Трудная миссия

Харламов Николай Михайлович
Трудная миссия

      Николай Михайлович Харламов
      ТРУДНАЯ МИССИЯ
      Военные мемуары
      СОДЕРЖАНИЕ
      Пролог.
      1. Вот он, час испытаний.
      2. Москва - Лондон: первые контакты.
      3. Второй фронт: сторонники и противники
      4. Миссия - в центре внимания.
      5. Соглашение о поставках.
      6. Встречи и беседы.
      7. Народ - "за", правительство - "против".
      8. Переговоры в Лондоне.
      9. Адмиралтейство.
      10. Конвои.
      11. Эхо Сталинграда.
      12. На перекрестке морских дорог
      13. Лондон - Москва - Лондон
      14. "Бог с нами" и "Бог с ними"
      15. Приемка кораблей.
      16. Вторжение.
      17. На сухопутном фронте.
      Эпилог
      Анонс
      В годы Великой Отечественной войны автор возглавлял советскую военную миссию в Англии Миссия поддерживала контакты с командованием вооруженных сил союзной страны, решала многие вопросы, связанные прежде всего с открытием второго фронта в Европе с поставками вооружения и военных материалов в Советский Союз
      Автор рассказывает о том, как он стал военным дипломатом с какими трудностями приходилось сталкиваться членам миссии, о встречах с видными политическими деятелями и военачальниками
      ПРОЛОГ
      Мне представляется, что жизнь человеческая - это единый неразрывный день, в котором прошлое, настоящее и будущее связаны прочными нитями, что прошлое - такая же частица человеческого существа, как и его повседневность. Достаточно малейшего толчка - внешнего или внутреннего, чтобы прошлое ожило, стало осязаемым, выпуклым, заговорило бы в полный голос.
      Для меня, как и для многих людей моего поколения, прошлое неразрывно связано с минувшей войной. И это естественно. Ведь война потребовала от нас огромного напряжения всех душевных сил, проверила каждого на физическую и моральную стойкость. Воздействие войны на человека оказалось столь острым, эмоциональным, что он долго, а точнее, всю жизнь носит в себе воспоминания о ней. Такое прошлое просто невозможно забыть.
      Давно, многие годы я собирался писать мемуары, но все откладывал. Передо мной всякий раз вставал вопрос: представляет ли ценность, общественный интерес твой жизненный опыт, пережитое тобой, заинтересует ли оно новое поколение, у которого свои заботы, свои вкусы, свои проблемы?
      Накануне торжеств, посвященных 30-летию Победы над фашистской Германией, у меня в квартире раздался телефонный звонок.
      - Николай Михайлович, - сказал ответственный товарищ из Министерства обороны, - вам поручается встретить лорда Маунтбэтгена. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?
      - Ну как же, как же! Член королевской семьи, бывший вице-король Индии. Постойте, кем же он был во время войны, когда мне доводилось с ним встречаться? Да, вспомнил.
      Он возглавлял в Лондоне объединенный отдел стратегического планирования. Позднее, уже в сорок четвертом, лорд Маунтбэттен был главнокомандующим союзными силами в Юго-Восточной Азии.
      - Так вот он прибывает в качестве гостя на празднества.
      - С удовольствием повидаюсь с ним. Нам есть о чем вспомнить.
      С лордом Маунтбэттеном мы встречались в драматические дни нашей истории, когда ее изгибы были особенно острыми. Я заходил к нему в кабинет, мы пили индийский чай и беседовали об открытии второго фронта, о поставках вооружения в нашу страну. Надо сказать, что адмирал Маунтбэттен принадлежал к числу тех военных и политических деятелей Великобритании, которые трезво оценивали обстановку на фронтах и понимали, что Англия может отразить нападение противника только в тесном сотрудничестве с Советским Союзом.
      Лорд Маунтбэттен горячо ратовал за скорейшее открытие второго фронта.
      В те тяжелые годы он был сторонником англо-советского военного сотрудничества. Далеко не все тогдашние политики Великобритании стояли на таких позициях.
      Итак, майским утром я выехал во Внуковский аэропорт, ломая голову: сколько же лет моему знакомому лорду? Он старше меня лет на пять - семь. Значит, теперь ему где-то под восемьдесят. Уже давно ушли из жизни Черчилль, Бивербрук, генерал Дилл, фельдмаршал Аллен Брук, адмирал Паунд, фельдмаршал Монтгомери и другие "нападающие"
      и "защитники" черчиллевской команды. А вот Маунтбэттен пережил многих [Два года спустя, в 1977 году, лорд Маунтбэттен погиб на собственной яхте от взрыва подложенной бомбы. По сообщению английской печати, он стал жертвой террористов. - Здесь и далее примечания автора]. Думал ли я тогда, в сорок первом - сорок втором, что встречу его в Москве, на празднике 30-летия Победы? Попробуй тогда я предречь нечто подобное - Маунтбэттен только усмехнулся бы. Скажи я тогда ему, что он приедет в страну, которая не только залечила раны войны, но и за короткий срок превратилась в страну космических кораблей и синхрофазотронов, гигантских гидроэлектростанций и самого крупного в мире жилищного строительства, скажи я тогда это Маунтбэттену или какому-нибудь другому политику - и они посмеялись бы надо мной.
      Черт побери, мне было бы очень интересно повидаться с этим лордом!
      Чем же еще он был известен во время войны? Да, ведь именно адмирал Маунтбэттен командовал высадкой десанта на Дьепп в августе 1942 года. Правда, этот рейд был предпринят не для того, чтобы нанести серьезное поражение Гитлеру, а чтобы убедить Советское правительство в невозможности открыть в том году второй фронт на побережье Франции.
      Но все это было давно, а сейчас, во Внуково, естественно, было не до старых счетов. Лорд Маунтбэттен, прибывший по приглашению Советского правительства, был нашим гостем. Глядя, как огромный лайнер выруливает на стоянку, я настраивал себя на то, чтобы быть радушным русским хозяином. Когда-то англичане ценили эту нашу национальную черту характера. Вот и теперь Маунтбэттену оказали почести: встречать его прибыли секретарь Президиума Верховного Совета СССР М. П. Георгадзе, заведующий 2-м европейским отделом МИДа СССР В. П. Суслов, другие официальные лица.
      Лорд Маунтбэттен, не торопясь, спустился по трапу. Мы пожали ему руку. Странно, что после стольких лет он всетаки узнал меня:
      - О, адмирал Харламов! Рад нашей встрече!
      - Вы прекрасно выглядите, адмирал, - сказал я не кривя душой: лорд и впрямь хорошо сохранился для своих восьмидесяти лет.
      - Не надо, господин Харламов, - гость махнул рукой. - Хотелось бы выглядеть молодым, но что поделаешь - разве против природы устоишь? Даже если ты английский лорд! - И Маунтбэттен от души засмеялся.
      Мы сели с ним в одну машину. Когда-то я довольно бойко объяснялся по-английски, но тут с ужасом обнаружил, что почти забыл этот язык. Пришлось обратиться к помощи переводчика.
      Во время беседы вдруг уловил, что переводчик не совсем точно передал смысл моего ответа на вопрос гостя. Догадался об этом скорее не по качеству перевода, а по реакции моего собеседника. Я внес необходимые уточнения.
      Лорд усмехнулся:
      - А вы говорили, адмирал, что забыли английский...
      - Жаль, но это так...
      Мы с удовольствием вспоминали военные годы, общих знакомых, лучшие страницы истории боевого сотрудничества СССР и Великобритании. Мы выразили сожаление, что дух дружелюбия и понимания не всегда сопутствовал отношениям наших стран. Договорились о дальнейших встречах.
      Возник вопрос о том, где остановиться нашему гостю.
      М. П. Георгадзе предложил резиденцию для официальны* гостей. Гость, собственно, не возражал. Но тут вмешался посол Великобритании:
      - Нет, нет, лорд Мауитбэттен обещал быть моим гостем.
      Посольские апартаменты к его услугам.
      Адмирал согласился:
      - Я действительно обещал...
      На следующий день мы встретились, как было обговорено, у начальника Главного штаба ВМФ адмирала Н. Д. Сергеева.
      Подали кофе. Н. Д. Сергеев преподнес гостю Вымпел Военно-Морского Флота нашей страны.
      Поблагодарив за подарок, Маунтбэттен заявил:
      - Это мой сто первый сувенир. Но в своем кабинете я поставлю его выше других сувениров.
      Был ли это просто комплимент? Мне показалось, что старый английский моряк был искренне тронут.
      Потом мы оба, уже в парадной форме, возлагали венок на могилу Неизвестного солдата. К нам присоединился американский гость - Аверелл Гарриман, тоже приглашенный на торжества, как человек, игравший значительную роль в советско-американских отношениях в годы войны. Да и после. Это был высокий, седой, теперь уже грузный человек.
      Лились звуки торжественно-печального марша, и мы стояли с непокрытыми головами. Представители миров разных, но объединенных во время войны общими интересами - разбить угрожавшую всему человечеству фашистскую Германию. Теперь мы были объединены общими восгомпнариями.
      В нас свежа была еще память о бесчисленных жертвах, принесенных нашими народами на алтарь Победы.
      Я заметил, что адмирал Маунтбэттен вытер платком глаза.
      Конечно, оба мы были взволнованы. Говорят, что даже солдаты вражеских сторон, случайно оказавшиеся в одной воронке и перешившие затем ужас бомбежки или артобстрела, становились миролюбивее. А мы с лордом Маунтбэттеном во время войны были союзниками. Мы жили одним стремлением: победить, и как можно скорее, общего заклятого врага - фашизм. Мы стремились к этому разными путями, но цель была одна.
      Колебалось на ветру пламя Вечного огня, алелп цветы, и я думал, как символичен тот факт, что мы с лордом Маунтбэттеном стоим у могилы советского солдата, что именно ему отдаем почести. Ведь это он, советский воин, вынес на своих плечах основную тяжесть второй мировой войны. Это его мужество и стойкость позволили одержать всемирно-историческую победу над гитлеровскими полчищами.
      С Маунтбэттеном мы договорились снова встретиться. Но вечером 9 мая мне сообщили по телефону, что утром следующего дня я должен вылететь в Грецию во главе делегации Советского комитета ветеранов войны. Жаль, что с одним из представителей старой черчиллевской команды мпе так и не удалось поговорить по душам. Впрочем, нам это редко удавалось и в годы войны время было уплотнено до отказа. Но зато здесь, в Москве, у могилы Неизвестного солдата, годы, проведенные в Англии, вспомнились со всей отчетливостью.
      И все время сверлила мысль: как жаль, что теперь, в годы мира, нас часто разъединяет холодное недопонимание, в то время как мы успешно сотрудничали в тяжкие годы войны.
      О годах мира пусть напишут другие. Моя задача - рассказать о тех днях, когда совместно с нашими союзниками мы приближали час победы.
      Кстати, на Западе предпочитают умалчивать о решающей роли советского народа и его армии в разгроме гитлеровской Германии. И не случайно фильм о войне на советско-германском фронте демонстрировался в Соединенных Штатах под названием "Неизвестная война". А во Франции по решению тогдашнего ее правительства вообще отказались отмечать 30-летие Победы [Президент Ф. Миттеран отменил предыдущее решение и восстановил празднование Дня Победы во Франции.]. Но война для нас, ее участников, всегда - жгучая современность. И мы не намерены забывать великие ее уроки и жертвы.
      1. ВОТ ОН, ЧАС ИСПЫТАНИЙ...
      Весна сорок первого выдалась в Москве на редкость холодной и дождливой. Серые, набухшие влагой облака висели низко, прямо над крышами домов. Резкий ветер сердито ворошил жиденькую зелень деревьев.
      Собираясь в командировку в Таллин, я запихал в чемодан теплые вещи. Ранним ненастным утром за мной заехала эмка. Наскоро выпил чаю, простился с женой, поцеловал еще спящую дочку. Схватил чемодан и в том отличном настроении, какое бывает у людей перед увлекательной поездкой, поехал на Ленинградский вокзал.
      Москвичом я стал всего два месяца назад, поэтому всякий раз с интересом и даже жадным любопытством всматривался в черты малознакомого, но уже родного города. Он обрастал новыми домами - высокими, внушительными, радовал глаз новыми станциями метро, новыми автобусами и троллейбусами. Город на глазах менял облик, все более превращаясь в гигантский индустриальный центр. И стремительность этого превращения делала жизнь в столице особенно привлекательной.
      В Москву я прибыл из Севастополя, с его неповторимым запахом моря, аллеями платанов, зарослями акаций у аккуратно побеленных домиков. С Черноморским флотом была связана моя молодость. Я жил в небольшой, скромно меблированной квартирке: заниматься бытом было некогда, поскольку должность начальника штаба флота почти не оставляла свободного времени. Но, несмотря на постоянное недосыпание, на вечную занятость, работалось, я бы сказал, весело и легко, и не только по причине молодости, но и потому, что меня окружали люди, до страсти, до самозабвения любившие флот и море.
      Я не раз ставил вопрос перед заместителем наркома Военно-Морского Флота И. С Исаковым о том, чтобы меня послали учиться в Военно-морскую академию. Но Иван Степанович всякий раз с сердитой полушутливостыо отвечал:
      - Нечего вам там делать.
      Но я чувствовал острую потребность в знаниях, ибо понимал, что не может быть командира без настоящего образования. Наконец, после моих настойчивых неоднократных обращений И. С. Исаков уступил:
      - Считайте, что ваша просьба удовлетворена. При академии создаются специальные курсы - поедете туда учиться...
      Так в один прекрасный день налаженная жизнь остановила свою круговерть: я получил приказ выехать в Ленинград, на курсы подготовки старшего командного состава.
      В этом первом наборе нас было 16 человек. Многие потом стали крупными флотскими военачальниками: Адмирал Флота Советского Союза С. Г. Горшков (тогда капитан 2 ранга), генерал-полковник береговой службы М. И. Москаленко, командующие ВВС флотов генералы Н. А. Остряков, В. В. Еремаченков, Г. А. Кузнецов... Программа заня*тий на курсах была напряженной. Прибыли мы в октябре 1939-го, а в мае 1940-го сдавали экзамены. В Севастополь вернуться уже не удалось: получил назначение в Главный морской штаб на должность начальника управления боевой подготовки. Так я стал москвичом.
      И вот теперь выезжал на Балтику во главе инспекционной комиссии. Поездка эта не была случайной: Наркомат ВМФ предпринимал усилия повысить боеспособность Краснознаменного Балтийского флота в связи с надвигавшейся угрозой фашистского нападения. И хотя все мы только и говорили о возможной войне, приказ возглавить инспекцию я воспринял как обычную служебную командировку. Разумеется, в то дождливое майское утро, когда поезд мчал нас к Таллину, я и не думал, что покидаю мирную жизнь. Сейчас это кажется странным, что не думал: ведь запах пороха явственно ощущался в воздухе. Но, видимо, так уж устроен человек, что он охотно отодвигает неприятное, трагическое на неопределенное время.
      Поезд медленно въехал в город с островерхими черепичными крышами и узенькими тихими улочками. Мы высыпали на платформу и, сев в машины, отправились на ФКП флота.
      Прежде чем рассказать о событиях на Балтике в канун войны, хотелось бы вспомнить о тех людях, которые, не жалея сил, готовили нас для трудной морской службы.
      Никогда не забуду осенний день 1922 года, когда вместе с такими же, как и я, 16-17-летними ребятами с комсомольской путевкой губкома комсомола пришел я в Брянский губвоенкомат за направлением в военно-морское училище. Несмотря на молодость, мы прошли школу боевых дружин ЧОН (части особого назначения), а некоторые уже служили в Красной Армии.
      После гражданской войны флот испытывал огромные трудности. Часть кораблей угнали белогвардейцы и интервенты, другая часть была повреждена, а оставшимся не хватало топлива. Многие корабли безжизненно стояли у причалов.
      Не лучше дело обстояло и с кадрами. После гражданской войны военные моряки оставались либо в армейских частях, либо в создававшихся местных органах Советской власти. Грамотных командиров было очень мало. Их подготовка только начиналась.
      Вот в это-то трудное время партия большевиков обратилась к комсомолу с призывом принять активное участие в восстановлении Военно-Морского Флота. Молодежь горячо откликнулась на призыв. Помню, с каким энтузиазмом отправлялись парни на флот. Из Сибири и с Украины, из Средней Азии и Белоруссии, с Севера и из центральных губерний двинулись в Петроград, Севастополь и Баку поезда, украшенные плакатами и транспарантами. В вагонах было шумно и весело. Звучали революционные песни. Лучшие посланцы комсомола ехали укреплять морские рубежи Отчизны.
      У каждого человека, вероятно, есть кто-то, с кем так или иначе связаны ступени роста, вехи, определяющие судьбу.
      Для меня таким наставником был И. С. Юмашев.
      Сын тбилисского железнодорожника, Иван Степанович с 15 лет стал рабочим. А с 17 лет начал службу на море, овладел многими флотскими специальностями - котельного машиниста, машиниста, электрика, комендора. В качестве корабельного артиллериста Волжско-Каспийской флотилии он воевал против Колчака. Потом плавал на Балтике, был командиром батареи линкора. Как большевик и член судового комитета, во время Кронштадтского мятежа был арестован.
      Но быстрое подавление мятежа спасло егс от расстрела.
      Службу Юмашев сочетал с учебой, с постоянным совершенствованием своих знаний. Неудивительно, что он быстро продвигался по служебной, лестнг.цх? и в 1937 году стал командиром эсминца "Дзержинский?, На этом корабле и свела меня с ним судьба.
      Как сейчас помню перв-ло встречу с Юмашевым. Ознакомившись с моим коротким послужным списком, он неожидонпо спросил:
      - Женат?
      - Нет, - ответил я.
      - Ну вот что. Обзаведетесь семьей или нет, раньше чем через три года по квартирному вопросу ко мне не обращайтесь. Сами понимаете, как сейчас с жильем...
      Я обещал не обращаться.
      - Теперь, - продолжал командир, - посмотрим, что вы за моряк.
      Он нажал кнопку, и в дверях каюты появился старшина-каптенармус.
      - Выделите командиру синий комбинезон. И толстую клеенчатую тетрадь.
      - Есть.
      Я вопросительно посмотрел на Юмашева.
      - Комбинезон, - ответил он, - это понятно для чего.
      А тетрадь - для записей. Даю вам один месяц, чтобы изучить корабль, все его механизмы и магистрали. Ровно через месяц проверю. В тетрадку занесете все необходимые данные.
      И действительно, точно в указанный срок Юмашев вызвал 4меня к себе и устроил двухчасовой экзамен. Ответами он остался доволен.
      И. С. Юмашев, на мой взгляд, был прирожденным руководителем. Нет, он не из тех, кто смотрит поверх голов подчиненных, кто любуется собой и упивается собственной властью. Иван Степанович умел пристально вглядываться в людей. В то время не хватало командных кадров. И Юмашев искал их среди флотской молодежи. И уж колн он поверил в человека, то опекал его, помогая советами, до тех пор, пока не убеждался, что ошибся или не ошибся в своем выборе. Но ошибался он редко. У него была острая наблюдательность, необыкновенное чутье на людей. Иван Степанович, если хотите, обладал талантом психолога.
      Бывало, швартуется корабль - он вызывает меня на мостик.
      - Представьте себе, что вы командир. Как бы вы поступили в данном случае? Какую команду бы отдали?
      Я благодарен ему, что он, как говорили тогда у нас, "взял меня на прицел" и не жалел ни сил, ни времени, передавая мне свой опыт.
      Вспоминается и такой случай. Как-то я прогуливался с девушкой по улицам Севастополя. И вдруг встречаю Юмашева, командира корабля.
      - Куда идете? - спрашивает он. - Может быть, зайдете ко мне на чашку чая, если, конечно, свободны?
      - Неудобно как-то, - отвечаю.
      - Пустяки, идемте.
      И вот мы дома у Юмашева. Уютная обстановка. Располагающий душевный разговор. А на другой день Иван Степанович одобрительно отозвался о моей подруге. Мне остается добавить, что его слова я воспринял как отцовское благословение...
      Получилось так, что большую часть своей службы на флоте я так или иначе провел вместе с Юмашевым. Он был командиром эскадренного миноносца, я у него - старшим помощником. Потом он возглавил бригаду эсминцев, я стал командовать эсминцем "Дзержинский". Когда Юмашева назначили командиром бригады крейсеров, я опять очутился под его началом в качестве командира крейсера. Шли годы, и вот уже Юмашев начальник штаба Черноморского флота, а я - его заместитель. И наконец Юмашев стал командующим, а я заступил на его место.
      В марте 1939 года И. С. Юмашев, как делегат XVIII партийного съезда, отбыл в Москву. А перед этим у нас готовился для дальнего перехода отряд тральщиков. Корабли должны были пройти через Средиземное и Красное моря, через Индийский океан и Японское море во Владивосток.
      Уезжая на съезд, командующий приказал:
      - Полностью выполните заявку отряда. Дайте все необходимое. Но не балуйте их. Без всяких там коврово-мебельных излишеств.
      И вдруг как-то вечером Юмашев звонит из Москвы. Радостный, возбужденный.
      - Покидаю я вас, Николай Михайлович. В случае чего не поминайте лихом.
      - Новое назначение?
      - Да. Отбываю на Тихоокеанский флот. Назначили командующим.
      Конечно, мне жаль было расставаться с таким военачальником. Но что поделаешь! Я поздравил Ивана Степановича с новой должностью, пошутил, что море везде соленое, хотя прекрасно понимал, что ему трудно будет без Черного моря, где он провел почти всю сознательную жизнь.
      - Да, и вот еще что, - продолжал он. - Отряд тральщиков снабдите всем необходимым. Как полагается. Не скупитесь.
      - Выполню в точности ваш приказ: излишествами не баловать.
      - Да нет. В приказ вносится поправка. Снабдите как полагается.
      - Так ведь это приказ командующего Тихоокеанским флотом, а он у нас здесь не имеет силы, - засмеялся я.
      - Ну, в общем, вы меня поняли.
      - Понял, - говорю, - понял. Ваш флот молодой и отдаленный. Снабжать его всем необходимым не так легко. Сделаем все как следует.
      Мы тепло простились с И. С. Юмашевым. И надолго.
      Встретились уже летом 1945 года на Тихоокеанском флоте, где в составе группы адмиралов и офицеров Наркомата ВМФ мне пришлось проверять готовность кораблей и частей к предстоящим боевым действиям с Японией. Мы обнялись, как старые друзья. Иван Степанович хоть и поседел, но был таким же энергичным и волевым.
      Но вернемся в Таллин, в грозное лето 1941-го. В первый же день, когда мы осматривали базу, услышали в воздухе гул. Гул тот был незнакомым, чужим, зловещим. И тут же два зелено-желтых самолета без опознавательных знаков вынырнули из-за облаков, обогнули порт и скрылись. С тяжелым, тревожным чувством мы смотрели им вслед.
      - Немцы? - спросил я, хотя вопрос был излишним.
      - Они,- ответил сопровождавший меня работник штаба флота.- Совсем обнаглели. Вот так каждый день. А то и по нескольку раз.
      - Эх, шугануть бы их! - вырвалось у меня.
      - Нельзя! Приказано не открывать огня.
      Да, я знал об этом требовании. Но только здесь, на Балтике, понял до конца его истинное значение. Немцы шпионили за нашей базой, следили за передвижением кораблей.
      Мы, конечно, держали в боевой готовности авиацию, поднимали в воздух истребители, но вынуждены были сдерживать свою злость и огня не открывать.
      Потом до нас дошли сведения, что советские транспортные суда не возвращаются из Германии в положенный срок:
      фашистские власти под различными предлогами задерживали их в своих портах. И эти действия совершались в отношении государства, с которым Германия была связана пактом о ненападении.
      Мы заканчивали инспектирование. Конечно, Балтийский флот накануне войны представлял собой внушительную силу.
      В его составе находились надводные и подводные корабли новейшей постройки, мощная авиация и береговая артиллерия. Восхищение вызывали моряки-балтийцы, их высокие моральные качества. Все это так. Но наша комиссия, состоявшая из квалифицированных специалистов, не проходила мимо недостатков. Отмечалось, что на кораблях и в частях флота процесс замены старой техники на новую оставался незавершенным. Не хватало, в частности, радиолокационных и тральных средств, новых образцов зенитной артиллерии и минного оружия, пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков. Встречались факты благодушия и беспечности, низкой требовательности, особенно в боевой учебе. Понятно, что все эти недостатки, особенно в преддверии войны, представлялись нам серьезными. И мы стремились в ходе инспектирования устранять их. О выводах комиссии я доложил по ВЧ наркому ВМФ адмиралу Н. Г. Кузнецову. Хоть и без большого энтузиазма, он согласился с нашим мнением.
      - Вот что, Николай Михайлович, - выслушав мой доклад, сказал адмирал Н. Г. Кузнецов,- инспектирование заканчивайте. Помогите-ка Военному совету, командирам и политработникам как можно быстрее устранить те недостатки, которые еще можно устранить. Обстоятельства этого требуют. Вы меня поняли?
      Я, конечно, понял. Не вдаваясь в подробности, нарком подсказал единственно правильное решение, которое диктовалось обстоятельствами.
      Разговор этот состоялся за несколько часов до начала войны. 22 июня в 2 часа с небольшим мне пришлось дать телеграмму в соединения, где работали представители нашей комиссии: "Инспекцию прекратить, включиться в работу по оказанию помощи командирам соединений и кораблей". Так, последние часы перед войной мы все были на боевых постах: кто на кораблях, а кто в береговых частях.
      Вместе с командующим флотом вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем и начальником штаба контр-адмиралом Ю. А. Пантелеевым я находился на ФКП, который размещался на окраине Таллина в полуподвале особняка, окруженного со всех сторон колючей проволокой. В большой комнате раздавались телефонные звонки - операторы принимали донесения. Все были заняты делом. Но у каждого из нас внутри все кипело: мы понимали, что вот-вот наступит грозный час, что мы станем свидетелями и участниками больших событий. Больших и для нас. И для страны. И для всего мира. Впрочем, как можно разделить эти понятия?
      На ФКП флота обстановка вот уже несколько дней сохранялась напряженной. Запомнились, в частности, такие факты. Вечером 19 июня в штабе обсуждались последние разведданные. Суть их состояла в том, что наша разведка обнаружила в устье Финского залива два неопознанных корабля. Чем они занимались - выяснить не удалось. При мне руководитель разведотдела доложил начальнику штаба, что между фипскими и немецкими портами и базами наблюдается необычайно оживленное движение кораблей и транспортов.
      В тот же день все эти сведения были доложены в Главный морской штаб. Из Москвы последовал приказ: флоту перейти на готовность номер два.
      На следующий день состоялось заседание Военного совета флота, на котором присутствовал и я. Обсуждался вопрос о возможных направлениях удара противника. Большинство выступавших были едины в том, что наиболее вероятным районом первого вражеского удара будет Либава (Лиепая).
      Командир этой базы капитан 1 ранга М. С. Клевенский еще накануне получил приказ о переводе частей базы на готовность номер два. Такой же приказ от командующего округом получил и командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. А. Дедаев, который должен был взаимодействовать с Либавской базой и возглавить оборону города. Не исключалась также возможность активных действий крупных военноморских сил противника в устье Финского залива.
      Сведения об агрессивных намерениях фашистской Германии продолжали поступать в шгаб флота каждый час. А в ночь на 22 июня посты наблюдения и связи обнаружили, что немцы сбрасывают с самолетов мины в районе Кронштадта.
      Командиры кораблей были немедленно оповещены об опасной зоне.
      В. Ф. Трибуц доложил об этом наркому. Адмирал Н. Г. Кузнецов не колебался с ответом.
      - Вышлите авиацию,- приказал он.- Вражеские самолеты в район створа кронштадтских маяков допускать нельзя!
      Еще 21 июня немецкие корабли начали ставить мины в устье Финского залива на вероятных путях движения нашего флота. Позже на этих минах подорвется и затонет эсминец "Гневный", а крейсер "Максим Горький" получит серьезные повреждения.
      Вечером 21-го я находился на ФКП флота, когда позвонил народный комиссар ВМФ. Он отдал устный приказ:
      флоту перейти на готовность помер один, а в случае нападения применить оружие. Признаться, получив этот приказ, мы поняли: война становится фактом.
      На рассвете 22 июня я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Было тихо, с моря дул легкий ветерок.
      И вдруг тишину сотряс далекий грохот, постепенно переросший в сплошной гул. Какое-то мгновение я стоял, пытаясь понять, что же произошло. Хоть я и предполагал, что именно произошло, но сознание как-то отказывалось верить, что наступил тот самый момент, которого мы все опасались.
      Я кинулся в подвал, где находился ФКП. В. Ф. Трибуц говорил по телефону:
      - Так, понятно... Да, да, понял вас...- И, положив трубку, сказал мне: - Немцы бомбят Либаву. Ну вот... началось...
      Мы понимали, что теперь наступило время испытаний.
      И все же в глубине души таилась надежда: а вдруг это случайный инцидент - настанет утро и все объяснится, все С1анет на свои места. Но, увы, события развивались неумолимо.
      Невольно подумал, что вот так и не удастся навестить своих родителей, к которым собирался в отпуск, что так и не съезжу в Севастополь повидать друзей... Невидимая черта отделила прошлое от будущего.
      Потом звонили телефоны: с отдаленных постов сообщали о движении немецких кораблей и самолетов, докладывали, 41 о "юнкерсы", высланные навстречу нашим минным заградителям, так и не смогли выполнить задачу огонь корабельных батарей был настолько мощным, что прицельное бомбометание было исключено и самолеты сбросили груз в море.
      В штаб поступило новое сообщение: гитлеровцы перешли в наступление в районе Полангена (Паланга). Как позже выяснилось, противник силой до дивизии форсированным маршем двинулся на город по прибрежной дороге. Впоследствии, из рассказов очевидцев, я узнал, что, хотя части 67-й стрелковой дивизии и не были развернуты в соответствии с планами военного времени, они оказали гитлеровцам упорное сопротивление. Поддержанные береговыми батареями, наши пехотинцы отразили первый удар врага и не дали ему возможности с ходу взять город. Помимо частей 67-й стрелковой дивизии в этих первых боях участвовали курсанты военно-морского училища, моряки-пограничники, воины других частей.
      Итак, война началась. Но стать свидетелем и участником дальнейших событий на флоте мне не довелось. На третий день боев я получил приказание возвратиться в Москву.