Анахрон. Книга первая

      — Во, Гошка, гляди, — сидя на полу, сказал тогда отец, — чего болгары подарили…
      Гоша сел рядом на пол, взял мальчика, и они с отцом безудержно, до слез, захохотали…
      Эта история традиционно вспоминалась по праздникам. Мать фыркала, говорила «Ну, Бори-ис» и «Ну, Го-оша». Это тоже входило в программу.
      Наталья диванную историю не любила. Считала глупой. Однако мнение свое держала при себе.
      Тут из-под стола выструилась кошка, измазанная кетчупом. Отбежала, истово принялась вылизываться. Следом вылез Ярополк.
      — Бабушка, а пирожки?
      — Ах ты, мой ангел! — всполошилась бабушка. — Конечно же, пирожки! Мы тут, старые, заболтались, забыли…
      — С капустой?
      — И с капустой, и с грибами…
      Сигизмунд оживился. Он любил пирожки с грибами.
      — Я схожу позвоню, — сказала вдруг Наталья.
      Сигизмунд проводил ее глазами. И чего мужика себе не найдет? Вроде, все у бабы на месте…
      Пирожки мгновенно очистили сознание от лишних мыслей. Мать пекла их виртуозно, этого не отнимешь.
      — Выпей хоть рюмочку, — сказал отец.
      — Пап, ты понимаешь, что я ребенка повезу?
      — А «папа» по-новому будет «атта», — сказал Ярополк. — А от водки умирают.
      В комнату вернулась Наталья. Бесстрастно сказала:
      — Сигизмунд, я тут СЛУЧАЙНО набрала твой номер… Там у тебя опять норвежка. «Надо, говорит, Сигизмунда».
      Блин! Забыл включить автоответчик. И видеокамеру забыл. Хотел ведь снять Ярополка, родителей…
      Сигизмунд бросился к телефону. Наталья слегка отвернулась от него.
      Схватив брошенную Натальей трубку, Сигизмунд громко, чтобы в комнате слышали, энергично заговорил:
      — Алло!
      — Наадо, — жалобно сказала Лантхильда. — Сигисмундс… Наадо! Таак…
      — Алло, Лантхильд?
      — Йаа… — отозвалась девка, подумав.
      Сигизмунд бодрым голосом произнес:
      — Ик им микила! Махта-харья Сигисмундс. Милокс срэхва! Гайтс гоодс. Хва Хальвдан? Итан-фретан! — И, подумав, добавил: — Драккар!
      Обдумав услышанное, девка печально повторила:
      — Сигисмундс… наадо…
      — Йаа, — сказал Сигизмунд. Сделал паузу. — Нии… Йаа…
      — Наадо, — совсем тихо сказала девка.
      — Надо, Лантхильд, — отозвался Сигизмунд. И положил трубку.
      Вернулся в комнату.
      — Что-то стряслось? — спросила мать.
      Он неопределенно пожал плечами. Ему остро захотелось домой.
      — Норвежцы твои вернулись, что ли? — осведомилась Наталья. — Видать, понравилось ей у тебя, норвежке этой?
      Сигизмунд не ответил.
      — Какие еще норвежцы? — встревожилась мать.
      — Партнеры. Он теперь селедкой будет торговать, — пояснила Наталья.
      — Там семейная фирма, — начал врать Сигизмунд. — Рыболовецкая. У меня сейчас отец с дочерью живут. Уехали было, а сейчас какие-то портовые сложности. Растаможка, то, се…
      — Кто такие? — набычился отец.
      Сигизмунд бойко перечислил:
      — Хальвдан Трюггвассон, Лантхильд Хальвдансдоттир, Торир Трюггвассон и еще жених Лантхильд, Олав Карлссон.
      — Карлсон снова прилетел! — очень кстати сказал Ярополк.
      — И что, ты им ключи доверил от квартиры? — ахнула мать.
      — Ну да. А что такого?
      — С ума сошел! — ужаснулась мать. — А вдруг сопрут чего?
      — Чего они сопрут? — возмутился отец. — Они же иностранцы. Чего иностранцам у нас переть?
      — Не знаю. Может, военную тайну какую.
      — Клопоморную тайну, — съязвила Наталья.
      — У нас можно только неразгаданность и широту души спереть, — заявил Сигизмунд. Подергал себя за ворот рубашки. — Во!
      На Наталью глянул.
      — Не пора? Уже восьмой час.
      Ярополк закричал, что не пора. Бабушка обещала дать пирожков с собой.
      — И мне тоже дай, — сиротским голосом поклянчил Сигизмунд.
      Мать сделала ему знак, чтобы вышел на кухню. Там усадила, плеснула холодного кофе, принялась разговаривать по душам.
      — Как ты живешь, Гоша?
      — Справляюсь.
      — Может, тебе денег дать? Мы пенсию получили…
      — Вы что, очумели?
      — А кто, кроме родителей…
      — Ну все, мам. Хватит.
      — Что за норвежцы? Ты жениться надумал?
      — Какое жениться, мать… Я рыбой торговать надумал…
      Мать прихлопнула ладонью массивную брошку — красивую чешскую бижутерию блаженных времен застоя.
      — Сердце ведь чует, Гошенька… Изболелось…
      — У меня все нормально, мам.
      Мать пригорюнившись посмотрела на него. Сигизмунд видел, что она ему не верит. Что она насквозь его видит.
      И поспешил сказать:
      — Мам! Они очень приличные люди. Ее отец… У него два сейнера. «Валькирия» и «Рагнарђк».
      — Да. Валькирия. — Мать покивала. Вздохнула. — Ладно, сынок, дело твое.
      Сигизмунд встал, обнял мать. Мать мягкая, теплая. Погладил ее по волосам.
      — Все хорошо, мам.
      — Ладно. — Мать высвободилась, принялась собирать пирожки — в мешочек побольше для Ярополка, в мешочек поменьше — для Сигизмунда.

* * *

      Сигизмунд возвращался к Лантхильде и чувствовал себя просто Красной Шапочкой.
      По дороге домой, до Малой Посадской, Наталья молчала — была мрачна. Не любила она подобные визиты. Ярополк устал, подремывал, держа в кулаке пакет с пирожками.
      Прощаясь, Сигизмунд поцеловал сына, кивнул Наталье. Та, не оборачиваясь, скрылась в подъезде.
      До чего же все коряво получается… Интересно, это у всех так?
      Нет, не у всех. У таежного Вавилы все в буреломах схвачено, все пучочком. И у Федора, небось, тоже. Да и Олав Карлссон не груши околачивает. В своем мифическом пространстве.
      Сигизмунд поставил машину в гараж. Опять клятого «фордяру» пришлось обтекать неведомо какими маневрами.
      Вошел, едва не пал под натиском собачьих восторгов. Кобель пушечным ядром вылетел навстречу, ластился, извивался. Был представлен к высшей награде — Пирожку Домашнему Первой Степени!
      У девки в «светелке» горел свет.
      — Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Я пирожки принес. Итан иди.
      Молчание. Только тахта скрипнула.
      — Лантхильд, ты там?
      — Йаа…
      — Иди итан.
      — Нии…
      — Что-нибудь случилось?
      Сигизмунд разулся, подошел к двери. Потянул, открывая.
      Дверь держали изнутри.
      — Нии, — повторила Лантхильда. — Надо.
      — Ты чего?
      Девка молчала.
      — Я пирожки принес. Тебя там что, серый волк съел?
      Сигизмунд дернул дверь изо всех сил и в образовавшуюся щель (а здорова девка!) просунул пирожок.
      — Итан, Лантхильд.
      Девкина рука высунулась, схватила пирожок и утащила. Дверь захлопнулась.
      Дела!..
      Сигизмунд обулся, свистнул кобеля, прошелся с ним по двору. Выкурил три сигареты вместо обычных двух. Что за хрень? Что с Лантхильдой-то? Чем он ее на этот раз обидел?
      Тут у него аж дыхание перехватило. Наталья! Что она ей наговорила? Ну, Наталья!.. Сигизмунд едва не бегом устремился домой.
      Ворвался, скинул куртку, ботинки, подлетел к телефону. После одиннадцати Наталья часто отключает телефон, чтобы Ярополка не будили.
      Подошла.
      — Наталья?
      — Давно не виделись, — отозвалась бывшая супруга.
      — Наталья, что ты ей наговорила?
      — А!.. — сказала Наталья. И замолчала.
      — Пожалуйста, я тебя очень прошу. Скажи мне, что ты ей наговорила.
      — Да ничего особенного. Сказала «алло». Она: «Але, надо, Сигизмунд, надо».
      — И все?
      После короткой паузы Наталья спросила немного другим голосом:
      — А что? Тебе это очень важно?
      — Да.
      — Правда, ничего такого я не сказала. Только «алло».
      — Ты нарочно мой номер набрала?
      — Да. Больно уж складно ты врал.
      Сигизмунд перевел дыхание. Стало полегче.
      — Тата, — неожиданно назвал он ее старым «домашним» именем. — Тат, ты действительно больше ничего…
      — Ты меня совсем уж за монстра держишь. Только я тебя вычислила еще по дороге к твоим. У нас эту «Валькирию» всем отделом читали. Даже я обревелась, если тебе от этого легче. Так что два плюс два сложила. В ЛИТМО этому, слава Богу, учат. В следующий раз придумай что-нибудь поумнее. Привет старине Хальвдану.
      И положила трубку.
      Некоторое время Сигизмунд, как последний Ромео под балконом, топтался под девкиной дверью и взывал безнадежно:
      — Лантхильд… а Лантхильд…
      Та молчала.
      — Гюльчатай, — взорвался Сигизмунд, — открой личико! Тьфу, дура!
      Плюнул. Да пропади девка пропадом со своим юродством! И ушел на кухню есть пирожки. Верный кобель побежал следом.
      Пока жрал пирожки, Лантхильда выбралась из комнаты. Осторожно прокралась в места общественного пользования. Долго лила воду в ванной. Потом, так же тихонечко, отправилась было к себе.
      Сигизмунд окликнул ее:
      — Ну что, так и будем дальше дуться?
      Она приостановилась. Поглядела на него издалека. Очень проникновенно сказала:
      — Сигисмундс. Хири аф. Надо…
      И прошествовала в «светелку».
      — Надо так надо, — проворчал Сигизмунд. И съел последний пирожок.

* * *

      Загадка девкиного затворничества разрешилась наутро. При активном содействии всегда готового к паскудствам кобеля.
      Сигизмунд сидел на кухне. Пил кофе, курил. Угрюмо слушал радио. Перед Новым Годом все как с ума посходили: взрывались, шли под откос и бастовали. Чеченцы схитили еще одного попа, даже муфтия ихнего проняло — возмутился. Обещал попробовать найти попа… Патриарх назвал это кощунством, а правительство — политической провокацией. Мимолетно пожалев попа, Сигизмунд окунулся в море спортивных новостей, которые всю жизнь считал бесполезным хламом. За что был осуждаем отцом. Выключил радио.
      И тут на кухню с рычанием примчался кобель. Он тащил в зубах что-то длинное, на первый взгляд — носок. Путался передними лапами в своей ноше. Ярился заранее. Подкинул в воздух, поймал, встряхнул, держа в зубах, будто крысу, которой хотел переломить хребет. Еще раз подкинул, но ловить не стал
      — дал упасть на пол. Грянулся об пол всем телом и, извиваясь, принялся валяться. Рычал, подергивал задранными вверх лапами, вилял хвостом.
      — Та-ак, — строго сказал Сигизмунд.
      Пес, лежа на спине, на мгновение замер. Покосил глазом. И возобновил рычание и извивы.
      — Дай сюда!
      Сигизмунд вытащил тряпку из-под пса.
      — Тьфу ты, зараза!..
      Брезгливо бросил в мусорное ведро. Тряпка была в крови.
      Пошел, вымыл руки. Пес, как-то особенно похотливо разинув пасть, осклабился.
      Стоп. Кровь. Откуда кровь? Девка там что, себе вены вскрывает?
      Сигизмунд подлетел к двери, распахнул ее и заорал:
      — Лантхильд!
      Та мирно спала. Со сна вскинулась, испугалась. Потом осердилась, замахала руками, чтобы он уходил.
      — Хири ут! Хири ут, Сигисмундс!
      Дожили. В собственном доме гоняют.
      Он вышел, прикрыл дверь. Нет, вроде, Лантхильда в порядке. А кровь?
      …Господи, идиот! Откуда у девушки кровь. Ясно, откуда. Оттуда.
      Так вот почему она из комнаты не выходит. И гонит его к чертям. «Валькирия», блин. Там эта девица, как ее звали, тоже… с лавки не слезала, землю осквернить боялась.
      Господи, это ж какой дремучей-то надо быть! Вон, по ого каждый день, на выбор… И танцуй себе, и аэробикой занимайся, и с подружкой в мини-юбке катайся…
      На Сигизмунда вдруг, как сквозняком, потянуло чем-то первобытным. И жутким. Может, они там до сих пор человеческие жертвы приносят деревянным богам? Или первенцев живьем хоронят? Надо бы все-таки Лантхильду расспросить хорошенько. Откуда она такая взялась?
      В самом деле. Все предшествующие версии отпали сами собой. Не годятся. А новых он не породил. Нагородил кучу вранья, сам в это вранье поверил…
      Может, выставить ее все-таки? Или сдать… куда-нибудь. Пускай менты голову ломают. Она у них не только для ношения фуражки.
      С другой стороны, Сигизмунд понимал: этот-то сквознячок, что от девки тянул, его и завораживает. Тихая эта жуть — просто не оторваться. Похлеще аськиных закидонов. Ух, похлеще!

* * *

      Сигизмунда разбудил телефон. Звонила мать.
      — Гоша? Ты спишь?
      — Уже нет, — сонно сказал Сигизмунд.
      — Я тебя разбудила?
      — Да нет же, говорю, что нет, — легко раздражился со сна Сигизмунд.
      — А, ну хорошо. Как вчера доехали?
      — Нормально.
      — Мы волновались, гололед такой…
      — Да нет, мам, это не гололед. Гололед другой.
      — Как Ярик? Устал? Конечно, столько впечатлений… — закудахтала мать.
      — Да, спал всю дорогу, — ответил Сигизмунд. И неожиданно для себя спросил:
      — Мам, а чего вам с отцом взбрело меня Сигизмундом называть?
      — Почему ты спрашиваешь? — разволновалась мать. — Разве ты не знаешь, что Сигизмунд Казимирович, твой дед… Кавалер Ордена Боевого Красного Знамени… Когда его хоронили, этот орден несли за гробом на подушечке… В те годы просто так не давали…
      — Да знаю, знаю, — сказал Сигизмунд. Эта семейная легенда была ему известна. Другое дело, что с Сигизмундом Казимировичем была связана некая мутная история. Например, портрет геройского деда появился на стене только в 1957 году. Мать носила фотографию с удостоверения, чтобы увеличили. Фотограф отскребывал следы печати с уголка. Других портретов деда в доме не было. Куда-то делись. Исчез он и с семейных снимков, кое-где порезанных ножницами.
      Сигизмунд помнил, как хоронили деда. В дом набилось множество незнакомых людей, каких-то старцев — как казалось девятилетнему мальчику — все как один в тяжелых темных пальто и шапках пирожком. Велись чугунные разговоры. Чай подавали в стаканах с подстаканниками, как в купе.
      Была зима, гроб с телом деда несли торжественно, с удовольствием, через все Волковское кладбище. Проплывали черные деревья. Действительно был орден на подушечке. И самое главное — играл оркестр. Шопен. Прежде такое случалось, позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах, — ни разу. Поэтому у Сигизмунда сложилось впечатление, будто дед был последним, кого хоронили с оркестром.
      И еще одно вдруг вспомнилось: когда дед умер, мать — единственный раз на памяти Сигизмунда — ходила в костел.
      …А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это вдруг сын крамольного деда вспомянул. На самом деле, подозревал Сигизмунд, мать так до сих пор и не поверила в то, что коммунисты не вернутся и не расстреляют всех тех, кто их хулил. Говорила, что нарочно дали свободу слова: пусть, мол, покричат, обнаружат себя, проявятся как следует, а потом их… и того!.. Так что, Гошка, ты осторожнее…
      — А что, плохое имя — Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы Ярика регистрировали!
      …Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда работал днем и ночью, ковал «Морену» — пока что в виде ларьков да этикеточного издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу — помогать муженьку строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала… В результате нести документы в загс и регистрировать сына было поручено теще.
      Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво
      — Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии — Казимир, Станислав. В результате сошлись на славянской версии — Ярослав.
      Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать.
      Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула:
      — Яро…полк!
      Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот — на тебе! — всплыло.
      — Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать — и поменяет имя, — заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась хохотом). — Говорят, можно менять и имя, и фамилию…
      — И отчество, — гневался Сигизмунд.
      Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей — и… Того гляди, вырастет — отчество сменит.
      …Мать настаивала:
      — Что ты вдруг про «Сигизмунда»-то заговорил, а?
      — Да так… Дед приснился. Будто водку с ним пью, — сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову.
      Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.
      Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:
      — Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку пьем…
      — Ой, ой… — тихо всхлипывала на том конце провода мать — боялась.
      — Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.
      Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала.
      — Ты все-таки сходи, вреда ведь не будет…
      — А дед что, крещен был? — спросил Сигизмунд.
      — Да что ты все про него! Ну да, крещен, конечно.
      — В католической, а?
      — В латинской, — поправила мать строго. — Поляк же…
      — А ты?
      — Я, Гоша, двадцать лет в партии состояла… — ответила мать. И добавила вдруг: — В латинской, конечно.
      — А меня вы тоже в латинской крестили?
      — Ты у нас православный, — печально молвила мать. — В деревне прабабушка Дуня, царствие ей небесное… Хорошо хоть так… А шведы-то твои…
      — Норвежцы? В лютеранской, — нашелся Сигизмунд.
      — Тьфу, я не про то. Съехали?
      — Нет. Сейчас в пароходство умчались. Ругаться. А Олав Карлссон — баптист…
      — Ну ладно, Гошенька, ты, если что, звони… Да, отец говорит: приедешь в гости, завези чего почитать… На Новый Год-то к нам придешь?
      — Нет, мам. Я к друзьям, у нас тут компания… Я первого января приеду.
      — Ну хорошо, хорошо…
      Сигизмунд положил трубку, оделся-умылся — и очень вовремя: в дверь позвонили.
      На пороге маячила возбужденная гражданка Федосеева.
      — Я ваша соседка с нижнего этажа, — начала она приступ.
      — У меня зуб не болит, — оборвал Сигизмунд.
      — Я не про то! Вы меня залили!
      — Я вас не заливал.
      — А я говорю — залили! В туалет с зонтиком хожу!
      — У каждого свои причуды, — мстительно сказал Сигизмунд. Он еще не простил гражданке Федосеевой ее последней выходки.
      Она недобро поглядела на него.
      — Я вам говорю — залили. Обои изгадили, по стене течет…
      — Прошу, — пригласил Сигизмунд. — Убедитесь сами. У меня ничего не течет.
      Федосеева вошла в квартиру. Кобель, изнемогая от счастья — гости! — повис лапами на ее кофте.
      — Уберите! — испугалась Федосеева.
      — Он не кусается. — Сигизмунд взял пса за ошейник. Кобель вилял хвостом и сдавленно повизгивал — рвался облизать Федосееву.
      Федосеева, подозрительно оглядываясь на Сигизмунда, двинулась по коридору. Оглядела пол, потолок.
      — Где вас заливает?
      — В большой комнате.
      — Прошу.
      Изысканно-вежливый потомок польских шляхтичей распахнул перед Федосеевой двери. Та покосилась неодобрительно — на полу лежал сбитый спальник. Покойный дед мрачно взирал со стены.
      Комната была идеально сухой и чистой. «Перекрытия хорошие, дня два сочиться будет», — вспомнилось пророчество дяди Коли. Конечно, Сигизмунд мог бы объяснить гражданке Федосеевой причины ее бед и неурядиц, но — не хотел. Вредничал.
      С почти неприкрытым злорадством наблюдал, как она крадучись идет по комнате, обследуя чуть ли не каждую половицу. Сухо. Осмотрела стены — вдруг злокозненный Сигизмунд, чисто из желания сотворить пакость, на стены чего лил. Да нет, сухие стены. Блин, сухо, сухо!
      — Извините, — сказала наконец Федосеева.
      — Пожалуйста. — Сигизмунд услужливо раскрыл перед ней входную дверь. Соседка гневно удалилась.
      Закрыв дверь, Сигизмунд отпустил пса, позволил облизать себя, засмеялся. Почему-то у него поднялось настроение.

Глава десятая

      Отметили на работе приближение Нового Года и начало рождественских каникул. Страна погружалась в омут безделья и пьянства почти на две недели. Людмила Сергеевна принесла пироги, Светочка — салат «оливье» в двух литровых банках, Сигизмунд и Федор — водку. Для дам-с купили «дамскую» — «Довгань». Мягкая, как цыпленок, и легкая, как полет ласточки.
      Посидели, отметили, пожелали друг другу и разошлись пораньше — успеть сделать покупки.
      Сигизмунд с Федором выпили дополнительно пивка и тоже распрощались.
      Дома все было без изменений. Лантхильда упорно продолжала сидеть взаперти. Сигизмунд сиротски пообедал пельменями. Запер кобеля, отнес тарелку к девкиной комнате и постучал. Оставил под дверью. Крикнул через дверь: «Лантхильд! Итан!» Запертый кобель бесновался и обиженно стонал.
      Стоило Сигизмунду отойти, как дверь приоткрылась. Тарелка поползла по полу и скрылась в комнате.
      Вечером сидел на спальнике, уткнувшись в телевизор. С удивлением обнаружил, что не хватает ему Лантхильды. Не с кем переброситься протяжным понимающим «йаа»…

* * *

      Ночью, в спальнике, Сигизмунда посетил сон. Идиотский. Снился ему Вавила, дюжий и таежный. Звероподобен был и ужасен. С бородой, конечно. Была на Вавиле розовая рубаха в цветочек, как на Волке в «Ну, погоди!» Срубил Вавила себе сруб, заткнул все щели мхом, навесил табличку «ул. ВАВИЛОВЫХ», а потом тщательно заколотил все окна и двери. Изнутри.
      Сигизмунд же будто ходил и пинал этот сруб, матеря Вавилу, потому что Вавила уединился не просто так, а с оготиви.
      Интересно, по Фрейду такой сон что значит?

* * *

      С утра, пока пить не начали, завез Генке видеокамеру. Поздравил тетю Аню коробкой конфет «Ленинград» (то есть по-нынешнему «Санкт-Петербург», но все равно приличные). Генке привез бутылку водки. Вручил тайно, чтобы тетя Аня не увидела. Генка оценил, глазом моргнул. Увел в свою берлогу.
      — Чем бы тебя отдарить, родственничек? — бормотал благодарный Генка, прижимая к животу бутылку и шаря по стенам глазами. — А, во! На! Владей! Самая удачная моя работа!
      Он снял со стены фотопортрет на редкость мрачной белокурой красавицы с голой грудью и в расстегнутых (но не снятых) джинсах. Красавица глядела исподлобья сквозь очень накрашенные ресницы.
      — Кассеты достал? — спросил Сигизмунд, слабо отреагировав на дар.
      Генка бережно запаковывал дар в бесплатную рекламную газету.
      — Достал. Стоха.
      — Будет тебе стоха.
      — Товар — деньги.
      — Господи, какой же ты все-таки мудак, Геннадий. Держи свою стоху.
      Генка принял деньги двумя пальцами, ловко препроводил их в карман треников, показал подбородком на полку.
      — Бери. Твои.
      Кассет было три. На всех изображены достопримечательности Москвы и несколько неприятных юнцов в красных пиджаках. Они якобы оживленно переговаривались.
      Сигизмунда заранее передернуло. «Вы не подскажете, где находится Красная Площадь?» — «О, охотно. Я бизнесмен. Мой офис находится в Москве. Красная площадь находится в центре столицы, перед Кремлем»…
      — Для кого курс? — спросил Сигизмунд, вертя кассеты.
      — А? Да для всех. Тут тебе и ресторан, и супермаркет с бутиком, и театр оперы-балета, и стриптиз-шоу…
      — Для кого рассчитан? Для новых русских?
      — Для каких русских? — Генка удивился. — Для них русский язык родной.
      — Это для бабы Дуни, царствие ей небесное, он был родной, а этим он чужой, второй после английского этикеточного…
      Излив таким образом свое раздражение, Сигизмунд распрощался с родственником.
      Нагруженный кассетами и подарком Генки, уселся в машину. Стал размышлять о предстоящем Новом Годе. В принципе, звала Аська. Но к Аське ехать не хотелось. У Аськи соберется вся ее ублюдочная гоп-компания, все эти вратари, нападающие, полузащитники и прочие недоноски во главе с мокрогубым режиссером. Обсуждаться будет «Чайка», а когда выпьют и упыхаются — проблемы новой пластической выразительности.
      С другой стороны, обижать Аську категорически не хотелось. Сигизмунд считал ее своим другом. Прежде всего.
      Поэтому он купил еще одну бутылку «Довгани» (шампанского Аська принципиально не признавала), странный цветок неестественного фиолетового цвета и со всем этим барахлом заявился к Аське.
      Было три часа дня. Аська, конечно, еще спала. Вылезла к нему в ночном белье на умопомрачительно тонких лямочках. Под белым шелком еле топорщились соски. Страдальчески морщась, потерла лицо ладонями.
      — Морж… сколько времени?
      — Пятнадцать.
      — Чего? — Она распахнула глаза.
      — Анастасия. Я привез поздравление с Новым Годом и…
      — Ой, Морж, Моржик… — Увидев «Довгань» и фиолетовый ужас на веточке, она мгновенно пробудилась. Повисла у него на шее, едва не повалив. Потащила пить чай.
      На кухне все было в окурках, порванной бумаге и лужах пролитого чая. Торопливо разгребая место для чашки, Аська взахлеб рассказывала:
      — Представляешь, работы невпроворот, репетиции, обсуждения, пластика… Сплю по три часа в сутки. На той неделе поняла: всђ, больше не могу — падаю. Но «Чайка» должна летать, тут ни убавить ни прибавить, и вот я прихожу в аптеку, потому что мне Митяй — это наш центральный нападающий, классный мужик, я вас познакомлю, — говорит, будто китайские средства в пробирках классно помогают. Ну вот, я прихожу и говорю — на всю аптеку: «У вас есть что-нибудь от импотенции?» Там на меня все вытаращились, бабульки какие-то, пахнущие нафталином и корвалолом, два мужика возмутились — по морде видать было. Аптекарша, шепотом: «Простите?» Я: «Ну, от нестояка, понимаете? От банального НЕ-сТО-ЯКА!» Она стала мне рекомендовать какие-то коробочки, на одном олень, на другом такой лысый дедушка с большой головой, а вместо ног — корень женьшеня… Я говорю: «Он у меня новый русский, он столько работает, что больше уже ничего не может, и он такой раздражительный… А мне надо, понимаете?» И — на всю аптеку, Морж, на всю аптеку! Стала меня обучать, как действовать. Вижу — по Карнеги гонит. Знаешь, такая сорокалетняя рябая тетка, похоже, еврейка, стройная и симпатичная, и сразу видно, что занимается аэробикой и живет по Карнеги… Она давай мне вкручивать: «Он у вас покушать любит?» — «Конечно, любит». — «Ну вот, когда он будет кушать свое самое любимое блюдо, у него будет хорошее настроение. Вы подождите, пока он расслабится, и деликатно заведите с ним разговор на эту тему…»
      Аська захохотала. Сигизмунд смотрел на нее и душой радовался. Ну до чего же хорошая Аська… иногда бывает.
      — Я говорю: «Ах, нет, он меня сразу убьет. Он же не признађт, что он импотент. Говорит, это временные трудности»… Тогда эта тетка — ну меня поучать, как ему потихоньку в чай подливать, пока он не видит… Хочешь, кстати, попробовать? Классный бальзам, с женьшеневым дедушкой. У меня от него работоспособность возросла ужасно…
      Сигизмунд попробовал. Бальзам сильно пах сельдереем. Похоже на суп.
      — Слушай, это окрошка.
      — Ты ничего не понимаешь, — возмутилась Аська. — Это народная китайская медицина. Знаешь, как бодрит? У меня сестрица приезжает.
      — Откуда?
      — От другого боекомплекта родителей.
      — Что?
      — Ну, понимаешь, ее мать вышла замуж и родила ее, а мой отец умер, и вот ее отец взял и женился на моей матери, а потом мать умерла, он взял и вернулся к ее матери…
      — Сводная, что ли? — попытался понять Сигизмунд.
      — Она ничего, — продолжала Аська, не расслышав вопроса, — только жуткий синий чулок. Я ее несколько лет не видела… У тебя раскладушки нет? Не могу же я ее в свою постель брать. Во-первых, я лесбиянка, я к ней сразу приставать начну, а это будет инцест, а во-вторых, со мной мужики в этой постели трахаются, она мешать будет…
      — Поищу, — сказал Сигизмунд. — Она когда приезжает?
      — После Нового Года.
      — Приходи ко мне на Рождество, если на Новый Год не можешь. Только первого января не приходи. И второго. У нас третьего прогон.
      Сигизмунд еще раз чмокнул Аську, пожелал ей мерри кристмас и хэппи нью йеар и отбыл.

* * *

      Купил елку. Несколько лет не покупал, а тут вдруг взял да купил. Торговали елками у «Горьковской» на маленьком пятачке. Утоптанный снег, засыпанный иголками, двое мрачноватых, подмерзших мужичков, убогий юмор картонной вывески «Елки африканские, 25 тыс. любая». Мужички подтанцовывали под вывеской, прихлопывали рукавицами. Торговля шла вяло. «Африканки» были откровенно лысоваты.
      Сигизмунд выбрал две — Ярополку пониже и попушистей, себе — подолговязей. Тут же в ларьке приобрел набор пластмассовых машинок. С выбором долго не мудрил: поймал безнадежно отиравшегося у ларька школьника, спросил, какой набор тот бы себе выбрал, будь он пятилетним пацаном. Школьник безошибочно указал на пожарный. Там были машинки с цистернами, со шлангами и лестницами. Цвет, естественно, красный. Поблагодарив за консультацию, Сигизмунд купил школьнику машинку за две тысячи, а Ярополку приобрел пожарный набор.
      Со всем этим добром явился к Наталье. Из квартиры неслись визгливые мультипликационные возгласы на английской мове внахлест с русской. Сигизмунд даже заходить не стал. Вручил елку, давно заготовленный для Натальи парфюмерный набор в красивой упаковке с бантом и дар «юному пожарнику».
      Бегло поблагодарив, Наталья сказала:
      — Ярополк к тебе в гости просится. Заберешь его первого или второго, хорошо? Я уже обещала.
      — Второго, — холодея, сказал Сигизмунд. — Первого я у своих.
      — Ну, с наступающим, — сказала Наталья. Холодновато чмокнула его. — Спасибо.
      От Натальи Сигизмунд зашел в ближайший обменник. Сменял последние сто баксов — обломки несостоявшегося радиотелефона.
      Лантхильде надо бы что-то подарить. Лантхильда — не Вавила, тут водкой не отделаешься. Рассеянно обвел взглядом магазин игрушек с почти пустыми полками — перед Новым Годом все выбрали своим чадам. И наткнулся на куклу Барби. Никогда на эту пошлятину не смотрел, а тут… Стояла в прозрачной коробке, наряженная в золотое платье и туфельки на высоком каблуке, золотоволосая, надменная, с длинным носом и пустенькими светлыми глазками…