Птицелов

— Приятное сотрудничество, — заметила Орелия. — Тетя Федра говорила мне, что они-друзья, эти двое.

— Ну, я сказал бы, что это скорее сотрудничество. Не думаю, что они любят друг друга.

— А вот к женщинам Квигли относится весьма враждебно. — Впервые она напомнила Лайэму инцидент на заседании Общества, когда Квигли грубо высказывался о женщинах. — Неужели он действительно женат? Ведь он презирает и даже ненавидит женщин.

— Да, женат, но никто его жену не видел. Может быть, он держит ее взаперти. Или мумифицировал и хранит мумию в подвале.

— Ну и шуточки! — поежилась Орелия. В глубине души она считала, что грубый, как носорог, Джек Квигли способен даже на убийство, и поэтому легкий тон Лайэма, который обычно ей нравился, сейчас покоробил ее.

Он понял это и заметил:

— Знаете, наверное, наши представления о Квигли преувеличены. Он своей грубостью и бестактностью сам как бы подставляет себя под удар.

— И вы уверены — что преувеличены?

Даже в тусклом свете масляной лампы она увидела на его лице глубокое раздумье.

— Квигли нелегко понять. Может, он такой, каким себя выставляет, а может, лучше. Но в одном я уверен— на убийство он не способен.

Орелии очень хотелось, чтобы Лайэм оказался прав. Она сделала еще глоток шампанского, и перед ее глазами все поплыло. В этот миг Лайэм наклонился к самому ее уху, и она почувствовала себя в облаке аромата цветущего дерева, под которым он ее поцеловал. Но мгновенно все растаяло, и она услышала его тихий голос:

— Пожалуйста, не говорите никому, что в одной из мумий — скелет.

— Почему?

— Посетители будут пугаться.

— Никому не скажу, конечно. Пускай не пугаются, — сказала она с беспечным смехом; пузырьки выпитого ею шампанского как будто кружились и лопались теперь в ее голове.

К ним подошла Федра.

— Добрый вечер, Лайэм. Кто делал эти саркофаги?

— Доктор Росситер, доктор Кэннингхэм, Мэнсфилд и Квигли. Превосходная работа, не правда ли?

— Женские лица на крышках саркофагов просто изумительны. Как живые. И кого-то смутно напоминают— вот на этом, например.

Федра перевела взгляд с крышки саркофага на Орелию.

Лайэм нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

— О, наверное, мне просто показалось, — небрежно отмахнулась Федра.

— Да, обстановка этого храма подстегивает воображение, — согласился Лайэм.

— Сколько любителей чудес набегут сюда завтра! — засмеялась Федра. Она осталась стоять около племянницы; вновь наполнили бокалы, и Росситер, выйдя на середину комнаты, поднял свой бокал и зычно провозгласил:

— За О'Рурка и О'Рурка, создателей египетского храма!

— А я хочу выпить за всех вас и других членов Общества, оказавших бесценную помощь в создании этого храма! — поднял бокал Лайэм.

Кэннингхэм не удержался и тут же ввернул шутку:

— И за древних египтян, которые оставили для наших научных изысканий столько сокровищ искусства и даже своих покойников!

Все зааплодировали, и сияющий Лайэм охотно стал отвечать на вопросы, давая разъяснения по проекту и отделке храма.

Орелия наклонилась к Федре:

— Как ты себя чувствуешь? Син сюда не придет.

Орелия боялась, что тетка надеется на встречу.

— К сожалению, у Сина О'Рурка оказались слабые нервы, — апатично заметила Федра. Она выглядела сегодня на свой возраст, да еще надела платье из черной тафты с воротником до ушей.

— Ты с ним не говорила?

— Нет, но я отправила телеграмму в Калифорнию. Ты должна мною гордиться.

— Я и горжусь, тетя. И надеюсь, что мы получим хорошие известия.

— Так выпьем за это! — подняла свой бокал Федра. Она осушила его, поставила на стол и спросила Орелию: — Когда ты собираешься уходить?

— Да хоть сейчас…

Орелия задержала взгляд на Лайэме, но подумала, что он, наверное, не сможет провести с ней вечер. Правда, он предлагал проводить ее, но шутливым тоном. Нет, лучше пойти с тетей Федрой, которую сегодня надо отвлечь от печальных раздумий.

— Помоги мне, пожалуйста, — попросила ее Федра.-Файона хочет поручить мне сделать несколько рисунков для какого-то благотворительного базара. Она приедет к нам сегодня обсудить это.

— Ты будешь помогать Файоне! — изумилась Орелия.

— Мне кажется, что надо как-то уживаться с людьми. Непримиримость — свойство, присущее молодости, а я старею.

— Но она же тебя всегда оскорбляла!

— Может быть, она сумеет понять мое лучшее «я». У Файоны нелегкий характер, но поладить с ней все-таки можно.

— Ты очень добра, тетя, если так считаешь.

— Прошу тебя, прояви и ты доброту. Если мы возьмемся за Файону вдвоем, то ее одолеем.

— Но я не хочу, — вздохнула Орелия. — Если, конечно, Файона извинится…

— Ты же знаешь, что она не извинится. Файона считает, что она всегда права.

— Ну а я считаю, что иногда права я. И в данном случае извиняться должна она.

— Но тогда мне придется ехать домой без тебя! А где же ты проведешь время, пока я буду принимать Файону?

— Не беспокойся, тетя. — Орелия погладила Федру по плечу. — Поезжай с Тео, а я найму карету и через час приеду. И проскользну к себе через вход для слуг и кухню.

— Орелия. — засмеялась Федра, — ты бесподобна.

— Ну а если тебе не нравится этот вариант, предлагаю другой: вхожу в парадный вход и подымаюсь к себе по главной лестнице, гордо задрав нос и не обращая внимания на Файону.

Федра снова засмеялась.

— Нет, ты неисправима.

— Неисправима? — подняв брови, повторил подошедший в эту минуту Лайэм.

— Моя племянница отказывается ехать со мной, — сказала ему Федра. — Вот на что я жалуюсь.

— Вы хотите уехать так рано?! — воскликнул Лайэм. — Но за мисс Орелию не беспокойтесь, я провожу ее, если вы разрешите.

Федра бросила на Орелию понимающий взгляд и мило улыбнулась.

— Это разрешит наши проблемы, вы очень добры, мистер О'Рурк.

— Зовите меня Лайэмом, пожалуйста!

«Что за перемена!» — подумала Орелия. — При первой их встрече он жаловался, что Федра плохо влияет на его отца.

— Ведь вы позволите мне отвезти вас домой? — обратился Лайэм к Орелии. Она согласилась. Попрощавшись с Федрой, она выпила с Лайэмом последний бокал шампанского. Гости быстро разъезжались.

— А не хотите ли прогуляться по ярмарке?-спросил Лайэм Орелию.

— Ночью?!

— Будьте смелее.

— Я и так смелая, — вызывающе ответила она.

— Ах, да, я и забыл о вашей отваге во время прогулки в Дубовом парке, — засмеялся он.

Орелия вздернула подбородок.

— Я знаю, вы хотите сказать, то была не отвага, а глупость. Но все равно, я считаю, что женщины имеют право ходить где хотят и как хотят. Просто случайность, что за мной увязался этот нелепый преследователь.

И тут она вспомнила другой, недавний эпизод, о котором не рассказывала Лайэму.

— Я вовсе не хотел вас обидеть, — извинился он. — Давайте не будем ссориться. Признаю, что я заядлый спорщик и наслаждаюсь ссорами, но сегодня я хотел бы быть с вами в добрых отношениях.

«В добрых отношениях? Почему именно сегодня?»— недоумевала Орелия. Она набросила пелерину на низко вырезанное платье и вышла из храма, опираясь на руку Лайэма. «Остается только надеяться, что об этой прогулке не пожалею».

* * *

Ярмарочная центральная дорога ночью была еще оживленней, чем днем. Крепко держа Орелию за локоть, Лайэм провел ее мимо компании подвыпивших парней и женщин с подведенными глазами.

— Вы шокированы? — спросил он Орелию, когда одна из накрашенных женщин подмигнула ему и стала зазывно вертеть ягодицами.

— Я ведь жила в Европе, — ответила она.

«Это же не ответ, — подумал он. — Вряд ли она так искушена, что это ее не смущает. Не думаю, что она согласна с идеей необходимости проституции».

— Европейцы более терпимо относятся к моральной неустойчивости, — заметил он, имея в виду потребности пола.

Около павильона под названием «Маленькая Египтянка» посетители выставки катались на верблюде, покрытом яркой, красным с золотом, попоной. Вставая на ноги, животное издавало громкий неприятный крик.

— Хотите покататься? — спросил Лайэм.

— Лучше не надо. — Она туже завязала пелерину, закрывающую красивые плечи и декольте.

— Где же ваша отвага? — насмешливо спросил Лайэм.

Она бросила на него лукавый взгляд.

— Я бы лучше посмотрела танцы «Маленькой Египтянки».

— Вот это да! — протянул он. — Здесь действительно нужна отвага. Знаете, неустрашимую феминистку миссис Берту Пальмер чуть не хватил удар, когда про нее распустили слух, будто она смотрела танец живота и одобрила его.

— Я не миссис Пальмер.

Уж в этом его не надо было убеждать. Он знал, что она — единственная в своем роде. Он купил билеты, и они встали в очередь. Стоя за ее спиной, он вдыхал нежный аромат ее кожи и любовался блестящими волосами. Как он мог подумать, что она — обычная светская девица, которая охотится за богатым женихом? Нет, она необыкновенная, он никогда не встречал такой женщины.

В театре они заняли свои места. Поднялся занавес, и зрители, шумные и бесцеремонные, притихли. Сцена была пуста, декорация на заднем плане изображала грубо намалеванный экзотический пейзаж. Музыканты, темнокожие мужчины в кафтанах и фесках, сидевшие в ряд на скамье, заиграли унылую восточную мелодию.

Зрители зааплодировали: на сцене появилась Маленькая Египтянка в блестящей юбке и просторной накидке, надетых на облегающее платье. Мелодия постепенно нарастала, извиваясь, словно змея во власти заклинателя, а Маленькая Египтянка вращалась и двигалась по спирали, и поначалу медленные, волнообразные движения ее тела все убыстрялись.

Во вращающемся вихре слетали на пол одежды и обнажалось смуглое тело с соблазнительными формами. Зачарованные зрители очнулись только тогда, когда на сцену вылетели в буйной пляске танцоры — мужчины и женщины, а Маленькая Египтянка незаметно удалилась.

Орелия не нашла зрелище столь уж шокирующим, как его разрекламировали.

— Я не думала, что на Маленькой Египтянке будет столько одежд, — заметила она, когда они вышли из павильона.

— Что ж вы думали, что она будет танцевать обнаженной? — засмеялся Лайэм.

— Не совсем, конечно. Но все же, если соблюдать историческую достоверность. Ведь танец живота родился в гареме, где на женщинах обычно были только прозрачные покрывала.

— Великий Боже! — снова засмеялся Лайэм. — В бульварных листках должны появиться заметки: «Мисс Орелия Кинсэйд находит Маленькую Египтянку недостаточно обнаженной, и танец живота — недостаточно шокирующим».

— Вот таким вы мне нравитесь, — с веселой улыбкой заметила Орелия, — а иногда вы выступаете в качестве проповедника.

— Нравлюсь? — переспросил он.

— Кажется, вы и сами это заметили. — Она слегка покраснела, вдруг застеснявшись своей откровенности. Наверно, она выпила слишком много шампанского, надо следить за собой. — Я люблю откровенность, — заявила она, — и вы тоже. На этой основе можно достичь взаимопонимания.

— Конечно.

— Я полагаю, хотя бы иногда.

Лайэм посмотрел на Орелию с восхищением. Превыше всего он ценил в людях честность, прямодушие, а в женщинах трудно найти эти качества. «Но Орелия, — повторял он себе, — удивительное исключение».

Лайэм повел Орелию в маленький ресторанчик «Старая Вена»; они заказали сосиски, пиво и пончики в сахарной пудре. Орелии очень понравилась уютная обстановка. Отпив глоток пива, она вздохнула:

— Перебор алкоголя сегодня вечером! Я опьянею!

— Ничего, на свежем воздухе придете в себя! — Лайэм ласково поглядел на разрумянившуюся женщину. Ресторанчик уже закрывался, и поэтому Лайэм, заплатив по счету, вывел Орелию на улицу. Карета ждала их неподалеку.

— А у вас нет кучера?

— У отца есть. А я предпочитаю не связывать себя и правлю сам. Конечно, — улыбка сверкнула у него на лице, — я найму кучера, если стану женихом, — лучше сидеть рядом с невестой в карете, чем торчать на козлах. Но пока что это моя странность — предпочитаю справляться сам.

— Я вижу, вы никак не можете забыть мои слова о странных мужчинах, — заметила она.

— Никогда не забуду. Ведь вы сказали, что такие вам нравятся.

Орелия чувствовала себя сповно в тумане. Близость между ними растет, он все больше ей нравится, и она невольно выдает себя. Они стали друзьями, но уже на грани — чего? — влюбленности? Хочет ли она этого? Или боится?

Лайэм направил карету по дороге вдоль озера. Ночь была чудесная, и он вовсе не торопился доставить Орелию домой. Ему хотелось быть с ней. Но если он поддастся своим инстинктам, как они потом будут работать вместе? Нет, он просто опьянел и сейчас придет в себя.

Надо поскорее доставить ее домой, вернуться к себе, принять холодную ванну — и вся дурь из головы вылетит Но пока он вез ее вдоль озера, на поверхности которого мерцали лунные блики, лица обдувал легкий ветерок.

Вдруг Орелия обернулась и тихонько вскрикнула.

— Что такое? — забеспокоился Лайэм.

— За нами едет карета с прикрытыми фонарями, вы видите? Она едет прямо за нами!

— Не волнуйтесь, — успокоил ее Лайэм, — просто карета держит тот же путь, что и наша. И, наверное, парочка влюбленных также любуется из окошка озером в лунном свете.

— Может быть, вы и правы…

«Бедняжка, она еще нервничает после случая в Дубовом парке. Надо ее отвлечь», — подумал он, и не нашел ничего лучше, чем пуститься в общие рассуждения:

— Жизнь сложная штука, не правда ли? Подкидывает нам многочисленные сюрпризы. Неординарные люди реагируют на них необычно, им приходится труднее, чем тем, кто живет и действует по шаблону.

— Вы имеете в виду себя самого? И меня тоже?

— Да. Нас обоих. К счастью, — напомнил он, — я рос в таких условиях, что мнение общества для меня ничего не значило. Со мной никто и не думал считаться.

— Зато теперь, — возразила она, — вас примут в любом обществе, если вы захотите.

— Не очень-то я к этому стремлюсь. Иных я просто избегаю. Это те, которые со мной и знаться не хотели, пока я не получил образования и не достиг некоторого успеха в своем деле. Я их опасаюсь и веду себя с ними сдержанно.

— Понимаю вас. Я тоже терпеть не могу людей такого сорта. С трудом сдерживаюсь, чтобы не высказать свое мнение о них откровенно.

Лайэм живо представил себе несимпатичных людей, с которыми Орелии приходилось держать язык на привязи.

— Да, вы меня понимаете, — заметил он.

— Эти люди придерживаются строгих принципов морали и особенно строги по отношению к женщинам. Но они не имеют права на это.

Лайэм уловил в ее спокойном тоне скрытый гнев и удивленно спросил:

— Когда же вы стали мятежницей?

— Всегда ею была. Мои сестры были кроткими ангелами, а я — несдержанной, неукротимым ребенком. Да еще вдобавок дурнушка. Меня звали в семье Черным Дроздом, Чернушкой, Чернавкой. Все говорили, что я странная.

— Вас называли Черным Дроздом? — спросил он удивленно, глядя на ее чудесный профиль. — Но теперь вы превратились в прекрасную экзотическую разновидность птицы, и дурнушкой назовет вас только слепой.

— Вы действительно так думаете?

— Вы же знаете. Я и раньше вам это говорил.

Он протянул руку к ее щеке и нежно погладил ее, и она не отпрянула, а только опустила глаза. Ему нужно было править каретой, и он отнял руку. Но отказать себе в удовольствии осыпать ее комплиментами, он не мог.

— Вы удивительно красивы, и ваши наряды всегда оттеняют вашу редкую красоту. У вас тонкий вкус. Это оранжево-розовое платье так нежно стекает с ваших плеч, обнажая стройную, такую красивую шею. Вы знаете, что вам подходит строгий античный стиль. Мне нравятся и ваши украшения — вы никогда не допускаете излишеств.

Сейчас на ней была тонкая золотая цепочка и золотые серьги с матовыми зелеными камнями.

— Спасибо за комплименты. Мне особенно приятно их слышать, потому что недавно меня упрекнули за дурной вкус.

— Ваша сестра?

— Нет.

— Ну, кто бы это ни был, суждение ошибочно.

Лайэм подозревал, что суждение высказал мужчина. Необычный стиль Орелии импонировал Лайэму, но он знал, что не всякий мужчина может оценить ее должным образом.

Лайэм остановил карету около заливчика, на поверхности которого бледно отражалась луна и пробегали легкие волны.

— Видите, озеро не спит, хотя ветра нет. Наверное, на другом берегу ветер или даже буря, — задумчиво сказала Орелия.

Он любовался чудесным видом озера и ею.

— Как вы чувствуете природу! Озерная вода говорит вам о себе.

— Вода еще холодна — только начало мая.

— Попробуем искупаться?

Орелия не удивилась.

— Вы хотите поплавать?-спокойно спросила она.

«Она чувствует призыв волн и лунные чары», — подумал Лайэм, а вслух сказал:

— Купаться еще холодно. Но давайте пройдемся по берегу.

Орелия не возражала. Поставив карету немного в стороне от дороги, они побежали к берегу и, смеясь как дети, начали снимать туфли. Лайэм отвернулся, чтобы не смущать Орелию, и через минуту они уже весело бежали по песку вдоль берега. Плеснула волна, и Орелия со вскриком — Ой! — подняла на миг юбки выше колен.

— Вода еще холоднее, чем я думала, — пожаловалась она.

— Вы привыкнете, давайте пройдемся по воде, — воскликнул он, желая снова увидеть ее ноги…

— Вы пожалеете, вдруг я от холода превращусь в северного медведя.

— В медведя? Разве принцессы превращаются в медведей?

— Я не принцесса!

— Ах, извините, я хотел сказать — богиня!

Она нежно рассмеялась.

Что так возбудило их обоих? Вино? Лунный свет? Озеро? Близость Орелии пробуждала в нем какие-то первобытные чувства, а в душе возникли древние видения: богиня любви Венера в облике Орелии встает из пены волн и выходит на берег, сияя лучезарной наготой…

— В шуме волн веками звучали напевы, которые мы слышим сейчас, — сказал он задумчиво. — Они влекут наши души ввысь, как луна влечет к себе море во время прилива.

— О, да вы настоящий поэт, — смущенно прошептала она. — Как красиво. Как чудесно все кругом.

— Давайте потанцуем под напев волн!

Лайэм обвил рукой ее талию, она положила руку ему на плечо и подняла к нему лицо, словно они оказались в бальном зале. И он закружил ее, все быстрее и быстрее, и вот они уже ступили в воду…

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Изумительно! Как будто исполнились сразу все мои заветные желания: танцевать, плыть, лететь, быть свободной! — Она улыбалась, переводя дыхание.

— Да, такой должна быть жизнь!

Он попытался поцеловать ее, но она высвободилась из объятий, подбежала к кромке воды и, набрав ее в пригоршню, плеснула ему в лицо. Смеясь, он кинулся за ней, схватил ее и прижался губами к ее рту. В этот момент накатила высокая волна и едва не сбила их с ног.

— А-а-а! — кричала Орелия, то вырываясь из его рук, то в страхе цепляясь за него. — Ну, теперь видите, что случилось! С ее распустившихся волос стекала вода. Такой должна быть жизнь, да? — смеялась она.

— О, вы простудитесь! — в голосе Лайэма звучала тревога.

— Да лучшей минуты у меня в жизни не было! — беспечно смеялась Орелия.

— Вам нужно немедленно просушить одежду и согреться, — в отчаянье кричал он.

— Но где? Явиться в таком виде домой? Там сейчас в гостях у Федры Файона, с которой Федра хочет помириться. Примирение не состоится, если я явлюсь в таком виде, и тетя расстроится.

— Тогда я отвезу вас в другое место, это совсем близко.

Лайэм ликовал, ведя ее к карете. Эта необычайная ночь закончится триумфом их любви. Лайэм чувствовал, что его желание быть с Орелией неудержимо. Сам Господь дарует ему эту ночь.

Глава 12

— Это мой дом, — сказал Лайэм Орелии. Здание находилось недалеко от ярмарки, оно было почти закончено, но кругом еще громоздились кучи строительного мусора.

— Ваш дом? Я думала, что вы живете вместе с отцом.

— Да, но собираюсь переехать, как только строительство будет полностью закончено.

Орелия выглянула в окно кареты и увидела длинное двухэтажное кирпичное строение необычной планировки.

— Оригинально, — сказала она с одобрением.

— Ведь мы с вами не любим ничего ординарного, не так ли?

Орелия все еще чувствовала себя завороженной плеском волн, лунным светом, но, выходя из кареты, постаралась увернуться от поцелуя Лайэма. Она оперлась на его плечо и, соскочив с подножки, сразу отвернула лицо. Однако руки Лайэма, обхватившие ее за талию, вызвали в ней ощущение, которое было опаснее поцелуя. Все тело пронзила сладкая боль желания. «Наверное, я еще пьяна», — рассердилась она на себя. Пока Лайэм привязывал лошадь, она прошла несколько шагов и остановилась, глубоко вдыхая свежий ночной воздух. Свет фонарей освещал улицу, но вдруг она увидела два движущихся фонаря — по улице ехала карета. Не та ли, что следовала за ними вдоль берега озера? Но вот она проехала мимо, и Орелия успокоилась:

— Я начал строиться еще в прошлом году, — сказал подошедший Лайэм. — Окончательно готов только первый этаж.

Они вошли в дом.

— Мне бы хотелось поскорее просушить одежду, — сказала Орелия.

— Сейчас же разожгу камин. Идите за мной. Мебели пока очень мало, — сообщил Лайэм, вводя Орелию в комнату с огромным камином, который он тотчас начал разжигать, — но, я думаю, обойдемся.

Он подтащил к камину кресло с высокой спинкой и усадил в него Орелию; огонь уже весело пылал.

— Я ночую здесь иногда, — объяснил он Орелии, — и дом протопить недолго. Через четверть часа уже сможете сушить свои вещи.

Она улыбалась, глядя на пляшущее пламя.

— Наверное, собственный дом иметь приятно. Не подумайте, конечно, что я не уживаюсь с тетей Фед-рой, мы очень любим друг друга.

Он помешал в камине щипцами.

— Ну, теперь вы можете раздеться.

Действительно, она чувствовала, что камин уже греет, — по телу разливалось приятное тепло.

— Что вы сказали?-спросила она Лайэма.

— Сушите ваши вещи. Развесьте их у огня.

— А что я надену? Нет, мне придется сушить их на себе.

— По-моему, это неудобно. И сохнуть будет долго. В соседней комнате на кровати есть простыни и покрывало, завернитесь в них, а мокрые вещи просушите у огня.

— Нет, это мне не нравится.

Он наклонился к Орелии.

— Вам нечего бояться. Хоть я и не признаю многих условностей, но веду себя с леди как джентльмен. Никогда не допущу никаких вольностей, если леди сама этого не пожелает.

Она подняла бровь.

— А тогда, на ярмарке?

Он помолчал. Глаза его потемнели.

— За тот случай прошу прощения, а сегодня я не поцелую вас, если вы сами об этом не попросите.

Но ведь он уже пытался…

Однако она больше опасалась самой себя.

Он продолжал уговаривать ее:

— Ваше платье высохнет очень быстро — оно совсем легкое, и я отвезу вас домой!

— Ну хорошо, — уступила она, — где ваше покрывало?

— Там. — Лайэм показал на дверь.

В маленькой комнатке была только узкая кровать, накрытая стареньким покрывалом. Сняв его, Орелия увидела, что оно узкое и короткое, и решила закутаться в простыню. Вернувшись в комнату с камином, она увидела у огня Лайэма, который тоже снял с себя одежду. На нем был кусок ткани, обернутый вокруг пояса и бедер.

— Венера в тоге, — сказал он, восхищенно уставившись на нее.

«Адонис у огня», — подумала она, а вслух сказала:— Я не думала, что вы тоже разоблачитесь…

— А что же мне делать? У меня нет гардероба в этом доме. Я воспользовался старой кухонной скатертью. Мы с вами быстро все просушим.

Что она могла возразить? Орелия чувствовала, как кожа начинает гореть под простыней, соски грудей напрягаются… Тело его было таким пропорциональным, кожа — золотистой от загара. Должно быть, он работал на строительстве своего дома без рубашки.

Она пододвинула кресло к огню и развесила чулки, корсет, панталоны и нижнюю юбку.

— Отвернитесь! — насмешливо сказала она Лайэму. — Нечего любоваться на женские «невыразимые».

— Конечно, интереснее любоваться на женщину без «невыразимых». Или на белье, когда оно на женщине.

— Что за пошлая острота! — сердито вскричала она, но щеки ее вспыхнули жаром. Конечно, у него были женщины, и они чувствовали его руки сквозь шелк и кружева тонких одежд — последнюю «преграду» перед полной капитуляцией.

Она повесила платье на спинку стула.

Лайэм потрогал платье:

— Оно испорчено, конечно. Виноват, и я заплачу вам за него.

Она возразила, стараясь говорить легко и непринужденно:

— Вот как? Виновник, оказывается, вы? Вы приводите в движение волны?

— О, если б я был волшебником, — засмеялся он, — я приказал бы этим волнам стать теплыми и нежно ласкать вас, а не леденить ваши прекрасные лодыжки.

— Джентльмен не должен называть части тела леди, — чопорно возразила она.

— Согласитесь, что, если бы я всегда говорил как джентльмен, вам стало бы со мной очень скучно.

«Это верно», — подумала Орелия, но поостереглась согласиться с Лайэмом. Она хотела смерить его строгим взглядом и отвернуться, но залюбовалась мускулистым загорелым торсом, освещенным пляшущим пламенем камина.

— Присядьте рядом со мной. — Он показал на пол у камина, где сидел на маленьком коврике, обхватив колени руками. — Ближе к огню, будет теплее. — Тон был безобидный, но выражение его лица показалось ей странным.

— Благодарю вас, я не привыкла сидеть на полу. — Она попыталась пошутить. — Да и все одеяние не позволит мне сесть.

— Ну, с этим я вам помогу.

Лайэм встал на ноги, и покрывающая его ткань соскользнула ниже, открыв поросль спускающихся к животу рыжеватых волос.

— Нет, нет. — Орелия сделала отстраняющий жест и, спохватившись, снова закуталась в простыню, — Я не кусаюсь, — пошутил Лайэм.

— Не уверена в этом.

— Ну, скажем, кусаюсь, но не больно.

Чувствуя, что напряжение растет, она попыталась отвлечь Лайэма:

— Ой, мне же надо расчесать волосы, а то они не высохнут! — Орелия потрогала черные пряди своих намокших волос. Они действительно неприятно холодили сквозь простыню спину и плечи.

— У вас красивое оперение, Черный Дрозд!-сказал он, не сводя с нее глаз.

— Но они же все спутались!

— Где же ваш гребень?

— Вон там, в сумочке.

Он недовольно вздохнул, отошел от нее, открыл сумочку и достал гребень.

— Спасибо. — Она взяла из его руки гребень и начала вынимать из волос шпильки.

— Вы сами не справитесь! — Прежде, чем она успела возразить, он подвинулся к ней и, встав на колени, взял у нее гребень. Теперь она могла бы протестовать, но только еле слышно прошептала: — Да не так уж это важно, вовсе не обязательно их расчесывать.

Но он уже начал осторожно распутывать длинные пряди ее волос, и каждое прикосновение гребешка доставляло Орелии ни с чем не сравнимое удовольствие. Словно завороженная, она склонилась ближе к огню, наслаждаясь теплом, согревавшим ее тело под легкой простыней, и восхитительным жаром, поднимавшимся из каких-то глубин ее существа. Ее соски затвердели, лоно увлажнилось, и она слегка покачивалась в такт мерным движениям гребешка.

Лайэм отвел прядь от ее щеки и легко коснулся ее пальцем, очертив скулу, и потом обхватив ладонью подбородок, сказал:

— У вас изумительное лицо…

Она глядела в зеленые озера его глаз и чувствовала, как в самой глубине ее тела загорается неистовый огонь. «Помоги мне, Господь, я хочу этого мужчину!»

— Какие губы! — прошептал он. —Вы знаете, что меня тянет к вам неудержимо.

— Ум-м… — Вот все, что она могла пробормотать.

— И вас тоже тянет ко мне.

— Ум-м, хм-м.

— Честно говоря, вы меня просто одурманили.

— Одурманила?-повторила она нежно.

— Да, и с первой же встречи. Я не преувеличиваю, Орелия. Я открываю вам свою душу. Сначала ваша красота зажгла во мне плотские желания, но потом я понял, что мы близки по духу. Чувствуете вы это? — требовательно спросил он.

— Да, меня тянет к вам, — призналась она. Лайэм побеждал, она уступала.

— Я хочу вас! — Он нежно ласкал ее шею кончиками пальцев, и его ладонь уже обхватила ее грудь. — Мы не дети, мы знаем, чего хотим.

— Нет! — выдохнула она. Охваченная безумным желанием, Орелия смотрела на Лайэма испуганно и растерянно.

— Вы разрешили мне ласкать вас и отказываете мне в близости. Скажите, что вы не хотите, и я не буду настаивать.

— Я н-не могу…— пролепетала она, пылая страстью, пытаясь справиться с собой. — Леди не должна…

Орелия боялась, если уступит, то он узнает, что она не девственница. Какое ужасное положение! Она не может уступить ему, хотя тянется к нему, сгорая от страсти. Они не будут любить друг друга здесь, в его доме, перед камином, в отблесках пламени. Не познают друг друга в огненной неге. Орелия понимала, что ее чувство к Лайэму — больше, чем желание физической близости. Если он перестанет уважать ее, то ее душа превратится в выжженную пустыню. И она отпрянула от него с чувством мучительной потери. Но он схватил ее за руку, притянул к себе, и опять дрожь желания охватила молодую женщину. Она тоже сжимала его руку, и чувственные токи, исходящие из каждого бугорка его ладони, вливались в самую глубину ее тела.

— Леди мешают условности общества, — хрипло сказал он. — Но ведь вы — презираете условности, вы смелая, независимая.

— Так рассуждают мужчины…— прошептала она. — Женщинам некуда деться от условностей.

— Я признаю равенство в любви мужчины и женщины.

Сопротивление Орелии слабело, она прильнула к нему. Сжав ее в объятиях, он приник к ее губам, и этот поцелуй был страстным. Сердце его бешено колотилось, и она ощутила, что он искренен, что он действительно любит ее. Она глубоко вздохнула и ответила на его поцелуй.

— Боже мой, Орелия, не играйте со мной.

— Я не играю, — прошептала она.

Теперь он прижался к ее губам нежно, и его язык ласкал ее небо, руки блуждали по ее телу. Она изогнулась дугой, прижимаясь к нему, стремясь ощутить его каждой клеточкой своего тела, с наслаждением вдыхая его запах.