Священный цветок

Мы молча слушали его и, когда он окончил свою речь, сделали вид, что обсуждаем его предложение. Потом слово взял я. Я говорил от имени брата Джона (который, как я объяснил, был слишком важным лицом для того, чтобы говорить самому), что предложения Калуби кажутся нам честными и приемлемыми, и что мы будем счастливы передать их Бауси, когда вернемся в Землю Мазиту.

Калуби выразил при этом большое удовольствие, но, между прочим, заметил, что все это прежде всего должно быть представлено на утверждение Мотомбо, без одобрения которого ни один договор у понго не считается законным. Он прибавил, что предлагает нам, если мы хотим, посетить завтра Его Святость, отправившись к нему через три часа после восхода солнца, так как он живет далеко от города Рики, на расстоянии целого дня пути. После небольшого совещания мы ответили, что, хотя у нас мало свободного времени, тем не менее мы, белые господа, понимая, что Мотомбо стар и не может посетить нас, согласны продлить свое пребывание в Земле Понго и посетить его. А теперь мы чувствуем усталость и хотим спать.

Потом мы поднесли Калуби свои подарки, которые были благосклонно приняты с уведомлением, что ответные подарки будут сделаны нам перед оставлением нами Страны Понго.

После этого Калуби взял маленькую палочку и сломал ее в знак того, что совещание окончено. Мы пожелали спокойной ночи ему и его советникам и удалились в свои хижины. В пояснение к дальнейшему я должен, прибавить, что на этот раз нас провожали два советника, а не Комба. Когда мы поднялись с мест, чтобы проститься с Калуби, я заметил, что Комбы уже нет на собрании. Когда он ушел – я не могу сказать, так как он сидел позади нас в тени и никто из нас не мог заметить его ухода.

– Как все это надо понимать? – спросил я, когда дверь была заперта.

Брат Джон только покачал головой и ничего не сказал. В те дни он, казалось, жил в стране грез.

За него ответил Стивен.

– Вздор! Пустая болтовня! Эти парни людоеды и что-то скрывают. Они задумали все, что угодно, только не мир с мазиту!

– Я с вами вполне согласен, – сказал я. – Если бы их целью действительно был мир, они бы больше торговались, настаивали бы на более выгодных условиях, на выдаче заложников и прочем. Кроме того, они прежде всего добились бы согласия своего Мотомбо. Ясно, что хозяин здесь он, а не Калуби, который только его орудие. Если бы их единственной целью был мир, он должен был бы сказать свое слово первым, если только он не миф, а существует в действительности. Лично я того мнения, что для нас было бы самым разумным оставить Мотомбо в покое и завтра же утром бежать отсюда в Землю Мазиту на первой попавшейся лодке.

– Я намерен посетить этого Мотомбо, – решительно прервал меня брат Джон.

– Это уже решено, – сказал Стивен. – Что толку начинать все сначала?

– Нет, – с раздражением ответил я, – лучше скажите: что толку спорить с сумасшедшими? Поэтому лучше всего ляжем спать, так как это, вероятно, наш последний сон.

– Великолепно! – сказал Стивен, снимая с себя куртку и складывая ее вдвое, чтобы положить ее себе под голову. – Подождите минуту, – прибавил он, – я встряхну это одеяло. Оно покрыто каким-то сором.

С этими словами он встряхнул одеяло.

– Сором? – с подозрением сказал я. – Почему вы не подождали встряхивать его, чтобы дать мне возможность посмотреть, что это за сор? Раньше я ничего на нем не видел.

– Должно быть, по крыше бегают крысы, – беспечно сказал Стивен.

Не удовлетворившись этим объяснением, я начал осматривать потолок и глиняные стены хижины, которые были расписаны замысловатым узором, при слабом свете примитивных ламп. В это время в дверь постучали. Забыв о трухе, я открыл ее. В хижину вошел Ханс.

– Один из этих дьявольских людоедов хочет поговорить с баасом. Мавово не пускает его сюда.

– Пусть он войдет, – ответил я, так как мне казалось, что нам лучше всего не проявлять смущения. – Только будьте настороже, пока он будет с нами.

Ханс что-то шепнул через плечо, и в следующий момент в хижину вошел, или, вернее, впрыгнул высокий мужчина, закутанный с головы до ног в белое одеяние, придававшее ему вид призрака, и тщательно запер за собою дверь.

– Кто ты? – спросил я.

Вместо ответа он открыл свое лицо, и я увидел, что перед нами стоит сам Калуби.

– Я хочу поговорить наедине с белым господином Догитой, – сказал он хриплым голосом, – и это надо сделать сейчас, так как потом это будет невозможно.

Брат Джон встал и посмотрел на него.

– Как поживаешь, мой друг Калуби? – спросил он. – Я вижу, что твоя рана зажила.

– Да, да, но я хочу поговорить с тобой наедине.

– Нет, – ответил брат Джон, – если ты хочешь что-нибудь сказать, ты должен сказать это нам всем или совсем не говорить, так как все, что знаю я, должны знать и эти белые господа.

– Могу ли я довериться им? – пробормотал Калуби.

– Так же, как и мне. Поэтому либо говори, либо уходи. Но наш разговор здесь могут подслушать…

– Нет, Догита! Стены хижины достаточно толсты. На крыше никого нет, ибо я сам осмотрел все кругом. Нам будет слышно, если кто-нибудь попытается взобраться туда. Кроме того, его заметят ваши люди, которые стерегут дверь. Никто не услышит нас, разве только боги.

– Тогда испытаем богов, Калуби. Говори смело, мои братья знают твою историю.

– Господа мои! – начал он, вращая глазами словно затравленный зверь. – Я в ужасном положении. С тех пор как я видел тебя, Догита, я должен был еще раз посетить Белого бога, живущего в лесу, на горе, и разбросать там священные семена. Но я притворился больным, и Комба, «Будущий-Калуби-миновавший-бога», взял на себя эту обязанность и вернулся невредимым. Завтра полнолуние, и я, как Калуби, должен снова посетить бога и разбросать семена. Он убьет меня, о Догита, убьет меня, которого он уже однажды укусил! Он, без сомнения, убьет меня, если я не смогу убить его. Вместо меня будет царствовать Комба, который убьет вас посредством «жаркой смерти». Вас принесут в жертву богам, чтобы женщины понго еще раз стали матерями многих детей. Да-да, если вы не сможете убить бога, живущего в лесу, все вы должны будете умереть!

– Все это хорошо, – сказал брат Джон. – Но если даже мы убьем бога, то поможет ли нам это избежать Мотомбо и твоего народа? Они наверняка убьют нас за оскорбление святыни.

– Нет, Догита. Если умрет бог, умрет и Мотомбо. Это издревле известно. Вот почему Мотомбо сторожит бога, словно мать свое дитя. До тех пор, пока не отыщется новый бог, нами будет править Мать Священного Цветка, а она милосердна и никому не причиняет зла. Я буду править ее именем и, конечно, предам смерти своих врагов, особенно этого колдуна Комбу.

Тут я услышал слабый звук, похожий на шипение змеи; но он не повторился, и я, ничего не заметив, решил, что это мне просто почудилось.

– Кроме того, – продолжал Калуби, – я дам вам много золота и всяких даров, каких вы только пожелаете, и доставлю вас целыми и невредимыми в страну ваших друзей мазиту.

– Постой, – вмешался я, – надо выяснить все получше. Вы, Джон, переводите все Стивену. Прежде всего скажи мне, друг Калуби, что это за бог, о котором ты говоришь?

– Это огромная обезьяна, о господин Макумазан, белая от возраста или, быть может, с самого рождения. Она вдвое больше любого человека и сильнее двадцати человек. Она может сломать в руках человека, как я ломаю тростинку, или откусить ему голову, как откусила мне в виде предостережения палец. Ибо так она поступает со всеми Калуби, когда они надоедают ей. Сначала она откусывает им палец, но позволяет им уйти, потом ломает их, словно тростник, и вместе с ними – всех тех, кто обречен быть принесенным в жертву.

– Ага, это большая обезьяна! – сказал я. – Я так и думал. А как давно это животное считается у вас богом?

– Не знаю. С самого начала. Оно существовало всегда, так же, как и Мотомбо, ибо они – одно.

– Все это вздор, – сказал я по-английски; потом прибавил: – А что это за Мать Священного Цветка? Она тоже существовала всегда и живет в том же месте, где и бог-обезьяна?

– Нет, господин Макумазан, она умирает, как и все смертные. Ей наследуют те, кто может занять ее место. Так, теперешняя Мать – белая женщина средних лет, принадлежащая к вашей расе. Когда она умрет, ее место займет ее дочь, которая тоже белая и очень красивая. После ее смерти найдутся другие белые женщины, быть может из числа рожденных от черных родителей.

– А сколько лет этой дочери, – спросил брат Джон изменившимся голосом, – и кто ее отец?

– Она родилась, Догита, свыше двадцати лет тому назад, после того как Мать Цветка была взята в плен и приведена сюда, в Землю Понго. Мать Цветка говорила, что отцом этой девушки был белый человек, за которого она вышла замуж, но который умер.

Голова брата Джона опустилась на грудь, и его глаза закрылись, будто он погрузился в сон.

– А живет Мать Цветка, – продолжал Калуби, – на острове, среди озера, находящегося на вершине горы, которая окружена водой. Она не имеет ничего общего с Белым богом, но женщины, которые прислуживают ей, по временам переплывают через озеро, чтобы присмотреть за полем, где Калуби разбрасывают семена. Из этих семян вырастает хлеб, служащий пищей Белому богу.

– Прекрасно, – сказал я, – все это понятно. Теперь скажи, каков твой план? Как мы попадем в то место, где живет эта большая обезьяна, а если и попадем туда, то как нам убить это животное, раз твой наследник Комба запретил нам взять с собой огнестрельное оружие?

– О господин Макумазан! Пусть зубы бога встретятся в мозгу Комбы за содеянное им! Пророчество, о котором он говорил тебе, совсем не древнего происхождения. Оно появилось в нашей земле не более месяца тому назад, хотя я не знаю, исходило ли оно от Комбы или от Мотомбо. Никто, кроме меня и весьма немногих из нашего племени, не слышал о железных трубах, выбрасывающих смерть, и я не знаю, откуда взялось это пророчество.

– Я тоже не знаю этого, Калуби. Но ответь мне на мои вопросы.

– Ты спрашиваешь, как вы попадете в лес (ибо Белый бог живет в лесу, на склоне горы)? Это случится очень просто, так как Мотомбо и народ убеждены, что я заманил вас сюда для того, чтобы принести вас в жертву, чего они желают по разным причинам, – он очень выразительно посмотрел на полную фигуру Стивена. – А как убить вам бога без своих железных труб, – я не знаю. Но вы очень храбрые и великие маги. Наверно, вы сами найдете для этого какой-нибудь способ.

Брат Джон, казалось, снова очнулся.

– Да, – сказал он, – мы найдем какой-нибудь способ. Мы не боимся обезьяны, которую ты называешь богом. Но сделаем мы это только за плату. Без платы мы не станем убивать это зверя и пытаться спасти тебя от смерти.

– За какую же плату? – нервно спросил Калуби. – Я могу дать вам много женщин, скота. Но вам не нужно женщин, а скот вы все равно не сможете переправить через озеро. Я уже обещал вам золото и слоновую кость. Больше у меня ничего нет.

– В виде платы мы требуем у тебя, о Калуби, белую женщину, называемую Матерью Священного Цветка, и ее дочь.

– И кроме того, – прибавил Стивен которому я перевел эти слова, – весь Священный Цветок, выкопанный с корнем.

Услышав эти «скромные» требования, бедный Калуби чуть не сошел с ума.

– Вы понимаете, – спросил он, почти задыхаясь, – что вы требуете богов моей страны?

– Вполне понимаем, – спокойно ответил брат Джон, – богов твоей страны, ни больше ни меньше.

Калуби сделал движение, будто собирался покинуть хижину, но я поймал его за руку и сказал:

– Постой, дружище. Ты просишь нас, чтобы мы, подвергаясь большой опасности, убили одного из богов твоей страны, – величайшего из них – для спасения твоей жизни. Прекрасно. В уплату за это мы просим тебя подарить нам остальных богов твоей страны и перевезти нас с ними через озеро. Принимаешь ли ты наше предложение или нет?

– Нет, – мрачно сказал Калуби, – если я соглашусь на это, я навлеку на свой дух последнее проклятие. Оно слишком ужасно для того, чтобы говорить о нем.

– А отказываясь, ты навлекаешь на свое тело первое проклятие. Через каких-нибудь несколько часов ты будешь убит обезьяной, которую называешь своим богом. Да, убит и потом зажарен и съеден в качестве жертвы. Не правда ли?

Калуби кивнул головой и застонал.

– Что касается нас, – продолжал я, – то мы рады твоему отказу, так как теперь мы избавимся от трудного и опасного дела и вернемся в Землю Мазиту целыми и невредимыми.

– Как вы вернетесь в Землю Мазиту, о господин Макумазан, если, даже избавившись от зубов бога, вы осуждены на «жаркую смерть»?

– Очень просто, Калуби. Мы скажем Комбе о твоем злом умысле против своего бога и о том, что отказались слушать тебя. Это нам легко будет доказать, пока ты находишься здесь, где тебя никто не ожидал бы найти. Я пойду и ударю в кувшин, который стоит за дверями. На звук его непременно кто-нибудь придет, хотя теперь и поздно. Стой спокойно! У нас есть ножи, а у наших слуг – копья.

Несчастный Калуби бросился к моим ногам.

– Господин! – сказал он. – Я отдам вам Мать Священного Цветка и ее дочь вместе с самим Священным Цветком, выкопанным с корнем, и клянусь, что если смогу, то переправлю вас через озеро целыми и невредимыми. Только я прошу вас, чтобы вы взяли меня с собой, так как после этого я не посмею остаться здесь. Ох, зачем я родился на свет? Зачем родился?

Он начал плакать.

– Этот вопрос, о Калуби, задавали уже многие, но никто не получил на него ответа, хотя, вероятно, ответить на него все-таки можно, – мягко сказал я.

Мне было очень жаль этого несчастного человека, заблудившегося в аду суеверия.

– Однако, – продолжал я, – мне кажется, что ты поступил мудро. Пока ты будешь верен нам, мы будем молчать. Но если только ты попытаешься предать нас, то мы, которые не так беззащитны, как кажется, сами предадим тебя и умереть придется тебе, а не нам. Итак, это решено?

– Да, решено, белый господин! Но не брани меня, если дело примет плохой оборот. Боги знают все, а они – демоны, которым человеческие страдания доставляют удовольствие. Они смеются над всякими договорами и подвергают мучениям тех, кто наносит им оскорбление. Но что будет, то будет. Я поклянусь, что останусь вереи вам, такой клятвой, которая не может быть нарушена.

Он вытащил из-за пояса нож и проколол им кончик своего языка; из проколотого места закапала на пол кровь.

– Если я нарушу свою клятву, – сказал он, – пусть мое тело похолодеет, как холодеет эта кровь, пусть оно сгниет, как сгниет эта кровь! Пусть мой дух затеряется в мире призраков и исчезнет в нем, как исчезнет в воздухе и в прахе земном эта кровь!

Эта ужасная сцена произвела на меня сильное впечатление. Оно усиливалось появившимся у меня убеждением, что этому несчастному человеку не избежать своей судьбы.

Мы ничего не сказали. В следующий момент он закрыл лицо своей белой одеждой и выскользнул из хижины.

– Боюсь, что мы ведем с этим парнем не вполне чистую игру, – как бы с угрызениями совести сказал Стивен.

– Белая женщина и ее дочь… – пробормотал брат Джон.

– Да, – размышлял вслух Стивен, – это можно оправдать желанием вырвать из ада двух белых женщин. А желание достать орхидею можно оправдать желанием не разлучать бедняжек с цветком. Это действует успокоительно на совесть.

– Надеюсь, что вы найдете в этом некоторое утешение, когда все мы попадем на железную решетку, на которой, как я заметил, найдется достаточно места для троих, – саркастически заметил я. – А теперь молчите, так как я хочу спать.

К сожалению, я должен прибавить, что это желание осталось только желанием. Но если я не мог уснуть, то я мог, по крайней мере, думать. И передумал я о многом.

Сперва я думал о понго и их богах. Кто они и почему поклоняются таким странным богам? Но я скоро оставил этот вопрос, так как он одинаково применим к дюжине других религий, скрытых на обширном африканском материке. Ответ на него можно было бы найти в тайниках человеческой души, которая видит вокруг себя только смерть, ужас и зло и олицетворяет их – в том или ином причудливом виде – в своих богах или, вернее, демонах, которых постоянно надо умилостивлять. Такие боги

– не что иное, как создания, в которых вселился дух Бога или Дьявола. Эти духи бывают различны и представляют собою отдельные эмблемы и свойства.

Так, большая обезьяна, быть может, представляет собой Сатану, князя зла и крови. Священный Цветок символизирует плодородие, произрастание на земле растений, служащих человеку пищей. Мать Цветка представляет милосердие и доброту – вот почему она должна быть непременно белой. По этой причине она живет не в темном лесу, а на горе, ближе к свету…

Что касается самих понго, то они, по-видимому, вымирающее племя, потомки более высокой расы, вырождающиеся благодаря бракам между членами одних и тех же семейств. Весьма вероятно, что вначале они людоедствовали только случайно или по какой-нибудь религиозной причине. Потом, во время какого-нибудь неурожая, они стали очень религиозными в этом отношении, и эта привычка сильно укоренилась в них. По крайней мере, мне известно, что эта ужасная пища предпочитается африканскими людоедами всякой другой. Я нисколько не сомневаюсь, что, хотя Калуби сам пригласил нас сюда в безумной надежде, что мы спасем его от ужасной смерти в руках дьявола, которому он служит – Комба и старейшины по внушению пророка, называемого Мотомбо, наперед решили, что мы должны быть убиты и съедены в качестве жертвы богам. Как мы, лишенные всякого оружия, можем избежать этой участи – я совсем не мог себе представить. Однако что бы там ни было, мы должны идти до конца…

Брат Джон, или, называя его настоящим именем, Джон Эверсли, убежден, что заключенная на горе женщина – не кто иная, как утраченная им жена, которую он разыскивает в продолжение свыше двадцати лет, а вторая белая женщина, о которой он слышал сегодня вечером, – странно сказать, – его собственная дочь… При таком положении мы должны твердо идти вперед и либо спасти их, либо умереть…

Наконец я заснул и увидел очень странный сон…

XV. Мотомбо

Я спал до тех пор, пока меня наконец не разбудил яркий солнечный луч, попавший мне прямо в глаз. «Откуда он? » подумал я, так как в нашей хижине не было окон.

Посмотрев по направлению луча, я увидел, что он исходит из небольшой дыры, сделанной в глиняной стене на высоте пяти футов от пола, Я поднялся и осмотрел эту дыру. Она была сделана, по-видимому, недавно, так как глина по ее краям еще не потеряла своего первоначального цвета. Я подумал, что если кто-нибудь хотел подслушать говорившего в хижине, то такое отверстие было вполне пригодно для этого. Потом я вышел из хижины и продолжил свои исследования. Упомянутая стена находилась на расстоянии четырех футов от восточной части камышовой изгороди, на которой не было заметно никаких следов. Но у основания этой стены лежало несколько свежих обломков штукатурки.

Я позвал Ханса и спросил его, хорошо ли он сторожил хижину, когда у нас был человек, закутанный в белое. Он ответил, что может поклясться в том, что в то время вблизи хижины никого не было, так как он все время ходил вокруг нее.

Несколько успокоившись, хотя и не вполне удовлетворившись этим, я возвратился в хижину и разбудил остальных. Я ничего не сказал им, так как считал излишним напрасно тревожить их.

Через несколько минут высокие молчаливые женщины принесли нам горячей воды. Казалось странным получить в таком месте горячую воду, поданную столь необыкновенными горничными, – но это было так. Я должен прибавить, что понго, подобно зулусам, были чрезвычайно опрятными, хотя не могу сказать, употребляли ли они при умывании горячую воду или нет. Но во всяком случае, они снабдили ею нас.

Полчаса спустя служанки принесли нам завтрак, состоявший главным образом из жареного козленка, которого мы ели без опасения, так как он был зажарен целиком. Потом пришел величественный Комба. Поздоровавшись с нами и осведомившись о нашем здоровье, он спросил, готовы ли мы отправиться к Мотомбо, который, по его словам, ожидает нас с нетерпением. Я спросил Комбу, откуда ему это известно, так как мы условились посетить Мотомбо только вчера вечером, а между тем, насколько мы знаем, он живет на расстоянии целого дня пути отсюда. Но Комба ничего не ответил и только улыбнулся.

Итак, мы отправились к Мотомбо, захватив с собой весь свой багаж, который после раздачи подарков был не очень тяжелым.

Через пять минут ходьбы по широкой главной улице мы достигли северных ворот города Рики. Здесь мы нашли самого Калуби с конвоем, состоявшим из тридцати воинов, вооруженных копьями. Я заметил, что у них нет луков и стрел. Калуби объявил громким голосом, что хочет оказать нам особенную честь, проводив нас в святилище, где живет Мотомбо.

В продолжение всего дня мы шли по плодородной равнине, которая, судя по многим признакам, некогда почти вся обрабатывалась. Теперь же хлебные поля попадались редко, а пространство между ними снова заросло густым кустарником. Около полудня мы остановились у источника, чтобы поесть и отдохнуть, так как солнце жгло немилосердно. Потом мы снова двинулись вперед и шли по направлению к черному скалистому кряжу, имевшему несколько странный вид. За ним величественно возвышалась гора, по-видимому вулканического происхождения.

В три часа дня мы подошли к этому кряжу (он тянулся с востока на запад насколько мог охватить глаз) настолько близко, что могли рассмотреть в нем большое отверстие, находившееся в том месте, где оканчивалась дорога, и, по-видимому, служившее входом в пещеру. Калуби сказал нам, что отверстие, которое мы видим – дверь дома Мотомбо.

Наконец мы достигли скалистой стены. Она, я полагаю, состояла из очень крепкого камня, выдерживавшего в течение миллионов лет непогоду и напор озерной воды. Или, быть может, она была выброшена из недр вулкана, когда тот был в действии.

В этой каменной стене был вход в большую пещеру, которая, по-видимому, была естественного происхождения и некогда служила стоком для воды при разливе озера, затоплявшего Землю Понго.

Мы остановились и нерешительно смотрели на темный вход в пещеру, без сомнения тот самый, которым в юности проходил Бабемба. Калуби отдал приказание, и несколько воинов направилось к стоявшим поблизости хижинам. В них жила стража и прислуга.

Воины вскоре возвратились с большим числом зажженных факелов, которые были распределены между всеми нами. После этого мы с дрожью и трепетом вошли в мрачную пещеру. Калуби шел впереди нас с половиной конвоя, Комба – позади с остальными. Пол пещеры был очень гладок, несомненно благодаря действию воды; то же можно было сказать и о стенах и потолке – насколько мы могли рассмотреть их, так как пещера была очень широкой и высокой. Она не шла прямо, но имела несколько поворотов. У первого поворота воины понго затянули дикую заунывную песнь. Мы шли – наши факелы мерцали в густом мраке словно звезды – до тех пор, пока не достигли последнего поворота с отдернутым большим занавесом из циновки, за которым открывался дальний конец пещеры. Здесь нашим глазам представилось очень странное зрелище.

По обеим сторонам пещеры, у стен, горело по большому костру, которые освещали это место. Кроме того, свет проникал в пещеру через дальний выход, находившийся не более чем в двадцати шагах от костров. За выходом из пещеры виднелось водное пространство шириной около двухсот ярдов, а за ним подымался склон горы, покрытый огромными деревьями. Вода проникала в пещеру, образуя у выхода из нее маленький залив, заканчивавшийся у костров. Здесь, на мелком месте, имевшем в ширину футов шесть или восемь, была привязана довольно большая лодка. В стенах пещеры были устроены четыре двери (по две с каждой стороны), которые, я полагаю, вели в комнаты, высеченные в скале. У каждой двери стояло по высокой женщине, одетой в белое и державшей в руках зажженный факел. Я пришел к заключению, что это были прислужницы, поставленные здесь, чтобы приветствовать нас, так как после того, как мы прошли мимо них, они скрылись.

Но это было еще не все. За маленькой бухточкой, как раз над плававшей в ней лодкой, стояла деревянная платформа площадью около восьми квадратных футов. По обеим сторонам ее помещалось по огромному, почерневшему от времени слоновому клыку размером больше любого из всех виденных мною за всю свою охотничью практику. Между клыками, на коврах из какого-то пушистого меха, сидело на корточках существо, которое я вначале принял за огромную жабу. И в самом деле, по внешнему виду это была настоящая раздувшаяся жаба. Та же грубая, сморщенная кожа, та же выпуклая спина (оно сидело спиною к нам), те же тонкие, вывернутые наружу ноги, Мы долго смотрели на это странное существо, не будучи в состоянии хорошо разглядеть его при столь плохом освещении. Наконец я уже решил спросить Калуби, что это такое, но едва только открыл рот, как оно зашевелилось и начало медленно поворачиваться к нам. Лишь только показалась его голова, Калуби и все понго прекратили свое заунывное пение и пали перед ним ниц. Те, у кого были факелы, продолжали держать их в правой руке.

Это была не жаба, а человек, двигавшийся на четвереньках. Большая лысая голова была как бы вдавлена в плечи – либо от рождения, либо от старости, так как это существо, без сомнения, было очень старым. Глядя на него, мне очень хотелось знать, сколько ему лет, но я не мог придти ни к какому заключению. Большое широкое лицо было сморщено, как высушенная на солнце кожа; нижняя губа отвисла над выдающимися вперед костлявыми челюстями; два клыкообразных зуба торчали по углам большого рта – остальные выпали. Время от времени это существо, словно змея, облизывало себе десны своим острым языком. Но самым удивительным в нем были большие круглые глаза, помещавшиеся в глубоких орбитах. Они блестели, как огонь. По временам, они, казалось, буквально пылали, словно глаза льва в темноте.

Вид этого существа, признаться, поразил меня таким ужасом, что с минуту я стоял как парализованный. Мысль, что это человек, казалась ужасной. Я посмотрел на остальных и увидел, что они тоже испуганы.

Похожее на жабу существо медленно наклонило свою большую голову и пристально смотрело на нас своими сверкающими глазами, Наконец оно заговорило густым гортанным голосом на языке, распространенном в этой части Африки – наречие той ветви банту [Банту

– группа народов, населяющих большую часть Африки, говорящих на языках языковой группы банту], к которой принадлежат зулусы.

– Итак, вы, белые люди, вернулись, – медленно начало оно. – Дайте мне пересчитать вас, – оно подняло свою костлявую руку и начало считать нас, направляя на каждого указательный палец. – Один. Высокий, с белой бородой. Да, правильно. Два. Короткий, проворный как обезьяна, с волосами, которым не нужна прическа; такой же хитрый, как Отец Обезьян. Да, правильно. Три. Молодой и глупый, с нежным лицом, похожий на жирного ребенка, который улыбается небу, потому что полон молока, и думает, что небо улыбается ему. Да, правильно. Все трое те же самые. Помнишь, Белая Борода, как в то время, когда мы убивали тебя, обращался с молитвой к тому, кто сидит высоко над миром, и поднимал вверх костяной крест, к которому был привязан человек в головном уборе из терновника? Помнишь, как ты целовал человека в терновом головном уборе, когда в тебя вонзалось копье? Ты качаешь головой? О! Ты хитрый лжец, но я докажу тебе, что это так, ибо у меня до сих пор сохранился этот костяной крест! – Он схватил рог, который лежал на кожаном плаще около него, и затрубил.

Лишь только смолкли тоскливые звуки рога, как показалась женщина, которая опустилась перед странным существом на колени. Оно что-то пробормотало, а она ушла и скоро возвратилась, держа в руке распятие из пожелтевшей слоновой кости.

– Вот он! – сказало странное существо. – Возьми его, Белая Борода, и поцелуй его, быть может в последний раз, – оно бросило распятие брату Джону, который поймал его на лету и рассматривал его с изумлением. – А ты. Жирный Младенец, помнишь, как мы поймали тебя? Ты сражался очень хорошо, но мы в конце концов убили тебя и ты был вкусен, очень вкусен. Мы получили от тебя много силы. А ты, Отец Обезьян, помнишь, как ты спасся от нас благодаря своей хитрости? Я никогда не забуду тебя, ибо ты дал мне это, – он указал на большой белый шрам на своем плече. – Ты хотел убить меня, но снадобье в твоей железной трубе загорелось не сразу, когда ты поднес к нему огонь. Я успел отпрыгнуть в сторону, и железный шар, вопреки твоему намерению, не поразил меня в сердце. Однако он еще здесь. О да! Я до сих пор ношу его в себе и теперь, когда я стал худым, могу ощупать его пальцем.

Я с изумлением слушал эту речь, смысл которой (если она вообще имела какой-нибудь смысл) был тот, что все мы встречались в Африке в те времена, когда люди употребляли кремниевые ружья, т.е. около 1700 года или раньше. Однако размышление показало мне полную вздорность всего этого. Очевидно, предок этого старого жреца (которому, я убежден, было не менее ста двадцати лет) или, быть может, его отец, будучи молодым человеком, встретился с первыми европейцами, проникшими в глубь Африки. По всей вероятности, это были португальцы, из которых один был миссионер, а двое других, – отец и сын или братья, или товарищи. История смерти этих людей часто воспоминалась потомками вождя или главного жреца племени.

– Где же мы встречались и когда, о Мотомбо? – спросил я.

– Не в этой земле, не в этой, о Отец Ребенка, – ответил он, – но далеко-далеко на западе, где солнце опускается в воду. С тех пор народом понго правили двадцать Калуби. Некоторые из них правили в течение многих лет, некоторые недолго. Это зависело от воли моего брата, бога, живущего там, – от захохотал ужасным прерывистым смехом и указал через плечо на лес, растущий на горе. – Да, правильно, двадцать Калуби – некоторые по тридцать лет, некоторые меньше четырех.

«Теперь я вижу, что ты просто старый лгун», – подумал я, так как, кладя в среднем по десятку лет на правление каждого Калуби, мы, согласно его утверждению, встречались с ним по крайней мере двести лет тому назад.