Девочки мадам Клео

Увидев в дверях Сандрину, Марта радостно вскинула руки.

– Милая Дрини! – воскликнула она, расплываясь в широкой улыбке. – Ты приехала!

Сандрина бросилась к полной, миловидной женщине и обвила ее руками за шею.

– Дрини? – удивленно тараща глаза, с усмешкой спросил Джеми.

– Так меня звали в детстве, а теперь только Марта, – объяснила она через плечо.

Снова обернулась к Марте и гордо сказала:

– Марта, познакомься, пожалуйста, с моим другом Джеймсом Грейнджером.

Марта вытерла руки о фартук и поздоровалась с Джеми.

– Здравствуйте, – произнесла она.

– Здравствуй, Марта, – улыбаясь до ушей, сказал Джеми, энергично пожимая ей руку. – У вас здесь так вкусно пахнет.

Марта отвела с лица русую прядь и взглянула на них проницательными голубыми глазами.

– Плиты с самого утра работают, – сказала она хрипловатым от усталости голосом. – Четыре индюшки, четыре окорока, полдюжины пирогов, еще больше на подходе.

– Боже мой, Марта! – со смехом сказала Сандрина. – Мы ведь пробудем здесь всего несколько дней. Сколько же, ты думаешь, мы можем съесть?

Мгновение-другое Марта озадаченно смотрела на нее, потом сказала:

– Ну, будет-то не меньше сотни. Еще человек пятьдесят подойдут к танцам. Надеюсь, что хватит.

Сандрина почувствовала, как начинают гореть ее щеки.

– Ну, да... конечно, – тихо согласилась она. – Про гостей я совсем забыла. – Она расправила плечи и заставила себя улыбнуться. – Где мама?

– У парикмахера, конечно, – сказала Марта. – Обещала вернуться к шести.

– Ну ладно, не будем тебе пока мешать. – Сандрина наклонилась и чмокнула Марту в нежную, мягкую щеку, слегка пахнувшую гигиенической пудрой.

– Хорошо, солнышко. Рада видеть тебя дома.

– Спасибо, – с чувством сказала Сандрина.

Она повела Джеми из прихожей в библиотеку. Если бы она видела эту комнату раньше, то сразу бы догадалась, что Тита планирует вечеринку. Как глупо с ее стороны было вообразить, что все это имеет хоть какое-то отношение к ее приезду. Ее начинала беспокоить мысль, помнит ли мать вообще, что она приезжает домой.

Оставив Джеми пить пиво и слушать последние новости, она быстренько вернулась на кухню. Марта стояла у разделочного стола и вместе с мужчиной в смокинге просматривала длинный список.

– Извини, Марта, можно отвлечь тебя на секунду? – мягко спросила она, чуть приоткрыв дверь.

– Конечно, солнышко, – не поднимая взгляда, ответила Марта.

Она извинилась перед мужчиной и вышла к Сандрине.

– Твой друг мне очень понравился. Такой милый молодой человек. Вот только где его нам поместить. Спальни забиты вещами с первого этажа. Вообще-то, есть еще гостиная, но чтобы вытащить оттуда мамин жернов, мне понадобится помощь.

Сандрина нахмурилась:

– А почему, собственно, не приготовлена комната?

– Но, ласточка, мы ведь не знали, что ты приедешь не одна. Если бы я знала...

– Я сказала матери, – резко перебила Сандрина. – Я сказала ей несколько недель назад! – Она слышала, как голос ее начинает срываться.

– Сказала? – удивилась Марта, недоуменно пожимая плечами. – Но она и словом не обмолвилась.

– Марта, итальянец все еще здесь торчит?

Марта зачем-то принялась укладывать лежавшие грудой серебряные вилки в одну ровную линию.

– Марта?

– Уехал, – бесстрастно сообщила она, не глядя на Сандрину.

Потом пробормотала едва слышно:

– Слава Богу, уехал.

– Когда?

– Месяц назад.

– Что было?

– Ругань. Визг ночь-заполночь. Двери разве что с петель не срывались. Это был не мужчина, а настоящий фат. Он брал у твоей матери деньги, пользовался ее кредитными карточками и ее именем, получая все, что ему хотелось. Однажды повел девиц в «Лe Клаб», ну а потом, когда она увидела счет... Ну, сама понимаешь...

– Не хочу об этом слушать, – прерывая отчет Марты, воскликнула Сандрина. – Все это так омерзительно знакомо.

– Мне нравится твой молодой человек, – сказала Марта, очень желая переменить разговор, неловкий для них обеих.

Настроение Сандрины поднялось.

– Правда, отличный парень?

– Чудесный, – кивнула Марта. – Ты влюблена?

– Думаю, да, – сказала Сандрина, улыбаясь. – Конечно, влюблена.

– Вы так подходите друг другу.

– Спасибо тебе, Марта, – нежно поблагодарила Сандрина. – Я действительно по-настоящему счастлива.

– Давно пора, – заговорщическим тоном сказала Марта.

Она протянула руку и ласково завела длинную прядь волос Сандрины за правое ухо.

– Я часто думала, доведется ли мне когда-нибудь увидеть, как ты приведешь домой молодого человека.

– Ты заставляешь меня краснеть.

– Тебя беспокоит, как ты будешь представлять его матери, да, любовь моя?

Сандрина внимательно разглядывала узоры изразцов на полу, потом, словно нехотя, кивнула.

– Ты же знаешь – ей он наверняка не понравится.

– Ну зачем ты, солнышко, так говоришь?

– Просто это заранее ясно. Ты же знаешь, какой у нее характер.

– Дрини, если уж у тебя хватило смелости привезти его домой, значит, хватит смелости не обращать внимания и на ее реакцию.

– Я не смелая, Марта. Я влюбленная.

– В данной ситуации это самое подходящее настроение, Сандрина. А теперь иди развлекай своего друга, а я пока займусь салатами. Я их даже не начинала готовить, а твоя мать вот-вот вернется.

Тита была уже дома.

Когда Сандрина вернулась в библиотеку, мать сидела в дальнем углу дивана, увлеченно беседуя с Джеми. Об искусстве, конечно.

После того вечера Сандрине во все оставшиеся дни каникул не удавалось побыть с Джеми наедине дольше нескольких минут.

Та весна должна была бы стать замечательнейшей порой в жизни Сандрины. Оставалось меньше месяца до выпускных экзаменов. Весь мир, казалось, лежал у ее ног. Но мир этот взорвался до срока.

Ранним апрельским утром, то хмурым, то пурпурным от ветра, Сандрина сидела на грязном подоконнике своей комнаты в общежитии немая от унижения. Наблюдая за тем, что происходит внизу под ее окном, всем сердцем желала только одного – бежать. Бежать прочь.

«Нет, – подумала она, – от себя не убежишь. Избавление от этой муки -может дать только смерть».

Сверху, из окна, была видна блестящая крыша лимузина матери, отражавшая низко висящие тучи. Тита Мандраки расхаживала взад-вперед возле машины по тротуару, отдавая приказания двум слугам, носившим пожитки Джеми Гейнджера в багажник.

Сандрина наблюдала за происходящим – онемевшая, обессиленная, разуверившаяся во всем. Не было теперь и гнева – он клокотал в ней раньше, когда мать убивала ее душу.

Тита смеялась, Тита по-девичьи хихикала, выводя трели, уверяла Джеми, что у него руки истинного художника, потом долго держала их в своих.

«Еще шампанского, Джеми?» – спрашивала она тогда и впивалась в его глаза своими темными глазами, искусно подведенными серебристыми тенями.

«Потанцуй со мной, Джеми», – требовала она тогда же и трепетно-завораживающим движением клала свою длинную тонкую белую руку на плечо его твидового пиджака, маня, обольщая, гипнотизируя.

Сандрина думала, что этот кошмар закончится для нее вместе с вечеринкой, что мать просто старается произвести на него впечатление. Но медленная казнь длилась сначала семь долгих, поистине убийственных дней, а потом еще дни и ночи – Сандрина уже не считала. Джеми все не уезжал. Добивая ее, он вел себя так, будто вообще ничего не происходило, – целовал в щечку утром и вечером.

Сердце разрывалось на части от звучавших как наваждение слов. Она уронила голову на колени и снова услышала голос матери, безжалостно, коварно уводящей от нее Джеми:

– Джеми, сегодня я обедаю с Энди Уорхолом. Хотите, познакомлю?

– Я закажу столик для нас четверых в «Котэ Баск» на половину первого. Ах, забыла, я договорилась с зубным врачом, Сандрина должна быть там в час.

Сандрина отправилась к зубному врачу; когда вернулась, в квартире никого, кроме Марты, не было. Мать и Джеми возвратились далеко за полночь. Утром он исчез, исчезла и мать. Позавтракав, Сандрина свалилась в постель, а к десяти часам температура у нее подскочила до сорока градусов. Марта ухаживала за ней до конца каникул, а когда температура наконец спала, сказала ей все. Ее мать украла Джеми в Антигуа...

Сандрина подняла голову и увидела, как из комнаты выносят огромный роскошный дорожный кофр, наполненный, вероятно, вещами Джеми. Она знала, что следующим выйдет Джеми, это было уже выше ее сил.

Она направилась к своей скомканной постели. На ночном столике стояла бутылочка с валиумом, которую она еще на Рождество взяла в ванной комнате матери. Она не станет писать даже записку. Единственный человек, которого волнует ее судьба, – это Марта, а она-то и так все поймет.

Психиатрическая лечебница Гроссмана в Поулинге, штат Нью-Йорк, ощетинилась постами круглосуточного дежурства – не столько ради того, чтобы не допустить бегства своих пациентов, сколько из стремления оградиться от оравы настырных газетчиков.

Тита Мандраки потратила почти два дня на хлопоты и бесконечные звонки своим многочисленным богатым и знаменитым друзьям, пока наконец ей не удалось упрятать туда дочь.

В первую неделю пребывания в лечебнице Сандрина только и делала, что спала. Ее встречи с доктором Гербертом Эпштейном начались на второй неделе. Прежде чем увидеть девушку, он пригласил к себе ее мать.

Тита Мандраки была потрясающе норовистой женщиной необычайной привлекательности. Она сказала ему, что психический срыв дочери прервал ее только начавшийся медовый месяц, но заверила его, что замужество никак не могло быть причиной срыва. Она сказала, что понятия не имеет, почему дочь вдруг решила покончить с собой. Доктор Эпштейн не поверил ни единому слову, сказанному этой женщиной.

Он потянулся за жестянкой трубочного табака, и в этот момент раздался звонок; его рука изменила направление, и доктор поднял телефонную трубку.

– Милый, я тебе помешала? – спросила его жена.

– Конечно, нет, Шейла. Я как раз жду своего следующего пациента. Дочь той самой модельерши, которой ты так интересовалась.

– Дочь Титы Мандраки! Именно из-за нее я и звоню, – взволнованно произнесла Шейла. – У тебя нет под рукой последнего номера журнала «Тайм»?

– Подожди-ка. – Он наклонился вперед и быстро пролистал лежавшую перед ним на журнальном столике скользкую кипу журналов.

Вытащив из стопки экземпляр «Тайма», он проверил дату выпуска. – Нашел, – сообщил он жене.

– Открой рубрику «Люди». Страница шестьдесят семь. Там помещена фотография церемонии бракосочетания Титы Мандраки в Аспене.

– Да? – сказал он с легким налетом интереса, пролистывая страницы. – Ну и?.. Вообще-то я знаю, что она только что вышла замуж.

– Взгляни на жениха.

Эпштейн развернул журнал и положил его под лампу, слева от себя. Наверху страницы была помещена маленькая фотография с церемонии бракосочетания. Тита Мандраки, одетая в длинное, незатейливого покроя подвенечное платье из кремового шелка, в дымчатой вуали, обвивавшей ее блестящие темные волосы, всматривалась в глаза высокого симпатичного молодого человека. Очень молодого, заметил он и, задумчиво глядя на снимок, прошептал:

– Интересно.

– Герб! Ведь он моложе Дэниела, честное слово! – воскликнула жена. Их сыну Дэниелу, студенту медицинского факультета Корнеллского университета, только что исполнилось двадцать пять.

– Откуда это тебе известно? – спросил Эпштейн.

– Из текста под снимком, – ответила она терпеливо самодовольным тоном. – Ему двадцать два. А ей, мой дорогой, сорок пять.

– Н-да, – пробормотал он.

– А сколько ее дочери?

Эпштейн открыл блокнот со своими записями.

– Ну-ка... да, ей, значит, тоже двадцать два. – Он вновь взял в руки журнал и прочел текст вслух: – Джеми... Джеми Грейнджер. Студент отделения искусства. Гаммельбургский колледж. Тайная церемония.

– Понимаешь мой намек?

– Благодарю, моя дорогая. Ты мне очень-очень помогла.

– Не стоит благодарности, всегда готова услужить, – со смехом сказала жена.

– Н-да, – снова пробормотал он, все еще глядя на фотографию. – Хорошо.

Он закончил набивать трубку, подвел к ней пламя зажигалки, глубоко затянулся. Возможно, это и есть та зацепка, от которой можно оттолкнуться.

Когда медсестра ввела девушку в кабинет-библиотеку, он поднялся. Сандрина, одетая в дорогие джинсы, сапоги и водолазку, была похожа на мать. Густые темные волосы обрамляли красивое овальное лицо, на котором совсем не было косметики, оно не выражало ничего, кроме затаившейся в ее глазах ярости, которую можно было потрогать руками.

– Доброе утро, Сандрина, – сказал он, протягивая ей руку. – Меня зовут Герберт Эпштейн. – Когда понял, что ответа не будет, он опустил руку и предложил: – Присаживайтесь, пожалуйста.

Сандрина молча села на стул против него, глядя прямо в лицо доктору.

– Сандрина, – начал он, – я не порицаю вас за нежелание разговаривать со мной. Не могу себе представить, чтобы вам нравилось находиться в стенах лечебницы. Я знаю, что вам бы хотелось вернуться домой. Дома, должно быть, куда приятнее, чем здесь. Если вы доверитесь мне и расскажете хоть что-нибудь, мы сможем взять хороший старт для вашего скорейшего возвращения домой. Вы отлично учитесь, следовательно, умны. Я встречался с вашей матерью, и она говорит...

– Моя мать была здесь? – удивленно сказала Сандрина, прерывая свое молчание.

– Ну да, – с удивлением в голосе ответил он. – Разве вы не видели ее?

– Нет.

– Это немножко удивляет меня, Сандрина. Я было подумал... – Доктор Эпштейн не договорил фразы.

То, что думает он, не имело значения, важно было, что думает она.

– Почему, как вы считаете, мать не пожелала с вами увидеться?

Она выпрямила плечи и, глядя на него, сказала:

– Догадайтесь сами.

Эти два слова, произнесенные ею, положили начало психологическому противостоянию доктора и его пациента, которое длилось все последующие двадцать дней пребывания Сандрины в лечебнице Гроссмана. Несомненно, ее ярость на мать была столь сильной, что это невозможно было нейтрализовать. В конце месяца Сандрина спокойно уложила свои сумки и села в такси. Из окна библиотеки доктор наблюдал за ее отъездом, сознавая, что пребывание Сандрины в клинике обернулось полным провалом для всех сторон. Прежде всего – для больной.

Сандрина утопала в мягкой пуховой перине, зарывшись головой в подушку.

Сегодня, как и каждый день этого долгого лета после выписки из больницы, она проснулась в четвертом часу. Вставать с постели было незачем. Идти было некуда: она не училась и не работала. Зато можно было упиваться жалостью к самой себе, углубиться в чувства потери и отверженности.

Джеми и мать сняли в Париже квартиру, очевидно, планируя оставаться там неопределенно долгое время. Знать это наверняка ни Сандрина, ни Марта не могли. Тита не писала, не звонила. Счета оплачивались ее нью-йоркским адвокатом. У Сандрины было такое чувство, что ее, как мусор, поместили в мешок, только забыли выставить на край тротуара.

Она перевернулась на живот и вновь посмотрела на часы – ей хотелось, чтобы поскорей наступил вечер. Она тосковала по ночи, которая стала ее жизнью. Ночью, обнаружила она, боль исчезает.

Ее новая, тайная жизнь началась вполне невинно вскоре после возвращения из лечебницы. Ей позвонили друзья по колледжу и предложили провести вместе с ними вечер в одном из клубов деловой части города. После полуночи Сандрине открылся целый новый мир, где она была совершенно свободной. Это был мир, в который она могла войти одна, она чувствовала себя красивой и желанной. Это был новый опыт ее жизни, овеянный свободой, и она никак не могла насытиться им.

Сандрина отбросила в сторону покрывало, спрыгнула с постели и по длинному коридору прошла к пустой комнате матери. Остановившись перед длинным шкафом с зеркалом, она распахнула дверцу и принялась изучать его содержимое.

Первая секция была наполнена вечерними платьями от Галаноса, де ля Ренты, Ива Сен-Лорана и Скаази. В следующей сплошными рядами висели брюки и шелковые блузки, внизу стояла подобранная ко всему этому по цвету обувь. Наконец, в последней – экипировка для верховой езды.

Сандрина обратила свой взор на вечерние туалеты и выбрала открытое короткое платье, вышитое бисером и казавшееся черным, но стоило повернуть его на свет, как оно сверкало, словно вороненая сталь. Она извлекла из секции, в которой висели меха Титы, шубу из чернобурки. В обувном отделении обнаружила пару туфель серебристого цвета. Собрала все, что ей захотелось надеть, и двинулась к двери. Проходя мимо высокого секретера для драгоценностей, стоявшего возле двери, она приостановилась и открыла верхний ящик. Там, искрясь на черном бархате, лежало сказочно красивое бриллиантовое колье, которое мать надевала только по самым торжественным случаям. Она долго-долго смотрела из него и, мысленно чертыхнувшись, вынула из ящика.

Сандрина знала, что Марта догадывается о ее ночных отлучках, но не хотела афишировать свое поведение и волновать своего единственного на всем свете друга.

В темноте, окруженная огнями и круговоротом городской жизни, Сандрина была вольна воображать себя кем угодно. В одну ночь могла изображать и актрису с Бродвея, и юриста. Несколько ночей провела в компании, к которой присоединилась в ночном клубе, представившись дочерью английского герцога, после чего демонстрировала подчеркнуто оксфордский акцент. Как-то раз сделала вид, что понимает только по-французски. Вообще же предпочитала больше молчать: благодаря этому она всегда познавала что-нибудь новое, нечто такое, что могла применить к своему очередному перевоплощению. Время от времени, если ей того хотелось, позволяла себе переспать с кем-нибудь из ночных знакомцев у него в гостинице или на квартире. Всякий раз это происходило по-разному, в зависимости от того, кем именно она была. Каждый раз она незаметно исчезала, пока он спал, или курил, или на что-нибудь отвлекался, – ускользала в безопасность ночи, оставляя его терзаться вопросом, кто она и почему в отличие от других девушек, с которыми он проводил ночи, не выпрашивала у него ни денег, ни любви, ни новых встреч.

Она никогда не называла своего настоящего имени или номера телефона. Она никогда не верила тому, что ей говорилось, поскольку считала, что все они врут о себе, как и она.

Сандрина приезжала в свою любимую дискотеку «Уингс», расположенную в стареньком товарном складе на Восемнадцатой улице, обычно до наступления полуночи. Огромное помещение раскочегаривалось к двум, но ей нравилось появляться рано и тихо сидеть у стойки бара, оценивая ситуацию до появления основных посетителей. Она сидела прямая, как натянутая струна, особенно, если была в платье, открывавшем спину и плечи. Эффект был поистине театральный.

Гэри, постоянно работавший в баре по средам, поднял голову от железной раковины, в которой мыл бокалы, чтобы посмотреть на Сандрину, которая улыбалась ему из угла бара. Он улыбнулся в ответ, подхватил чистое полотенце и направился к ней.

– Привет, принцесса! Смотришься классно. – сказал он, намеренно тараща глаза, чтобы показать, насколько он одобряет ее ослепительное платье и умопомрачительные бриллианты.

– Привет, Гэр, – сладкоголосо проворковала она, легким кивком головы убирая с глаз свои длинные темные волосы. – Ты тоже.

Гэри встряхнул полотенце и тщательно протер стойку перед нею, не отводя взгляда от выреза платья. Девушка была невозмутима. Она стала завсегдатаем дискотеки, всегда приходила одна, что само по себе не было необычным: многие женщины приходили сюда в одиночку. Но все они были проститутками, которых в дискотеке не привечали. Редко кому из них удавалось прорваться в зал.

Сандрина была другой. Какую бы она ни вела игру, проституткой она не была. Он слышал, что она дочь Титы Мандраки, но не верил этому. Он как-то спросил ее об этом, и она рассмеялась, сказав, что слышала, будто Тита Мандраки на самом деле мужчина. Но у нее, несомненно, был стиль, подобающий дочери знаменитости.

Одним движением он положил перед Сандриной подставку под бокал и вытряхнул из пепельницы пепел вниз.

– Как обычно? – спросил он, зная, что она редко что-нибудь заказывает, кроме водки со льдом.

– Сегодня, пожалуй, шампанского, Гэри.

– Я бы отсоветовал, милая, – сказал он, едва разжав губы. – Если только бокал, тогда будешь пить выдохшееся, а если хочешь свежее, то придется платить за всю бутылку.

Она откинулась в сторону, положила ногу на ногу и чуть улыбнулась, опустив ресницы, всем своим поведением говоря ему, что для девушки ее достатка это ничего не значит. И он помчался к холодильнику, встроенному под стойкой бара.

Гэри хлопнул пробкой, откупоривая бутылку лучшего шампанского, и до краев наполнил бокал. Сандрина взяла широкий бокал, подняла его на уровень подбородка, наблюдая, как отражаемый бриллиантовым колье свет играет с пузырьками, бегущими вверх.

– С днем рождения, дорогая Сандрина, – сказала она низким голосом, после чего, поднеся бокал ко рту, сделала несколько больших глотков.

Гэри стремительно, по-петушиному, склонил голову набок:

– Шутишь?

– Нисколько.

– Отмечаешь сама с собой?

– Я не сама с собой, – ласково сказала она. – Со мной ты. А очень скоро народу будет хоть отбавляй.

Гэри отвел взгляд в сторону. В том, что она сказала, было что-то невероятно грустное.

– А твои родители, Сандрина? – нежно спросил он, надеясь, что не обидит ее.

Сандрина показала глазами на потолок:

– Приказали долго жить.

Он подождал, полагая, что она продолжит, но она молчала.

– Прости. – Ответ был не совсем полный, но он слегка ошеломил его. – Так ты, выходит, живешь одна?

– В некотором роде, – не задумываясь ответила она.

Гэри ждал, но, похоже, она сказала все, что собиралась. Во всяком случае, хоть что-то. Настоящий прорыв после столь долгого знакомства. Он решил не давить.

– Ну, что же, с днем рождения, девочка.

– Благодарю тебя, Гэри, – сказала она, улыбаясь ему. – Как насчет угощения имениннице перед тем, как она ринется в танец?

Гэри бросил взгляд через плечо и придвинулся к ней ближе.

– Есть «черные красотки», – прошептал он, – если, конечно, хочешь уйти именно так. Есть еще «двуглазики» и парочка «кваалюд». Я оставлял их себе.

– Наверно, «красотка» сгодится, – решила она.

Он опустил руку в карман черных джинсов, вытащил капсулу амфитамина и положил свою ладонь на ее. Она губами сняла таблетку с ладони и запила шампанским.

Он знал: еще две-три минуты – и она заторчит. Сандрина задержалась еще на минуту, допивая шампанское, а потом, подхватив сумочку, развернулась и плавным, скользяще-пружинистым шагом двинулась к танцплощадке. Гэри заметил, что, едва отойдя от стойки, она энергично щелкнула пальцами правой руки в такт музыке. Таблетка уже начала действовать.

Время от времени, когда ночь вступила в свои права, он посматривал на танцплощадку. Он видел, что Сандрина часто выходит на нее, и каждый ее выход его изумлял. Как только она попадала в круговерть огней и отдавалась музыке, все становилось похожим на кадры из фильма «Лихорадка в субботу вечером». Она танцевала сама по себе, поворачиваясь спиной ко всякому, кто имел глупость пытаться стать ее партнером. Она двигалась слитно с музыкой, высоко подняв голову и слегка откинув ее назад, словно в трансе. Выбранное на сегодня платье явственней обычного подчеркивало длинные, текучие линии ее тела.

Наркотик начал действовать как раз в то мгновение, когда Сандрина коснулась носком своей модельной туфли жесткого деревянного настила танцевальной площадки. Она чувствовала, как ее мозг, мускулы, кожа и кровь становятся непрерывно текущей лентой и растворяются в музыке. Но настоящий электрический заряд, ощущаемый каждой клеточкой, исходил от направленных на нее сотен глаз – завистливых, похотливых глаз, которые поднимали ее выше и выше, пока она не перестала чувствовать под ногами настил площадки.

Когда под оглушительные аплодисменты она приблизилась к бару, толпа расступилась. Сандрина никак не реагировала на комплименты и приглашения от мужчин. Она не желала быть кем-то выбранной. Выбор сделает сама, по собственным критериям и в нужное время, если будет в настроении.

Гэри не спрашивая налил ей еще один бокал шампанского. В суматохе он не успел перекинуться с Сандриной и словом. А чуть позже, около двух ночи, непривычно рано для себя, она попрощалась, щедро оставив ему на чай, и ушла с парнем с напомаженными, зачесанными назад волосами, в костюме из ткани под акулью кожу.

Сандрина взяла его под руку. Она выбрала его, потому что он неотрывно смотрел на нее с края танцевальной площадки почти два часа. Проходя через вестибюль, она заметила, что они одного роста. Повернувшись к ней, парень улыбнулся кривой, многозначительной улыбкой, их глаза встретились.

– Куда, малыш? – спросил он.

– В центр, я хочу потанцевать, – объявила она, запрокидывая голову и с жадностью хватая ртом ночной ветер улицы.

– Да брось ты, красавица, – проворковал он. – Ты еще не натанцевалась? Я бы предложил сначала пропустить стаканчик крепкого в какой-нибудь тихой заводи. Как ты?

Она все еще немножко торчала от таблетки Гэри, поэтому мысль о спиртном, при том немедленно, сразу ей понравилась. Потом поедут танцевать. Где они завершат свои похождения, не имело значения. Не имел значения и он сам. Хотя смотрелся вполне прилично. Здоровые зубы, отполированные ногти, хороший одеколон. Помимо этого, в нем заслуживали внимание только плечи и туфли – немаловажные «аксессуары» у партнера в танце.

Она сказала ему, что ее зовут Дезире, «nom de трах» на ночь.

Мужчина поднял руку; такси, мчавшееся по Восемнадцатой улице, затормозило у тротуара.

Когда она скользнула на заднее сиденье, подбирая полы своей меховой шубы, ее спутник наклонился в просвет исцарапанной плексиглазовой перегородки и сказал:

– В «Уолдорф», пожалуйста, приятель.

Сандрина встрепенулась и сердито уставилась на него, когда он захлопнул дверцу и устроился рядом.

– Почему гостиница? Ты же сказал – стаканчик на ночь?

– Пропустим в «Уолдорфе», – вежливо ответил он. – Я условился с партнерами по бизнесу, что загляну к ним на минутку в «Бык и Медведь». Не волнуйся.

– Хорошо, – вздохнула она. – Но только действительно на минутку.

«Бык и Медведь» – просторный, погруженный в полумрак ресторан на первом этаже «Уолдорфа» – был почти пуст в столь поздний час.

– Меня здесь ждут, – бросил ее спутник, подступая к метрдотелю и приглаживая свои зализанные назад волосы.

– Здесь только одна компания, сэр, – сказал ему метрдотель. – За дальним столом. Кто вас ждет?

Парень вытянул шею, заглядывая за папоротник в кадке.

– А я вижу их, – сказал он. – Идем, Дезире. Они там, у окна.

Только она обогнула кадку с высоким папоротником, как тотчас поняла, что веселье этой ночи мыслилось ею отнюдь не в такой форме. За длинным столом у окна сидели шесть или семь мужчин. На одном был строгий, деловой костюм, на других – арабские «балахоны». Во главе в кресле-каталке восседал пожилой араб, из-под манжеты его рубашки виднелось нечто, похожее на двухкилограммовый золотой «Ролекс». Когда они приблизились к столу, он повернулся и сказал что-то красивой блондинке в медицинском халате, одиноко приютившейся за столом прямо за его спиной. Медсестра встала, подошла сзади к каталке, развернула ее так, чтобы он оказался лицом к входу и мог встретить приближающихся гостей.

Сандрина заметила, что спутник ее вроде бы нервничает и суетится, словно очутился в ситуации, на какую явно не рассчитывал.

Он подтолкнул ее вперед и прижался ртом к ее уху.

– Этот мужчина в кресле-каталке – шейх Омар Заки. Я не знал, что он будет здесь, – сказал он.

Он говорил так быстро, что она едва успевала разбирать слова.

– Да? – зевая, сказала она, намеренно демонстрируя скуку в присутствии одного из состоятельнейших мужчин мира.

– Видишь медсестру?

– Да.

– Иди сядь к ней, – прошептал он.

– Ты спятил? Ни в коем случае.

– Послушай, не устраивай сцены. Эти парни не смешивают бизнес и женщин. Так что садись, все будет нормально. Мы прекрасно посидим и выпьем.

Искушение убежать прочь было непреодолимо, пока Сандрина не взглянула на медсестру. Ее глаза, казалось, умоляли Сандрину присоединиться к ней. Невольно она улыбнулась медсестре, вспоминая, как жаждала пропустить стаканчик.

– Привет, – равнодушно-бесстрастно сказала она. – Не против?

– Нет, не против, конечно, пожалуйста, – пылко произнесла медсестра. – Я надеялась, что вы сядете за этот столик. Скучно одной. Я сижу здесь уже несколько часов. Хотите выпить?

– Разумеется, выпью, – сказала Сандрина, оборачиваясь в поисках официанта, который оказался у нее за спиной. – Принесите мне водки. Двойную порцию. – Она вновь посмотрела на медсестру. – Не составишь компанию?

– Еще одну чашку горячего чаю с лимоном, пожалуйста, – с ярко выраженным южным акцентом ласково сказала официанту блондинка.

Официант принял ее заказ кивком и исчез. Медсестра вновь направила взгляд на Сандрину.

– Меня зовут Сью-Би, – сказала она, – Сью-Би Слайд. Я из Техаса и во всем городе знаю только тех, кто сидит за тем столом.

– Меня зовут Сандрина, – прошептала она. – Но ты помалкивай. Парню я назвалась другим именем.

– Зачем это? – невинно поинтересовалась Сью-Би.

– Сама не знаю, – пожала плечами Сандрина. – Он мне не очень нравится.