Хронотрон - Другая история Московского царства. От основания Москвы до раскола [= Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола]

Предметы византийской культуры стали раритетами, началась торговля не только византийскими произведениями искусства и рукописями, но и подделками под них. Самый популярный в Италии писатель первой половины XV века — уже упоминавшийся Браччолини, пишет «для избранных» по-латынироманы-«переводы» произведений «древнегреческих» мыслителей, которые позже(уже в XVI–XVIII веках) перевели на греческий язык!
      Эволюция истории — на дивергентной (разъединительной) фазе развития: появляется множество разноязычных версий. Затем на конвергентной (объединительной) фазе из них остаются, если рассматривать укрупненно, несколько основных: иудейская, греческая, латинская. Основоположник политологии Никколо Макиавелли формулирует принцип циклизма. На протяжении всего XVI века идёт «утряска» датировок; вариантов — на любой вкус, их предлагают и астрологи, и нумерологи, и прочие маги. Иосиф Скалигер завершает очередной дивергентный этап созданием хронологии, в которой все версии и варианты выстроены в жёсткую схему друг за другом, — но до сих пор сохранилось полтора десятка весьма различающихся «дат» для «Сотворения мира», «Начала Древнего Египта», да и для «Рождества Христова» тоже.
      Со времён Скалигера прошло четыреста лет. Сочинённая средневековыми схоластами «история», приобретшая его стараниями даты, превратилась в обожествлённую святыню. Поколения историков, её «жрецов», наработали свою терминологию, сильно украсив эту «святыню» собственными догадками и словечками. «Татаро-монголы», — хотя такого этноса нет, не было, и быть не могло. «Древняя Греция», — но не было такой страны ни на каких картах. И карт не было. «Мусульмане», — хотя о мусульманах участники крестовых войн не пишут. Для примера, С. Лучицкая, специалист по хроникам той эпохи, сообщив, что слова «мусульмане» в них нет, — тут же утверждает, что:

      «…описание… вооружения мусульманскихвоинов занимает немалое место в хрониках…»

      По мнению историков, им известна «реальность» прошлого. На самом-то деле известна лишь, — и об этом можно говорить уверенно, — именно СХЕМА исторического развития. Вот и С. Лучицкая просто проверяет тексты европейских хронистов XII–XIII веков на соответствие схеме. А в схеме есть древняя античность, населённая греками и варварами, и средневековый мир, населённый христианами и мусульманами. Хронисты говорят о язычестве местных жителей, а историк упорно называет их мусульманами. У читателя невольно складывается неверное представление о всей эпохе!
      Нельзя не отметить, что свидетели «крестоносного времени» не всегда ограничивались обзываниями своих врагов невернымиили вероломными. Они, бывало, записывали названия народов. Вот эти названия: ливийцы, ассирийцы, индийцы, финикийцы, эламиты, персы, мидяне, халдеи, парфяне. Как же объяснит историк упоминание древних народов наряду с «реально», по мнению традиционной истории, существовавшими в Средневековье? Очень просто:

      «Этническая карта Ближнего Востока, которую чертят хронисты, ничем не отличается от античной. Древние наименования (такие как „парфяне“, „мидяне“ и пр.) употребляются для обозначения мусульман. Описывая мусульман Ближнего Востока, хронисты на самом деле излагают античную историю».

      Дж. Карвилл, один из современных американских специалистов по стратегии, правильно говорит, что:

      «…публика не может реагировать на то, чего она не знает. Вы не должны думать, что они знают нечто иное, если вы не сообщили им этого».

      Публика — все люди Земного шара, в том числе и молодые историки, — знает о прошлом человечества исключительно то, что ей сказали прежние историки, и ничего другого. Людям навязывается ложная интерпретация, и дальше речь идёт только о сказанном. А в своём кругу историки уговаривают сами себя и друг друга, что очевидцы событий имели в виду не то, что имели в виду, а то, что в виду у них, историков.

Летописание на Руси

      Официальное летописание на Руси началось в XV веке, почти одновременно с завоеванием Царьграда турками (1453 год), и вели его так называемые приказные дьяки, — сообщают историки. Этот всеми признанный факт означает лишь одно: мы не имеем надёжных источников по государственной истории России для более ранних времён. И что интересно, в летописях приказных дьяков никаких упоминаний о «древних рукописях» нет. А изучение истории и систематизация летописных данных начались ещё позже.
      Между тем, считается, что первые летописи по образцу византийских хронографов были созданы в XI веке, а к концу XVII-го на смену рукописным творениям пришли печатные книги. За эти шесть столетий были созданы тысячи и тысячи летописных списков, но до наших времён их дошло около полутора тысяч. Остальные, включая и самые первые, погибли по разным причинам. Самостоятельных же летописных сводов, на деле, вообще мало: подавляющее большинство списков — это рукописное тиражирование одних и тех же первоисточников. Самыми старыми из сохранившихся считаются следующие летописи: Синодальный список Новгородской первой летописи (XIII–XIV века), Лаврентьевская (1377 год), Ипатьевская (XV век), иллюстрированная Радзивиловская (XV век) летописи.
      Оригинальные летописи названы по именам создателей, издателей или владельцев, а также по месту написания или первоначального хранения (нынче все они находятся в государственных библиотеках или иных хранилищах). Например, три самые знаменитые русские летописи: Лаврентьевская, Ипатьевская и Радзивиловская — названы так: первая по имени переписчика, монаха Лаврентия; вторая по месту хранения, костромского Ипатьевского монастыря; третья — по имени первого известноговладельца, литовского великокняжеского рода Радзивиллов.
      Из перечисленных один из основных источников знаний о прошлом — Радзивиловская летопись. Документ написан полууставом конца XV века и украшен 604 интересными рисунками, за что и называется лицевым, то есть иллюстрированным списком. В 1716 году Пётр I приказал снять с этой рукописи копию, а во время семилетней войны в 1760 году и сам оригинал был приобретён для нашей Академии наук. И уже в 1767 году он был напечатан в Петербурге весь, как есть, «без всякой переправки в слоге и речениях», в издании «Библиотека Российская Историческая. Древние летописи».
      Только в XIX веке, в 1805–1809 году Август Людвиг Шлетцер, немецкий историк на русской службе, впервые опубликовал, да и то по-немецки, Несторову летопись, то есть «Повести временных лет Нестора черноризца Феодосиевого монастыря Печерского». Повествование в сём документе доведено до 1098 года. Этот список с именем Нестора принадлежал С. Д. Полторацкому (1803–1884), а до него — известному собирателю рукописей П. К. Хлебникову (ум. в 1777), а откуда взял его Хлебников, неизвестно. В 1809–1819 Д. И. Языков перевёл документ на русский язык, посвятив перевод императору Александру I. Дальше мы покажем, что В. Н. Татищев знал два разныхсписка этой летописи.
      В самом конце XVIII века или даже в начале XIX-го графом А. И. Мусиным-Пушкиным (1744–1817) была открыта Лаврентьевская летопись, а издали её только в 1846 году. Где он её взял, неизвестно. Эта Лаврентьевская рукопись, иначе называемая Суздальским или Мусин-Пушкинским списком, имеет заголовок: «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть». Под заголовком рукописи можно разобрать: «Книга Рожественского монастыря Володимирского». Здесь переписан с мелкими поправками весь Радзивиловский список.
      Современному человеку, интересующемуся русской историей, надо знать, что в отрыве от конкретных летописей такого документа, как «Повесть временных лет», не существует. Современные «отдельные» её издания — продукт современного же литературного творчества, искусственный гибрид, создаваемый на основе этой самой Лаврентьевской летописи с дополнением фрагментов, фраз и слов, взятых из других летописей. По объёму «Повесть временных лет» не совпадает со всеми летописями, в составе которых она имеется. Так, по списку Лаврентия «Повесть» доведена до 1110 года — текст самого Нестора с более поздними вставками «Поучения Владимира Мономаха», записи об ослеплении князя Василька Теребовльского и др., — и плюс к тому приписка 1116 года игумена Сильвестра.
      «Повестью временных лет» и изложением Радзивилловского списка Лаврентьевская летопись не завершается: дальнейший текст написан совершенно другими хронистами. Доведённый до 1305 года, он иногда именуется Суздальской летописью, поскольку в таком виде был переписан на пергаментный список (полагают, в 1377 году) монахом Лаврентием, по заказу, как он сам сообщает, великого князя Суздальско-Нижегородского Дмитрия Константиновича. Повествование доходит до 6803 (по нашему счёту 1305) года, но вдруг заканчивается неожиданной припиской от 1377 года, то есть через 72 года после окончания летописи:

      «Радуется купец, прикуп совершивший и кормчий приставший к пристане, и путник, пришедший в своё отечество. Так радуется и книжный писатель, кончая книгу. (Радуюсь) и я худой, и недостойный, и многогрешный раб божий Лаврентий монах. Начал я писать сии книги, называемые Летописец месяца Генваря 4 на память святых отцов наших аввад (аббатов), в Синае и Раифе избиенных, князю великому Дмитрию Константиновичу, по благословению священного епископа Дионисия (Суздальского) и кончил месяца Марта 20 в лето 6885 (1377 год). И ныне, господа, отцы и братья, если где описался, или переписал не кляните, занеже книги (которыми я пользовался) изветшались, а ум (мой) молод, не дошёл».

      А почему же автор своё «последнее сказание» закончил за 72 года до «окончания трудов», неизвестно. Смущают также в этом тексте слова «книжный писатель», а также и «господа». Согласно Историко-этимологическому словарю П. Я. Черныха, формы господь, господний, господинв смысле главы семейства или хозяина собственности применялись с XI века (вывод сделан как раз на основе датировок подобных летописей), но вот склонение слова господаначинается только с XVII века. Поэтому не будет совсем уж лишённым оснований предположение, что Лаврентий-монах (или тот, кто скрылся за таким прозвищем) переписал некий текст в XVI или XVII веке, лукаво «набросив» 72 года к «последнему сказанию».
      По Ипатьевскому списку «Повесть временных лет» доведена до 1115 года (учёные считают, что вслед за последней записью, сделанной рукой Нестора, каким-то неизвестным монахом дописаны события ещё за пять лет). Сама же Ипатьевская летопись доведена до 1292 года. Радзивиловская летопись, описывающая практически те же события — хоть и со множеством разночтений, доведена до 1205 года.
      Итак, основательно обработанный и отредактированный Несторов протограф был положен в основу летописного свода, по заданию Владимира Мономаха составленного Сильвестром — игуменом Михайловского Выдубецкого монастыря в Киеве, а затем епископом в Переяславле Южном. Можно представить, как в угоду заказчику перекраивали и даже заново переписывали эти тексты. Сильвестров свод, в свою очередь, также основательно обработанный и отредактированный (но уже в угоду другим князьям), через двести пятьдесят лет послужил основой Лаврентьевской и других летописей.
      И лишь современные нам учёные историки вычленили из множества летописных списков текстовый субстрат, предположительно принадлежащий Нестору, и сделали к нему множество дополнений, по их мнению, улучшающих содержание «Повести временных лет». Вот с этой литературной химерой и имеет дело современный читатель.
      Но вернёмся к Радзивиловскому списку. Вторая важнейшая его копия — «Рукопись Московской Духовной Академии». На первом листе помечено: «Живоначальные Троицы», поэтому она называется «Троицкой», а на последнем листе написано: «Сергиева монастыря». До 1206 года текст копирует Радзивиловскую летопись почти дословно, с ничтожными поправками. А с того момента, на котором кончается Радзивиловский оригинал, она ведёт непрерывное внешне продолжение, но уже совсем в другом тоне, чем Лаврентьевская за те же годы, и доводит рассказ до 1419 года довольно самостоятельно, не повторяя оригинальной части Лаврентьевской летописи.
      По сообщению Валерия Дёмина, в архиве Николая Васильевича Гоголя, который одно время мечтал стать профессором истории в столичном университете, сохранилось множество подготовительных заметок для будущих лекций. Среди них — размышления о безымянных русских летописцах и переписчиках:

      «Переписчики и писцы составляли как бы особый цех в народе. А как те переписчики были монахи, иные вовсе неучены, а только что умели маракать, то и большие несообразности выходили. Трудились из эпитемии и для отпущения грехов, под строгим надзором своих начальников. Переписка была не в одних монастырях, она была, что ремесло подёнщика. Как у турков, не разобравши, приписывали своё. Нигде столько не занимались переписываньем, как в России. Там многие ничего не делают <другого> в течение целого дня и тем только снискивают пропитание. Печатного тогда не было, не то что <теперь?>. А тот монах был правдив, писал то только, что <было>, не мудрствовал лукаво и не смотрел ни на кого. И начали последователи его раскрашивать…»

      Множество безымянных переписчиков денно и нощно трудились в монастырских кельях, размножая документы, украшая манускрипты миниатюрами и буквицами. На создание подобных списков уходили многие годы. Летописцы трудились в столицах удельных княжеств, крупных монастырях, выполняя заказы светских и церковных властителей и в угоду им нередко перекраивая, вымарывая, подчищая и сокращая тексты, написанные до них. Любой из них, создавая новый свод, не просто копировал своих предшественников слово в слово, а вносил «авторскую» правку в хартию, то есть рукопись. Поэтому-то многие летописи, описывая одни и те же события, так разнятся между собой — особенно в оценке произошедшего.
      В составе летописных сводов создавались и бесценные литературные шедевры. Литература развивалась в ходе создания исторических летописей.«Житие Бориса и Глеба» и других русских святых, «Поучение Владимира Мономаха», «Русская правда», «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», «Сказание о Мамаевом побоище», «Хождение за три моря Афанасия Никитина» и другие произведения неотрывны от летописного свода; с другой стороны, точно также сами летописи являются литературными произведениями. «Русские летописи» и «древнерусская литература» — звенья одной цепи. Но в восприятии потомков эти «звенья» зачастую не воспринимались в единстве. Валерий Дёмин пишет:

      «Литературоведы XIX и особенно XX века, преследующие собственную узкоспециальную цель, приучали читателя воспринимать шедевры русской духовности, вкропленные в летописи, как обособленные. Их публикациями заполнены все современные изборники и собрания, создавая иллюзию какого-то особого и самостоятельного литературного процесса, протекавшего на протяжении почти что семи столетий. Но это — обман и самообман! Не говоря уж о том, что искусственно расчленяются сами летописи — современные читатели теряют ориентацию и перестают понимать истоки культуры собственного народа в её органической целостности и реальной последовательности».

      Так мало того. Ведь зачастую невозможно понять, что в летописях — «литература», а что — «историческая истина».
 
У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том.
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом.
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей.
Там лес и дол видений полны.
Там на заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой —
И тридцать витязей прекрасных
Тотчас из волн выходят ясных
И с ними дядька их морской…
И там я был, и мёд я пил,
У моря видел дуб зелёный,
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил…
 
      Н. А. Морозов, приведя эти строки Пушкина в начале одной из глав своей книги «Азиатские Христы», писал:

      «…Предисловие Пушкина к его поэме „Руслан и Людмила“ давно следовало бы поставить эпиграфом ко всей нашей древней истории, так как при систематических поисках первоисточников её действительно старинных сообщений, мы в окончательном результате всегда добираемся до „учёного кота“, и тут наши поиски приостанавливаются. А содержание первичного кошачьего рассказа всегда бывает, как и в поэме Пушкина, и с русалками на ветвях, и с тридцатью морскими богатырями, которых насильно приходится отлуплять от остальной более правдоподобной части сообщения. Но ведь и из „Руслана и Людмилы“ Пушкина можно сделать исторических личностей, выбросив из неё все куплеты с неправдоподобными сообщениями, и оставив лишь одно правдоподобное».

      В самом деле: чем не исторично самое начало поэмы?
 
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой:
С друзьями в гриднице высокой
Владимир Солнце пировал.
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана,
И мёд из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
 
      Н. А. Морозов спрашивает:

      «Чем же это не исторично? Тут даже есть и описание быта очень правдоподобное, и не менее правдоподобны все события, — как только мы исключим из них чудесные эпизоды, и допустим, что похититель Людмилы Черномор только по легковерию автора принят за волшебника, а в действительности был печенегским царём с берегов Чёрного моря. Даже время описываемых событий легко определимо: они были между 938 и 1015 годами нашей эры. Ошибки тут быть не может и на несколько лет: так хорошо считается известным время пребывания Владимира в Киеве».

      Совершенно таковы все исторические первоисточники. «Сказка», — то, что ладно рассказано. Первичный монах-летописец, выслушивая сказки очевидцев или даже не очевидцев каких-то, пусть и произошедших незадолго до времени записи событий, не мог отделять выдумки от правды. Да и «правда» была весьма условной. Расскажут летописцу, что во время битвы на небе появился сам Христос со своим воинством, предвещая «нашу победу», — он это запишет. А наплетут ему про леших, которые мешали «нашей победе», он этого писать не станет, потому что в языческих леших не верит. Современный же историк и Христово воинство, и леших отнесёт к разряду литературы, а «нашу победу» — к разряду фактов.
      Некритическое отношение к авторам и текстам, а также к обстоятельствам их появления в поле зрения учёных заставляет усомниться и в выводах, которые делают эти учёные на основе изучения таких текстов. Об этом — наш дальнейший рассказ.

Появление русской истории

      Составителями русской истории на основе имеющихся летописей — древнейший список которых не уходит ранее конца XIV века, стали: основоположник норманнской теории происхождения Русского государства Готлиб Зигфрид Байер (1694–1738) и ярый враг норманизма М. В. Ломоносов (1711–1765); В. Н. Татищев (1686–1750) и Герард-Фридрих Миллер (1705–1783), и князь М. М. Щербатов (1733–1790), написавший «Историю России с древнейших времён» в семи томах, ставшую как бы прологом к Карамзину (1766–1826). Посмотрите на даты жизни этих учёных! Они составляли древнюю русскую историюв XVIII веке, — что совсем не удивительно, если источники, на которых они базировались, накапливались в предшествующие им двести — триста лет.
      Г.-Ф. Миллер, изучив русский язык, стал одним из первых российских историографов. Сторонник норманнской теории происхождения древнерусского государства, он приписывал влиянию варягов все важнейшие события его экономической, политической и культурной жизни, — и это значит, что он составлял историю, заведомо находясь во власти схемы. Написанная им история России вызвала горячие возражения, причём среди его оппонентов были М. В. Ломоносов и С. П. Крашенинников. Несмотря на это, собранные им 38 фолиантов копий актовых материалов («портфели Миллера») ещё долго питали материалами не только историков, но и географов, и писателей.
      Первую связную «Историю Государства Российского» составил Н. М. Карамзин, который в 1816–1825 годах выпустил при субсидии правительства одиннадцать её томов, а последний двенадцатый том вышел в 1826 году после его смерти. Для своего времени это был серьёзный и важный труд. На его примере мы видим, что с небольшим отставанием от Европы российская историческая школа на основе одних только письменных источников, без всякой археологии и прочих естественнонаучных методов структурировала прошлое, начиная от Рюрика. Учёные то ли создали в ходе работы некую схемудля тысячи лет развития на громадной территории, населённой множеством народов, то ли с самого начала исходили из схемы…
      Что интересно, вопреки этой утвердившейся схеме, Д. И. Иловайский (1832–1920), подробно разбирая все известные древнейшие хронологические своды, не находиттам Рюрика!
      «…Тем же отселе начнём и числа положим», — написано в летописи. Этим отселе, по отношению к русской истории, оказывается первый год княжения Михаила, которое хронист полагает в 852 году:

      «А перваго лета Михаила сего до 1-го лета Олга, русскаго князя, лет 29, а от перваго лета Олгова… до 1 лета Игорева лет 31; а перваго лета Игорева до 1 лета Святославля лет 83; а перваго лета Святославля до 1 лета Ярополча лет 28; Ярополк княжи лет 8; а Володимер княжи лет 37; а Ярослав княжи лет 40; тем же от смерти Святославли до смерти Ярославле лет 85; а от смерти Ярославли до смерти Святополче лет 60».

      Помимо поразительно длинных сроков царствования отдельных лиц мы в этом перечне видим, что начало Руси ведётся не от призвания варягов, а от той эпохи, когда Русь явно положительно отмечена византийскими историками. Где же Рюрик? — спрашивает Иловайский. Нет его. «Мы в этом случае допускаем только одно объяснение, — пишет учёный, — а именно: легенда о Рюрике и вообще о призвании князей занесена в летописный свод, чтобы дать какое-нибудь логичное начало русской истории, и занесена первоначально без года; а в последствие искусственно приурочена к 862 году».
      Тот же Иловайский — ещё в XIX веке! — отмечает то, о чём неоднократно говорил позже Н. А. Морозов, да и мы тоже: что все летописные (хронологические) своды дошли до нас в списках, которые не восходят ранее второй половины XIV века! И ещё одна примечательная фраза Иловайского: «Некоторые домыслы грамотеев, удачно пущенные в массу, впоследствии принимают как бы оттенок неопровержимых истин, особенно если в них отражается какой-нибудь общий (политический) мотив». Верно сказано!
      Но «отставание от Европы» в деле составления исторических схем позволило нашим грамотеям-историкам убрать из русской истории многие анахронизмы! Интересное
      «Сказание Иоакима», изобилующее «странными» представлениям о до-варяжском времени, было известно Карамзину; в его библиотеке находилось и «Сказание о Словене и Русе». Но Карамзин отказался писать эту «древнюю историю». Он начал её с призвания варягов. Так из истории Руси исчезли анахронизмы, причём по одной причине: их сознательно «вычистили». Можно предположить, что если бы за основу взяли другую схему, то мы имели бы теперь древнюю славянскую историю, содержащую и античность, и тёмные века, и средневековье, и возрождение древней античности… Причём наше «средневековье» (почему-то именуемое ныне «историей Древней Руси») было бы совсем другим.
      В Европе после того, как в XVII–XVIII веках скалигеровская версия стала широко известной, массы историков продолжали придерживаться «неправильных» представлений. Вопреки «новой» схеме, они считали правдивыми летописные сообщения, согласно которым античность и средневековье совпадают. До Карамзина так было и у нас: наше средневековье совпадало с «их» античностью. Русский историк петровских времён А. И. Лызлов, например, без сомнений увязывает средневековых «тартаров» с античными скифами:

      «И меньшая половины Скифии, яже над морем Ассийским, называется Тартария великая. Разделяется же Тартария великая от Скифии Имаусом горой великою и знаменитою: еже со одной страны — то Тартария, а еже от сея страны — то Скифия».

      Где же находилась Великая Тартария? И что это за гора Имаус? Ныне ею считают Уральские горы, поскольку такое объяснение укладывается в схему, считающую исторических «монгольских татаров» предками современных монголов. Однако, отождествление Имауса с Уральскими горами — не более, чем версия. А если это кавказский Эльбрус? Или Карпаты? Других-то гор вблизи Скифии нет. Тогда исторические монголы к современным не имеют никакого отношения, также, как и «древний Китай» к современному, и вся история становится совершенно иной.

      «О сих татарех монгаилех, иже живяху в меньшей части Скифии, которая от них Тартариа назвалась, множество знаменитых дел историкове писали. Яко силою и разумом своим, паче же воинскими делы на весь свет прославляхуся… Никогда побеждени бывали, но всюду они побеждаху. Дариа царя перскаго из Скифии изгнаша; и славнаго перскаго самодержца Кира убиша… Александра Великого гетмана именем Зопериона с воинствы победиша; Бактрианское и Парфиское царства основаша».

      Мы тут видим, что татаро-монголы XIII–XIV веков колотят героев античной древности. Далее Лызлов излагает версию Д. Ботера о еврейском происхождении монголов: якобы некий народ пошёл с запада на восток в страну Арсатер, и превратился затем в грозу Европы, придя назад на запад под знамёнами Чингисхана.
      Лызлов пишет:

      «Обаче множайшая часть списателей глаголют сице: яко Арсатер страна область есть Белгиана, отнюду же жидове под именем татарским изыдоша лета от воплощения 1200, во время великого Кингиса, иже утвержаше царство Китайское».

      Комментарий историка Ю. А. Мыцыка:

      «Мнение… о происхождении татар от угнанных ассирийцами в плен евреев лишено основания».

      Понятно: основания не лишенатолько традиционная схема. Всё, что ей противоречит, необходимо выкинуть.
      Но того же мнения, что и Лызлов, придерживались по многим вопросам Иордан (историки «поселили» его в VI веке), Орбини (ум. в 1614) и другие. У Орбини читаем, что славянский народ:

      «…озлоблял оружием своим чуть ли не все народы во вселенной; разорил Персиду: владел Азией, и Африкою, бился с египтянами и с великим Александром; покорил себе Грецию, Македонию, Иллирическую землю; завладел Моравиею, Шленскою землёю, Чешскою, Польскою, и берегами моря Балтийского, прошёл во Италию, где много время воевал против Римлян».

      Против древних, надо полагать, римлян.
 
      В XVIII веке В. Н. Татищев писал:

      «…из Диодора Сикилиского и других древних довольно видимо, что славяне первее жили в Сирии и Финикии… Перешед оттуду обитали при Чёрном мори, в Колхиде и Пофлагонии, а оттуда во время Троянской войны с именем Генети, Галли и Мешини, по сказанию Гомера, в Европу перешли и берег моря Средиземного до Италии овладели, Венецию построили и пр., как древние многие, особливо Стрыковский, Бельский и другие, сказуют».

      Здесь для нас интересно, что в число древних авторов вместе с Диодором и Гомером попали Стрыйковский, Бельский «и другие», творившие за 200 лет до самого Василия Никитича Татищева. Такие высказывания, конечно, противоречат схеме, в которой от Александра до появления Польши, Чехии, да и Венеции прошли многие столетия. А мы заметим, что Лызлов, Иордан и Орбини, так же, как крестоносцы XI века, которые в своих записках «на самом деле излагают античную историю»(по словам С. Лучицкой), тоже рисуют единую картину, где античность и средневековье — одно и то же суть.
      В такой хронологии переустройство мира, затеянное Александром Македонским, едва ли не предшествует эпохе московских царей: Ивана III Васильевича, Василия III Ивановича, а то и Ивана IV Васильевича Грозного. Нам могут возразить, что нет, — дескать, времена Александра, в отличие от эпохи перечисленных русских царей, столь чудовищно далеки от нас, что никак не могло обойтись без ошибок, которые и порождают теперь сомнения. Но ведь и с нашими Иванами — дедом и внуком, тоже не всё ясно!
      Во-первых, оба оказываются Грозными. Во-вторых, иногда Ивана IV Грозного именовали Иваном II. Карамзин писал:

      «Ему — Ивану III (он и ныне третий, — Авт.) — первому в России дали имя Грозного… не будучи тираном, подобно своему внуку, Иоанну Васильевичу Второму (который у нас теперь четвёртый, — Авт.), он без сомнения имел природную жестокость во нраве, умеряемую силой разума».
(См. Н. М. Карамзин, История государства Российского, том 6, гл. 7.)

      В статье «Исторические примечания об Архангельской губернии…» («Родина» № 3 за 1992 год, стр. 66–71) приведена цитата из малоизвестной «Сибирской истории» И. Фишера:

      «Настоящая от города Архангельска с европейскими народами торговля открылась в 1553 году по поводу прибывшего на двинское устье английского корабля под начальством Рышарда Шанцелорда (в современной транскрипции Ричард Ченслер, — Авт.), который прибывающим на Холмогорах царским правителям, объявив себя послом англинского короля, требовал свободного пропуску в Москву ко двору царского величества; получа же дозволение ездил в оную и 15 марта 1554 года в царствование царя и великаго князя Иоанна Васильевича Втораго заключил торговый союз между Англиею и Россиею договор…»