Священный цветок

Ярдах в пятнадцати от меня носорог поднял голову – стрелять в него из-за рога было бесполезно – и я выстрелил ему в горло. Я думаю, что пуля попала прямо в сердце животного. По крайней мере, носорог перевернулся, как подстреленный кролик, и испустил дух почти у самых моих ног.

Это произвело на Комбу сильное впечатление. Он вернулся обратно. Он смотрел на мертвого носорога и на дыру в его горле; он смотрел на меня и на ружье, которое еще дымилось.

– Большой зверь равнин убит простым шумом! – бормотал он. – Убит в одно мгновение этой маленькой обезьяной, белым человеком, – (я мысленно поблагодарил его за комплимент), – и его колдовством! А Мотомбо поступил очень мудро, когда приказал… – тут он остановился.

– В чем дело, мой друг? – спросил я. Теперь ты видишь, что тебе незачем было бежать. Если бы ты стоял позади меня, ты оказался бы таким же целым и невредимым, как и теперь, после бегства.

– Да, господин Макумазан, но все это кажется мне таким необыкновенным. Прости меня, если я не понимаю этого.

– О, я охотно прощаю тебе, господин будущий Калуби. Ясно, что ты еще многое узнаешь от нас в Стране Понго!

– Да, мой господин Макумазан, так же, как, быть может, и ты, – сухо ответил он, снова овладев собой.

Я приказал прибежавшему на выстрел Мавово (по-видимому, он на всякий случай незаметно следовал за нами) позвать людей и ободрать носорога. После этого мы с Комбой продолжали нашу прогулку.

Несколько дальше, почти у самого тростника, я заметил узкую продолговатую канаву, вырытую в каменистой почве, и заржавелую жестянку из-под горчицы, наполовину прикрытую скудной травой.

– Что это? – удивленно спросил я.

– Ox, – ответил Комба, по-видимому еще не совсем оправившийся от изумления, – это то самое место, где господин Догита, кровный брат Бауси, устраивал свой полотняный дом, когда был здесь около двадцати лет тому назад.

– Вот как! – воскликнул я. – Он никогда не говорил мне, что бывал здесь. – (Это была неправда, но я не боялся лгать Комбе.) – Откуда тебе известно, что он был здесь?

– Его видел здесь один человек из нашего племени, ловивший в этих камышах рыбу.

– А, тогда все понятно, Комба. Но что за странное место для рыбной ловли! Так далеко от дома… Что он мог тут поймать? Когда у тебя будет время, Комба, ты расскажешь мне, что можно поймать в густом тростнике и в таком мелком месте.

Комба ответил, что как-нибудь на досуге он охотно расскажет мне об этом. Потом, чтобы избежать дальнейших расспросов, он побежал вперед и, раздвинув камыши, показал мне большую лодку, сделанную, по-видимому, с затратой большого количества труда из цельного ствола огромного дерева. Эта лодка могла вместить в себя до сорока человек. Она отличалась от большинства лодок, виденных мною в африканских озерах и реках, тем, что была снабжена мачтой, которая теперь была убрана. Я осмотрел ее и сказал Комбе, что это прекрасная лодка. Он ответил, что в городе Рике есть целая сотня таких лодок, хотя не все они так велики.

«Ага, – подумал я, когда мы шли обратно в лагерь. – Если считать в среднем по двадцати человек на каждую лодку, то племя понго, по-видимому, располагает двумя тысячами мужчин, способных грести». И действительно мой расчет впоследствии оказался удивительно правильным.

На заре следующего дня мы с некоторыми задержками тронулись в путь. Начать с того, что среди ночи в палатку, где спал я, пришел старый Бабемба, который разбудил меня и в длинной речи просил меня отказаться от путешествия в Страну Понго. Он высказал убеждение, что понго хотят сыграть с нами скверную шутку и что все разговоры о мире – только предлог, чтобы заманить нас, белых людей, в свою страну, где мы, вероятно, по какому-нибудь религиозному поводу будем принесены в жертву их богам. Я ответил, что вполне согласен с ним, но не могу покинуть своих товарищей, которые настаивают на этом путешествии. Все, что остается мне сделать, это просить его быть наготове, чтобы помочь нам в случае затруднения.

– Я останусь здесь и буду ждать вас, мой господин Макумазан? – ответил он. – Но если вы попадете в западню, то смогу ли я переплыть это озеро, как рыба, или перелететь через него, как птица, чтобы освободить вас?

После его ухода пришел один из зулусских охотников, по имени Ганза, бывший в некотором роде помощником Мавово, и начал петь ту же самую песню. Он говорил, что я не должен идти без оружия в страну дьяволов, чтобы погибнуть там и оставить его и остальных зулусов одинокими в чужой стране. Я ответил, что придерживаюсь такого же мнения, но что Догита настаивает на путешествии, и я с ним не могу ничего поделать.

Наконец, пришел Самми и сказал:

– Мистер Квотермейн! Прежде чем вы окунетесь в этот глубокий колодец глупости, я прошу вас подумать об ответственности перед Богом за нас, ваших слуг, которые теперь только овцы, заблудившиеся вдали от своих домов. Кроме того, поймите, что если с вами что-нибудь случится, то вы останетесь должны мне жалование за два месяца, которое, вероятно, останется неуплаченным.

Я вынул из жестяного ящика небольшой кожаный мешок и отсчитал Самми следуемую ему сумму и, кроме того, жалование за три месяца вперед. К моему удивлению, он заплакал.

– Сэр, – сказал он, – мне не нужны деньги! Я только хотел сказать, что боюсь, как бы вас не убили эти понго. Я очень привязан к вам, сэр, но я слишком большой трус, чтобы отправиться в Страну Понго и погибнуть вместе с вами. Таким создал меня Бог. Но я прошу вас, мистер Квотермейн, не ходите туда, потому что, повторяю, я очень привязан к вам…

– Верю тебе, мой добряк, – ответил я ему, – я сам боюсь погибнуть. Однако надеюсь, что все окончится благополучно. А пока я отдам тебе, Самми, на хранение этот ящик и все деньги, которые в нем. Если с нами что-нибудь случится, постарайся доставить его в Дурбан.

– Ох, мистер Квотермейн! – воскликнул он. – Своим доверием вы оказываете мне большую честь, особенно после того, как я был в тюрьме за… растрату при смягчающих вину обстоятельствах. Я скажу вам, мистер Квотермейн, что хотя я и трус, но скорее умру, нежели позволю кому-нибудь коснуться этой коробки.

– Я верю тебе, Самми, – сказал я. – Но я надеюсь, что, несмотря на опасность положения, никто из нас не погибнет.

Наконец настало утро, и мы все шестеро отправились к лодке, которая была выведена в открытый канал.

Здесь Комба и его товарищи подвергли нас некоторого рода таможенному досмотру. Они, очевидно, опасались, чтобы мы тайно не взяли с собой огнестрельного оружия.

– Ты ведь знаешь, какой вид имеют ружья, – с негодованием сказал я. – Разве ты видишь у нас в руках хоть одно из них? Кроме того, я даю тебе честное слово, что при нас нет их.

Комба учтиво поклонился и сказал, что, быть может, в нашем багаже случайно остались «маленькие ружья» (так называл он пистолеты). Он был весьма недоверчивым человеком.

– Развяжи весь багаж, – приказал я Хансу, который повиновался с поспешностью, показавшейся мне подозрительной. Я знал его скрытный характер, и это внезапное усердие казалось неестественным. Он начал с того, что раскатал свое одеяло, внутри которого оказалась коллекция самых разнообразных предметов. Я помню, что среди них были пара очень грязных панталон, помятая жестяная кружка, деревянная ложка, какими кафры едят, бутылка, наполненная какой-то сомнительной смесью, разные коренья и другие туземные лекарства, старая трубка, подаренная ему мною и, наконец, огромная связка желтого листового табака, который мазиту разводят в большом количестве.

– Зачем тебе, Ханс, так много табака? – спросил я.

– Для нас, троих черных людей, баас. Мы будем его курить, нюхать и жевать. Быть может, там, куда мы отправляемся, окажется мало табака, а табак такая пища, с которой можно прожить много дней. Кроме того, он вызывает сон по ночам…

– Ох, довольно! – сказал я, боясь, что Ханс прочтет нам целую лекцию о незаменимых качествах табака.

– Желтому человеку нет надобности брать это растение в нашу страну, – сказал Комба, – так как у нас оно растет в изобилии. Зачем ему обременять себя лишней ношей? – и он лениво протянул руку за табаком, по-видимому с целью осмотреть его. Однако в этот момент его внимание было привлечено узлом, только что развязанным Мавово. Он забыл о табаке (не знаю, умышленно или случайно) и занялся осмотром этого узла. Ханс же с удивительной быстротой снова скатал свое одеяло. Менее чем через минуту оно было связано ремнями и снова висело за спиной Ханса. У меня снова явилось подозрение, но мое внимание было отвлечено спором, возникшим между братом Джоном и Комбой по поводу сетки для ловли бабочек, в которой последний узрел род ружья. После этого возник новый спор из-за обыкновенной садовой лопатки, которую хотел взять с собой Стивен. Комба спросил, зачем ему она; Стивен ответил через брата Джона, что она нужна ему для выкапывания цветов.

– Цветов! – воскликнул Комба. – Один из наших богов – цветок. Не собирается ли белый господин выкопать нашего бога?

Конечно, именно таково было намерение Стивена. Спор стал таким горячим, что в конце концов я был вынужден объявить, что если наш багаж будут осматривать с такой подозрительностью, то, быть может, нам лучше всего отказаться от путешествия в Страну Понго.

– Мы дали слово, что не возьмем с собой огнестрельного оружия, – с возможно большим достоинством сказал я, – и этого тебе должно быть достаточно, Комба!

Тогда Комба, посоветовавшись со своими товарищами, оставил нас в покое. Очевидно, он очень желал, чтобы мы посетили Страну Понго. Наконец мы отплыли. Мы, трое белых и наши слуги, расположились на корме, на сиденьях, сделанных из травы. Комба и его люди заняли места на носу, взяли в руки широкие весла и, гребя и упираясь ими в дно, направили лодку вдоль по каналу, проложенному гиппопотамами через высокие, спутанные камыши, из которых с сильным шумом поднимались тучи уток и другой дикой птицы.

Спустя приблизительно четверть часа мы выбрались из зарослей в открытое глубокое озеро. Тогда в центре лодки был утвержден высокий шест, служивший мачтой, а на нем был поднят четырехугольный парус, сделанный из плотной 'циновки. Утренний ветер, дувший с берега, расправил его, и мы понеслись вперед со скоростью по крайней мере восьми миль в час. Берег, постепенно заволакивавшийся дымкой, начал скрываться из виду, но над сгущавшимся туманом долго был виден флаг, который мы водрузили на холме. Постепенно уменьшался и он, пока не стал едва заметной маленькой точкой и наконец не исчез. По мере того как он становился все меньше и меньше, падало мое настроение, а когда он исчез из вида, я почти совсем пал духом.

– Снова впутался ты, Аллан, в глупую историю, – сказал я себе. – Хотелось бы мне знать, сколько еще их суждено тебе пережить.

Другие, по-видимому, тоже чувствовали себя далеко не весело. Брат Джон пристально смотрел на гору – его губы шевелились, словно шептали молитву. Даже Стивен временно был в подавленном настроении.

Джерри спал, как обыкновенно делают это все туземцы, когда тепло и делать нечего.

Мавово имел весьма задумчивый вид. Я подумал, не советуется ли он снова со своей змеей, но не спросил его об этом. Со времени нашего избавления от казни я начал несколько бояться этого странного пресмыкающегося. В следующий раз, думал я, оно может предсказать нам скорую смерть, и я поверю этому предсказанию.

Что касается Ханса, то он имел очень озабоченный вид и яростно искал что-то в карманах своей ветхой куртки из бумажной материи, которая, судя по некоторым признакам, много лет тому назад украшала какого-нибудь английского егеря.

– Три! – донеслось до меня его бормотание. – Клянусь духом своего деда, их осталось только три!

– Чего осталось три? – спросил я его по-голландски.

– Три талисмана, баас, а между тем их должно быть двадцать четыре. Остальные вывалились через дыру, которую сам дьявол сделал в этой гнилой материи. Теперь мы не умрем от голода, не будем застрелены и не утонем, – по крайней мере, ни одна из этих вещей не случится со мною,

– но еще остается двадцать один способ, которыми можно погубить нас, так как охраняющие от них талисманы потеряны. Таким образом…

– Перестань говорить вздор! – прервал я его и снова погрузился в свои печальные размышления.

Потом я лег спать. Проснувшись, я увидел, что полдень прошел и ветер начинает падать. Однако он держался, пока мы ели пищу, которую взяли с собой, после чего он окончательно упал. Тогда понго взялись за весла. По моей мысли мы предложили им свою помощь, так как мне пришло в голову, что нам следует научиться грести этими веслами.

Нам было дано шесть весел, и Комба, который, как я заметил, теперь начал говорить с нами несколько повелительным тоном, научил нас их применению. Вначале дело не клеилось, но три-четыре часа практики научили нас многому. Прежде чем наше путешествие окончилось, я увидел, что мы вполне сможем управлять лодкой, если это нам когда-либо понадобиться.

Около трех часов пополудни показались довольно отчетливо берега острова (если только это действительно был остров, что для меня до сих пор осталось невыясненным), к которому мы направлялись. Вершина горы, стоявшей на расстоянии нескольких миль от берега, была видна за несколько часов до этого. Ее очертания я мог видеть в бинокль почти с самого начала нашего плавания.

Около пяти часов вечера мы вошли в глубокий залив, окаймленный с обеих сторон лесами, среди которых были обработанные поля и небольшие деревни обычного африканского типа.

Судя по небольшой величине деревьев, росших около возделанных мест, я заключил, что некогда (вероятно, в минувшей половине текущего столетия) такие места занимали значительно большее пространство. Я спросил Комбу о причине этого. Он ответил мне загадочным изречением, которое произвело на меня такое впечатление, что я занес его слова в свою записную книжку:

Когда умирает человек, умирает и хлеб. Человек есть хлеб, и хлеб есть человек.

Больше я ничего не мог от него добиться. Очевидно, он намекал на убыль населения в Земле Понго – обстоятельство, о котором ему не хотелось говорить.

После первых миль залив заметно сужался. В самом конце в него впадал небольшой поток. По обе стороны этого потока, через который во многих местах были переброшены грубо сделанные мосты, был расположен город Рика. Он'состоял из множества больших хижин, крытых пальмовыми листьями и построенных из глины, или, вернее (как оказалось впоследствии), из озерной грязи, смешанной с сеченой соломой или травой.

Достигнув подобия набережной, укрепленной от напора волн вбитыми в тинистое дно сваями, к которым было привязано множество лодок, мы вышли на берег; как раз в это самое время солнце начало заходить. Наше прибытие было, без сомнения, замечено, так как едва мы приблизились к набережной, как на берегу затрубили в рог, на звук которого появилось множество людей, вышедших, я полагаю, из хижин. Они помогли нам причалить. Я заметил, что все они внешним видом и чертами лица были похожи на Комбу и его товарищей. Они так походили друг на друга, что их трудно было различать. По-видимому, все они были родственниками, благодаря частым бракам между членами одних и тех же семейств.

В наружности этих рослых холодных людей, одетых в белые одежды, было нечто, внушавшее страх, нечто неестественное, нечеловеческое. В них совершенно отсутствовала обычная африканская веселость. Никто из них не говорил громко и не смеялся. Они не толпились вокруг нас, пытаясь потрогать руками нас или наше платье. По-видимому, никто из них даже не удивлялся. Они были молчаливы и смотрели на нас холодно, будто прибытие в их страну троих белых людей было самым обыденным явлением. Наше появление не произвело на них особенного впечатления, так как они слегка улыбались, глядя на белую бороду брата Джона и на мои торчащие волосы, и указывали на них друг другу пальцами или рукоятками своих больших копий. Я заметил, что для этой цели они не пользовались острым концом копья, быть может, по той причине, что нам это могло показаться враждебным действием. Для нас было унизительным, что единственным из всех нас человеком, который вызвал в них удивление и интерес, был Ханс. На них, по-видимому, производило сильное впечатление его безобразное, сморщенное лицо. Быть может, это было потому, что до сих пор они не видели ничего подобного, или по другой причине, о которой читатель догадается в свое время.

По крайней мере, я слышал, как один из них спросил Комбу, указывая на Ханса, наш ли бог этот человек-обезьяна или только предводитель. Этот комплимент, очевидно, очень понравился Хансу, которого до сих пор никто не принимал ни за бога, ни за нашего предводителя. Но остальным нам он вовсе не показался лестным. Мавово пришел в сильное негодование и прямо сказал Хансу, что если еще раз услышит такие разговоры, то поколотит его при этих людях, чтобы показать им, что он не бог и не предводитель.

– Подожди грозить мне, зулусский мясник, до тех пор, пока я не окажусь кем-либо в этом роде! – негодующе воскликнул Ханс. Потом прибавил с характерным готтентотским хихиканьем:

– Однако верно то, что прежде, чем все это окончится, вам придется счесть меня за того и за другого.

Смысла этого неясного замечания мы в то время не поняли. Когда мы вышли на берег и собрали свой багаж, Комба пригласил нас следовать за ним и повел нас по широкой улице, содержавшейся в чистоте. По обеим сторонам ее стояли большие хижины, о которых я говорил. При каждой хижине был огороженный сад, что я весьма редко встречал в Африке. Благодаря этому город Рика, несмотря на свое сравнительно малочисленное население, занимал довольно большое пространство. Между прочим, город не был окружен стенами или какими-либо другими укреплениями. Это указывало на то, что его жители не боялись нападений. Озеро служило им надежной защитой, Главной характерной особенностью этого места была царившая здесь тишина. По-видимому, понго не держали ни собак, так как я не слышал их лая, ни домашней птицы, так как за все время пребывания в этой стране я ни разу не слыхал пения петухов. Мелкий скот они имели в изобилии, но держали его вне города, так как не боялись нападения врагов. Молоко и мясо доставлялись в город по мере надобности.

Смотреть на нас собралось значительное число жителей города, но они не толпились вокруг нас, а держались небольшими семейными группами у ворот своих домов. Эти группы по большей части состояли из одного мужчины и одной или нескольких женщин. Иногда, довольно редко, в них входили дети – самое большее трое на одно семейство. Женщины и дети были одеты в длинные белые одежды – другая особенность, указывавшая на то, что понго не были обыкновенными африканскими дикарями.

Мы шли до тех пор, пока не достигли высокой живой изгороди, покрытой ярко-красными цветами. Как раз в это время последний луч заходящего солнца погас на небе и сумерки начали быстро сгущаться. Комба открыл ворота, и нашим глазам представилось зрелище, которого никто из нас никогда не забудет… Перед нами была площадь, задняя часть которой была занята двумя хижинами, стоявшими в обыкновенном саду. Перед ними, не более чем в пятнадцати шагах от ворот, стояло другое строение, совершенно иного характера. Оно имело футов пятьдесят в длину и тридцать в ширину и состояло только из крыши, поддерживаемой резными деревянными столбами. В промежутках между этими столбами висели циновки. Большая часть их была опущена, но четыре, находившиеся как раз против ворот, были подняты. Внутри этого строения находилось около пятидесяти человек в белых одеждах и каких-то особенных колпаках. Они занимали места с трех сторон огромного костра, разведенного в яме, вырытой в земле, и пели заунывную песнь. С четвертой стороны, против ворот, отдельно стоял спиной к нам человек с простертыми руками. Услышав шум наших шагов, он обернулся и отступил влево, чтобы рассмотреть нас из-за костра. Тут мы при ярком свете этого костра увидели стоявшую над ним железную решетку, на которой лежал ужасный предмет…

– Боже! Это женщина! – голосом, полным ужаса, воскликнул шедший впереди нас Стивен.

В следующую секунду циновка опустилась, скрыв от нас все, и пение прекратилось.

XIV. Клятва Калуби

Тише! Молчите! – прошептал я, и все поняли меня, если даже не разобрали моих слов. Потом, с трудом овладев собою (ибо при виде этой адской картины я едва не лишился чувств), я обернулся к Комбе, стоявшему в двух шагах от нас. По-видимому, он был смущен сознанием того, что сделал некоторую ошибку. Это было заметно по нервному подергиванию его спины. С минуту он стоял неподвижно, потом обернулся ко мне и спросил, не заметили ли мы чего-нибудь.

– Да, – ответил я безразличным тоном, – мы видели много людей, собравшихся вокруг огня, и больше ничего.

Он пытливо заглядывал на наши лица, но ничего в них не мог прочесть, так как светившая теперь полная луна, к счастью, спряталась за тучу. Я слышал, как он вздохнул с облегчением. Потом он сказал:

– По установленному у нас обычаю в те ночи, когда меняется луна, Калуби и старейшины жарят овцу, которую съедают все вместе. Следуйте за мной, белые господа.

Он повел нас вокруг упомянутого длинного строения (на которое мы даже не взглянули) в конец сада, к двум красивым хижинам, о которых я уже говорил. Здесь он хлопнул в ладоши. Неизвестно откуда появилась женщина, которой он сказал что-то шепотом. Она ушла и вскоре возвратилась с четырьмя или пятью другими женщинами, несшими глиняные лампы, наполненные маслом, в котором плавали светильники, сделанные из пальмовых волокон. Эти лампы были поставлены в хижины – очень чистые и удобные помещения, снабженные деревянными стульями и подобием низкого стола, резные ножки которого были сделаны в виде ног антилопы. В конце хижины находился деревянный помост, на котором лежали матрацы, набитые какими-то мягкими волокнами и покрытые циновками.

– Здесь вам будет удобно, – сказал Комба, – ибо разве вы, белые господа, не почетные гости народа понго? Сейчас вам принесут пищу, – (при этом слове я содрогнулся), – а после еды, если вам будет угодно, вы пойдете в Дом Празднеств, где вас примут Калуби и его советники. Вы поговорите с ним перед сном. Если вам что-нибудь понадобится, ударьте в этот кувшин палкой, – и он указал на какой-то медный предмет, стоявший в саду, окружавшем хижины, недалеко от того места, где женщины уже разводили огонь, – тогда придет служанка и сделает все, что нужно. Смотрите, вот ваши вещи; из них ничего не пропало. Вот вода для умывания. А теперь я должен идти к Калуби, чтобы рассказать ему обо всем.

Он учтиво поклонился и вышел. Вслед за ним ушли (вероятно, за нашим ужином) и красивые молчаливые женщины, и мы наконец остались одни.

– Клянусь своей теткой, – сказал Стивен, обмахиваясь носовым платком, – я видел, как они поджаривали ту леди! Я часто слышало людоедах, взять хотя бы этих невольников… но видеть их в действительности… брр… это ужасно!

– Что толку поминать отсутствующую тетушку, если у вас таковая имеется? Чего вы ожидали, когда настаивали на поездке в этот ад? – мрачно спросил я.

– Не знаю, старина. У меня правило: не заботиться о том, что меня ожидает. Вот почему я никогда не мог поладить со своим бедным отцом. Но скажите, неужели нам действительно придется, подобно святому Лаврентию, попасть на эту решетку? note 48

– Конечно, – ответил я, – и вы не будете иметь права жаловаться, так как старый Бабемба предупреждал вас об этом.

– Положим, я буду вправе жаловаться, так же, как и вы, брат Джон, не правда ли?

Брат Джон вышел из задумчивости и погладил свою длинную бороду.

– Если бы этот случай, мистер Соммерс, – сказал он задумчиво, – являлся мученичеством за веру, как это было со святым, о котором вы упомянули, я бы ничего не имел против, по крайней мере теоретически. Но, смотря на это с другой точки зрения, я должен признаться, что мне совсем не нравится перспектива быть зажаренным и съеденным этими отвратительными дикарями. Однако я не вижу причины, почему мы должны непременно сделаться жертвой этого местного обычая.

Будучи в весьма подавленном настроении, я хотел возразить ему, но в этот момент в дверях хижины показалась голова Ханса, который сказал:

– Несут ужин, баас, очень хороший ужин!

Мы вышли в сад, где высокие бесстрастные женщины расставляли на земле множество деревянных мисок, содержимое которых мы ясно могли рассмотреть при ярком свете луны. В некоторых из них было мясо, политое каким-то соусом, не позволявшим судить, какое именно это мясо. Я полагаю, что это была баранина, но… кто мог поручиться за это? Другие кушанья были приготовлены из растительных продуктов. Например, тут было целое блюдо поджаренных хлебных колосьев и вареная тыква, не говоря уже о нескольких больших чашках кислого молока. Глядя на эти кушанья, я вдруг проникся принципами вегетарианства, о которых постоянно твердил мне брат Джон.

– Вы совершенно правы, – нервно сказал я ему, – утверждая, что в жарком климате полезнее всего растительная пища. По крайней мере, я решил попробовать питаться в течение нескольких дней исключительно ею.

С этими словами я, отбросив дальнейшие церемонии, захватил четыре верхних поджаренных колоса и верхнюю часть тыквы, которую срезал ножом. Как бы то ни было, я взял ту часть, которая не касалась миски, ибо кто знал, что бывало в ней и как ее мыли?

Стивен, по-видимому, тоже ухватился за эту мысль, так как он тоже предпочел мясу тыкву и поджаренные колосья; точно так же и Мавово, и убежденный сторонник мясной пищи – Ханс. Только простосердечный Джерри ел с аппетитом мясные блюда и нашел их очень вкусными. Я думаю, что он, пройдя через ворота последним, не рассмотрел того, что лежало на решетке.

Наконец мы окончили свой простой ужин (когда вы очень голодны, тогда требуется много времени, чтобы насытиться такой легкой пищей, как эта тыква; вот, я полагаю, почему нам кажется, что жвачные животные беспрестанно едят) и запили его водой, предпочтя последнюю вязкому на вид молоку, которое мы предоставили туземцам.

– Аллан, – тихо сказал мне брат Джон, когда мы закурили свои трубки, – тот человек, который стоял перед решеткой спиной к нам, был Калуби. Я узнал его при свете огня по отсутствию пальца на поднятой руке.

– Что ж, если мы хотим добиться чего-нибудь, нам надо обработать его, – ответил я. – Но вот вопрос: удастся ли нам пойти дальше… этой решетки? Я убежден, что нас заманили сюда для того, чтобы съесть.

Прежде чем брат Джон успел ответить, пришел Комба и, осведомившись, хорошо ли мы поели, сообщил, что Калуби и старейшины готовы нас принять. Мы взяли с собой приготовленные заранее подарки и отправились все, за исключением Джерри, которого оставили сторожить наши вещи.

Комба повел нас к Дому Празднеств, где огонь, который горел в яме, уже догорел или был потушен, и ужасная решетка была убрана, циновки, висевшие между столбами, были подняты и все было освещено ярким светом. Восемь седоволосых старейшин, с Калуби в центре, сидели лицом к воротам на деревянных стульях, расположенных полукругом. Этот Калуби был высоким мужчиной средних лет, с лицом самым нервным из всех, какие я когда-либо встречал. Оно все время подергивалось.

Руки Калуби ни на минуту не оставались в покое. Его глаза, насколько я мог рассмотреть их при таком освещении, были полны ужаса. Он встал и поклонился нам, но его советники остались сидеть, встретив нас легким хлопаньем в ладоши, продолжавшимся довольно долго. Это, по-видимому, служило у понго приветствием.

Мы сделали ответный поклон, после чего сели на приготовленные для нас стулья. Брат Джон занял среднее место. Мавово и Ханс стали позади нас; последний опирался на свою большую бамбуковую палку. После этого Калуби приказал Комбе, к которому он обращался официально, называя его «Миновавшим бога» и «Будущим Калуби» (мне показалось, что он волнуется, произнося эти слова), дать отчет о своей миссии иобъяснить, как случилось то, что он имеет честь видеть здесь белых господ. Комба повиновался. Он дал короткий, но исчерпывающий отчет о своем путешествии в город Безу, называя при этом Калуби самыми почетными именами, как, например: «Неограниченный повелитель», «Господин, ноги которого я целую», «Тот, чьи глаза – огонь и язык – меч», «Тот, по мановению которого люди умирают», «Устроитель жертвоприношений», «Первый вкуситель священной пищи», «Любимый богами» (при этом названии Калуби съежился, будто его кололи копьем), «Второй после священнейшего и древнейшего Мотомбо, пришедшего с неба и говорящего его голосом» и т.п. Он рассказал, как, во исполнение приказания Мотомбо, он пригласил в Страну Понго белых господ, которые пришли сюда в качестве послов мазиту, так как никто из последних не отозвался на приглашение короля Бауси взять на себя эту обязанность. Только он, опять же согласно приказанию Мотомбо, поставил условием, чтобы никто из них не брал с собой магического оружия, изрыгающего дым и смерть.

При этом известии выразительное лицо Калуби выдало сильное душевное волнение, что, по-видимому, не укрылось от Комбы. Однако он ничего не сказал и после некоторой паузы продолжал свой рассказ. Он сказал, что при нас такого оружия действительно нет, так как он и его товарищи, не удовлетворившись нашим словом, обыскали наш багаж перед оставлением Земли Мазиту. Поэтому, прибавил он, нет причины опасаться, что мы приведем в исполнение древнее пророчество о том, что когда в Земле Понго прогремит ружейный выстрел, боги покинут ее и народ понго перестанет быть народом.

Окончив свою речь, он скромно сел позади нас.

Потом Калуби, выразив формальное согласие считать нас послами Бауси, короля мазиту, долго говорил о преимуществах продолжительного мира между двумя народами. В конце концов он предложил свои условия мира, которые, по-видимому, были выработаны заранее. Излагать их подробно я считаю излишним, так как мир все равно никогда не был заключен и, кроме того, я сомневаюсь, действительно ли понго намеревались заключить его.

Достаточно сказать, что эти условия касались заключения браков, свободной торговли между двумя странами, кровного братства и других вещей, о которых я уже забыл. Все это должно было быть скреплено браком Бауси с дочерью Калуби и Калуби с дочерью Бауси.