Токио

Я миновал заброшенные дома и вышел в переулок, освещаемый водянистым лунным светом. Обитаем был только дом Лю. Я завернул за угол и увидел всех троих. Жена Лю плакала, а сын стоял в начале переулка, смотрел на улицу и дрожал от бешенства. Он держал перед собой деревянную оглоблю, словно хотел кого-то ею огреть. Я сразу понял, что их семья пострадала так же, как и мы.

Они привели меня в дом. Мы с Лю закурили трубку и сели возле печки, чтобы согреться. Дверь оставили открытой, потому что на этом настаивал сын. Он сидел на корточках в нескольких футах от дома — эту позу молодежь считает совершенно естественной. Колени подростка упирались в плечи, словно костлявые крылья. Рядом наготове лежала оглобля. Парень не сводил взгляда с переулка, глаза его горели бешеным тигриным огнем.

— Нам следовало давным-давно уехать из города, — горько сказала жена Лю и отвернулась от нас. — Мы все здесь умрем.

Мы посмотрели ей вслед, и вскоре из другой комнаты до нас донеслись приглушенные рыдания. Я смущенно взглянул на Лю. Его лицо ничего не выражало, он глядел в открытую дверь. Над крышами, закрывая звезды, поднимались бледно-серые клубы дыма. Лишь пульс, подрагивавший на шее, выдавал его чувства.

— Что вы думаете? — спросил он, не поворачиваясь ко мне. — Пищи нам хватит на два дня, потом будем голодать. Может, нам следует выйти и поискать воров?

Я покачал головой.

— Нет, — сказал я спокойно, глядя на красные проблески под струями дыма. — Город захвачен. Пройдет немного времени, и нам можно будет спокойно покинуть дома. Это произойдет через два дня, возможно, и раньше. Скоро нам скажут, что мы в безопасности.

— Значит, будем ждать?

— Да, нам надо выждать. Это будет недолго.

Нанкин, 17 декабря 1937

Мы не ели два дня. Волнуюсь о Шуджин: сколько времени она выдержит? Мир должен скоро восстановиться. По радио говорили о попытках создания городского самоуправления. Скоро нам разрешат открыто ходить по городу. Красный Крест бесплатно обеспечит нас рисом на Шанхайской дороге. Объявления об этом, правда, еще не было. Мы подмели зерна, упавшие на землю во время грабежа, смешали их с остатками маринованных овощей, которые Шуджин сохранила в кухне. Еды хватило на два раза. Поскольку жена Лю беспокоилась о Шуджин, они поделились с нами тем немногим, что было у них. Сейчас ничего не осталось. Вот такая наша жизнь, обглоданная до костей. Иногда посреди ночи у меня возникает странное чувство, будто в Шуджин потягивается что-то неосязаемое, и я не могу не думать, что это наша голодная маленькая луна.

Повседневными делами я занимаюсь после наступления темноты — беру корзину, приношу в ней дрова для растопки. Маслом для лампы пользуюсь экономно. В доме очень холодно, даже днем мы заворачиваемся в одеяла. Я начинаю забывать о том, что в мире есть что-то хорошее — книги, верования и туман на Янцзы. В это утро я обнаружил шесть вареных яиц, завернутых в ципао и засунутых в сундук под кроватью. Яйца были окрашены в красный цвет.

— Что это такое? — спросил я и принес их вниз, к Шуджин.

Она не подняла глаз.

— Положи туда, где нашел.

— Для чего они?

— Ты сам знаешь.

— Для души нашей маленькой луны? Верно?

Она не ответила.

Я посмотрел на лежавшие в моих руках яйца. Удивительно, как меняется человек после двух дней голода. В голове у меня было легко. Я решил разбить яйца. Положил их на стол перед ней и сделал шаг назад.

— Ешь, — сказал я, указывая на них. — Быстро. Съешь немедленно.

Она сидела, запахнувшись в пальто, и смотрела на них как бы издалека.

— Я сказал — ешь. Немедленно.

— Нашей маленькой луне это принесет несчастье.

— Несчастье? Не говори мне о несчастье. Думаешь, я не знаю эту примету? — Меня бросило в дрожь. — ЕШЬ!

Но она сидела молча и упрямо, ушла в свою раковину. Я ходил по комнате, готовый взорваться. Как может она быть такой глупой, как может рисковать здоровьем ребенка? Сделав над собой страшное усилие, я отвернулся от яиц, хлопнул дверью и поднялся в кабинет, где исижу до сих пор, не в силах на чем-то сосредоточиться.

Нанкин, 17 декабря 1937, день

Пока делал последнюю запись, что-то случилось. Я вынужден был остановиться, отложил ручку и удивленно поднял голову. Сквозь закрытые окна проник запах, ужасный и восхитительный. Запах жареного мяса! Кто-то неподалеку готовил мясо. Этот запах выгнал меня из-за стола. Я подбежал к ставням и стоял дрожа, прижав нос к щели, жадно втягивал воздух. Я представил семью, — возможно, с соседней улицы, — сидящую у стола и глядящую на горы рассыпчатого риса, кукурузные лепешки, сочную свинину. Может, это воры готовят украденные у нас продукты? Если так, то они забыли легенду о курице попрошайки, забыли, что должен знать каждый вор в Цзянсу — надо готовить украденную пищу под землей, а не на открытом воздухе, ведь запах выдает их с головой.

Меня соблазнял этот аромат, такой сладкий и острый. Я решился. Если люди готовят обед так открыто и позволяют запаху беспрепятственно распространяться по улице, стало быть, они чувствуют себя в безопасности. И если это так, можно спокойно выйти из дома. Именно это я и сделаю. Пойду искать пропитание для Шуджин.

25

Это не растение. Вот что сказал Ши Чонгминг. Не растение.

В то утро я думала об этом, сидя в шезлонге и сгорбившись над учебниками. Я читала уже около часа, когда что-то меня отвлекло. Менее чем в футе от моих ног из кокона вылезала цикада — сначала усики, потом крошечная головка, словно у новорожденного дракона. Я отложила книжку и стала смотреть. Она поднялась на кусок сгнившего дерева, отдохнула несколько минут и начала трудный процесс: стала вытаскивать крылья из кокона. Медленно, с трудом вытащила сначала одно, потом другое. Оболочка отлетела. В одной книге я прочитала, что крылья цикад могут быть использованы для лечения боли в ушах. Вспомнила о порошке, прилипшем к стенкам стакана Фуйюки.

Вам нужно искать не растение. Если не растение, тогда…

Насекомое оправилось, начало оглядываться. Почему оно вышло в такое время? Ведь цикады появились на свете несколько недель назад.

— О чем мечтаешь?

Я вздрогнула. Из-за глицинии вышел Джейсон и встал в нескольких футах от меня с кружкой кофе. На нем были джинсы и футболка, лицо чистое и загорелое. Он смотрел на мои голые ноги и руки. Казалось, они ему что-то напоминали.

Я инстинктивно обхватила руками колени, слегка подалась вперед и нагнулась над книгой, которую читала.

— Цикада, — сказала я. — Видишь?

Он присел на корточки, посмотрел, заслонив рукой глаза. Его руки были цвета топленого масла. Должно быть, он только что подстриг волосы. Я обратила внимание на круглую форму его головы, красивую линию шеи в том месте, где она соединялась с плечами. Заметила маленькую родинку чуть ниже уха.

— Я думала, они все умерли, — сказала я. — Считала, что для них уже холодно.

— А сегодня жарко, — возразил он. — В этом саду водится всякая нечисть, ты же знаешь. Спроси у Светланы.

Он уселся на соседний шезлонг, поставил на бедро кофейную чашку, скрестил ноги.

— Бабы-яги отправились в парк Еёги — слушать рок-музыку, — сказал он. — Мы в доме одни.

Я не ответила, закусила губу и посмотрела на окна галереи.

— Ну? — сказал он.

— Что?

— Что ты об этом думаешь?

— Ничего. Я не думаю… ни о чем.

Он поднял брови.

— Ни о чем, — повторила я.

— Я слышал.

Он допил кофе, перевернул чашку, несколько коричневых капель упало на сухую землю. Затем искоса взглянул на меня и произнес:

— Скажи мне кое-что.

— Что тебе сказать?

— Скажи, почему я на тебя смотрю?

Я опустила глаза и затеребила книжную обложку, притворившись, будто не слышала.

— Я спросил — почему мне хочется на тебя смотреть? Почему я смотрю на тебя и думаю, что ты что-то скрываешь? Что-то интересное?

Несмотря на солнце, мне вдруг стало холодно. Я заморгала.

— Прости, — сказала я и словно издалека услышала собственный голос, — что ты сказал?

— Ты что-то скрываешь. — Он поднял руки и отер лоб рукавами футболки. — Это легко. Я просто смотрю на тебя и вижу. Не знаю, почему так, но у меня есть предчувствие, что мне это понравится. Дело в том, что я… — Он постучал двумя пальцами по своему лбу. — Я провидец в том, что касается женщин. Я чувствую их нутром. О, господи, моя кожа. — Он вздрогнул и провел ладонями по рукам. — Моя кожа сейчас сгорит.

— Ты ошибаешься. — Я приложила к животу руки. — Я ничего не скрываю.

— Скрываешь.

— Нет.

Он улыбался. Мне показалось, он вот-вот расхохочется. Однако он вздохнул. Поднялся с шезлонга, потянулся, провел ладонями по рукам. Футболка приподнялась, и я увидела его плоский живот.

— Нет, — сказал он и прищурился, глядя на солнце. — Нет. — Опустил руки и пошел к зарослям глицинии. — Конечно, не скрываешь.

26

Однажды я прочла рассказ о японской девушке. Ее заперли в саду, когда из-под земли вылезли цикады. Они вышли все сразу. Сначала она заметила одну, и вдруг они оказались повсюду, захватили воздух, деревья… Их было так много, что ветви гнулись под тяжестью, и насекомые шлепались на землю. Земля шевелилась, миллионы цикад взлетали на деревья, шум становился все громче, стены отражали гулкое эхо, можно было оглохнуть. Девушка в ужасе побежала в поисках укрытия, давя насекомых. Цикады крутились на земле, словно сломанные огненные колеса в вихре коричневых и черных крыльев. Когда наконец удалось найти выход из сада, она упала в руки юноши. Тот подхватил ее и вынес в безопасное место. Она не знала, что цикады были для нее благословением, иначе она не встретила бы свою любовь. Вскоре она стала его женой.

Я подскочила: что-то ударило меня по ноге. Я села, недоуменно посмотрела по сторонам. Сад стал другим — темным. Солнце ушло. Оказывается, я задремала. В моем сне спасителем оказался Джейсон. Это он унес девушку. Его рубашка была распахнута у ворота. Он нес ее и шептал на ухо что-то грубое и соблазнительное, отчего она краснела и закрывала лицо. Что-то ударило меня по руке, в испуге я соскочила с шезлонга и уронила книжки. На земле появилось множество ямок, пыль взлетала, словно при обстреле. Дождь. Это был всего лишь дождь, но я до сих пор не отошла от сказки с японской девушкой. Мне казалось, что из пыли выскочили миллионы насекомых и вцепились ей в волосы. Капли на голой коже казались мне ядовитыми. Я быстро собрала книжки — сколько могла — и понеслась по саду к коридору из глициний.

Отодвинула створку двери. На лестнице было прохладно, в щелях между ступенями лежали сухие листья. Позади меня дождь лупил в окно, затянутое рисовой бумагой. Мне казалось, что в саду становится все темнее, жуки раскачивают ветви, сливаются в колонию, угрожают разбить крышу. В темноте скинула туфли и заторопилась по ступеням.

Джейсон стоял в коридоре, словно поджидал меня. Он был одет для выхода в город, но босиком. Я остановилась, уронила на пол книги.

— Что такое?

— Я порезалась, — сказала я, проведя ладонями по рукам. Мне казалось, что крылья цикад порезали мне кожу. — Кажется, порезалась о кусты.

Он наклонился и взялся за мои лодыжки большим и указательным пальцами. Я невольно отдернула ногу.

— Что ты…

Он приложил палец к губам.

— Что я… — передразнил он меня и поднял брови. — А что я?

Я стояла, будто парализованная, слегка расставив ноги. Молча смотрела на него, а он спокойно водил руками по моим икрам, словно конюх, отыскивающий изъяны у лошади. Задержал руки на моих коленях и закрыл глаза, словно бы пальцы были стетоскопом и он прислушивался к сбоям в организме. На моих плечах и затылке выступила испарина. Он выпрямился и провел ладонями по моим рукам, взял за локти, провел большим пальцем по тонкой коже на запястье. На улице шумел дождь, в хлипких коридорах завывало. Джейсон положил руку мне на плечо, поднял волосы, собрал их в пучок. Я чувствовала, как мой пульс стучит ему в ладонь.

— Пожалуйста…

Он криво улыбнулся, обнажив край обломанного зуба.

— Ты чистая, — сказал он. — Очень чистая.

Мне хотелось прижать пальцы к глазам, потому что перед зрачками плясали светлые точки. Я видела родинку на его шее, а под ней — легкое трепетание пульса.

— Ты знаешь, какое сейчас время? — спросил он.

— Нет. Какое?

— Настало время, чтобы мы сделали это. — Он взял мою руку, положил себе на ладонь. — Давай. Постараемся узнать, что ты скрываешь.

Я уперлась пятками в пол. Волоски на коже встали дыбом. Почувствовала, как между лопатками потекли ручейки пота.

— Эй! — он лукаво улыбнулся. — Это недолго.

— Пусти меня! — я вырвала свою руку, попятилась и едва не споткнулась. — Пожалуйста, оставь меня в покое.

Неловко собрала книги и, прижимая их к животу, побежала в свою комнату. Хлопнула дверью, прислонилась к ней спиной. Долгое время сердце стучало так громко, что я больше ничего не слышала.

В шесть часов вечера стемнело, сквозь шторы светил неоновый Микки Рурк. Зеркало в золоченой раме отражало мой силуэт. Я дрожа выпускала прерывистую струю дыма. Просидела так почти пять часов — ничего не делала, лишь курила одну сигарету за другой. Не могла успокоиться — испытывала эйфорию. Как только на ум приходили слова Джейсона: «Постараемся узнать, что ты скрываешь», — казалось, что по коже бегают пузырьки.

Наконец откинула со лба прядь волос и потушила сигарету. Пора готовиться к клубу. Встала, сняла одежду, открыла шкаф и вытащила мешки. Когда принимаешь ответственное решение, приходится затаить дыхание и прыгнуть.

Я вынула французские панталоны. Они были из полупрозрачного шелка, а центральная вставка из бархата с узором из сотен восточных цветов. Натянула их до талии. Повернулась, посмотрела в зеркало. Мой живот был полностью прикрыт — от пупка до начала бедер. Невозможно ничего рассмотреть.

С другой стороны дома доносились крики. Двойняшки ссорились, как и обычно, перед работой. Стены коридора отражали эхо, но я едва их слышала. Сунула палец в клин панталон, отодвинула кружево. Можно было проникнуть внутрь, не сдвинув при этом верхнюю часть. В этом случае и не поймешь, что что-то не так. Может, жизнь изменится, подумала я. Может, я ошибалась и смогу ее изменить.

Глубоко задумавшись, надела узкое черное бархатное платье. Села на табурет, слегка развела ноги и опустила голову между коленей, так, как это делали русские девушки. Попрыскала лаком волосы. Теперь они стали блестящими и очень черными на фоне моей белой кожи. Бархатное платье плотно прилегало в тех местах, где я успела поправиться, и мне хотелось его оттянуть.

Русские по-прежнему орали. Я тщательно накрасила губы, взяла под мышку маленькую кожаную сумочку, надела туфли-лодочки и вышла из комнаты в коридор. Шла не слишком уверенно на высоких каблуках. Отвела назад плечи, вскинула голову.

В комнате горел свет. Джейсон стоял там спиной к двери. Тихонько подпевая сам себе, старался заглушить визгливые голоса. Он заглянул в шкафы, в холодильник, налил мартини.

— Глупые русские, — пел он, — глупые сварливые девчонки. — Услышав мои шаги, он перестал петь.

Я по-прежнему шагала по коридору, когда он громко меня окликнул:

— Грей!

Я остановилась, сжала руки в кулаки, закрыла глаза. Подождала, пока дыхание успокоится, и повернулась. Он стоял в коридоре и смотрел так, словно увидел привидение.

— Да? — сказала я.

Он разглядывал мой макияж, волосы, блестящие черные туфли.

— Да? — повторила я, чувствуя, что краснею.

— Что-то новое, — сказал он. — Платье. Да?

Я не ответила. Уставилась в потолок. В голове стучало.

— Я знал это, — сказал он, и в его голосе было заметно удовлетворение. — Всегда знал, что внутри ты — секс. Чистый секс.

27

Джейсон редко с нами разговаривал, но в тот вечер по пути в клуб трещал без умолку.

— Признайся, — говорил он, не вынимая сигареты изо рта и сунув пальцы под лямку сумки, которую надел на шею, — это ты для меня постаралась? Ну, скажи.

Русских такой разговор страшно забавлял, а я не знала, что ему ответить. Чувствовала, что щеки мои залились краской, а французские панталоны крутились под платьем, словно жили собственной, не зависящей от меня жизнью, и хотели заявить о своем присутствии Джейсону: «Да, она надела их для тебя».

Наконец он утомился, и остальная часть пути прошла в молчании. Впрочем, лицо его сохраняло довольное и в то же время задумчивое выражение. Когда мы все вошли в стеклянный лифт, он повернулся к нам спиной, сунул руки в карманы и, глядя на Токио, переступал с носков на пятки. Я смотрела ему в затылок и думала: «Ты в самом деле так думаешь? Ты меня не дразнишь? Пожалуйста, не дразни меня. Это будет слишком…»

В клубе было людно — группа из Хитачи заняла четыре столика, и мама была в хорошем настроении. Все обратили на меня внимание: должно быть, из-за бархатного платья. Удивительно, какими соблазнительными могут быть лесть и секс. Только когда группа Фуйюки вошла в клуб, я удивилась, что за целый вечер и не вспомнила о Ши Чонгминге и его лекарстве. Увидев их в дверях, выпрямилась на стуле и оживилась.

Стол был накрыт. Строберри послала официантов, чтобы те оборвали засохшие листья в цветочных композициях, раздали господам полотенца и проследили, чтобы бутылки виски для Фуйюки сверкали, как положено. Меня, вместе с шестью другими девушками, направили обслуживать дорогих гостей. Группа делала ставки в тотализаторе на соревнованиях быстроходных катеров в Айтиnote 62, и теперь все были в прекрасном настроении. Медсестра в этот раз не пошла в альков, а осталась в вестибюле. Она сидела в шезлонге, скрестив ноги. Я бросала взгляды на ее ноги, обутые в лодочки, каждый раз, когда алюминиевые двери отворялись, и каждый раз забывала, о чем говорю. Из головы не шла фотография. Зверь Сай-тамы. На память пришло лицо Ши Чонгминга, когда он рассказывал об украшательстве. Какой же нужно быть сильной, чтобы убить мужчину! И досконально знать анатомию, чтобы вынуть внутренние органы, не оставив снаружи следов. А что, если Ши Чонгминг сделал фотомонтаж, чтобы напугать меня?

Фуйюки был говорлив. Он много выиграл и поздно вечером собрался устроить у себя дома вечеринку. Вскоре все узнали: в клуб он пришел специально — пригласить девушек в гости. Вот и Ши Чонгминг говорил мне, что время от времени он это проделывает. Оправляя волосы и приглаживая чулки, я думала, что секрет лекарства, скорее всего, хранится в его доме. Расправила платье. Скажи, в Англии все такие хорошенькие!

Удивительно, но Бизон тоже пришел. По-прежнему самоуверенный, с синим подбородком, похожий на телохранителя. Он закатал рукава пиджака, демонстрируя мощные предплечья, и положил руки на стол. Снова развлекал гостей своими рассказами: о переделке, в которую угодил, об акциях несуществующего гольф-клуба. Истории следовали одна за другой, но выражение лица у него было не таким, как прежде: напору поубавилось, и улыбка была не столь победительной. Мне показалось, что он исполняет обязанность придворного шута. Притворилась, что слушаю — курила и задумчиво кивала, но на самом деле наблюдала за Фуйюки, старалась придумать, как обратить на себя его внимание.

— Они продали почти все акции, — сказал Бизон, качая головой. — Представьте только. Когда Боб Хоуп услышал, что японский клуб создан от его имени, то чуть не совершил убийство.

— Простите, — сказала я, потушила сигарету и обошла стул. — Вернусь через несколько минут.

Туалеты находились рядом с вестибюлем. Нужно было обойти кресло Фуйюки, чтобы туда попасть. Я огладила платье, распрямила плечи и пошла. Дрожала, но усилием воли заставила себя идти медленно, сексуально, при этом лицо мое горело, а ноги ослабели. Даже музыка и разговор не заглушили шуршание нейлона на моих бедрах. Маленькая голова Фуйюки была всего в нескольких футах от меня. Я приблизилась и задела бедром спинку инвалидного кресла. Он вздрогнул.

— Прошу прощения. — Я положила руки на кресло. — Извините.

Он вывернул старческую шею, чтобы взглянуть на меня. Я его успокоила, прижала пальцы к его плечам и снова нарочно задела кресло ногой. Раздался треск статического электричества, старика обдало теплой телесной волной.

— Еще раз извините, — повторила я и подвинула кресло на прежнее место. — Этого больше не повторится.

Телохранители уставились на меня. И в этот момент я увидела в баре Джейсона. Он застыл на месте с бокалом шампанского у рта. Ждать я не стала. Оправила платье и пошла в дамскую комнату, заперлась там. Дрожа, уставилась в зеркало, на свое раскрасневшееся лицо. Просто невероятно. Я превращаюсь в вампира. Разве я похожа на себя прежнюю, приехавшую в Токио два месяца назад?

— Послушай моего совета, не ходи, — сказала Строберри. — Фуйюки приглашает тебя в свой дом, но Строберри считает — это плохая идея.

При появлении банды она накрыла стол и, своенравно пожав плечами, удалилась к себе, где и пробыла весь вечер. Пила шампанское и наблюдала за нами подозрительными узкими глазами. Когда клуб опустел, кресла перевернули на столы, и между ними пошел человек с полировальным устройством. Строберри страшно напилась. Из-под макияжа Мэрилин проглядывала ее собственная кожа, красная на шее, вокруг линии волос и ноздрей.

— Ты не понимаешь. — Она ткнула в воздух мундштуком. — Ты не похожа на японских девушек. Японские девушки понимают таких людей, как господин Фуйюки.

— А русские? Они тоже пойдут.

— Русские! — Она возмущенно фыркнула и откинула со лба белокурый локон. — Русские!

— Они понимают не больше меня.

— Хорошо.

Она упреждающе подняла руку. Осушила бокал, выпрямилась на стуле и, желая успокоиться, похлопала себя по губам и волосам.

— Хорошо.

Подалась вперед и указала на меня мундштуком. Напившись, она показывала зубы и десны. Забавно: сделала себе столько пластических операций, а зубы не тронула, один или два зуба у нее были черными.

— Иди к Фуйюки, но будь осторожна. Хорошо? Я бы не стала есть в его доме.

— Что вы не стали бы есть?

— Мясо.

У меня на шее поднялись волоски.

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

— Слишком много слухов.

— Каких?

Строберри, пожав плечами, рассеянно смотрела в окно. Внизу ждали автомобили Фуйюки. Большинство девушек оделись и взяли сумочки. За окном подул сильный ветер. Видно было, что он вывел из строя несколько электролиний. Часть города погрузилась во тьму.

— Что вы имеете в виду? — повторила я. — Какие слухи? Какое мясо?

— Ничего! — Строберри махнула рукой, давая понять, что разговор закончен, встречаться со мной глазами не пожелала. — Это шутка.

И притворно рассмеялась. Заметила, что сигарета погасла. Вставила в мундштук новую.

— Закончим на этом. Дискуссия закончена. Закончена.

Я смотрела на нее, в голове беспорядочно мельтешили мысли. Не ешь мясо? Как же на нее надавить, как вырвать признание? Но в этот момент появился Джейсон. Сел рядом, взялся за мой стул и развернул его к себе.

— Идешь к Фуйюки? — прошептал он.

Он успел переодеться: смокинг официанта сменился серой футболкой с выгоревшим слоганом «Гоа транс». На шее висела сумка. Он был готов идти домой.

— Мне сказали близнецы. Ты идешь?

— Да.

— Тогда и мне придется пойти.

— Что?

— Мы эту ночь проведем вместе. Ты и я. Мы же решили.

Я открыла рот, хотела ответить, но слова застряли в горле. Должно быть, я выглядела странно — рот открыт, на шее испарина.

— Медсестра, — сказал Джейсон, словно я задала вопрос. — Поэтому я там желанный гость.

Он облизнул губы и оглянулся на Строберри. Та закурила новую сигарету и, глядя на нас, лукаво подняла брови.

— Она на меня запала, — прошептал он, — если тебе понятно это слово.

28

Фуйюки с телохранителями уже уехал, оставив для гостей вереницу черных автомобилей. На их багажниках затейливым шрифтом была выведена надпись: «Lincoln Continental». Я вышла из клуба одной из последних. Когда спустилась, на улице остался лишь один автомобиль. Я уселась на заднее сидение с тремя японскими девушками, чьи имена были мне неизвестны. По дороге они болтали о своих клиентах, а я молчала, курила сигарету и смотрела в окно. Машина проехала мимо рвов, окружавших императорский дворец. Вскоре я увидела сад, в котором впервые повстречалась с Джейсоном. Это место я узнала не сразу, а лишь когда луна осветила странные ряды молчаливых каменных детей. Я повернулась и посмотрела на них в заднее окно.

— Что это за место? — спросила я у водителя по-японски. — Храм?

— Храм Дзодзоли.

— Дзодзоли? А зачем там дети?

Водитель внимательно посмотрел на меня в зеркало заднего вида, похоже, удивился.

— Это Дзицу. Ангел-хранитель мертвых детей. Детей, родившихся мертвыми.

Когда я не ответила, он спросил:

— Вы понимаете мой японский?

Я смотрела назад, на призрачные ряды под деревьями. Сжалось сердце. Никогда не угадаешь, что происходит в твоем подсознании. Может, я всегда знала, что это за скульптуры? Может, потому и выбрала это место для ночлега?

— Да, — сказала я. Голос прозвучал, словно издалека. Во рту пересохло. — Да, понимаю.

Фуйюки жил возле башни Токио, в импозантном здании, окруженном охраняемым садом. Когда автомобиль проезжал по подъездной аллее, с залива подул ветер, и большие пальмы закачались. Консьерж поднялся из-за стола, открыл запор на стеклянных дверях, после чего провел нашу группу по мраморному вестибюлю к частному лифту. Лифт он тоже открыл ключом. Мы набились в кабину. Японские девушки хихикали и шептались, прикрыв рот рукой.

Двери лифта распахнулись в пентхаузе. В маленьком вестибюле нас уже поджидал человек с хвостом. Он молча повернулся и пошел вперед. Квартира в плане представляла собой квадрат. Коридор, облицованный панелями из орехового дерева, объединял все комнаты и, казалось, не кончался. Скрытые светильники выплескивали круглые озерца света. Я шла, приглядываясь: интересно, живет ли здесь медсестра? Может, устроила себе логово за одной из этих дверей?

Мы прошли мимо рваного и запачканного японского флага, вывешенного в освещенной раме. Перед ним, в стеклянной витрине, белая ритуальная урна, чуть поодаль — боевые доспехи, установленные так, что под ними, казалось, была живая плоть. Проходя мимо стеклянной витрины, я чуть нагнулась и провела рукой по внутренней стороне открытого ящика, дотронулась до нижнего края доспехов.

— Что там такое? — спросила одна из девушек, когда я догнала группу.

— Ничего, — пробормотала я, но сердце сильно забилось. Сигнализации нет. Я на это и надеяться не могла.

Мы прошли мимо ведущей вниз лестницы. Я чуть задержалась, заглянула в темноту, подавляя желание отстать от группы и спуститься по ступеням. Квартира была двухуровневая. Интересно, что за комнаты там, внизу? Мне почему-то представились клетки. Вам нужно искать не растение…

В этот момент девушки остановились, стали снимать верхнюю одежду и укладывать сумки в шкафы маленькой гардеробной. Мне пришлось присоединиться к ним. Вскоре мы услышали тихую музыку, звяканье льда в бокалах. Вошли в задымленную комнату с низким потолком. В этом помещении было много освещенных альковов и витрин. Я постояла с минуту, чтобы глаза привыкли к свету. Девушки, что приехали раньше, уже сидели на больших красных «честерфилдах»note 63, крутили в руках бокалы и тихо переговаривались. Джейсон удобно устроился в кресле, голая щиколотка небрежно покоилась на колене, в руке зажженная сигарета. Казалось, он сидит дома, отдыхая после напряженного дня. Фуйюки находился в дальнем конце комнаты. На нем был свободного покроя юкатаnote 64, а ноги по-домашнему босы. Он раскатывал в инвалидном кресле, указывая Бизону на стены. Они разглядывали эротические гравюры на дереве. Гейши с длинными телами, тонкими, как у скелетов, белыми ногами, в вышитых распахнутых кимоно демонстрировали преувеличенно крупные гениталии,

Я не устояла. Ксилографии меня зачаровали. Чувствовала, что Джейсон, в нескольких футах от меня, с усмешкой наблюдает за моей реакцией, но не могла оторвать глаз от гравюр. На одной из них была изображена женщина, настолько возбужденная, что между ее ног что-то стекало. Наконец я повернулась: Джейсон поднял брови и улыбнулся медленной широкой улыбкой, так что обнажился дефектный зуб. Точно так он улыбался мне в коридоре Такаданобабы. К лицу прихлынула кровь. Я закрыла щеки руками и отвернулась.

— Вот эта, — сказал Бизон по-японски, указав на гравюру сигарой. — Та, что в красном кимоно?

— Это работа Шунчо, — сказал Фуйюки надтреснутым голосом. Упер трость в пол, поставил на рукоять подбородок и задумчиво посмотрел на гравюру. — Восемнадцатый век. Гравюра застрахована на четыре миллиона иен. Красиво, правда? Мне ее добыл маленький чимпира из Сайтамы.

Человек с хвостом красноречиво кашлянул, Бизон обернулся. Фуйюки развернул коляску и посмотрел на нас.

— Пошли со мной, — прошептал он. — Сюда.

Мы прошли под арку. С потолка на невидимых нитях свешивались два самурайских меча. Мужчины в гавайских рубашках потягивали виски из хрустальных бокалов. Они привстали и поклонились, когда Фуйюки прокатился мимо них в своем кресле. Стеклянные двери были раздвинуты, мы оказались в центральном внутреннем дворе, облицованном блестящим черным мрамором, ночное небо отражалось в нем, как в зеркале. В центре сверкал подсвеченный плавательный бассейн, черный как уголь. Казалось, он изготовлен из монолита. Над его поверхностью поднимался слегка хлорированный пар. Вокруг расставлены газовые обогреватели, высокие, словно уличные, фонари. Возле бассейна стояло шесть больших обеденных столов. Столы были уже накрыты, я увидела черные эмалевые подставки под блюда, тяжелые хрустальные бокалы, серебряные палочки для еды. Ветерок шевелил салфетки.

Несколько мест были уже заняты. Крупные мужчины с коротко стриженными волосами курили сигары и беседовали с молодыми женщинами в вечерних платьях. Девушек было очень много. Фуйюки посещает много клубов, подумала я.