Глядящие из темноты

—Где?

— Что в кормушке?

— Сено, сударь, — мужик смерил Ансарда наглым взглядом.

— Где ты его раздобыл?

— Ну, на постое повезло… — Он ухмыльнулся.

— Я же велел не брать ничего, кроме травы и воды, — спокойно сказал Ансард, — пока не пересечем границу Солера…

— Так это и есть трава, — мужик снисходительно поглядел на глупого лорда.

— Об этом судить не мне, — так же спокойно сказал Ансард, — а Двоим. Они следят за исполнением клятвы.

Его собеседник побледнел так, что глаза на белом лице стали черными.

— Государь…

Меч тускло блеснул в вечернем свете. Ансард поглядел на дымящееся лезвие, выдернул из кормушки клок сена и отер клинок. Потом повернулся к караульному.

— Уберите эту падаль, — сказал он, брезгливо пнув труп носком сапога. — И найдите кого-то, чтобы позаботиться о лошади.

— Да, государь, — тихо сказал караульный.

— И помилуй нас Двое. — Ансард отвернулся.

На лагерь опустились сумерки, и огни у палаток и в палатках мерцали все сильнее, отчего суровое полотно просвечивало, напоминая издали горстку в беспорядке расставленных бумажных фонариков. Ансард поморщился — не таким должен быть доблестный воинский поход; войско не должно вязнуть в грязи, в стане должно царить суровое молчание, а не этот истеричный хохот, женское повизгивание и возбужденные перебранки, доносящиеся отовсюду, а из котлов на поляне не должно нести тухлой кониной… Что-то было не так, и он никак не мог понять что.

— Мне нужно знамение, — пробормотал он, поднимая лицо к тяжелым струям, хлещущим, точно небесные плети, — определенное знамение. Иначе…

И вдруг вздрогнул, уставившись в темноту: палатка, где стоял походный алтарь, вдруг вспыхнула изнутри чистейшим белым огнем, но огнем милосердным, поскольку полотняные стены не почернели и не обуглились — лишь на миг растворились в этом всепоглощающем сиянии. Потом свет отделился от палатки — огненный столб, вершиной уходящий в низкие тучи, — и двинулся к Ансарду. Через все поле, блуждая меж шатров и обозных телег. Смотреть на него было невыносимо, но Ансард смотрел и смотрел, непрерывно шепча что-то, пока ослепленные глаза не выдержали и он не смигнул. Когда он вновь открыл глаза, света не было — кругом царила тьма, такая густая, что мерцавшие костры казались оскорблением в сравнении с этим чистейшим белым пламенем.

— Да, — сказал Ансард в полный голос, — да…

И решительным шагом направился к своей палатке.

* * *

— …Зачем вы меня поднимаете, государь, — пробормотал маленький примас, протирая глаза кулаком, — я молился всю прошлую ночь… на коленях, во власянице…

— Поднимаю, поскольку у меня есть нужда в вас, — Ансард был непреклонен. — Пойдемте, святой отец. Я хочу вам кое-что показать.

— Что?

— Сам не знаю. Я видел странный сон… Или не сон…

— Вам был знак?

— Голос. Голос позвал меня к реке… Сегодня исчерпается до дна время нашего ожидания.

Он решительным шагом двинулся к реке, разбрызгивая жидкую грязь и увлекая священника за собой.

Туман клубился над водой — тяжелый и непроницаемый. Потом он поднимется выше и уйдет, растворится в сером небе, сольется с серыми облаками, но пока противоположного берега не было видно. Не было видно и палаток на лугу — туман съел их, оставив лишь тусклые багровые пятна там, где горели костры часовых. Они остановились над обрывом. Река внизу тоже клубилась и бурлила, точно состояла не из воды, а из uiro же тумана, только жидкого.

— Чего мы ждем? — недоверчиво спросил священник.

— Вашего знамения, — ответил Ансард, — чуда. Ибо вы были правы — я избран Небом. И оно послало мне знак. Погодите. Он обернулся туда, где чуть ниже по течению лес подходил к самому берегу: черные сосны плавали в тумане, точно призраки павших воинов, ели склонялись над водой, точно приспущенные знамена. Потом туман дрогнул и поднялся вверх, открыв подмытый песчаный порег.

— Вот, — сказал Ансард.

Кто-то двигался в тумане, выбираясь из леса, — светлое пятно на темном фоне.

— Воистину чудо, — пробормотал священник. Огромный олень с широко раскинутыми рогами вышел на обрыв и затрубил, закинув гордую голову. Он был невероятной, неестественной величины и того же невероятного, неестественного бело-золотого оттенка. В редеющем тумане шкура его сияла, точно пятно сторожевого костра в ночи.

— Это… — Священник, сам того не замечая, схватил Ансарда за руку.

— Погодите, — повторил тот.

Олень постоял еще миг, потом спрыгнул с обрыва, так легко и плавно, что казалось, его поддерживает невидимые крылья, — и оказался в реке. Он грациозно ступил в воду, но не откинул голову на спину, как обычно делают его собратья, переправляясь вплавь, Он неторопливо шел, подняв ноздри над водой. Лишь один раз он сделал несколько плавных, гребущих движений и вновь пошел. Оказавшись на другом берегу, он выбрался из воды, на миг застыл в неподвижности, потом отряхнулся — брызги, разлетаясь от шкуры, сверкали, точно отражали невидимое солнце, — и в два прыжка пропал в сгустившемся тумане.

— Да, — сказал Ансард, — вот оно.

И обернулся к оруженосцу, который топтался в отдалении, не решаясь подойти ближе:

— Трубите подъем. Мы выступаем немедленно. Солер и впрямь избран. Ибо вот он — брод через реку.

* * *

— Если я правильно понял ваш рассказ, — произнес Эрмольд, — его сиятельство, прежний властитель Солера, умер не своей смертью? Мне искренне жаль — он был достойным правителем. Что ж… в любом случае соглашение меж Солером и Ретрой нарушено. Мне донесли, что Ансард со своим сбродом уже переправился через Пенну, скоро он подойдет к стенам Ретры… Тут мы его и встретим. Они передвигаются быстро и не оставляют ничего живого на своем пути. Видите ли, они полагают, что просто берут то, что им недодали, — Ретра благоденствовала, когда Солер корчился в муках… Правда, теперь и Ретра уже не благоденствует, но как раз это, по их мнению, справедливая кара за прежние роскошества. Что ж, они правы в одном. Ретра — богатая страна; по крайней мере, была богатой страной, и у нас достанет силы встретить врага.

— Ими движет отчаянье, — тихонько произнес Леон.

— На странные поступки оно их толкает, если так, вы не находите? — спросил Эрмольд. — Там, где они проходят, женщины валяются в грязи со вспоротыми животами, а тела их мужей украшают собой ветки деревьев. Ретре такие плоды внове… А тем, кто пробовал защитить свое добро, они сначала выкалывали глаза, потом…

— Хватит, прошу вас, — не удержался Леон.

— Смотрите-ка, какой вы чувствительный. А вот ваш друг молчит — он, похоже, покрепче будет. Откуда у вас такие шрамы, амбассадор Берг?

— Неудачно упал, — сухо ответил Берг.

— Похоже, многие сейчас неудачно падают. Сначала герцог Орсон, потом его сиятельство покойный маркграф…

— Этот не падал…

— Должно быть, съел или выпил что-то не то. А теперь, после того, как вас угораздило так неудачно упасть, вы просите защиты у Ретры…

— Только до прибытия корабля.

— Ну да, ну да… И, разумеется, вы точно не знаете, когда он прибудет.

— Нет, — подтвердил Берг, — не знаем. Мало того, У нас имелось некое убежище, которое…

— Тоже пострадало по несчастливому стечению обстоятельств. Говорят, над островом Фембра стоял огненный столб…

— Да, — невыразительно подтвердил Берг, — говорят,

— Ну что ж, — Эрмольд прошелся по кабинету. — Разумеется, вы можете рассчитывать на наше покровительство, амбассадоры. По крайней мере, это доставит несколько неприятных минут молодому Ансарду.

— Благодарю вас, — все так же невыразительно произнес Берг.

— Вас удобно разместят и накормят. Не стесняйтесь, спрашивайте все, что вам нужно, — вам ни в чем не будет отказа. Кстати, вы меня удивили, господа…

— Да?

— Послы столь могущественной державы — и позволили так с собой обращаться! Простите, господа, мне просто любопытно — неужто вы не в силах были как-то остановить этого выскочку? Он же ведет своих людей на смерть.

— Остановить? Как?

— Когда вы прибыли сюда впервые, — сказал Эрмольд, вертя в руках яшмовый перстень с печаткой, — мы, разумеется, очень тщательно обыскали ваши вещи. И пришли к выводу, что вашим мастерам доступно очень многое из того, что для нас кажется чудом. У вас не нашли ничего, что могло бы использоваться как оружие, — я полагаю, что именно эта сторона вашей загадочной биографии и заинтересовала господина Ансарда… Нет-нет, не волнуйтесь, если он от вас ничего не добился, то я не добьюсь и подавно. К чему повторять неудачный опыт. Но ведь оружие — это еще не все; любое знание можно использовать в качестве оружия. Ансард это, вероятно, все же сообразил. Потому вы и оказались здесь. Неужто вы не нашли бы способа устранить господина Ансарда — пристойно и незаметно?

— Это — внутренние дела Солера, — сказал Берг. — Терра никогда не будет вмешиваться во внутреннюю политику.

— Ах, вот как? Я так и думал. То есть вы видели, к чему все шло, и пальцем не пошевелили. Вплоть до того, что позволили измываться над собой этому пыточному мастеру — он же палач по призванию, ваш Ансард! Почему не помешали этому безумию?

— Как? — вспыхнул Леон. — После всех этих знамений, когда статуи в соборах начали двигаться и чуть не вещать всякую чушь? Да ведь все точно с ума посходили…

— Ах, да, — протянул Эрмольд, — знамения… Ходячие мощи святого Лотара, все такое… Очень впечатляет. А почему бы и вам было не устроить парочку знамений, господа?

Берг молча уставился на него. — Знамения, знаете, такая вещь… Они редко случаются сами по себе. Придворный алхимик покойного герцога Орсона — помните, он о нем рассказывал? — мог организовать несколько вполне приличных знамений. Не таких изысканных, как получились бы, скажем, у вас, но все-таки вполне, вполне приличных…

— Я… не понимаю, — медленно сказал Берг.

— Да, вы не понимаете. Видите ли, сначала я думал… когда вы появились в Срединных графствах… Что это зачем-то понадобилось… ну, кое-кому. Ведь, судите сами, ни о какой Терре до сих пор никто и слыхом не слыхивал, корабль ваш возник чудесным образом и таким же чудесным образом испарился, мало того, стоило лишь вам появиться, как в Солере началось такое… Но потом, наблюдая за вами, я понял, что вы — сами по себе. Такая, знаете, потрясающая наивность, что она даже не способна вызвать сочувствия. Он зябко потер руки.

— И все равно, это непростительно… то, как вы себя ведете. Ибо обычное человеческое милосердие вам чуждо. Вы способны проявлять жалость лишь на словах — не на деле. Способны лишь наблюдать. Что там у вас вместо сердца, господа амбассадоры? Леон насторожился. Что-то тут было… он вот-вот поймет, вот-вот ухватит то, что вертится у него в голове, что-то неразличимое, но очень важное. Очень важное

— Вы хотите сказать…

— Да ничего я не хочу сказать, — с досадой прервал егo Эрмольд. — И прошу не истолковывать мои слова превратно. Я и так уделил вам достаточно времени, господа амбассадоры. Располагайтесь, как вам удобно, отдыхайте.

Уже когда они были у двери, он добавил:

— Тем более что отдых ваш будет короток — завтра Ансард подойдет достаточно близко, чтобы я смог его встретить со всеми почестями. Вам придется присутствовать при встрече.

— Мы предпочли бы… — начал было Берг.

— О нет, у вас нет выхода. Иначе — зачем все это? Как вы полагаете? Нет-нет, не отвечайте, а то вы опять скажете, что ничего не понимаете, верно, амбассадор Берг? Вот амбассадор Леон, кажется, понимает. А если нет, то вскорости поймет — не так ли, амбассадор Леон? Да, прошу прощения, что не смогу разделить с вами трапезу — ужин принесут вам в комнаты.

Он кивнул головой и сделал знак секретарю подойти ближе.

— Вот они, собаки, — произнес Ансард.

С холма ему было отлично видно выстроившееся неподалеку от белых стен Ретры войско противника: трехтысячная пехота, вооруженная щитами и обоюдоострыми топорами, стояла, сблизив щиты и образуя непроницаемую стену, конница во главе с регентом Эрмольдом и молчаливые отряды стрелков из лука, широкой цепью растянувшиеся по равнине.

И, словно в ответ ему, над полем пронесся звук рога, тоскующий и печальный.

Он нетерпеливо сжал коленями коня, и тот загарцевал под ним, роняя на грудь белые хлопья пены.

— Это грозная сила, — тихо сказал примас.

Сидя на невысоком муле, он рядом с Ансардом, возвышающимся на боевом жеребце, казался совсем маленьким.

— О да, — согласился Ансард, — и как по-вашему — нам суждена славная смерть? Или славная жизнь?

— Все зависит от того, насколько крепка ваша вера…

Ансард поднял руку, словно намереваясь похлопать священника по плечу, но потом передумал, видимо, решив, что для этого ему придется чересчур низко склониться в седле.

— Помолитесь за нас, — тихо сказал он, — хорошо помолитесь!

И повернулся к ординарцу:

— Пехотинцев вперед, пусть начинают. Во имя Двоих!

Тот повернул коня и поскакал по зеленому полю, разбрызгивая воду.

— Да, во имя Двоих, — по-прежнему негромко отозвался примас. — А что это там, вдалеке?

В темных тучах появилось темное пятно — точно одна туча рождала другую, более оформленную, с четкими краями, и эта туча, оторвавшись от остальных, стремительно понеслась вперед, разрастаясь и отделяя от себя рукава и завихрения. Ансард поднял голову: стая ворон заслонила небо — точно все вороны Солера и Ретры собрались вместе. Хлопанье крыльев перекрыло гул многочисленного войска, выстроившегося на равнине, а крики заставили многих заткнуть уши. Они летели над равниной, растянувшись цепью, — черное небесное воинство, более неуязвимое, чем любое воинство земное. Какой-то лучник положил стрелу на тетину и нацелил ее в небо, но тетива отсырела — стрела, пролетев несколько шагов, упала в грязь.

— Дурной знак, — произнес Ансард. Священник скорее увидел, как шевельнулись его губы, нежели в действительности расслышал слова.

— Да! — прокричал он. — Но для кого?

Стая пронеслась над равниной и исчезла за белыми башнями Ретры — редкий арьергард, взмахивая крыльями и отчаянно крича, поспешил за остальным крылатым воинством.

Ансард кинул взгляд на войско Ретры: люди стояли молча, не двигаясь ни на шаг, но в этой неподвижности ощущалась угроза.

— Ваше сиятельство, — раздалось за спиной у Ансарда.

— Да? — раздраженно произнес Ансард.

Он не обернулся, но в этом не было нужды — он узнал коннетабля по голосу.

Его собственное войско горланило, гудело и волновалось, но тоже не сдвинулось с места. Ни на шаг.

— Эти птицы. Они говорят, это не к добру. Им страшно.

Ноздри у Ансарда побелели.

— Очень-то надо было обременять себя этой швалью, которая выбывает из строя в самый нужный момент! Сброд, падаль… После победы повесить каждого десятого ублюдка… Мою дружину вперед! Пусть покажут этим мерзавцам, что такое воинский дух!

Коннетабль развернул лошадь и коротким галопом поскакал по полю, поднимая столбы водяной пыли.

Дождь припустил еще сильнее, ветвистые молнии били в землю между двумя армиями, выстроившимися на продуваемой всеми ветрами равнине.

Конники двинулись в наступление — при этом они отчаянно вопили, их крики были слышны даже сквозь раскаты низкого грома. Должно быть, они подбадривали себя таким образом — молчание противника пугало их. Люди Эрмольда продолжали стоять, не двигаясь ни на шаг.

— Почему они не выступают? — пробормотал Ансард.

— Глядите, — примас вновь задрал голову, в голосе его слышался суеверный страх.

Гроза как-то незаметно сошла на нет, тучи разошлись, и над равниной, на которой лицом к лицу стояли две армии, впервые за несколько месяцев засияло солнце. Его лучи отражались на золоченых щитах и железных панцирях, расцвечивали знамена и привязанные к пикам значки алым, зеленым и пурпурным и заставляли нестерпимо сверкать драгоценные камни на доспехах и медные бляшки на конской сбруе.

— Солнце, — тихо сказал ординарец. — Как я давно его не видел!

— Да, но оно светит нам в глаза, — сквозь зубы отоспался Ансард, — в глаза! А этим мерзавцам — в спину!

Конники вновь завопили, громко и пронзительно, наклонили копья и пошли в атаку.

И тут молчаливая цепь мерсийских арбалетчиков сделала свой первый шаг вперед и одновременно отпустила тетивы. Стрелы падали густо, точно снег, но снег смертоносный — дружина Ансарда, отборные рыцари на отборных конях, оказалась зажата в клещи собственной армии и не могла продвинуться ни на шаг.

Ансард в раздражении натянул поводья, и жеребец мед ним заплясал, присев на круп.

— Проклятье, — пробормотал он, — из чего они вьют свои тетивы…

Стрелы пробивали стальные доспехи, и вскоре от великолепного отряда осталось лишь несколько всадников, отчаянно пытавшихся выбраться из ловушки…

— Отступление, — Ансард обернулся к ординарцу — трубите отступление…

С холма было видно, как рыцари беспорядочно отступают, не дождавшись сигнала, топча лошадьми пешее войско — те спотыкались и падали между ними, не будучи более в состоянии подняться. А мерсийцы все продолжали стрелять в самую гущу толпы, и ни один выстрел не пропадал даром, поскольку стрелы вонзались и падали или среди напирающих рыцарей, или же среди тех, кто спотыкался там и падал в самом плачевном состоянии.

Вдруг со стороны вражеского войска раздался далекий звук рога.

— Они отходят? — удивленно спросил примас.

— Вряд ли, — сквозь зубы ответил Ансард.

Тем временем сплошной строй мерсийских арбалетчиков распался, образуя два крыла, и туда, в пространство меж ними, ринулись конники, за которыми хлынула многочисленная пехота.

Ординарец на взмыленном коне подскакал к Ансарду. Он задыхался.

— Сударь! — сказал он. — Мы отступаем! Солерцы отступают. Коннетабль ранен в голову, а…

Ансард поглядел в небо — во взгляде его была тоска и какая-то странная угроза.

— Будь прокляты ваши знамения! — обернулся он к священнику.

Он пришпорил коня, выхватил меч и помчался по равнине, к белым стенам Ретры, навстречу беспорядочной схватке.

— Вперед! — кричал он на скаку. — Во имя Двоих, вперед!

* * *

— Выпьете еще, господа? — Эрмольд кивнул виночерпию, и тот вновь наполнил тяжелые кубки. — Ибо нам есть что праздновать.

«Это и есть походная обстановка?» — думал Леон, с любопытством оглядываясь. Эрмольд со своими капитанами восседал за обильной трапезой; на траву под тентом были брошены ковры — не слишком роскошные мерсийские ковры, потому что Эрмольд был все-таки регент, а не государь, но все вместе производило впечатление. Заходящее солнце теплым багрянцем расцвечивало флажки на палатках, лошади у коновязи храпели и фыркали, а вдали шумело раскинувшееся на привале многочисленное войско Эрмольда.

— А я полагал, вы постараетесь закрепить победу, — заметил Берг.

— Зачем? — удивился Эрмольд. — Остатки Ансардова войска отступают, если вода не спадет, мы зажмем их у реки, ну а если они переправятся — что ж, их счастье. А пока что мы можем позволить себе кратковременную передышку. Войско Ансарда вымотано многодневным переходом, а я веду свежих людей. Мы войдем в Солер на плечах у Ансарда. Хотелось бы услышать ваше мнение об утренней битве. Надеюсь, у вас в Терре умеют ценить военное искусство.

Леон отчаянно попытался сосредоточиться — в голове звенело так, что он едва различал слова Эрмольда. Пожалуй, третий кубок был явно лишним.

— Я почему-то представлял себе, — сказал он наконец, стараясь выговаривать слова как можно отчетливей, — сражение совсем по-другому… красочнее, что ли… организованнее. А это был какой-то хаос.

— Почему — хаос? — удивился Эрмольд. — Точный расчет, во всяком случае с нашей стороны. Ансард попался в самую распространенную ловушку, вот и все. Нужно сказать, что он сделал все ошибки, которые только можно было сделать, — я же говорил, он слишком нетерпелив. Дружина у него, и верно, неплоха, но тут главное — численность и скорость, численность и скорость. И вооружение, разумеется… Эти новые тетивы… Ансарду следовало бы получше вас использовать, уж извините, господа… А он решил, что ему нужно большое чудо — маленькие чудеса его не устраивали… В результате он повел на Ретру в основном необученный сброд, который спасовал в самый критический момент. Да вы угощайтесь.

Леон попробовал отхватить ножом кусок от бараньего бока, но промахнулся.

— Если вы так будете орудовать мечом в битве… — неодобрительно заметил красномордый капитан, сидевший по левую руку от Леона.

«Сколько еще ждать, пока они изобретут вилки?» — раздраженно подумал Леон, вытирая руки о полотняную скатерть.

— И в седле держитесь, как мешок с… ну, в общем, как мешок, — продолжал капитан. — Словно чернокнижник какой. Или лекарь. Есть тут у нас один — помощник мэтра Каннабиса, так он алк… алхимией какой-то занимается, у него из палатки воняет так, что порой и мимо пройти страшно. Вонючка, одним словом.

Леон покосился на Берга, но тот сидел с отсутствующим видом, явно предпочитая не вмешиваться.

— А ведь я и по морде могу, — задумчиво произнес Леон, разглядывая капитана.

— Успокойтесь, амбассадор Леон, — примирительно произнес Эрмольд. — И ты, капитан, тоже. Им не придется ехать верхом. Амбассадоры поедут в повозке.

Капитан, казалось, не слышал.

— Говорю вам, они чернокнижники…

— Помилуй тебя Двое, — вновь возразил Эрмольд, — да разве чернокнижники так пьют?

Капитан подумал, почесал в затылке.

— И верно, — сказал он, — сколько я ни встречал лекаришку этого, он всегда трезвый, зараза.

Он помолчал, потом великодушно признал:

— А крепкое он хорошо гнать умеет.

— Ну и ладно, — миролюбиво произнес Эрмольд, — к чему воевать со своими… А забавно, что он вас за чернокнижников принял, верно, амбассадоры?

Леон кивнул — стоило лишь ему чуть двинуть головой, вокруг все поплыло, да еще почему-то в двойном экземпляре.

«Какую же дрянь они гонят, — подумал он, — вроде слабенькое, а с ног валит хуже гидролизата…»

Табурет под ним сделался подозрительно неустойчивым, он осторожно пошевелился, покрепче расставив ноги…

— Жаль, что я не позаботился прихватить с собой менестрелей, — сокрушенно сказал Эрмольд. — Сейчас бы в самый раз послушать что-нибудь этакое…

— Наш слуга был бродячим менестрелем до того, как мы его наняли, — вмешался Берг. — Если вам угодно…

— Охотно, — вежливо сказал Эрмольд. — Я, кажется, слышал про него. Способный юноша.

— Айльф! — заревел Берг, высовывая голову из-за полога.

— И чего орать? — недовольно произнес Айльф, поднимаясь на ноги. — А то я не слышу. Менестреля они послушать захотели, ишь ты… Сидят там, мясо жрут, а я тут кости глодай…

— Ладно-ладно, — примирительно произнес Берг, — не ворчи… будет тебе мясо.

— Вы бы попели на пустой желудок… — продолжал бормотать Айльф. Куртка у него на груди подозрительно оттопыривалась — там появилась выпуклость точь-в-точь с каравай местного хлеба.

— А это что? — спросил Берг.

— Где? — Айльф поглядел на него невинными глазами.

— Что-то ты опять спер…

— Вы меня петь просите? Или обыскивать будете? Потому что если обыскивать, то у меня еще дел много — вон конюх просил ему с лошадьми его светлости регента подсобить… Захромала его верховая… Потом…

— Ох, — устало сказал Берг, — да уймись ты…

Айльф усмехнулся и нырнул в палатку.

— А, — кивнул Эрмольд, — вспоминаю. Я, кажется, видел его при самых разнообразных обстоятельствах, этого вашего барда. Ну что ж, — он поудобней откинулся в кресле — единственном на всю палатку.

— Прошу…

— Давным-давно, еще когда отец нынешнего юного Автемара Мерсийского не встретился с матушкой юного Автемара, — затянул Айльф высоким, чистым голосом профессионального сказителя, — на границе Ретры и Солера стояли две деревни. Одна, значит, по одну сторону моста через Пенну — бурную реку, чьи воды тяжелы, как свинец, другая — по другую сторону этого самого моста. И невзлюбили солерцы мерсийцев, потому как те, кто ехал из Ретры в Солер, платили жителям мерсийской деревни пошлины за переправу через мост, и те, кто ехал из Солера в Ретру, — тоже, потому как так испокон веку было заведено меж Ретрой и Со-лером. И так враждовали они — что ни день, то стычки, что ни год, то смертоубийства, и случилось так, что встретились как-то юноша из солерской деревни, а девушка из мерсийской — и так полюбили друг друга, что жизни друг без друга не мыслили…

«Берг вроде пил наравне со мной, — думал Леон, — но так, по виду и не скажешь. Черт, у меня еще с института слабая голова на выпивку…»

— …а рядом, надо сказать, жил святой человек, отшельник, со зверьми лесными собеседник, вот и пошла к нему девица. «Ах, — сказала девица, — впору удавиться, я все отдать готова, но своего добиться…» Сказал тогда отшельник: «Хоть я обет нарушу, спасу я твою душу. Возьми вот эту склянку, три дня варил я травы из сердца сей дубравы, три дня варил, три ночи, они нездешней мочи, когда ты выпьешь хоть глоток, заснешь, и будет сон глубок, как смертный сон холодный… Обрядят твое юное тело в тонкое полотно, отнесут в священную рощу и оставят на ночь, проститься с белым светом… Тут-то ты и воспрянешь…»

«Что он такое несет, — тупо думал Леон, — где-то я уже это слышал…»

Капитан дружелюбно хлопнул его огромной лапищей по колену.

— Люблю я слушать всякие печальные истории, — сказал он, — так душу рвет, что прямо плакать хочется… Загрубели мы, парень, заматерели, а в молодости, помню…

Он подпер рукой подбородок и надолго задумался.

— …И увидя, что мертва любимая, он выхватил кинжал, тот самый, коим убил он ее брата любимого в честном поединке, и вонзил себе прямиком в сердце, и упал рядом с ней, бездыханный…

— Эй, Берг, — Леон ткнул напарника, чьи мысли явно витали где-то далеко, локтем в бок.

Берг неохотно вернулся к действительности:

—Да?

— Ты слышишь, что он рассказывает такое?

— А… — Берг прислушался, — да, везде одно и то же…

Он вздохнул и вновь погрузился в молчание.

Айльф тем временем довел свою печальную историю до логического конца, картинно раскланялся и замер. Эрмольд благосклонно кивнул.

— Накорми его, — велел он виночерпию. — И поднеси выпить. У него небось в глотке пересохло.

Айльф, сохраняя скорбную мину, величественно принял из рук виночерпия увесистый кубок и огромный кусок мяса, поклонился и удалился из палатки. Кубок он прихватил с собой.

Капитан вновь хлопнул Леона, на этот раз по плечу.

— Ты уж прости, — сказал он, — не понравился ты мне сначала. А теперь я вижу, славный ты малый.

— Ты тоже, — великодушно отозвался Леон. Он обернулся к Эрмольду. — П-подземелье, — выговорил он, еле ворочая непослушным языком, — у вас под стенами замка просто чудесное подземелье. Ступишь — и ты уже… з-за трите… девите… девять земель, и…

— Опять сказки, — вздохнул Эрмольд, — похоже, ваш менестрель на вас дурно влияет, амбассадор Леон.

— Но это…

— Ну разумеется-разумеется, — успокаивающе произнес Эрмольд, — это чистая правда…

И продолжил, обернувшись к Бергу:

— Оказывается, это заразно — держать у себя менестреля.

— Да уж, — неопределенно отозвался Берг, — ты бы лучше поел как следует, Леон, а то, знаешь…

…Когда они вышли из палатки, совсем стемнело. Роса была такой густой и холодной, что Леон на миг протрезвел, но потом окружающий мир вновь расплылся в какое-то неясное месиво цветных пятен; далекие костры плясали, точно обезумевшие танцоры, а вход в их с Бергом палатку почему-то оказался совсем не там, где ему полагалось находиться.

Почему-то обнаружилось, что Берг давно уже улегся спать: из угла, где располагалось его ложе, доносился мощный храп. Леон икнул, борясь с тошнотой, потом крикнул:

— Айльф!

Айльф вынырнул откуда-то из темноты и деловито начал стаскивать с Леона сапоги — тот отчаянно старался удержать равновесие.

— Кислого молока вам бы с утра попить, сударь, — сказал Айльф, — хорошо помогает.

— Я не доживу до утра, — пробормотал Леон, — что за дрянь вы пьете?

— Почему — дрянь? Вино молоденькое, годовалое… Хорошее вино…

— Что ты за историю такую рассказывал? Откуда ты ее взял?

Айльф усмехнулся:

— Понравилось? Не то чтобы я сам ее выдумал… На самом деле, все это совсем по-другому было. Приходит этот молодой дурень к Гунтру — а за ним уже вся деревня гонится, — тот переодевает его бродячим отшельником и отсылает прочь тайными тропами. Ну а девица рыдает: не жить мне без него — или убегу, или удавлюсь… А куда ей, глупой, бежать — парень-то, если честно, уж такой шалавый был, уж сколько девок он по округе перепортил… Ладно, говорит Гунтр, вот тебе тайное средство — ты, значит, его выпьешь… Она выпила — ну и пронесло же ее! Не то что бежать — от сортира на пять шагов отойти не могла! Неделю она в лежаку лежала, а потом пришла в себя, а этого, хахаля ее, уж и след простыл, станет он ее дожидаться, как же! Ну, она поплакала-поплакала и взялась за ум, замуж ее выдали от греха подальше…

— Ты циник, — устало сказал Леон, — а еще менестрель.

— Кто-кто?

— Продажная твоя душонка…

— Мне платят не за то, чтобы я говорил, как оно на самом деле было, — резонно возразил Айльф.

— Ладно, убирайся отсюда, бард недоделанный. Айльф хихикнул и исчез. Леон закрыл глаза и уже готов был провалиться в какое-то мутное подобие сна, когда рядом раздался тихий шорох. Он подхватился и присел на постели — стоило лишь чуть приподнять веки, как земля совершенно очевидно начала вращаться вокруг своей оси.

— Сударь, — раздался чей-то шепот.

В свете масляной плошки Леон разглядел какую-то девицу. Черноволосая, свеженькая, она стояла на коленях у его постели, ее грудь соблазнительно выглядывала из выреза.

— Откуда ты, прелестное создание? — невнятно пробормотал он.

— Я при обозе… Меня господин Эрмольд прислал. Я как раз у него в палатке прибиралась, а он и говорит — пойди погляди, что послы делают. Может, им нужно чего?

— Пару гран цианистого калия, — сказал Леон. Ему хотелось только одного — лечь и лежать неподвижно, пока организм не выгонит из себя все кетоны и ацетоальдегиды.