Современная электронная библиотека ModernLib.Net

КГБ

ModernLib.Net / История / Гордиевский Олег / КГБ - Чтение (стр. 38)
Автор: Гордиевский Олег
Жанр: История

 

 


Для того, чтобы завязать с ними знакомства, Молодый и поступил на курсы. Потом он любил вспоминать в разговорах в Центре, как один из сокурсников как-то сказал ему: «Гордон, наверное, кроме нас с вами, остальные здесь все шпионы.» Молодый гордился и своими предпринимательскими успехами. Он показывал Гордиевскому фотографию изготовленного на одной из его фирм электронного замка, который в 1960 году получил золотую медаль на выставке Международной организации ассоциаций изобретателей в Брюсселе. Очень скоро шпионская деятельность Молодыя перешла на самоокупаемость и, несмотря на то, что ему приходилось платить огромные суммы своим агентам, он еще приносил и существенную прибыль КГБ. Позже Молодый так сказал в беседе с советским журналистом: «Напомню: весь оборотный капитал и прибыль моих четырех фирм (а это миллионы фунтов стерлингов!), умножаемые каждый год не без моей помощи, были „социалистическим имуществом“. Парадоксально, но факт!».

К своим английским агентам Молодый относился с тем цинизмом, который был так характерен для профессионалов КГБ времен холодной войны:

«Резидент, которого еще называют „шефом“, если вербует агента, по-нашему „помощника“, делает вид, что вовсе его не вербует, а просто покупает нужную информацию… А коготок у агента увяз, он из этого уже не вылезет. Агент тот хорош, кто обладает следующими данными: служит, например, в военном ведомстве на невысокой, но ключевой должности, дающей доступ к информации, не выслуживается в старшие офицеры, носит амплуа неудачника (не сумел, положим, окончить академию генерального штаба, так как болезнь отняла „лучшие годы“), любит выпить (а это дорого стоит!), имеет слабость к женскому полу (что тоже недешево!), критически относится к своему правительству и лояльно к правительству резидента.»

Молодый признавал, впрочем, что было бы предпочтительно, если бы у агентов была «четкая идейная основа». Но, к сожалению, такие идейные агенты, как, например, «великолепная пятерка» и Джордж Блейк, в послевоенной Англии стали «чрезвычайной редкостью»: «Средний англичанин аполитичен и равнодушен: ему совершенно наплевать, кто им правит и куда ведет страну, чем хорош или плох „Общий рынок“, его интересует собственный заработок, работа и чтоб жена была довольна.»

Так же цинично отзывался Молодый и о том, что разведчик вынужден довольствоваться случайным сексом вместо большого чувства: «И без женщины разведчику нельзя, и с нею тоже невозможно! Один мой коллега, намучившись, поступил так. В Англию из Франции приезжали на языковую практику молодые женщины, это называется „опэр“ (на пару)… Главное их достоинство, с точки зрения моего коллеги, заключалось в том, что пребывание их в стране ограничивалось трехмесячным сроком. С этими молодыми и прекрасными дамами он и появлялся на людях. Через три месяца: гуд бай, май диа гел! Адью, сэр! И на память о замечательно проведенном времени невинный презент: то ли шубка, то ли колечко…»

Такое отношение Молодыя было весьма типичным для КГБ при Серове, да и после него. Серов был категорически против использования женщин в оперативной работе и считал, что их можно использовать только как приманку и лишь иногда для вербовки других женщин. Серьезные предубеждения существовали и против использования женщин на кабинетной работе. Несмотря на высокую репутацию Рыбкиной и нескольких других женщин, занимавших руководящие посты в ПГУ, Серов категорически запретил вербовать женщин для оперативной работы в КГБ, и этот запрет сохранился вплоть до времени Горбачева. Как и большинство его коллег по КГБ, Молодый имел предубеждение не только против женщин, но и против евреев. Вскоре после его возвращения в Москву в 1964 году, Гордиевский, который тогда был культоргом в Управлении С (нелегалы), достал ему билет в цыганский театр «Ромэн» в Москве. Через несколько дней Молодый встретил Гордиевского в коридоре. «Что же это ты со мной сделал? — спросил он, изобразив негодование. — Ты сказал, театр цыганский, я пришел — а там одни евреи.»

По иронии судьбы, техническим обеспечением Молодыя на протяжении шести лет его пребывания в Лондоне занимались супруги-евреи из Америки Моррис и Лора Коэн, они же Питер и Хелен Крогер, в прошлом входившие в группу Розенбергов в США. Работали они под видом преуспевающих букинистов. В 1961 году во время обыска, проведенного МИ5 и Специальной службой Департамента уголовного розыска на квартире Коэнов в Руйслипе, в предместье Лондона, в тайнике под полом на кухне был обнаружен передатчик, достаточно мощный, чтобы вести передачи на Москву, и коротковолновый приемник для прослушивания радиопередач из Москвы в высокочастотном диапазоне, спрятанные в карманных фонариках и в зажигалке одноразовые шифрблокноты, спрятанное в пудренице микроточечное считывающее устройство, принадлежности для изготовления микроточечных сообщений, банка из-под печенья, в которой находился магнитный железооксид, который используется при нанесении на пленку радиограмм для скоростной передачи азбукой Морзе, тысячи фунтов, долларов, дорожных чеков и семь паспортов.

Только двое из английских агентов, работавших под контролем Молодыя при техническом обеспечении Коэнов, были осуждены — Гарри Хафтон и его любовница Этель Джи. Хафтон (кличка «Шах») полностью соответствовал стереотипу английского шпиона, цинично описанному Молодым после его возвращения в Москву. Он работал клерком в Управлении подводных вооружений в Портленде, и с помощью Этель Джи, которая работала там же в архиве, он без особого труда мог добывать совершенно секретные сведения о противолодочной обороне и ядерных подводных лодках. На след Молодыя МИ5 помогли напасть данные о Хафтоне, которые были получены от Михала Голеневского, агента ЦРУ в польской УБ. Мемуары Хафтона, написанные им через десять лет после того, как он вышел из тюрьмы, красноречиво свидетельствуют о том, как Молодый успешно обманывал его. В своем московском интервью Молодый ясно дал понять, что считал таких агентов, как Хафтон, обиженными богом и судьбой. Хафтон же наивно полагал (как и Вассалл, когда вспоминал свои встречи с Родимым), что с самой первой встречи с Молодыя «их связывали прочные узы дружбы.» Хотя Хафтон и заявил, что раскаивается в том, что занимался шпионажем, он также признался, что то, что началось под нажимом, превратилось под влиянием теплой дружбы с Молодыя в деятельность, которая ему нравилась: «Нас объединяло настоящее чувство товарищества!» Хотя Молодый был весьма сексуально активен и у него было немало любовниц, ему удалось убедить Хафтона, что «интимные отношения с любой из них были абсолютно исключены».

В 1961 году суд приговорил Молодыя к двадцати пяти годам тюремного заключения, Коэнов к двадцати, а Хафтон и Джи получили по пятнадцать лет. В 1964 году Молодыя обменяли. КГБ не предпринял никаких серьезных попыток, чтобы освободить остальных. Правда, некоторые из агентов Молодыя так и не были раскрыты. В своих мемуарах Молодый утверждает, возможно и справедливо, что он получал информацию из источника в микробиологическом исследовательском центре в Портон Дауне, который он называет «центр бактериологической войны». В отрецензированном варианте мемуаров, который готовился к изданию Службой А (управление активных действий ПГУ) с помощью Филби, содержится абсурдное утверждение, что главная задача Молодыя в Портон Дауне заключалась в том, чтобы помешать осуществлению безумных планов нацистского преступника, который собирался распространить в Англии новый штамм чумы, а потом обвинить в этом КГБ: «Что может быть более благородным, чем задача сорвать преступные планы маньяков, разрабатывающих смертоносные яды и микробы для уничтожения людей?»

О значимости Молодыя свидетельствует и тот факт, что во время работы Гордиевского в ПГУ он был единственным из послевоенных нелегалов, которого поместили в пантеон героев-разведчиков в Зале Славы ПГУ. Молодый умер в 1970 году, когда ему было всего сорок восемь лет, после продолжительных возлияний на пикнике в жаркий летний день. Гроб с телом выставили в фойе клуба Дзержинского. Сослуживцы несли его многочисленные награды на бархатных подушечках. Сам председатель КГБ Юрий Андропов пришел, чтобы отдать последнюю дань памяти чекиста. Однако у других нелегалов КГБ слава Молодыя вызвала и зависть. Один из его современников, проработавший пятнадцать лет в Западной Германии, с горечью пожаловался Гордиевскому: «Молодый был неудачником. Дело он завалил, а вытащить его было ой как недешево. Я пятнадцать лет проработал и не попался, а про меня никто и не слышал!»



Во Франции агентов КГБ было раскрыто меньше, чем в Англии, но советская разведка действовала там, пожалуй, не менее успешно. До 1966 года Московский центр уделял Парижу особое внимание, поскольку там располагалась штаб-квартира НАТО. Одним из советских агентов, внедрившихся в НАТО, был Жорж Пак, впервые завербованный в Алжире в 1944 году. Пак работал заведующим канцелярией и советником при нескольких министрах в послевоенной Четвертой республике. В конце 1958 года, накануне образования Пятой республики, первым президентом которой стал генерал де Голль, он начал специализироваться на вопросах обороны. В течение последующих четырех лет он постоянно имел доступ к секретным военным документам, сначала во французском Генеральном штабе, потом в институте национальной обороны, а затем в штаб-квартире НАТО. Со своими последними двумя операторами, сначала с Николаем Лысенко, а потом с Василием Власовым, он встречался раз в две недели и передавал им документы о Медонском лесе и других объектах в окрестностях Парижа. Среди переданных им документов был весь натовский план обороны Западной Европы. Операторы Пака постоянно заверяли его, что своей деятельностью он напрямую влияет на советскую политику. Пак был настолько тщеславен, что убедить его в этом труда не составляло. Позже он приписывал себе заслугу в мирной развязке Берлинского кризиса 1961 года, после которого была возведена Берлинская стена:

«Шоссе были блокированы, воздушные коммуникации находились под угрозой, Хрущев проверял боеготовность союзников. Как раз в это время у меня состоялся разговор с советником посольства (в действительности оператор КГБ), с которым я периодически встречался. Он сказал мне, что его правительство исполнено решимости довести свою политику до конца. Я возразил ему, сказав, что союзная сторона тоже настроена столь же решительно. Он спросил, смогу ли я предоставить ему письменное доказательство этого. Вот тогда я и передал ему документы (об организации обороны Западного Берлина). Недели через две он сообщил мне, что если Хрущев и отступил, то только благодаря предоставленной мной информации. Я сделал это, чтобы сохранить мир, и благодаря мне мир был сохранен.»

Пак также утверждал, что ему показывали личное письмо от Хрущева. Убежденный в своей исключительной роли, Пак и не догадывался, что еще когда он впервые получил доступ к натовским документам, у КГБ уже был еще один агент в штаб-квартире НАТО — Хью Хэмблтон, двуязычный канадский экономист, которого МГБ начало готовить еще в 1951 году. С 1957 по 1961 год Хэмблтон на встречах со своим советским оператором Алексеем Федоровичем Тришиным, которые проходили раз в две недели, передал столько натовских документов, от военных планов до экономических прогнозов, что резиденту КГБ Михаилу Степановичу Цымбалу (он же Рогов, работал в Париже с 1954 по 1959 год) пришлось создать специальное подразделение, которое занималось их обработкой. Это подразделение продолжало работать и при преемнике Цымбала Анатолии Ивановиче Лазареве.

На некоторые встречи Хэмблтона с Тришиным приезжал большой черный фургон, в котором была оборудована лаборатория КГБ для переснятия натовских документов на месте.

Как и Пак, Хэмблтон сделал незаурядную карьеру в качестве агента КГБ, которая продолжалась на протяжении двадцати лет и в последующем основывалась скорее на осознании собственной значимости и авантюризме, чем на идейных убеждениях. Тришин всячески старался подогреть самомнение Хэмблтона. Так, он неоднократно говорил ему, что документы НАТО, которые он достает, — «чистое золото», что они представляют исключительную ценность и их читают члены Политбюро. Иллюзии Хэмблтона о собственном величии еще больше укрепились после того, как он был приглашен в Москву, чтобы за ужином обсудить международные проблемы с председателем КГБ Юрием Андроповым.

Пожалуй, самой успешной операцией КГБ во Франции во время холодной войны было внедрение во французскую Службу внешней документации и разведки (СИДЕ). Сразу после бегства на Запад в 1961 году Анатолий Голицын утверждал, что в СИДЕ действовала агентурная сеть КГБ под кодовым названием «Группа Сапфир». Он также утверждал, что в 1959 году у начальника ПГУ Александра Сахаровского был полный план реорганизации СИДЕ, составленный ее директором генералом Полем Гроссэном. Сахаровский также регулярно получал копии отчетов СИДЕ. Показания Голицына стали выглядеть более достоверными после того, как он предоставил сведения, которые помогли арестовать и осудить Жоржа Пака в 1963 году. Он также сообщил, что КГБ было известно о планах СИДЕ создать отдел, который бы занимался сбором научной информации в США. Такой отдел приступил к работе летом 1962 года. Но у Голицына были лишь обрывочные сведения об операциях КГБ во Франции, и большая часть его информации не носила конкретного характера. Даже те сведения, которые в конечном итоге привели к аресту Пака, фактически лишь помогли сузить первоначальный круг подозреваемых до семи человек. И только наблюдение за семеркой помогло разоблачить Пака. Откровения Голицына получили слишком широкую огласку в СИДЕ, и поэтому было невозможно установить длительное скрытое наблюдение, подобное тому, которое помогло разоблачить Пака. Расследование затруднялось еще и тем обстоятельством, что после заявлений Голицына широкое распространение получили теории заговора, подобные тем, которые в США побудили Джеймса Энглтона заподозрить начальника отдела соцстран ЦРУ Дэвида Мэрфи. В Англии такие же теории привели к тому, что у Питера Уайта и других возникли подозрения относительно генерального директора МИ5 сэра Роджера Холлиса. Во Франции, так же, как в США и Англии, авторы теорий заговоров во многих случаях пришли к ошибочным выводам. Источники в СИДЕ утверждают, что хотя в конце концов часть сети «Сапфир» и была раскрыта, «самой крупной рыбе удалось ускользнуть». По материалам следствия судебных дел возбуждено не было.

То, что во время холодной войны во Франции не было публичных разоблачений советских агентов, таких сенсационных, как в США и Англии, свидетельствует не о недостаточной активности советской разведки, а скорее о неэффективности французской контрразведки. Отчасти эта неэффективность объясняется тем, что во Франции не было «венонских» дешифровок, которые ознаменовали начало конца «великолепной пятерки» и атомных шпионов. После дела Пака, в середине шестидесятых, США и Англия вновь проанализировали весь французский материал, проходивший в «венонских» сообщениях, а результаты были переданы французскому управлению территориальной безопасности (ДСТ). В них имелись указания на то, что в довоенном французском Министерстве авиации действовала группа советских агентов, которые были завербованы в середине тридцатых, и в течение нескольких лет до падения Франции работали под контролем нелегала ГРУ Генри Робинсона. Член группы, ученый Андре Лабарт (кличка «Жером»), который в 1938 году ушел из Министерства авиации, чтобы возглавить несколько государственных исследовательских лабораторий, одним из первых вступил в общество «Свободная Франция», которое образовалось в Лондоне в июне 1940 года под руководством генерала де Голля. В течение нескольких месяцев Лабарт был начальником службы вооружений при де Голле, но, поссорившись с окружением генерала, вышел из состава общества и основал в Лондоне ежемесячный журнал «Свободная Франция». Позднее он также вел радиопередачи Би-Би-Си на Францию. В Лондоне Лабарт передавал политическую и военную информацию советскому оператору, которого он знал как «Альберта». В 1943 году Лабарт стал министром информации во временном правительстве «Свободной Франции» в Алжире. Среди тех, кто работал под его руководством, был и Жорж Пак, который руководил отделом политических новостей на радио «Свободная Франция». После войны Лабарт зарабатывал себе на жизнь в основном журналистской работой, редактируя журналы «Констелясион» и «Сьянс э Ви».

Самым крупным советским агентом в довоенном Министерстве авиации, разоблаченным с помощью расшифровок «Веноны», был Пьер Ко, дважды занимавший пост министра торговли в составе недолговечных правительств Третьей республики в период между двумя войнами. В тридцатые годы он придерживался радикальных политических взглядов и был, пожалуй, самым активным из некоммунистов сторонником тесного военного альянса с Советским Союзом. Во время Гражданской войны в Испании пресса обвинила его (возможно, и не без оснований) в том, что он передавал русским данные о французских авиационных системах и вооружениях. О том, что Ко — советский агент, сообщал и Кривицкий, бежавший на Запад в 1937 году, но его откровения особого интереса тогда не вызвали, в том числе и в США.

Как и многие другие французские левые, Ко был удивлен заключением германо-советского пакта в августе 1939 года; но, осуждая этот пакт, он продолжал настаивать, что Франция и Советский Союз должны когда-нибудь объединиться. Отстраненный де Голлем после падения Франции в 1940 году, Ко провел несколько лет в США, где совмещал научную работу с пропагандой идей альянса. Позднее из расшифровок «Веноны» стало известно, что он был повторно завербован в 1942 году резидентом НКВД/НКГБ в Вашингтоне Василием Зубилиным (он же Зарубин). С ним, а также с другим советским оператором Ко поддерживал контакт на протяжении последующих двух лет. В конце 1943 года Ко перебрался в Алжир, где вступил в Консультативный совет «Свободной Франции». В марте 1944 года, по поручению временного правительства, он три месяца провел с миссией в Советском Союзе. Вернулся он в восторге от того, насколько Сталин привержен идее ценности человеческой личности — «се culte renouvele de l'humanisme». По его словам, это больше, чем мощь оружия Красной Армии, помогло России выиграть войну. Свой отчет о поездке он закончил так: «Свобода неумолимо угасает при капитализме и столь же неумолимо возрождается при социализме.» После войны Ко получил известность одного из лучших ораторов в Национальном собрании и «самого талантливого попутчика в Европе» за то, что играл видную роль в советских организациях прикрытия, и получил Сталинскую премию в 1953 году.

«Венонские» данные о Лабарте, Ко и других, как и сведения, открывшиеся в ходе последующих расследований, были получены слишком поздно и оперативной ценности не представляли. На допросах в ДСТ Лабарт во всем признался. Из-за того, что огласка дела Ко могла вызвать нежелательные политические последствия и принимая во внимание его преклонный возраст, Ко позволили спокойно умереть. Подробную историю деятельности советской агентуры во Франции еще предстоит написать.



Федеративная Республика Германия с момента своего основания в 1949 году была из всех западноевропейских государств самым уязвимым к деятельности агентов стран советского блока. Один из центральных эпизодов этой деятельности до сих пор вызывает много споров. В июле 1954 года Отто Ион, глава Федерального ведомства по охране конституции (службы безопасности ФРГ) исчез из Западного Берлина, а несколько дней спустя он выступил на пресс-конференции в Восточной Германии с осуждением якобы возрождающегося в ФРГ нацизма. В декабре 1955 года Ион вновь оказался на Западе и заявил, что находился под воздействием наркотиков, которые ему колол работавший на КГБ врач Вольфганг Вольгемут. Верховный суд в Западной Германии скептически отнесся к этому заявлению. По другим сведениям, Ион здорово выпивал; Вольгемут хорошенько накачал его виски, а потом убедил бежать, сыграв на его страхах перед возрождением нацизма. В декабре 1956 года его приговорили к четырем годам тюремного заключения.

Самым продуктивным агентом КГБ, действовавшим в западногерманской разведке, был Хайнц Фельфе, который в 1958 году возглавил в западногерманской разведслужбе БНД отдел контрразведки, занимавшийся Советским Союзом. С помощью фиктивной агентурной сети, специально созданной в Москве Центром, и при поддержке КГБ Фельфе удалось создать себе потрясающую репутацию. Шеф БНД Рейнхард Гелен с гордостью показывал важным гостям кабинет Фельфе, где висела огромная разноцветная карта Карлсхорста, на которой в мельчайших подробностях была изображена штаб-квартира КГБ, вплоть до того, где какая машина стоит и кто каким туалетом пользуется. В ходе карлсхорстской операции (кодовое название «Диаграмма») было написано пять толстых томов, в которых было огромное количество планов отдельных кабинетов, личных характеристик и внутренних телефонных справочников. Штаб-квартира БНД в Пуллахе, неподалеку от Мюнхена, постоянно получала заявки на информацию о Карлсхорсте и от других разведслужб. Эти запросы, как потом похвалялся Фельфе, «высвечивали конкретные интересы всех европейских резидентур ЦРУ» и тем самым давали Центру ценную возможность получать представление об их операциях. Фельфе же удалось сделать так, что БНД и его союзники имели «полностью искаженное представление о Карлсхорсте». Служба А ПГУ, которая руководила подготовкой мемуаров Фельфе, включила в них целые пассажи, в которых ПГУ занималось самовосхвалением. Один из них гласил: «Прошло немного времени, и выяснилось, насколько прозорливы были оперативные планы КГБ.» Одновременно Фельфе снабжал Карлсхорст копиями практически всех важных документов, которые проходили через БНД. Срочные донесения передавались в Карлсхорст по радио, а остальное — в чемоданах с двойным дном, на пленках, спрятанных в банках с детским питанием, через потайные «почтовые ящики», а также через курьера БНД Эрвина Тибеля, который тоже работал на КГБ. В течение двух лет до августа 1961 года, когда была построена Берлинская стена, когда ЦРУ и БНД, по словам Фельфе, строили планы «подрыва экономического и политического развития ГДР», «активизации психологической войны» и «переманивания рабочей силы», «я не раз рисковал, и не всегда риск можно было просчитать. Встреча за встречей, передачи данных следовали одна за другой — все было подчинено одной цели: дать СССР основу для принятия решений. Я прекрасно понимал, что в течение тех двух лет я давал контрразведке противника те нити, с которыми они могли работать. Подтверждением тому стал мой арест.»

Мотивы Фельфе, как и мотивы Пака и Хэмблтона, скорее объяснялись тщеславием, чем идейными соображениями. Его самого, как и его коллег, регулярно поощряли личными поздравлениями от генералов КГБ, и как-то раз даже от самого председателя. Сотрудник ЦРУ, работавший в Германии в пятидесятые годы, после ареста Фельфе в 1961 году заключил: «Отчет о нанесенном БНД ущербе, наверное, составил бы десятки тысяч страниц. Были провалены не только агенты и явки, необходимо было пересмотреть все донесения тайных агентов за десять лет: и те, что были сфабрикованы другой стороной, и те, что были слегка изменены, и те, что были получены из чисто мифических источников.»

КГБ много выиграл и от широкой кампании по внедрению агентов в Западной Германии, которая была организована Главным управлением XV (разведывательным ведомством Восточной Германии), созданным в 1952 году в составе Министерства государственной безопасности ГДР и переименованным в 1956 году в Главное управление разведки (ГУР). С момента основания этого ведомства его главой, а также автором различных программ внедрения агентов на протяжении целого поколения был Маркус Иоганн («Миша») Вольф, сын видного писателя-коммуниста, который был вынужден бежать в Москву после прихода к власти Гитлера. Ко времени выхода в отставку в 1987 году Вольф зарекомендовал себя как один из способнейших начальников разведки в странах советского блока, он продержался на этом посту дольше всех своих коллег. Самым удачным агентом Вольфа был Гюнтер Гильом, сын отошедшего от дел доктора в Восточной Германии, который прятал у себя и лечил социалиста Вилли Брандта, когда за ним охотилось гестапо. В 1955 году по указанию ГУР доктор Гильом обратился к Брандту, который тогда был мэром Западного Берлина, с просьбой помочь его сыну, подвергавшемуся на Востоке гонениям. С первой же встречи Гюнтер понравился Брандту, и тот решил устроить судьбу молодого человека. В 1956 году Гюнтер Гильом и его жена — оба сотрудники ГУР — получили в ФРГ статус политических беженцев. Несколько лет спустя оба устроились на постоянную работу в Социал-демократической партии Германии. Когда в 1969 году к власти пришла коалиция во главе с СДПГ и Брандт стал канцлером, Гильому предоставилась прекраснейшая возможность, о которой любой агент в наше время может только мечтать: он стал личным другом Вилли Брандта и его доверенным секретарем в боннской канцелярии. Среди того огромного количества информации самого высокого уровня, которой Гильом снабжал ГУР, а через ГУР и КГБ, были и подробные сведения о новой восточной политике ФРГ в тот период, когда предпринимались попытки установить первые официальные связи с ГДР и другими государствами Восточной Европы. Шок, вызванный разоблачением Гильома в 1974 году, был настолько велик, что Брандту пришлось уйти в отставку.

Гильом был лишь одним, хотя и самым выдающимся, агентом из целой армии восточногерманских шпионов, действовавших в ФРГ. По оценкам перебежчика из ГУР в 1958 году, там работало уже две-три тысячи нелегалов, и еще больше ждали своей очереди «за кулисами». Одной из наиболее успешных стратегий Маркуса Вольфа было «наступление на секретарш», основанное на совращении одиноких женщин, обычно среднего возраста, состоявших на государственной службе и имевших доступ к секретной информации. Среди жертв «наступления» Вольфа в середине пятидесятых была Ирмгард Ремер, сорокачетырехлетняя секретарша в боннском Министерстве иностранных дел, отвечавшая за связь с посольствами: она передавала отпечатки документов на копирке своему соблазнителю, Карлу Хелмерсу, нелегалу ГУР, которого после его ареста в 1958 году в газетных заголовках называли «красный Казакова». В последующие двадцать лет на смену ему пришли еще более удачливые «красные казановы», которых направлял Маркус Вольф.



Во время холодной войны, как и до нее, большую часть лучшей информации о Западе Кремль получал из данных электронной разведки. В 1951 году Седьмое (шифровально-дешифровальное) управление КИ было вновь введено в состав Пятого управления МГБ, которым руководил генерал-лейтенант Шевелев. С образованием КГБ в 1954 году шифрами, связью и расшифровками стало заниматься Восьмое главное управление, которое также возглавил Шевелев. У дешифровальщиков КГБ и ГРУ не было современной компьютерной техники, которой пользовались их коллеги в Англии и США. Так, например, с самого создания в 1952 году американское Агентство национальной безопасности имело самый большой банк компьютеров в мире. Хотя советская электронная разведка отставала от западной в техническом отношении, у нее было два компенсирующих это преимущества. Во-первых, в ее распоряжении были лучшие силы советских математиков и программистов, многие из которых до сих пор время от времени привлекаются для работы в КГБ и ГРУ. Ни у АНБ, ни у ШКПС не было таких возможностей по вербовке сотрудников, как у КГБ или ГРУ. Во-вторых, советская электронная разведка получала и, несомненно, получает большую помощь от агентурной разведки, которая собирает сведения об иностранных кодах и шифрах, и от этих данных во многом зависит успех практически всех важных дешифровок. Во время холодной войны большую помощь советским дешифровальщикам по-прежнему оказывало проникновение в посольства. Самый большой интерес для Москвы всегда представляло посольство «главного противника». Хотя американские дипломаты в Москве стали менее наивными в отношении советского наблюдения, представления об обеспечении безопасности посольства в разгар холодной войны оставались в зачаточном состоянии. Когда Джордж Кеннан, назначенный послом в СССР, прибыл в 1952 году в Москву, он обнаружил, что в его официальной резиденции «буквально орудуют невидимые руки, перед властью которых я, да и все мы были практически беспомощны». Невидимые руки принадлежали советскому бюро по обслуживанию иностранцев (Бюробин), которое официально подбирало обслуживающий персонал для работы в иностранных представительствах, а фактически являлось подразделением Второго (контрразведывательного) главного управления МГБ. Люди из Бюробина могли явиться совершенно неожиданно в любое время суток. Как-то ночью, через несколько месяцев после приезда, Кеннан и его жена проснулись от какого-то неясного шума, доносившегося с галереи, которая находилась рядом с их спальней. Как потом вспоминал Кеннан, он вышел из спальни «и вдруг столкнулся нос к носу с привидением, которое напоминало фигуру огромной женщины. „Кто вы?“ — спросил я, а мне в ответ: „Я новый ночной сторож.“

После того, как в 1944 году в посольстве было обнаружено несколько сотен подслушивающих устройств, проводились периодические проверки, но больше «жучков» не находили. Кеннану пришло в голову, что ничего не удавалось найти из-за того, что у МГБ появилась более совершенная электронная техника подслушивания, а вовсе не потому, что улучшилась охрана посольства. В сентябре 1952 года из Вашингтона прибыло два специалиста, которые начали тщательно осматривать здания посольства и резиденции посла. Специалисты попросили Кеннана, чтобы он сидел в своем кабинете и читал вслух старое дипломатическое донесение, надеясь таким образом привести в действие какое-нибудь скрытое подслушивающее устройство. Вдруг один из техников начал ожесточенно долбить молотком-кирочкой стену за деревянным панно с изображением герба США. Ничего там не обнаружив, он набросился на само панно и с победным видом вытащил из его жалких останков подслушивающее устройство в форме карандаша, которое передавало каждое слово, сказанное Кеннаном, на находившийся за пределами здания монитор. На следующее утро Кеннан заметил, что лица охранников МГБ и советского персонала стали еще более угрюмыми: «Атмосфера злобы и враждебности была такой плотной, что хоть ножом режь.» И все же необходимые меры защиты от прослушиваний МГБ были столь далеки от традиционных норм госдепартамента, что Кеннан не знал, правильно ли он поступил, пойдя на такой решительный шаг, чтобы обнаружить подслушивающие устройства. Даже в своих мемуарах, которые он писал аж через двадцать лет после случившегося, Кеннан все еще сомневался: «Мог ли посол позволить втянуть себя в такую комедию? А может, мое правительство обвинило бы меня в халатности, если бы я отказался?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57