Оставаться самим собой (избранные письма)

      Был первый дождливый день после восьми месяцев засухи, и дорога на холме, по которой возят глину, была такой скользкой, словно ее натерли мылом. Не повезло. Чтобы замять шумиху, я велел прислуге сказать газетчикам, что ничего серьезного не произошло и что я уехал на рыбалку. Но вообще-то мне досталось. Рана на голове от зеркала заднего вида... Рулевую колонку я погнул грудью... Четвертая авария за год. К счастью, в печать просочилось сообщение только о двух из них.
      Бамби был здесь, но уже уехал. Славный мальчик. В плену он похудел, но уже немного отошел 28. Однажды он бежал из лагеря. Ранения у него были тяжелые, но в удачные места. Врачи хотели ампутировать руку, но он уговорил их не делать этого, и они удалили только мышцу в спине для дренирования. Он говорит, что это сказывается только на силе его подачи при игре в теннис... После первой выброски он провел в тылу у немцев шесть недель -- организовывал сопротивление... Прошлый год был очень тяжелым. Все, чему научился, досталось мне нелегко и, честно говоря. Макс, это далеко не то, что прописал бы доктор хорошему писателю 45 (46) лет, имеющему дело с таким деликатным инструментом, как голова... Но за прошедший год я узнал много больше, чем за все предшествовавшие годы, и надеюсь со временем написать об этом что-нибудь приличное. Я буду очень стараться.
      Пожалуйста, попроси прислать мне книгу Эдмунда Уилсона о Скотте (Фицджеральде). Меня гложет то, что я ничего не написал о Скотте, хотя знал его, возможно, лучше других. Но как можно написать правду, пока жива Зельда... Конечно, он никогда не закончил бы своей книги 29. Скорее она нужна была ему для получения аванса -- карточный домик, а не книга. Поразительная напыщенность таких книг производит впечатление на тех, кто не знает секретов писательства. Эпические произведения, как известно, часто бывают фальшивыми. А он взял такую высокую эпическую ноту, какую никому не под силу вытянуть... Законы прозы столь же непреложны, как и законы авиации, математики или физики. Скотт не знал никаких законов. Он всс писал не так, как надо, а получалось хорошо. Но геометрия рано или поздно напоминает о себе. Мне всегда казалось, что мы с тобой можем рассказать правду о Скотте, потому что оба восхищались им, понимали и любили его. В то время как другие были ослеплены его талантом, мы видели и сильные и слабые его стороны... Малодушие и мир грез всегда отличали его героев... Скотт мнил себя знатоком футбола, войны (о которой он вообще ничего не знал), и хотя он не смог бы перебежать даже Пятую авеню с ее движением, он всегда считал себя "мастером бега с препятствиями".
      В следующий раз напишу о его положительных качествах... Но оценивая лошадь, полк или хорошего писателя, я прежде всего стараюсь разглядеть их недостатки. То, что они хорошие,-- это само собой разумеется, иначе вообще не стоит обращать на них внимания...
      ЭРНЕСТ
      8 мая 1950 года
      Сенатору Джозефу Маккарти Финка Вихия
      Мой дорогой сенатор,
      должен заметить, что вы уже многим поднадоели и рискуете стать для нас совсем чужим. Если вы потеряли конечности или голову во время боевых действий на Тихом океане (в 1942 г. Дж. Маккарти служил в морской пехоте США. -- В. П.), то вам, конечно, можно посочувствовать. Но большинству людей вы просто наскучили, потому что им доводилось видеть настоящих солдат, которым досталось. Иные видели даже убитых и вели им счет, и насчитали немало солдат по фамилии Маккарти. Но вас среди них не было, и мне не приходилось считать ваши нашивки за ранения...
      Я знаю, вы развернули бурную деятельность (должно быть, вас действительно здорово зацепило), но, сенатор, воистину, вы выпустили кишки из многих налогоплательщиков, и я предлагаю проделать то же самое с вами. Можете приехать сюда и сразиться бесплатно и без паблисити с таким старым чудаком, как я, которому стукнуло пятьдесят и который весит 209 фунтов и считает вас, сенатор, дерьмом, и готов дать вам в пору вашего расцвета хорошего пинка под зад. Вам это может пойти на пользу и уж несомненно кое-чему научит...
      Всегда Ваш Эрнест ХЕМИНГУЭИ
      На самом деле я думаю у вас не хватит смелости драться не то что с мужчиной, но даже с зайцем...
      Всегда Ваш и с превеликим уважением к вашему ведомству,
      Эрнест ХЕМИНГУЭИ
      2 июня 1950 года
      Артуру Майзенеру
      (амер. критик, биограф С. Фицджеральда.--В. П.)
      Финка Вихия
      Дорогой г-н Майзенер,
      моя сестра Ура (Урсула) училась в вашем колледже и сейчас живет в штате Гавайи -- факт, не имеющий отношения к делу. Когда я вернулся домой после первой войны, она обычно ждала меня, заснув на ступеньках лестницы, ведущей в мою комнату на третьем этаже. Она непременно хотела проснуться, когда я приходил, потому что кто-то сказал ей, что мужчине очень плохо пить в одиночку. Она выпивала со мной что-нибудь легкое, пока я не укладывался спать, и она оставалась у меня, чтобы мне не было одиноко ночью. Мы всегда спали при свете. Иногда, увидев, что я заснул, она гасила свет, и сама не спала, а, заметив, что я просыпаюсь, снова зажигала его. В то время я не мог спать в темноте 30, и теперь вам ясно, что знает об этом Уилсон 31 и что за прекрасная девочка училась в вашем колледже.
      Что за черт, не так-то это просто -- любили вы или ненавидели свою мать. А что если вы любили двух сестер, пять собак, почти двадцать кошек, четыре разных самолета, два больших и пять маленьких городов, три континента, один катер, океаны и бог знает сколько женщин. Во всем виновата ваша мать. Нет, это слишком просто, с какой стороны ни посмотри. Я также люблю своих детей, люблю писать, читать, любоваться картинами, охотиться, ловить рыбу, ходить на лыжах и еще люблю разных людей в Венеции. Кроме того, люблю свою жену Мэри. Люблю 4-ю пехотную дивизию и 22-й пехотный полк и Гон-Конг и Новые территории. Двух девушек в Венеции и одну в Париже. Люблю их искренне и крепко.
      Эдмунд Уилсон пичкает нас россказнями о скрытых душевных травмах. Прекрасно. У меня 22 легко различимых ранения (возможно, это помимо скрытого, и я убил по крайней мере 122 человека, помимо тех, о ком я не могу знать наверняка. Последний, нет, не последний, а тот, чью смерть я перенес особенно скверно, был солдатом в немецкой форме и каске. Он ехал на велосипеде впереди отступающей части по дороге на Ахен, которую мы перерезали чуть повыше Сен-Кантена. Я не хотел, чтобы наши стреляли из крупнокалиберного пулемета и спугнули тех, что ехали следом за ним на бронетранспортерах, и сказал: "Оставьте его мне", и застрелил его из карабина. Потом мы подошли обыскать его и поправить ловушку, и он оказался совсем мальчишкой, ровесником моего сына Патрика, а я прострелил ему позвоночник и пуля вышла через печень. Спасти его было нельзя, так что я положил его как можно удобнее и дал ему таблетки морфия, и тут подошел мальчик-француз и попросил велосипед, потому что его был украден немцами, и мы отдали ему велосипед и велели спрятаться к дьяволу в небольшом кафе на перекрестке, а сами поправили ловушку.
      Нет. Я думаю мы таковы, каков окружающий нас мир, и все эти психоаналитические версии или интерпретации никуда не годятся...
      С наилучшими пожеланиями
      Эрнест ХЕМИНГУЭИ
      25 августа 1950 года
      Роберту Кантуэллу
      (амер. писатель, критик.-- В. П.)
      Финка Вихия
      Дорогой Боб,
      странно было получить от тебя письмо после столь долгого молчания. Я беспокоился и ждал твоих книг. Ты был моей главной надеждой в американской беллетристике...
      Что касается неприятных сторон известности... Вот примерно как это бывает: в ночных клубах незнакомые люди подходят к тебе и говорят: "Так это вы Хемингуэй?" и без дальнейших объяснений виснут у тебя на шее. Или они начинают лапать тебя, что малоприятно, а то и твою жену или знакомую, а когда ты делаешь им замечание, предупреждаешь и, наконец, вынужден дать им пинка, то это попадает в газеты...
      Нельзя же все время сидеть дома, но стоит выйти, и как только что-нибудь случается, газеты тут как тут. Они почему-то не пишут ни о том, что ты встаешь на рассвете и принимаешься за работу; ни о том, что ты никогда не отказывался послужить своей стране; ни о том, что ты сам, твой брат и старший сын были ранены на последней войне; ни о том, что оба твои деда сражались и были ранены во время гражданской войны (в США 1861--65 гг.-- В. П.); ни о том, что ты был ранен врагом 22 раза, из них шесть раз в голову, и тебе прострелили обе ноги, оба бедра и обе руки; ни о том, что твоя единственная цель быть лучшим американским прозаиком... Я никогда не был святым. Боб, и в наш век жить куда труднее, чем в средние века, а ведь я прожил в нем полсотни лет, да плюс еще год. И может статься, скоро сенатор Маккарти, да провались он в преисподнюю, решит, что со мною пора кончать...
      Я стараюсь писать как можно лучше и мало что знаю о наших предках и не пытаюсь романтизировать их, как это делает Фолкнер. Я точно помню, как мой дед рассказывал, что всякий раз, когда будили Гранта 32, он не стеснялся в выражениях...
      Книга по-настоящему хорошая ("За рекой, в тени деревьев".-- В. П.). Но если тебе не нравится, можешь разнести ее к черту. Это твое право и твой долг. Я сам прочел ее 206 раз, чтобы убрать ошибки или неточности, но даже в последний раз -- книга мне понравилась, и все 206 раз она раздирала мне душу. Это мое личное мнение,и не следует обращать на него внимания. Но я читаю и пишу не первый год и научился отличать дешевку от настоящей вещи.
      Похоже, я ответил на все твои вопросы. Боб... Забавно, что у тебя и моего несчастного полковника одна и та же фамилия, но мне это даже приятно.
      Бывший генерал-лейтенант британской армии, прочтя мой роман в журнале, уже основал в Ирландии "Общество Кантуэлла"... Возможно, и мы когда-нибудь станем его членами. Особенно если учесть, что ты урожденный Кантуэлл. Но книгу, если хочешь, можешь разгромить...
      Надеюсь, у тебя все хорошо. Свяжись с Кеном 33. Он был такой занятой, что, должно быть, не помнит меня. Но ты скажи ему, что я тот самый субъект, которого послали с приказом доставить его во что бы то ни стало. А было это в один необычный июльский день, когда и Христос не пожелал бы идти по воде туда, где был Кен. Он даже не хотел заглянуть в полк -- 8-й пехотный полк армии Соединенных Штатов. Генерал Раймонд Бартон, командовавший 4-й пехотной дивизией, сказал мне, нет, приказал пойти, отыскать и привести Кена. Пущенный из танковой пушки бронебойный снаряд пробил стену дома, где находился КП и, оторвав по колено ногу штабного капитана, прошел через заднюю стену чуть повыше голов двух отдыхавших на койках связистов. Нога упала на пол, но голос генерала Бартона, говорившего по телефону, даже не дрогнул, и я, как и было приказано, отправился за Кеном. Ногу капитана обожгло снарядом, и крови почти не было. Он просто удивленно смотрел на свою ногу. На улице я встретил этого героя Эрни Пила 34, плакавшего оттого, что наши бомбардировщики накрыли своих... Я сказал ему, что на прошлой войне, чтобы накрыть цель, нам иногда приходилось вести огонь так близко от своих позиций, что погибало до двадцати процентов наших солдат. Он сказал, что у меня нет сердца. "Войди в дом,-ответил я,-- и полюбуйся на эту ногу, она по-прежнему там, на полу. Ты сентиментальный дурак. И не говори со мной дурацким газетным языком, потому что сейчас я иду во второй батальон".
      Кен был во втором батальоне. Теперь по крайней мере тебе понятно, как я нажил себе столько "друзей"... У Кена хватило бы храбрости спрыгнуть даже с "Эмпайер стейт билдинг" (в 50-е годы самое высокое здание в Нью-Йорке.-- В. П.). А Эрни был выдуманным агентством печати национальным героем... Мне не по душе выпивоха-бахвал, но он, во всяком случае, лучше выпивохи-нытика.
      Кончается страница. Можно бы порассказать еще. Но зачем? Ты согласен?
      ЭРНЕСТ
      Боб, дорогой,
      пожалуйста, не говори никому и не пиши о том, сколько раз меня ранило. Я просил "Кейп" и "Скрибнерс" (амер. издательства.-- В. П.) не распространяться о моей военной службе -- мне это неприятно и портит все, чем я горжусь. Я хочу, чтобы меня знали как писателя, а не как охотника, бузотера или выпивоху. Я хотел бы быть честным писателем и пусть меня судят как такового.
      Всегда с наилучшими ЭРНЕСТ
      11 сентября 1950 года
      Генералу Чарлзу Лэнхэму Финка Вихия
      Дорогой Бак,
      ...воскресное книжное обозрение "Тайме", так же как и "Геральд трибюн", поместило рецензию на книгу ("За рекой, в тени деревьев".-- В. П.) на первой полосе. Рецензию в "Тайме" написал Джон 0'Хара. Он начал с того, что назвал меня лучшим писателем со времен Шекспира, и это, конечно, принесет мне немало "друзей". Ну и заявление. Все хорошие писатели хороши по-своему. После Шекспира была по крайней мере дюжина очень хороших писателей. Кроме того, он не смог понять моей книги, поскольку не знал людей, о которых я обычно пишу... А я знаю всевозможных солдат, художников, дипломатов, воров, гангстеров, политиков, жокеев, тренеров, матадоров, много красивых женщин, аристократок, бомонд, спортсменов, профессиональных убийц, всяческих игроков, оголтелых анархистов, социалистов, демократов и монархистов, так что, если можно быть обвиненным за связи, то в этом я признаю себя виновным. Еще среди моих знакомых наберется целый батальон барменов и попов -- и те и другие ссужали меня деньгами, которые я сполна отдавал. Я также знавал рыбаков, охотников, бейсболистов, футболистов, Жоржа Клемансо, Муссолини (последнего слишком хорошо), экс-королей... Так что моя биография существенно отличается от биографии тех, кто судит обо мне с такой легкостью. Они всегда изображают меня простеньким, застенчивым сыном сельского врача, а с легкой руки Каули (амер. критик.-- В. П.) я стал еще и увальнем с плохим зрением...
      Впрочем, все это чепуха. Да еще всякая ерунда, вроде той, что таких женщин, как в моих книгах, в жизни не бывает. Ты этому веришь? Они хотят сказать, что никогда не встречали таких женщин. Да где им!
      Они не поверили бы, что Марлей Дитрих не так давно написала мне на фотографии: "Папа! Я пишу на фотографии, чтобы тебе не удалось быстро потерять ее. Я безоговорочно люблю тебя. Это значит, я не могу на тебя рассердиться, обидеться и т. д. и т. п. Это значит Plein Pourvoir (полное расположение.-фр.) с моей стороны по отношению к тебе". Что скажете теперь, джентльмены!
      Un abrazo de tu amigo (обнимающий тебя друг.-- исп.)
      ЭРНЕСТО
      13 сентября 1952 года
      Бернарду Беренсону 35 Финка Вихия
      Дорогой мистер Беренсон,
      большое спасибо за письмо и за то, что книга вам понравилась... ("Старик и море".-- В. П.)
      В ней нет никакой символики. Море -- это море. Старик -- это старик. Мальчик -- это мальчик. Акулы -- это акулы, не больше и не меньше. Символика, которую приписывают мне,-- сплошная чепуха. Между строк можно прочесть только то, что знаешь сам. Писатель обязан знать очень многое.
      Когда я впервые увидел картины, я допытался учиться по ним. Художники, как вам известно, много лучше писателей. Что тут поделаешь? Но это так. Правда, они продают содержимое своих мусорных корзин. Но ведь и мы не без греха...
      Должно быть, мне не следует спрашивать вас, не хотите ли вы, или не согласились ли бы черкнуть одну, две или три строчки об этой книге, чтобы "Скрибнерс" могло их процитировать? Вы единственный из критиков, кого я уважаю, и если книга вам действительно понравилась, то это могло бы встряхнуть тех, кого я не уважаю. Но если просьба моя кажется вам наглой, то, пожалуйста, выбросьте ее из головы... Как бы там ни было, я послал вам книгу не для этого.
      Здесь всю неделю стояла штормовая погода. Мэри, наверное, отправится на следующей неделе в Нью-Йорк -- кто-то же должен наслаждаться триумфом, когда мы побеждаем, или нам так кажется. Но меня пока не тянет в город.
      Несмотря на частую смену погоды, течение в заливе отличное, и мы поймали двадцать девять крупных рыбин... Момент, когда огромная рыба выпрыгивает из воды и вновь исчезает в ней, волнует меня как и прежде. Я всегда говорил Мэри, что в тот день, когда прыжок летучей рыбы не доставит мне счастливого возбуждения, я брошу рыбную ловлю...
      Пожалуйста, простите за столь длинное письмо и забудьте о всех просьбах...
      Всегда Ваш, Эрнест ХЕМИНГУЭИ
      14 октября 1952 года Бернарду Беренсону Финка Вихия
      Дорогой мистер Б.,
      посылаю вам еще одну вырезку из газеты. Эта рецензия мне понравилась...
      Мэри загорает на крыше башни, а черный пес лежит у моих ног и видит страшный сон. Ему, как и мне, снятся сны, и, просыпаясь ночью, я часто слышу, как он вздыхает от очередного кошмара. У нас прокатилась волна вооруженных ограблений, а он боится вооруженных грабителей больше всего на свете. Ночью, когда раздается какой-то шум, и я вынужден взять револьвер и встать, он обычно притворяется крепко спящим. Днем он очень храбрый и ненавидит полицейских, членов "Армии спасения" 36 и всякого, кто носит форму. Ночью он очень осторожен и благоразумен. Иногда он встает и вместе со мной совершает ночной обход. Но я знаю, чего это ему стоит, и не браню, когда он предпочитает оставаться спящим...
      Надеюсь, Марта здорова и счастлива. Насколько я понимаю, она отзывается обо мне не очень лестно. Но это вполне естественно... По-моему, не следует доверять рассказам любой из сторон разрушенного брака... Я, конечно, предпочитаю молчать. Всякий, кто принимает хорошенькую и честолюбивую женщину за богиню-царицу ночи, должен быть наказан, если не как еретик, то как дурак.
      Всегда вспоминаю слова Джойса (Джеймс Джойс. -- В. П.):
      "Хемингуэй, богохульство не грех. Ересь -- это грех".
      Вы знали Джойса? Он ужасно обращался со своими почитателями... А с обожателями -- еще хуже. Но он был моим лучшим собеседником и другом. Помню, как-то раз, будучи в мрачном расположении духа, он спросил меня, не кажется ли мне, что его книги отдают "провинциалыциной". Он сказал, что это его иногда угнетает. "Ах, Джим,-- сказала миссис Джойс,-- тебе бы написать об охоте на львов". Джойс ответил: "Должен признаться, мне даже взглянуть на них страшно". Тогда миссис Джойс сказала: "Хемингуэй опишет тебе льва, и тогда ты сможешь подойти, дотронуться до него и почувствовать его запах. Вот и все, что тебе нужно".
      Пожалуйста, берегите здоровье и пишите книги. Стоит только начать, слово за слово, и все получится... Писатели-беллетристы всего лишь супер-врали, которые, если, конечно, они много знают и достаточно дисциплинированны, пишут так, что вымысел становится достовернее правды...
      Вашу книгу я наконец получил, и на английском языке она мне нравится даже больше, чем на итальянском. Вы молодец, что смогли написать ее во время войны. Сам я во время войны не могу писать ничего, кроме стихов. Однажды в Мадриде я написал пьесу ("Пятая колонна".-- В. П.). В то время она мне казалась хорошей, но, очевидно, это не так. Я тогда читал странную книжку какого-то англичанина, написанную необыкновенно плохим и в то же время эффектным языком, и, подобно жалкому хамелеону, я стал подражать ему. Вот что получается, когда читаешь романы до завтрака... Обычно утром, до того как начать работать, я стараюсь ничего не читать, чтобы не заниматься бесполезным заимствованием, не попасть под чье-то влияние, никому не подражать и не позволять заглядывать себе через плечо. В Мадриде, до того как сесть писать, я ходил в Прадо (худ. музей.-- В. П.). Это было здорово и не причиняло такого вреда, как чтение по утрам. Я знаю, это не ваша тема, но человек без формального образования может многое почерпнуть в Прадо, особенно если проводить там все утренние часы. Сочетание великих и никчемных произведений и неизвестных шедевров создает удивительное ощущение...
      О картинах, выставленных в Прадо, хорошо заботились, и ни одна из них не пострадала. Я всегда гордился тем, как Республика заботилась о картинах. Помню, как колонна грузовиков с картинами из Прадо продвигалась по дороге Валенсия -- Барселона в тот день, когда франкисты перерезали шоссе и вышли к морю. Жалкие остатки одной роты сдерживали целую колонну противника, рвавшегося к дороге. "Мессершмитты" и "фиаты" обстреливали грузовики с бреющего полета, и я молился за картины... Они были вывезены в Швейцарию и потом полностью возвращены. Возможно, не стоило так рисковать и эвакуировать картины по шоссе. Но тогда никто не знал, что произойдет в Валенсии, и многие из солдат, которые могли бы спастись, отдали свои жизни, удерживая дорогу и спасая картины. Во время бомбардировок и обстрела Мадрида фашистами к простым, малограмотным людям обращались с призывом: "Бережно относитесь ко всему, что вам кажется непонятным. Это может быть произведением искусства!"
      По-моему, такой лозунг уместен во все времена...
      Ваш друг ЭРНВСТО
      24 сентября 1954 года
      Бернарду Беренсону Финка Вихия
      Дорогой В. В.,
      рад был получить от вас весточку и узнать, что вы здоровы. Вы совершенно правы, говоря, что нам никогда не удается добиться задуманного. Правда, иногда, перечитывая свою работу спустя много времени, мы все же добиваемся своего. Когда получается хорошо, мне начинает казаться, что это я у кого-то украл, а потом я вспоминаю, что никто другой не мог этого знать и что на самом деле этого никогда не было, а значит, я должен был все придумать сам, и тогда я чувствую себя счастливым. Последняя написанная вещь всегда кажется нам самой хорошей, поэтому, возможно, я излишне уверен в книге о старике и море. Каждый день, по мере того как я писал ее, я поражался тем, как здорово у меня получается, и надеялся, что назавтра смогу выдумывать так же правдоподобно. Когда я закончил, мне осталось сделать всего три или четыре исправления и я боялся, что здесь что-то не так, но, перечитывая книгу, с каждым разом убеждался, что она впечатляет меня не только как автора, но и как читателя. Не могу читать ее без волнения и знаю, вы мне поверите -- это совсем не то волнение, какое испытывает человек, любующийся своим творением... потому что я читаю эту книгу как нечто, написанное совершенно другим человеком, который давно уже умер.
      Мы оба достаточно пожили и можем говорить правду, и я рассказываю вам обо всем только потому, что это действительно любопытно. Некоторые вещи, такие, например, как история Пабло и Пилар в "По ком звонит колокол"-- о том, как они расправляются с фашистами в деревне,-- я перечитываю с искренним удивлением: неужели я мог так все придумать. Знаете, беллетристика, или, вернее, проза, пожалуй, самый трудный писательский хлеб. У вас нет эталона, старого испытанного эталона. Есть только лист чистой бумаги, карандаш, необходимость сделать вымысел достовернее реальной жизни. Нужно превратить неосязаемое в осязаемое, и чтобы все казалось естественным, и читатель поверил, что это произошло с ним самим. Невозможная задача. Вот почему особенно ценно, когда тебе это удается. Но написать так по заказу или по контракту нельзя, равно как нельзя работать алхимиком по найму.
      Б. Б., нам не следует пессимистично относиться к тому, что сделано хорошо, ведь и нам необходимо вознаграждение, а единственное вознаграждение -- это наша собственная оценка. Я гордился бы, будь у меня такой же hoja de servicio (послужной список.-- исп.), как у вас. Другое дело -- недостижимое. Все горы уже покорены, все страны, которые стоят того, чтобы их увидеть, уже исследованы, а побывав в таком древнем краю, как Африка, убеждаешься, что и здесь все изучено задолго до того, как такие исследования стали финансироваться миссионерскими фондами или Джеймсом Гордоном Беннеттом 37.
      Слава, поклонение читателей, лесть или просто мода на писателя ничего не стоят и чрезвычайно вредны, если им поддаешься...
      Сейчас я работаю лишь вполсилы... Нужно пережить еще шесть недель скверной погоды, а там настанет такое время, что самому захочется писать и не придется себя заставлять. Я очень незадачливый писатель, и погода в моих книгах обычно такая же, как в данный момент на улице. Мне бы не хотелось навязывать читателю то пекло, какое стояло все это лето, и потому я работаю в комнате с кондиционером, а это так же неестественно, как если пытаться писать в герметизированной кабине самолета. Казалось бы, ты пишешь, но все получается фальшиво, словно ты работаешь в теплице. Очевидно, я все это выброшу, а может быть, когда по утрам установится бодрящая погода, использую написанное как заготовку и наполню ее утренними запахами, голосами птиц и прочими приятными ощущениями, которые в зимние месяцы здесь, на Финке, такие же, как в Африке.
      Но, Б. Б., нет ничего лучше Африки, как нет ничего лучше молодости и любви, и того волнения, какое бывает, когда просыпаешься и не знаешь, что таит в себе предстоящий день... Вам лучше, чем мне, потому что вы написали больше книг. Слава богу, есть наши книги. Хотелось бы, чтобы наш труд помог и другим людям писать стоящие книги. Мэри послала бы вам свою любовь, но она принимает солнечную ванну. Думаю, я могу с уверенностью сделать это от ее имени.
      Примите наши наилучшие пожелания.
      ЭРНЕСТ
      3 января 1954 года
      Харви Брму недалеко от Магади, Кения
      Дорогой Харви,
      как дела, малыш, и как твое житье-бытье? Мы стали лагерем на границе Кении и Танганьики. Я здесь уже около семи недель. Меня сделали почетным инспектором по охране дичи и в связи с чрезвычайными обстоятельствами (восстанием "May-May"39) еще и объездчиком. Первоклассная жизнь. Проблемы днем и ночью. Вот вчера стадо слонов (двадцать один) вытоптало shamba (поле.-- суахили), принадлежащее семье моей "невесты" из племени уакамба (народность в Восточной Африке. -- В. П.). Они паслись неподалеку, и девять слонов прошли через кукурузу, которая после дождя поднялась почти до пятнадцати футов... Мы преследовали их, пока они не ушли в район холмов, и потом оставили проводника Арап Майна и еще одного человека, чтобы они отпугнули слонов, если им вздумается вернуться на поле ночью. Проверили стадо буйволов (82) -- и с ними все в порядке. Нашли львицу, у которой накануне рождества появились детеныши; она тоже в порядке. Львица задрала самца из небольшого стада антилоп (11 голов). Он был моим приятелем с сентября, но в стаде подрастает шесть молодых самцов, и один из них станет вожаком. Все равно мне его жаль. Ложусь рано, встаю ночью и отправляюсь на прогулку с копьем. Изучаю звуки, разнообразные ночные голоса животных. Фонарем не пользуюсь и хожу один в мягких сапогах. Утром пьем чай -- в 5.30 -- и потом я и мисс Мэри отправляемся охотиться с ее ружьеносцем Чаро (ему должно быть под восемьдесят, и он ниже ее ростом) и моим ружьеносцем Нгуи (он сын М'Кола, который был моим ружьеносцем еще тогда, когда я писал "Зеленые холмы Африки"), Нгуи крепкий орешек, он семь лет прослужил в Королевских Африканских стрелках в Абиссинии, Бирме и т. д. В Абиссинии он немного выучился говорить по-итальянски. Нгуи и я влюблены в двух девушек из ближайшей деревни уакамба. Это очаровательная деревушка на берегу ручья с плантацией кукурузы -- акров пятнадцать, и немного зерновых, и наши девушки -наследницы всего этого... Только наши -- черные и очень красивые. Каждый день они приносят нам подарки -- сладкую кукурузу и пиво собственного изготовления (очень хорошее), и сегодня я подарил им фунт топленого свиного жира и заднюю часть туши кабана, подстреленного мисс Мэри, а также немного соли и номер "Лайфа". Вчера познакомился с матерью, братом и двумя сестрами моей "невесты". Отец ее не очень знатного происхождения, но живет в достатке. Мать очень приятная женщина и недавно родила. Мисс Мэри ни во что не вмешивается, все понимает и вообще она молодец...
      Я должен убивать хищников, нападающих на их скот или вытаптывающих посевы. Пока я с этим справляюсь, буду пользоваться у них некоторой популярностью.
      Вешу 186 фунтов. Долгое время весил 190--192. Обрил голову, так моей "невесте" больше нравится. Ей нравится трогать все шрамы и рубцы у меня на голове. Я всегда думал, что их надо стыдиться. Но не здесь. Харви, африканские девушки, по крайней мере уакамба и масаи, действительно восхитительны, и вся эта чепуха о том, что они лишены чувства любви,-- сплошное вранье. Просто они намного жизнерадостнее наших девушек. Пожалуй, хватит об этом, потому что я хочу написать о них по-настоящему...
      С огромной любовью и с Новым Годом!
      Папа
      4 февраля 1954 года
      Харви Бригу Шимони (Кения)
      Дорогой Харви,
      наконец наладил связь между правой рукой и головой, так что могу написать тебе собственноручно...
      Для твоего сведения, падение второго самолета доставило мне некоторые неприятности 40. Принято говорить "Врешь, не возьмешь", но я повредил почки или, возможно, только одну из них, печень, селезенку (или что-то в этом роде), каждую ночь моя подушка намокала от просачивавшейся мозговой жидкости, кожа на макушке сожжена напрочь и т. д. Кроме того, видишь, что можно получить от одной хорошей взбучки (пришлось немного подышать в огне, а это еще никому не было на пользу, за исключением, конечно, Жанны Д'Арк, перевоплотившейся (общепризнанный факт) в генерала Де Голля. Ослеп на левый глаз (впрочем, он и раньше никуда не годился).
      Харви, эта встряска была похуже, чем весть о присуждении Нобелевской премии Фолкнеру.
      Мисс Мэри молодцом, правда, немного нервничает. Она была очень храброй и очаровательной...
      Всегда твой Папа ЭРНЕСТ
      23 декабря 1954 года
      Генералу Е. Е. Дорману-О'Гоуен 41 Финка Вихия
      Дорогой Чинк,
      мне очень совестно, что я не писал. Меня осаждали журналисты, фотографы и скучные и забавные психи. Работа над книгой была в самом разгаре, а это все равно, что тебя прервали в момент тайного свидания с любовницей...
      Ты знаешь, я никогда не был мрачным субъектом, но этот шведский гонг не доставил мне ни радости, ни веселья 42. Деньги неплохие, пригодятся для уплаты налогов, а так это только дает всем сомнительное право бесцеремонно вмешиваться в твою личную жизнь. Вчера разделывал и упаковывал для глубокой заморозки мясо черепахи и рыбу, пойманную во время морской прогулки, в которой мы спасались от телефона, и тут заявились представитель ныне покойного баскского правительства, а с ним португальский генеральный консул и его китайский коллега. Вода и электричество были отключены, так что я с удовольствием пожал им руки своей пропахшей черепашьим мясом ладонью и пожелал им "бог в помощь"...