Хронотрон - Другая история Московского царства. От основания Москвы до раскола [= Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола]

      Между тем, речь опять об Иоанне IV.
      Также и В. Н. Татищев, когда вёл поиски древних русских карт, писал, что:

      «…царь Иоанн II, о котором в 1552 году сказуется, что земли велел измерить и чертёж государства зделать»…

      И далее:

      «…токмо книга, имянованная Большой чертёж, осталась… в ней описаны реки, озёра, горы и знатные селения с разстоянием, которая начата, мнится при Иоанне I Великом (теперь он III, — Авт.), а при внуке его царе Иоанне II и после при царе Алексии допалнивана, но… яко описание Москвы реки и других знатных не находится, и тако явных погрешностей и проронок в ней немало».
(См. Татищев В. Н., «История Российская», т.1, стр. 348.)

      Отметим кстати, что в исторических источниках наиболее интересны самые невероятные сообщения, ибо придумать что-то совсем новое очень трудно, а потому то, что на первый взгляд кажется небывальщиной, как раз и может быть правдой. Либо сочинял этот текст гениальный выдумщик. Был ли таким выдумщиком Татищев? Ведь он пишет:

      «…о черкасах-черкесах, о которых упоминает Геродот (!), которые… татарским губернатором на Днепр переведены и град Черкасы построили, а потом усмотря польское беспутное правление, всю Малую Русь в казаки превратили, гетмана или отомана избрав черкесы именовались… при царе Иоанне II-м на Дон с князем Вешневецким перешед, град Черкасской построили…»
(там же, стр. 324–325).

      У Татищева имеются и другие места, где Иоанн IV именуется Иваном II, более того, IV-м он именуется только составителями именного указателя. А сам Василий Никитич вдруг разъясняет, что наш традиционный Иван III, — Иоан в князях III, а в царях I. Очевидно, аналогичный подход применяет он и к Ивану Грозному. Причём, Ивана III Татищев обычно именует Иоан, а его внука Ивана IV-го — Иоанн, а иногда они именуются рядом, как Иоан I и Иоанн I. (См., например, Татищев В. Н., Избранные произведения, 1979, стр. 283.)
      А в четвёртой части «Истории Российской» Татищева (стр. 137, 139), найденной и опубликованной в середине XIX века, то есть уже после издания книг Миллера и Карамзина, следом за Великим князем Иваном III описывается Иван Грозный, но именуется он Иваном V-м! Почему же у Татищева Иван IV значится то первым, то вторым, то пятым, но никогда — четвёртым? Наверное, у историков найдутся ответы. Но мы не вопросы задаём, а показываем, на сколь странных, а порою зыбких основаниях построена вся русская историография.
      Кстати, у Миллера в «Истории Сибири» (издание 1938–1941 годов) цари нумеруются крайне редко. Однако, на стр. 202 Иван III назван «Иван Васильевич Первый — Великий Князь», а не «Первый — царь», как должно было бы быть. И, наконец, апофеоз нумерации Ивана Грозного: у Карамзина он именуется «Великий князь и царь Иван IV Васильевич II»!
      В книге Лызлова «Скифская история», выпущенной в 1692 году, цари ещё не пронумерованы.
      А. К. Гуц, а ранее А. Бушков заметили, что в «Скифской истории» не упомянут Иван Калита…
      Обратим своё внимание и на другие удивительные сообщения.
      М. В. Ломоносов в «Древней Российской истории» пишет:

      «О грамоте, данной от Александра Великого славянскому народу, повествование хотя невероятно кажется, и нам к особливой похвале служить не может, однако здесь об ней тем упоминаю, которые не знают, что, кроме наших новгородцев, и чехи оною похваляются».

      «Должно мне упомянуть о происхождении Рурикове от Августа, кесаря римского, что в наших некоторых писателях показано… Многие римляне преселились к россам на варяжские береги. Из них, по великой вероятности, были сродники кое-нибудь римского кесаря, которые все общим именем Августы, сиречь величественные или самодержцы, назывались. Таким образом, Рурик мог быть кое-нибудь Августа, сиречь римского императора, сродник».

      В XVI веке все европейские дворы охватила страсть к поиску «престижных» предков, — историкам тогда только за это и платили. Удивительно ли, что и княжества Восточной Европы не миновала эта мания? И бродили повсюду соображения: какой царь от кого произошёл. А идеи, они, раз возникнув, а тем более будучи записанными, живут дальше своею собственной жизнью. Новые поколения подхватывают их, толкуют и перетолковывают, ищут сокровенный смысл даже в самых никчёмных выдумках. Вот и русский гений, Михайла Васильевич Ломоносов, зная уже традиционное деление прошлого на периоды, прикладывает к сим периодам неизвестно чьё мнение о происхождении русских князей от римских императоров. Между тем, если правильно понимать, кто таковы эти императоры, где и когда правили, сообщение может оказаться совершенно верным!
      Как и в остальной Европе, у нас в каждый отдельный период историю писали из каких-то политических выгод. Ведь этими вопросами занимались великие князья, а историки были чиновниками при них. Историк — тот, кто пишет книгу о прошлом, не более того. Каждый следующий переписывает из книг предыдущих со своими комментариями; получившийся текст и есть история. Это видно и сейчас. Авторы современных учебников пишут то, что считают нужным, что будет, так сказать, востребовано издателем. А издатель будет печатать только тот учебник, который утверждён министерством образования. А это министерство справится о мнении исторического отделения Академии наук. А в Академию попадают только твёрдые и последовательные традиционалисты, умеющие учитывать требования момента.
      Причём, если историк говорит: «это мне нравится, а это не нравится», и в зависимости от своего хотения что-то усиливает, что-то принижает, а что-то и вовсе исключает из своей «истории», он совершенно прав, ибо так же поступали все его предшественники. История — замечательная наука: каждый исследователь может всегда выбрать из предлагаемых «фактов» те, которые ему нравятся, и объявить ложью или заблуждением те, которые не нравятся. Ведь на деле никаких фактов нет в наличии, а есть только ТЕКСТЫ, заведомо дающие интерпретацию фактов. А поскольку тексты всегда противоречивы, выбор есть. Главное, «колебаться» вместе с научной линией Академии.
      Взглянем с этой точки зрения на знаменитое вступление (зачин) «Повести временных лет»:

      «Се повести времяньных лет, откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити(выделено нами, — Авт.), и откуда Руская земля стала есть».

      Здесь мы видим грамотный риторический приём, содержащий отнюдь не вопросы, а твёрдые утверждения, сделанные в политических целях, и, наверное, вполне понятные современникам Нестора. Ему надо было утвердить мысль, что киевские князья Рюриковичи первее на Руси (в Киеве) кого бы то ни было. Но Киев поминается только в Лаврентьевском списке «Повести», а в Ипатьевской летописи нет даже Киева: «…Откуда есть пошла Руская земля, стала есть, и кто в ней почалъ первее княжити».Отчего так? Не оттого ли, что к моменту составления документа рюриковичи перешли во владимирскую землю, а Киев и вовсе отпал к Литве?
      И вот мы утверждаем, что первенство Рюриковичей не есть факт; единственным фактом, достойным изучения, является в этих текстах появление или исчезновение Киева.
      Следует отметить и ещё одно свойство истории: постоянное перемешивание разных её версий.
      Внимательное изучение «сказаний иностранцев о Московии» (творения С. Герберштейна, И. Массы и других), так же, как изучение наших старинных летописей, показывает недостоверность принятой историографической схемы. Например, в «Историю о великом княжестве Московском» П. Петрея (1620) периодически вставлены «горизонтальные» привязки к датам мировой истории. Но в те года она была ещё очень далека от скалигеровского «канона», который только ещё завоёвывал своих сторонников, а потому подобные привязки с головой выдают всю слабость нашей историографии. Например, читаем о временах княгини Ольги:

      «Это было в 876 г., когда царствовал римский император Карл Лысый, шведской короной заведовал Биорн V, а польскою — Пяст Крушвицкий».

      Здесь русско-варяжская княгиня Ольга-Хельга белыми нитками пришита к мифическим шведскому и польскому королям, притом, что в этих странах королей тогда вообще ещё не было, согласно скалигеровской истории! А эти мифические короли, в свою очередь, подвязаны к не менее мифическому французу Карлу Лысому, «римскому императору». (О мифичности всей французской династии Каролингов см. H. Illig. Hat Karl die Grosse je gelebt? Grдfelfing, Mantis Verlag, 1996.)
      Или другой эпизод, о приходе «трёх братьев на Русь»:

      «Это было в 752 г. по Р.Х, когда в Римской империи царствовал Константин Копроним, в Швеции король Беро III, а в Польше Лешко I или Примислав».

      Однако, швед «Беро III» впервые всплыл в скандинавских сагах только в 1643 году, а поляк «Лешко» теперь вообще считается совершенно легендарной личностью, поскольку его биография оказалась списанной с истории византийского императора Алексея Комнина.
      С такими же «ляпами» описано и крещение Руси:

      «Володимир… крестился и был назван Василием в 989 г., когда царствовал император Оттон III, в Швеции Олай Сидень, а в Польше Мешко I».

      Но согласно традиционной истории, до прихода к власти в Польше в 1587 году шведской династии Ваза ни о какой синхронизации «Мешко-Олай» ещё и речи не было, а Олая вообще полагали «вещим Олегом»!
      По этой же книге (стр. 189) Новгород «завоевал и смирил Иван Васильевич Грозный в 1477 г.», — то есть, судя по дате, речь идёт об Иване III, который, по русским источникам, не завоевал, а уговорил новгородцев перейти под его руку. В связи с этим, со времён Карамзина все русские историки неловко объясняют путаницу в «Иванах Грозных» тем, что Ивана III некоторые тоже называли «Грозный» или «Грозные Очи». При этом «Грозные Очи» относили и к некоторым другим князьям, например, к Дмитрию Михайловичу Тверскому.
      Несмотря на это, записки иностранцев о России, изданные до 1770 года, представляют несомненную ценность. Ведь они согласованы только с «допетровской редакцией» русской истории и содержат немало расхождений с последующей «екатерининской», что позволяет выявлять нестыковки, возникшие при сведении двух официальных версий в одну, ныне принятую. А они видны; в следующем, например, эпизоде, читаем:

      «…сын Ивана Васильевича Грозного ( в контексте — Ивана III), Гавриил силой захватил правление и назывался правителем и блюстителем государства при жизни своего двоюродного брата, по смерти же его он взял себе другой титул, велел короновать себя и назывался уж не Гавриилом, а Василием».
(«О начале войн и смут в Московии», стр. 230).

      А в других источниках речь идёт не о двоюродном брате, а о сводном племяннике, Дмитрии. При этом ни точное время, ни обстоятельства, ни законность прихода к власти Гавриила-Василия в традиционной историографии вообще не установлены!
      Любопытны также сообщения записок «О государстве Русском» англичанина Джильса Флетчера, составленные в 1591 году. Этот человек якобы был посланником английской торговой Московской компании в 1588–1589 годах (по другим данным, был послом), встречался с Борисом Годуновым. По мнению историков, Флетчера интересовала не только политическая ситуация, сложившаяся в России в конце XVI века, но также истоки и корни русской истории.
      Правда, английского оригинала этих записок не существует, поскольку весь тираж был конфискован и уничтожен по просьбе… самой Московской компании, боявшейся навлечь на себя гнев и Годунова, и английской королевы Елизаветы I резкими суждениями автора о «жёстких московских порядках». Русский перевод неизвестно с какого оригинала всплыл только в XIX веке; его пытался опубликовать проф. О. М. Бодянский в 1848 году с подачи попечителя московского учебного округа графа Строганова. Однако тогдашний министр просвещения Уваров и в этот раз приказал конфисковать и уничтожить тираж, якобы из-за личной вражды со Строгановым. Впервые «Записки Флетчера» были изданы на русском языке только в 1906 году.
      Собирая в Москве материалы для будущей книги, Флетчер, возможно, пользовался какими-то недошедшими до нас источниками, а скорее всего — «устной информацией», в пользу чего свидетельствует фраза из его трактата: «Русские рассказывают…»А рассказывали они ему совсем иную версию начальной истории Руси, не совпадающую с вариантом, изложенным в «Повести временных лет». Из записок Флетчера следует, что братьев, призванных на княжение в Новгород, было изначально не трое, а четверо. И четвёртого звали Варяг. И вот, Варяг оказывается не названием этноса или социума, а именем вождя.
      Вообще же в первоначальном распределении власти участвовало, по Флетчеру, не трое братьев-варягов, как у Нестора, и даже не четверо, а целых восемь претендентов. Помимо Рюрика, Синеуса, Трувора и Варяга, то были ещё хорошо знакомые нам по легендам братья Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь. Получается, ещё при Годунове, задолго до начала изучения летописей историографами, в Москве считали всю эту восьмёрку жившими одновременно, а первой русской правительницей-женщиной была не благоверная княгиня Ольга, а легендарная язычница Лыбедь, ставшая прообразом прекрасной царевны Лебеди. Догадалась бы та Лебедь креститься, была бы теперь она первой княгиней русской истории!
      Позже, когда писалась христианизированная история Руси, в ходе непрерывного редактирования, вставок и подчисток, таким деталям уже не придавали никакого серьёзного значения — их просто опускали за ненадобностью. Ведь в XVI веке продолжалась борьба между различными историческими школами, подразделениями одной структуры, что порождало иногда такие поразительные документы, как «Записки» Флетчера, изучение которых позволяет нам теперь проследить эволюцию самой исторической науки.
      Можно, кстати, предположить, что русский перевод этих «Записок» — вообще подлог, который мог быть предпринят в XIX веке, дабы заретушировать нестыковки между екатерининской «имперской», и предыдущей «доимперской» версиями истории XVI века. Попытка не удалась оттого, что обеэти версии являются только версиями. По этой-то причине о «Записках» Флетчера затем «забыли».
      Ни от одного «древнерусского князя» не осталось портретов. А теперь их рисуют в школьных учебниках! Откуда же взялись изображения, если их не было? А просто иллюстраторы учебников, исходя или из словесных описаний, приведённых в летописях (в большинстве случаев значительно более позднего происхождения, нежели описанные в них события), или из собственного представления о «предмете», выбирали себе натурщиков из числа собственных друзей, да и рисовали их. Точно также в своей близкой современности первичные наши историографы находили «краски» для оживления «русской старины». Например, краски для описания осады и взятия Казани войсками Ивана Грозного взяты из византийской хроники падения Царьграда 1453 года, и так далее.
      Или: биографию византийского императора Иоанна Дуки Ватаца (1192–1254) сочинители «растащили» для оживления биографий многих правителей. Среди них монгольскийхан Батый (1208–1255), основатель Золотой Орды; татарскийхан Едигей (Эдигей, 1352–1412), основатель Ногайской Орды, и ещё целый ряд основателей.

«Шекс-пи-ар» по-русски

      В «предпетровской истории» — уже при Романовых, впервыепоявились «плохие татары» и «иго» не просто как внешнее зло относительно Московии, но зло восточное. Затем Московию историки без достаточных оснований отождествили со всей русской землёй, — хотя, скажем, в Белой Руси ига не было. И теперь, откуда бы НА ДЕЛЕ оно ни исходило — от Западной Европы или из Византии, появилось основание, чтобы сгладить возможные к ним претензии. А русские цари получили возможность отвечать на упрёки, — что вы, де, русские, дикие антропофаги, — в таком ключе: нет, это не мы, а монголы из Тартарии (или татары из Монголии?..); а мы, напротив, закрыли вашу бедную Европу от разорения восточными людоедами.
      Создание этого «допетровского» варианта истории во многом — заслуга приближённой к царям семьи Строгановых.
      Строгановы проделали свой путь «из грязи в князи» будучи банкирами остзейского «дома Романовых», аналогично семействам Медичи при римских папах и Фуггеров при Габсбургах. Такой же финансово-промышленной опорой первых Романовых, как и Строгановы, были и другие олигархи — купцы-инородцы, например, обрусевшие голландцы Виниусы. И точно так же, как Медичи в Италии, Строгановы в России «поддерживали историческую науку», а если проще — давали финансовый ресурс этой общественной структуре, или, ещё проще, платили отечественным, а затем и чужеземным историографам за создание истории России.
      Сами Строгановы пишут, что они родом из «поморских хрестьян». Они отнюдь не русские, а инородцы, и понимание этого держалось достаточно долго: так, в 1722 году Пётр I сразу трёх братьев Строгановых — Александра, Николая и Сергея пожаловал баронским титулом, который он сам же специально ввёл для инородцев, преимущественно выходцев из Восточной Пруссии.
      Известно, что и правописание фамилии Строгановколебалось; часто встречается вариант Строгонов. Возможно, это связано с тем, что родом они были с реки Streu(откуда и Streugen, полабское Строгон) из окрестностей города Галле (историческая область Франкония в Восточной Германии), то есть происходили из франконских купцов, имевших привилегии беспошлинной торговли.
      Именно Строгановы оплатили написание красочной истории, призванной обосновать преемственность власти Романовых от рюриковичей. Это история красочнаяв буквальном смысле: художники известной «строгановской школы» иконописи и миниатюр XVII века (братья Савины, Чирин, Истома, Москвитин и др.) иллюстрировали лицевые своды летописей в духе никонианских реформ.
      Немаловажным для успеха такой «строгановско-романовской» истории было и то, что в руках Строгановых находилось производство гербовой бумаги.Вот поэтому «подлинные» документы допетровской эпохи обнаруживались в XVIII веке именно в архиве Строгановых, в том числе и Г.-Ф. Миллером в Сибири, причём часть «царских грамот» XVI века уже тогда была признана подделкой.
      Даже в первой половине XVIII столетия определить ход и смысл событий прошлого, понять, насколько достоверны те или иные записи, было весьма непросто! Татищев, рассказавший в книге своей о полезной отечеству деятельности генерал-фельдмаршала графа Брюса, отметил, что тот был крайне заинтересован, для пользы отечества, в развитии географии, но не имел для сего труда достаточного времени. Далее Татищев пишет, как он от географии перешёл к истории:

      «…Прибыв в Санкт-Петербург, видя, что ему (Брюсу, — Авт.) после присутствия в Сенате, в тайных советах и объявленных канцеляриях на оное (на географию, — Авт.) времени нисколько не достаёт, прилежно меня к сочинению оного поохочивал и наставлял; и хотя я из-за скудости во мне способствующих к тому наук и необходимо нужных знаний осмелиться не находил себя в состоянии, но ему, как начальнику и благодетелю, отказать не мог, и оное в 1719-м от него принял и полагая, что это из сообщённых мне от него знаний сочинить нетрудно, немедленно по предписанному от него плану (оную) начал. Однако в самом начале увидел, что оную в её древней части без достаточной древней истории и в новой части без совершенных со всеми обстоятельствами описаний начать и делать невозможно, ибо надлежало вначале знать об имени, какого оное языка, что значит и от какой причины произошло. К тому ж надлежит знать, какой народ в том пределе издревле обитал, как далеко границы в какое время распростирались, кто владетели были, когда и каким случаем к России приобщено…
      Из-за того его превосходительство рассудил, что наиболее следует искать к изъяснению русской древней, именуемой Несторовой летописи, которую, из библиотеки его императорского величества взяв, мне отдал. Сию я, взяв, скоро списал и чаял, что лучше оной было не потребно, а поскольку тогда в начале 1720 года послан я был в Сибирь для устроения заводов горных, где, прибыв, вскоре нашёл другую того же Нестора летопись, которая великие различия с бывшим у меня списком имела(выделено нами, — Авт.), но к сочинению географии в обоих многого недоставало или так тёмно за упущениями переписчиков понималась, что подлинно о положении мест дознаться было нельзя. И сия их разность понудила меня искать другие такие манускрипты и сводить вместе, а что в них неясно, то более следовало от иноязычных изъясниться, и посему я, оставив географию совсем, стал более о собрании этой Истории прилежать».

      Работа, за которую взялся В. Н. Татищев ещё при Петре, и впоследствии завершённая целой плеядой историков при Екатерине, была важна и своевременна. Но представьте, сколь сложно было и ему, и тем, кто шёл за ним, составить себе представление о древнейрусской истории, если даже о временах весьма к ним близких не было достоверных сведений!
      В. Н. Татищев родился в 1686 году, всего лишь через семьдесят три года после того, как Собор 1613-го возвёл на престол первого Романова. Но вот оказывается, — как о том написано в юбилейной книге «Государи из Дома Романовых, 1613–1913» (изд. И. Д. Сытина, М., 1913), — практически нет документов ни о составе Собора, ни о его ходе. Судить о них можно только по «Книге об избрании» первого Романова, написанной боярином А. С. Матвеевым шестьдесят лет спустя! От тех времён осталось только два разноречивых экземпляра «грамоты об избрании Михаила Романова на царство», и грамота, адресованная Строгановым, в которой новоиспечённый царь и Собор просятСтрогановых:

      «…хотя теперь и промыслов убавьте, а ратным людям жалованье дайте, сколько можете».

      Из этой грамоты, казалось бы, следует, что к власти Романовы вознеслись на бердышах и пиках наёмников («ратными» в русских летописях называли чужих воинов на русской службе), и на деньгах Строгановых. Но мы обратим внимание на то, что оценили заслуги Строгановых лишь через сто лет! Пётр I пожаловал дворянство Григорию Строганову (1656–1715), объединившему в своих руках все владения семьи, но — за развитие военной промышленности. Затем он же дал баронство его сыновьям. Внук Григория, Александр Сергеевич Строганов (1733–1811) получив от Екатерины II графский титул, стал членом Государственного Совета, президентом Академии Художеств. Нельзя исключить, что, будучи причастны к составлению документов «из русского прошлого», члены этой семьи приняли определённые меры, чтобы возвеличить вклад семьи в российскую историю.
      Итак, понадобилось целых сто пятьдесят лет — от прихода к власти Михаила Романова и до воцарения Екатерины II, чтобы появилась связная «История Государства Российского».
      Создание имиджа новой, имперской России (а не Московии) и написание нужныххудожественных и прочих произведений на исторические темы началось при Анне Иоанновне и всячески стимулировалось позднее при Елизавете Петровне. А первым «пиарщиком», подражателем Шекспиру в драматургии, становится А. П. Сумароков со своими трагедиями на «древнерусские» темы: «Хорев» (1747) и «Синав и Трувор» (1750).
      Последний этап сочинения традиционной истории России происходит в период 1775–1795 годов, причём при непосредственном влиянии и деятельном участии самой Екатерины II. Часть этой работы, связанной с созданием истории «Древней Руси», Екатерина поручила А. И. Мусину-Пушкину, собравшему большую коллекцию древнерусских памятников литературы. Ими широко пользовался при написании своей «Истории» Н. М. Карамзин. Но создавалась, — подчеркнём это ещё раз, — не научная история прошлого нашей страны, а её политическая версия.
      Шедшая вслед за древними версиями «предпетровская» историография XVII века — это историография не имперского, а местного московского масштаба. Её основная цель только в обосновании претензии Москвы на владение и управление огромными территориями Евразии. А реализованы претензии были Петром, что и отражено в истории. Характерно, что в декабре 1721 года по случаю торжественного въезда Петра в Москву на специально построенных триумфальных воротах герцога Голстинского в Немецкой слободе было два образа: Ивана Васильевича с надписью «Начал», и Петра — с надписью «Совершил» (сообщает И. Е. Забелин). «Екатерининская» же историография есть обоснование владения действительно завоёванными ею в 1764–1794 годах землями от Кракова до Владивостока и колониями в Северной Америке.
      Екатерина II сама и набросала необходимую уже не для предыдущих Романовых-московитов, а для своейевроазиатской Российской империи «древнерусскую канву», сверяясь при этом с английским шекспировским образцом. Это видно из её «Записок касательно русской истории», в частности, из эссе «Чесменский дворец», где прямо показано, в какой последовательности надо выстроить историю, и какие из ранее заявленных персонажей должны в этой истории участвовать, например: Всеволод Большое Гнездо и Александр Невский.
      В этом эссе повествуется, как некий старый инвалид, «обходя рундом вокруг Чесменского дворца», услышал разговор находящихся в дворце портретов и медальонов. А хранились во дворце изображения всех современных Екатерине государей Европы, и якобы всех вообще государей России. Героев много; приведём в качестве примера разговор с древними русскими князьями:

      «ФРИДРИХ [принцу Генриху]. Брат мой, кто этот бородач, которого я там вижу? Господин бородач, кто вы такой?
      Cв. АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ. Не нужно судить о людях по бороде. Таков, как я есмь, я никогда не предпринимал несправедливых войн. Я защищал свою родину и своих союзников храбро и успешно против шведов, литвы и тевтонских рыцарей, основавшихся в Ливонии и Пруссии. Мои достоинства и в особенности моё бескорыстие привлекли мне доверие моего народа и моих соседей. Мои родные меня любили и уважали, потому что я был справедлив и без зависти по отношению к ним; моя праведная жизнь и мудрость способствовали моему причислению, после смерти, к лику преподобных.
      ФРИДРИХ. Всего вам доброго, господин преподобный, поглядите-ка, сколько достоинства скрывалось под этой бородой.
      Св. АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ. Дорогой сотоварищ, недостаточно остроумничать насчёт бороды своего ближнего; нужно понимать достоинства, не смотря на бороду. Я родился и жил до 1740 года. Вы могли бы меня знать, если б столько же занялись этой частью истории, которая меня касается, сколько французскими стихами. Не моя вина., если вы со мной знакомы не более, чем с немецкой литературой, хотя это литература вашей родины; а вообще, слуга покорный, я не имею ничего общего с вами ни на этом, ни на том свете.
      ФРИДРИХ. И прекрасно, но кто эти другие господа с такими заросшими подбородками?
      Св. АЛЕКСАНДР. Направо от меня вы видите моего отца, налево моих братьев; против меня Всеволод, мой дед, и двое моих дядей.
      ФРИДРИХ. Полагаю, что всё это не умело ни читать, ни писать?
      ЯРОСЛАВ ЯРОСЛАВИЧ. Никто из нас не мнил прослыть писателем, не зная грамматики и орфографии; но зато мы все умели воевать.
      ФРИДРИХ. Но какое у вас громадное родство!
      ВАСИЛИЙ ЯРОСЛАВИЧ. Дом Рюрика был в родстве с большинством из королей: племянница моя Анна вышла замуж за Филиппа, Второго но имени, короля французского.
      ФРИДРИХ. А дедушка никогда не разговаривает?
      ВСЕВОЛОД ЮРЬЕВИЧ. Я не люблю долгих разговоров; впрочем, я могу вам сказать, что я основатель Владимирского княжества, где прокняжил 35 лет».

      Екатерина, кстати, была уверена, что Москву основал сын Невского Даниил в конце XIII века, а Юрия Долгорукого ни разу не упоминает; что варяги — родом с Дона, и пришли в Скандинавию из Руси, и т. д. Тур Хейердал уже в наше время искал доказательства этой версии. Но сама императрица, судя по её текстам, явно путалась, сколько должно быть Владимиров, сколько Ярославов, и кто кому кем приходится. А трёхсотлетний разрыв между Даниилом Московским и Василием Шуйским в екатерининской редакции истории России так и остался ничем не заполненным…
      Она сочинила две драмы на темы прошлого: «Историческое представление из жизни Рюрика и Олега, подражание Шекспиру» и «Начальное управление Олега», обозначая главные вехи своейистории. Естественно, «шекс-пи-аровский» почин императрицы был немедленно подхвачен придворными литераторами.
      В 1765–1770 годах Сумароков по заказу Екатерины пишет оды, призванные исторически обосновать сначала покорение Центральной России и Малороссии, а затем и историческую миссию Екатерины по объединению «Запада и Востока», то есть по созданию Российской империи. Исторические поэмы пишет М. Херасков («Россияда», «Владимир» и пр.), усердствуют в имперском славословии В. Майков, Г. Державин и другие.
      Бурную деятельность развивает поощряемый Екатериной литературный кружок под руководством издателя Н. И. Новикова, преобразованный в 1782 году в «Дружеское учёное общество», а в 1784 в «Типографическую компанию». В 1773 году он начинает печатать «Древнюю Российскую Вивлиофику», то есть историческую библиотеку, и до 1790 года издаёт множество книг на исторические темы. Однако после французской революции (1789) Новиков, известный своим масонством, попадает в опалу; в 1792-м он арестован и сослан.
      Конфискованные архивы его кружка попадают к А. И. Мусину-Пушкину, который среди неизданных материалов обнаруживает и труды умершего в том же году члена «Типографской компании» писателя, историка и экономиста М. Д. Чулкова. А этот М. Д. Чулков, помимо экономических трудов, известен своим фундаментальным четырехтомником «Собрание разных песен», в котором в 1770–1774 годах были опубликованы народные исторические песни и сказания в его собственной литературной обработке.