Дедушка русской авиации

Григорий Волчек

Дедушка русской авиации

Издание второе, исправленное и дополненное

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Посвящаю незабвенной С.А.[1]

Предисловие к первому изданию

Эта книга была написана в славном городе Перми летом 1988 года всего за 45 дней (и ночей). Потом пару месяцев рукопись печаталась на машинке в «Бюро добрых услуг». Потом я размножил листы в одной солидной нефтяной организации (на весь миллионный город было всего с десяток мощных копиров, но мне повезло – тогда как раз отменили их обязательную регистрацию в ГБ и жесткий контроль за «посторонними» ксерокопиями), красиво переплел два тома книги и начал рассылать их в различные толстые журналы.

Естественно, через некоторое время красивые тома мне были возвращены с коротенькими приписочками от редакций: «Спасибо, не подходит, не отчаивайтесь, дерзайте, желаем новых творческих успехов». А из журнала «Урал» пришло разгромное письмо на трех машинописных страницах плотного текста. Рефрен был примерно такой: «Ну и гадость же ты написал! И мерзость! И все это совершенно беспомощно и антихудожественно! А главный герой совершенно отвратителен! И никакой он вообще не герой!».

Ого, подумал я – значит, заело. И дал почитать книжку нескольким неглупым людям. Люди сказали: «Если ты это опубликуешь, то будет настоящая бомба! Но ты это не опубликуешь».

Люди, как всегда, оказались правы. Ни стране, ни мне было не до книг. Рукопись пролежала «в столе» 18 (!) лет (я и думать-то о ней почти забыл), а потом, достигнув призывного возраста, подверглась придирчивому редактированию.

Вот, читайте.

17 января 2008 года

Предисловие ко второму изданию

Первое издание «Дедушки…» вышло в Перми в начале 2008 года мизерным тиражом, на средства автора. Ружье, висевшее на стене почти два десятилетия, наконец, выстрелило. Увы, этот выстрел мало кто услышал – и тираж невелик, да еще и книготорговая фирма, взявшаяся за реализацию издания, успешно обанкротилась, не дожидаясь всеобщего кризиса.

Сейчас, конечно, запал посильнее, да и у меня литературного опыта немного прибавилось, в связи с чем я решил провести «апгрейд» рукописи: сделал общую редактуру и добавил к основному тексту краткий глоссарий – расшифровку армейских аббревиатур, терминов, идиом и прочих вербальных примет позднесоветского периода (некоторые из них, признаюсь, стерлись и из моей памяти – все ж таки почти четверть века прошло).

Читайте на здоровье.

9 июля 2009 года

Метель

Военнослужащие действительной срочной службы имеют обыкновение издавать во сне самые разнообразные звуки – стоны, крики, несвязные обрывки слов, могучий храп, глухое бульканье, грудное клокотание, судорожные всхлипы, урчание диафрагмы, сипение носоглотки, и, чего уж греха таить, хлопки метеоризмов.

Рядовой Игорь Константинович Полторацкий никаких звуков не издавал, ибо бодрствовал. Обычно в это время, глубокой ночью, кубрик[2], за редким исключением, замирал. Бывали, конечно, авралы, тревоги и сверхнормативные гонки, но сегодня все проходило по плану – последний карась вернулся с трудовой вахты около двух часов ночи и сейчас, сжавшись в комочек под жидким одеялом на койке второго яруса, пребывал почти в коматозном забытье. Впрочем, это не мешало ему время от времени вздрагивать всем телом и, поскуливая, мелко сучить захолодевшими ногами.

Трехэтажная казарма спала. «Отдыхали лежа, без сапог, со снятым поясным ремнем» свободные от нарядов военнослужащие солдатского и сержантского составов, дрыхнула измотанная камбузная команда, «отрабатывали сон-тренаж» дневальные на тумбочке, «давили на массу» дневальные за дежурных, подняв воротник шинели и касаясь носом тумблера громкой оперативной связи, «мочил харю» дежурный по полку. Люди восстанавливали силы, поистраченные за тяжелый, длинный, серый и невзрачный армейский денек – отчасти рационально-деловой, отчасти идиотско-бестолковый.

Игорь еще вечером почувствовал желание уединиться, собраться с мыслями, и вышел прогуляться. На вечерней поверке дежурный по роте, видя отсутствие Полторацкого в строю, скромно обошел его одиозную фамилию молчанием, а старшина «не заметил» означенного пропуска. Такая ситуация часто повторялась в последние недели. Прогулка перед сном – далеко не самая вредная привычка казарменного бугра, и особенно заострять на ней внимание действительно ни к чему.

После прогулки и отбоя Игорь крепко и безмятежно заснул, спал без сновидений, а теперь почему-то проснулся со смутной тревогой. Развеять тревогу он решил холодным северным ветром, ввиду чего оделся и вышел из казармы. На улице была классическая февральская заполярная погода – «тридцатчик» с метелью. После очередного сильного порыва ветра Игоря чуть не сбило с ног. Мороз пробирал до костей, мешал сосредоточиться. Хотелось спокойно подумать о чем-то важном, но мысли сбивались на второстепенные вещи.

Возле котельной копошились солдатики. Работа у них была важная, жизнеобеспечивающая – бомбить ломом замерзшую груду угля, кидать куски в тачку, завозить ее в кочегарку, сваливать груз у топки. Сто пятьдесят тачек – и всю ночь казарма может спать относительно комфортно: 10 градусов Цельсия ей обеспечено.

– Как служба, бойцы?

– Служба медом, Игорь!

– Молодцы, военные!

– Рады стараться!

– Вольно! Расслабиться, оправиться, курить! Сколько сделали?

– Примерно половину.

– Медленно работаете. Почему вас трое? Где четвертый?

– Черпак Мельников в кочегарке.

– Сюда его!

Вышел разомлевший Мельников. Он был в одном кителе – пригрелся, значит. Незлобивый взгляд Игоря скользнул по дородной фигуре черпака, его туповатой физиономии, пухлым щекам со следами повидла.

– Что происходит, Мельников? Твои товарищи пашут, а ты кайф ловишь?

– Так… это… вроде… По уставу не положено! – заученно выпалил Мельников чрезвычайно популярную среди черпаков фразу.

– Ах, вот оно что! Объяснением удовлетворен.

Окончание длинного слова совпало с легким движением Гошиной руки. Черпак молча согнулся, хватая губами морозный воздух. Последовавший удар ногой в живот опрокинул его на кучу угля.

– Встать!

Мельников, кряхтя, поднялся в четыре приема.

– Народ в казарме мерзнет, поэтому на работу даю час. Сто семьдесят тачек. Впрочем, можно и больше – не ограничиваю. Лично долбишь эту кучу, от лома практически не отрываешься!

Мельников вырвал у близстоящего бойца увесистый «карандаш» и стал конвульсивно крушить угольную гору. Полторацкий пошел в кочегарку. Два дежурных кочегара рубали в подсобке. На небольшом обитом клеенкой столике стоял чайник, рядом – ломти белого хлеба, сахар – рафинад, кружочки масла, банка повидла.

– Расселись, п…юки, а кто печь топить будет? А ну-ка брысь отсюда!

Один из кочегаров направился к топке. Второй продолжал сидеть.

– В чем дело?

– А сейчас его очередь уголь шуровать!

– Что ты сказал?

Кочегар не стал повторять сомнительный тезис, поднялся и вышел.

Гоше нравилась эта комнатка в котельной. Днем здесь дежурила Надя, жена прапорщика Колесника. В самое первое свое дежурство она привела помещение в порядок и с тех пор постоянно поддерживала здесь идеальную чистоту, которую не могли нарушить даже два ее замурзанных сменщика. Игорек частенько наведывался к мадам Колесник в гости – одесситка Надя была приятной и остроумной собеседницей. Впрочем, не только собеседницей. Еще четыре месяца назад Игорек склонил Надежду к супружеской измене (надо сказать, что изменница сопротивлялась вяло), и с тех пор они регулярно совокуплялись.

Игорь сел на скамью, оперся локтями о столик и вперился взглядом в большое цветное фото какой-то полуголой дивчины. Он должен подумать о чем-то важном… О чем? Красотка с умело подчеркнутыми формами отвлекала от мыслей. Да и обстановка не способствовала мыслительному процессу: теснота, жара, духота.

На полке лежала растрепанная книжка – из тех, что Надя читала на дежурстве. Гоша взял томик в руки. Гюстав Флобер, «Воспитание чувств». Полторацкий был начитанным человеком, знавал и «Госпожу Бовари», и «Саламбо», но эту книгу видел впервые. Рассеянно пролистав страницы, Игорь незаметно для себя начал читать с середины.

Читая, Полторацкий, как правило, не замечал ни времени, ни происходящего вокруг. Читал он очень быстро и почти ничего из прочитанного впоследствии не забывал. При этом Игорь очень не любил, когда его отвлекали от любимого занятия. «Полторацкий читает», – шепотом неслось по кубрикам и в казарме сразу становилось тише.

Незаметно прошло больше часа. Полторацкий оторвался от книги и выглянул из комнаты. Кочегары дремали. В топке бушевал яркий белый огонь. Куча угля выросла метра на полтора. Гоша вернулся в казарму, где было теплее, чем обычно, лег в койку и попытался заснуть, но сон не шел.

«Неужели бессонница? – подумал Полторацкий. – Интересное дело, раньше за мной этого не замечалось».

За окнами бушевал снежный круговорот. Метель усилилась и сейчас бесперебойно кидала в стекла пригоршни мелкого снежного песка. Вой ветра отчетливо слышался в кубрике, и, смешиваясь с характерными казарменными звуками, создавал неприятный звуковой фон. Игорь нажал на подсветку и посмотрел на часы: полчетвертого ночи. Два с половиной часа до подъема.

Глава I

Июнь – октябрь

Готов к труду и обороне

Учебка была «детским садом». Безусловно, отдельные стороны армейской жизни воплощались в ней стопроцентно (как известно, кто в учебке не бывал, тот службы не видал), и все же… Занятия проходили по преимуществу в классах, распорядок дня соблюдался с точностью до минут. Дедовщина, пьянство, наркомания, самоволки, неуставняк – ничего этого здесь не было.

Итак, учебка, школа младших авиационных специалистов, сокращенно – ШМАС. Тысяча духов, тридцать застаревших бойцов из взвода обеспечения, столько же сержантов и сотня офицеров и прапорщиков, компактно сосредоточенных на территории бывшего владения какого-то оборотистого купца-промышленника. В центре – большое пятиэтажное здание (здесь – казармы), по всему периметру, как крепостная стена – двухэтажка (здесь – все остальное). За воротами – учебный аэродром и свалка.

Как ни странно, Полторацкий вспоминал учебку со смутной благодарностью. Правда, было от чего и содрогнуться. Например, первый день службы – самый длинный, самый тяжелый, самый памятный. Еще бы – до обеда ты еще гражданский человек, в цивильной одежде, с сумочкой «Крым» на плече, а после…

…Стоит на плацу, под жарким летним солнцем, здоровенный, почти двухметровый парень, в общем-то, симпатичный, но… Крепкие квадратные плечи, рельефные бицепсы, трицепсы, грудные, дельтовидные, широчайшие и прочие мышцы утопают в безразмерной гимнастерке, плотные ляжки потерялись в галифе, паскудно обезображенную голову венчает огромная пилотка, налезающая на уши. Складки под ремнем не подобраны, сам ремень – затянут, крючок на воротнике застегнут. Короче, человек полностью готов к труду и обороне.

Полторацкий до армии армией не интересовался. Солдатские байки своих великовозрастных сотоварищей пропускал мимо ушей, с военнослужащими контактов не имел (уроки НВП – не в счет), фильмов и телепередач, посвященных армии и флоту, не смотрел из принципа, печатной продукцией аналогичной тематики решительно пренебрегал. К стыду своему (а может – и к гордости) он не различал даже воинских званий, не представлял воинской иерархии частей и подразделений. Вот и поступил Игорь в распоряжение министра обороны СССР Маршала Советского Союза товарища Соколова С. Л. совсем-совсем зеленым – как в прямом, так и в переносном смысле.

Кто такой Владимир Ильич Ленин?

Иногда в учебке было весело, и даже очень. Вот, например, самое первое политзанятие. Командир-преподаватель 57-го учебного взвода капитан-инженер Синявский по кличке «Кощей» вызывает к доске рядового Якшиликова. На доске висят две большие политические карты – мира и СССР. «Якшиликов, покажи Советский Союз». Якшиликов лезет в Северную Америку, рыскает по Магрибу, смещается в сторону Бангладеш, сползает по маршруту Индонезия-Австралия-Тасмания-Новая Зеландия и останавливается на Антарктиде. Кончик стальной указки, переделанной из рапиры (ею Синявский частенько прохаживался по рукам, спинам и задницам нерадивых курсантов) останавливается на береговом шельфе Земли королевы Мод.

– Нашел? – спокойно вопрошает Синявский, тяжелым взглядом подавляя позывы смеха, наметившиеся у личного состава взвода.

– Нашел, таващ каптан, – радостно извещает непросвещенный Якшиликов.

– Переходи к соседней карте. Вот это – Советский Союз. Все это, серым цветом – это не СССР, а цветное – это СССР. Понял?

– Понял, таващ каптан!

– Покажи границу СССР.

Якшиликов чертит указкой спираль. В центре спирали – город Новосибирск.

– Якшиликов, а ты вообще-то знаешь, что такое граница?

– Нет, таващ каптан!

– А что такое Советский Союз?

– Таки тошно, таващ каптан!

– Скажи, будь любезен.

– Это …страна.

– Правильно. А Узбекистан родной знаешь?

– Знаю.

– Отлично! Вот Узбекистан, вот Ташкент, вот Фергана, вот Маргилан. Покажи, где примерно находится твой родной кишлак. Читать умеешь?

– Таки тошно, таващ каптан!

– Ищи кишлак.

Якшиликов ищет, но увы, не находит.

– Ладно, Якшиликов, не мучайся, отойди от карты. Задаю тебе два легких вопроса. Ответишь – значит, будем считать, что ты у нас политически грамотный. Итак, кто такой Владимир Ильич Ленин?

– Это… Это…

– Последний вопрос. Кто у нас в стране, в Советском Союзе, самый-самый главный?

– Это… Рузметов Салим Кабирович!

– Вот те на! Кто такой Рузметов?

– Это… раис… колхоз!

– Садись Якшиликов, пять баллов!

(К слову сказать, Якшиликов до самого конца своего пребывания в учебке думал, что находится совсем недалеко от своего кишлака. Что ж, его заблуждение объяснимо. Во-первых, здесь так же жарко, а во-вторых, всю их боевую команду везли из Ферганы, откуда призвался Якшиликов, до приволжского города, где находится учебка, на самолете. Якшиликов, первый раз в жизни летевший по воздуху, сразу же после набора высоты сладостно задремал, а проснулся уже перед самой посадкой. Таким образом, расстояние между Узбекистаном и Средней Волгой в сознании Якшиликова было совершенно минимальным).

Полковник Попов

Еще случай. Командиром части был полковник Попов. Невысокий такой мужчина, худощавый, чернявый, смуглый. В учебке его очень уважали и боялись. Никогда товарищ полковник голоса не повышал. Курсантов он практически не трогал, да это было и не нужно. Затюканные солдатики, завидев сразу шесть больших звезд (3 x 2 = 6), моментально впадали в состояние оцепенения и застывали в позе под названием «отдание воинской чести старшему начальнику на месте». Мурыжить и без того замотанных курсантов полковник, видимо, считал ниже своего достоинства. А вот офицеров, прапорщиков и сержантов долбал почем зря. Излюбленным наказанием Попова была не губа, не наряды, и не выговоры – он карал устными предупреждениями. «Капитан Фролов, я делаю вам первое предупреждение». Допустим, злосчастный Фролов проштрафился и во второй раз. Аналогично: «Делаю вам второе предупреждение». И вот, наконец, третье нарушение. Попов вообще ничего не говорит, а вызывает начальника строевой части и приказывает: «Откомандировать капитана Фролова в распоряжение генерал-майора Гордеева с сопроводительным письмом». И бедный Фролов едет к генералу Гордееву (начальнику инженерно-авиационной службы армии ПВО), а тот, заранее получив крайне негативную аттестацию, затыкает капитаном Фроловым самую глухую и беспросветную дыру в своем обширном хозяйстве. Примерно то же самое происходит и с нерадивыми прапорщиками. А с сержантами все гораздо проще – их Попов за залеты своей властью безжалостно списывает в боевые полки. Это – худшее из наказаний: в полках с чрезвычайно чванливых и борзых учебкинских сержантов сбивают спесь в течение считанных минут.

И вот в один прекрасный вечер Попов заступает ответственным офицером части и приходит в казарму пятой роты. Рота – на вечерней прогулке (горланит песни и мочалит ефрейторским шагом булыжник по периметру учебки), в казарме только внутренний наряд – дежурный по роте курсант Чатов и свободный дневальный Костаки (оба – греки из Причерноморья). Возле ближайшей койки полковник останавливается и откидывает матрас с одеялом. На подматраснике – скомканные и грязные носки. Грубейшее нарушение устава и соответствующих инструкций! Попов указывает пальцем на позорные носки: «Выкинуть!» Костаки тихо по-гречески говорит: «Это мои носки». Чатов по-гречески отвечает: «Пока спрячь, а когда этот придурок уйдет, положишь на место».

Далее события развиваются несколько неожиданно. Отказавшись от дальнейшего осмотра казармы, полковник Попов приглашает дневального и дежурного в Ленинскую комнату. Стены Ленкомнаты пятой учебной роты никогда еще не слышали такого отборного греческого, турецкого, армянского и русского мата. Исчерпав свои интернациональные словарные запасы, полковник Попов запальчиво объяснил умирающим от страха курсантам, что он чистокровный грек родом из-под Туапсе, и что настоящая фамилия его Попидис, и что весь их разговор он понял как нельзя лучше, и что поступать так, как поступили они, его земляки, которыми он, по идее, должен гордиться, очень даже неправильно.

Расстались земляки почти друзьями.

В грязь лицом

История номер три произошла при непосредственном участи Игоря. Дело было во внутреннем карауле. Диспозиция – начкар, помначкар, пятнадцать караульных, двое разводящих, пять постов. Вооружение – карабины СКС образца 1943 года – тяжелые и грубые, как дубины. В принципе – охранять в этом карауле нечего, незачем, да и не от кого. Но не будем забывать – в учебке все действия имеют скорее не практический, а дидактический смысл. Курсанты учатся нести караульную службу и поэтому все армейские условности воспринимаются здесь всерьез. Скажем, какая реальная значимость у внутреннего поста номер один? Да, название у него громкое – склад артиллерийского вооружения, но что там внутри? Лафеты, расчлененные корпуса списанных зениток, стволы, имитационные болванки, инертные боеголовки. Склад металлолома – так было бы вернее. И все же денно и нощно возле закрытой и опечатанной двери бдит часовой, регулярно, через каждые 3–4 часа, проверяет при смене печати разводящий, регулярно, через 3–4 часа проверяют несение караула командир роты, от которой выслан наряд, дежурный по части, ответственный офицер, и также регулярно, но уже через день-другой прапорщика Багаутдинова срывают с его насиженного места в любимой каптерке и он, сломя голову, несется обновлять оплывшие от жаркого солнца пластилиновые печати, ибо в противном случае вновь заступающий в караул взвод отказывается принимать пост.

Полторацкого, как толкового солдата, капитан Синявский назначил первым разводящим. В его ведение на ближайшие сутки вошли три поста – пресловутый оклад артвооружения, солдатская чайная и автопарк. Расшифруем понятие «толковый солдат». Полторацкий первым во взводе выучил наизусть все положенное главы Устава гарнизонной и караульной службы Вооруженных Сил СССР. Буквально сразу же после ознакомления с увлекательной книжонкой Игорь начал шпарить наизусть с любого указанного места – с соблюдением строчности и пунктуации, как будто диктовал машинистке: «Часовому запрещается двоеточие абзац… отправлять естественные надобности точка с запятой абзац принимать от кого бы ни было и передавать кому бы ни было какие-либо предметы точка с запятой абзац иметь при себе курительные и зажигательные принадлежности точка с запятой абзац»… и так далее.

Синявский, пораженный памятью Игоря и пренебрегший издевательским оттенком цитирования, поручил уникуму ознакомиться с разделами, касающимися деятельности разводящего. Через полчаса Гоша отрапортовал все заданное с поразительной точностью. Еще через час Игорь доложил командиру обязанности начкара и помначкара, выученные им в порядке личной инициативы. Естественно, судьба Игорька в ближайшем карауле была решена – он стал разводящим.

В караульном помещении было гулко, пусто и противно. Жрать было совершенно нечего (салаги в силу отсутствия опыта в этом отношении не озаботились). Изрядно выспавшись между сменами часовых, Полторацкий мечтал о женщинах. Месяц солдатчины, а стало быть, воздержания, давал о себе знать. Несмотря на тяготы и лишения воинской службы, несмотря на усилия майора медицинской службы Шведова и лошадиные дозы брома, которые он вбухивал в общекурсантский котел обеденного киселя по вторникам, четвергам и субботам, естественное половое влечение у военнослужащих не пропадало, а у Игоря, по его мнению, даже усилилось. По крайней мере, всю последнюю неделю ему еженощно снились сцены бурного группового секса.

Вот и сейчас Полторацкого обуревали злокачественные думы. Он мысленно перебрал женщин, работавших в части, прощупывая их на сексуальную пригодность и уверенно остановился на штабной машинистке Ирочке Малышевой – высокой стройной блондинке, ходившей в джинсах и открытых блузках, пахнущей приличными духами.

Мечты мечтами, но тем временем в караульное помещение вошел Синявский (он – начальник караула), помначкар сержант Миков, а с ними – ценный гость и большой начальник – подполковник Черняк, заместитель командира части по тылу, в данном случае – ответственный офицер, проверяющий несение караула.

Полторацкий встал по стойке «смирно»:

– Почему не спишь? – добродушно осведомился толстенький и кругленький Черняк (все в части знают, что он – первый гад в учебке, но сегодня, видимо, у него приличное настроение).

– Так… служба, товарищ подполковник!

– Молодец, солдат! Ты кто?

– Первый разводящий рядовой Полторацкий!

– Ясненько. Ну что, помначкар, пойдем посты проверим. Здесь, Синявский я вижу, все в порядке.

Кэп залился багровой краской смущения и гордости. Полторацкий дернул из стойки свой карабин.

– Ты куда?

– С вами, товарищ подполковник!

– А зачем? Мы уж как-нибудь сами. А ты, сынок, лучше поспи, или лучше устав подучи. Вот так.

Военные ушли. Полторацкий решил последовать совету подполковника (в первой его части), но как следует поспать ему не удалось. Минут через десять Игоря столкнул с топчана капитан Синявский.

– Давай быстрее, едрена матрена! Караул, в ружье! Шипицын, за пульт! Бодрствующая смена, за мной!

– В чем дело, товарищ капитан? – спросил на бегу Полторацкий.

– Вызов со второго поста!

На втором посту (автопарк) взгляду запыхавшихся караульщиков предстала интересная сцена. На расстоянии нескольких метров от постового грибка, под которым стоял с карабином наперевес часовой (рядовой Гусаров), в луже, вниз головой лежали Миков и Черняк. Миков молча сплевывал воду, Черняк громко матерился.

Синявский рванулся к лежавшим, но тут подал свой веский голос рядовой Гусаров:

– Стой, кто идет?

Синявский застыл:

– Я, капитан Синявский! Гусаров, кончай комедию!

Голос из лужи (Черняк):

– Синявский, убей гада, оторви ему голову! Я его, суку, уморщу, я его в дисбате сгною!

– Молчать в луже! Начкар, осветить лицо!

– Гусаров, ты что, е…лся?

– Осветить лицо! Без разговоров!

– Бл…, да нету у меня фонаря! Кончай,… твою мать, гондон ты рваный!

– Молчать! Предупреждаю последний раз: еще одно слово, и ляжете на землю за оскорбление часового! Где разводящий?

– Саня, я здесь, – подал голос Полторацкий, потрясенный увиденным и услышанным.

– Разводящий ко мне, остальные на месте!

Гоша подошел. Гусаров отдал честь, доложил, как положено. Игорь собрался было подать отбой лежащим, но передумал. Пусть немного еще освежатся душной ночью.

– Рядовой Гусаров, что произошло на посту?

– Подошли двое. Я дал команду. Они ответили. Я приказал помначкару осветить лицо. Он сказал, что нет фонаря. Разводящего тоже нет, а кругом темно, как у негра в жопе. Вот я и приказал им лечь на землю и ползти на расстояние семи метров, как в уставе сказано. Они матерятся, кричат: «Не выпендривайся!» Ну, я тогда снял карабин с предохранителя, взвел затвор. Тогда они подчинились.

– Да вы чего там базарите? Я вас обоих, пидарасов, расстреляю! Вы, бл…, суки, долго нам тут лежать? – не унимался Черняк.

Игорь милостиво разрешил военнопленным встать. Синявский дал Черняку свой платок и ринулся отряхивать грязную и намокшую подполковничью одежду. Черняк с матом отверг помощь, и всю обратную дорогу к караулке сладострастно возвещал, какому наказанию подвергнутся пидоры Миков (за то, что не взял с собой фонарь), Синявский и Полторацкий, а также (особенно жестокому наказанию) самый злостный пидор – часовой третьей смены второго поста рядовой Гусаров.

Когда Черняк выговорился, Игорь поделился своим видением ситуации:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу подполковнику. Товарищ подполковник, извините, но вы не правы, а вот рядовой Гусаров абсолютно прав. Он действовал строго по уставу – УГ и КС, статья 80. Предлагаю объявить ему благодарность за бдительность на посту.

Черняк резко повернул голову, несколько секунд, хлопая короткими ресницами, смотрел на Игоря, потом негромко, в последний раз, матюкнулся и поплелся в штаб – чиститься и сушиться. Обещанного им наказания не последовало.

Леха и швабра

…Об учебке можно вспоминать долго. Вот, скажем, характерный момент – капитан Синявский любил давать курсантам самые неподходящие кликухи (в основном, технического свойства) «Курсант Чупринин, ты у нас будешь „Гидропривод“, курсант Туров, ты будешь „Краскопульт“, курсант Дубков, а вот ты будешь „Плунжерный насос!“». Далее Синявский морщит нос и в раздумчивости бормочет: «В каждом приличном взводе обязательно должен быть свой „Штуцер“. Кто у нас будет „Штуцер“? Это должен быть образцовый солдат, отличник боевой и политической подготовки. О, нашел! Курсант Манаенко, ты будешь „Штуцер“!»

– Я не хочу быть «Штуцером», товарищ капитан! – протестует Манаенко.

– Удавлю гада! Сядь и не рыпайся, «Штуцер!»

Заместителем командира 57 взвода (замком) был старший сержант Леха Горохов – невысокий худощавый паренек с непомерно большими грудными мышцами (он накачивал их денно и нощно). Леха имел обыкновение сопровождать воспитательную работу с курсантами увесистыми тычками в солнечное сплетение (аккурат район третьей пуговицы на гимнастерке), за что во взводе его, мягко говоря, недолюбливали. Потом Горохов глупо залетел. За несанкционированное распитие спирта в санчасти полковник Попов Горохова наказал и разжаловал, но по причине скорого дембеля сослал не в боевой полк, а во взвод обеспечения, самым обыкновенным рядовым солдатом.

Буквально через два дня взвод Полторацкого прибыл на помывку в баню. Переодеваясь в новое белье, Игорь обнаружил, что в раздевалке маячит Горохов, фигурируя в качестве дневального по бане. Естественно, прибирать за своими вчерашними подопечными экс-сержант не собирался и потому самовольно назначил себе в помощники самого забитого курсанта. Курсант по старой памяти беспрекословно подчинился, но здесь вмешался Гоша.

– Леха, ты чего это посторонних бойцов припахиваешь?

Леха сделал вид, что не услышал, повернулся к Игорю спиной и торопливо зашептал курсанту: «Давай-давай, быстрей!»

Тогда Игорек взял швабру и похлопал Леху до плечу. Горохов осторожно повернулся. Гоша миролюбиво протянул ему швабру:

– Смотрите, товарищ рядовой – пол грязный, слякотный, заплеванный и засраный. Ваша задача – чтобы пол стал чистым. Выполняйте.

Леха тупо взирал на пол.

– Вы игнорируете мое предложение? Тогда я вам сейчас начищу морду, в смысле – харю. А потом глаз на жопу натяну, и скажу, что так и было. А потом яйца оторву, на нос повешу и скажу, что так и было. Ну!

Леха очнулся от забытья и мелкими шажками, скользя по мокрой кафельной плитке, быстро пошел на выход. Игорь прицелился и метнул швабру в удаляющегося Горохова. Сваренная из двух поперечных железных трубок, с навернутой на нее огромной грязной тряпкой, швабра увесисто хряпнула Леху по спине и со звоном упала на пол.

Приключения «луноходов»

Игорю осталось служить в ШМАСе совсем немного. Призвался он первого июня одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года (в день защиты детей), в учебку прибыл третьего июня, присягу принял двадцатого. Незаметно пролетели июль, август и сентябрь, а в середине октября – уже выпускные экзамены, затем – распределение и отправка в полки. Как говорил незабвенный Синявский: «Щеглы, дрочите жопу – вас ждут боевые полки». Кэп, отмечая в своей записной книжке штрафников, выдавал смачные комментарии: «Молодец, боец, очки набираешь. Еще парочку-другую очков наберешь, и я тебя, сынок, отправлю, на Амдерму-2, к белым медведям! Там здорово – одиннадцать месяцев зима, остальное – лето. Стричься не надо – все равно лысым ходишь от радиации. Одним словом, на Новую Землю тебя, дурака, к е…й матери!»

Надо сказать, что подобный агитпроп оказывал сильное воздействие. Ближе к распределению расслабившийся и «понявший службу» взвод подтянулся – «курсанты повернулись к службе лицом, а не жопой» (выражение капитана Синявского). Только Игорь не хотел расставаться с вольностями.