Magic The Gathering: Эпоха артефактов (№1) - Война Братьев

Справа от Мишры возникла тень. Это был надсмотрщик. С каждой неделей у него оставалось все меньше рабов, поэтому за оставшимися он следил особенно строго.

– Нечего с ним разговаривать, – резко сказал человек с кнутом.

Хаджар рассмеялся, и младший брат заметил, что бывший землекоп выше своего собеседника ростом.

– Ты знаешь, кто тебе копает ямы?

Мишра хотел было сказать, что ему очень нравится копать ямы и Хаджар не должен лишать его этого удовольствия, но слова застряли у аргивянина в горле.

– Это великий ученый, – продолжал Хаджар. – Ему известно многое, о чем не ведают другие. Он открыл тайны Древних. А ты заставляешь его копать канавы! – Хаджар снова засмеялся.

– Ученый! – Надсмотрщик сплюнул в пыль. – Теперь понятно, почему он так плохо работает. А тебе нечего здесь делать, уходи.

Хаджар покачал головой:

– Это ему нечего здесь делать!

– Ты прав, черт побери! – взорвался надсмотрщик. – Ему давно пора отправиться на тот свет, я думал, он сдохнет еще несколько месяцев назад! Он чужестранец и раб. Сейчас он работает на меня, надсмотрщика Маурика. Хочешь, чтобы он работал на тебя, – милости просим, отправляйся к кадиру!

Хаджар выдержал паузу и сказал:

– Я так и сделаю. А ты, будь так добр, позаботься, чтобы он был жив, когда я вернусь. – И бывший землекоп с высоко поднятой головой пошел прочь.

Мишра снова взялся за кирку и весь день рыл канаву изо всех сил, но надсмотрщик все равно оставался недоволен. То и дело резкий удар в бок кнутовищем напоминал аргивянину, что иметь разговорчивых друзей опасно. От ударов Мишра стонал, но сжимал зубы и продолжал копать.

В конце дня сувварди собирались на общий обед. Первым ел кадир, за ним – воины, затем – женщины и дети, после них – собаки кадира и, наконец, рабы. При этом рабов-фалладжи кормили первыми, а чужестранцев – вторыми, потому что рабы-фалладжи были нужны сувварди живыми.

Когда за ним пришли, Мишра жевал кусок несвежего, покрытого плесенью хлеба. От этого занятия его оторвали люди, подчиняющиеся напрямую кадиру: в широких шлемах, с изысканными золотыми ожерельями на шеях. Юноша понял, что это почетный караул самого вождя, и решил, что кадир сувварди весьма богат, раз может позволить себе так одевать своих воинов.

Один из стражей бросил пару слов Маурику, надсмотрщику, и тот, еще миг назад грозный и гордый, отправился к себе в палатку, недовольно ворча. Затем стражи схватили Мишру и потащили его в шатер кадира – огромную постройку, покрытую снаружи какой-то желтой тканью и освещенную изнутри. Перед входом солдаты ненадолго остановились, чтобы снять с ног Мишры путы. А затем втолкнули его внутрь.

Шатер был затянут дымкой. Вдоль стен горели жаровни, и Мишра чувствовал исходящие от них запахи сандала, пустынного кедра и каких-то неизвестных ему благовоний. У Мишры навернулись на глаза слезы. Запах был тяжелый, но без него в шатре было бы совсем невыносимо – так ужасно воняли сами сувварди.

Земля была укрыта толстыми коврами из шерсти горных овец. В некоторых местах виднелись пятна – то ли жира, то ли крови. Всюду лежали подушки. Вдоль стен сидели ближайшие родственники кадира, прихлебатели, придворные и послы других племен. В центре шатра стоял дастархан, покрытый коврами почище.

Около него сидел кадир – массивный человек с массивными плечами, массивной шеей и массивными скулами. Было видно, что военные успехи повелителя многочисленны, а грабежи приносят много добра – его брюхо слегка нависало над поясом, поэтому халат был наглухо запахнут. Когда Мишра вошел в шатер, вождь подчищал огромное блюдо жареных орехов. Справа от него восседал человек, точная копия вождя, правда, помоложе, но похоже сложенный и похоже одетый. Слева стоял Хаджар.

Мишра по фалладжийскому обычаю упал на колени и застыл в ожидании.

Кадир запихнул в рот очередную пригоршню орехов.

– Этот мерзкий пес, раб из пустыни, – тот, о ком ты говорил, Хаджар? – спросил вождь на фалладжи. Слова вытекали у него изо рта словно липкий, густой кофе из чашки.

– Это он, о величайший из великих, – ответил Хаджар на том же языке.

– Ты говоришь, он ученый? – спросил кадир.

– И выдающийся, – подтвердил Хаджар, и Мишра заметил, что юный двойник кадира даже не улыбнулся. Правду сказать, юноша погибал от скуки и не скрывал этого.

Кадир наклонился вперед и пристально посмотрел на Мишру.

– Непохоже. Ничем особенным не выделяется, даже при том, что он чужестранец. – Со стороны придворных, родственников и послов донесся смешок.

– Ты судишь о лошадях по уздечкам, – спросил Мишра, – или по тому, как хорошо они служат?

Младший брат произнес эти слова очень тихо, почти шепотом, но на превосходном фалладжи. Эту поговорку жителей пустыни он узнал от Ахмаля. Мишра не поднял на кадира глаз, в его тоне не было ни гордости, ни ярости. Но все хорошо расслышали, что он сказал.

В помещении воцарилась мертвая тишина. Кадир бросил на Хаджара ядовитый взгляд, который, казалось, должен был испепелить молодого человека на месте.

– Ракик еще и говорит на нашем языке, – заметил повелитель.

Хаджар вздрогнул и поклонился.

– Как я и говорил, этот человек весьма образован, его знания весьма обширны. – Только после этого тощий фалладжи посмел взглянуть на кадира, но тот уже отвернулся и внимательно рассматривал чужестранца полуприкрытыми глазами.

– Ты знаешь легенды? – спросил кадир. – Сказания о Древних?

– Я знаю, кто такие траны, – отвечал Мишра. – Это древняя нация, они жили на Терисиаре задолго до появления других народов. От них самих не осталось костей, но кости их машин можно найти во многих местах в пустыне.

– И вы, чужестранцы, воруете эти кости, как грифы! – громовым голосом бросил кадир.

Хаджар увидел, что Мишра задумался, тщательно подбирая слова. Затем он сказал:

– Прибрежные народы лишь пытаются понять, что было раньше. Они надеются, что таким образом научатся предугадывать, что будет происходить в будущем.

Кадир издал нечленораздельный звук, будто мучился расстройством желудка.

– Есть вещи, которые лучше не знать. Древние могут прослышать, что ты копаешься в их останках, и наказать тебя за наглость. А потом наказать нас – за то, что мы тебя не остановили.

Мишра снова помолчал, затем произнес:

– Твои слова мудры, о величайший из великих. – Он посмотрел кадиру прямо в глаза, но лицо его было закрыто маской бесстрастия. Хаджар не заметил и следа сарказма.

Кадир, казалось, тоже. Откинувшись на подушки, толстяк взял с подноса огромную металлическую чашу для вина.

– Итак, ты ученый? – спросил он.

– Я всего лишь ученик, – ответил Мишра. – Но мои знания обширны.

– Ты неплохо знаешь наш фалладжи, – сказал вождь. Мишра пожал плечами:

– У меня были хорошие учителя. Благодаря языку я смог больше узнать о прошлом.

Кадир издал тот же нечленораздельный звук. Хаджар начал подозревать, что у предводителя сувварди было мало времени на изучение прошлого, а интереса заниматься этим – еще меньше.

– Ты знаешь чужестранные языки? Аргивский, корлисийский и иотийский? – Последнее слово он произнес так, словно бы это было ругательства.

– Это один и тот же язык, – спокойно сказал Мишра, – но разные диалекты. Они возникли многие столетия назад из-за…

Кадир поднял руку, и юноша немедленно замолчал.

– Ты умеешь считать?

– Да.

– У меня девять патрулей по восемь человек в каждом. Сколько всего людей? – спросил повелитель.

– Семьдесят два, – молниеносно ответил Мишра.

– Четыре таких патруля ездят верхом. Сколько всего ног? – снова спросил толстяк и плотоядно улыбнулся.

– Двести семьдесят две, – почти не задумываясь, произнес аргивянин.

Лицо кадира потемнело, и он посмотрел на Хаджара. Тощий фалладжи погрузился в вычисления, загибая пальцы и пересчитывая сначала конные, потом пешие патрули, а потом число ног у каждого. Закончив, он кивнул.

Кадир бросил холодный взгляд на коренастого раба.

– Сойдет, – сказал вождь и бросил страже: – Выведите его и вымойте. – Мишре же он сказал: – Ракик, ты будешь учить моего сына. Научи его считать и говорить на твоем языке. Сделаешь, и с тобой будут хорошо обращаться. Подведешь меня – и будешь убит.

Мишра встал на ноги и низко поклонился.

– Да будет благословенна воля твоя, о милосерднейший из милосердных, о величайший из великих.

Стражники снова встали по бокам Мишры, в руке одного из них все еще были путы. Другой положил руку Мишре на плечо. Коренастый аргивянин повернулся и вышел вон.

Хаджар заметил, что во время разговора молодой кадир, уменьшенная копия отца, не проронил ни звука и, казалось, просто не обратил внимания на своего нового учителя.

Хаджар покинул аргивский лагерь сразу после того, как в приморские низменности отбыл последний из чужестранцев-учеников, а извлеченные из-под земли куски металла отправились прочь на запряженных быками повозках. Он хотел взять с собой и Ахмаля, но старый землекоп предпочел остаться в тех краях.

Сначала Хаджар присоединился к одной банде кочевников, затем – к другой и в конце концов попал в лагерь кадира. Его приняли потому, что он приходился повелителю очень дальним родственником по материнской линии, и в дальнейшем Хаджар проявил себя отличным работником и храбрым воином. Его бесстрашие в нападениях на купеческие караваны позволило молодому фалладжи занять прочное место в иерархии сувварди.

Но теперь он пошел на риск, порекомендовав кадиру отдать сына в обучение к воспитаннику Токасии. Судьба Хаджара была отныне прочно связана с судьбой аргивянина – если тот потерпит неудачу, все сочтут это личной неудачей бывшего землекопа.

Поэтому он почти ежедневно навещал Мишру, которому отвели небольшую палатку рядом с кухней. Когда Мишра не был занят уроками, он помогал готовить пищу – носил воду, разводил огонь и нарезал мясо для копчения.

Сначала дела шли не очень хорошо. В свои десять лет молодой кадир проявлял не больше интереса к языкам и математике, чем его отец. И это еще полбеды – юноша вел себя так, словно его вообще никто не смеет учить, а особенно чужестранец.

У Мишры опустились руки.

– Еще две недели – и я вернусь к рытью канав, – сказал он Хаджару однажды вечером, собирая хворост для костра.

Тот хорошо знал, что Мишра ошибается. Неудача в таком деле, как выполнение задания кадира, означала не возврат к рытью канав, а смерть. Ни он, ни Мишра не посмели спросить кадира, учили ли наследника раньше, но, судя по всему, у Мишры были предшественники – в палатке будущего кадира нашлись аргивские книги и счеты, к которым, похоже, сын вождя и не думал притрагиваться.

– Он не хочет учиться, – грустно сказал Мишра, – а я не хочу проводить свои дни в беседах с каменным изваянием. – Аргивянин глубоко вздохнул. – Его интересуют лишь сражения и подвиги его отца, да то, что совершит он, когда сам станет кадиром.

– Может быть, мне стоит поговорить с кадиром, – сказал Хаджар, но тут же тряхнул головой, осознав всю глупость подобной затеи. Вождь не стремился к новым знаниям, повелитель просто требовал, чтобы его сына выучили тому, чего не знает он. И к его требованию прилагался отточенный меч, заранее занесенный над головой всякого, кто посмеет это требование не выполнить.

– В лучшем случае он не слушает, – подвел итог Мишра. – В худшем – спит. Я однажды растолкал его, так он приказал страже меня побить. – Коренастый ученый потер плечо. – И что-то мне не хочется его снова будить.

– Жаль, я надеялся, все пойдет куда лучше, – вздохнул Хаджар.

– А я-то как надеялся! – ответил ученый. – Все кажется так… безнадежно. Я даже не знаю, что делать дальше. Эх, никудышный из меня учитель. – Аргивянин, казалось, не спал уже несколько дней подряд. «И дело тут не в тяжелой работе, – подумал Хаджар, – сейчас ему гораздо легче, чем когда он рыл канавы. Тут что-то еще. Может быть, он не находит себе места, потому что у него ничего не получается». Хаджар погрузился в раздумья.

И тут ему пришла в голову одна идея.

– Почему ты выучил фалладжи? – спросил он Мишру.

Тот удивленно поднял на него глаза.

– Что?

Хаджар продолжил:

– Ну, аргивская женщина знала наш язык, но ей-то приходилось иметь дело с Ахмалем и другими землекопами. Никто из чужестранцев не стремился ничего выучить, кроме ругательств. Насколько я знаю, даже твой брат не старался выучить фалладжи. А вот ты выучил. Почему?

– Мой брат был увлечен одними только машинами, – устало сказал Мишра. – Мне же всегда было интереснее общаться с людьми.

– И что с того? Аргивские ученики – люди не хуже других, – сказал Хаджар. – Но тебе зачем-то понадобилось выучить наш язык. Так зачем, ради чего?

Мишра пожал плечами:

– Наверное, я хотел услышать легенды вашего народа. Про джиннов, героев и принцесс. Про драконов, которых вы называете мак фава, про воинов. В переводе на мой язык все эти истории выглядели сухими, скучными, безжизненными, бескровными. А на вашем языке они как будто оживали на глазах.

– А у вас, чужестранцев, разве нет своих легенд? – спросил Хаджар. – Ну там про древние битвы и все такое.

– Конечно есть, – сказал Мишра. – Есть сказания о Сером Пирате, который разорял берега Корлиса, об аргивской королеве-воительнице, которая жила пятьсот лет назад. Есть всевозможные истории о богах, в которых верят только иотийцы и другие отсталые народы.

Хаджар улыбнулся:

– Может быть, твой юный ученик с большим удовольствием будет слушать эти истории, чем то, что ты рассказывал ему раньше. А если истории ему понравятся, то, может быть, он и язык будет не прочь выучить.

Мишра на секунду задумался, затем кивнул.

– И когда учишь его считать, используй то, что ему понятно, – продолжал Хаджар. – Помнишь, о чем тебя спросил кадир? Думаю, именно так он и научился складывать и умножать.

Мишра молча смотрел на огонь.

– Может быть, ты и прав, – сказал он, выдержав долгую паузу. – По крайней мере стоит попробовать.

– Стоит, еще как. А иначе нам обоим крышка, – сказал Хаджар. И добавил: – Кстати, научи его ругаться по-аргивски. Мне кажется, парню это понравится.

Прошло семь месяцев. Дела у ученого шли неплохо, и тощий фалладжи позволил себе расслабиться. Прошло много времени, и если вдруг что-то окажется не так, никто уже не припомнит Хаджару, что именно он порекомендовал ракика в учителя для юного наследника кадира.

В самом деле уроки Мишры, на которых теперь излагалась история Аргива и мифология Иотии, изменили сына вождя до неузнаваемости. Он прочно усвоил основы языка чужеземцев и стал даже проявлять интерес к тем аргивским обычаям, которые не были связаны с воинской доблестью.

Да и к своему рабу-учителю юноша стал относиться теплее: его стали реже бить, а потом и вовсе прекратили. По словам Мишры, сын вождя бросил привычку спать на уроках. Молодой человек начал даже проявлять симпатию к аргивскому ученому – Мишру теперь иногда освобождали от обязанностей по кухне, если ученик желал дослушать до конца начатый до обеда рассказ.

Однажды вечером Мишра пригласил Хаджара в свою палатку. Будущий кадир должен был пересказать историю о том, как сошлись в бою Серый Пират и Последний Морской Дракон. Присутствовало около дюжины человек, но только Мишра и Хаджар полностью понимали, что говорит ученик. Он пересказывал историю частями – сначала по-аргивски, затем переводил сказанное на фалладжи. Фалладжийская версия была куда цветистее, похабнее и кровавее оригинала, но Мишра не стал поправлять рассказчика.

Вскоре после этого с Мишры сняли путы, но ему по-прежнему полагалось поддерживать огонь для готовки еды в свободное от занятий время.

У Хаджара дела тоже шли неплохо. Многие мелкие племена принесли вассальную присягу сувварди. Набеги клана стали успешнее, племя процветало. То и дело сувварди захватывали купеческие караваны, принуждая их платить пошлину, а иногда и просто выкуп. Несколько аргивских поселений, расположенных на землях фалладжи, были вырезаны и сожжены, а когда аргивяне в ответ отправили в пустыню тяжеловооруженные карательные отряды, мобильные фалладжи легко ускользнули от них.

Поэтому Хаджар очень удивился, когда после очередного рейда его вызвали в шатер кадира. Кроме почетного караула в шатре никого не было. Кадир откинулся на подушки, вертя в руках что-то большое и зеленое. Хаджар вошел, опустился на колени и замер в ожидании.

– Ты знаешь учителя-ракика, – сказал, помолчав, кадир. Он не смотрел на Хаджара.

– Да, – ответил фалладжи, поднимаясь на ноги. И вдруг он задумался: он много чего знает про Мишру, но стоит ли все это рассказывать кадиру?

– Он хорошо поработал, – сказал вождь. – Мальчик знает сложение и вычитание. И мне говорили, что он довольно бегло говорит на языке чужестранца.

– Да, очень хорошо, – сказал Хаджар. – Я слышал, как он говорит, речь его изящна и правильна.

– Да, мой сын делает большие успехи, – сказал кадир. – Возможно, даже чересчур большие.

Кадир со значением замолчал. Выждав немного, Хаджар вежливо спросил:

– Как понимать тебя, о величайший из великих?

Кадир поднял таинственный зеленый предмет к глазам, осматривая его со всех сторон, как купец товар.

– Ты знаешь, что это такое?

Хаджар впервые видел предмет, который кадир держал в руках. Но он сразу понял, что это силовой камень, о которых так пеклись Токасия и братья. В нем была заключена энергия – из камня лился ярко-зеленый свет, несмотря на то что он казался осколком, отбитым от другого камня, побольше.

Хаджар вспомнил, какие слухи ходили в лагере землекопов после того, как братья вернулись из Тайного сердца. Вспомнил, что Мишра все время носил на шее какой-то мешочек, и понял, что сейчас ему надо вести себя очень осторожно.

– Похоже, это Глаз Древних, – сказал он. Так называли силовые камни фалладжи, и Хаджар специально употребил это слово.

Кадир снова издал пугавший Хаджара нечленораздельный звук, какой издает верблюд перед плевком.

– Верно. Аргивяне, а с ними и иотийцы нарушили наши границы в поисках этих безделушек. Что ты знаешь об этом?

Хаджар не отвечал, отчаянно пытаясь сообразить, что делать, но кадир сразу задал следующий вопрос.

– Он был у учителя-ракика, когда его схватили. Глаз у него отобрали, бросили в мою сокровищницу и забыли. Пару дней назад ко мне пришел сын и завел речь про этот глаз. Зачем он моему сыну?

Хаджар молчал, надеясь, что вопрос задан риторически. Он ошибался. Теперь придется рискнуть.

– Наверное, учитель рассказал вашему сыну об этом, и юному наследнику стало любопытно.

Кадир фыркнул:

– А, ракик, наверное, хочет вернуть его? Хорошо. Скажи мне, почему ракик хочет получить именно этот камень?

– Наверное, он ему дорог как память о чем-то важном, – нашелся Хаджар. – Посмотри, он же разрезан, это только половинка.

– Расколот, а не разрезан, – хитро прищурившись, ответил кадир. Он все отлично понимал. – Расколотые глаза обычно не светятся. А этот до сих пор хранит огонь, которым его наполнили Древние. Так что скорее всего это необычный камень. Возникает вопрос: в чем именно заключается его необычность?

Хаджар вспомнил о последней ночи в аргивском лагере и адском пламени, изливавшемся из комнаты братьев. «Камни», – сказала тогда Токасия, она что-то сказала про камни. А потом раздался взрыв, все вспыхнуло, Мишра надолго исчез, и Хаджар снова встретил его уже в лагере кадира.

Он никогда не расспрашивал Мишру, что же на самом деле произошло в ту ночь. Он думал, что во всем был виноват старший брат Мишры.

Хаджар сглотнул и сказал:

– Не могу знать, о величайший из великих.

Кадир снова издал тот же неприятный звук и сказал:

– Вот и я не могу. И по этой причине я не дам его сыну, чтобы у того не было искушения вернуть его ракику. Я оставлю его у себя и посмотрю, хранит ли он еще силу Древних.

Повелитель убрал камень в глубокий карман жилета и изменил позу, глядя теперь Хаджару прямо в глаза. Он сложил руки в замок и сказал:

– Теперь следующий вопрос. Отчего это мальчик отправился ко мне выполнять просьбы ракика?

У Хаджара пересохло во рту.

– Наверное, ваш сын услышал о камне от ракика и захотел взять его себе.

Кадир на мгновение склонил голову к левому плечу, словно рассматривая эту возможность.

– Может быть, и так, – сказал он, качая головой. – А вдруг он хотел вернуть его своему другу и учителю?

Хаджар сразу понял, как должен ответить. Найдя подходящие слова, он твердым голосом сказал:

– Сын кадира никогда не будет другом чужеземцу-ракику.

– Согласен, – ответил повелитель. – И все же я опасаюсь, что он слишком много слушает чужестранца. Он опирается на него, как человек опирается на костыль. Если человек постоянно опирается на костыль, он забывает, как ходить самостоятельно.

Хаджар осторожно сказал:

– Едва ли тебе следует опасаться, что твоему сыну это угрожает, о величайший из великих.

– Я ничего не боюсь, – молниеносно ответил кадир. – Но с этого дня мальчик будет участвовать в наших набегах. Он еще молод, но ему уже пора изучить искусство войны – что и подобает мужу. Его будут учить, пока он находится в лагере, в остальное время ракику будут поручены только костры для приготовления еды. Скажи, если сын будет участвовать в наших набегах, сумеет ракик преподать ему за год достаточно знаний, чтобы его можно было считать образованным? Хаджар на мгновение задумался. Уже сейчас сын кадира был образованнее любого из лагеря сувварди. Но интуитивно фалладжи понял, что кадир ждет от него другого ответа. И поэтому он сказал правду, но не всю.

– Да, мой повелитель, к концу следующего года твоего сына можно будет считать образованным, даже если он будет участвовать в набегах.

Кадир откинулся на подушки.

– Прекрасно. Итак, когда мальчик достигнет совершеннолетия, костыль ему больше не понадобится. Тогда костыль сломают и выбросят к чертям. Тебе все ясно?

Хаджар посмотрел в поросячьи глазки кадира. Куда уж яснее. Кадир беспокоится, кому верен его сын. Когда придет время, Мишру вывезут в пустыню и тихо убьют. И Хаджар по приказу кадира будет осуществлять надзор за казнью.

Размышляя об этом, Хаджар услышал, как отвечает кадиру:

– Как тебе будет угодно, о величайший из великих. Твои слова – закон.

Повелитель жестом отпустил его, фалладжи быстро поклонился и покинул шатер.

Хаджара трясло. У него на глазах кадир обрек Мишру на смерть, и Хаджар знал – если он ослушается вождя, то будет обречен сам. И из-за чего? Из-за каких-то отцовских страхов и половинки неведомого камня.

На пути Хаджара оказался шатер принца. Через щель фалладжи увидел Мишру и сына кадира. Они негромко разговаривали, смеялись и шутили. Наследник махнул рукой, Мишра наполнил две чаши, вручил одну юноше и поднял свою. Молодые люди чокнулись и пригубили набиз.

Хаджар нахмурился. Может быть, страхи старого кадира не так уж безосновательны. Видимо, у кадира в юности был друг, на которого он полагался и который однажды таинственным образом исчез. «Может быть, – подумал Хаджар, – такова доля вождя: полагаться на других он обязан, но он не может позволить себе полностью от других зависеть».

Хаджар решил вернуться в палатку длинным кружным путем. Рассказывать о случившемся Мишре он не хотел, а сыну кадира попросту не мог. Оставалось лишь надеяться, что после того, как парень обретет боевой опыт, он будет меньше интересоваться рассказами ученого. А если его интерес иссякнет, то испарятся и страхи кадира, а с ними и смертный приговор. «Впрочем, это маловероятно», – мрачно подумал Хаджар. И все же такой исход возможен.

В конце концов, впереди еще целый год. За это время может произойти все, что угодно.

Мишра грезил.

После того как прекратились побои, его тело излечилось, а дух окреп, и сны Мишры снова стали яркими, почти неотличимыми от реальности. Иногда ему снилась Токасия, иногда – брат. Но чаще всего ему снился его камень, укутанный тьмой. Камень пел.

Мишра рассказал про него сыну кадира, и мальчик выяснил, что камень до сих пор у вождя. Но Мишра и сам это знал – зеленая драгоценность удерживала его в лагере лучше всяких пут.

Поэтому он и грезил о камне, представляя, как тот вращается в пустоте, возносит к невидимому небу свой печальный плач, зовет его. Мишра хотел получить камень назад.

И ему снилось, что он встает и отправляется на зов.

Ему снилось, что он спит, а потом просыпается и оказывается в каком-то незнакомом месте, за пределами лагеря сувварди, за пределами пустыни. За пределами самого мира.

Небо над ним было совсем незнакомое, залитое светом звезд небо пустынников-фалладжи. Оно было черным, его закрывали тучи, и иногда небо озарялось вспышками молний. Мишра понял, что видит в темноте. Оглядевшись, он обнаружил, что стоит на вершине невысокой горы, окруженный растениями с толстыми стеблями.

Издалека доносилось пение камня. Мишра повернулся и зашагал на звук пения.

Вокруг голого холма возвышались густые заросли кустарника и мелких деревьев, переплетенных, словно паутина, но Мишра преодолевал их, не чувствуя сопротивления, словно бестелесный призрак. Ярко-желтые и оранжевые стебли выглядели необычно среди темных листьев. Младший брат остановился и заметил, что листья блестят, словно их отчеканили из стальных пластин. Цветы тоже из металла, вместо нектара с них капал на землю отвратительный вонючий эфир.

Он прикоснулся к одному листу, тот задрожал, и в воздухе поплыл звук, словно Мишра дернул за струну арфы. Плач цветка походил на печальную песню камня, и Мишра оставил лист, направившись туда, откуда доносился плач его самоцвета.

По пути он увидел огромный пруд, покрытый маслянистой пленкой. Обходя его, Мишра на миг отвернулся, и тут вдруг что-то большое, черное появилось на поверхности пруда и снова нырнуло в глубину. Когда он снова посмотрел на воду, то увидел лишь расходящиеся к берегам круги. Круги расходились как-то странно, будто в пруду была не вода, а что-то густое, патокообразное.

Затем он увидел на земле яйцо с прозрачной скорлупой, приняв его поначалу за утраченный камень. При ближайшем рассмотрении он понял, что это все-таки яйцо размером с кулак. Сквозь прозрачную оболочку он увидел маленькое золотистое существо, растущее внутри яйца. Нет, понял Мишра, оно не росло – его собирали, Золотистые существа поменьше двигались вокруг него внутри оболочки, привинчивая детали, как это делал с машинами Урза. Он немного понаблюдал за процессом сборки, пока у существа под прозрачной скорлупой не появилась кожа, похожая на кожу ящерицы, и череп.

Затем он снова услышал пение. Камень притягивал его, словно магнит, и Мишра, оставив яйцо, зашагал дальше.

Пошел дождь, его капли, чуть солоноватые, оставляли на одежде маслянистые пятна.

Не задерживаясь, Мишра уверенно шагал на зов.

Наконец он добрался до какого-то строения, пирамиды, спрятанной в джунглях металлических растений. Архитектура казалась знакомой. Пирамиду опоясывали змеящиеся корни неведомых деревьев и металлические тросы. На каждой стороне здания были знаки, но во сне Мишра не мог их прочитать.

Растения неожиданно расплели паутину корней, закрывавшую основание пирамиды, и Мишра увидел ступени, ведущие к небольшой арке наверху, за которой был виден вход в пещеру или нишу. Из нее изливался наружу зеленый свет силового камня.

Да, он видел постройки такого типа и раньше. Однажды он даже был внутри такой постройки, в коридоре, облицованном зеркалами. В тот раз он и получил свой камень – тот самый, который ждал его теперь здесь.

Справа от него из-за стены зазубренных толстых листьев раздался металлический грохот. Из глубины стальной растительности появилась огромная медная голова. Сначала Мишра подумал, что это змея, поскольку голова была треугольной и венчала длинную изогнутую металлическую шею. Затем зверь выбрался из зарослей целиком, и Мишра увидел, что с другой стороны шея оканчивалась гигантским неуклюжим телом с львиными лапами, на которых блестели острые стальные когти.

Это был дракон, но механический, искусственный, созданный неведомыми руками, которые подарили машине жизнь. В глазницах у него мерцали тусклые синие камни, из ноздрей шел пар, из суставов капала вода. Это была машина, создатель которой придал ей форму огромного змея.

Механический дракон увидел Мишру и издал низкий злобный рев. Затем он, видимо окончательно решив покинуть свое убежище в джунглях, двинулся вперед, то прыгая, то извиваясь по земле.

Мишра застыл на мгновение, но почти сразу пришел в себя и ринулся вверх по ступеням к утраченному камню. Логика сновидения подсказала ему, что, если он доберется до камня, все будет в порядке.

Лестница внезапно показалась бесконечно длинной, ноги младшего брата словно вязли в разлитой на ступенях смоле. Но он продолжал рваться вперед, чувствуя за спиной горячее дыхание механического дракона. Наконец он достиг вершины и зажал вожделенный зеленый камень в кулаке.

При первом же прикосновении к камню Мишру окатила волна спокойствия, и он забыл на миг об изрыгающей пар машине, которая преследовала его. Затем он обернулся и увидел, что чудовище больше не пытается карабкаться по ступеням. Вместо этого оно свернулось клубочком у подножия лестницы, прижав уши к голове. В глазах машины горела не ярость, но покорность. Пар медленно сочился из ноздрей.

Дракон ждал, что Мишра прикажет ему.

Мишра поднял камень повыше, и его свет залил существо целиком. Это и в самом деле была машина, механическое устройство в виде дракона. Его передние лапы походили на драконьи, а задние конечности представляли собой множество сцепленных друг с другом пластин, которые кольцом опоясывали несколько небольших колес. «Гусеницы», – понял Мишра. Устройство оказалось переносной дорогой – оно само строило ее, укладывая перед собой, а потом, проехав по ней, поднимало с земли и несло дальше. Это выглядело на удивление логично и естественно.