Господь

А может быть даже и бессознательная хитрость человеческого сердца, переносящая христианство в область абсолютного, чтобы отдалить его от мира, в котором тогда может свободно распоряжаться человеческая воля. В противовес этому в церковном взгляде есть глубокое ощущение реальности и есть воля к христианской жизни, начинающая с возможного, но кончающая на вершинах святости. Не случайно те воззрения, о которых мы сейчас говорили, отвергают понятие святости как нехристианское.
      Но как бы то ни было, нам нужно учесть еще нечто основополагающее. О чем бы ни шла речь – о высоте требования или о слабости человека; о том, все ли могут его выполнять, или только немногие, или, в сущности, никто, о его безусловности или о соотнесении с человеческими возможностями, о строгости или о снисхождении Божием или о чем угодно другом, – все нужно решать в отношении к Богу. А Бог, о Котором говорит сама Нагорная проповедь, – Отец. Именно в связи с этими тревожащими требованиями Иисус так настойчиво говорит о Нем. И притом Он говорит здесь не: «Ваш Отец» а, что случается весьма редко, «Отец твой» (Мф 6.4), Отец того, к кому обращен призыв. Значит Бог здесь – не Всевышний Законодатель, налагающий на людей тяжелое бремя и затем творящий суд над исполнителями Его Закона, но повелевающий в любви и помогающий исполнять. Он Сам приходит к людям со Своей Заповедью и вместе с ними заботится о ее исполнении. Он призывает дитя к согласию с Ним в заботе о Его заповеди. Отец, видящий втайне, знающий каждую нужду раньше, чем она высказана, потому что Его очи предвидящие будущее, направлены на нас. Вот Бог, в соотношении с Которым все должно быть обдумано. Только тогда наши вопросы обретают свой истинный смысл и обетование ответа, который есть сама любовь.
 

4. ПОСЕВ И ПОЧВА

      Углубляясь в Нагорную проповедь – чистейшее выражение Христова благовестия, провозглашенного в то время, когда открытая враждебность еще не противостояла Ему, – мы невольно задаем себе вопрос, к кому было обращено это благовествование? Говоря по-человечески, какие существовали возможности для того, чтобы оно было понято?
      Мы не намерены здесь составлять историческое повествование, но хотим понять личность и жизнь Господа. Поэтому, хотя и не оставляя без внимания хронологической связи, мы то и дело прерываем ее, забегая вперед или возвращаясь назад, в зависимости от того, что нужно для понимания. Мы и теперь должны предвосхитить кое-что, относящееся, собственно, к более позднему времени.
      К кому обращено благовествование Иисуса согласно Его основному намерению? Мы, теперешние, склонны ответить: прежде всего к отдельному человеку, а затем к человечеству вообще. И то, и другое верно, поскольку только со времени Христа существуют и тот отдельный человек, к которому обращается Бог, и призываемое к спасению общечеловеческое целое, независимо от всех различий между народами. Тем не менее, этот ответ нового времени «индивидуалистичен» и одновременно «интернационален» и, чтобы быть действительно истинным, нуждается в очищении и уточнении. Иисус же мыслит исторически, соответственно истории спасения. Он знает, что прежде всего Он «послан к погибшим овцам дома Израилева» (Мф 15.24). Его благовестие обращается в первую очередь к тем, кого Синайский завет связал с Богом, к кому говорили пророки и кого они вели к Мессии: к избранному народу, возглавленному его правителями и сановниками. Это и есть тот народ, который Христос зовет к вере «официально», в полном смысле этого слова: по должности и по посланничеству. Его «Да» принесло бы исполнение пророчеств Исайи: преображающее событие пришествия Царства. Тот факт, что этого не случилось, вернее, отказ народа принять Христа – вот что выходило далеко за пределы вопроса о спасении или гибели отдельных лиц и даже исторических наций. Это было в то же время решением избранного народа – решением человечества. Происходившее затем означало не только то, что благовествование перешло к другим людям, но и то, что с точки зрения истории спасения положение в корне изменилось. Народ не принял Господа, и это было вторым грехопадением, все значение которого, в сущности, может быть понято только на основании первого.
      У тех, кто тогда слушал Христа, была за спиной полуторатысячелетняя история, – а это и помогало, и мешало. История Израиля была определена его верой в Бога. Благодаря этому маленький народ устоял перед окружавшими его мировыми державами вавилонян, ассирийцев, египтян, греков. Верой в единого Бога он победил их духовно-религиозные силы, но и застыл в этой вере. Когда затем пришло божественное благовествование Иисуса, и Он открыл глубинный образ Бога совершенно иначе, чем они это себе представляли, они соблазнились. Ради храма и богослужения они претерпели больше, чем может вынести человек, но при этом храм, суббота, обряд стали для них кумирами. Все это обременяло тех, кто слушал Иисуса.
      Как отнеслись к Его благовествованию вожди народа? Отрицательно, и притом с первого мгновения. Уже с самого начала мы замечаем испытующие, недоверчивые взгляды «фарисеев и книжников». Повод к критике чаще всего связан с обрядом: в субботу Иисус исцеляет, его ученики срывают колосья, не моют рук перед едой и так далее. Но истинная причина – глубже. Противники Христа чувствуют, что здесь налицо иная, чем у них, воля. Они хотят увековечить Ветхий Союз. Господство Бога должно быть установлено в мире, и притом, через избранный народ, конечно, воздействием Духа, Свыше, но как победа Ветхого Союза, утверждающая его навеки. Когда же они замечают, что этот Равви не говорит ни о храме, ни о Царстве Израильском, что Он ставит под вопрос мир и ценности земного существования и возвещает абсолютно свободные деяния Божий, они чувствуют, что Его дух – не их дух, и не успокаиваются, пока не убирают Его со своего пути. Так поступают фарисеи, строго верующие, националистически настроенные консерваторы. Их противники, ненавидимые ими саддукеи, либерально настроенные, стремящиеся к прогрессу и находящиеся под влиянием греческого образования, сначала вообще не обращают внимания на этого мечтателя. Но когда движение начинает их тревожить, они на короткое время объединяются со своими презираемыми противниками и содействуют устранению опасного лица.
      А народ? Несостоятельность предводителей должна была бы побудить его подняться и сделать то, о чем дает некоторое представление вход Господень в Иерусалим: воспринять уроки Духа, обетованного пророком Иоилем для мессианских времен (3.1-5 см. также Деян 2.16-21); народ должен был признать Посланца, «Благословенного Господа» и проявить свою верность Ему, но этого не происходит. Правда, у народа есть влечение к Иисусу. Он приходит к Нему, ищет помощи в своих бедах, прислушивается к Его словам, восторгается Его чудесами. В определенных ситуациях он ощущает мессианскую тайну и хочет провозгласить Его царем. Однако, поведение народа непоследовательно. Уже в самом начале, в родном городе Иисуса, Назарете, прорывается такая зависть к Нему, что Его пытаются убить. (Лк 4.16-30). Когда Он позже, в стране Гадаринской исцеляет одержимого и при этом гибнет свиное стадо, Его начинают считать опасным и просят удалиться (Лк 8.27-37). В Самарии на пути в Галилею, Его принимают дружелюбно (Ин 4.1-2), но когда Его путь ведет в обратном направлении, в ненавистный им Иерусалим, они не впускают Его в свой город. (Лк 9.51-56). Народ несомненно чувствует нечто глубокое и важное, но чувствует это смутно. Его чувства не выливаются в ответственные действия. Ему нужен был бы учитель, способный объединить эти неопределенные, невыявленные чувства, но такого нет. Казалось бы, кто-нибудь из учеников или друзей Иисуса мог бы перебросить мост от Него к народу, объединить сердца и побудить их к решению, но они боятся и ничего не предпринимают. Таким образом, народ беззащитен и фарисеям легко переманить его от восторгов при встрече Иисуса у ворот Иерусалима к отпадению в Страстную Пятницу.
      Политические же власти проявляют безразличие. Действительная власть в руках римлян. Пилат вообще узнает об Иисусе только из доноса. Сначала он видит в пленнике одну из многих беспокойных голов того времени. Потом он начинает замечать в этом пленнике нечто особое – ведь в ту эпоху мысль, что на земле могли бы появиться сыны богов или высшие существа, не была невероятной. Тогда ему становится страшно и он пытается освободить Иисуса, но, в конце концов, уступает давлению обвинителей.
      Кроме того, существуют зависящие от Рима местные властители, среди них – четвертовластник Гали-леи Ирод, непосредственным подданным которого был Иисус. Облик его становится ясным при чтении Евангелия. Это мелкий восточный деспот, один из вассалов Римской империи, каких тогда было много. Он испорчен и слаб, но все же не без глубоких душевных движений; ведь он любил беседовать с Иоанном, которого заключил в тюрьму, и задумывался над его словами. Но это – не та глубина, которая опирается на силу характера: из-за легкомысленно данного честного слова он приказывает казнить Иоанна. Когда до него доходит слух о деятельности Иисуса, им овладевает суеверный страх, что Иоанн появился опять (Лк 9.7-9). Однажды Иисус говорит о нем, когда фарисеи Ему заявляют, что Он должен уйти, потому что Ирод хочет Его убить: «Пойдите, скажите этой лисице: се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу» (Лк 13.32). В ходе суда Пилат отсылает Пленника к властителю Его страны. Он хочет проявить вежливость по отношению к этому последнему и вместе с тем надеется избавиться от беспокоящего его дела. Когда потом Иисус отвечает молчанием на навязчивые вопросы Ирода, тот начинает издеваться над Ним и отсылает Его назад в шутовском наряде. Оба же носителя власти, раньше враждовавшие, становятся теперь друзьями (Лк 23.12).
      А как обстояло дело в ближайшем окружении Господа?
      Мария была глубоко связана с Ним. Об этом не приходится много говорить, мы это уже видели раньше. Не то с другими ближайшими родственниками, «братьями» Иисуса. Иоанн описывает один очень характерный эпизод. Приближается пасха, и говорят об обычном паломничестве в Иерусалим; и вот они уговаривают Его отправиться туда: ведь тому, кто творит такое, как Он, надлежит не оставаться в провинции, а идти туда, где кипит жизнь и можно добиться признания. Иисус же отвечает: «Мое время еще не настало, а для вас всегда время», – и мы чувствуем отчужденность, даже презрение (Ин 7.2-9). В довершение всего Марк сообщает, что однажды, когда Иисус учил и люди со всех сторон стекались к Нему, «ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя» (Ин 3.21). Итак, раздражение, замкнутые сердца, непонимание и склонность к насилию.
      Как же обстоит дело с Его учениками? Нужно сказать, что при жизни Иисуса ни один из них не производит впечатления крупной личности... До Пятидесятницы они, к тому же, являются нам глубоко погрязшими в чисто земном. Когда мы видим Иисуса среди них, мы всегда ощущаем нечто удручающее. Они не понимают Его, впадают в мелочность, ревнуют друг к другу и слишком претенциозны, в решающий же час они беспомощны. Уже тогда, когда Иисус в Капернауме предвещает таинство Евхаристии и слушатели начинают роптать, многие из Его учеников заявляют:
      «Какие странные слова! Кто может это слушать?» – и отходят от Него. Вслед за тем Он обращается к Двенадцати апостолам с вопросом, не хотят ли и они уйти, – и не встречает живого понимания. Напротив, они тоже потрясены, но ищут выход в слепом доверии:
      «Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин 6.60, 66-69).
      А среди этих двенадцати находится и Иуда, предатель, уже раньше обкрадывавший общую казну (Ин 12.6). И когда дело доходит до взятия под стражу, бегут все, а Петр отрекается от своего Учителя (Ин 18.15-27).
      В чьих же сердцах Он находит отклик? Во-первых, у неприметных одиночек, в чьем характере могло быть или нечто мечтательное, или отчужденное. Они держались в стороне от политической жизни, от иерусалимских событий, от всех дел фарисеев и саддукеев; они неуклонно следовали традициям пророков и чаяли Божиего обетования. К ним принадлежит священник Захария, Елизавета – родственница Марии, Симеон – старец, исполненный пророческого духа, старица Анна, Лазарь со своими двумя сестрами и некоторые другие. Они лучше других поняли Господа. Но может быть и они не всегда хорошо понимали Его, ибо были слишком изолированны.
      Затем социально отверженные – «мытари и грешники». Первых считали врагами народа, потому что по роду занятий они были связаны с римлянами; вторых презирали, как бесчестных. Их несчастье при встрече с Иисусом могло обернуться счастьем. В обществе им нечего было терять, поэтому они были предрасположены к чудесному. Иисус им представлялся ниспровергателем общепринятых человеческих суждений, и поэтому они шли к Нему, – недаром Ему ставили в упрек, что Он «друг мытарям и грешникам» (Лк 7.34). Но на великое решение, которое предстояло принять, они, конечно, не могли оказать никакого влияния.
      Наконец, есть третья группа – язычники. Весьма знаменательно, как говорит о них Иисус: с совершенно особой теплотой, можно сказать, почти с тягой к ним. Когда сотник говорит Ему, что нет надобности Ему Самому идти к его больному слуге, пусть только Он прикажет болезни, и она Его послушается, Иисус осчастливлен и вместе с тем опечален: «Сказываю вам, что и в Израиле не нашел Я такой веры...» (Лк 7. 9)Нечто похожее происходит с хананеянкой. Ее вера достаточно велика и смиренна, чтобы дать ей понять, что Иисус послан в первую очередь к детям своей земли, к избранному народу, а она сама подобна «псу под столом». Но она полна надежды, что божественной пищи хватит на всех (Мф 15.27)... Впечатление же, которое должно было сложиться у Господа о язычниках вообще, выражается в словах, которые Он во время галилейского кризиса адресует городам этого края: «Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись» (Мф 11.21). У язычников Он находит открытые души и новые сердца, готовые внимать Ему. Могло сложиться так, что древняя религиозная традиция, длительное соблюдение формы, укоренившаяся привычка привели к затвердению почвы. Дух больше не воспринимает впечатлений, сердце остается холодным или нерешительным, чувство никогда не переходит в ту страсть, которая диктует безоговорочную серьезность. Очевидно так было тогда у иудеев; у язычников же была целина, открытый простор. Но и это никак не могло помочь в том, о чем прежде всего шла речь, потому что Иисус был послан не к ним.
      Можно было бы добавить еще многое, но то, что изложено, уже дает картину того, куда попадали слова Иисуса, какими глазами на Него смотрели, какими сердцами воспринимали. И эта картина печальна.
      Мы привыкли считать ход жизни Иисуса твердо определенным, нам кажется, что раз так случилось, то так и должно было случиться. Мы все рассматриваем с точки зрения исхода и все мерим по нему. Факт искупления так бесконечно важен для нас, что мы забываем о том, каким чудовищным образом оно свершилось, и о том, что так оно не должно было свершиться перед Богом и людьми. То чувство, которое было у людей Средневековья, ужас перед богоубийством, мы утратили полностью. Нам нужно стряхнуть с себя привычку и ощутить всей душой, как ужасно это было, как черствы сердца, как жалок отклик!
      Только вдумавшись во все это, мы понимаем слова Иисуса: «Теперь ваше время и власть тьмы» (Лк 22.53). Он знал, что та единственная, великая возможность в истории человечества была уничтожена в конечном счете не человеческой волей. Для этого люди были слишком мелки, несмотря на все их самомнение и насилие.
      Невозможно понять, как все это могло случиться, если Он был Тем, Кем Он был! Почему ни у кого из властителей не оказалось широкой души и открытого сердца? Почему не нашлось никого, способного привести к Нему народ? Почему Его ученики, с человеческой точки зрения, были настолько несостоятельны? Часто трудно понимать неизбежности, но тот факт, что это неизбежно, помогает пониманию. Когда же перед нами голые факты, которые могли бы быть и иными, но уже не подлежат изменению...
      Кто же этот Бог, Которому как будто недостает силы обеспечить Своему Сыну нужный прием? Какое странное, тревожное впечатление слабости... Какая упорная злая сила должна быть в том, что называется «миром», если он в состоянии ожесточиться против Божиего призыва и хладнокровно расправиться с Божиим Вестником!
      Что же это за Бог, Который при этом молчит? Мы живем в такой бездумности, что перестали ощущать всю неслыханность этого. Как это происходит по представлению людей, когда является божественное?
      Мифы говорят о могучем, сияющем продвижении. Будда, правда, аскет, но его престол окружен сверхцарским почитанием. Лао-Цзе – мудрец, которому воздаются божеские почести. Магомет идет по миру как завоеватель, во главе своих войск. А здесь сам Бог становится человеком. Значит, Он должен быть, так сказать, заинтересован божественно-серьезным образом в существовании этого человека. В этом существовании затрагивается Его честь, за Его желанием стоит вся Его мощь – а все так происходит! Все, что в Ветхом Завете вело к Мессии, дает, как конечный результат, вот это ожесточение народа и эту судьбу Божиего Посланца... Что же такое Бог, если Его Сын претерпевает такое?
      Здесь-то мы и чувствуем иную природу христианства. Те, другие, «божественные явления» были силами этого мира, и мир узнает и любит свое достояние. Здесь же нечто появляется действительно из иного мира и мир отвечает по-другому! И мы начинаем догадываться, что значит быть христианином: это значит иметь отношение к Богу тайны среди такого мира, каков он есть. Это должно означать такую отчужденность от мира, которая тем больше, чем ближе нам этот Бог. И «мир» означает не только то, что вокруг нас, не правда ли? Мир – это и мы сами. Нам самим чуждо в себе то, что близко этому Богу. И мы имеем все основания для христианского опасения, как бы в нас не повторилось то, что случилось тогда – второе грехопадение, как бы нам не отвернуться от Бога.
 

5. ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЕ БОГА НАШЕГО

      Лука повествует в восьмой главе, как Иисус переплывает озеро, выходит на берег и вокруг Него сразу же собирается множество народа. Тут приходит Иаир, начальник синагоги и в большом волнении просит Его помочь его ребенку – девочке, которой около двенадцати лет и которая при смерти. Иисус выслушивает его, проникается состраданием и идет с ним. По дороге они задерживаются в толпе. Подходит больная женщина, притрагивается к Нему и исцеляется, а во время этой вынужденной остановки приходит вестник и сообщает отцу: «Дочь твоя умерла, не утруждай Учителя». Итак, последней надежде отца не суждено осуществиться. Но Иисус обращается к нему: «Не бойся, только веруй, и спасена будет». Они приходят к его дому, там суматоха, как это бывает на Востоке вокруг покойников. Иисус произносит загадочные слова: «Не плачьте, она не умерла, но спит». Люди, понятно, смеются. Тогда Он отсылает всех, берет с собой только отца и мать, да еще трех учеников, которым Он доверяет, тех, которые будут рядом с Ним на горе Преображения и на Елеонской горе, идет к постели ребенка, берет его за руку и говорит: «Девица, встань!» Она открывает глаза, поднимается, и так полна жизни, что Господь, вероятно, с теплой улыбкой – велит родителям дать ей поесть, потому что она голодна (Лк 40-56).
      Это событие напоминает другое, изложенное у Луки чуть раньше. Во время Своего странствия Иисус приближается к городу, называемому Наин. Когда Он подходит к воротам, как раз выносят покойника, единственного сына у матери, вдовы. Ее горе трогает Господа, и Он говорит: «Не плачь». Затем Он кладет руку на носилки, несущие останавливаются, и Он взывает к мертвецу: «Юноша! тебе говорю, встань!» Тот поднимается, начинает говорить, и Иисус «отдает его матери» (Лк 7.11-17).
      О подобном же событии еще раз сообщает одиннадцатая глава Евангелия от Иоанна. После встречи с Закхеем Иисус покинул Иерихон и находится на пути в Иерусалим. Внезапно Он говорит Своим ученикам:
      «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Ученики знают, что Лазарь болен, и отвечают: «Господи! если уснул, то выздоровеет». Тогда Он говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали». Итак, они продолжают путь с чувством, что идут навстречу чему-то невероятному – недаром Фома говорит остальным: «Пойдем, и (если так должно быть) мы умрем с Ним». Когда они приходят в Вифанию, покойник уже в гробнице. В доме сутолока: скорбящие о покойном и просто любопытные приходят к сестрам умершего. Те преисполнены горя, и каждая из них встречает своего Друга и Учителя словами: «Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Он же «восскорбел духом и возмутился», как гласит точный перевод, и спрашивает: «Где вы положили его?». «Вновь скорбя внутренне», Он подходит к гробнице, и на глазах у Него выступают слезы. Он велит убрать камень, обращается к Отцу Своему и затем произносит громким голосом: «Лазарь, иди вон». Мертвец повинуется – с перевязанными ногами и руками и с покрытым плащаницей лицом. Иисус повелевает: «Развяжите его, пусть идет».
      Ход событий разный. Один раз Он встречает на Своем пути похоронное шествие. Другой раз отец девочки приходит за Ним. Что касается Лазаря, то Он, очевидно, видел в духе, что произошло... У озера умирает ребенок, в Наине – юноша, в Вифании – Лазарь, взрослый мужчина, – словно смерть становится все более реальной, встречаясь со все более зрелой жизнью... И словно смерть с каждым разом совершается все полнее: ребенок только что умер, юношу уже выносят, а Лазарь уже не один день лежит в гробу... Ход событий во многом различен, но сущность их всех одна и та же: ушедшую душу Христос вызывает назад, в земную жизнь. Он обновляет распавшуюся жизнь. Прерванное существование продолжается. Относительно ребенка родители даже еще не поняли по-настоящему, что пришел конец; мать юноши с отчаянием сознает это; в доме же Лазаря уже несколько дней царит холодная пустота смерти – и каждый раз происходит неслыханное: это закончившееся существование начинается заново.
      Но если действие Иисуса в Наине имеет характер не требующего усилий проявления любви, совершаясь мимоходом, в пути, а в случае с Иаиром Он как бы вступает под тихие своды сокровеннейшего доверия и нежной близости, то в случае с Лазарем Он идет из дома к гробнице и там на глазах людей с патетической силой совершает воскрешение. Иисус «скорбит духом» – это сказано дважды. В кончине друга Он видит Свой конец. Уход друга побуждает Его бросить вызов самой смерти. Когда Иисус зовет Лазаря назад, к жизни, Он делает это «громким голосом» и нам вспоминается, что однажды Он также «возопил... громким голосом» – на кресте (Мф 27.46). Здесь, в борьбе за возвращение Своего друга, Христос борется с самой смертью и предвосхищает Свое собственное Воскресение.
      Что означает все это? Прежде всего едва ли не самый большой вызов, какой только может быть брошен нашей вере. Нигде больше – за исключением, может быть, повествования о вочеловечении (Мф 1.18-25)и о таких событиях, как насыщение многих тысяч и укрощение бури (Мф 14.14-36)– от нашей веры не требуется такого преодоления земного, как здесь. Возражение возникает и у нас: может ли быть что-либо подобное? И в чем смысл таких событий?
      Из этих вопросов менее затруднителен первый: возможно ли что-либо подобное? Если мы верим, что Христос есть Сын Божий, то ответ на него уже дан, и он убедителен в той самой мере, в какой наша вера подлинна. А эта вера подлинна или, лучше сказать, осознана тогда, когда мы правильно судим об отношении Бога, открывающего Себя миру. При этом на пути у нас, наследников века естественного порядка вещей, встает наше представление о законах природы, которое должно исключить возможность чудес.
      Но, присмотревшись внимательно, мы вскоре заметим, что, в сущности, это представление имеет в виду нечто иное. Дело не в том, что естественный закон природы отменяется, если совершается чудо, а в том, что в определенный момент он ставится в подчинение более высокой, вполне реальной и осмысленной силе. Действие материи подчинено жизни, так, на фоне неживой природы возникают новые формы; по отношению к неживой природе они не могут не казаться «продуктом чуда». По отношению к чисто биологической жизни поведение духовно живого человека представляет собой нечто новое и не может быть к ней сведено – так можно себе представить, какие открываются возможности, когда в духе человека прорывается сила действующего в истории Бога. Здесь-то и выясняется, что первоначальное возражение имело в виду нечто другое. Это возражение не касалось законов природы – последние остаются неприкосновенными. Но и логика, и естествознание исходили из утверждения, что мир образует замкнутое целое, в котором вообще нет никаких «факторов», кроме «природных».
      В противовес этому вера говорит: мир лежит в руке Божией. Бог есть само всемогущество, Он – Творец в чистом и неограниченном значении этого слова, и когда Он обращается к миру, мир со своими законами осмысленно включается в Его действия... Он – Господь. Его отношение к миру не природно, а лично. Даже и сам мир не замкнут в природном, но соотнесен с личным, потому что он произошел из свободного деяния любви Бога живого. Поэтому в нем возможна «история» – человека, но также и Бога: священная история, история спасения. Поэтому, когда Бог призывает природу в священную историю, когда Он «действует», то она повинуется. Тогда происходит чудо – и при этом естественный закон не «отменяется», но исполняется в более глубоком смысле.
      Этим разрешается первый вопрос и уступает место более глубокому: в чем смысл таких событий? Суть дела не в том, возможно ли что-либо подобное, а в том, зачем это... Если наш разум следует Откровению, то ему открывается здесь нечто очень глубокое. Откровение показывает ему мир не таким, каким он представляется обычно, но со стороны сердца. Иисуса трогает судьба определенного человека. К Нему подступает человеческое горе – отцовское, материнское, горе покинутых сестер. Перед Ним встает картина существования, прерванного неисследимой смертью. Подчеркивается, как сильно это потрясает Его. Он вмешивается в роковой ход событий, упорядочивая тем самым происходящее в мире. Благодаря любви Искупителя человеческое сердце на короткое мгновение становится центром мирового порядка вещей.
      А как это может выглядеть иначе? Существует странный ответ на вопрос о том, что, собственно, представляет собой человеческое существование: в бесконечном мировом пространстве вращается крошечное тело, называемое Землей; на нем – тонкий покров плесени, который можно называть пейзажем, жизнью, культурой; там же обитают крошечные существа, именуемые людьми. Все это продолжается одно короткое мгновение, затем всему конец. Шопенгауэр прав: если смотреть на вещи, исходя из мироздания, то человеческое существование выглядит действительно так, и часто бывает трудно избавиться от чувства, что всякое другое мнение – иллюзия. Но такие события, как изложенные выше, меняют всю картину. Становится ясным, что для Бога эти крошечные существа на песчинке, затерянной в необъятности, важнее мировых пространств и Млечных путей, и короткое время существования жизни на Земле важнее тех бесконечных цифр, которыми исчисляет время астрономия. Несколько лет человеческой жизни, десяток лет одиночества, которые еще, может быть, предстоят вдове, для Бога важнее, чем все то время, которое требуется солнечным системам, чтобы возникнуть и распасться. Никогда Бог не пожертвовал бы ни одним человеческим сердцем ради того, чтобы уцелели Сириус или туманность Андромеды. Когда же, согласно Его святому знанию, человеческое страдание не может иным путем обрести предназначенный ему смысл, – тогда Он ради него призывает законы природы к служению более высокому, чем то, которое они могут исполнять сами по себе. И это хорошо и осмысленно также и в отношении закона природы, при том условии, что закон природы не фетишизируется, но рассматривается таким, каков он есть.
      Мир же предстает при этом таким, каким его видит Бог: изнутри, начиная от человеческого сердца и его судьбы.
      Открывается нам здесь и то, кто такой – Бог: Тот, для Которого человеческая судьба имеет такое значение. Он – не Бог мироздания, не астрономический Бог. Вернее, Он владеет и мирозданием, но оно служит лишь престолом Его славы. Он также и не повелитель истории, сочетающий отдельные судьбы в уклады, исполненные божественно-глубокого смысла. Он – Бог сердца.
      Можно, пожалуй, сказать: открой мне, что тебя волнует, и я скажу тебе, кто ты. Здесь Бог являет Себя потрясенным страданием человеческого сердца, и завеса спадает с Его лика. Мы видим, Кто Он: Тот, Кого имеет в виду апостол Павел, когда говорит о «человеколюбии Спасителя нашего, Бога» (Тит 3.4). Мало назвать Его, как это делает философия. Абсолютным, Вечно-Неизменным. Он-Живой, Близкий, Грядущий в святой свободе. Он – любящий и в любви не только Творящий, но и Действующий. Бог – Тот, Который мыслит и действует так, как описано здесь.
      Но к чему это, если мир продолжает идти прежним путем? Повсюду умирают дети, повсюду плачут матери и сокрушаются отцы. Повсюду есть покинутые сестры. Повсюду обрываются и остаются незавершенными человеческие жизни – так к чему же эта предполагаемая картина мира глазами Бога?
      Она должна укреплять нашу веру, должна объяснять нам, как в сущности, обстоит дело с миром и, пусть мы не видим этого, но должны в это верить по слову Христа. Бог взирает на каждого из нас, как на ту женщину, которая шла за носилками. Каждый из нас должен быть уверен в том, что его существование для Бога важнее, чем Сириус и Млечный путь. В глазах Божиих сердце и судьба каждого из нас представляет собой центр мира. Но тот ход вещей, который можно наблюдать без труда, неизменно заслоняет это. На его фоне человеческая история действительно представляется микроскопической суетой в оболочке из плесени, а жизнь человека – одним мгновением в бесконечности. Следовательно, я должен верить и, веруя, отстаивать подлинный смысл мира вопреки вопиющему противоречию с так называемым здравым смыслом. Это – «победа, победившая мир» (1 Ин 5.4). Здесь же, в этих нескольких местах Христос отстранил завесу, чтобы мы могли взглянуть, как обстоит дело в действительности. И для этого нужна вера, здесь, при свете Его очей, верить легче, чем видя вращение мировой оси.