Розыгрыш с летальным исходом

— Это Левушка, крысиный лев. Лев Борисыч по паспорту. Он уничтожит в доме и вокруг дома всех мышей.

— Только мышей? Ты уверен?

Нильс прижал свободную руку к груди, словно давал клятву: мол, вашего мужа Левушка ни в коей мере не обидит.

— А чем его кормить?

— Он сам питается. Мы будем выпускать его на ночь.

Еще не хватало! Но Янку самообслуживание Льва Борисыча вполне устроило.

— Я ж говорю — прелесть! И красавец в своем роде.

Угу. Особенно со стороны хвоста. В фас и про филь.

Что там за прелесть она разглядела? Самые красивые животные, по-моему, это лошади, собаки и кошки. Янка, правда, добавляет к ним и змей. Из-за солидарности, что ли? Или по сходству характера и мировоззрения? А теперь вот и раскормленная каннибальская особь попала в красавцы. Да, верно сказано: чем хороши старики и женщины? С ними не соскучишься…

…С Нильсом в нашей избе стало еще домовитее (Льва Борисыча я изолировал на терраске). Яков Ильич был чрезвычайно вежливый и тактичный старичок. Он помогал Янке на кухне, а на меня действовал, как последняя за день сигарета перед сном. Или первая рюмка поутру.

— Как я вам завидую, Леша, — высказался однажды Нильс, когда Янка разбила очередную чашку и во весь голос обматерила ее осколки.

— В чем же, Ильич? — Наконец-то нашелся человек, который и мне позавидовал.

— У вас такая славная жена. Она вам и верный друг, и преданная любовница… — Тут я хмыкнул. — А я в этом смысле обделен судьбою. Всю жизнь один.

— Еще не поздно, Ильич, — опрометчиво заметил я.

— Вы таки смеетесь. — Нильс с грустной улыбкой покачал головой. — И черт меня дернул высказываться!

Славно мы жили. Тихо и мирно. Не считая, конечно, Янкиных боев на кухне — она никогда не ладила с бьющейся посудой.

Но все это было похоже на затишье перед бурей; на штиль перед неизбежно надвигающимся ураганом.

И мы не знали, что зародился он далеко от наших Пеньков. И зародился в результате самого обыденного события, из-за одной совершенно невинной фразы. Которая, кстати сказать, уже была произнесена…

«БИКИНИ»

Он назывался как-то странно: «Этнографический ансамбль экзотического танца „Бикини“. Почему именно „Бикини“? Назвались бы проще — „Трусики“, например. Или еще точнее — „Без трусиков“. Впрочем, нынешнего зрителя ни трусиками, ни без трусиков не удивишь. Тем более какими-то „Бикини“. Что-то такое невразумительное, неопределенное. Двусмысленное даже.

А в общем-то, ансамбль как ансамбль. Не намного хуже других. Не «Березка», конечно, не моисеевский. В Кремлевский дворец его не приглашали. В ГКЗ «Россия» тоже не пускали. Но поклонников своих он имел, сборы делал неплохие. Вполне профессиональный по своему составу. Шеф-импресарио (он же менеджер) — культурный человек, бывший океанограф или океанолог. Талантливый хореограф-профессионал, благородный пьяница по призванию. Реквизитор — откровенный алкоголик. Декоратор — наркоман в недавнем прошлом. Трудились в труппе и профессиональные балерины. Были в ней и профессиональные проститутки. Которые таковыми себя не считали. Кстати, и балеринами тоже. Ну, да это не так важно. Мало ли кем ты себя не считаешь. Важно, кем тебя не считают другие. Им виднее.

Так что в целом «Бикини» был ансамблем вполне профессиональным. Во всех отношениях. И специализировался, в основном, на полинезийских, папуасских, африканских танцах. И предстояло ему в ближайшее время подняться на новую ступень в своем творчестве, проявить свой профессионализм, так сказать, на практике…

Полутемный зал. Идет репетиция. Сдвинуты к стенам столики для посетителей. На них (на столиках, а не на посетителях, которых сейчас здесь, естественно, нет) вверх ножками — стулья. Подиум ярко освещен: две кадки с пальмами, густая искусственная зелень с яркими цветами на заднике.

Смуглые девушки с черными волнистыми волосами по плечам, в одних трусиках и веночках на шее, едва прикрывающих грудь, кружат в каком-то странном танце: не то ведьмы в хороводе, не то наяды в лунную ночь. Парни, тоже в одних трусиках, под пальмами бренчат струнами гитар и дрыгают ногами.

В глубине зала распахнулась дверь. В светлом проеме — три силуэта, шеф и его охрана. Во рту шефа — загасшая изжеванная сигара.

— Стоп! Стоп! — Хлопок в ладоши. — Лапочки-деточки! Девочки! А также отчасти мальчики! Все сюда. У меня потрясающая новость!

В ответ — молчание. Хорошая новость для шефа частенько ничего хорошего не обещает актерам.

— Я заключил изумительный контракт! Всем составом отправляемся на гастроли.

Все равно — молчание. Гастроли тоже бывают разные. Например, в какой-нибудь глуши, где ни сникерсов, ни тампаксов, одни сифилисы.

— Мы отправляемся в кругосветное плавание на белоснежном семиэтажном лайнере!

На этот раз молчание обрушивается восторженным визгом. Девушки толпой срываются с подиума и возбужденно окружают менеджера. Он снисходительно улыбается, как добрый отец, приготовивший сказочный сюрприз своим окаянным деткам.

От смуглых девушек сильно пахнет рабочим потом и расплавленным этим потом гримом.

— Это еще не все! Проживание на теплоходе в течение всего рейса бесплатное, за счет компании, и возможность классных заработков.

Некоторые из девушек немного насторожились. За классные заработки порой очень дорого приходится платить.

— Все объясню позже: и права, и обязанности. Сейчас — все свободны, кроме «таитянок» и Милашки. Разойдись!

Девушки, разбившись на группки, оживленно обсуждая новость, разобрали разбросанный реквизит, скинули размокшие венки, похожие на кладбищенские, разошлись по гримеркам привести себя в порядок.

Охранники тем временем, по знаку менеджера, составили три столика в один, накрыли его на скорую руку. Такая щедрость шефа — в новинку, настораживает. Тем не менее вернувшиеся в зал девушки с веселым щебетом и неизбежной перебранкой расселись за столом. Во главе которого стоял шеф с бокалом в руке.

— Вам, девочки, особая роль в этом круизе. И сыграть ее нужно безупречно. Там, как говорится, под «фанеру» не споешь. Если вам это удастся, вы все обеспечены на всю жизнь.

— А вы, Серж, на все две? — ехидно уточнила вредная Нинка, самая старшая в труппе. Ей уже к тридцати, а ее карьере — к полуночи.

— Не дерзи, Нинель. Послушай, все слушайте. — И, понизив голос, он подробно рассказал о сути предстоящей репризы. Вернее, о сложном многоплановом спектакле, который им предстояло сыграть на острове в Тихом океане во славу искусства и денег.

Слушали его внимательно, замерев. В глазах попеременно: надежда и сомнения, недоверие и восторг, скрытая насмешка и нескрываемое восхищение. Но больше всего удивления.

— Да вы в своем уме, шеф? — вскочила Нинка.

— Не дерзи, Нинель. Если сомневаешься в себе или во мне — оставайся. Хоть в мюзик-холле, хоть просто в холле. Хоть на улице. Тебя за шиньон не тянут.

Один из охранников подходит к ней со спины, наклоняется и шепчет в самое ухо. Нинель бледнеет и прикусывает губку.

— Вопросы есть, лапочки-детки? — Шеф садится и раскуривает сигару.

Вопросов было много, но никто из девушек не мог решиться первой. И, несмотря на предупреждение, опять бухнула Нинка:

— И сколько нам до главного спектакля там припухать? Под вашими пальмами?

— Сколько надо. — Шеф дал исчерпывающий ответ. — Но скучать не будете, обещаю. У вас периодически будут гости…

— Клиенты? — зло уточнила Нинка.

— У тебя, Нинель, клиентов не будет, — так же зло отозвался шеф. — Ни по роли, ни по возрасту. — Он почмокал губами, пытаясь раскурить сигару. — Всех касается: без клиентов нам не обойтись. Это что-то вроде репетиций. Причем каждая из них — генеральная. Все должно быть натурально.

— Значит, переходим, девушки, — сказала, вздохнув, красавица Жанна, — с подиума в бордель. Со сцены — в койки.

— Можно подумать, — фыркнул шеф, едва не уронив сигару в тарелку, — можно подумать, что вы тут монашками жили. В строгом посту. — Он потыкал загасшую сигару кончиком в пепельницу, раскрошил. — Имейте в виду, детки-лапочки, все дни пребывания оплачиваются командировочными. Присутственные дни, при обслуживании клиентов, — по двойному тарифу. Вам такие ставки и в новогоднюю ночь не снились. И кроме того, все, что подарит клиент, — все ваше, до цента. Никаких отчислений, никаких комиссионных сборов.

Тут, как примерная школьница, подняла руку Милашка. Она же — Тутси, Малышка, Малявка, Литр-герл. Невысокая, даже маленькая, худенькая, как подросток, но с большой грудью, с наивным, хорошо отработанным взглядом больших голубых (кукольных) глаз — развращенная невинность. Она пользовалась особым успехом у пожилых, уже подпорченных мужчин.

— У меня — главная роль, — с легкой картавинкой произнесла она и потупилась.

— Да, Милашка, нужно будет раскрутить одного мужичка по полной программе. Так сказать, под расстрел его подвести. А потом помиловать.

— Пожилой, противный… Компенсация к окладу. — Голубые глаза приобрели стальной оттенок.

— А тебе мало обещано? — возмутился шеф, он не любил такой торговли. — Состав баксов в наследство! Тебе мало?

— Так вы ж все заберете, — с хорошо разыгранным простодушием хлопнула глазами Милашка Тутси.

— Ну… Как это все? Не все, конечно. Процентов семьдесят от капитала. Десять — тебе. Двадцать — на всех «таитян».

— Десять? — Опять глазки с лязгом, как у фарфоровой куколки, щелкнули. — Это скромно, Серж.

— Триста миллионов скромно? — искренне удивился шеф. — Такая кроха — и такой аппетит!

— Когда это будет… А если б прямо сейчас, мне бы и одного миллиона хватило.

— Все! — Шеф шлепнул ладонью по столу так, что даже подскочила раздавленная в пепельнице сигара. — Все! Аванса не будет! Еще вопросы?

Вопросы от «последних героев» посыпались чисто бытовые: жилье, питание, питие, развлечения. Шеф терпеливо отвечал, ни разу не проколовшись, — видно было, что все тщательно продумал и отчасти уже обеспечил. Во всяком случае, двухместные каюты на «Олигархе».

— И последнее. — Он достал сигару взамен раздавленной. — Главный клиент — лопух. Старый еврей. Богаче всех на свете. Но с ним будут еще двое…

— Охранники?

— В некотором роде. Опасные, крутые мужики. Не дай вам бог, девочки-лапочки, проколоться. Я бы посоветовал вам, вот тебе, Жанночка, и тебе, Мариночка, замкнуть их на себя. Взять на короткий поводок. Впрочем, все решите на месте. Работать творчески, с огоньком, с изюминкой. Ведь вы артисты, а не банщики. Возникающие по ходу проблемы разводим вместе — я буду все время рядом. — Тут он встал, все его терпеливое добродушие исчезло. Будто его и не было. Морщинки вокруг глаз исчезли, сменились холодным пустым взглядом: — Если не сделаете, все там останетесь.

— Утопишь, что ли? — криво усмехнулась Нинка.

— Зачем? — Шеф сделал вид, что безмерно удивился. — Оставлю без обеда. Месяца на два. И вы сами друг друга скушаете. Без следа. — Закурил, пустил в потолок колечко за колечком. — На этом все. Завтра в десять репетиция. Все свободны. — Подозвал взглядом охранника: — Декоратора, костюмера, реквизитора. И этого… Как его? Хормейстера.

— Хореографа, — поправила в дверях вредная Нинка.

Выйдя из здания, Нинка села в машину и, отъехав квартал, не останавливаясь, включила мобильник, ласково заворковала с холодными тревожными глазами:

— Это Дина. Сгораю от любви. Где? Когда? Целую, милый.

Оперативная информация: «Источник сообщает, что туристическая фирма „Колумб“ (кругосветка для VIP-персон) ведет подготовку к организации на ряде островов Тихого и Атлантического океанов сети публичных домов. В этих целях интенсивно подбирается спецконтингент. Ник.»

ДЕРЕВНЯ ПЕНЬКИ

Смеркалось. В ветвях старых берез среди листвы уже посверкивали ранние звезды. Небо за лесом начинало зеленовато светлеть — вставала луна. Замелькали над крышей дома, робко, чуть слышно попискивая, летучие мышки.

Тишина и прохлада заполнили всю пустоту мира.

Старина Нильс, сидя на корточках, покряхтывая, ладил на крыльце самовар, щипал лучину, пихал ее в пропахшую гарью трубу. Янка где-то в доме чем-то брякала, звенела, стучала и отчетливо ругалась — воевала по обычаю с посудой и другой утварью. Давняя, незатухающая вражда.

Из трубы самовара густо повалил белый дым, старик Нильс закашлялся и стал протирать заслезившиеся глаза.

— Кто-то едет, — сказал он, вставая и всматриваясь в конец аллеи. — Похоже, к нам.

Свет фар становился все ярче и определеннее, метался по сторонам, чутко отзываясь на все неровности нашей дороги, прыгал по стволам и кронам берез. Они радостно вспыхивали в ответ ярко-белым и изумрудно-зеленым.

Я нащупал пистолет в кармане куртки.

— Кого это несет? — недовольно проворчала Яна, выходя на крыльцо. — Вот уж ни к чему. У нас и так бокалов всего два осталось. — Янка настолько втянулась в деревенскую жизнь, что большие чайные чашки называла по-местному — бокалами.

— А сколько их было-то? — невинно спросил я, закуривая.

— Ты на что намекаешь? Да они у тебя сами по себе на полке перелопались. От старости. — Янка кинула пытливый взгляд на остановившуюся у калитки скромную «девятку». — Семеныч приперся… Не сказочный принц, однако. Я не права?

Семеныч — мой старинный приятель, бывший офицер КГБ, порвавший со своей службой в эпоху перестройки. Мы немного дружили, несмотря на далеко не лучшие отношения наших ведомств. Но личных взаимных претензий у нас не было. Тем более сейчас. Когда мы оба — бывшие. Оба ли?

Семеныч вышел из машины, распахнул навстречу Янке обьятия.

— А у нас жрать нечего, — с откровенным гостеприимством предупредила его Яна.

— А выпить найдется? — Он достал из машины сумку, широко зашагал к крыльцу. — Кроме чая, разумеется, — опасливо обошел шумевший самовар.

— Смотря по тому — сколько, — уклончиво отозвалась Яна. — Ты, вообще, надолго?

— Я, вообще, навсегда. — Семеныч поклонился Нильсу, прижав руку к сердцу. — Приветствую вас, низверженный крысиный король. — И прямиком — на кухню.

— Э-э-э! — Яна придержала его за рукав. — Что значит — навсегда?

— Испугалась?

— Растерялась, — опять уклонилась Яна. — У нас всего два чайных бокала осталось.

— А мне они ни к чему. Рюмки-то не все перебила? — Семеныч стал разгружать на стол сумку.

Янка одобрительно следила за движениями его рук и прямо на глазах теплела.

— Все, что ль? — вежливо спросила она. — Негусто, Семеныч. Ежели навсегда.

Нильс, распахнув ногою дверь, внес самовар. Хорошо и уютно запахло дымком.

— Ты погоди, старина, с чаем, — распорядился Семеныч, выставляя бутылки.

За столом Янка трепетно ухаживала за ним, подкладывая лучшие куски с таким видом, будто все эти закуски она сама наготовила. Специально к его приезду. Три дня от плиты не отползала. Семеныч посмеивался.

— Серый, — сказал он, когда притормозили с водкой и Янка придвинула к нему один из уцелевших бокалов с чаем. — Ты ведь сейчас в отстое? Надо кое-куда сходить.

— Сходи, — сказал я. — Не заблудишься. За сараем. Будочка. Между рябинкой и кленом.

Семеныч хмыкнул. Янка с возмущением его поддержала:

— Ты что, Серый! Он в такую даль для этого, что ли, ехал? Да, Семеныч?

— Не под березку сходить, — объяснил Семеныч, — а на яхте. Кое-куда.

— А точнее? — Мне чашки не хватило, и я налил себе, что же делать, еще рюмку водки.

Семеныч завистливо глянул и прямо спросил Янку:

— Ты мне нарочно чашку подсунула? Да еще с трещиной.

— Позаботилась, — вежливо, но как-то двусмысленно объяснил король в изгнании. — Пока она еще цела.

— Так куда плыть-то? — не выдержал я.

— На острова Общества.

— Какого еще общества? Книголюбов, что ли?

— Нет, совсем даже наоборот. Это где Таити. В Тихом океане.

— И не выдумывай! — вспыхнула Яна. — Куда ты его тащишь? Он только-только остепенился. Смотри — хозяйство какое. — Она с гордостью повела рукой, указывая на старые стены. — Посуду новую купим, небьющуюся. Козу скоро заведем. Нам Нильс Хольгерссонович обещал.

— Яков Ильич, — мягко поправил Нильс. И застенчиво подтянул к себе рюмку, до чая он тоже не велик был охотник.

— Так я вас всех зову, — сказал Семеныч. — Без козы только.

— И меня зовешь? — ревниво уточнила Янка. — Это совсем другое дело.

— А посуда? Хозяйство? — попытался я ухватить ее за подол. Мне совершенно не улыбались какие-то там общественные острова в каком-то там Тихом океане. — А коза? Небьющаяся?

— На хрена она нам! — И в Янкиных глазах я прочитал откровенное продолжение фразы: «У нас козел есть!»

Но вот когда мы влипли в эту поганую историю, я действительно обозвал себя старым козлом за то, что в тот вечер не встал, не взял Семеныча под руку, не вывел его во двор и не усадил пинком в машину…

Семеныч, однако, неплохо знал свое дело. Вспомнил молодые годы, нестареющие методы вербовки агентуры — подливал, льстил и рисовал заманчивые картины. Обещания давал. Соблазнял жемчугами в море. Алмазами в пещерах.

И добился-таки своего. Янка вскочила, опрокинув стул, и пошла собирать вещи.

— Не спеши, — окликнул ее Семеныч. — Время еще есть. До осени.

— А чего откладывать? — возмутилась Яна, тут же забыв про хозяйство, козу и небьющуюся посуду.

— Нам на место надо в январе прибыть. В разгар лета.

— Не наливай ему больше, Серый, — посоветовала Яна. — Он уже времена года с месяцами путает.

Семеныч терпеливо объяснил ей, что в тропиках лето бывает, как правило, зимой.

— И что? — недоверчиво спросила Яна. — Там в это время тепло? В этих твоих тропиках? Купальник брать?

— И валенки, — посоветовал я. — Январь все-таки.

ТУРФИРМА «КОЛУМБ»

Вот, Серж, французы свой вклад внесли, — кивнул на стоящую на полу упакованную стопку книг. — Инструкция, так сказать. Ихний консультант посоветовал. Не хмурься, толково.

— Что это?

— Книга одного ихнего автора. Роман. В двадцати экземплярах. Раздать девкам. Пусть изучают быт, обычаи и прочее. Выберут имена. Подскажи дурехам, чтобы брали сценические кликухи поближе к своим собственным. Меньше будут путаться, быстрее привыкнут. По этой же книге составишь для них словарик.

— Лучше бы они деньжат подбросили.

— Будут и деньжата. — Достал из стола конверт. — Держи, баксы на реквизит. Постарайся уложиться в эту сумму. Она не так велика, как хочется, но и не так мала, какой кажется. Что ты брови морщишь?

— Виктор, начав работу по теме — так сказать, хоздоговорной, — я более глубоко рассмотрел свою роль. Оценил свое участие… Подожди, дай досказать. Мало того, что идея моя, так еще и роль у меня — главная, роль — опасная, к тому же играть ее с полгода придется в таких условиях, где требуется доплата за вредность…

— Молоком возьмешь?

— Не возьму. Ты, Виктор, будешь добираться до места в пятизвездном люксе, а я… на плоту «Кон-Тики». Да еще в такой компании.

— Я понял тебя. — Это было сказано, как ни странно, с одобрением. — Хочешь сказать, что твой процент от сделки не соответствует моральным и физическим затратам? Растешь на глазах, Серж. Моя школа. Убедил: фифти-фифти.

— А точнее?

— Фифти — тебе, фифти — мне.

— А девчонкам?

— Обойдутся.

— Не нравится мне твой подход. И вообще — не проще было бы его здесь тряхануть, а? В суфлерской будке?

— Криминал, Серж. Но главное не в этом. Тряханешь этот пенек, а он рассыплется. А так — по доброй воле. Никаких юридических претензий. И моральных терзаний. А что касается реальной опасности, я включу в твою группу пяток охранников из нашей фирмы.

ДЕРЕВНЯ ПЕНЬКИ

— Дело, братцы, вот какое, — начал Семеныч, доставая сигареты. — В молодости увлекался я парусным спортом. У меня и яхта есть. Небольшая, старенькая, но вполне мореходная, чтобы побороздить океанские просторы… — Что-то больно издалека начал. — Я нынче не у дел, пенсию оформил, семьей не обременен. Ну и записался на участие в кругосветной гонке семейных экипажей.

— А где семья-то? Ты ж не обременен, — перебила его Яна. — Жениться, что ль, собрался?

— Какая вы непонятливая, Яна Казимировна, — деликатно вмешался догадливый Нильс. — Мы все — одна семья.

— Разве? — Янка подняла брови в недоумении. — Я и не знала. — Со значением глянула на Семеныча: — Ну, давай, сынок, ври дальше.

— Вру дальше, — кивнул Семеныч. — Вам, насколько мне известно, тоже делать нечего. Нильс вообще без жилья остался. Предлагаю кругосветку по трем океанам. Скучно не будет.

Это точно. В океанах только утопленники скучают.

— Ну что? — вопросил Семеныч. — Годится? Экипаж славный: Нильс — старый мореход, Серый тоже под парусом хаживал. Яна… Ну, что касается тебя, то тут есть вопрос…

— Никаких вопросов! — отрезала Яна. — Я буду об вас заботиться. Готовить буду всякую пищу.

— Лучше не надо, — деликатно возразил Нильс. — Эту обязанность я с удовольствием возложу на себя.

— Это как понять? — насторожилась Яна. — Меня не возьмете, что ли? По специальности не подхожу, да?

— Дело не в специальности, — осторожно пояснил Семеныч, — а в характере.

— Она легко переносит трудности, — вступаюсь я.

— Ну да, — бурчит Семеныч. — Одни трудности легко переносит, другие тут же создает.

— Я не буду, — обещает Яна. И тут же поясняет: — Преодолевать буду, а создавать — нет. Все?

Если бы все. А ведь это только начало…

Когда мы, дернув на сон грядущий, вышли с Семенычем на крылечко покурить (Яна тем временем, примеряя валенки, понуждала Нильса к мытью посуды: «Не видишь, как я занята!»), я, оглядев безумно звездное небо, протяжно зевнул и, загасив окурок, сказал:

— Имей в виду, я не поверил почти ни одному твоему слову.

Семеныч не ответил.

— В чем дело, Семеныч?

— В свое время узнаешь. — И его окурок падающей звездочкой мелькнул и затерялся в траве.

— А деньги откуда? На этот круиз?

— Дали.

— Кто?

— Друзья. В общем, твоя помощь нужна, Серый.

Поговорили…

«БИКИНИ»

— Слышь, хормейстер…

— Хореограф!

— Какая разница! Ты как считаешь, наши танцевальщицы, они не комплексуют? В интимных обстоятельствах.

— В каком смысле?

— Да в смысле всякой ерунды. Не обременены? В смысле чести там, достоинства всякого?

— Не знаю. Меня их личная жизнь не касается. Но я все-таки не понимаю сути ваших вопросов. У вас намечается какой-нибудь новый проект?

— Угадал, хормейстер. В самую точку сплясал. В общем, так. Весь наш «таитянский» компот переносим на натуру.

— Поясните…

— Ты тупой? Или в своем деле банщик? На натуру: остров, океан, пальмы, хижины. Эротические танцы под луной. Экзотика. Только ты должен поработать с девками. Все должно быть более отвязно. Не сцена — жизнь. Жизнь дикарей с первобытными сексуальными инстинктами. Это хоть понятно?

— Групповуха на сцене?

— Ты тупой, точно! Или опять с похмелья? Не на сцене, а в жизни! Под пальмами. Бурные откровенные танцы. Вовлекаются зрители. Увлекаются в кусты… Тьфу! Под пальмы. Под ихнюю сень. И при свете луны — процесс — отвязно, распущенно, по-первобытному. Без комплексов. Кто с кем придется. Свобода выбора. Простор для фантазии. Понял, наконец?

— И зачем мне это надо?

— Тебе это надо хотя бы потому, что ты мне должен штуку баксов. Кстати, вот эту книжку прочитаешь со всем вниманием, натощак и выучишь наизусть. Что ты глаза таращишь? Тебе повышение — вождем будешь. Жен у тебя будет без числа. И выпивки столько же. Все, отваливай. Позови мне реквизитора.

— Сергей Иваныч, — заявил реквизитор, положив на стол бумажку. — Вот это все нереально. Где я это возьму?

— Где-нибудь возьми. — Протянул конверт с деньгами.

— Вы отдаете себе отчет…

— Отчитываться ты будешь. Если не достанешь. Сейчас в Москве все, что хочешь, найдешь. Книжку прочитал? Все уяснил?

— Все… Кроме того, где я пальмовый кровельный лист достану…

— Ну, лапочка-милочка, кастинг вы прошли, поздравляю. Скорее всего, вас ждут ласковые волны Тихого океана. Золотой песок. Куча поклонников и большая куча баксов. Рады? Еще бы вам не радоваться. Я и сам за тебя рад, лапочка-милочка. Так, еще пара вопросов. Быстро раздевайся.

— Прямо здесь?

— А где ж еще? И до нагиша, до нагиша. Танец бедер делаем! Неплохо. Профиль! Годится. Повернись попкой. Прелестно. Теперь — фас. Неплохо, неплохо. Груди несколько жидковаты, европейские какие-то. Но это мы поправим. Завтра в десять — в контору, подписываем контракт и собираем тряпочки. Следующая!

ПЛИМУТ—АТЛАНТИКА

Семеныч, заручившись нашим согласием, надолго исчез. Он вплотную занялся делом, и оно пошло у него быстро и ладно. Профессия приучила его действовать четко, целенаправленно, последовательно; не делать лишнего и не переделывать то, что уже сделано. Нашего участия в подготовке этого сумасшедшего плавания практически не требовалось. Даже загранпаспорта для нас оформлял Семеныч по каким-то своим каналам. Изредка он позванивал нам (щедро оплатив Янкин мобильник), информировал, инструктировал; сообщил, кстати, что нашел хорошего штурмана в наш экипаж с опытом плавания в южных морях.

Однако, по порядку…

В молодости, когда у Семеныча было еще для этого время, он увлекался парусным спортом и даже получил свидетельство яхтенного капитана. Приобрел в яхт-клубе списанную крейсерскую яхту — небольшую, но вполне мореходную, привел ее в порядок и бороздил изредка воды Клязьминского водохранилища; катал по очереди любимых девушек (своих и чужих), которых в ту далекую юную пору у него не было числа.

Яхта сохранилась до наших дней. Семеныч законсервировал ее и держал в добротном сарайчике, приплачивая сторожу яхт-клуба за особый догляд. Да тот и без денег обеспечивал бы сохранность судна, потому что и сам когда-то хаживал под парусом, хорошо знал такелажное дело. К тому же они с Семенычем были в какой-то степени коллегами. Так что сторож не только приглядывал за яхтой, но и содержал ее в полном морском порядке — хоть завтра в море!

Используя старые, нержавеющие в их среде связи, Семеныч заручился необходимыми разрешениями, устранил возникающие по ходу дела препятствия, выправил нужные документы, заявку и стал одним из участников предстоящей ежегодной парусной кругосветки отважных яхтсменов, добрых семьянинов.

Отгрузив яхту в Калининград, Семеныч дал нам знать о готовности и отправился за нею следом. И вскоре мы стояли на причале под холодным сентябрьским ветром — всем славным экипажем. Я с небольшим чемоданчиком, где, кроме пистолета, Янки-ных бикини и косметички, почти ничего не было; старина Нильс с сумочкой и клеткой в руках, где нервничал злобный крысиный лев. И Янка — с валенками под мышкой. Не поверила все-таки, что в тропиках зимой лето.

Яхта оказалась очень небольшой, особенно на неровной вспененной воде, возле громадного причала, меж высоких ржавых бортов сухогрузов. Да и проста она была в сравнении с современными океанскими яхтами, где даже гальюн управляется и контролируется бортовым компьютером. Не говоря уже о навигационном оборудовании.

У нее была одна мачта, две каюты: крохотная рубка в корме и кают-компания, как называл ее Семеныч, на три койки.

В кормовой рубке, отведенной для нас с Яной, было спальное место на двоих (полуторное, как отметила Яна), едва заметный столик и прикрепленный к сланям пуфик. Сиденье которого открывалось, и можно было хранить внутри всякие полезные вещи. Не предназначенные для чужого глаза. Пистолет, например.

В кают-компании, кроме коек и шкафчика для береговой одежды величиной со школьный пенал, имелся подвесной стол, газовая плитка в карданном подвесе, небольшая печурка и штурманский столик.

Что еще? Крохотная носовая палуба, узенький кокпит с двумя банками (скамьями) в нем и миниатюрный гальюн, который Янка тут же обозвала сортиром на пол-лица.

Вот и вся территория, на которой нам предстояло провести сколько-то месяцев и пересечь три океана. Один больше другого.

Мы помогли Семенычу разместить оборудование и припасы, выпили «посошок» и вышли под российским флагом в открытое море, взяв курс на Плимут (Великобритания, если кто не знает), где должна была стартовать международная семейная регата. Невольными участниками которой стали и мы. Дружная семья.

Здесь, в Плимуте, наш капитан принял на борт еще одного члена экипажа — океанографа (или океанолога) Понизовского, который знал штурманское дело и с которым у Семеныча были какие-то свои секретные дела.

Понизовского я знал, в общем-то, понаслышке, мельком, все больше со слов Семеныча, но понадеялся, что тот с ненадежным и неуживчивым человеком вокруг света на скорлупке не пошел бы. А вот Янке он как-то сразу не глянулся. Наверное, потому что ее появление в качестве члена экипажа почему-то стало для него неожиданностью, причем настолько, что Понизовский при встрече приветливо улыбнулся ей и сделал шутливый комплимент:

— Женщина на корабле! — воздел руки. — Это все равно, что кошка поперек дороги. Особенно — если женщина красивая, а кошка — черная.

Может, Янке он не понравился и по другой причине — не стал кидать в ее сторону пламенные взоры. На таких людей Янка обижалась смертельно.

— Он, наверное, нетрадиционный, — с обидой шепнула она Нильсу.

— Не фантазируйте, Яна Казимировна, — шепнул ей в ответ Нильс. — Да и вообще это не наше дело.

— А чего ты за него заступаешься? Сам, что ли?

— Вечно вы меня в чем-то подозреваете.

— А как же! Крыс может любить только ярый извращенец.

Как бы то ни было, сложился экипаж, команда. Причем коллектив настолько разношерстный по всем параметрам, что можно было заранее утверждать — долго в таком составе мы существовать не сможем. Хотя бы по политическим разногласиям. Судите сами: упертый коммуняка (Серый), монархист (Семеныч), демократ (Понизовский), ярый анархист с авантюристским уклоном (Янка) и еврей-антисемит (старина Нильс).

(Я как-то по случаю попросил Нильса объяснить свою замысловатую позицию.