Аферисты - Славные времена

      Я за то люблю Ивана У него головка пьяна!
      Люблю Ваню-молодца У него течет с конца! Й-ох!
      Чтоб он, сифилисный, сдох!
      Трое хористов певицы беззлобно смеялись и привычно транспортировали рыхлое тело артистки к многодверному лимузину.
      Но оказалось, что певица двигалась по личному графику поминок - когда Комаровский и Афанасьев ступили в большой зал на первом этаже, среди двух десятков сидевших за столами людей все было в высшей степени благопристойно, только не было Нины. Скорее всего она прошла в спортивный зал, чтобы поднять рюмку с гостями второго ранга.
      Афанасьев сел на свое место во главе стола, а Альфред Викторович опустился на подвернувшийся свободный стул, оглянулся и вздохнул с облегчением - в углу зала, возле телевизора, накрытого черным крепом, беседовали Матильда и Слава Шусев. Несколько удивило Альфреда Викторовича то обстоятельство, что красавец - парнишка явно "клеил" старую шлюху, а та уже расплылась, пылала всем своим дебелым телом навстречу мальчишке, глаза её недвусмысленно сверкали и всякое приличие, требуемое протоколом поминок, она забыла. Если принимать за веру слова Славы касательно его отвращения к женщинам, то картина сегодняшнего дня их резко опровергала - парень определенно знал себе цену, знал о своих талантах и умело ими пользовался. Правда, объект атаки, с точки зрения Альфреда Викторовича выбрал неудачный - старую воробьиху на такой мякине не проведешь. Она пропустила через свою постель и не таких красавцев, дюжинами держала их на поводу и, в конечном счете, слегка поистратившись, умела получать с партнера пользу, загоняла его в свое стойло - на примере самого Альфреда Викторовича.
      А он - успокоился. Будут некоторые сложности, неприятности, но в паре со Славой они отстоят свою невиновность, благо могут дружно показать, что никого не убивали, ничего не украли и во всем этом Альфред Викторович был уверен, поскольку хорошо помнил, что первым обнаружил труп именно он сам, а Слава ничего из дачи не выносил.
      Нехорошев поднялся на торце стола и все, из уважения к депутату примолкли, а он сказал устало.
      - Мне пора, товарищи... Всего вам доброго.
      Он пожал несколько рук, поданных ему на прощанье, шагнул к дверям и остановился перед появившейся Ниной.
      Тот факт, что депутат покидает застолье, послужил сигналом и для остальной, уважающей себя, публики - все же не принято на поминках засиживаться: вдова устала от гореизлияния и похоронных хлопот, повода для веселья и посиделок нет, так что пора и честь знать.
      В общем легком замешательстве Альфред Викторович поднялся, прошел к закрытому крепом телевизору и тронул Славу за плечо, поклонившись Матильде.
      - Матильда Яновна, я оторву вашего кавалера на секунду - Альф, зараза, ты элегантен более чем прежде! Красив, старый лев, как дьявол! излишне громко выдала обычный комплимент Матильда, но относилось это явно к её молодому собеседнику.
      - Слушаю вас. - Слава вежливо поднялся с кресла.
      - Вячеслав, нам нужно поговорить.
      - Простите, я вас не понимаю...
      Глаза красавца раскрылись, стали ещё огромней, так что и остального лица не осталось.
      - Вячеслав, дело серьезное. У нас неприятности.
      - Извините, но мы незнакомы. - он смотрел открыто и удивленно. - Я вас не знаю. И меня зовут не Вячеслав.
      Альфред Викторович не слышал, как неприлично расхохоталась Матильда, только увидел блеснувшие золотые зубы в её раскрытой пасти. Потом она заговорила, как разглядел оглушенный Альфред Викторович, но осмыслить он сумел только вторую фразу.
      - Его зовут Валерий! Валерий Меньшов! У тебя, Альф, уже склероз помноженный на маразм развился! Парень неделю назад приехал из Питера, где ты его мог видеть?!
      - Все равно, - пролепетал Альфред Викторович. - Нам надо поговорить.
      - Если вам так угодно, пожалуйста. - новоявленный Валерий легко шагнул следом за Альфредом Викторовичем, который со слепу наткнулся на стул, без деликатности отодвинул в сторону какую-то даму и, наконец, вывалился в коридор, где обернулся и прошипел в лицо парня.
      - Ты что дуришь, подонок?! Мы влипли!
      - Кто влип, Альфред Викторович? Я вас продолжаю не понимать.
      М-да... Внешне это был все тот же Слава, но по манере поведения, по речи - совсем другой человек: старше, строже, воспитанней....
      Альфред Викторович "потерял лицо", как говорят китайцы, когда засуетился испуганно, забормотал скороговоркой.
      - Ты дурачка из себя не строй! Я тебя за собой как миленького утоплю! Ты, мерзавец, не отвертишься! У меня свидетели есть, я....
      И пока он пробормотывал какую-то несвязную чепуховину, Валерий спокойно отвернул полу пиджака , изящным движением достал из внутреннего кармана плоский бумажник и вытянул из него документ.
      - Прошу вас, Альфред Викторович. Вот мой студенческий билет.
      Альфред Викторович схватился за книжечку, как утопающий за надутый презерватив. Несколько секунд он, кроме расплывчатых кругов, перед глазами ничего не различал, а потом убедился - перед ним билет студента МГУ второго курса факультета теле-журналистики, Валерия Кирилловича Меньшова со всеми полагающимися печатями и фотографией.
      - Славка, - еле прошептал Альфред Викторович. - Ты меня погубишь. Без всякой пользы для себя... А я тебе ещё могу пригодится.
      Ответ прозвучал едва слышно - процеженный сквозь сжатые зубы.
      - Чем ты мне пригодишься, трухлявый пень? Я и так хорошо усвоил твои уроки. Спасибо за науку и пошел к черту. - а затем он широко улыбнулся и закончил чуть повышенным, но все тем же вежливым голосом. - Меня часто путают с другими людьми, Альфред Викторович, я к этому привык - Зачем ты путаешься с Матильдой? Это не тот объект! - уже вовсе полнейшую ерунду выговорил ополоумевший Альфред Викторович и опять же получил обворожительную улыбку в ответ.
      - Я не путаюсь с Матильдой Яновной. Она обещала мне небольшую работу по части танцев в её клубе.
      - Там не клуб, а бардак!
      - Какие неприличные выражения, Альфред Викторович! Клуб Матильды Яновны посещают очень известные, уважаемые люди... Половина Госдумы пасетеся у неё на коврах.. Не всегда, конечно, афишируют свои посещения... Но у меня не создалось такого впечатления, что это... Как вы сказали? "Баркад"? Отнюдь, отнюдь. Но, естественно, каждый имеет свою точку зрения и свои заблуждения. Простите, но мы тоже уезжаем, я хочу попрощаться со вдовой.
      - Не смей к ней подходить, гаденыш! - пригрозил было Альфред Викторович, но молодой человек глянул на него с интеллигентным осуждением в ясных глазах.
      - Было бы неприлично, Альфред Викторович, сами понимаете, уходить из дома не попрощавшись с хозяйкой, - укоризненно сказал прохиндей и повернулся к собеседнику спиной.
      В некотором сиреневом тумане, застлавшим глаза, Альфред Викторович различал еще, как Валерий походкой штатного танцора приблизился к Нине, поцеловал ей руку, что-то произнес, играя громадными глазищами. Нина вскинула голову, тревожно смотрела в лицо молодого человека и со стороны это уже никак не казалось прощанием двух лишь сегодня познакомившихся людей - да ещё на похоронах!
      С невероятным напряжением памяти Альфред Викторович вспомнил, где расположен туалет, принялся его искать, но поначалу наткнулся на Гнома с Ружьем. Почти карлик оскалил зубы где-то на уровне пояса Альфреда Викторовича и сказал с издевкой.
      - Ну что, нахлебник, последний раз гуляешь здесь на халяву? Ишь нажрался на прощанье, аж красный, как вареный рак!
      Общаться с хамами Альфред Викторович не любил, отодвинул карлика в сторону, нашел туалет, запер за собой дверь и опустился на унитаз, не снимая брюк. Продолжительное время он даже не мог определить - отчего у него трещит голова: то ли от переизбытка обрушившихся мыслей, то ли от полного отсутствия оных. Затем все же пришел к выводу, что мыслей чересчур много, чтобы в них с лету навести порядок и решил предаться лишь чувствам, понадеявшись, что хоть интуиция ему что-нибудь подскажет. Интуиция не подвела, тут же выдала четкую информацию:
      - "Ты попал в красивую ловушку, пан Комаровский! Без потерь из неё не вырвешься и неизвестно, вырвешься ли вообще!"
      - "Какую ловушку?" - в полном отчаяние спросил Разум Альфреда Викторовича.
      - "Элегантную ловушку, Комаровский! На тебя повесят труп, ограбление бизнесмена, и радуйся, что высшая мера наказания в России отменена указом Президента! Так что сидеть тебе до скончания века в тюряге - пожизненно. До свиданья, ничем помочь не могу!"
      - И ты, Брут, с ними, - прошептал Альфред Викторович, встал, помочился и вернулся в поминальный зал, стремясь сохранять независимость и легкость общения со всеми.
      Но особо общаться уже не пришлось. Пока он приходил в себя, укрывшись в туалете, значительная часть гостей ушла (в спортзале ещё не подымались со стульев) и теперь за столом оставались лишь самые близкие. Негромко переговаривались несколько незнакомых Комаровскому людей (может быть, кто из родственников покойного) а так же Беркин, Ишаков, Матильда, адвокат фирмы мрачный Илья Шептунов и Нина. Младший совладелец фирмы - Николай Николаевич Тарасов, сидел поникший. Он как начал плакать на кладбище, так и не мог остановиться. Иногда он, особенно громко всхлипнув, поднимал голову, потерянно оглядывался, смущался, краснел и казался значительно моложе своих тридцати трех лет - потому его все называли попросту - Колей.
      Мерзавца Валерия-Славы видно не было и это насторожило Альфреда Викторовича - не исключалось, что хитрый подонок уже прятался в спальне Нины.
      Появление Альфреда Викторовича в тесном кругу близких настолько откровенно помешало интиму беседы, что все красноречиво примолкли, а Шептунов прямо выразил на интеллигентном лице недоуменный вопрос типа: "Что вам надо, любезный? Спрашивайте и убирайтесь!"
      Конечно, Альфред Викторович при обычных обстоятельствах этому бы не смутился, но сокрушительные события последних минут подкосили его волю. Он подошел к Нине и проговорил официально.
      - Нина Дмитриевна, позвольте мне откланяется и ещё раз выразить...
      - Минутку, Альфред Викторович. - она быстро поднялась со стула. Разрешите вас на несколько слов.
      Ничего в её поведение не было необычного - они и раньше на людях, да и при Федоре Чуракове, сохраняли между собой приятную и официальную манеру обращения друг к другу. А Нина и в лирические минуты обращалась к нему на "вы" - именно этого он и требовал имиджмейкер А.В. Комаровский.
      Нина быстро вывела его в коридор, оглянулся и сказала шопотом.
      - Альфред Викторович, не оставляйте меня одну на съедение этому зверью. Вы мне нужны. Очень нужны. Переночуйте во флигеле, я специально оставила его открытым. Я приду, когда вся эта свора разбежится.
      - Во флигеле?
      - Да, да! Здесь будет ночевать охрана, мне её навязали. Это урод Гном, наш Ишак, меня обложили. как медведя. Но я к вам приду, вы последний, кому я здесь верю.
      - Подожди, Нина, - горячо заговорил Альфред Викторович. - Это парень, спутник Матильды, он и ты...
      - Ерунда. - резко остановила она. - Сопливый ангелочек. Сутенер при борделе Матильды. Меня на таких не поймаешь, Матильда зря пузыриться. Мне сейчас не до таких вещей, Альфред Викторович! Вы будете меня ждать?
      - Да. Конечно. Подожди, Нина! - Альфред Викторович схватил молодую женщину за руку. - Ты веришь, что я не виноват в смерти Федора?!
      - Господи! Да зачем мне верить или не верить, когда я ЗНАЮ, кто это сделал?!
      - Кто?
      - Уточним кандидатуру и... Они мне за это заплатит.
      - Нина...
      - Не лезьте в это дело, Альфред! - капризно бросила она. - Вы с ним не справитесь. Но для вас тоже найдется хорошее место в моих заботах.
      - Какое место? - не мог успокоится Комаровский.
      - Я приду. Слегка за полночь, не засните. - с откровенным жеманством закончила Нина, поворачиваясь к дверям.
      - Да, конечно. - нетвердо ответил он, посмотрел ей в след, не выдержал и окликнул. - Нина, мне страшно! Я боюсь! Меня обвиняют в убийстве Феди!
      Она начала тихо смеяться, прежде чем обернулась.
      - Альфред Викторович... Не бойтесь ничего, пока вы при мне. Не бойтесь, милый.
      Он вышел на свежий воздух, глубоко вздохнул, убедился, что уже заметно стемнело, широкие окна спортивного зала были освещены, но публика из его дверей уже тянулась на выход.
      Альфред Викторович понимал, что и Нина за минувшие дни резко изменилась - он её почти не узнавал. Он припомнил, как Федор Чураков, как-то в минуту крутого подпития бормотал, что-то невразумительное, будто "снял" Нину с подиума манекенщиц в каком-то заштатном городе, где она не столько демонстрировала модели, сколько валялась по кроватям заказчиков этих моделей. Но что ему, бизнесмену Чуракову, на это наплевать, коль скоро она теперь его блестяще представляет в качестве жены и ведет себя прилично. Что касается "блестящего представления мужа", то Альфреду Викторовичу пришлось с ней изрядно повозиться - вульгаризм провинциальной манекенщицы выпирал из каждой поры её атласно гладкой кожи, но науку "подать себя и мужа в обществе", она освоила быстро. В несколько месяцев прошлифовала свой имидж, а под одеяло к нему, Альфреду Викторовичу, прыгнула с полунамека. И поначалу отдавалась яростно, со злобным рычанием, с какой-то, как казалось Альфреду Викторовичу мстительностью, чего он даже пугался первое время. Однако в дальнейшем, когда они совместно отработали нежную технику секса такие взрывы звериного сладострастия только осчастливливали старого ловеласа и придавали ему дополнительные силы.
      Она была раскованной и беззаботной девушкой, не скупилась на разного рода подарки и подношения Альфреду Викторовичу, но ведь, в принципе, в ту пору, это были деньги мужа...
      М-да... А какую роль теперь уготовила Альфреду Викторовичу молодая вдова и наследница крупной фирмы?
      Но мысли о судьбе подруги (не пропадет с такой задницей и ногами призового скакуна!) - тут же отодвинулись прочь, едва Альфред Викторович припомнил состояние собственных дел на данную минуту. Припомнил весьма однозначный наказ подполковника Афанасьева, выполнить который не удалось благодаря вероломству Славы-Валерия. Альфред Викторович принялся прикидывать, как бы справиться с этой напастью, но ничего другого в голову не пришло, как потолковать с нахальным мальчишкой повторно, благо он где-то рядом ожидал свою патронессу Матильду.
      Альфред Викторович заглянул в спортзал. Поминки выдохлись и здесь. Гости, пошатываясь, отваливались от столов, нанятые официантки уже наводили порядок и громко ругались.
      Комаровский прошел на автостоянку. В машине Матильды, красивом "форде", кроме спящего шофера тоже никого не оказалось и огорченный Альфред Викторович решил поискать Валерия в других ждущих своих хозяев автомобилях - может красавчик обжимается с какой-нибудь девицей в чужой машине.
      Он прошел вдоль линии застывших иномарок, но ничего любопытного не обнаружил. Но зато оказался возле калитки, за которой виднелся дом Толстенко, в котором одиноко светилось маленькое оконце. Альфред Викторович между делом отметил, что этот домишко портит респектабельный пейзаж улицы и пора бы соседям-бизнесменам выкупить его, или подарить Толстенко что-нибудь более приличное. А позор этот обветшавший - снести бульдозером, чтоб не портил общего имиджа поселка. Потом пришло соображение, что ведь и с Толстенко необходимо объясниться - его позиция, со слов Афанасьева, была более чем странной, мягко выражаясь. Ведь поначалу он практически ткнул пальце в Комаровского, определяя его чуть ли не прямым убийцей, даже накидал словесной портрет близкий к личности Альфреда Викторовича, а потом отработал задний ход.
      Альфред Викторович подергал ветхую калитку, сорвал слабенький крючок и шагнул на кирпичную дорожку с некоторой осторожностью, припоминая, что у Толстенко была собака.
      Лай маленькой дворняжки раздался на следующем шагу Альфреда Викторовича и он остановился, чтоб убедится, что собачонка прыгает на цепи, но озлобленного рычания не изображает, поскольку к строжевой службе явно не приучена, как и к будке с цепью тоже. Эта странность не заострила его внимания и Альфред Викторович добрался до дверей домика, постучал в них, не обнаружив звонка. Сколько он не ждал, хозяин не отозвался и Альфред Викторович подошел к низкому окну и заглянул в него.
      В неярком свете настольной лампы можно было разглядеть, что Толстенко сидит к окну спиной, на столе стоит электрический самовар, в углу работает телевизор. Альфред Викторович постучал в окно ногтями, потом костяшками пальцев, позвал хозяина, но тот даже не шевелился, а собачонка рвалась с цепи и жалобно скулила.
      С невесть откуда появившейся решительностью Альфред Викторович вернулся на крыльцо, жестко навалился плечом на дверь и та вылетела из рамы вместе с замком. В нос ударил затхлый запах керосина, гнили, протухшей капусты - бедного быта одинокого человека.
      - Владимир Степанович! - позвал Комаровский.
      Никакого ответа, кроме воя эстрадных певцов по телевизору он не получил и, настораживаясь, шагнул в комнату.
      Телевизор работал, из краника самовара в чашку капала вода, на стуле была укреплена вертикальная палка, на которой была нанизана тыква, а на горизонтальной планке под тыквой висел старый ватник, так что из окна казалось, что именно Толстенко увлечен телевизором и чаевничает, а не его манекен. Камуфляж этот показался Альфреду Викторовичу категорически непонятным - от кого и зачем таким образом спасался сосед было неразрешимым вопросом.
      Альфред Викторович прикоснулся пальцами к самовару и тут же одернул руку - национальный кипятильник сохранял высокую температуру, он даже ещё постанывал и булькал, но штепсель уже был выдернут из розетки.
      Альфред Викторович быстро оглянулся - обстановка оказалась более чем убогой, если шкаф, железную кровать и портрет В.И.Ленина на стене можно было числить за обстановку. Но шкаф был распахнут, вещи вывалены наружу, в углу валялся сломанный спиннинг. Альфред Викторович метнулся в соседнюю, очень маленькую комнатушку, которая оказалась нечто вроде кабинетика - на полках стояла политическая литература, висели портреты опять же вождей и правителей Великой Социалистической Державы, ящики тяжелого чиновничьего стола открыты, ворох бумаг вывален на пол. Вывод прост - хозяин бежал и побег свой осуществил совсем незадолго до появления незваных гостей. А своим муляжем у самовара хотел выиграть хотя бы несколько секунд времени.
      Альфред Викторович в раздумье покинул дом и снова обратил внимания на залившуюся тоскливым воем собачонку. Он осторожно подошел к ней, та принялась прыгать на него, виляя хвостом без попыток укусить, и Альфред Викторович снял с неё ошейник вместе с цепью. Действия освобожденного пса оказались поразительными - мимо освободителя он ринулся в темноту, к забору на задах, и Комаровский разглядел, что собака принялась бегать вдоль ограды, словно пытается найти в ней брешь.
      Решение пришло в голову Комаровского мгновенно - собака бежит за хозяином, она "держит след", он ушел недалеко, быть может пес ещё слышит его шаги.
      Альфред Викторович сбросил с плеч на крыльцо дубленку, побежал к забору, подхватил собачонку на руки, перекинулся вместе с ней на другую сторону ограды и опустил пса на землю. Тот моментально ринулся к реке и Альфред Викторович устремился за ним.
      Маленькая псина оказалась очень быстроходным бегуном и если бы не белое пятно под светлым хвостом-калачиком, Альфред Викторович уже через два десятка шагов потерял бы своего поводыря из виду. Он и потерял его, в конце концов, но это произошло через минуту кросса по грязному полю. Однако, когда Комаровский уже не мог видеть собаки, то слышал её лай. Ориентируясь на этот сигнал, уже задыхаясь, Альфред Викторович скатился с откоса и оказался на берегу узкой речки, точнее - широкого ручья. Поток уже освободился от льда, а может и вообще не замерзал зимой за счет быстрого течения. С трудом выдирая ноги из разбухшей, сохранявшей весенний снег земли, Комаровский вновь бросился в погоню.
      Через десяток шагов он увидел на другой стороне речки приземистую неуклюжую фигуру с мешком на горбу, которая тоже изображала нечто вроде поспешного бегства.
      Альфред Викторович закричал и вошел в азарт погони.
      Со стороны, если б кто-то мог видеть эту гонку преследования животик бы надорвал со смеха. Два весьма немолодых человека бежали параллельно друг другу вдоль берегов ручья, пыхтели, напрягались, а скорость этого забега была ничтожной, вовсе не стоила тех усилий, которые могли закончится инфарктом.
      Собака продолжала лаять где-то за близкой излучиной и задыхающийся Альфред Викторович ринулся на это указание живого провокатора, хотя сил на преследование почти не оставалось. Лай собаки перешел в радостный визг, а затем грохнул гулкий выстрел и собачий голос словно отрезало.
      По инерции, но уже испуганный, Комаровский выбежал на излучину и через поток, в двадцати шагах от себя разглядел в сумерках темную фигуру Толстенко, горбящуюся из-за рюкзака на спине. У ног беглеца едва скулила собака, лежала на боку и, кажется, дергалась в предсмертной судороге.
      Толстенко не двигался, правая рука его казалась удлиненной и Альфред Викторович сразу понял, что это - оружие. Он сделал несколько медленных шагов, по блеснувшим на лице очкам окончательно убедился, что на другом берегу замер именно Толстенко и мягко окликнул.
      - Владимир Степанович! Это всего лишь я! Комаровский!
      Толстенко не шевелился,но главное, что не поднимал оружие.
      - В чем дело, Владимир Степанович? - Комаровский делал медленные, непугающие шаги и приподнял обе руки ладонями наружу, чтоб свихнувшийся ни с того ни с сего сосед не выстрелил в него с перепугу.
      Толстенко продолжал молчать, а Альфред Викторович двигаться к нему навстречу, отлично понимая, что тем самым, скорее всего, выходит на удобный рубеж огня и когда стрелок сочтет дистанцию приемлемой для выстрела на поражение, то ему , Комаровскому, придется разделить судьбу подохшего песика. Но он продолжал идти, поскольку любая попытка броситься назад - уж наверняка кончится выстрелами в спину.
      - Стой, мразь! - наконец прозвучал истеричный вопль Толстенко и Альфред Викторович послушно замер.
      - Ложись! - завопил Толстенко и Комаровский понял, что имеет дело с сумасшедшим, но присел на корточки и спросил.
      - Что происходит, Степаныч? Я не желаю вам зла. Всего пару вопросов и разойдемся.
      - Каких вопросов?
      Их разделял ручей в поперечнике метров десять, да ещё два метра берегов, так что не смотря на сгустившиеся сумерки, Комаровский видел лицо Толстенко достаточно ясно и признаков сумасшествия в нем не отмечалось. Только страх и ненависть.
      - Степаныч! - громко и панибратски спросил Альфред Викторович. Почему ты не признался ментам, что встретил меня в ту ночь? Я ж ничего дурного не сделал! Просто меня Федя застукал со своей женой. Ты ж мужик! Должен понять.
      - Знаю.
      - Что знаешь?
      - Что тебя застукали... Это я помог.
      - Как? - не понял Альфред Викторович.
      - Федьке, буржую недорезанному... Сообщил.
      - Подожди... Ты ему в Египет позвонил и донес? Продал меня и Нину?!
      - Телеграмму дал. В тамошний офис. Ну и что?
      - Черт тебя побери, Степаныч! - искренне огорчился Комаровский Зачем?!
      Ответа не последовало. Собачонка у ног Толстенко неожиданно приподняла над землей верхнюю часть тела, завизжала, хозяин наклонился, прижал дуло пистолета в черепу пса, снова прозвучал выстрел и наступила пугающая тишина. Никто не отозвался в недалеком поселке, никто не насторожился и не прибежал. Альфред Викторович сообразил, что выстрелы только ему - перепуганному - кажутся громоподобными.
      - Степаныч, так почему ты меня сначала подставил, а потом отрекся?
      - Боюсь. Ты - мафия.
      - Я?! - ошалел от удивления Комаровский.
      - Ты! И вся ваша сволочь в поселке! Все - мафия. Все, как один, десять лет назад у меня в ногах валялись! Я этот поселок в Совмине выбил! Я подписал на землю разрешение! А теперь меня на поминках за стол в физкультурный зал со всяким простым народом сажают! Я - выделял здесь участки, понял ты, сопля вонючая?!
      - Никак нет.
      - И не поймешь! Ты можешь допереть, кем бы я сейчас был? Если б не мафия-демократия ваша подлая? На какой бы высоте заканчивал свою карьеру? А?! Да меня бы в Кремлевской стене похоронили с государственными почестями и салютом! Все у меня отняли демократы-дристократы! Жену, детей, почет, старость!
      - Подожди, Степаныч... Что-то слишком много потерь. - пытался сбить истерику старика Альфред Викторович. - Жена твоя небось была в возрасте, а дети...
      - Жена померла с горя, а дети за границу подмыли, бизнес делать! Стыдятся отца, его былых заслуг, не пишут даже!
      - И ты решил отомстить за это соседу?
      - Федька у меня на побегушках служил! Я ему, молокососу, ещё в комсомол рекомендации давал! А он меня...Я его в люди выводил, а он... Он меня презрением обливал! Землю мою отымал! Последнего лишить хотел! Ну, свое получил.
      - Степаныч... Ты убить не мог... Не по силам тебе это. - терпеливо толковал Комаровский, пытаясь понять суть проблемы старика. - Ты, наверное, навел на него убийцу, а? Потому и бежишь?
      - Каких ещё убийц?! ТЫ должен был из него кровь пустить! Или ОН из тебя! А сам за решетку навечно за убийство сесть! Или Нинку-проститутку свою должен был зарезать! И тоже бы понес революционную кару. Слизняки! Еще новую Россию собираются строить! Мафия - демократия, вы ещё поплачете по старому строю! Чтоб вы все передохли! И передохните!
      Он задохнулся, закашлялся от ярости, перегнулся в поясе, но следил за противником, оружие держал твердо. Потом кашель стих. Толстенко выпрямился и спросил ясным, громким голосом.
      - Ну, чего ещё желаешь узнать, перед тем, как я тебе башку прострелю?
      - За что меня-то, Степаныч?!
      - За дело.
      Альфред Викторович заметил, что оружие в руке истерика дернулось и начало приподыматься. За спиной Комаровского был откос, настолько высокий, что никак не запрыгнешь достаточно быстро - пулю во всяком случае не обгонишь.
      - Подожди, подожди, Степаныч! Я же не бегу! Успеешь ещё свершить надо мной акт революционного возмездия!
      Оружие опустилось.
      - Это ты правильно сказал, лизоблюд. - в голосе Толстенко послышалась определенная доля уважения. Он повторил с удовольствием. - Революционный акт возмездия! Правильно.
      - И Федька Чураков удостоился заслуженной кары революции?
      - Вся мафия в поселке свое получит! Ну, все спросил?
      - Все! - весело крикнул Альфред Викторович и, понимая, что сейчас грянет неминуемый выстрел, головой вперед прыгнул в воду.
      М-да... Это вам не купание в бассейне после сауны. Во-первых, непонятно - жив ли ты, или сердце уже превратилось в кусок льда. Во-вторых, полная тьма и ничего не видно, что означает - помер таки. В третьих: кажись ещё не помер, потому что почти тот час ударился о дно, покрытое водорослями.
      Цепляясь за эти длинный и скользкие водоросли, Комаровский устремился под водой вниз по течению, прикидывая, что Толстенко сейчас - бежит вдоль по бережку с пистолетом в руках, ожидая появления его, Комаровского, головы над водой, чтобы эту голову, понятное дело, продырявить, ведь дистанция стрельбы не превысит и пяти метров.
      Альфред Викторович вцепился в водоросли и остановил свое поступательное движение вниз по течению. И в таком застывшем положении, омываемый ледяными струями потока, продержался под водой сколько мог. Когда уже ничего не мог - вынырнул на поверхность. Убедился через несколько секунд, что дырки в голове ещё нет и в два гребка вытолкнул свое тело на другой берег.
      Расчет оказался правильным - Толстенко метался ниже по течению, метрах в пятнадцати от Комаровского.
      - Держись, черт! - озверел от холода Комаровский. - Сейчас я тебя удавлю, старого гада!
      И он ринулся вперед от страха и озноба, решительно позабыв, что в руках у противника оружие и весьма нешуточное, если иметь в виду неподвижное тело собачонки.
      Толстенко это тоже знал. Он не побежал, а скинул свой рюкзак, расставил ноги, двумя руками поднял пистолет на уровне плеч, приняв классическую позу ковбоя, стреляющего в мексиканского бандита.
      Через пять секунд Альфред Викторович с уважением подумал о себе: "Дуракам везет". Дело в том, что за эти секунды Толстенко трижды нажал на спусковой крючок, оружие трижды издало звонкие металлические щелчки, а большего эффекта не произошло. Кончились ли в пистолете пули, заело ли затвор или перекосился патрон, но оружие превратилось в то, чем оно по сути своей и есть - глупая, ненужная порядочному человеку железяка, которую Толстенко в полной ярости зашвырнул в речку.
      И - побежал!
      А у Комаровского сил на дальнейшее преследование не было. Комаровский был насквозь мокрым, продрогшим, дыхания не хватало, а всякий боевой пыл иссяк без остатка. Он глянул на рюкзак Толстенко, валявшийся у ног, поднял его, развязал тесемки и вывалил все содержимое на землю. Посыпались всякие тряпки, книжки (надо понимать партийная литература) и черный чехол для балалайки. Вид этой балалайки в чехле привел Альфреда Викторовича в ярость, он развернулся и с ловкостью форварда одним ударом ноги отправил балалайку прямо в ручей.
      Она булькнула и тот час ушла на дно.
      Альфред Викторович, измотанный этим происшествием как душевно так и физически, двинулся в обратный путь, но неприятности ещё не кончились, поскольку чтоб добраться до дому, пришлось пересекать ручей вторично и опять же вплавь, что окончательно разозлило Комаровского настолько, что он решил поджечь дом сбежавшего врага, то есть Толстенко Владимира Степановича.
      По счастью, к моменту, когда Комаровский вернулся в этот дом, прихватил на крыльце дубленку - вздорная идея поджога его покинула. Вместо преступления Комаровский попросту развел на кухне сбежавшего врага страшную грязь: скинул свой костюм, сполоснулся над раковиной, потом нашел в комнате кое-какую одежду, включил старый электрокамин - диск со спиралью - сел в комнате перед телевизором и принялся обдумывать все, что с ним произошло.