Братья Баркли - Моя долгожданная любовь

— Скажите, где мы и куда направляемся. Я требую, чтобы вы немедленно ответили мне!

Он крепче обхватил ее талию и усмехнулся.

— Ты требуешь? — В его глазах мелькнули веселые искорки. — Мне кажется, в сложившейся ситуации ты не можешь требовать чего-либо, моя куколка. Подожди немного, и ты все узнаешь. К заходу солнца мы будем на месте.

— Но где именно? — вспыхнула она, однако Джим лишь хмыкнул и заставил ее сесть в седле прямо. Крепко придерживая ее стан и не давая ей возможности оборачиваться и снова расспрашивать его, он направил гнедого жеребца к скалистому подъему на горной тропе.

Они ехали уже почти четыре часа по извилистой тропе, как вдруг оказались перед небольшим плато. В конце плато виднелся спуск в крутой каньон. Брайони ахнула, предполагая, что им предстоит спускаться по стене каньона, однако вместо этого Техас неожиданно повернул Пекоса на восток в направлении груды валунов. К удивлению девушки, за ними скрывалась новая узкая, вся заросшая кустарниками чолья, тропинка, которую нелегко было заметить с плато. Одновременно по ней мог проехать только один конь, поэтому большой черный жеребец, все это время перевозивший их тюки со снаряжением и продуктами, следовал на длинной веревке строго за ними, когда они проложили путь среди валунов и вступили на скрытую от глаз тропку. Они следовали по ней с полмили, после чего вновь оказались на горном склоне, но на этот раз на участке, со всех сторон окруженном стенами каньона и невидимом извне.

Пока Брайони с изумлением созерцала открывшийся вид, Джим направил коня вверх по уклону, пересекая гористую местность с уверенностью человека, бывавшего здесь прежде. Сделав ряд зигзагов и срезав дорогу в таком опасном месте, что у девушки закружилась голова, они выехали на широкий, захватывающий дух склон, где высокие сосны наполняли воздух ароматом хвои.

Как раз в тот момент, когда заходящее солнце загорелось малиновым огнем над пустыней, простирающейся к западу, Техас потянул поводья на себя и остановил коня на склоне горы, попросив Брайони взглянуть на местность, лежавшую перед ними.

Перед ее взором открылась величественная, головокружительная панорама. Кругом повсюду в тенистой голубизне вздымались горы, безмерно грозные и прекрасные. Тут и там ландшафт украшали дикорастущие цветы, креозотные кустарники и высокие, тонкоствольные богумы. Над головой пролетали гогочущие гуси, а на отдаленном утесе неподвижно застыли олени.

Величие этой огромной, далекой от цивилизации территории, раскинувшейся под ярко-бирюзовым, без единого облачка небом, поразило девушку своим великолепием. И в центре этой фантастической картины укромно приютилась маленькая квадратная хижина, построенная из мескитовых бревен и располагавшаяся в прохладной тени сосновой рощи, через которую среди замшелых скал вниз сбегал ручеек.

Брайони не могла оторвать глаз от этой изумительной картины. После стольких переживаний вид этого поразительно прекрасного убежища в горах подействовал на ее душу, как теплый, укрепляющий бальзам, способный оживить слабеющий дух. Можно ли было созерцать это великолепие и не ощутить прилива радости и надежды? Зубчатые багряные вершины привлекали глаз, дикорастущие цветы и богумы приводили в восторг, но больше всего ее душу тронул вид мескитовой хижины, приютившейся посреди этого великолепия. Хижина представлялась настоящим домом, теплым и уютным убежищем от всех и всяких напастей. Она как магнитом притягивала девушку к себе. Какое чудесное место, солидное и безопасное, в этой огромной, дикой стране!

Брайони не могла ни сдвинуться с места, ни отвести глаз; ей хотелось, чтобы очарование, охватившее ее, длилось вечно.

В голосе Джима, тихо донесшемся до ее слуха, слышалась нотка гордости и удовлетворения:

— Вот мы и приехали. Как тебе это местечко?

Пока он молча ждал ее ответа, в небе появились огненные всполохи предзакатного солнца, пробегавшие по бирюзовому небу, как краски, накладываемые на холст.

Она тихонько повернулась в седле и посмотрела ему прямо в глаза. Ее щеки румянились, а глаза лучились, и это прекрасно гармонировало с меняющимися цветами неба.

— Это потрясающе! — прошептала она. — Я задыхаюсь от восторга.

Он кивнул и пустил жеребца рысью.

— Я знал, что тебе это придется по душе. Я бывал здесь прежде. Это хорошее местечко, где можно укрыться. Никто не сможет найти его, если только случайно не наткнется на ту потайную тропку и если не будет знать, куда она ведет… — Он не закончил фразу, остановив коня прямо перед хижиной, и помог Брайони сойти на землю.

— Там есть печка. Сейчас я принесу наши продукты и вещи, и ты сможешь быстренько приготовить ужин.

Все еще потрясенная красотой места, она, почти не услышав его слов, кивнула. Девушка впитывала в себя вид этих изумительных, поросших сосной пиков, тихое журчание ручейка, шелест листьев и хвои, обвеваемых октябрьским ветерком, и шорох гальки. Позади хижины находился грубо сколоченный навес для лошадей, за которым протекал ручеек. Хижина опиралась о склон высокой горы так, что доступ с той стороны был практически невозможен.

Было очевидно, что единственным путем к этому месту служила тропинка, по которой они приехали. Ни одна душа не могла бы найти ее здесь, если только не был известен точный маршрут. А зная Техаса, можно было предположить, что этого никто другой не знал. Они действительно были одни. До деревеньки, в которой они ночевали, было два дня пути. Здесь все казалось первозданным. И Брайони была одна с этим мужчиной, привезшим ее в это изолированное от всего мира место.

Брайони, вновь обеспокоенная, направилась было к дверям хижины, но Техас поймал ее за руку и развернул лицом к себе. Она подняла подбородок и встретилась с ним глазами. Он глядел на тонкие черты ее лица.

— Что-то не так? — У него приподнялась одна бровь. — Мне показалось, что тебе понравилось это местечко. Во всей Мексике другого такого не найти.

— В этом я нисколько не сомневаюсь. — Она смотрела на него, по возможности собрав в кулак все свое самообладание, чтобы утихомирить частое сердцебиение. — Но оно… так изолированно. Так уединенно. Я не ожидала…

— Что останешься наедине со мной? — В глазах Джима прыгали веселые чертики. — Но ведь ты уже была наедине со мной в течение всего нашего путешествия. Ты должна была привыкнуть к этому. — Он улыбался ей, протянув руку, чтобы коснуться черных локонов, падавших ей на плечи.

— Чего же ты опасаешься, моя куколка? — нежно спросил он.

Она окаменела и попыталась увернуться, но он не выпустил ее, вглядываясь в лицо девушки проницательным взглядом, в котором, если она не ошибалась, проглядывало нечто большее, чем ей хотелось. Потому что она опасалась вовсе не его, а самой себя. Потому что не знала, сумеет ли, находясь так близко к нему, так далеко от всего и всех других людей, одолеть те нежелательные стремления, которые мучили ее в тот вечер в доме для приезжих и которые с того момента она все время пыталась подавить. И теперь, находясь так близко к нему, ощущая его руки на своих плечах, она не могла удержаться от трепета и волнения. Какая-то жаркая волна прокатилась по ее телу. Она попыталась охладить этот пыл.

— Я ничего не боюсь, — бросила девушка, вызывающе взглянув на него. — И уж вас — тем более.

— Рад услышать это. — Он подтянул ее ближе к себе и наклонился к ней. Его темные, с оттенком голубого пламени глаза прожигали ее насквозь. — Если это не из-за меня ты шарахаешься, как теленок перед тем, как на нем ставят тавро, то в чем же дело? — сипло протянул Джим.

Она уже собиралась ответить, но он не дал ей этого шанса. Он поцеловал ее, крепко держа за плечи и притянув к себе. Брайони ойкнула и попыталась увернуться. Но затем погрузилась в сладкий экстаз. Он целовал ее взахлеб, и когда она ответила на поцелуй, его руки скользнули с ее плеч на затылок и прижали голову к мощной груди. Она обняла его за шею и ответно целовала дрожащими горячими губами.

Они оба оказались во власти сладостного водоворота чувств. Брайони все глубже погружалась в волны страсти, ощущая вкус его губ, запах и прикосновение его тела. И ей вовсе не хотелось выплывать на берег. Когда его рука скользнула за пазуху клетчатой ковбойки и накрыла ее грудь, она издала стон, в котором звучал предельный восторг. Джим нащупал ее сосок и ласкал его, пока она не ахнула от желания и не прильнула к нему всем телом. Он поднял девушку на руки и понес в хижину, продолжая целовать ее. Но, когда они пересекли деревянное крылечко, остатки здравого смысла вернулись к ней. Она с трудом оторвала губы от его рта.

— Нет, Техас! Нет! Мы не должны! Отпусти меня!

Но Джим не замедлил шагов. Он пронес ее через небольшую комнату в единственную спаленку в задней части хижины. Брайони сопротивлялась, но напрасно, он был слишком силен. Он уложил ее на кровать и не дал ей вскочить. Она оказалась распростертой на поблекшем лоскутном одеяле под его мускулистым телом.

— Нет! — снова крикнула она, когда он приблизил губы к ее рту. — Я замужняя женщина, Техас! Это нехорошо! Отпусти меня!

При этом она увидела, как в его кобальтово-синих глазах мелькнуло грозное пламя. Было совершенно ясно, что он испытывает. Она ощущала напряжение его сильного тела, вдавившего ее в постель, и боялась шевельнуться, опасаясь, что ее малейшее движение под ним может привести к тому, что он потеряет контроль над собой. Он, как и девушка, часто дышал и, сам не сознавая того, до боли сжимал ее руки.

— Ничего плохого в этом нет, моя куколка! — заверил он, глядя в ее бледное лицо. — Я не собираюсь обижать тебя. Но я не слепой. Вижу, что ты хочешь этого так же, как и я. Ты хочешь этого, querida. Ты хочешь, чтобы я любил тебя.

— Нет.

— Да.

Она попыталась выбраться из-под него, когда он вновь начал ее целовать. На этот раз ей удалось совладать с пламенем, бушевавшим у нее в крови. Из ее горла вырвалось рыдание.

— Нет! — выдохнула она, и он отчаянно чертыхнулся. — Прекрати! Пожалуйста! Я… не хочу… этого!

Он вновь чертыхнулся, увидев слезы на ее щеках, и, резко отпустив ее, встал с постели.

С минуту они молча взирали друг на друга. Понемногу она приподнялась, часто дыша. Прижав ладони к вискам, она прошептала:

— Оставь меня, уходи… отсюда.

Глаза ее распухли от слез.

Техас Джим Логан глубоко вздохнул. Сначала он собрался было заговорить, но затем передумал и крепко сжал зубы. Лицо его потемнело и помрачнело. Не сказав ни слова, он повернулся на каблуках и вышел.

Брайони появилась из спаленки гораздо позже. Ей пришлось бороться с наплывшими мятежными чувствами. В конце концов это удалось ей. Целый час она думала о Фрэнке, напоминая себе о супружеской верности, стыдя себя и ненавидя все то, что пробудил в ней Техас Джим Логан.

«Это просто вожделение, и ничего больше! — зло упрекала она себя. — Поддаться этому чувству — мерзость и слабость. Не обращай на него внимания. Забудь о нем. Выкинь его из головы».

Она шагала по комнате и плакала, злясь на собственную слабость и клянясь, что будет сильной. Наконец, успокоившись, она вытерла слезы, пригладила пальцами растрепанные волосы и аккуратно заправила рубашку в сидевшие на ней в обтяжку брюки.

Однако в ту самую минуту, когда она вышла из заточения спальни в горницу и увидела Джима сидящим в кухне за квадратным столом из сосновых досок, такого закаленного и сильного, но выглядевшего таким одиноким, ее предосторожность и решимость улетучились, как дымок в горах на октябрьском ветру.

В тот короткий миг, когда он еще не заметил ее прихода, выражение его лица невыразимой болью задело ее за душу. Он выглядел таким печальным, погруженным в тоскливые мысли, что у Брайони от изумления защемило сердце. Затем внезапно он очнулся от меланхолического забытья, заметив ее, и выражение его лица изменилось. Джим встал, вежливый и отстраненный, и сказал холодным, ровным тоном:

— Ты, верно, голодна. У нас есть вяленая говядина, бисквиты и апельсины, из тех, что мы покупали в деревне. А также кофе. Хотя, может быть, ты предпочитаешь текилу?

Она разглядела открытую бутылку на столе перед ним и отрицательно покачала головой.

— Устраивайся. — Он поднял бутылку, отошел от стола и шагнул к грубо сложенному камину у западной стены горницы. Подкинув дров в небольшое пламя и не оборачиваясь, Джим сухо сказал: — Ужинай, я не буду тебе мешать.

Воцарилось молчание, напоминавшее грозовые облака перед бурей. Брайони старалась не думать о том, что перед этим произошло, как она себя чувствовала и как он выглядел, когда она вышла из спальни. Все внимание она обратила на еду и заставила себя поесть.

В хижине было всего две комнатушки — горница с кухней и спаленка. В кухне имелись печка и вдоль стены у окна буфет. У квадратного стола — два стула. Не считая еще нескольких предметов, больше мебели не было. О прежних обитателях напоминали лишь побитые сковородки и плошки, старая оловянная кружка да щетка, разбросанные тут и там. На дощатом полу у камина лежал тканый коврик оранжево-бурого цвета. У очага располагалась деревянная скамья потемневшего дерева. Все нехитрое жилище было крохотным и скудно обставленным. Не просто было устроиться в таком домике мужчине и женщине, чувства которых были воспламенены. Убрав остатки ужина, Брайони бросила осторожный взгляд на Техаса, но он стоял спиной к ней, всматриваясь в пламя. Потом он поднял бутылку с текилой и сделал большой глоток. У Брайони засосало под ложечкой.

Когда все было убрано и кухня подметена, она прошла к окну со стороны фасада. На горы спустилась тьма, густая и плотная, непроницаемая ни для звезд, ни для луны. Ночь была тиха и насыщена ароматом хвои. Неожиданно почувствовав жажду пространства и покоя подальше от мужчины, беспокойно мерившего шагами горницу, подальше от напряженной тишины, повисшей в этих четырех стенах, она пошла к выходу, открыла дверь и вышла на крыльцо.

В этот миг раздался такой удар грома, что от испуга она ринулась обратно в дверной проем и громко взвизгнула. Раскаты грома лавиной прокатились по небу и отозвались оглушительным эхом в горах. Ее пронизал холодный ветер. По земле, хижине и деревьям застучали тяжелые капли дождя. Из бездны неба на горы обрушилась дикая и своенравная буря.

Джим схватил Брайони за руку и втащил в хижину, крепко захлопнув дверь. Она тяжело дышала, пораженная внезапным налетом бури.

— Пожалуй, следует тотчас закрыть все окна на засовы, — заметил он. — Погода разыгрывается не на шутку.

— Откуда взялась эта гроза? — поинтересовалась девушка, следуя за ним в спальню, где он закрепил деревянные ставни на окнах, предохранив от ударов ветра, который грозил разбить их о стену. — Вечернее небо было таким ясным, погода была такой тихой. Ведь при заходе солнца не было ни облачка.

— В горах бури налетают внезапно, — коротко ответил он, устремившись обратно в горницу, где быстро и ловко также закрепил ставни. Затем подбросил еще дров в очаг. — Как удачно, что эту ночь мы проведем под крышей!

— Да, это просто здорово.

Брайони вновь быстро оглядела хижину, довольная тем, что их уютно защищают стены и кровля, а в камине пылает огонь. За окнами резко похолодало, наступила прохладная октябрьская ночь. По окнам барабанили капли дождя, снова загремел гром, и она передвинулась поближе к мерцающему оранжевым светом пламени. Джим принес одеяло и укутал ей плечи. Это было то самое индейское одеяло, которое навеяло ей там, в деревне, какой-то отблеск воспоминаний. Брайони посмотрела на него.

— Ты дрожала, — спокойно сказал он. — Иди сюда поближе.

Она устроилась на коврике перед камином и устремила взор на бушующие языки пламени, в котором постреливали дрова. А Логан отошел к окну и прислонился к стенке. Когда началась гроза, он отставил в сторону бутылку с текилой и больше не прикасался к ней. Теперь в тишине он смотрел на девушку, которая примостилась на коврике, обняв колени и устремив взгляд на огонь.

В конце концов Брайони не могла больше выносить это молчание. Она подняла голову и встретилась с Джимом глазами; от выражения его лица у нее екнуло сердце. Под густыми каштановыми волосами, пряди которых беспорядочно падали на красивый лоб, горели глаза, в которых читалась такая тоска, такая тяжкая печаль, что у девушки заныло сердце.

Его живые и умные голубые глаза потемнели наподобие грозовой ночи за окном и наполнились такой жуткой тоской, которую уже не могли скрыть его обычная показная беззаботность и холодность. Вокруг рта образовались мрачные складки, и тень легла на бронзовое от загара лицо. Казалось, его преследовали призраки; печаль, отражавшаяся на его лице, шла откуда-то из самых глубин души. Точно такое же лицо у него было, когда она неожиданно появилась из спальни, застав его врасплох, после чего он мгновенно переменился. Но теперь, казалось, он не осознает того отчаяния, которое она читала в его глазах. Он смотрел на нее, а у нее расширились глаза и сердце болело так, будто его пронзили кинжалом.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Брайони протянула к нему руку. В мгновение ока он был рядом, встал на колени и взял ее за руку.

— О Техас, — шепнула она с комком в горле, ибо нельзя было ошибиться: его глаза засияли, как звезды, когда она протянула к нему руку.

— Что нужно сделать? — спросила она, потираясь щекой о его ладонь. — Я не могу видеть тебя таким несчастным. Это из-за меня?

Она сама не верила, что это возможно, но ее сердце неудержимо билось от предположения, что она может так влиять на его настроение. Горькая усмешка появилась на его губах.

— Из-за тебя? — Он издал короткий смешок. — И да, моя куколка, и нет. — В отчаянии он провел рукой по своей шевелюре. — Как бы объяснить тебе? Ведь это чертовски трудно. Ну, слушай.

Он повернул ее лицо к себе и заговорил с неожиданной страстью:

— Мне приходилось делать такие вещи, из-за которых другие люди становились несчастными. Я причинял им боль, ужасную боль. И в особенности тому человеку, которого я обожал больше всех на свете. Я был болваном, глупцом да к тому же жестоким. — Его рот от презрения к себе скривился. — Наверное, теперь пришел час расплаты. Что бы я ни чувствовал, как бы ни страдал, все это по моей вине. Вовсе не твоей или кого-то другого. Понимаешь? Я не заслуживаю и капли твоей жалости.

— В тебе есть доброе начало, — прошептала девушка, вновь повторив слова, сказанные ею в первую ночь после похищения. — Мне все равно, что ты натворил в прошлом. И я не верю тем ужасным вещам, о которых меня предупреждал Фрэнк в отношении тебя. Я пыталась, но не смогла. Напротив, я вижу доброту, честность, даже благородство. Вот почему…

— Продолжай, — потребовал он, когда она в смятении замолчала. — Продолжай. — Он подложил ладонь под ее подбородок и приподнял ее голову так, что она была вынуждена встретиться с ним глазами. Его собственные индигово-синие глаза смотрели проникновенно и испытующе. — Скажи, что ты хотела высказать.

Она не могла отвести глаз от его лица.

— Я собиралась сказать, что поэтому люблю тебя, — просто вымолвила она.

Джим со свистом вобрал воздух и притянул ее к себе, но она освободилась, упершись руками в его грудь.

— Нет, Техас, это безумие. Я не могу допустить этого! Я замужем за Фрэнком.

— Пусть этот Фрэнк Честер провалится в преисподнюю! — обняв, он привлек ее к себе. Атласные волосы, обвивавшие ее шею, соблазнительно и нежно гладили его подбородок. — Я заставлю тебя забыть Фрэнка Честера, моя куколка! Заставлю тебя забыть, что ты вообще когда-нибудь была с ним знакома! — поклялся он.

— Техас, нет! — Она отчаянно пыталась урезонить его, все еще не имея возможности шевельнуться в его крепких объятиях. — Я хочу тебя, это правда. Да простит меня Всевышний, это правда. Но это нехорошо! Мы должны бороться с этим желанием, надо пренебречь им…

— К чертям это все, — прорычал он, и прежде чем она могла что-то еще сделать или сказать, он запечатлел на ее губах такой безумный поцелуй, что все остальное вылетело у нее из головы. Под наплывом чувств, забурливших в ней с этим поцелуем, она погрузилась в такой океан желания, из которого не было обратной дороги. Его руки сновали по ее телу, гладили ее, возбуждали до такой же степени, до какой был возбужден он сам. Она подняла руки и притянула его к себе, уже не думая ни о чем, кроме любви. Она провела пальцами по его густым, шелковистым волосам, затем распахнула рубаху, следя глазами за бугристыми мускулами на его груди.

— Техас, Техас, — стонала она, когда он взял в ладони ее груди и ласкал их до тех пор, пока она не задохнулась от удовольствия. Он снова поцеловал ее, его губы обожгли ей рот, веки, шею. Она погрузилась в мир восторга и забыла обо всем на свете.

А еще через минуту они, обнаженные, лежали на коврике, и танцующие блики пламени красно-золотистым светом перемещались по их прогибающимся телам. За окнами ревел ветер, раскаты грома прокатывались по горам, но они ничего не слышали. Брайони чувствовала себя в железных объятиях, ощущала огненно-жгучие поцелуи на губах, поглаживание пальцев, которое попеременно было то нежным, то напористым, и в конце концов поняла, что сейчас умрет от желания. Он лег на нее, и она водила руками по всему его телу, жадно осязая и исследуя все бугорки и выемки, одновременно охватывая его бедра своими ногами и привлекая его все ближе и ближе к себе. Он слегка прикусил ей мочку уха, поцеловал впадинку у горла и помучил ее груди языком и зубами, пока она не застонала в экстазе. Техас завис над ней, его темно-голубые глаза впились в ее глаза, страсть сотрясала его мощное тело, и лицо его еще более потемнело.

— Я люблю тебя больше жизни, — хрипло произнес он, с глубоким удовлетворением отметив ее неуемный пыл. — И теперь, как и прежде, ты моя. Отныне и навеки, моя куколка, ты моя.

Его слова еле дошли до нее, погруженной в океан страсти, но девушка уловила, что их смысл заключается в том, что он ставит на ней клеймо как на своей собственности.

— Да, — шепнула она, в то время как отчаянное желание сотрясало все ее хрупкое тело.

Волосы обвивали влажными прядями ее зарумянившееся и лучившееся светом лицо, и она до конца прильнула к его мощному телу, когда он вошел в нее с бурной напористостью.

— Да, Техас, я твоя, — выдохнула она. — Только твоя. А ты мой. — Ее рот приоткрылся, встречая и ища его, и их тела сплелись, снедаемые желанием, страстью и любовью.

Дождь барабанил по крыше хижины всю ночь. В чернильно-черном небе вспыхивали молнии, на секунду освещавшие ударявшиеся друг о друга стволы деревьев, умытые дождем скалы, ручей, сиявший, как серебристая ртуть, и пенившийся от ливня. Гром гремел и гремел, волнами прокатываясь от одного черного пика к другому. Ночь полнилась звуками, порожденными бурей. Но два любящих сердца не обращали на это никакого внимания. Далеко за полночь они обнимали и любили друг друга, высвободив всю страсть, столько времени копившуюся в них. И наконец, когда жемчужно-розовый восход солнца прогнал с бледного небосклона последние остатки дождя, они уснули, не выпуская друг друга из объятий.

Глава 23

Наступил ноябрь с его морозными ночами и свежими, прохладными днями. Осенние ветры, дувшие с гор, царапали кожу так, будто несли с собой колючие песчинки. Все птицы и звери попрятались в своих гнездах и логовах, горных пещерах и трещинах, в то время как мужчина и женщина, укрывшиеся в уединенной мескитовой хижине, вели простую жизнь отшельников и все более радовались своему счастью.

Женщина, знавшая себя под именем Катарина Честер, перестала даже думать о своем муже Фрэнке. Он стал частью ее прошлого, частью забытой ею жизни и был ей нужен, как пятое колесо телеге.

Техас извлек ее из того туманного прошлого и дал ей любовь, нежность и чувство безопасности, каких она никогда не испытывала под кровом Фрэнка Честера. Что бы она ни чувствовала по отношению к Фрэнку, какие бы причины ни побудили ее выйти за него, все это исчезло из ее памяти и никогда не вернется. Она не желала возвращаться к нему, и теперь ее не волновало, вернется ли к ней память.

Отныне ее интересовало только то, что происходило с ней в данное время. Чудесные дни в хижине с Техасом наполняли ее таким счастьем, о котором она не могла и мечтать. Освободившуюся от всяческих страхов и тревог девушку было просто не узнать. Подобно цветку, прежде заглушенному сорняками, а затем внезапно оказавшемуся на свободе на прелестном солнечном лугу, она расцвела и вернулась к радостям жизни. Она стала женщиной Техаса, и ей больше ничего не было нужно.

В начале декабря задули такие жестокие ветры, что Брайони и Джим были вынуждены оставаться в хижине шесть дней кряду. Когда наконец погода установилась, Техас поехал на охоту, ибо запасы их продовольствия подошли к концу, а Брайони хотелось приготовить жаркое из оленины или фазана, чтобы хоть немного отогреться после жестоких холодов.

Он выехал рано поутру с обоими пистолетами и ружьем, обещая ей добыть много дичи. Уже сидя в седле, он наклонился и поцеловал ее. Она встала на цыпочки и обняла его за шею. Смеясь, Джим потянул ее к себе в седло и долго и самозабвенно целовал жену. Наконец нехотя он оторвался от ее губ и спустил девушку на землю. Задохнувшись и зарумянившись, она послала ему воздушный поцелуй. Сияние ее глаз было сравнимо разве что с лучезарной аурой щек, когда она провожала глазами всадника и коня, уносившихся вниз по склону горы.

Часом позже, убравшись в хижине, она решила тоже прокатиться верхом. Уже прошел целый месяц с тех пор, как она преодолела свой страх перед большим вороным жеребцом, которого Техас забрал с собой, когда похищал ее, и теперь ей доставляло огромное удовольствие совершать верховые прогулки на задорном жеребце, ибо, по ее мнению, широкий энергичный шаг и неутомимость коня идеально соответствовали ее способностям наездницы. Девушка чувствовала себя абсолютно естественно, когда ехала верхом на вороном, и очень полюбила его за время совместных прогулок. В свою очередь, жеребец всегда взволнованно и даже с удовольствием приветствовал ее, легко подчиняясь умелым командам хозяйки. К ее изумлению, ни единого раза он не проявил того дикого нрава и необузданности, которые в свое время отпугнули Фрэнка и Вилли Джо.

Техас надстроил навес, служивший укрытием для лошадей, превратив его в конюшню, закрытую со всех сторон от капризов погоды.

И вот теперь она решила, что, по всей вероятности, коню, как и ей самой, нужна разминка после застоя во время сильнейшего ветра предыдущей недели. Она вывела вороного, которого назвала Полночью, из сумрачной конюшни на бледный солнечный свет декабрьского утра и прямо с крыльца вскочила в седло. Затем щегольски заломив набок мягкую войлочную шляпу, купленную ей Техасом в мексиканской деревне, и чувствуя себя уютно и тепло в толстой куртке из оленьей кожи, купленной там же, под грохот гальки она выехала вниз по горному склону. В течение какого-то времени она ехала куда глаза глядят, наслаждаясь щебетом птах, холодным и колючим, как лезвие бритвы, воздухом и потрясающей красотой пейзажа мексиканских гор. Она часто выезжала вот так, одна, когда Техас был на охоте, так как это давало ей удивительное чувство свободы и возможность любоваться великолепием окружающей местности. В облегающих брюках, сапогах и ярко-желтой ковбойке, с красной косынкой на шее, она очень хорошо вписывалась в эту местность. Ее черные волосы были подвязаны красной лентой в виде конского хвоста, а сверху с них небрежно свешивалась шляпа. Куртка из оленьей кожи завершала картину. Девушка выглядела знающей себе цену и самоуверенной, абсолютно ничего общего не имеющей со смятенной и напуганной женщиной, которая была домохозяйкой у Фрэнка и Вилли Честеров в доме на калифорнийских холмах. Неудивительно поэтому, что двое всадников, заметивших ее с высоты каменного утеса почти в сотне футов от того места, где она рысцой ехала на жеребце, с трудом узнали ее.

Брайони пустила жеребца по той же тропе, по которой они с Техасом приехали сюда впервые в октябре. Теперь ей было смешно вспомнить, что когда-то она испугалась при виде этой тропы. Действительно, здесь было легко ехать, если знаешь дорогу, скрытую за грядой валунов. С головокружительной высоты плато, выходящего на каньон, она любовалась величественными, поросшими соснами вершинами, вздымавшимися слева от нее, и вглядывалась вдаль, где на фоне лазурного неба виднелись багряные силуэты Сьерры. Затем она повернула Полночь домой.

Уже прошло более двух часов с тех пор, как Брайони выехала на прогулку, и Техас, возможно, уже вернулся с добычей. Ей хотелось иметь побольше времени, чтобы хорошо протомить жаркое, приготовить выпечку из пресного теста и пирог с ягодами. Техас еще не знал, что это будет не обычный ужин, а праздничный, для чего был особый повод.

Брайони собиралась сказать ему нечто очень важное, и не могла дождаться этого момента, чтобы увидеть его реакцию.

У них будет ребенок.

Девушка громко рассмеялась от радости, что скоро Техас узнает ее секрет. Конечно, еще рановато говорить наверняка, но в этом месяце ее сроки прошли, и, кроме того, уже два дня в утренние часы ее явно подташнивало при самой мысли о еде. И потом у нее было предчувствие, что это именно так. Счастье захлестывало ее. Она родит Техасу ребенка, их ребенка, и именно это сделает их жизнь полной.

Брайони была так поглощена этими размышлениями, что не заметила людей, спрятавшихся на утесе вверху, и не видела, что из-за своего укрытия за вертикальной серой скалой они следили, как она исчезает на потайной тропке за валунами.

Девушка быстро доехала до хижины и обнаружила, что Техас уже успел побывать здесь до нее. Он оставил ей фазана, которого общипал и разделал для нее, и записку, в которой говорилось, что он вернется до ужина с остальной добычей. Брайони повесила куртку и шляпу на крюк у двери, закатала рукава желтой ковбойки и сполоснула руки, прежде чем заняться жарким.

Когда она разрезала тушку фазана, неожиданно лезвие ножа отломилось от ручки и со звоном упало на пол в нескольких сантиметрах от ее обутой в сапог ноги. Недовольно поморщившись, Брайони подняла его. Она не знала, как починить нож, а в таком виде им ничего нельзя было делать. Кроме того, среди скудной утвари кухни больше не было ножей.

Затем она вспомнила о вьючном тюке. Ведь Техас купил набор ножей в той мексиканской деревеньке, где они покупали индейское одеяло и прочие вещи. Девушка поспешила в угол, где возле камина он сложил снаряжение, и стала на колени у тюка. Быстрыми движениями, следя за котелком на плите и думая о том, что еще нужно сделать, она начала рыться в самой большой сумке.