Уплыть за закат

война в истории Соединенных Штатов, которую специально мобилизованные для этого войска вели с неизвестной целью, без намерения победить, – и которая кончилась тем, что войска просто ушли, бросив тот народ, за который якобы сражались; б) Еще одна война, которая никогда не объявлялась, которая так и не завершилась, – этакое вооруженное перемирие, затянувшееся на сорок лет, во время которых Соединенные Штаты восстановили дипломатические и торговые отношения с тем самым правительством, против которого ранее начали необъявленные военные действия; в) Убийство президента, убийство кандидата в президенты, покушение на президента, совершенное известным психопатом, которому тем не менее позволили гулять на свободе, – президент серьезно ранен – убийство крупного негритянского лидера и несметное количество других покушений неудачных, частично удавшихся и удавшихся полностью; г) Бессмысленные убийства на улицах, в парках и в общественном транспорте, законопослушные граждане, особенно пожилые, стараются не выходить из дома после наступления темноты; д) Школьные учителя и университетские профессора, внушающие ученикам, что патриотизм – устаревшее понятие, брак – устаревшее понятие, грех устаревшее понятие и США – тоже устаревшее понятие; е) Школьные учителя, не умеющие ни говорить, ни писать грамотно, не умеющие считать; ж) Ведущий сельскохозяйственный штат, наживающийся с помощью подпольной фабрики по производству запрещенного наркотика; з) Кокаин и героин называют "расслабухой", кражу "приватизацией", бандитский вандализм "раздолбоном", взлом "откупоркой", избиение "разборкой", а реакция на все эти преступления такова: мальчишки есть мальчишки, надо их поругать – авось исправятся, нечего портить им жизнь, обращаясь с ними, как с уголовниками; и) Миллионы женщин приходят к выводу, что им выгоднее рожать внебрачных детей, чем выходить замуж или работать.

* * *

      Я не могу разобраться в третьей параллели <"третья параллель" соответствует реальной истории США второй половины XX века; упоминаются войны во Вьетнаме и Корее, убийства Дж.Кеннеди, Р.Кеннеди и М.Л.Кинга, покушение на Р.Рейгана>, код "Нейл Армстронг", так что послушаем лучше Джубала Харшо, который в ней жил. "Мама Морин, – сказал он мне, – Америка моей параллели наглядно демонстрирует, что может произойти с демократией это самое и происходило со всеми демократиями на протяжении всей истории.
      Истинная "поголовная" демократия, где каждый взрослый имеет право голоса, лишена обратной связи, служащей человеку для самоусовершенствования. Она целиком и полностью зависит от мудрости и сдержанности граждан… которым противостоит безумие и разнузданность других граждан. Демократия предполагает, что каждый свободный гражданин отдаст свой голос на благо общества, во имя общей безопасности и благосостояния. На деле же упомянутый гражданин голосует за свои интересы, как он их понимает, а большинство понимает их как "хлеба и зрелищ".
      "Хлеба и зрелищ" – это раковая опухоль демократии, ее неизлечимая болезнь. Поначалу демократический режим работает превосходно. Но как только государство даст право голоса всем поголовно, будь то производитель или паразит – значит, этому государству придет конец. Как только плебс поймет, что можно сколько угодно голосовать за "хлеб и зрелища" и полезные члены общества не в силах его остановить – он будет голосовать за "хлеб и зрелища", пока не обескровит государство до смерти или пока оно, обессиленное, не уступит захватчикам, и варвары не войдут в Рим. – Джубал грустно пожал плечами. – Мой мир был прекрасен, пока им не завладели паразиты".
      Джубал Харшо указал мне на еще один симптом, неизменно предшествующий, по его словам, крушению культуры: исчезновение хороших манер, обычной вежливости, уважения к правам других людей, "философы от Конфуция до наших дней не уставали это повторять. Но признаки этого рокового симптома разглядеть нелегко. Ну что такого, если упускается вежливое обращение к человеку? Или если младший самовольно называет старшего просто по имени? Подобным послаблениям в этикете не всегда придают значение. Но существует один безошибочный признак упадка хороших манер: это грязные общественные туалеты. В здоровом обществе общественные комнаты отдыха, туалеты, умывальные так чисты, опрятны и так хорошо пахнут, как ванная в приличном частном доме. В больном же обществе…" Джубал с отвращением замолчал.
      Ему не было нужды продолжать: я это наблюдала и в своей параллели. В первой половине девятнадцатого века до самого начала сороковых годов люди всех слоев общества были по обычаю вежливы друг с другом, и само собой разумелось, что, пользуясь общественным туалетом, человек старался оставить его после себя таким же чистым, как нашел. Насколько я помню, опрятность в общественных туалетах, а с ней и хорошие манеры, пошла на убыль во время второй мировой войны. В шестидесятые и семидесятые годы грубость всякого рода стала делом обычным, а в общественные туалеты я старалась по возможности не заходить.
      Ругательства, грубые манеры и грязь в туалетах – все это явления одного порядка.
      Америка моей параллели тоже страдала от рака, именуемого "хлеба и зрелищ", но нашла более быстрый путь к самоубийству. Хвастаться нам нечем – во второй параллели народ Соединенных Штатов сам проголосовал за религиозную диктатуру.
      Это случилось после 1982 года, так что меня, к большой моей радости, при этом не было. Когда мне стукнуло сто лет. Неемия Скаддер был еще малышом.
      В американской культуре всегда наличествовала потенциальная религиозная истерия – я это знала, поскольку отец сызмальства тыкал меня в это носом. Отец говорил, что свобода вероисповедания в Штатах гарантирует только одно: не Первая поправка и не терпимость, а обилие соперничающих, нетерпимых друг к другу сект, каждая из которых есть хранительница "Истинной Веры", но не обладает большинством и посему не может навязать свою "Истинную Веру" приверженцам прочих "Истинных Вер".
      (Разумеется, при этом всегда открыта охота на иудеев, иногда – на католиков и постоянно – на мормонов, мусульман, буддистов и прочих язычников. Первая поправка была принята вовсе не для того, чтобы поощрять подобное кощунство. О, нет!) Выборы выигрывают, не переубеждая противников, а добиваясь участия в них своих сторонников. Организация Скаддера именно так и поступила. Из истории, которую я изучала в Бундоке, следует, что в выборах 2012 года приняло участие шестьдесят три процента зарегистрированных избирателей (которые, в свою очередь, составляли меньше половины всех имеющих право голоса). Партия истинных американцев (Неемии Скаддера) получила двадцать семь процентов голосов от общего числа проголосовавших и тем самым восемьдесят один процент голосов Коллегии выборщиков <кандидат в президенты, чтобы быть избранным, должен получить большинство голосов выборщиков, причем каждый штат отдает своих выборщиков той партии, которая победила на выборах в данном штате, что создает разрыв между результатами всеобщего голосования и голосования выборщиков>.
      В 2016 году выборов уже не было.

* * *

      Бурные двадцатые… Огненная юность, потерянное поколение, стриженые головки, конкурсы поедателей тортов, гангстеры, обрезы, бутлегеры и спирт, подливаемый в пиво. Самолеты, дирижабли, "медведи Штутца в воздухе" и летучие цирки. Увеселительные полеты за пять долларов. Линдберг и "Дух Сент-Луиса" <летчик и самолет, совершившие первый беспосадочный перелет через Атлантику>. Юбки стремительно взлетают ввысь, и к середине двадцатых скатанные чулки выставляют напоказ голые коленки. Дорожка принца Уэльского и чарльстон. Рут Эттинг, Уилл Роджерс и "Фантазии Зигфельда" <популярные артисты эстрады и шоу того времени>. В двадцатых были свои дурные стороны, но в целом и почти для всех это были хорошие годы, а уж соскучиться точно не давали.
      Я, как всегда, занималась своими домашними делами, не слишком интересуясь окружающим миром. В девятнадцатом году у меня родился Теодор Айра, в двадцать втором – Маргарет, в двадцать четвертом – Артур Рой, в двадцать седьмом – Элис Вирджиния, в тридцатом – Дорис Джин, и со всеми я вновь переживала радости и горести детства – скажите спасибо, что я не показываю вам их карточки и не повторяю их смешные словечки.
      В феврале двадцать девятого мы продали свой дом на бульваре Бентона и сняли с условием последующей покупки старую ферму близ пересечения Рокхилл роуд и бульвара Мейера – вместительную, но не столь современную, как наш прежний дом. Это решение верхним чутьем принял мой муж, который всегда норовил заставить каждый доллар сработать дважды. Но со мной он посоветовался, и не только потому, что дом был записан на меня.
      – Морин, – сказал он, – не хочешь ли сыграть в рулетку?
      – Мы то и дело в нее играем, разве нет?
      – Как когда. На сей раз мы пойдем ва-банк и сорвем этот банк – а если номер не пройдет, придется тебе выйти на улицу и подзарабатывать нам на картофельный супчик.
      – Мне всегда хотелось знать, смогла бы я зарабатывать на жизнь таким манером. В июле мне будет сорок семь…
      – Ну и ну. Тебе сейчас тридцать семь, а мне сорок один.
      – Брайни, мы с тобой лежим в постели. Могу я быть откровенна хотя бы здесь?
      – Судья Сперлинг требует, чтобы мы всегда и везде придерживались своего официального возраста. И Джастин согласен с ним.
      – Слушаюсь, сэр. Обещаю исправиться. Мне всегда хотелось знать, смогла бы я заработать на жизнь, гуляя по панели. Только вот где гулять?
      Насколько я знаю, девушке и глаза могут выцарапать, если она просто так выйдет и начнет промышлять, не разузнав, чья это территория. В постели-то я работать умею, Брайни, – надо только поучиться, как сбывать товар.
      – Ну, разгорелась уже, Вертучая Задница. Может, это еще и не понадобится. Скажи, ты еще веришь, что Тед – Теодор – капрал Бронсон действительно прибыл из будущего?
      – Да, – сразу посерьезнела я. – А ты разве нет?
      – Мо, я поверил ему сразу, как и ты. Поверил раньше, чем оправдалось его предсказание об окончании войны. И теперь я тебя спрашиваю: веришь ли ты в Теда настолько, чтобы поставить все наше состояние до последнего цента на то, что его предсказание о биржевом крахе так же верно, как и предсказание о перемирии?
      – Черный вторник, – тихо проговорила я. – Двадцать девятое октября нынешнего года.
      – Ну так как? Если я рискну и проиграю, мы разоримся. Мэри не сможет закончить Редклифф, Вуди придется самому добывать себе деньги на колледж, ну а с Диком и Этель разберемся потом. Я уже по уши погряз в спекуляциях, голубка, – и предполагаю погрузиться еще глубже, твердо уповая на то, что Черный вторник наступит точно в предсказанный Тедом срок.
      – Погружайся!
      – Ты уверена, Мо? Если что-то пойдет не так, мы вернемся к жареному маису. Еще не поздно сократить ставку – забрать половину и играть на то, что останется.
      – Брайни, я не так воспитана. Помнишь отцовского бегового рысака Бездельника?
      – Видел несколько раз. Красивый был коняшка.
      – Да, только не такой резвый, каким казался с виду. Так вот, отец всегда ставил только на него – но и на себя, понятно. И только на победу не на призовое место. Бездельник обычно приходил вторым или третьим, но отец на это никогда не ставил. Я слышала, как он, бывало, перед забегом тихо и ласково говорит Бездельнику: "Ну, на этот раз мы им покажем, парень! На этот раз мы победим!" А потом говорил: "Ты старался, старина! А больше я ничего и не прошу. Все равно ты чемпион – и в следующий раз мы им покажем!" – и трепал Бездельника по шее, а тот тихонько ржал и всхрапывал – так они утешали друг друга.
      – Думаешь, я тоже прогорю? Здесь-то другого раза не будет.
      – Нет! Иди ва-банк. Ты веришь Теодору, и я тоже. Так что вперед! – Я протянула руку и взялась за его инструмент. – Если и перейдем на жареный маис, то ненадолго. Я могу забеременеть… сейчас скажу… в будущий понедельник, а разрожусь, стало быть, через пару недель после Черного вторника. И мы получим очередную премию Говарда.
      – Нет.
      – Как нет? Извини, я не понимаю.
      – Мо, если Тед предсказал неверно. Фонд тоже может прогореть. Джастин и судья Сперлинг ставят на предсказание, Чепмен против. В правлении еще четверо попечителей… из них двое республиканцев, голосовавших за Эла Смита… <за кандидата от республиканцев на выборах 1928 года>так что Джастин не знает, как все обернется.

* * *

      Продажа дома тоже входила в игру. Кроме того, Брайан чуял, что надвигается так называемый "прорыв". Мы жили в белом районе, но черный город был чуть севернее нас и постоянно разрастался все те двадцать с лишним лет, что мы прожили в своем доме (милый старый дом, населенный счастливыми воспоминаниями!).
      Как-то к Брайану зашел белый агент по продаже недвижимости и спросил от имени своего клиента, не назвав его: сколько, мол, Брайан хочет за дом?
      – Я не стал выяснять, милая, кто его клиент, – все равно оказалось бы, что это белый адвокат, представляющий кого-нибудь из Денвера или Бостона. Такие сделки совершаются порой через шестые руки, и соседи не увидят, какого цвета новый жилец, пока тот не вселится в дом.
      – Что же ты ответил?
      – Ответил, что соглашусь продать дом за хорошую цену. Но цена должна быть действительно хорошей, поскольку нам и здесь удобно, а переезд всегда отнимает много времени и денег. Сколько предлагает ваш клиент? Я возьму только наличными – никаких начальных взносов и ипотек. Мне надо будет подыскать другой дом для большой семьи из одиннадцати человек, и, значит, понадобятся наличные. А может быть, придется строиться, в наше время не так уж много домов, рассчитанных на большие семьи. Так что цена должна быть хорошая, а оплата – только наличными. А тот проныра мне говорит, что любой банк учтет закладную под такое имущество – ипотека, мол, все равно что деньги. "Только не для меня, – говорю я. – Пусть ваш клиент возьмет ипотечную ссуду в своем банке, а мне принесет деньги. Дорогой сэр, я не рвусь продавать свой дом. Назовите мне сумму наличными, и если она меня устроит, мы тут же заключим обязательство на гарантийный срок. А если не устроит, я скажу вам "нет". На это он мне: гарантийный срок не понадобится, поскольку они убедились, что дом действительно принадлежит нам, но это его заявление сказало мне больше всяких слов. Значит, они уже проверили, кто владеет нашим домом… а должно быть, и всеми домами в округе. Мне сдается, что наш дом здесь единственный, который свободен от ипотеки – и вообще от всего, что следует улаживать в гарантийный срок: на нем нет ни права на пожизненное владение по завещанию, ни утверждения в правах наследства, ни дела о разводе, на него не наложен арест и так далее. Человеку, который ищет именно такую сделку, гарантийный срок не с руки – ведь именно за это время сторонники "джентльменского соглашения" могут узнать о том, что готовится, и поломать это дело – не без содействия сочувствующего судьи.
      – Объясни-ка мне, Брайни, что такое "джентльменское соглашение"? Я Что-то не припомню, чтобы мы проходили его, когда изучали право.
      – И не могли проходить – это не закон. А если и закон, то неписаный.
      В твоем документе на право владения нет статьи, запрещающей тебе продавать этот дом кому бы то ни было – белому, черному, или зеленому, или в крапинку… а если бы такая статья была, суд мог бы ее опротестовать. Но если ты спросишь наших соседей, то я гарантирую – они тебя заверят, что джентльменское соглашение обязывает тебя не продавать дом в этом квартале негру.
      – А мы с кем-нибудь об этом договаривались? – недоумевала я. Муж редко сообщал мне о соглашениях, которые заключал, считая заранее, что я его поддержу. И я поддерживала. Нельзя быть замужем время от времени – это волынка на всю жизнь, а иначе ты не замужем.
      – Нет.
      – Ну что же – будешь ты спрашивать мнение соседей?
      – Ты хочешь, чтобы я их спросил, Мо? Дом-то твой.
      По-моему, я колебалась не более двух секунд – но мысль была все-таки новая, и надо было принять решение.
      – Брайни, несколько домов в нашем квартале за те двадцать два года, что мы здесь живем, меняли владельцев, и я что-то не помню, чтобы кто-нибудь интересовался нашим мнением по поводу этих сделок.
      – Никто и не интересовался.
      – По-моему, не их дело решать, что можно неграм покупать, а что нет. Не им нам указывать. Они могут сделать все, что угодно, со своей собственностью, а мы – со своей, при условии, что соблюдаем закон и выполняем обязательства, связанные с земельным участком. Например, правило о двадцатипятифутовом пространстве перед домом. Я вижу только один способ помешать нам продать этот дом, кому хотим.
      – Какой?
      – Предложить нам подороже, чем мистер Проныра. А там пусть делают с домом, что хотят.
      – Я рад, что ты так на это смотришь, любимая. Через год во всех домах нашего квартала будут жить негритянские семьи. Я это предвижу, Мо. Рост населения похож на паводок. Как ты ни ставь плотины и дамбы, река все равно прорвется. Черный город Канзас-Сити ужасно перенаселен. Если белые не желают жить по соседству с неграми, придется им потесниться и уступить неграм место. Меня не очень волнуют негритянские проблемы – мне и своих достаточно. Но на рожон я не полезу и головой об стену биться не стану. Мы с тобой еще увидим, как черный город будет двигаться все дальше на юг и займет все пространство до Тридцать девятой улицы. Тут суетиться бесполезно – все равно это будет.
      Брайни получил-таки хорошую цену за наш старый дом. Если учесть, как возросли цены с девятьсот седьмого по двадцать девятый год, прибыль была невелика, зато Брайни получил всю сумму наличными – в золотых сертификатах, не в чеках. В купчей цена значилась как "десять долларов плюс компенсация". Брайни тут же снес эти деньги на биржу.
      – Милая, если предсказание Теодора оправдается, через год мы сможем выбрать себе особняк в районе Загородного клуба за треть нынешней цены ведь Черный вторник лишит половину домовладельцев возможности выплачивать по ипотекам. А пока что постарайся устроиться получше на этой старой ферме – нам с Джастином надо ехать в Нью-Йорк.
      Мне нетрудно было устроиться на ферме – она напоминала мне детство.
      Отец со мной согласился.
      – Вели только сделать еще одну ванну. Помнишь, у нас было две уборных? Запоры и геморрой тебе ни к чему.
      Отец официально уже не жил у нас – почту он получал по другому адресу. Но со времен шестнадцатого года и Праттбурга Брайан распорядился, чтобы для отца всегда была наготове комната. Когда Брайан уехал в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к бирже, отец согласился ночевать у нас – как тогда, когда Брайан был во Франции. К тому времени я уже устроила вторую ванную и умывальную внизу, а уборную во дворе обработали известью и засыпали.
      Дети легко приспособились к перемене. Даже наш кот, Атташе, привык.
      Во время переезда он нервничал, но, кажется, понял, что поездка в фургоне означает, что Дом перестал быть Домом. Этель и Тедди успокаивали его, как могли, а я вела фургон. Остальное семейство вез Вудро в своем драндулете.
      Приехав, Атташе сразу же обошел наш участок, потом вернулся за мной и заставил еще раз обойти с ним все огороженное забором пространство, пометив все четыре угла – я поняла, что он согласился с переменой места и со своими новыми обязанностями.
      Скандала я ожидала от Вудро – в сентябре он переходил в старший класс Центральной средней школы и был кандидатом в командиры школьного подготовительного батальона – им командовали и Брайан младший, и Джордж, когда учились в последнем классе.
      Но Вудро не настаивал даже на том, чтобы доучиться второй семестр, а перевелся в середине года в Успортскую среднюю, к некоторому моему разочарованию – я рассчитывала, что он будет возить в Центральную Дика и Этель: один только что перешел в десятый, другая училась в восьмом.
      Пришлось и им менять школу посреди года – мне было некогда их возить, а на трамвае ездить было немыслимо. Тедди и Пегги я устроила в Кантри Дей, превосходную частную школу – Элеанор предложила возить их вместе с тремя своими, которые там учились.
      Только через несколько лет я поняла, почему Вудро так охотно сменил школу; причиной тому было бывшее пастбище к югу от нас, над которым висела вывеска: "Летная школа Харди". Летом двадцать восьмого года Вудро откопал где-то – иначе не скажешь – свой жуткий автомобиль, и с тех пор мы его иначе как за едой почти не видели. Но о том, что он научился летать еще в средней школе, я узнала не сразу.

* * *

      Как всем известно, Черный вторник настал точно по расписанию. Через неделю Брайни позвонил мне по междугородной.
      – Фрау докторша Краузмейер?
      – Элмар!
      – Дети в порядке?
      – Все хорошо, только скучают по папе. И я тоже. Приезжай скорей, дорогой, мне не терпится.
      – Разве тот парень, которого ты наняла, не справляется?
      – Напряжение слабое. Я его рассчитала и решила дождаться тебя.
      – Так ведь я не домой еду.
      – А-а.
      – Хочешь знать почему?
      (Да, Брайни, хочу. И когда-нибудь насыплю тебе едкого порошка в ширинку за такие вопросы.) – Буффало Билл, ты сам скажешь мне, что захочешь и когда захочешь.
      – Ренджи Лил, не хочешь ли проехаться в Париж? И в Швейцарию?
      – Может, лучше в Южную Америку? Где нет закона об экстрадиции?
      (Провались ты, Брайни! Кончишь меня дразнить или нет?) – Завтра тебе надо выехать. Езжай на Центрально-Американском до Чикаго, оттуда на Пенсильванском до Нью-Йорка. Я тебя встречу и отвезу в отель. В субботу отплывем в Шербур.
      – Есть, сэр. (Вот наказание!) Относительно наших деток – их семь, насколько я помню. Имеются какие-нибудь пожелания? Или мне пристроить их по своему разумению? (А как? Договориться с Элеанор?) – По своему разумению, но если Айра на месте, я хотел бы с ним поговорить.
      – Слушаюсь и повинуюсь, эффенди.
      Поговорив с Брайаном, отец сказал мне:
      – Я сказал ему, чтобы не беспокоился – Этель хорошо стряпает. Если ей понадобится помощь, я найму женщину. Так что отправляйся, Морин, и веселись как следует – ребята будут в порядке. Больше двух чемоданов не бери, потому что… – Телефон зазвонил опять.
      – Морин, это твоя старшая сестра, дорогая. Брайан уже звонил?
      – Да.
      – Вот и хорошо. У меня уже заказаны места в пульмане – Джастин забронировал из Нью-Йорка. Фрэнк отвезет нас на вокзал. Будь готова к десяти утра. Справишься?
      – Куда деваться? В крайнем случае поеду босиком и с фигой на голове.

* * *

      Я быстро освоилась с путешествием на роскошном лайнере. Поначалу "Иль де Франс" до глубины души потряс крошку Морин Джонсон, которая понимала роскошь как достаточное количество ванных на семь человек (в среднем) и нужное количество горячей воды. Два года назад Брайан возил меня в Большой Каньон, и там было чудесно, и здесь тоже чудесно, но по-другому. Стюард, готовый сплавать обратно в Америку, лишь бы доставить то, что нужно мадам.
      Горничная, которая говорила по-английски, но понимала мой французский и не смеялась над моим произношением. Симфонический оркестр за обедом, камерная музыка за чаем, танцы каждый вечер. Завтрак в постели. Массажистка по вызову. Гостиная нашего "люкса", больше и наряднее, чем в доме у Элеанор, и две большие спальни.
      – Джастин, почему мы едим за капитанским столом?
      – Не знаю, должно быть, потому, что занимаем "люкс".
      – А зачем он нам? И в первом классе было бы прекрасно, а я не возражала бы и против второго. Не слишком ли мы шикуем?
      – Морин, радость моя, я заказал две отдельные каюты в первом классе, за них мы и заплатили. Но за два дня до отплытия позвонил пароходный агент и предложил мне этот "люкс" за ту же цену и символическую доплату в сотню долларов. Человек, который его заказывал, вроде бы раздумал плыть. Я спросил почему, и агент вместо ответа сбавил доплату до пятидесяти долларов. Я спросил, кто умер в "люксе" и отчего – не заразно ли это?
      Тогда он предложил, чтобы мы совсем не доплачивали, а только позволили бы фотографам из "Нью-Йорк Таймс" и "Л'Иллюстрасьон" снять нас в этом "люксе"
      – что они и сделали, если помнишь.
      – Значит, это все-таки заразно?
      – Не совсем. Бедняга выпрыгнул с двадцатого этажа сразу после Черного вторника.
      – Ох, лучше бы не спрашивала.
      – Но, дорогая, он в этом "люксе" не жил, даже не бывал ни разу, так что его призрак нам являться не будет. Это один из многих тысяч придурков, сколотивших себе бумажное состояние спекуляциями на бирже. Если тебе от этого легче, могу заверить, что ни я, ни Брайан не делали секрета из того, что намерены выйти из игры, поскольку ожидаем краха к концу октября. Но нас никто не слушал, – пожал плечами Джастин.
      – Я чуть не придушил одного брокера, чтобы заставить его делать, что велят, – добавил Брайан. – Он считал безнравственным и чуть ли не преступным делом продавать, когда цены стабильно растут. "Подождите, пока не дойдет до пика, – говорил он мне, – а там посмотрите. Это сумасшествие – выходить из игры в такой момент". Я ему на это сказал, что моя старая бабушка погадала на кофейной гуще, и вышло, что надо распродавать. Он мне опять – это, мол, безумие. А я ему – делайте, что вам говорят, – иначе пойду к управляющему биржей и скажу, что вы занимаетесь нелегальными операциями. Тогда он разозлился и мигом все распродал – а потом еще больше разозлился, потому что я потребовал заверенный чек. По чеку я сразу же получил деньги и обменял их на золото… отлично помня слова Теда о скором разорении банков. Я хотела спросить, куда же он дел золото, но не спросила.

* * *

      Цюрих – чудесный город, красивее всех, которые я видела в Соединенных Штатах. Официальный язык здесь немецкий, но не тот немецкий, на котором говорил наш сосед, житель Мюнхена. Однако я скоро убедилась, что почти все здесь говорят по-английски. Наши мужчины занимались своими делами, а мы с Элеанор предавались туризму.
      Однажды мужья взяли нас с собой, и оказалось, что я – владелица номерного банковского счета на 155, 515 грамма чистого золота (я быстро вычислила, что это равняется ста тысячам долларов, но эта цифра нигде не фигурировала). Потом я подписала доверенность на право распоряжения "своим" вкладом на имя Брайана и Джастина, а Элеанор сделала то же относительно "своего" вклада. Еще мы подписали ограниченную доверенность на какого-то неизвестного из Виннипега, Канада.
      Нам предложили тот "люкс" не потому, что мы принадлежали к высшему обществу – мы к нему не принадлежали. Но в сейфе у корабельного эконома ехал увесистый груз, большая часть которого принадлежала Фонду Говарда, а кое-что Брайану, Джастину и моему отцу. Французский банк перевел золото из Шербура в Цюрих, и мы последовали за ним.
      В Цюрихе Брайан и Джастин в качестве доверенных лиц проследили за вскрытием груза, за его подсчетом и взвешиванием, а затем поместили его на консорциум трех банков. Фонд очень серьезно отнесся к предупреждению Теодора о том, что мистер Рузвельт девальвирует доллар и запретит американским гражданам владеть золотом или держать его у себя.
      – Джастин, – спросила я, – а вдруг губернатор Рузвельт не станет баллотироваться в президенты? Или вдруг его не выберут?
      – Ну что ж – Фонд от этого не пострадает. Но разве ты больше не доверяешь Теду? По его совету мы разбогатели на спекуляциях и вышли из игры вовремя – теперь Фонд в шесть раз богаче, чем год назад, и все благодаря Теду.
      – Нет, я верю в Теодора! Я просто так спросила.

* * *

      Мистера Рузвельта избрали в президенты, и он в самом деле девальвировал доллар и запретил американцам владеть золотом. Но капиталы Фонда были недосягаемы для американского правительства, как и мой банковский счет. Я никогда его не касалась, но Брайни сказал мне, что "мои" деньги лежат не просто так, а делают деньги.
      Брайан стал теперь попечителем Фонда вместо Чепмена, которого вывели из правления за то, что он потерял на бирже все свои деньги. Попечитель Фонда должен был являться его полноправным членом (следовало, чтобы родители его родителей были живы к моменту его вступления в брак) и при этом заниматься предпринимательством. Если и были еще какие-то условия, то мне о них неизвестно.
      Джастин стал председателем правления вместо судьи Сперлинга – тот остался попечителем, но ему перевалило за девяносто, и он решил заняться более легкой работой. Когда мы вернулись в Канзас-Сити, Джастин и Брайан открыли в здании Скэррит фирму "Везерел и Смит, инвестиции". Контора фирмы "Брайан Смит и компания" помещалась на том же этаже.
      У нас больше никогда не было денежных затруднений, но годы Депрессии – не то время, когда хорошо быть богатым. Мы старались не выставлять свое богатство напоказ. Вместо того чтобы покупать роскошный особняк в районе Загородного клуба, мы купили за бесценок старый фермерский дом, в котором жили, а потом преобразовали его в более комфортабельный: в то время квалифицированные строители рвались работать за такую плату, за которую в двадцать девятом и смотреть бы на нас не стали.
      Экономика страны застыла на мертвой точке – никто не знал почему, и все, от чистильщика ботинок до банкира, предлагали свой способ выхода из этой ситуации. Мистер Рузвельт заступил на свой пост в 1933 году и действительно закрыл все банки, но Смиты и Везерелы хранили свои капиталы под матрасом, и взятки с нас были гладки – банковские каникулы не причинили нам вреда. Страна встрепенулась, воодушевленная энергичными мерами "нового курса", как новый президент называл поток патентованных средств, хлынувший из Вашингтона.
      На расстоянии виднее, что реформы "нового курса" ничего не дали для оживления экономики, но вряд ли стоит осуждать меры, предпринятые, чтобы накормить обездоленных. Управление промышленно-строительных работ, трудовые лагеря для безработных. Национальная администрация восстановления промышленности и бесчисленные программы по борьбе с безработицей не излечили экономику, а пожалуй, и навредили ей – зато удержали отчаявшийся народ от голодных бунтов в тридцатые годы, в Канзас-Сити, по крайней мере, наверняка.
      1 сентября 1939 года, через десять лет после Черного вторника, нацистская Германия вторглась в Польшу. Два дня спустя Британия и Франция объявили Германии войну. Началась вторая мировая война.