не едят?

– Да нет. Визжат вовсю, как вчера, завтрака требуют.

Я откинулся на подушку, не выпуская трубки из рук, и мой вздох облегчения, видимо, раздался в ней достаточно громко, потому что Лайонел весело усмехнулся.

– Вот и я тоже, мистер Хэрриот. Черт, ну просто чудо! Вчера-то мне помстилось, что вы свихнулись – соль-то, думаю, тут при чем? А вышло по-вашему.

Я засмеялся.

– Пожалуй. И не только в одном смысле.

За сорок лет практики мне пришлось столкнуться не более чем с пятью-шестью случаями отравления поваренной солью или обезвоживания – называйте, как хотите. Видимо, они порядочная редкость. Но ни один из них по ужасу и по радости не идет ни в какое сравнение с тем, что мне довелось испытать в свинарнике Лайонела.

Я решил, что такая победа утвердит дорожника в роли свиновода, но опять ошибся. Снова я навестил его месяца через два, и уже прощался, когда к нам подъехал на велосипеде улыбающийся молодой человек лет двадцати двух.

– Это Билли Фодергилл, мистер Хэрриот, – сказал Лайонел, знакомя нас, и мы обменялись рукопожатием. – С первого числа хозяйничать тут будет Билли.

– Что?

– Так он у меня купил свиней, а хлев берет в аренду. Он и за свиньями теперь ухаживает.

– Честно говоря, я этого не ждал, Лайонел. Мне казалось, что вы нашли себе занятие по душе.

Он посмотрел на меня с легкой усмешкой.

– Вот и мне так казалось. Только эта штука с солью здорово меня тряханула. Я уж решил, что совсем ни при чем остался. В мои-то годы! А Билли три года прослужил свинарем у сэра Томаса Роу, и на днях женился. Вот и хочет вроде как свое хозяйство завести.

Я поглядел на молодого человека. Он был невысок ростом, но круглая голова, широкие плечи и чуть согнутые ноги создавали впечатление большой силы. Казалось, ему ничего не стоит прошибить кирпичную стену.

– Оно и к лучшему, – продолжал Лайонел. – Свинья штука хорошая, только меня все время что-то грызло. Тревога какая-то. А Билли справится. У него дело куда лучше пойдет, чем у меня.

Я снова взглянул на Билли, на курносое загорелое лицо, безмятежные глаза, спокойную улыбку.

– Да, конечно, он справится, – сказал я.

Лайонел пошел проводить меня к машине. Я потрогал его за плечо и спросил:

– Но ведь, Лайонел, вам скучно будет без ваших свиней. Вы всегда любили ухаживать за животными, верно?

– Оно так. И любил, и люблю. Без живности я никак не могу. И сарай у меня опять не пустой стоит. Вот, сами поглядите.

Мы пошли к сараю, открыли дверь, и время словно повернуло вспять. Корова, три теленка, две козы, две свиньи, куры, утки в прихотливо выгороженных закутках. Кроватные рамы, металлическая сетка, завязанные узлами веревки. Только обеденный стол занял место прямо у двери, а стойло коровы гордо отгораживала крышка концертного рояля.

Лайонел кивал на одно животное за другим и кратко сообщал мне историю каждого, а лицо его сияло тихой радостью, какой я на нем давно не видел.

– Но свиней-то всего две, э, Лайонел? – засмеялся я.

Он задумчиво кивнул.

– Ага. Больше и не надо.

Я попрощался с ним и пошел один к машине. Открывая дверцу, я посмотрел назад, повернувшись так, чтобы не видеть слишком уж нового свинарника, а только осененный деревьями старинный каменный домик и сарай. Лайонел, облокотившись о верхний край столешницы, погрузился в созерцание своей разнообразной живности, и дымок его трубки тянулся вверх на фоне зеленого склона. Все слагалось в удивительную гармонию, и я улыбнулся про себя.

Именно такое хозяйство и требовалось Лайонелу.

38

Воскресное июньское утро, и я мою руки на кухне Мэтта Кларка. Сияет солнце, порывистый ветер гуляет по склонам, и мне в окно четко видны все лощины, все складки на них, все скользящие по ним тени облаков.

Я оглянулся через плечо на белоснежную голову бабушки Кларк, склоненную над вязанием. Радио на комоде было настроено на утреннюю церковную службу, и старушка вдруг оторвалась от своего занятия и несколько мгновений внимательно слушала проповедь, а потом снова деловито защелкала спицами.

Бабушка Кларк приближалась к своему девяностолетию и всегда носила черные платья, а шею закутывала черным шарфиком. Она вступала в жизнь, когда фермерам приходилось очень туго, и весь свой долгий век без устали трудилась не только в доме, но и на полях.

Я потянулся за полотенцем, и тут в кухню вошел фермер с Рози.

– Папочка, а мистер Кларк мне показал цыпляток! – сообщила она.

Старушка снова оторвалась от вязания.

– Это ваша дочка, мистер Хэрриот?

– Да, миссис Кларк, это Рози.

– Да, конечно же! Я ведь ее уже видела и не один раз. – Она отложила работу, тяжело поднялась с кресла, прошаркала к буфету, достала яркую жестянку и извлекла из нее шоколадку.

– Сколько же тебе теперь лет, Рози? – спросила она, вручая шоколадку.

– Спасибо! Мне шесть лет, – ответила моя дочка.

Старушка посмотрела сверху вниз на улыбающееся личико, на крепкие ножки в сандалиях и погладила натруженной рукой румяную щечку.

– Умница, деточка, – сказала она и заковыляла к своему креслу. Йоркширские старики не склонны к излияниям чувств, и эта мимолетная ласка показалась мне благословением. Старушка тем временем снова защелкала спицами.

– А как ваш сынок? Как Джимми? – спросила она.

– Спасибо, хорошо. Ему уже десять, и сегодня он ушел гулять с приятелями.

– Десять, э? Десять и шесть… Десять и шесть… – На секунду ее мысли словно унеслись куда-то далеко, но потом она снова поглядела на меня. – Может, вы этого и не знаете, мистер Хэрриот, да только сейчас – лучшее время в вашей жизни.

– Вы так думаете?

– Чего же тут думать? Если кругом тебя твои дети, и ты видишь, как они растут, лучше в жизни ничего не бывает. Оно так для всех. Да только одни про это вовсе не знают, а другие спохватываются, когда уже поздно. Время-то не ждет.

– По-моему, миссис Кларк, я это всегда понимал, хотя особенно и не задумывался.

– Верно, верно, молодой человек. – Она одарила меня лукавой улыбкой. – Ведь вы никогда без сына или дочки не приезжаете!

На обратном пути слова старушки продолжали звучать в моих ушах. Вспоминаются они мне и теперь, когда мы с Хелен собираемся отпраздновать рубиновую свадьбу – сорокалетие нашего брака. Жизнь нам улыбалась и продолжает улыбаться. Нам очень повезло, и мы прожили много счастливых лет, но думаю, самыми счастливыми были те, которые назвала бабушка Кларк, и Хелен со мной согласна.

А в то июньское утро, вернувшись в Скелдейл-Хаус, я застал там Зигфрида, пополнявшего запас медикаментов в багажнике своей машины. Ему помогали его дети, Алан и Дженет, которых он, как и я, обычно брал с собой.

– Ну, на ближайшие дни хватит, – объявил он, захлопывая крышку багажника и улыбаясь мне. – Пока нет вызовов, Джеймс, давайте прогуляемся по саду.

Дети помчались вперед, а мы неторопливо вышли следом за ними в длинный сад позади дома, где солнечные лучи попадали в плен старинной высокой кирпичной ограды и ветер, разбиваясь о нее, только шелестел верхушками яблонь.

На лужайке Зигфрид улегся в траву, опершись на локоть, а я сел рядом. Мой партнер сорвал стебелек и задумчиво его пожевал.

– А акации все-таки жаль, – пробормотал он.

Я взглянул на него с удивлением. Сколько лет прошло с тех пор, как буря повалила красивое дерево, осенявшее лужайку!

– Да. конечно. Она была такой чудесной… А помните, – продолжал я, – как я заснул под ней в тот день, когда приехал сюда по вашему объявлению? Собственно, мы познакомились на этом самом месте.

Зигфрид засмеялся.

– Конечно, помню! – Он поглядел вокруг на ограду, кирпичу и каменной облицовке которой время давно уже придало благородный цвет, на альпийскую горку и розовые кусты, на детей, играющих у старого курятника в глубине. – Честное слово, Джеймс, нам с того дня немало довелось пережить вместе! Как говорится, с тех пор много воды утекло…

Мы помолчали, а в моей памяти воскресли невзгоды и радости тех лет. Сам того не заметив, я откинулся в траву и закрыл глаза. Лицо мне щекотали солнечные лучи, среди цветов гудели пчелы, грачи горланили на вершинах вязов, окаймлявших двор…

Откуда-то издалека донесся голос моего партнера:

– Э-эй! Опять вы за старое? Ждете чтобы я вас снова разбудил?

Я присел, сонно мигая.

– Черт! Извините, Зигфрид. Но мне в пять утра пришлось поехать на опорос, вот меня и разморило.

– Ну, что же, – заметил он с улыбкой. – Значит, нынче вечером обойдетесь без своей снотворной книги.

– Да, конечно, – засмеялся я. – Сегодня она мне не понадобится.

Ни Зигфрид, ни я бессонницей особенно не страдали. Но на тот редкий случай, когда сон никак не приходил, мы обзавелись каждый своей книгой. Моей были «Братья Карамазовы», великий роман, но усыплявший меня именами действующих лиц. Не успевал я открыть его, как эти имена начинали меня убаюкивать. «Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном Федора Павловича Карамазова». А к тому времени, когда я добирался до Григория Кутузова, Ефима Петровича Поленова, Степаниды Бедрягиной и прочих, сон уже уносил меня прочь на легких крыльях.

Зигфрид держал у себя на тумбочке монографию по физиологии глаза. Один абзац неизменно погружал его в дремоту. Как-то он показал его мне. «Первая ресничная мышца соединена с ресничным телом и, сокращаясь, тянет ресничное тело вперед, тем самым вызывая ослабление связки хрусталика, тогда как вторая ресничная мышца, представляющая собой кольцевую мышцу, вросшую в ресничное тело, сокращаясь, приближает ресничное тело к хрусталику». Дальше этого ему пробраться не удавалось.

– Нет, – ответил я, протирая глаза и переворачиваясь на бок. – Нынче мне снотворное не понадобится! Да, кстати, сегодня я был у Мэтта Кларка… – И я рассказал про свой разговор с бабушкой Кларк.

Зигфрид сорвал травинку и сунул ее между зубов.

– Она мудрая старушка и видела на своем веку все. Если она права, нам с вами в будущем ни о чем не придется жалеть, потому что мы оба не расставались с нашими детьми, пока они росли.

Мною вновь овладела дремота, но Зигфрид разбудил меня, объявив:

– Знаете, Джеймс, ведь то же самое относится и к нашей работе. И тут мы опять-таки живем в счастливое время.

– Вы так думаете?

– Безусловно! Вспомните о всех послевоенных новшествах! Медикаменты и методики, которые нам и не грезились. У нас появилась возможность лечить животных куда лучше, и фермеры это отлично понимают. Вы заметили, как в базарные дни они набиваются в приемную, чтобы попросить совета. Они теперь куда больше уважают науку и знают, что обратившись к ветеринару, много выгадывают.

– Правда, – согласился я. – Бесспорно, мы сейчас нарасхват. Ну и министерской работы хватает.

– Да, все кипит. Хотите держать пари, Джеймс, что именно сейчас наша профессия переживает свой расцвет?

Я помолчал, а потом ответил:

– Возможно, вы правы. Но в таком случае нас ожидает увядание?

– Да, нет, конечно! Просто одно новое будет сменяться другим. Мне часто кажется, что мы только-только начинаем. Например, работу с мелкими животными. – Зигфрид погрозил мне изжеванным стебельком. В его глазах вспыхнул энтузиазм, всегда заражавший и меня. – Поверьте, Джеймс, впереди нас ждут замечательные дни!

Примечания

1

Эмаскулятор (от латинского emasculo – оскопляю, кастрирую) – хирургический инструмент, используемый для кастрации животных. – Прим ред.

2

Поздний токсикоз беременных, выражающийся в судорогах мышц всего тела и потере сознания. Опасен для жизни матери и плода. Эклампсия возможна и после родов

3

Персонаж серии приключенческих романов, всемогущий и таинственный восточный ученый, строящий всякие козни против положительных героев

4

Демодекоз – заразная болезнь собак, свиней, крупного рогатого скота, вызываемая клещами (демодецидами), паразитирующими в толще кожи

5

Вскрытие позвоночного канала путем удаления остистых отростков и дужек позвонков

6

Инфекционная болезнь куриных, чаще молодых кур и индеек, вызываемая сальмонеллами. Проявляется в вялости, поносе, посинении гребешка