Дело о пеликанах

Она подала ему фотографию.

— Вы узнаете этого человека? Он работает в фирме “Уайт и Блазевич”.

Эйкерс хотел бы узнать его. Он хотел быть полезным и иметь с ней длительный разговор, однако это лицо было ему незнакомо.

— Довольно подозрительное фото, правда? — сказал он.

— Пожалуй. Знаете его?

— Нет. Никогда его не видел. Это же огромная фирма. Пайщики прикрепляют таблички с фамилиями, идя на свои собрания. Верите ли, люди, которым принадлежит фирма, не знают друг друга. Наверно, их не меньше сотни.

Если быть точным, восемьдесят один.

— У вас был руководитель?

— Да. Пайщик по имени Уолтер Уэлч. Мерзкий тип. По правде говоря, мне не понравилась фирма.

— Вы помните каких-нибудь других клерков?

— Конечно. Летом это место кишело клерками.

— Если мне понадобятся их имена, можно мне снова к вам обратиться?

— В любое время. У этого парня неприятности?

— Не думаю. Он может кое-что знать.

— Надеюсь, их всех лишат звания адвоката. Настоящее сборище хищников. Дрянное место для работы. Сплошная политика.

— Спасибо.

Она улыбнулась и пошла прочь. И сзади она понравилась ему.

— Звоните в любое время, — сказал он.

— Благодарю.

* * *

Дарби, журналист-следователь, вошла в дверь рядом со зданием библиотеки и поднялась по лестнице на пятый этаж, где “Джорджтаунский юридический журнал” занимал целый блок переполненных офисов. Она нашла в библиотеке последний номер журнала и выяснила, что Джоанн Рэтлифф была помощником редактора. Она считала, что большинство юридических изданий и юридических журналов похожи друг на друга. Лучшие студенты сшивались там, готовя научные статьи и комментарии. Они стояли выше остальных студентов и составляли клан людей, упоенных своим блистательным умом. Они постоянно околачивались в кабинетах юридического журнала. Это был их второй дом.

Она вошла и спросила первого попавшегося, где она могла бы найти Джоанн Рэтлифф. Он показал на угол. Вторая дверь направо. За ней была тесно обставленная рабочая комната, где всюду длинными рядами стояли книги. Две женщины усердно работали там.

— Джоанн Рэтлифф? — сказала Дарби.

— Это я, — откликнулась женщина постарше, лет сорока.

— Привет! Меня зовут Сара Джэкобс, я работаю над статьей для “Вашингтон пост”. Могу я задать вам несколько вопросов?

Джоанн медленно положила ручку на стол и, хмурясь, посмотрела на другую женщину. Что бы они там ни делали, это было крайне важно, и отвлекать их таким образом было просто наглостью. Ведь они — знающие себе цену студенты-юристы.

Дарби хотелось усмехнуться и сказать что-нибудь остроумное. Черт возьми, в своей группе она была вторым номером. Так что нечего строить из себя таких умных и всесильных.

— А о чем статья? — спросила Рэтлифф.

— Могли бы мы поговорить с глазу на глаз?

Те еще раз обменялись недовольными взглядами.

— Я очень занята, — сказала Рэтлифф. “Я тоже, — подумала Дарби. — Вы проверяете цитаты для какой-то бессмысленной статьи, а я пытаюсь вычислить человека, убившего двух судей Верховного суда”.

— Прошу прощения, — сказала Дарби. — Обещаю, это займет не более минуты. Они вышли в холл.

— Очень сожалею, что отрываю вас, но я в некотором цейтноте.

— Вы репортер из “Пост”? — Это было больше похоже на вызов, чем на вопрос, и ей пришлось еще раз солгать. Она сказала себе, что будет лгать, и обманывать, и воровать два дня, потом — на Карибское море, и пусть отдувается Грентэм.

— Да. Вы работали в фирме “Уайт и Блазевич” прошлым летом?

— Работала. А в чем, собственно, дело? фотографию, быстро! Рэтлифф взяла ее и стала рассматривать.

— Вы узнаете его?

Женщина медленно покачала головой.

— Не думаю. Кто он?

Из этой суки выйдет неплохой юрист: задает много вопросов. Если бы Дарби знала, кто он, она не стояла бы сейчас в этом крохотном коридорчике, изображая из себя репортера, и не стала бы терпеть эту надменную цаплю.

— Он юрист из “Уайт и Блазевич”, — как можно искренне сказала Дарби. — Я думала, вы могли бы узнать его.

— Н-н-нет. — Она отдала фотографию.

Все, хватит.

— Что ж, спасибо. Еще раз извините за беспокойство.

— Нет проблем, — сказала Рэтлифф, исчезая в дверях.

* * *

Она вскочила в новый “понтиак” от “Херца”, как только он остановился на углу, и они тут же оказались в потоке машин. Она была сыта по горло Джорджтаунским юридическим факультетом.

— У меня прокол, — сказал Грей. — Линни не было дома.

— А я говорила с Эйкерсом и Рэтлифф, и оба ответили “нет”. Так что пятеро из семи не узнали Гарсиа.

— Я проголодался. Как насчет ленча?

— Было бы неплохо.

— Возможно ли, чтобы пятеро клерков работали все лето в юридической фирме и никто из них не видел молодого коллегу?

— Да, не только возможно, даже весьма вероятно. Не забывай, шансы очень малы. Четыреста юристов — это тысяча человек, если сюда добавить секретарей, младший юридический состав, клерков-юристов, кабинетных клерков, клерков копировального отдела, клерков почтового отдела, всевозможных клерков и вспомогательный персонал. Юристы обычно держатся особняком в своих маленьких отделах.

— Территориально эти отделы находятся в разных местах?

— Да. Юрист из отдела банков на третьем этаже может неделями не встречаться со своим знакомым из отдела судопроизводства на десятом этаже. Не забывай, что это очень занятые люди.

— Тебе не кажется, что мы взялись не за ту фирму?

— Может, не за ту фирму, а может, не за тот юридический факультет.

— Первый парень, Мэйлор, дал мне имена двух студентов из университета Джорджа Вашингтона, которые работали клерками прошлым летом. Давай займемся ими после ленча.

Он притормозил и припарковался где попало позади ряда маленьких зданий.

— Где это мы? — спросила она.

— За квартал от площади Маунт Фернон, в деловой части. “Пост” в шести кварталах в ту сторону. От моего банка сюда — четыре квартала. А это маленькая забегаловка тут же за углом.

Они пошли к забегаловке, которая быстро заполнялась желающими перекусить. Она ждала за столиком у окна, пока он стоял в очереди и заказывал сандвичи. Полдня пролетело, и, хотя ей не нравилась такая работа, было приятно чувствовать себя занятой и забыть о тенях. Она не станет репортером, и в данную минуту карьера юриста тоже казалась малопривлекательной. Не так давно она подумывала о том, чтобы после нескольких лет практики стать судьей. К черту! Это слишком опасно.

Грей принес поднос с едой и чай со льдом, и они принялись за еду.

— Это твой типичный рабочий день? — спросила она.

— Так я зарабатываю на жизнь. Целый день сую нос в чужие дела, затем до вечера пишу статьи, а потом копаюсь в материалах до поздней ночи.

— Сколько же статей ты делаешь в неделю?

— Иногда три или четыре, иногда ни одной. Я сам себе хозяин, контроля мало. Сейчас другое. За десять дней не написал ничего.

— Что, если тебе не удастся доказать, что Маттис замешан? Какую статью ты напишешь?

— Это зависит от того, как далеко я продвинусь. Мы могли бы дать тот материал о Верхике и Каллахане, но стоит ли? Это был сенсационный материал, но они не имели к нему никакого отношения. Он слегка царапнул по самой поверхности и все.

— А ты рассчитываешь на сенсацию?

— Надеюсь. Если нам удастся подтвердить твое письмецо, мы сделаем чертовски сильный материал.

— Небось уже видишь заголовки?

— Еще бы! Адреналин прет вовсю. Это будет крупнейшая сенсация со времен...

— Уотергейта?

— Нет. Уотергейт был целой серией материалов, сперва маленьких, а потом постепенно разросшихся. Те ребята месяцами шли по следу, собирая по капле, пока все это не вылилось в одно целое. Разные люди знали разные части истории. Здесь, милочка, совсем другое дело. Эта история намного сенсационней, а правду знает очень узкий круг людей. Уотергейт — просто глупый грабеж с неумелым прикрытием. А это преступления, мастерски спланированные очень богатыми и умными людьми.

— А как насчет прикрытия?

— Затем займемся прикрытием. Как только мы докажем, что Маттис связан с убийствами, даем сенсационный материал. Кот выпущен из мешка, и в тот же день начнется вереница расследований. Здесь будет все трястись, как при бомбежке, особенно когда станет известно, что Президент и Маттис — старые друзья. Как только пыль начнет оседать, мы займемся администрацией и постараемся определить, кто что знал и когда.

— Но сначала Гарсиа.

— Да, да. Я знаю, что он там. Он здешний юрист и знает что-то очень важное.

— Что, если мы выйдем на него, а он не станет говорить?

— Есть способы заставить говорить.

— Например?

— Пытки, похищение, вымогательство, всевозможные угрозы.

Плотный человек с перекошенным лицом неожиданно появился возле стола.

— Поторапливайтесь! — заорал он. — Вы слишком много разговариваете!

— Спасибо, Пит, — сказал Грей, не поднимая глаз. Пит исчез в толпе, но было слышно, как он кричит возле другого стола. Дарби уронила свой сандвич.

— Он здесь хозяин, — пояснил Грей. — Это как часть обстановки.

— Очень мило. За это взимается дополнительная плата?

— Нет. Но пища дешевая, поэтому его доход зависит от числа посетителей. Он отказывается подавать кофе, потому что не хочет, чтобы люди приходили сюда поболтать. Надо есть, как беженцам, и выметаться.

— Я готова.

Грей посмотрел на часы.

— Сейчас пятнадцать минут первого. Нам надо быть в квартире Джудит Вилсон в час. Ты хочешь отправить денежный перевод сейчас?

— Сколько времени это займет?

— Перевод можно отправить сейчас, а деньги взять позже.

— Тогда пойдем.

— Сколько ты хочешь перевести?

— Пятнадцать тысяч.

* * *

Джудит Вилсон жила на втором этаже старого дома-развалюхи с двухкомнатными студенческими квартирами. Ее не оказалось дома, и они еще час ездили на машине. Грей был гидом. Он медленно проехал мимо кинотеатра “Монреуз”, все еще заколоченного и полусгоревшего. Он показал ей ежедневный цирк на Дюпон Сэркл.

Они стояли у обочины в два пятнадцать, когда красная “мазда” остановилась на узкой подъездной дорожке.

— Вот она, — сказал Грей и вышел из машины. Дарби осталась сидеть.

Он догнал Джудит возле парадных ступеней. Она оказалась весьма дружелюбной. Они поболтали, он показал ей фотографию, она несколько секунд смотрела на нее и начала качать головой. Вскоре он был в машине.

— Ноль — шесть, — сказал он.

— Остается Эдвард Линни. Это, наверное, наш лучший шанс, потому что он работал там клерком два лета.

Они нашли телефон-автомат в магазине, торгующем мелочами, через несколько кварталов, и Грей набрал номер Линни. Никто не отвечал. Он бросил трубку и сел в машину.

— Его не было дома сегодня утром в десять, и сейчас его тоже нет.

— Он может быть на занятиях, — сказала Дарби. — Нам нужен его график. Тебе следовало взять его вместе с остальными.

— Почему ты этого не предложила тогда?

— Кто здесь следователь? Кто знаменитый следователь-репортер из “Вашингтон пост”? Я лишь скромная бывшая студентка-юрист, сидящая здесь на переднем сиденье и с восторгом наблюдающая, как ты действуешь.

“Как насчет заднего сиденья?” — чуть было не вырвалось у него.

— Что ж, как тебе угодно. Куда теперь?

— Обратно к юридическому факультету, — сказала она. — Я буду ждать в машине, пока ты сходишь туда и возьмешь расписание занятии Линни.

— Слушаюсь, мэм.

Уже другой студент сидел за столом в кабинете регистратора. Грей попросил расписание занятий Эдварда Линни, и студент пошел искать регистратора. Через пять минут из-за угла медленно вышла регистратор и пристально посмотрела на него.

Он блеснул улыбкой.

— Привет! Помните меня? Грей Грентэм из “Пост”. Мне нужно еще одно расписание занятий.

— Декан запретил давать.

— Мне показалось, что декана нет в городе.

— Да. Его помощник не разрешает. Больше никаких расписаний занятий вы не получите. Вы уже доставили мне много неприятностей.

— Не понимаю. Я ведь не прошу личных дел.

— Помощник декана запрещает.

— Где помощник декана?

— Он занят.

— Я подожду. Где его кабинет?

— Он будет долго занят.

— Тогда я буду долго ждать.

Она стояла как вкопанная, сложив руки.

— Он больше не разрешит вам брать расписания занятий. Наши студенты имеют право на неразглашение их частной жизни.

— Безусловно. Я причинил вам какие-нибудь неприятности?

— Да, моту сказать какие.

— Будьте добры.

В это время студент-клерк зашел за угол и скрылся.

— Кто-то из студентов, с которыми вы разговаривали сегодня утром, позвонил в фирму “Уайт и Блазевич”, те позвонили помощнику декана, а помощник декана позвонил мне и сказал, чтобы никаких графиков занятий репортерам больше не давали.

— А какое им дело?

— Определенное. У нас давние связи с “Уайт и Блазевич”. Они нанимают много наших студентов.

Грей напустил на себя вид жалкого и беспомощного человека.

— Я только хотел найти Эдварда Линни. Клянусь, у него не будет никаких неприятностей. Просто мне нужно задать ему несколько вопросов.

Она почуяла запах победы. Ей удалось отразить натиск репортера из “Пост”, и она была весьма горда этим. Теперь можно швырнуть ему кость.

— Мистер Линни больше не учится здесь. Это все, что я могу вам сказать.

Поблагодарив, он ретировался к двери, пробормотав “спасибо”.

Уже почти дойдя до машины, он услышал, как кто-то окликает его по имени. Это был студент из кабинета регистратора.

— Мистер Грентэм, — сказал он, подбегая, — я знаю Эдварда. Он, похоже, на какое-то время бросил факультет. Личные проблемы.

— А где он?

— Родители определили его в частный госпиталь. Ему делают детоксикацию.

— Где это?

— Сильвер Спринт. Госпиталь Парклэйн.

— Давно он там?

— Около месяца.

Грентэм пожал ему руку.

— Спасибо. Я никому не скажу, что вы мне рассказали.

— Надеюсь, у него не будет неприятностей?

— Нет. Обещаю вам.

Машина остановилась возле банка. Вскоре Дарби вышла, неся с собой пятнадцать тысяч наличными. Ее пугало то, что она несет деньги. Ее пугал Линни. “Уайт и Блазевич” тоже вдруг стала казаться ей опасной.

Парклэйн был центром детоксикации для богатых и для тех, у кого дорогая страховка. Это было небольшое здание, окруженное деревьями, в полумиле от автомагистрали. Здесь, пожалуй, будет нелегко.

Грей вошел в вестибюль первым и спросил у дежурной на" приеме, как можно увидеть Эдварда Линни.

— Он наш пациент, — довольно официально ответила она.

Он пустил в ход свою обаятельную улыбку.

— Да. Я это знаю. На юридическом факультете мне сказали, что он пациент. В какой он палате? '

В это время в вестибюль вошла Дарби, направилась к фонтанчику и стала медленно пить.

— Он в палате номер 22, но к нему нельзя.

— На юридическом факультете мне сказали, что я могу его видеть.

— А кто вы, собственно, такой?

Вид у него был очень дружелюбный.

— Грей Грентэм из “Вашингтон пост”. На юридическом факультете мне разрешили задать ему пару вопросов.

— Очень жаль, что они так распорядились. Видите, ли, мистер Грентэм, в их обязанности входит юридический факультет, а в наши — этот госпиталь.

Дарби взяла журнал и устроилась на диване. Очаровательная улыбка Грея медленно таяла.

— Понятно, — сказал он, все еще учтиво. — Могу я видеть администратора?

— Зачем?

— Это очень важное дело, и я должен видеть мистера Линни сегодня. Если вы мне не разрешите, тогда я буду вынужден обратиться к вашему начальнику. Я никуда отсюда не уйду, пока не переговорю с администратором.

Она посмотрела на него тем выразительным взглядом, которым посылают ко всем чертям, и отошла от стола.

— Подождите минуту. Можете присесть.

— Благодарю.

Она ушла, и Грей повернулся к Дарби. Он указал на двойные двери, которые, похоже, вели в единственный коридор. Сделав глубокий вдох, она быстро вошла туда. Двери вели в большое помещение, из которого в разные стороны расходились три больничных коридора. На медной дощечке были указаны палаты, с 18 по 30. Это было центральное крыло госпиталя, холл темный и тихий, с толстым фабричным ковром и обоями в цветочках.

За это ее могут арестовать. Ее схватит мощный охранник или матерая медсестра и посадит под замок; потом придут полицейские и заберут, а ее “сообщник” будет стоять и беспомощно смотреть, как они уводят ее в наручниках. Ее имя появится в газетах, в “Пост”, и Хромой, если он грамотный, прочтет, и они достанут ее.

Когда она кралась вдоль закрытых дверей, пляжи и прохладительные напитки казались недосягаемыми. Дверь в палату 22 была закрыта. На ней кнопками были прикреплены имена: Эдвард Л. Линни и доктор Вэйн Маклэтчи. Она постучала.

Администратор был еще большая скотина, чем дежурная на приеме. И неудивительно, ведь ему за это неплохо платят. Он объяснил, что у них строгий режим относительно посещений. Его пациенты очень больные и ранимые люди, и их нужно оберегать. Доктора — прекрасные специалисты в своей области, но очень строго следят за тем, кому можно навещать пациентов. Посещения разрешались только по субботам и воскресеньям, но даже в эти дни в основном лишь члены семьи и друзья могли посидеть с больным, и то не более получаса. Приходится быть очень строгими. Эти ослабленные люди вряд ли в состоянии вынести допрос репортера, как бы серьезны ни были обстоятельства.

Мистер Грентэм спросил, когда мистера Линни могут выписать.

— О, это абсолютно конфиденциально! — воскликнул администратор.

— Вероятно, когда кончится страховка, — предположил Грентэм, который поддерживал разговор, чтобы задержать собеседника, ожидая с минуты на минуту услышать из-за двойных дверей громкие и сердитые голоса.

Упоминание страховки явно взволновало администратора. Мистер Грентэм спросил, нельзя ли, чтобы он, администратор, попросил мистера Линни ответить мистеру Грентэму на два вопроса, причем это займет менее тридцати секунд.

Администратор решительно отклонил эту просьбу. У них строжайший режим.

Кто-то приветливо ответил, и она вошла в комнату. Здесь ковер был толще, а мебель деревянная. Он сидел на кровати в джинсах, без рубашки и читал толстый роман. Ее поразила его красивая внешность.

— Извините, — мягко сказала она, закрывая за собой дверь.

— Входите, — ответил он, улыбаясь. Это было первое не медицинское лицо, которое он видел за последних два дня. И какое красивое лицо! Он закрыл книгу.

Она подошла к краю кровати.

— Я Сара Джэкобс. Работаю над статьей для “Вашингтон пост”.

— Как вы вошли? — спросил он, явно радуясь.

— Просто вошла. Вы работали прошлым летом клерком в “Уайт и Блазевич”?

— Да. И позапрошлым тоже. Они мне предложили работу, когда я закончу учебу. Если закончу. Она протянула ему фотографию.

— Вы узнаете этого человека? Он взял ее и улыбнулся.

— Конечно! Его зовут ... ой, подождите... Он работает в отделе нефти и газа на девятом этаже. Как же его зовут?

Дарби затаила дыхание.

Линни закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Потом взглянул на фотографию и сказал:

— Морган. Кажется, его зовут Морган. Да.

— Это фамилия — Морган?

— Это он. Не могу вспомнить имени. Что-то вроде Чарльза, но не Чарльз. Начинается с “К”.

— А вы уверены, что он из нефти и газа? Хотя она не помнила всех, но была уверена, что в “Уайт и Блазевич” несколько Морганов.

— Да.

— На девятом этаже?

— Да. Я работал в отделе банкротств на восьмом, а нефть и газ занимает половину восьмого и весь девятый.

Он отдал фотографию.

— Когда вы выписываетесь? — спросила она. Было бы нетактично тут же убежать из палаты.

— На следующей неделе. По крайней мере, надеюсь. А что этот парень натворил?

— Ничего. Нам просто надо поговорить с ним. — Она потихоньку отходила от кровати. — Мне надо бежать. Спасибо. Желаю удачи!

— Угу. Всего!

Она тихо закрыла за собой дверь и быстро пошла в направлении вестибюля. Сзади раздался голос:

— Эй, вы! Что вы здесь делаете?

Дарби обернулась и оказалась лицом к лицу с высоким чернокожим охранником с пистолетом на боку. Она выглядела провинившейся девочкой.

— Что вы здесь делаете? — наседал он, оттесняя ее к стене.

— Навещаю брата, — сказала она. — И не кричите на меня.

— Кто ваш брат?

Она кивнула в сторону знакомой двери.

— Палата 22.

— Сейчас нельзя посещать. Это нарушение.

— Это было очень важно. Я уже ухожу.

Дверь палаты номер 22 открылась, и Линни стоял, глядя на них.

— Это ваша сестра? — спросил охранник.

В глазах Дарби была мольба.

— Да. Оставьте ее в покое, — сказал Линни. — Она уже уходит.

Она облегченно вздохнула и улыбнулась Линни.

— Мама будет в эти выходные.

— Хорошо, — мягко сказал Линни.

Охранник отступил, и Дарби помчалась к двойным дверям.

Грентэм читал администратору лекцию о стоимости здравоохранения. Она быстро прошла через дверь, в вестибюль, и была уже почти у передних дверей, когда администратор обратился к ней.

— Мисс! Эй, мисс! Могу я узнать ваше имя?

Но Дарби уже вышла и направлялась к машине. Грентэм посмотрел на администратора и пожал плечами, затем со спокойным видом вышел из здания. Они вскочили в машину и помчались прочь.

— Фамилия Гарсиа — Морган. Линни сразу же узнал его, но потом с трудом вспоминал фамилию. Его имя начинается на “К”.

Она порылась в своих записях из Мартиндэйл-Хаббелл.

— Сказал, что работает в нефти и газе на девятом этаже.

Грентэм мчался прочь от Парклэйн.

— Нефти и газа!

— Так он сказал. — Она нашла записи. — Куртис Д. Морган, отдел нефти и газа, возраст двадцать девять. Есть еще Морган в судопроизводстве, но он пайщик и, сейчас гляну, — ему пятьдесят один.

— Гарсиа — это Куртис Морган, — сказал Грей с облегчением. Он посмотрел на часы. — Без четверти четыре. Нужно спешить.

— И я не могу ждать.

* * *

Руперт засек их, когда они выруливали с подъездной дорожки Парклэйна. Взятый напрокат “понтиак” летел прямо посреди улицы. Он гнал за ними как угорелый, чтобы не отстать, а затем передал по радио вперед.

Глава 37

Мэтью Барр никогда раньше не плавал на скоростном катере, и после пяти часов сумасшедшей тряски по океану он весь промок насквозь и все у него болело. Тело просто онемело, и когда он увидел землю, то впервые за многие годы произнес молитву. И тут же вновь стал посылать бесконечные проклятья Флетчеру Коулу.

Они пришвартовались в маленькой бухте недалеко от города, который, как он полагал, был Фрипортом, так как капитан говорил что-то про Фрипорт человеку, известному как Лэти, когда они покидали Флориду. За все выматывающее путешествие никто не проронил ни слова. Роль Лэти в путешествии была неясна. Ему было по меньшей мере шестьдесят шесть, у него была толстая, как телеграфный столб, шея, и он, единственное, был занят, тем, что следил за Барром, что поначалу было ничего, но через пять часов начало действовать на нервы.

Когда лодка остановилась, они неуклюже встали на ноги. Сначала вышел Лэти, жестом пригласивший Барра следовать за ним. По причалу в их сторону шел еще один верзила, вдвоем они сопровождали Барра к ожидавшему их фургону.

В этот момент Барр предпочел бы распрощаться со своими новыми приятелями и просто исчезнуть в направлении Фрипорта. Он сел бы на самолет до Вашингтона и, как только увидел бы перед собой блестящий лоб Коула, врезал бы ему как следует. Однако он должен оставаться невозмутимым. Они не посмеют его тронуть.

Через несколько минут фургон остановился у небольшой взлетной полосы, и Барра повели к черному “Лиру”. Он успел оценить его перед тем, как проследовал за Лэти вверх по трапу. Он был невозмутим и спокоен: просто очередная работа. В конце концов, одно время он был одним из лучших агентов ЦРУ в Европе. В прошлом морской пехотинец, он может о себе позаботиться.

Он сидел в кабине особняком. Окна были закрыты, и это его раздражало. Но он понимал: мистер Маттис свято берег неприкосновенность своей частной жизни, а это, конечно, можно уважать. Лэти и другой тяжеловес сидели в передней части кабины, листая журналы, и не обращали на него никакого внимания.

Через тридцать минут после взлета “Лир” пошел на снижение, и Лэти, тяжело шагая, стал пробираться к нему.

— Наденьте, — потребовал он, протягивая толстую матерчатую повязку на глаза. На этом этапе новичок стал бы паниковать. Дилетант начал бы задавать вопросы. Но Барру однажды уже надевали повязку на глаза, и хотя у него были серьезные сомнения в отношении данной миссии, он спокойно взял повязку и надел ее.

Человек, снявший повязку, представился как Эмил, помощник мистера Маттиса. Это был мелкий, жилистый человек с темными волосами и тонкими усиками, свисающими по углам рта. Он сел в кресло в четырех футах от Барра и зажег сигарету.

— Наши люди говорят, что вы в каком-то смысле лицо официальное, — сказал он, приветливо улыбаясь. Барр осмотрелся. У комнаты не было стен, сплошные окна с тонкими рамами. Солнце светило ярко и слепило глаза. За окнами роскошный сад обступал каскад фонтанов и водоемов. Они находились в задней части очень большого дома.

— Я здесь от имени Президента, — сказал Барр.

— Мы вам верим, — кивнул Эмил. Без всяких сомнений, он был каюн.

— Могу я спросить, кто вы? — сказал Барр.

— Я Эмил, и этого достаточно. Мистер Маттис неважно себя чувствует. Вы можете передать все мне.

— Но мне приказано говорить непосредственно с ним.

— Приказ мистера Коула, я полагаю? — Эмил продолжал улыбаться.

— Совершенно верно.

— Понимаю. Мистер Маттис предпочитает не встречаться с вами. Он хочет, чтобы вы говорили со мной.

Барр покачал головой. Если станут нажимать, если ситуация начнет выходить из-под контроля, тогда он охотно поговорит с Эмилом, в случае необходимости. А пока он будет тверд.

— Я не уполномочен говорить ни с кем, кроме мистера Маттиса, — подобающим тоном сказал Барр.

Улыбка почти исчезла. Эмил указал на большое здание в форме бельведера с высокими окнами от пола до потолка, стоящее за водоемами и фонтанами. Его окружали ряды безупречно подстриженных кустов и цветы.

— Мистер Маттис в своем бельведере. Следуйте за мной.

Они вышли из солярия и медленно обогнули заболоченный водоем. Барру свело желудок, но он следовал за своим маленьким провожатым, как будто это был просто очередной рабочий день. Звук падающей воды эхом разносился по саду. Узкая дощатая дорожка вела к бельведеру. Перед дверью они остановились.

— Боюсь, вам придется снять обувь, — улыбаясь, сказал Эмил. Эмил стоял босиком. Барр развязал шнурки на ботинках и поставил их у двери.

— Не наступайте на полотенца, — мрачно сказал Эмил.

Что еще за полотенца?

Эмил открыл перед Барром дверь, и Барр вошел один. Комната была совершенно круглая, примерно пятьдесят футов в диаметре. Из мебели — три кресла и диван, покрытые белыми простынями. На полу аккуратно узенькими дорожками по всей комнате лежали толстые хлопчатобумажные полотенца. Через стеклянную крышу ярко светило солнце. Открылась дверь, и из маленькой комнатки вышел Виктор Маттис.

Барр замер и, разинув рот, смотрел на вошедшего. Это был худощавый, поджарый, с длинными седыми волосами и грязной бородой тип. На нем были только белые спортивные шорты; он шел, аккуратно ступая по полотенцам, не глядя на Барра.

— Сядьте там, — сказал он, указав на кресло. — Не наступайте на полотенца.

Обходя полотенца, Барр сел в кресло. Маттис повернулся к нему спиной, лицом к окнам. Темно-бронзовая, будто дубленая, кожа. На босых ногах выступали отвратительные вены. Ногти на ногах были длинные и желтые. Совсем чокнутый человек.

— Что тебе надо? — тихо спросил он, глядя в окна.

— Меня послал Президент.

— Он тебя не посылал. Флетчер Коул послал тебя. Вряд ли Президент знает, что ты здесь.

Может, он все-таки не сумасшедший. Он говорил совершенно бесстрастно.

— Флетчер Коул — глава аппарата Президента. И он послал меня.

— Про Коула я знаю. И про тебя знаю. И знаю про твое маленькое подразделение. Итак, что тебе надо?

— Информацию.

— Не играй со мной в прятки. Что тебе надо?

— Вы читали дело о пеликанах? — спросил Барр. Дряблое тело не шелохнулось.

— А ты читал его?

— Да, — быстро ответил Барр.

— Веришь, что это правда?

— Допускаю. И поэтому я здесь.

— Почему мистера Коула так волнует дело о пеликанах?

— Потому что двое репортеров пронюхали о нем. И если это правда, мы хотели бы знать немедленно.

— Кто эти репортеры?

— Грей Грентэм из “Вашингтон пост”. Он первый схватился за это и знает больше, чем кто-либо. Он упорно копает. Коул считает, что он вот-вот что-то огласит.

— С ним мы можем разобраться, не так ли? — сказал Маттис, обращаясь к окнам. — Кто второй?

— Рифкин из “Таймс”.

Маттис и теперь не шевельнулся. Барр окинул взглядом простыни и полотенца. Да, он определенно сумасшедший. Комната, прошла санитарную обработку и пахла спиртом. Может, он больной?

— А мистер Коул верит, что это правда?

— Не знаю. Но его это очень беспокоит. Поэтому я здесь, мистер Маттис. Мы хотим знать.

— Если это правда, что тогда?

— Тогда у нас будут проблемы.

Наконец Маттис пошевелился. Он оперся на правую ногу и сложил руки крест-накрест на узкой груди. Но его глаза все время оставались неподвижными. Вдали виднелись морские дюны и прибрежная трава, но океана не было видно.

— Знаешь, что я думаю? — тихо спросил он.

— Что?

— Я думаю, вся проблема в Коуле. Он слишком многим давал письмо. Он передал его в ЦРУ. И он дал его посмотреть тебе. Вот что меня больше всего беспокоит.