Золотой дождь

– Доктор Корд, вы можете объяснить присяжным, в чем именно заключается заболевание Донни Рэя? – спрашиваю я.

– Разумеется. Острый миелоцитарный лейкоз или ОМЛ – болезнь, которой подвержены преимущественно две возрастные группы – молодые люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, и престарелые, обычно уже после семидесяти. У белых людей ОМЛ встречается чаще, чем у людей с иным цветом кожи, и еще, по непонятной причине, люди еврейского происхождения заболевают чаще, чем другие. Кроме того, болезнь эта у мужчин встречается чаще, чем у женщин. Причина, как правило, неизвестна.

Процесс кроветворения происходит в костном мозге, и именно там исходно развивается ОМЛ. Белые кровяные тельца или лейкоциты, которые отвечают за борьбу с инфекцией, становятся злокачественными и начинают бурно размножаться – уровень лейкоцитов при ОМЛ зачастую превышает норму в сотню раз. При этом подавляется образование красных кровяных телец или эритроцитов, больной становится бледен, развиваются слабость и вялость. Неконтролируемое размножение лейкоцитов приводит к подавлению выработки кровяных пластинок или тромбоцитов – это третий тип клеток, вырабатывающихся в костном мозге. Сосуды становятся ломкими, развиваются кровотечения, учащаются головные боли. Когда Донни Рэй впервые пришел ко мне, он жаловался на головокружение, одышку, утомляемость, повышенную температуру и ломоту в суставах.

На прошлой неделе, когда мы с доктором Кордом обсуждали предстоящее выступление в суде, я попросил его называть покойного именно Донни Рэем, а не мистером Блейком или пациентом.

– И что вы предприняли? – спрашиваю я. При этом мысленно убеждаю себя, что все идет как по маслу.

– Я провел обычную диагностическую процедуру, которая называется «биопсия костного мозга».

– Вы можете объяснить присяжным, в чем именно она заключается?

– Разумеется. В случае Донни Рэя для биопсии использовали бедренную кость. Я уложил его на живот, провел местное обезболивание, сделал крохотный надрез и ввел в него иглу крупного диаметра. Игла эта специальная и состоит из двух частей: внешняя часть – полая трубка, внутри которой помещается твердый стержень. После того, как игла проникла в костный мозг, стержень вынули наружу, а к отверстию иглы присоединили трубочку отсоса. С помощью этого отсоса я извлек небольшую порцию костномозговой жидкости. Затем мы провели обычный анализ и подсчитали количество белых и красных кровяных клеток во взятой пробе. В диагнозе «острый миелолейкоз» не было ни малейшего сомнения.

– Сколько стоит этот анализ? – спрашиваю я.

– Около тысячи долларов.

– И как расплатился Донни Рэй?

– Когда Донни Рэй впервые пришел ко мне на прием, он заполнил обычные анкеты и сказал, что застрахован медицинским полисом, выданным компанией «Прекрасный дар жизни». Мой секретарь связался с конторой «Прекрасного дара жизни», и там подтвердили, что такой полис существует. Тогда я приступил к лечению.

Я передаю ему копии соответствующих документов, и доктор Корд опознает их.

– Расплатилась ли с вами компания «Прекрасный дар жизни» за этот анализ?

– Нет. Меня уведомили, что в выплате страховой премии по нескольким причинам отказано. Полгода спустя нам пришлось списать счет. Миссис Блейк выплачивала по пятьдесят долларов в месяц.

– Как вы лечили Донни Рэя?

– Мы использовали метод химиотерапии. Донни Рэй пришел в клинику, и я ввел ему катетер в крупную вену под ключицей. Поначалу ему вводили с помощью круглосуточной капельницы в течение недели лекарство ара-Ц. Кроме того, в течение первых трех дней, он также получал идарубицин. Его иначе называют «красная смерть» из-за ярко-красного цвета и чрезвычайно высокой токсичности – он уничтожает огромное количество клеток в костном мозге. Кроме того, Донни Рэй получал аллопуринол – препарат против подагры, которая обычно развивается в результате массовой гибели кровяных клеток. Донни Рэю также постоянно делали внутривенные промывания, чтобы очищать почки от продуктов распада. И ещё ему назначили антибиотики и лекарства, подавляющие размножение грибков. В частности, от грибков он получал амфотерицин Б. Это чрезвычайно токсичный препарат, вызывающий лихорадку. После приема его у Донни Рэя температура поднялась до 40 градусов. Подъем температуры сопровождался сильнейшей дрожью – недаром амфотерицин Б называют иначе «адской трясучкой». Несмотря на это тяжелейшее лечение, Донни Рэй держался молодцом, стоически перенося все испытания.

Подобный курс химиотерапии проводится с целью уничтожить все клетки в костном мозге и попытаться создать окружение, в котором нормальные клетки размножаются быстрее, чем лейкозные.

– И это случается?

– Лишь на короткое время. И все же применяем эту схему, хотя и прекрасно осознаем неизбежность рецидива лейкемии, если, конечно, не провести трансплантацию костного мозга.

– Доктор Корд, вы можете рассказать присяжным, как проводится эта процедура?

– Разумеется. Это совсем не сложно. После того, как больному проводят курс химиотерапии, подобный тому, который я только что описал, и в том случае, если в результате счастливого стечения обстоятельств удается подыскать генетически совместимого донора, то мы берем у такого донора костный мозг и внутривенно вводим его реципиенту. Смысл этой процедуры в том, чтобы полностью заменить злокачественные клетки костного мозга здоровыми.

– И Рон Блейк был для Донни Рэя генетически совместимым донором?

– На все сто процентов. Они ведь однояйцовые близнецы, а это просто идеальное сочетание. Тем более, что мы провели анализы и убедились в полном совпадении. Успех был обеспечен.

Драммонд вскакивает.

– Я протестую! Свидетель домысливает. Доктор не может утверждать наверняка, что операция прошла бы успешно.

– Протест отклонен. Приберегите аргументы для перекрестного допроса.

Я задаю ещё несколько уточняющих вопросов о процедуре трансплантации, сам же, пока Корд отвечает, пристально наблюдаю за присяжными. Они внимательно слушают, но я уже понимаю, что допрос пора сворачивать.

– Вы не можете вспомнить хотя бы примерную дату, когда вы были уже полностью готовы к проведению операции?

Доктор Корд сверяется со своими записями, хотя ответ знает и так.

– В августе девяносто первого года. Полтора года назад.

– Трансплантация костного мозга повышает вероятность выздоровления от заболевания острым лейкозом?

– Разумеется.

– На сколько?

– Больные выздоравливают в восьмидесяти-девяноста процентах случаев.

– А каковы шансы на выздоровление без трансплантации?

– Они равны нулю.

– Я отпускаю свидетеля.

Первый час, время ланча. Киплер объявляет перерыв до половины второго. Дек вызывается принести сандвичи из деликатесной лавки, а мы с Кордом готовимся к следующему раунду поединка. Доктору не терпится сцепиться с Драммондом.

* * *

Я так никогда и не узнаю, услугами скольких экспертов-медиков пользовался Драммонд при подготовке к процессу. Он не обязан разглашать такие сведения. В числе возможных свидетелей в его списке фигурирует лишь один специалист. Доктор Корд многократно подчеркивал, что трансплантация костного мозга используется в качестве главного метода терапии настолько широко, что только полный шарлатан способен утверждать обратное. В подтверждение своих слов доктор предоставил мне целую гору литературы – статей, брошюр и пухлых томов, – убедительно доказывающих, что трансплантация костного мозга – единственно эффективный способ при лечении острого лейкоза.

Судя по всему, Драммонд пришел к такому же выводу. Сам он не врач, да и стоит на заведомо проигрышных позициях, поэтому лезть на рожон и ссориться с Кордом он не решается. Схватка их скоротечна. Драммонд упирает на то обстоятельство, что число больных острым лейкозом, которым трансплантируют костный мозг, ничтожно мало в сравнении с больными, которые такого лечения не получают. Да, соглашается Корд, их менее пяти процентов, но это объясняется исключительно тем, что трудно подобрать совместимого донора. Всего же в Соединенных Штатах ежегодно совершается примерно семь тысяч трансплантаций.

У тех счастливчиков, которым удалось подобрать подходящих доноров, шансов на благополучный исход гораздо больше. Донни Рэй находился в числе таких счастливчиков. У него был идеально совместимый донор.

Когда Драммонд, задав всего несколько вопросов, выдыхается, Корд выглядит почти разочарованным. У меня вопросов к свидетелю нет, и доктора Корда отпускают.

Следующий мой шаг довольно скользкий – я собираюсь возвестить, кого именно из исполнительных директоров хочу вызвать в качестве следующего свидетеля. Утром Драммонд спросил меня об этом, но я ответил, что ещё не решил, с кого начать. Драммонд наябедничал на меня Киплеру, но судья сказал, что я не обязан ничего говорить до того, как приму окончательное решения. Сейчас ответственные работники «Прекрасного дара жизни» томятся в комнате для свидетелей; они ждут и – бесятся от неведения.

– Мистер Эверетт Лафкин, – провозглашаю я.

Судебный пристав покидает зал, а за столом адвокатов ответчика тут же закипает деятельность, а точнее, на мой взгляд – её имитация. Происходит обмен документами, шуршат бумаги, перемещаются папки.

Лафкин входит в зал, ошалело, точно его только что вывели из зимней спячки, оглядывается по сторонам, поправляет галстук и следует за приставом по проходу. Кидает нервный взгляд налево, где расположилась группа поддержки, и проходит к месту для дачи свидетельских показаний.

Драммонд славится тем, как тренирует своих свидетелей, подвергая их жесточайшему перекрестному допросу, в ходе которого четверо или пятеро адвокатов из его команды бомбардируют свидетеля самыми неожиданными вопросами, причем все это снимается на видеокамеру. Потом Драммонд часами просиживает со свидетелем, просматривая запись, отмечая недостатки, отрабатывая правильную тактику поведения и натаскивая к предстоящему испытанию.

Я знаю: подготовке парней из «Прекрасного дара жизни» можно только позавидовать.

Лафкин смотрит на меня, потом переводит взгляд на жюри; выглядит он спокойным, хотя в глубине души наверняка отдает себе отчет, что на все мои каверзные вопросы ответить должным образом не сумеет. Ему около пятидесяти пяти лет, седые волосы, узкий лоб, довольно приятное лицо и негромкий вкрадчивый голос. Идеальный вожак бойскаутов. Однако, по словам Джеки Леманчик, именно он громче других требовал, чтобы ей заткнули рот.

Никто из моих противников даже не подозревает, что завтра она выступит свидетельницей.

Я расспрашиваю Лафкина про возглавляемый им отдел по рассмотрению заявлений страхователей, про место и роль, которые отведены этому отделу в общей структуре компании. Лафкин работает на компанию уже восемь лет, последние шесть из них – вице-президентом, возглавляя отдел, в котором навел порядок жесткой рукой; он – классный управленец. Лафкин жаждет произвести впечатление на присяжных, и мне удается быстро выяснить: он отвечает за все, что связано с подачей и рассмотрением заявлений. Хотя каждое из них в отдельности, понятное дело, не рассматривает. Я втягиваю его в скучную и утомительную дискуссию про бюрократическую тягомотину, а потом совершенно внезапно спрашиваю:

– А кто такая Джеки Леманчик?

Лафкин невольно вздрагивает.

– Бывший инспектор по исковым заявлениям.

– Она работала в вашем отделе?

– Да.

– А когда уволилась?

Лафкин пожимает плечами – он не помнит такую ерунду.

– Возможно ли, что она уволилась третьего октября прошлого года?

– Да, что-то вроде.

– И это случилось всего за два дня до того, как её должны были допросить по этому делу?

– Я не помню.

Я освежаю память вице-президента, демонстрируя ему два документа; первый – подписанное Джеки Леманчик заявление об уходе, датированное 3 октября, а второй – мое ходатайство о вызове её на допрос 5 октября. Вот теперь он вспоминает. И с крайней неохотой признает: да, Джеки Леманчик и в самом деле уволилась из «Прекрасного дара жизни» за два дня до дачи свидетельских показаний.

– И именно через её руки проходило заявление миссис Блейк?

– Да.

– И вы её уволили?

– Нет, что вы!

– Каким образом тогда ваша компания рассталась с Джеки Леманчик?

– Она уволилась по собственному желанию. Тут все написано черным по белому.

– А почему она вдруг решила уволиться?

Лафкин берет её заявление в руки и с наглым видом зачитывает вслух:

«Прошу уволить меня по собственному желанию».

– Понятно – значит она сама приняла решение об уходе?

– Здесь так написано.

– А как долго она работала под вашим руководством?

– В моем отделе масса сотрудников. Такие подробности я не помню.

– Значит вы это не знаете?

– Точно не скажу. Несколько лет.

– Вы хорошо её знали?

– Нет, совсем поверхностно. Она была простым инспектором, одной из множества.

А завтра Джеки Леманчик засвидетельствует, что их постельный роман длился три года.

– Вы женаты, мистер Лафкин?

– Да, и у меня счастливый брак.

– Дети есть?

– Да, двое. Они уже взрослые.

Я на минуту оставляю его, а сам подхожу к своему столу и беру стопку документов. Это переписка Блейков с «Прекрасным даром жизни», и я вручаю её Лафкину. Он неспешно просматривает бумаги, потом кивает и говорит, что, на его взгляд, все на месте. Я ловлю его на слове и прошу ещё раз повторить, уже для протокола, что документация в полном порядке.

Чтобы ввести присяжных в курс дела, я прошу Лафкина подробно пояснить порядок рассмотрения заявлений и прохождения бумаг в его отделе. Разумеется, как явствует из его ответов, вся эта процедура отлажена в «Прекрасном даре жизни» великолепно и сбоев не допускает.

Тогда я наконец начинаю копаться в грязном белье. Заставляю Лафкина зачитать в микрофон – все это заносится в протокол – все семь первых писем с отказами. Прошу его дать разъяснения по поводу каждого из этих писем: Кто его составил? В ответ на что? Написано ли оно по правилам, изложенным в руководстве для служащих отдела заявлений? Если да, то в каком именно разделе руководства они изложены? Проверял ли он эти письма собственноручно?

Затем я заставляю его зачитать вслух каждое из писем Дот. Они так и взывают о помощи. Сын Дот умирает. Неужели в компании этого не понимают? По поводу каждого письма я засыпаю Лафкина вопросами: Кто получил это письмо? Каков был порядок его прохождения? Что говорится на сей счет в руководстве? Читал ли он сам эти письма?

Присяжным не терпится, когда мы наконец перейдем к письму с троекратной «дурой», но я никаких иллюзий не питаю: Лафкин к этому готов. Он зачитывает письмо вслух, после чего монотонным, без тени сочувствия, голосом поясняет, что письмо этот составлено служащим, которого вскоре после этого уволили. Человек этот совершил ошибку, вся компания допустила ошибку, за которую он теперь публично приносит извинения.

Я его не прерываю. Пусть сам роет себе могилу.

– А не кажется ли вам, что ваши извинения несколько запоздали? – спрашиваю я, когда поток его пояснений оскудевает.

– Возможно, что да, – соглашается Лафкин.

– Ведь юноша умер.

– Да.

– Кстати, мистер Лафкин, для протокола – компания ведь так и не принесла письменных извинений за это письмо?

– Насколько мне известно – нет.

– И вообще, вплоть до сегодняшнего дня, никаких извинений не приносила. Правильно?

– Да.

– А известны ли вам хоть какие-то случаи, когда компания приносила кому-то извинения?

– Протестую! – выкрикивает Драммонд.

– Принято. Продолжайте, мистер Бейлор.

Лафкин дает показания уже без малого два часа. Наверное, присяжных он уже утомил. Меня – уж точно. Все, хватит цацкаться – пора вмазать ему по-настоящему.

Я нарочно заострял внимание на официальном руководстве для служащих отдела заявлений, чтобы у присяжных создалось впечатление: все указания этого руководства выполняются строго и неукоснительно. Теперь я вручаю Лафкину копию руководства, которую прислал мне «Прекрасный дар жизни» во время подготовки документов для суда. Я последовательно выстреливаю в него целой очередью вопросов, на которые Лафкин подробно отвечает, в результате чего все уясняют: это не простое руководство, а – нерушимый свод законов, священная книга для служащих отдела заявлений. Оно проверено на практике и отвечает самым жестким требованиям. Периодически оно рецензируется и обновляется, чтобы не отставать от жизни и обеспечить наилучший сервис для клиентов компании.

У присутствующих уже сводит скулы от скуки, когда я спрашиваю:

– Скажите, мистер Лафкин, это полное руководство?

Он быстро пролистывает томик, как будто помнит наизусть каждый раздел и каждую страницу.

– Да.

– Вы уверены?

– Да.

– И именно вас попросили передать мне это руководство для ознакомления?

– Совершенно верно.

– Я запросил экземпляр у ваших адвокатов, и это именно та копия руководства, которую вы отправили мне по почте?

– Да.

Я перевожу дыхание и подхожу к своему столу. Под ним в небольшой картонной коробке у меня припасены кое-какие папки и документы. Я для вида копаюсь в коробке, затем внезапно выпрямляюсь во весь рост (в руках моих ничего нет) и обращаюсь к свидетелю:

– Будьте любезны, возьмите, пожалуйста, свой экземпляр руководства и найдите раздел "Ю".

Я тут же перевожу взгляд на Джека Андерхолла, юрисконсульта «Прекрасного дара жизни», который сидит за спиной Драммонда. Он зажмуривается, затем, понурившись, облокачивается на колени и начинает разглядывать пол. Кермит Олди, сидящий рядом, хватает ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба.

Драммонд ничего не понимает.

– Прошу прощения? – визгливо переспрашивает Лафкин.

На глазах у всех я достаю из коробки копию руководства, которую получил от Купера Джексона, и кладу на стол. Взгляды всех присутствующих прикованы к фолианту в темно-зеленом переплете. Я мельком посматриваю на Киплера – он упивается каждым мгновением разворачивающегося представления.

– Прошу вас, мистер Лафкин – раздел "Ю". Откройте руководство и найдите его. Я хочу с вами кое-что обсудить.

Лафкин ошалело берет руководство и начинает его листать. В эту минуту он готов, наверное, продать своих детей дьяволу, лишь бы свершилось чудо, и злополучный раздел "Ю" материализовался из воздуха.

Чудо не свершается.

– Здесь нет раздела "Ю", – уныло и почти нечленораздельно бормочет он.

– Извините, – нарочито громко говорю я. – Я не расслышал, что вы сказали?

– Дело в том, что здесь, м-мм, нет раздела "Ю". – Лафкин совершенно уничтожен. Он убит, раздавлен, но не из-за пропажи раздела "Ю", а из-за того, что попался с поличным. Время от времени он кидает ошалелые взгляды на Драммонда и Андерхолла, словно они способны спасти его. Например, выкрикнут: «Прошу тайм-аут!»

Лео Ф. Драммонд даже не представляет, какую свинью подложили ему его дражайшие клиенты. Сфабриковали руководство, не соизволив известить собственного адвоката. Он шепчется с Морхаусом. Что происходит, черт побери?

Торжественной поступью я приближаюсь к свидетелю со своим экземпляром руководства. Выглядит он точь-в-точь, как и копия, лежащая перед Лафкином. На титульном листе та же дата выпуска: «1 января 1991 года». Оба экземпляра полностью идентичны, за исключением лишь того, что в одном из них раздел "Ю" содержится, а в другом – нет.

– Вы узнаете это, мистер Лафкин? – спрашиваю я, передавая ему джексоновский вариант руководства и забирая свой.

– Да, – еле слышно отвечает он.

– И что это?

– Копия руководства для наших сотрудников

– А в ней раздел "Ю" есть?

Лафкин шелестит страницами, затем кивает.

– Что вы сказали, мистер Лафкин? – вопрошаю я, прикладывая ладонь к уху. – Стенографистка не в состоянии зафиксировать движения вашей головы.

– Да, есть, – отвечает он.

– Спасибо. А теперь скажите, вы лично удалили раздел "Ю" из моего экземпляра руководства или распорядились, чтобы это сделал кто-то другой?

Лафкин осторожно кладет фолиант на поручни, огораживающие свидетельскую кафедру, затем медленно скрещивает руки на груди. Он смотрит прямо в пол, в какую-то точку между нами. Создается впечатление, что он в полной прострации. Время идет, весь зал, затаив дыхание, ждет его ответа.

– Отвечайте на вопрос! – рявкает со своего возвышения Киплер.

– Я не знаю, кто это сделал, – пищит Лафкин.

– Но вы признаете, что в «Прекрасном даре жизни» утаили часть документов.

– Ничего я не признаю, – лопочет бедолага. – Я уверен, что это какое-то недоразумение.

– Недоразумение? Прошу вас, мистер Лафкин, соберитесь с мыслями. Скажите, верно ли, что кто-то из вашей компании преднамеренно удалил раздел "Ю" из предназначавшейся для меня копии руководства?

– Не знаю. Это, м-мм, словом, это как-то само собой случилось. Всякое бывает, знаете ли.

Я, не преследуя какую-либо определенную цель, возвращаюсь к своему столу. Пусть ещё чуть-чуть помучается, да и присяжные окончательно проникнутся к нему отвращением. Лафкин понуро пялится на пол; он выглядит как побитый пес, сломленный и разбитый – все бы, наверное, отдал, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.

Я уверенной поступью приближаюсь к столу защиты и вручаю Драммонду копию раздела "Ю". Лучезарно улыбаюсь своему главному оппоненту, а затем ещё раз, отдельно – Морхаусу. После чего подхожу к судейскому насесту и передаю ещё один экземпляр – Киплеру. Я не спешу – присяжные, затаив дыхание, следят за каждым моим движением.

– Итак, мистер Лафкин, давайте продолжим разговор про этот загадочный раздел "Ю". Нужно объяснить присяжным, что это такое. Взгляните, пожалуйста, на свой экземпляр.

Лафкин послушно раскрывает руководство, переворачивает страницы.

– Данное издание вступило в силу 1 января 1991 года. Верно?

– Да.

– Вы сами его составляли?

– Нет. – Ну, разумеется – не он.

– Хорошо. Тогда – кто?

Еще одна подозрительно долгая пауза – Лафкин придумывает, что бы соврать.

– Я точно не знаю, – говорит он.

– Вы точно не знаете? А мне казалось, вы всего несколько минут назад свидетельствовали под присягой, что сами несете всю полноту ответственности за все, что связано с заявлениями.

Лафкин снова глазеет на пол, надеясь, должно быть, что я тем временем сгину.

– Хорошо, – великодушно уступаю я. – Давайте тогда пропустим первый и второй параграфы, а вот третий параграф зачитайте вслух.

Третий параграф инструктирует служащих в течение трех дней отвечать отказом на любое поданное заявление. Без исключений. На любое! В четвертом параграфе делается послабление, позволяющее в дальнейшем рассматривать часть заявлений, и даются инструкции о том, как правильно составить ответ, В случае, если уровень претензий заявителя невысок, то страховку можно и выплатить. В пятом параграфе инспектору предписывается отсылать все заявления об оплате страховой суммы, превышающей пять тысяч долларов, в отдел страховых полисов, а страхователю направлять письмо с отказом на основании необходимости последующего рассмотрения в отделе полисов.

И так далее. Я прошу Лафкина зачитывать выдержки из руководства вслух, после чего добиваю вопросами, ответить на которые он не в состоянии. То и дело я пользуюсь словом «махинации», в особенности после того, как Драммонд вносит на это протест, который Киплер тут же отклоняет. В одиннадцатом параграфе приведен внушительный словарь тайных терминов, которые инспекторы используют, чтобы показать, что страхователь настроен весьма воинственно. Очевидно, что данная схема предлагает игру на случай. Если страхователь грозит судебным иском, то его заявление немедленно рассматривается в отделе полисов. Если страхователь смиряется с поражением, отказ остается в силе.

Параграф восемнадцать, часть "б" требует от инспектора выписать чек на всю сумму страховой премии и переслать этот чек наряду с прочими документами в отдел полисов с указанием не отправлять чек без последующего согласования с отделом заявлений. Разумеется, никакого согласования не следует.

– И какая участь постигает этот чек? – спрашиваю Лафкина. Он не знает.

Остальная часть махинации кроется в разделе "Ю" руководства для служащих отдела страховых полисов, и её мне предстоит рассмотреть уже завтра в присутствии следующего вице-президента.

Впрочем, необходимости в этом нет. Жюри уже сейчас готово присудить мне все, чего моя душа пожелает, а ведь присяжные ещё не видели Донни Рэя.

В половине пятого Киплер объявляет короткий перерыв. Я пытал Лафкина в течение двух с половиной часов, и теперь настала пора прикончить его. Выйдя в коридор и направляясь к туалету, я вижу, как взбешенный Драммонд жестом требует, чтобы Лафкин и Андерхолл зашли в какую-то комнату. Дорого бы я дал, чтобы услышать, какую выволочку он им устроит.

Двадцать минут спустя Лафкин снова занимает свое место на подиуме для дачи свидетельских показаний. Про руководства я до поры до времени забываю. Присяжным и так все ясно.

– Еще несколько простых вопросов, – улыбаясь, говорю я, посвежевший после отдыха. – Сколько всего полисов по страхованию здоровья выдала компания «Прекрасный дар жизни» в 1991 году?

И вновь этот хорек беспомощно взирает на своего адвоката. Эти сведения я должен был получить от них три недели назад.

– Я точно не знаю, – отвечает он.

– А сколько заявлений на оплату страховой премии было получено в 1991 году от ваших клиентов?

– Тоже не знаю.

– Как, вы – вице-президент отдела заявлений – и не знаете?

– У нас слишком крупная компания.

– А сколько отказов в выплате страховых премий было сделано в 1991 году?

– Я не знаю.

Тут, как и ожидалось, вмешивается судья Киплер:

– На сегодня с этого свидетеля достаточно. Объявляется короткий перерыв, чтобы присяжные могли разойтись.

Киплер прощается с присяжными, снова благодарит их и напутствует. Некоторые из них, проходя мимо нашего стола, тепло улыбаются нам с Дот. Мы дожидаемся, пока последний из них покидает зал, и тогда Киплер говорит:

– Это для протокола. Мистер Драммонд, и вы и ваш клиент виновны в невыполнении распоряжения суда. Я специально распорядился, чтобы эти сведения были предоставлены истцу ещё несколько недель назад. Вы нарушили мой приказ. Данные эти имеют самое непосредственное отношение к рассматриваемому делу, и тем не менее вы отказались их предоставить. Готовы ли вы вместе со своим клиентом посидеть в тюрьме до тех пор, как адвокат истца не получит затребованные сведения?

Лео встает; выглядит он изможденным и постаревшим.

– Ваша честь, я прилагал все усилия, чтобы добыть эти данные. Клянусь, что это правда. – Бедняга Лео, он до сих пор не оправился от потрясения. И в данную минуту я готов ему поверить. Его клиент только что продемонстрировал всем, что способен запросто утаить документы от собственного адвоката.

– Мистер Кили сейчас где-нибудь поблизости? – спрашивает его честь.

– Да, он в комнате для свидетелей, – отвечает Драммонд.

– Приведите его.

Не проходит и минуты, как судебный пристав вводит члена совета директоров «Прекрасного дара жизни» в зал.

Дот уже ерзает на стуле. Ей нужно в туалет и вдобавок – отчаянно тянет покурить.

Киплер указывает на место для свидетеля. Он сам приводит Кили к присяге, после чего спрашивает, по какой причине компания «Прекрасный дар жизни» отказывается предоставить запрошенные мной сведения.

Кили запинается, заикается, пытается свалить вину на региональные филиалы и районные отделения.

– Вы знаете, что такое невыполнение распоряжения суда? – спрашивает Киплер.

– Кажется, да, хотя и в общих чертах.

– Это очень просто. Вы виновны в невыполнении распоряжения суда, мистер Кили. Я могу наложить на вашу компанию штраф, либо приговорить вас, как исполнительного директора, к тюремному заключению. Что предпочитаете?

Я убежден, что некоторые из его коллег коротали время в федеральных «загородных клубах», однако Кили твердо знает: в Мемфисской тюрьме сидят одни уголовники. Поэтому он сдавленным голосом отвечает:

– Мне бы не хотелось идти в тюрьму, ваша честь.

– Почему-то я так и думал. Что ж, я приговариваю, чтобы компания «Прекрасный дар жизни» завтра до пяти часов вечера выплатила истцу десять тысяч долларов. Позвоните в Кливленд и распорядитесь, чтобы чек выслали экспресс-почтой. Договорились?

Кили ничего не остается, как кивнуть.

– Далее, если запрошенные сведения к девяти часам утра не поступят по факсу, вас препроводят в городскую тюрьму Мемфиса, где вы и останетесь до выполнения моего распоряжения. Каждый день вашего пребывания в тюрьме обойдется вашей компании ещё в пять тысяч долларов.

Киплер поворачивается и указывает пальцем на Драммонда.

– А вас, мистер Драммонд, я предупреждал насчет этих документов неоднократно. Такое поведение недопустимо.

Он гневно стучит молоточком и покидает судейское место.

Глава 44

В обычных обстоятельствах я, возможно, испытывал бы неловкость, стоя в костюме и в сине-серой кепчонке с изображением тигра в Мемфисском аэропорту и подпирая спиной стену зала встречающих. Но этот день выдался далеко не обычным. Уже поздно, я валюсь с ног от усталости, но адреналин в моих жилах так и хлещет. Невозможно было и мечтать о более удачном исходе первого дня судебного процесса.

Самолет из Чикаго прилетает во время, и вскоре меня опознают по моему нелепому головному убору. Женщина, лицо которой наполовину скрыто огромными темными очками, приближается ко мне, меряет меня взглядом и наконец спрашивает:

– Вы – мистер Бейлор?

– Да, это я. – Я здороваюсь за руку с Джеки Леманчик и её спутником, назвавшимся просто Карл. В руке он держит саквояж; другого багажа у парочки, судя по всему, нет. Оба заметно нервничают.

По пути к отелю, а я везу их в «Холидей Инн», расположенный в центре города, в шести кварталах от здания суда, мы разговариваем. Джеки сидит впереди, рядом со мной. Карл пристраивается на заднем сиденье и безмолвствует, но стережет её зорко, как ротвейлер. Я рассказываю ей о сегодняшних событиях. Нет, никто даже не подозревает о её приезде. Джеки колотит мелкая дрожь. Она хрупкая, щуплая и, похоже, боится даже собственной тени. Только месть – ничто иное не могло привести её сюда.