Послания себе (Книга 3)

И на всех наливались, зрели ягоды - на черном еще пока розоватые, а на белом еще зеленоватые, похожие на гусеничек. Черные вскорости обещают стать, как ежевика: крупными, сочными - а белые наполнятся слнечным янтарем и станут сладкими, как мед. Саша вспомнил, как тетя Рита говорила маме, что тутовник улучшает зрение. А к этому, старому и трухлявому, и подойти-то было страшно. Ни единой ягодки, от листьев - одни паутинчатые остовы, и того гляди - сверху на голову свалится противная, разъевшаяся волосатая гусеница.
      Дяди Карлсона не было довольно долго. Саша боялся подойти к тому дереву и поджидал чуть в сторонке.
      Наконец тот вышел - с дикой тоской в глазах, бледный, как полотно.
      - Извини, племянничек, не до тебя мне сейчас... - осипшим голосом сказал он и, приволакивая правую ногу, поплелся к дому.
      Саша ощутил его запах - травяной и молочный одновременно. Так пахнет теплое свежее молоко и отвар из ромашки... И еще Саша почувствовал, что на душе у Дмитрия - невероятное облегчение пополам с дикой скорбью...
      - Ваня, ну скажи, что случилось, из-за чего вы подрались, что было дальше?! Ну?! - почти со слезами на глазах просила Люда насупленного мальчишку и виновато оглядывалась на молчавшую Ренату. Кирилл и Марго тоже пока не вмешивались.
      Ванина бабушка ворчала себе под нос: "Чего привязались к ребенку, спрашивается?!" - и, громыхая, мыла посуду в кухне. Ей не нравились ни эти две богатые вертихвостки, ни нянька маленького малохольного шизика. Было бы из-за кого гоношиться! От такого и следовало ожидать, что рано или поздно он выкинет что-нибудь подобное...
      - Ванечка! - взмолилась Люда. - Он же твой друг, вы всегда так хорошо играли! Вы поссорились, да? Ну, все ссорятся, ничего страшного...
      - Подождите, Люд, - вдруг сказал Кирилл и, пригладив залысины, подошел к мальчику. - Ну их, этих куриц, Иван! Пойдем, поговорим, как мужчина с мужчиной. А то кудахчут, кудахчут, спасу нет...
      - Ни сна, ни отдыха... - пробурчала бабушка и с ожесточением стала тереть противень с пригарками от пирога, в душе больше ругаясь на тетку из рекламы, пристающей ко всем со своим чистящим средством, от которого толку - как от козла молока. Драишь, драишь... Тьфу ты, пропасть!..
      Рената молча развернулась и ушла, а Марго осталась. У нее, конечно, чесался язык высказать Люде все, что она думает о ее поступке, но не стоит делать этого здесь и сейчас. Тем более, что сама нянька казнит себя больше, чем кто бы то ни было. Никто не покарает тебя сильнее, чем ты сам...
      Сидя в машине подруги, Рената неподвижно смотрела в небо через приопущенное боковое стекло. Ей в ответ подмигивали звезды, беззаботные такие, особенно та, алая, на плече у Шагающего...
      С шумом, закладывающим уши, перед глазами развернулась картинка: она одна внутри просторного шарообразного зала, и поток света льется с неба ей на макушку. Она купается в нем, блаженствует и наполняется чем-то новым, а точнее - хорошо забытым старым - невидимым и бескрайним. Параллельно картинке в голове, но отстраненно от разума возникает что-то вроде... комментария, что ли: "Выход через спирит-уровень через ментальную проекцию и соединение с общностью "куарт", в данный момент пребывающих в статическом состоянии"... И каждое слово в отдельности, да и вся фраза в целом - понятны, просты, как школьное "квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов".
      Она не поняла, куда вернулась, когда в машину вдруг подсели Марго, Кирилл и Люда. Мир в единочасье стал другим... Или это я стала другой? Что-то произошло... Что-то сдвинулось с мертвой точки. С точки невозврата...
      Кажется, Кирилл, обращаясь к ней, что-то говорит:
      - ...и Сашок, видно, вспомнил, что отдавал ему своего дракончика... - он протянул на ладони черный талисманчик из обсидиана - "Было бы, ради чего мальчонку пытать, а то из-за какого-то дерьма! Совсем зажрались, капиталисты проклятые, Сталина на вас нету..." - и Рената машинально взяла его. Стал, значится, требовать его назад... А Ваньке не понравилось, что на него наезжают, он парень с крутым характером, вот так и поцапались... И растащил их какой-то дядюшка в круглых очках и кожаном - если не брешет - пиджаке... Ну, а может, и не в пиджаке, а, скажем, в куртке... Этот соврет - недорого возьмет... Эк он меня на шоколадку раскрутил! А пуговки, говорит, на одежке забавные были, с буквами. Ванька алфавит печатный малость знает, но буквы, говорит, написаны "по-взрослому" - прописью, что ли?
      - Вензель "А" и "Д"... - пробормотала Рената.
      - Кошмар! - отозвалась Марго.
      - Кирюш, мне очень нужно подумать. Завезете меня домой?
      - Ты что, мать?! Искать надо твоего "АДа"! Такая зверская символика - и на свободе?! Кирилл, а ты что думаешь?
      - Не знаю, королева... В плане - где его искать... Я тебе по нашей картотеке кучу всяких "АДов" скачаю, а он, может, у нас и не значится...
      - Он у вас не значится, - твердо сказала Рената. - Завезите меня. Мне надо...
      Она вышла у своего подъезда. Люда виновато смотрела на нее.
      - Простите меня, Рената... - прошептала она срывающимся голосом. - Я, конечно, знаю, такое не прощается, меня будут судить, но...
      - Люд! - поморщилась та. - Давай не будем?
      Нянька расплакалась. Ренате было не до нее, и она повернулась к дому.
      - Ренат! - Марго вытащила локоть поверх опущенного стекла. - Может, мне с тобой побыть? Кирюха машину запаркует - и тоже к нам... А?
      - Спасибо, Марго... Мне действительно надо подумать. Одной. Угу?
      - Ну, смотри! Звони, если что. Я все равно сегодня не усну...
      Рената вошла в подъезд.
      Как страшно заходить в пустую, совершенно пустую, словно абсолютный вакуум, квартиру! Здесь не было даже МЕРТВЫХ вещей. Мертвое - это бывшее ЖИВОЕ, одушевленное... Здесь была пустота - отсутствие всего, как за триллионы триллионов лет до Мгновения Создания... Ничто.
      Она улеглась на диване и закрыла глаза. Нить, ниточка... Веди меня, клубочек! Ты идеально круглый... Ты - совершенство по своей природе...
      Ася уже не надеялась на звонок. Лучше бы она поехала с родителями в сад! Владислав впервые так подвел ее: обещал позвонить, а сам исчез. Если бы она уехала, то хотя бы не так переживала, что с ним что-то случилось... Ну вот, конечно, сразу мысли о себе... А вдруг и правда что-то стряслось? Не дай бог!
      О, господи, ведь милый Горец исчез точно так же, без предупреждения... Помои мне, господи, не дай судьбе повториться! Это будет не просто жестоко, это... это...
      Мелодичный звонок в прихожей все-таки заставил ее вздрогнуть. Ася заглянула в глазок и, радостно улыбнувшись, распахнула дверь.
      - Как же так, Влад?! - она кинулась ему на шею. - Я уже извелась! Где ты был?!
      - Привет, Незабудка! - он зацепил указательным пальцем кончик ее носа, закрыл за собой дверь и засмеялся. - Точку мы ставили, понимаешь?
      - Какую точку? - Ася подумала о чем-то материальном - о какой-нибудь торговой "точке", например, и потому не совсем поняла, почему Влад занимался этим сам, да еще и так долго.
      - Ой, и не спрашивай, не спрашивай, красавица моя! Большую такую точку!..
      Ася не выдержала и снова порывисто обняла его. Влад, веселый, как никогда, подхватил ее, роняя едва снятую куртку, и поцеловал - открыто, без напряжения и постоянного контроля над собой. Так, как надо.
      - Я люблю тебя, Незабудка! - он, такой громадный по сравнению с нею, сильный, без труда, но очень аккуратно подкинул Асю на руках и сделал шаг в комнату: - Узнала?!
      - Влад, Влад, я думала, что состарюсь, пока дождусь тебя!
      - Раз этого не избежать, то давай стариться вместе. Никуда ты теперь от меня не денешься, Попутчица!..
      Она обвила руками его шею и положила голову на твердое, словно камень, загорелое плечо Влада.
      Глаза открылись перед рассветом. Как получилось, что, не ожидая, совсем не ожидая, она уснула и даже не видела снов?!
      На диване, полностью одетая, по-прежнему на спине, вытянувшись в струну, как мумия в саркофаге...
      Ответ пришел совсем не с той стороны, с которой она ждала. Он выскочил исподволь и замкнул недостающие звенья разорванного когда-то круга...
      Подобно той привычке, какая вырабатывается, если расслабляешь, расконцентрируешь взгляд, чтобы в абстрактном цветовом узоре разглядеть зашифрованную там стереокартинку, Рената поняла, что может то, чего не только не могла, но о чем даже не знала раньше. И обрадовалась, как радуется человек, впервые увидевший объемную картинку своими глазами: только что ему тыкали "Да вот, вот здесь! Смотри! Ну как же ты не видишь?!" - и тут, потеряв уже всякую надежду, он перестает ВСМАТРИВАТЬСЯ... И тогда... Впрочем, какое там - обрадовалась "так же"! Так не радуются даже сбывшейся мечте, встрече с человеком, которого считали давно потерянным и по которому скорбели... Так не радуются рождению долгожданного первенца...
      Рената знала, КТО она. Отныне и навсегда - знала. Не только та, что неслась на бешеном коне по степи, с именем "Нереяросса", не только та жрица из храма Феникса в Северном Столпе - Гелиополисе с длинным и странным именем "Нефернептис" - "Прекрасная Нептида", не только Танрэй заблудившаяся на жизненном пути правительница страны Ин на земле Тайны, не только сотни, тысячи других, кем ей пришлось стать, вспоминая и забывая, находя и теряя, но и та ТАНРЭЙ, которая ПОМНИЛА и которая СУМЕЛА ПЕРЕДАТЬ - через десятки тысяч лет!!! Та, что обманула коварное Время и стала сильнее, мудрее и благороднее него...
      ЗАРЯ, СВЕТ КОТОРОЙ ОТЛИВАЛ НА БОКАХ БЕЛОСНЕЖНЫХ ШАРОВ ЗДАНИЙ, БЫЛА СВЕЖА И НЕЖНА, СЛОВНО РУМЯНЕЦ НА ЩЕКЕ МЛАДЕНЦА. И ЗАРЯ ЭТА - ИДЕАЛЬНОЕ ДИТЯ МАТЕРИ-ПРИРОДЫ - САМА СЛОВНО ЛЮБОВАЛАСЬ ВЕЛИКИМ ГОРОДОМ, СОЗДАННЫМ В ГАРМОНИИ СО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ...
      Код, адресованный самой себе и разбросанным по всему свету, точно так же запамятовавшим истоки соотечественникам, достиг одного из пунктов назначения... И достигнет еще не раз и не одного. Да будет так, пока светят звезды!
      Она закрыла глаза и... взлетела над городом. Внутренний взор не искажал ничего - то же самое она увидела бы открытыми глазами...
      Закружилась. Ощутила. И - резко, в три приема - раз! два! три! Скользнула к нужному месту на земле... Осталось присоединить тело, но... Не спеши, не спеши... Ты знаешь, что делать. Успокойся. Восторги подождут...
      ДЕЙСТВУЙ!!!
      Проклятье лежало на нас троих страшным грузом. Иногда оно казалось мне настолько тяжелым и вещественным, что стоит лишь протянуть руку - и ты коснешься его ядовитых щупальцев. Я свыкся с ним, как свыкается калека с горбом, как слепой перестает бунтовать и научается жить с увечьем... Уже не скажу даже, после какого воплощения я научился МОЛЧАТЬ. В этом была заслуга нашего друга-врага... Мы вновь встретились в Кемете, и много воды утекло в Ниле с тех пор, как страна наших "куарт" превратилась из Ин в Кемет, Египет, Тайну... И столько же, если не больше, ей предстояло утечь к тому времени, как ее назовут Египтом на моем последнем языке... Да, мы встретились там и узнали друг друга - вначале Ормона и я, затем она позволила и Сетену поговорить со мной. На тот момент они были несказанно сильны, а я... я был, как всегда, один и еще не свыкся со своим одиночеством...
      Второе проклятье было сильнее первого, и на семь династий Кемета, сменявших одна другую, я лишился возможности делать что-либо вообще: астральная личность в потопленной лодке не могла воплощаться. Но я помнил все - я был и останусь душой-разумом, а душа не забывает ничего, ее не ограничивают стены сознания, сросшегося с бренным мозгом. Проклятье не давало мне пошевелиться, я безвозвратно упустил массу вещей...
      Тогда и пришел Учитель. Он наблюдал за нашими "куарт" еще со времени создания, расцвета и падения Великого Оритана, а узнал он их-нас и того раньше... Учитель приоткрыл мне узкую щелочку бытия, и я смог вступить во взаимодействие с его душой-разумом. Правда, ненадолго. В то время Учитель находился в состоянии статики, но готовился к очередному воплощению. Уже тогда он обогнал в мудрости всех нас. Я и сейчас мало что знаю и почти ничего не умею: частые воплощения, не всегда в людей, как уж получалось, без передышки, не удобряют, а напротив, истощают почву для размышлений.
      "Тобой движет нечто более сильное, и тебе не нужна излишняя эрудиция, стариковская мудрость, - сказал Учитель. - У тебя совершенно другой Путь, чем, скажем-скажем, у меня. Ты - черное в белом и белое в черном... Победит сильнейший"...
      И он предложил мне следующее: если стремление мое к цели поможет мне выбраться из смирительной рубашки проклятья и вернуться к своим, то он станет моим старшим, Верховным, Попутчиком.
      Я бился долго, но нашел способ увеличить "щелочку", чтобы протиснуться через нее в чужое сознание и попасть в "чистое пространство" - в тело новорожденного, в облике которого хотел прожить тогда сам Учитель. Он оставил шанс мне.
      Смирительные ремни проклятья Сетена и длительное бездействие души дали свои результаты: при рождении была длительная асфиксия, а я не мог, никак не мог оставить это тело. Я давно не видел людей, стал сентиментален, и мне было жаль младенца. Боль была дикой: сама смерть вцепилась мне в глотку и не давала вздохнуть. Врачи поставили на мне крест и оставили на морозе. Я прощупал умирающий мозг. Он забудет многое, и это отразится на мне, потому что на данный период я единое с ним целое. Но у меня не было права бросить его, и я заставил заполненные слизью легкие втянуть воздух и закричать.
      Всю жизнь этого мальчика, всю МОЮ жизнь после заключения я положил на то, чтобы ВСПОМНИТЬ. И под конец добился своего. Передо мной расстилалась тьма ступеней, на которые предстояло карабкаться, и я уже не был ни Алом, ни Хранителем Ала - я был чем-то новым и привыкал к этому новому. Я учился молчать. Даже тогда, когда хотелось закричать, объяснить, убедить... Заблудившемуся между реальностями и звездами Пилигриму нельзя говорить, его рот забит песком, глаза - завязаны черной лентой, поднять которую он сможет только на определенной ступени, много-много поколений спустя. А вот выплюнуть песок невозможно до самой вершины... Только Учитель может ГОВОРИТЬ, да и то осторожно, дабы не обжечь ненужным знанием незрелые души, копошащиеся у фундамента. Все меньше и меньше зависело в ИХ жизни от меня... Тот, кто тоже был мной - частью меня, - и Она забывали все сильнее и сильнее, ком ошибок рос, они запутывались в сетях, хотя жизнь почти всегда сводила их вместе. Лишь не было рядом меня... Сколько сотен лет я потратил, чтобы найти их...
      Тем не менее, все имеет свой конец. Тот, кто утрачивает способность вспоминать, скатывается вниз и тянет за собой всё, составляющее триединство. Затем - неминуемое разобщение и полная некротия, вакуум. Ничто. И камни будут более одушевленны. Никогда не будет названия тому, что не существует. "Тогда для чего всё?" - часто задавал я себе незрелый вопрос юнцов и... не находил на него ответа. Просто жизнь. Просто она такая... Данность. Так захотела скульптор-Природа, и ничего не поделаешь...
      Зная обо всем этом, я искал хотя бы одного из них и нашел совершенно случайно, неожиданно. ЕЁ. Судьба или что-то большее свело нас, и это было последнее испытание. Наше существование зависело от того, выдержим мы его или нет. Я отдавал ей все свои сны, свою память, свои силы - всё. Она была моей хозяйкой, хозяйкой моей души - как всегда... И я хранил наши с нею души, а под конец отдал ей жизнь, зная, что смогу, в отличие от нее, вернуться и ничего не утратить. Отныне все зависело от нее и от той части меня, которую я уже почти перестал ощущать собой и в то же время... нет, это очень сложно объяснить. Не пережив этого, это невозможно понять.
      Я метался, я убирал все преграды на нашем пути и на пути тех, кто смог бы еще, в грядущем, присоединиться к нам. Те, кто скатываются, тянут за собой других. И я в отчаянии отсекал их руки - пусть катятся одни, они сами так захотели при выборе на весах Маата. Каждый получит по заслугам. Я сам стал чудовищем, я ощутил в себе дыхание Тессетена и услышал его смех - вот это было действительно страшно для меня, для звериного в человеческом и для человеческого в зверином...
      Что я чувствую сейчас? Не знаю. Я столько раз проигрывал в воображении возможное развитие событий и всякий раз, если конец был хорош, испытывал такой восторг, что теперь не верю в реальность. Не верю, потому что не чувствую ничего, кроме усталости. Все происходит, происходит, происходит - но как будто не со мной...
      Я касаюсь ручки двери некогда моей квартиры, привычно придавливаю ее вниз, нажимаю, толкаю вперед... ОН-Я уже там. Остался последний штрих на полотне нашей жизни...
      И тогда у двери мелькнула тень. В комнату бесшумно скользнул Влад. Свободно вытянув руки вдоль туловища, весь он расслабленный, но каждый момент готовый к броску - стоял под той самой картиной и смотрел на Николая. Взгляд его, чуть исподлобья, но без тени враждебности, был каким-то родным, не просто знакомым, а родным, собственным.
      - Вот и ты... - сказал Гроссман и поднял глаза на сказочный город. - Оритан...
      Влад медленно переместился с ноги на ногу и оглянулся. Его сине-зеленые, как озеро на картине, но непрозрачные глаза наполнились вселенской грустью.
      - Оритан... - прошептал и он. - Оритан и Асгард когда-то были такими... Я рад, что ты помнишь это, как и я, Ал...
      - Здравствуй, дружище... Давненько же мы с тобой не виделись, старик! - усмехнулся Ник.
      Влад взял со стола смятую пыльную занавеску и набросил ее на зеркало.
      - Я займу привычное для меня место, - сказал он, подошел к Николаю и сел на пол слева от него...
      Саша не летал этой ночью. Кроме того, он проснулся от неприятного ощущения: болела разбитая в драке щиколотка и синяк на руке. Да и комары звенели над ухом, нудно мешая спать.
      Дмитрия в доме не было. Саша на этом не успокоился и пошел его искать. Он где-то здесь...
      Тот сидел на корточках возле вчерашнего дерева и молча гладил трухлявую, полумертвую кору. Карлсону было очень плохо, тоскливо, одиноко и... легко, несказанно легко... Но ведь и Саша соскучился по маме, хотя ему было хорошо с дядей Димой...
      - Иди сюда, маленький Кор, иди... - и Дмитрий усадил его к себе на коленку. - Видишь ли, есть много вещей, которые сложно утолкать рядом друг с другом... Никак, к примеру, не поладят огонь и вода, уксус и молоко, белое с черным... Теоретически. А на самом деле? В первом случае пойдет дождь. Во втором ты съешь на завтрак творог. Ну, а в третьем - полюбуешься на ранний-ранний рассвет в пасмурный день... А есть... - тут он помрачнел еще больше, - есть подобное... одно и то же, как два куска одного и того же прокисшего теста... Они неминуемо должны слипнуться воедино и протухать вместе. И что происходит, когда они сливаются? Прокисший творог, от которого тошнит одного, пропавшие яйца, от которых воротит нос другой. И еще куча всякого дерьма... почему? Почему? Спроси, племяшка, что-нибудь полегче... Зима его знает, почему... Кому-то так захотелось. Все мы - не боги...
      - Няня Люда говорила, что ими быть трудно, - сказал Саша и ощутил что-то теплое внутри, как будто кто-то мягким клубочком обволок его сердце.
      - Зато весело, - Дмитрий защипнул пальцами верхнее и нижнее веко правого глаза и, поставив Сашу на ноги, разогнулся сам. Где ж это вы так, молодой человек, полетали? - он указал на рассаженную щиколотку мальчика. - Ах, ну да! Великий бой на детской площадке!
      Саша улыбнулся. Дмитрий покачал головой. Сейчас он просто ЕЁ копия. Уменьшенный портрет. Её улыбка, взгляд, движения...
      - Дядя Дима, - заговорил он, - а как ты думаешь, если я дал кому-то поиграть свою игрушку и забыл про нее - ничего, что этот "кто-то" оставит ее у себя?
      - Ничего хорошего. Но... - Дмитрий протер очки носовым платком и нацепил их на нос, - как говорится, не возбраняется... Хозяину-то что?..
      Саша улыбнулся еще лукавее, даже голос изменился - тоже стал высоким, но с женскими нотками, смеющийся, даже... торжествующий какой-то:
      - А если я вспомнил и попросил вернуть - я прав?
      - Прав, - усмехнулся тот. - Дареное не дарят...
      Мальчик скользнул в сторону и крикнул:
      - Ты сам сказал! Ты сам это сказал, Сетен!
      Дмитрий пожал плечами и оглянулся.
      На посыпанной гравием дороге, метрах в пятидесяти от них, неподвижно стояла стройная светловолосая женщина. И Саша внезапно, как и приобрел, утратил черты своего сходства с матерью, но к тому времени он уже опрометью несся ей навстречу. А Рената быстро шла к нему и подхватила его на руки.
      - Ты попался в свою собственную ловушку, Тессетен! сказала она Дмитрию, ослепительно улыбнулась на прощанье и, обнимая сына, пошла назад.
      Дмитрий долго провожал ее взглядом с непонятной улыбкой, затем снова присел к мертвому дереву.
      - Эх, сестричка... - усмехнувшись и вздохнув, тихо проговорил он: - Кто тебе сказал, что я не хотел попасться в эту ловушку?..
      Саша увидел Его на мгновение раньше, чем Рената, в конце аллеи, увенчанной круглой клумбой с агавой посередине. Здесь соединялись четыре дороги, крест-накрест. И только здесь Он мог негласно назначить первую и две тысячи первую встречу...
      Мальчик выпустил руку матери и бросился к нему. Только она и сын узнали его теперь, как узнавали бы отныне в любом обличье... Это был и он, и не он, это был тот, кого она помнила - скидывая капюшон Проводника ли, или глядя с ним на зарю...
      Саша подбежал к нему, остановился в одном шаге, не доходя. Тот присел и, словно не веря сам себе, протянул руку и коснулся ладонью щеки ребенка. Мальчик игриво боднул его кисть и, развеселившись, помчался назад, закружил возле матери.
      Она подошла - залитая солнцем, золотая - заглянула в темные, непрозрачные глаза, в небо, снова в глаза...
      - Здравствуй, Танрэй... - тихо произнес он.
      - Я так ждала тебя, Ал!..
      КОНЕЦ ТРИЛОГИИ
      (май - октябрь 2000 года)