Другие редакции - Драматические отрывки и отдельные сцены (1832-1837)

Я думаю, забавней всего слышать автору упреки: зачем лица и герои его не привлекательны, тогда как он употребил всё, чтобы оттолкнуть от них. Да если бы хотя одно лицо честное было помещено в комедию, и помещено со всей увлекательностью, то уже все до одного перешли бы на сторону этого честного лица и позабыли бы вовсе о тех, которые так испугали их теперь. Эти образы, может быть, не мерещились бы беспрестанно, как живые, по окончании представленья; зритель не унес бы грустного чувства и не говорил бы: неужели существуют такие люди?
      Первый. Да. Ну это, однако же, не вдруг поймут.
      Второй. Весьма естественно. Смысл внутренний всегда постигается после. И чем живее, чем ярче те образы, в которые он облекся, и на которые раздробился, тем более останавливается всеобщее внимание на образах. Только сложивши их вместе, получишь итог и смысл созданья. Но разбирать и складывать такие буквы быстро, читать по верхам и вдруг, не всякий может. А до тех пор долго будут видеть одни буквы. И вы увидите, вот я вам говорю это вперед: прежде всего рассердится всякий уездный городишка в России, и будет утверждать, что это злая сатира, пошлая, низкая выдумка, направленная именно на него. (Уходят).
      Один чиновник. Это пошлая, низкая выдумка, это сатира, пасквиль!
      Другой чиновник. Теперь, значит, уж ничего не осталось. Законов не нужно, служить не нужно… Вицмундир, вот который на мне, — его, значит, нужно бросить: он уж теперь тряпка.
      Бегут двое молодых людей.
      Один. Ну, все рассердились. Я уж столько наслышался толков, что могу, взглянувши, угадать, что каждый думает о пиесе.
      Другой. Ну что думает вот этот?
      Первый. Вот тот, который надевает шинель в рукава?
      Другой. Да.
      Первый. Вот что он думает: «за такую комедию тебя бы в Нерчинск!..» Однако ж, тронулось, кажется, верхнее население: водевиль, как видно, кончился. Сейчас нахлынут разночинцы. Уйдем! (Оба уходят).
      (Шум увеличивается; по всем лестницам раздается беготня. Бегут армяки, полушубки, чепцы, немецкие долгополые кафтаны купцов, треугольные шляпы и султаны, шинели всех родов: фризовые, военные, подержанные и щегольские с бобрами. Толпа сталкивает господина, надевающего в рукав шинель; господин посторонивается и продолжает надевать ее в стороне. Показываются в толпе господа и чиновники всех родов и сортов. Лакеи в ливреях прочищают для барынь дорогу. Слышен бабий крик: «Батюшки, припихнули со всех сторон!»)
      Молоденький чиновник уклончивого свойства (подбегая к господину, надевающему шинель). Ваше превосходительство, позвольте, я вам подержу!
      Господин в шинели. А, здравствуй! Ты здесь? Пришел смотреть?
      Молоденький чиновник. Да-с, ваше превосходительство, забавно подмечено.
      Господин в шинели. Вздор! Ничего нет забавного!
      Молоденький чиновник. Это правда, ваше превосходительство, совсем ничего нет.
      Господин в шинели. За эдакие вещи нужно сечь, а не хвалить.
      Молоденький чиновник. Это правда, ваше превосходительство!
      Господин в шинели. Вот, пускают молодых людей в театр. Много полезного вынесут! Вот и ты: теперь уж, чай, придешь в канцелярию, прямо грубить станешь?
      Молоденький чиновник. Как можно, ваше превосходительство!.. Позвольте, я вам прочищу дорогу вперед! (Народу, толкая того и другого). Эй, вы, посторонитесь, генерал идет! (Подходя с необыкновенным учтивством к двум щегольски одетым). Господа, сделайте милость, позвольте пройти генералу!
      Хорошо одетые (посторониваясь и давая дорогу):
      Первый. Не знаешь, какой генерал? Должен быть какой-нибудь известный?
      Второй. Не знаю, я никогда не видывал его.
      Чиновник разговорчивого свойства (подхватывая сзади). Просто, статский советник; по месту только числится в четвертом классе. Каково счастье? В пятнадцать лет службы Владимира, Анну, Станислава, 3000 рублей жалованья, две тысячи столовых, да от совета, да от комиссии, да еще по департаменту.
      Господа хорошо одетые (один другому). Уйдем! (Уходят).
      Чиновник разговорчивого свойства. Должны быть матушкины сынки. Чай, в иностранной коллегии служат. Я не люблю комедий; на мой вкус больше нравятся трагедии. (Уходит).
      Голос из толпы. Эк народу навалило!
      Офицер (пробираясь с дамой под руку). Эй, вы, бороды, что напираете? Разве не видишь: дама!
      Купец (с дамой под руку). У самих, батюшка, дама.
      Голос из толпы. Вот она поворотилась, видишь, видишь? еще теперь подурнела, но года три тому назад…
      Разные голоса. Да три гривны, слышь ты, взял с него сдачи. Подлая, скверная пиеса! Забавная пиеска! Ты, что лезешь в самое горло!
      Голос в одном конце толпы. Всё это вздор! Где могло случиться такое происшествие? Этакое происшествие могло только разве случиться на Чукотском острову.
      Голос в другом конце. Ну, вот точь-в-точь эдакое событие было в нашем городке. Я подозреваю, что автор если не был сам там, то, вероятно, слышал.
      Голос купца. Оно вот изволите видеть. Оно здесь больше, так сказать, с маральной стороны. Конечно, бывают, так сказать, всякие-с. Да ведь и то изволите посудить, что и честный человек, случаем придется… А на счет маральности, так и за дворянами это водится.
      Голос господина поощрительного свойства. Должен быть бестия, пройдоха сочинитель, всё изведал, всё знает.
      Голос сердитого чиновника, но, как видно, опытного. Что он знает? чорта он знает. И врет он, врет: всё это, что ни написал он, всё враки. И взятки не так берут, уж если пошло на то…
      Голос другого чиновника из толпы. Да что вы говорите: смешно, смешно! Знаете ли, отчего смешно? Ведь это всё личности. Ведь это всё он вывел своих бабушек да тетушек. Вот отчего это смешно!
      Неизвестный голос. Стой, украли платок!
      Два офицера, узнавшие друг друга, переговариваются через толпу.
      Первый. Мишель, ты туда?
      Второй. Туда.
      Первый. Ну, и я там.
      Чиновник важной наружности. Я бы все запретил. Ничего не нужно печатать. Просвещением пользуйся, читай, а не пиши. Книг уж довольно написано, больше не нужно.
      Голос в народе. Что ж, коли подлец, то и подлец. Не будь подлецом, то и не будут над тобой смеяться.
      Красивый и плотный господин (говорит с жаром невзрачному и низенькому). Нравственность, нравственность страждет, вот что главное!
      Господин низенький и невзрачный, но ядовитого свойства. Да ведь нравственность вещь относительная.
      Красивый и плотный господин. Что вы разумеете под именем относительная?
      Невзрачный, но ядовитого свойства господин. То, что нравственность всякий меряет относительно к себе. Один называет нравственностью снимание ему шляпы на улице; другой называет нравственностью смотренье сквозь пальцы на то, как он ворует; третий называет нравственностью услуги, оказываемые его любовнице. Ведь обыкновенно как говорит всякий из нашей братьи своим подчиненным? Свысока говорит: «Милостивый государь, старайтесь исполнить свой долг относительно бога, государя и отечества», а ты, мол, уж там себе разумей относительно чего. Впрочем, это так только в провинциях водится; в столицах этого не бывает, не правда ли? Тут если и явится у кого-нибудь в три года два дома, так ведь это отчего? Все от честности, не так ли?
      Красивый и плотный господин (в сторону). Скверен, как чорт, а язык, как у змеи.
      Невзрачный, но ядовитого свойства господин (толкая под руку вовсе незнакомого ему человека, говорит ему, кивая на красивого господина). Четыре дома в одной улице; все рядом один возле другого, в шесть лет выросли! Каково действует честность на прозябательную силу, а?
      Незнакомец (уходя поспешно). Извините, я не дослышал.
      Невзрачный, но ядовитого свойства человек (толкая под руку незнакомого соседа). Глухота-то как нынче распространилась в городе, а? Вот что значит нездоровый и сырой климат!
      Незнакомый сосед. Да вот и грипп тоже. У меня все дети переболели.
      Невзрачный, но ядовитого свойства человек. Да и грипп и глухота; свинка тоже в горле. (Пропадает в толпе).
      Разговор в группе на стороне.
      Первый. А говорят, что подобное происшествие случилось с самим автором: он в каком-то городке сидел в тюрьме за долги.
      Господин с другой стороны группы (подхватывая речь). Нет, это было не в тюрьме, это было на башне. Это видели те, которые проезжали. Говорят, это было что-то необыкновенное. Вообразите: поэт на высочайшей башне, вокруг гуры, местоположение восхитительное, и он оттуда читает стихи. Не правда, ли что здесь является какая-то особенная черта писателя?
      Господин положительного свойства. Автор должен быть умный человек.
      Господин отрицательного свойства. Знаю, он служил, его чуть не выгнали из службы, просьбы не умел писать.
      Просто враль. Бойкая, бойкая голова! Ему места долго не давали, так что ж вы думаете? Он прямо написал письмо к министру. Да ведь как написал, квинтильяновским манером. Одно уж то, как начал: «Милостивый государь!» — А потом и пошел, и пошел, и пошел… страниц восемь отвалял кругом. Министр как прочитал: «Ну, говорит, благодарю, благодарю! Я вижу, у тебя много врагов. Будь начальник отделения!» И прямо из писцов махнул он в начальники отделения.
      Господин добродушного свойства (обращаясь к другому человеку хладнокровного свойства). Чорт его знает, кому и верить! И в тюрьме сидел, и на башню лазил, и выгнали из службы, и место дали!
      Господин хладнокровного свойства. Да ведь это всё говорится экспромптом.
      Господин добродушного свойства. Как экспромптом?
      Господин хладнокровный. Так. Ведь они еще за две минуты не знают сами, что услышат от себя. Язык у них без ведома хозяина вдруг брякнет новость, а хозяин и рад, возвращается домой, как будто бы наелся. А на другой день он уж и позабыл о том, что сам выдумал. Ему кажется, что он услышал от других и пошел передавать её по городу всем.
      Господин добродушный. Это, однако же, бессовестно: лгать и не чувствовать самому.
      Господин хладнокровный. Да есть и чувствительные. Есть такие, которые чувствуют, что лгут, но считают уже надобностью для разговора: красно поле рожью, а речь ложью.
      Дама среднего света. Но только какой злой насмешник должен быть этот автор! Я, признаюсь, ни за что бы не хотела попасться ему на глаза. Этак он вдруг заметит во мне смешное.
      Господин с весом. Я не знаю, что это за человек? Это, это, это… Для этого человека нет ничего священного: сегодня он скажет такой-то советник не хорош, а завтра скажет, что и бога нет. Ведь тут всего только один шаг.
      Второй господин. Осмеять! Да ведь со смехом шутить нельзя. Это значит разрушить всякое уважение, вот что это значит. Да ведь меня после этого всякий прибьет на улице, скажет: «Да ведь над вами смеются; а на тебе такой же чин, так вот тебе затрещина!» Ведь это вот что значит.
      Третий господин. Еще бы! Это сурьезная вещь! говорят: безделушка, пустяки, театральное представление. Нет, это не простые безделушки; на это обратить нужно строгое внимание. За эдакие вещи и в Сибирь посылают. Да, если бы я имел власть, у меня бы автор не пикнул. Я бы его в такое место засадил, что он бы и света божьего не взвидел.
      Появляется группа людей, бог весть, какого свойства, впрочем благородной наружности и прилично одетых.
      Первый. Постоимте лучше здесь, покамест выйдет толпа. Ну что это, право? затевать шум, рукоплесканье, как будто бы бог знает что! Безделка, какая-нибудь пустая театральная пиеса, и подымать такую тревогу, кричать, вызывать автора — ну, что это такое!
      Второй. Однако ж пиеса повеселила, развлекла.
      Первый. Ну да, повеселила, как обыкновенно веселит всякая безделка. Но зачем же из-за этого такие крики, толки? рассуждают, как будто о какой-нибудь важной вещи, аплодируют… Ну, что это такое! Ну, я понимаю, если бы какая-нибудь певица, или танцовщица, ну, там я понимаю. Там удивляешься искусству, гибкости, проворству, природному таланту. Ну, а здесь что? кричат: литератор! литератор! писатель! Да что такое писатель? Что иной раз попадется остроумное словцо, да спишет кое-что с натуры… Да что же здесь за труд? Что ж тут такого? Ведь это всё побасенки и больше ничего.
      Второй. Да, конечно, вещь не важная.
      Первый. Рассудите: ну, танцор, например, — там всё-таки искусство, уж этого никак не сделаешь, что он делает. Ну, я, например: да у меня, просто, ноги не подымутся. Ну, сделай я антраша — не сделаю ни за что. А ведь писать можно, не учившись. Я не знаю, кто такой автор, но мне сказывали, что он невежа совершенный, ничего не знает, его откуда-то, кажется, выгнали.
      Второй. Но, однако ж, всё-таки что-нибудь он должен знать; без этого нельзя писать.
      Первый. Да помилуйте, что ж он может знать? Вы сами знаете, что такое литератор? Пустейший человек! Это всему свету известно, ни на какое дело не годится. Уж их пробовали употреблять, да бросили. Ну, посудите сами, ну что такое они пишут? Ведь это всё пустяки, побасенки. Захоти, я сей же час это напишу, и вы напишете, и он напишет, и всякий напишет.
      Второй. Да, конечно, почему ж и не написать. Будь только капля ума в голове, так уж и можно.
      Первый. Да и ума не нужно. Зачем тут ум? Ведь это всё побасенки. Ну, если бы еще была, положим, какая-нибудь ученая наука, какой-нибудь предмет, которого еще не знаешь, — а ведь это что такое? Ведь это всякий мужик знает. Это всякий день увидишь на улице. Садись только у окна, да записывай всё, что ни делается, вот и вся штука!
      Третий. Это правда. Как подумаешь, право, на какой вздор употребляют время!
      Первый. Именно, трата времени — больше ничего. Побасенки, пустяки! Просто бы нужно запретить давать им перо и чернила в руки. Однако ж, народ выходит, пойдемте! Подымать шум, кричать! поощрять! а дело, просто, вздор! Побасенки, пустяки, побасенки! (Уходят. Толпа редеет, бегут кое-какие оставшиеся).
      Добродушный чиновник. А всё бы, право, ну что бы хоть одного честного человека выставить. Всё плуты да плуты.
      Один из народа. Слышь ты, жди меня на перекрестке. Я забегу возьму рукавицы.
      Один из господ (смотря на часы). Однако, скоро час. Никогда я так поздно не выходил из театра. (Уходит).
      Отставший чиновник. Только время даром пропало! Нет, никогда больше не пойду в театр! (Уходит; сени пустеют).
      Автор пиесы (выходя). Я услышал более, чем предполагал. Какая пестрая куча толков! Счастье комику, который родился среди нации, где общество еще не слилось в одну недвижную массу, где оно не облеклось одной корой старого предрассудка, заключающего мысли всех в одну и ту же форму и мерку, где что человек, то и мненье, где всякий сам создатель своего характера. Какое разнообразие в этих мнениях, и как везде блеснул этот твердый, ясный русский ум! И в сем благородном стремленьи государственного мужа! И в сем высоком самоотверженьи забившегося в глушь чиновника! И в нежной красоте великодушной женской души! И в эстетическом чувстве ценителей! И в простом верном чутье народа! Как даже в сих недоброжелательных осуждениях много того, что нужно знать комику! Какой живой урок! Да, я удовлетворен. Но отчего же грустно становится моему сердцу? Странно: мне жаль, что никто не заметил честного лица, бывшего в моей пиесе. Да, было одно честное, благородное лицо, действовавшее в ней во всё продолжение ее. Это честное, благородное лицо был — смех. Он был благороден потому, что решился выступить, несмотря на низкое значение, которое дается ему в свете. Он был благороден потому, что решился выступить, несмотря на то, что доставил обидное прозванье комику, прозванье холодного эгоиста, и заставил даже усумниться в присутствии нежных движений души его. Никто не вступился за этот смех. Я комик, я служил ему честно и потому должен стать его заступником. Нет, смех значительней и глубже, чем думают. Не тот смех, который порождается временной раздражительностью, желчным, болезненным расположением характера; не тот также легкий смех, служащий для праздного развлеченья и забавы людей, — но тот смех, который весь излетает из светлой природы человека, излетает из неё потому, что на дне её заключен вечно-биющий родник его, который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугала бы так человека. Презренное и ничтожное, мимо которого он равнодушно проходит всякий день, не возросло бы перед ним в такой страшной, почти каррикатурной силе, и он не вскрикнул бы, содрогаясь: неужели есть такие люди? тогда как, по собственному сознанью его, бывают хуже люди. Нет, несправедливы те, которые говорят, будто возмущает смех. Возмущает только то, что мрачно, а смех светел. Многое бы возмутило человека, быв представлено в наготе своей; но, озаренное силою смеха, несет оно уже примиренье в душу. И тот, кто бы понес мщение противу злобного человека, уже почти мирится с ним, видя осмеянными низкие движенья души его. Несправедливы те, которые говорят, что смех не действует на тех, противу которых устремлен, и что плут первый посмеется над плутом, выведенным на сцену: плут-потомок посмеется, но плут-современник не в силах посмеяться! Он слышит, что уже у всех остался неотразимый образ, что одного низкого движенья с его стороны достаточно, чтобы этот образ пошел ему в вечное прозвище; а насмешки боится даже тот, который уже ничего не боится на свете. Нет, засмеяться добрым, светлым смехом может только одна глубоко-добрая душа. Но не слышат могучей силы такого смеха: что смешно, то низко, говорит свет; только тому, что произносится суровым, напряженным голосом, тому только дают название высокого. Но боже! Сколько проходит ежедневно людей, для которых нет вовсе высокого в мире! Всё, что ни творилось вдохновеньем, для них пустяки и побасенки; созданья Шекспира для них побасенки, святые движенья души — для них побасенки. Нет, не оскорбленное мелочное самолюбье писателя заставляет меня сказать это, не потому, что мои незрелые, слабые созданья были сейчас названы побасенками. Нет, я вижу свои пороки и вижу, что достоин упреков. Но не могла выносить равнодушно душа моя, когда совершеннейшие творения честились именами пустяков и побасенок, когда все светила и звезды мира признавались творцами одних пустяков и побасенок! Ныла душа моя, когда я видел, как много тут же, среди самой жизни, безответных, мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души своей и бесплодной пустыней сердца; ныла душа моя, когда на бесчувственных их лицах не вздрагивал даже ни призрак выражения от того, что повергало в небесные слезы глубоко-любящую душу, и не коснел язык их произнести свое вечное слово: побасенки! Побасенки!.. А вон протекли веки, города и народы снеслись и исчезли с лица земли, как дым унеслось всё, что было, а побасенки живут и повторяются поныне, и внемлют им мудрые цари, глубокие правители, прекрасный старец, и полный благородного стремленья юноша. Побасенки!.. А вон стонут балконы и перилы театров; все потряслось снизу до верху, превратясь в одно чувство, в один миг, в одного человека, все люди встретились, как братья, в одном душевном движеньи, и гремит дружным рукоплесканьем благодарный гимн тому, которого уже пятьсот лет как нет на свете. Слышут ли это в могиле истлевшие его кости? Отзывается ли душа его, терпевшая суровое горе жизни? Побасенки!.. А вон, среди сих же рядов потрясенной толпы, пришел удрученный горем да невыносимой тяжестью жизни, готовый поднять отчаянно на себя руку, и брызнули вдруг свежительные слезы из его очей, и вышел он примиренный с жизнью и просит вновь у неба горя и страданий, чтобы только жить и залиться вновь слезами от таких побасенок. Побасенки!.. Но мир задремал бы без таких побасенок, обмелела бы жизнь, плесенью и тиной покрылись бы души. Побасенки!.. О, да пребудут же вечно святы в потомстве имена благосклонно внимавших таким побасенкам. Чудный перст провиденья был неотлучно над главами творцов их. В минуты даже бед и гонений всё, что было благороднейшего в государствах, становилось прежде всего их заступником: венчанный монарх осенял их царским щитом своим с вышины недоступного престола.
      Бодрей же в путь! И да не смутится душа от осуждений, но да примет благодарно указанья недостатков, не омрачась даже и тогда, если бы отказали ей в высоких движеньях и в святой любви к человечеству! Мир, как водоворот: движутся в нем вечно мненья и толки, но всё перемалывает время. Как шелуха, слетают ложные и, как твердые зерна, остаются недвижные истины. Что признавалось пустым, может явиться потом вооруженное строгим значеньем. Во глубине холодного смеха могут отыскаться горячие искры вечной могучей любви. И почему знать, может быть, будет признано потом всеми, что в силу тех же законов, почему гордый и сильный человек является ничтожным и слабым в несчастии, а слабый возрастает, как исполин, среди бед, в силу тех же самых законов, кто льет часто душевные, глубокие слезы, тот, кажется, более всех смеется на свете!..

ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ

ИГРОКИ

I. ЧЕРНОВИК ПЕРВЫХ ЯВЛЕНИЙ

      Комната в городском трактире. [Ниже строкой было: Явление I.]
      Ихарев входит в сопровождении трактирного слуги и своего собственного.
      Трактирный слуга. Пожалуйте-с, пожалуйте! Вот-с покойник! Уж самый-с покойный и шуму вовсе нет.
      Ихарев. Да чай конного войска много, скакунов?
      Трактирный слуга. То есть-с изволите говорить насчет блох? Уж будьте покойны. Если блоха или клоп укусит, уж эта наша ответственность, уж с тем стоим
      Ихарев (своему слуге). Ступай, Прохор, [Прохоров] вноси чемодан! (Трактирному значительно). Ну, послушай, кто живет?
      Трактирный слуга. Да живут теперь много, все нумера почти заняты.
      Ихарев. Ну кто ж именно?
      Трактирный слуга. Швохнев Петр Петрович, Кругель полковник, Степан Иванович Утешительный.
      Ихарев. Играют?
      Трактирный слуга. Да вот уж шесть ночей сряду играют.
      Ихарев. Пара целковиков (дает ему).
      Трактирный слуга. [Зачеркнута ремарка: (кланяясь)] Покорнейше-с благодарю.
      Ихарев. После еще будет.
      Тр<актирный> <слуга>. Покорнейше благодарю.
      Ихарев. Между собой играют?
      Трактирный слуга. Нет, недавно обыграли поручика Артуновского. У князя Шенькина выиграли тридцать шесть тысяч.
      Ихарев. Вот тебе еще красная бумажка. А если послужишь честно, еще получишь. Признайся, карты ты покупал?
      Трактирный слуга. Нет-с, они сами брали вместе.
      Ихарев. Да у кого?
      Трактирный слуга. Да у здешнего купца Вахрамейкина.
      Ихарев. Врешь, врешь, плут.
      Трактирный слуга. Ей богу.
      Ихарев. Хорошо. [Далее было: приготовь воды умыться да приходи ужо] Мы с тобой ужо поговорим. [Мне с тобой нужно поговорить. ] (Прохор вносит шкатулку). Ставь ее здесь. Теперь ступайте оба приготовить мне умыться и побриться! (Слуги уходят. Отпирает шкатулку, всю наполненную карточными колодами). Каков вид! Каждая золотая! Право глаза чуть не ослепли во время подбиранья. [Вместо «Каков ~ подбиранья» начато исправление: Вот именно! Каждая дюжина золотая! Добыта трудом, путом, за то ведь пришлась <?> всякая. Легко сказать, до сих пор [глаза болят] всё рябит проклятый крап] Да [ведь] зато ведь это тот же капитал. Детям можно оставить в наследство! Вот она заповедная колодишка! (вынимает одну из них). Перл, мать родная. [а. Это уж точно мать родная б. Перл просто мать родная] За то ей имя: [За то ж ей и почет: имя ей] Аделаида Ивановна. Душенька, послужи мне так, как твоя сестрица. Выиграй мне ни больше, ни меньше как 80 тысяч. Именно. Доставь мне еще восемьдесят в прибавку к моим — я и доволен. Да за то вот тебе слово: поставлю тебе приехавши [приехавши в деревню] мраморный памятник. [Вместо «Душенька ~ памятник»: [Да вот как выслужит она] А как сослужит свое, так я ей приехавши в деревню памятник! Да, памятник из мрамора в Москве закажу. ]
      (Услыша шум, поспешно закрывает шкатулку)

Я<ВЛЕНИЕ>.

      Трактирный слуга и Прохор с лоханкой, рукомойником и полотенцем.
      Ихарев. Ну что, эти господа дома?
      Трактирный слуга. Да-с. Они-с теперь в общей зале. [Далее было: Ихарев. Внизу? Трактирный слуга. Нет, вот сейчас направо нужно будет взять. ]
      Ихарев. Пойду взглянуть на них. [Вместо «на них» начато исправление: что за]

ЯВ<ЛЕНИЕ>

      Трактирный слуга и Прохор (одни).
      Трактирный слуга. Что, издалека едете?
      Прохор. А из Рязани.
      Трактирный слуга. А сами тамошней губернии?
      Прохор. Нет, сами из Смоленской.
      Трактирный слуга. Так-с. Так поместье-то выходит в Смоленской губернии?
      Прохор. Нет, не в одной Смоленской. Там 80 душ да в Калужской.
      Трактирный слуга. Понимаю, в двух то есть губерниях.
      Прохор. Да, в двух губерниях. У нас одной дворни человек 50. Игнатий буфетчик, Герасим лакей, Павлушка, который с барином ездит, Иван тоже опять лакей. Потом повар Григорий, повар Семен, жена повара, поварченок, [поварчен<ки>] Варух садовник, Дементий кучер — вот как у нас!
      Кругель и IIIвохнев (осторожно входя).
      Кругель. Только право я боюсь, чтобы он не застал <нас>. [Кругель. Право чтобы как-нибудь он не застал нас. ]
      Швохнев. Ничего. Андрей Иванович [Утешительный] его продержит (Обращаясь [Подходя] к трактирному слуге). Ступай вниз, тебя зовут. [Вместо «Ступай ~ зовут»: Тебя там зовут. ] (Подходя поспешно к Прохору). Откуда барин?
      Прохор. Да теперь из Рязани.
      Швохнев. Помещик?
      Прохор. Помещик.
      Швохнев. Играет?
      Прохор. Играет.
      Швохнев. Вот тебе красуля (дает ему бумажку). Рассказывай всё!
      Прохор. Да вы не скажете барину?
      Оба. Ни ни, не бойся.
      Швохнев. Ну, что он теперь в выиграше? а?
      Прохор. Да вы подполковника Чеботарева не знаете?
      Швохнев. Нет, а что?
      Прохор. Недели три тому назад мы обыграли его на восемьдесят тысяч.
      Швохнев (взглянувши на Кругеля значительно). Что ты скажешь, должно быть шуллер? [Вместо «Что ~ шуллер?» начато: А?]
      Кругель (покачнувши головою). Надобно узнать. [Вместо «Надобно узнать»: а. Да. б. Узнаем. ]
      Швохнев. Послушай, когда барин остается один, что делает?
      Прохор. Да как что делает? Известно, что делает. Он уж барин, так держит себя хорошо, ничего не делает.
      Швохнев. Врешь, чай карт из рук не выпускает?
      Прохор. Не могу знать: я с барином всего две недели. [Этого не могу знать, я с барином только месяц. ] С ним прежде всё Павлушка ездил. У нас есть и Герасим тоже слуга, Иван, также Кирюк лакей, Дементий кучер. Намедни еще одного взяли из деревни. [Вместо «Дементий ~ из деревни»: Игнатий буфетчик]
      Кругель (Швохневу). Что, Петр Петрович? А может быть и того, а? [Вместо «Что Петр Петрович ~ того, а?»: а. Ну Андрей Иванович, приезжий-то кажется того б. Начато: Почему нет, может быть и нашего]
      Швохнев. Думаешь, шуллер? [Начато исправление: а. Почему ж не попробовать б. Почему ж нет] нет. А впрочем всё-таки попробуем. (Оба поспешно убегают).
      Прохор (один).
      Проворные господа! А за бумажку спасибо! Будет Матрене на чепец да и пострельчонкам тоже по прянику. Эх, люблю походную жисть! Уж всегда что-нибудь приобретешь. Барин пошлет купить что, всё уж с рубля гривенник положишь себе в карман. Как подумаешь, право, какое житье господам! [Как подумаешь, завидное право житье господ. ] Куды хочешь [захочешь] катай! В Смоленске наскучило, поехал в Рязань; не захотел в Рязань — в Казань! — В Казань не захотел, валяй под самый Ярослав. Вот только до сих пор не знаю, который из городов будет партикулярней: Казань или Рязань?
      Ихарев и Прохор.
      Ихарев. За это дело нужно сурьезно взяться. [Далее было: Что ж, пусть у них у всех положим 50 тысяч — всё недурно, очень недурно] Чорт возьми! Хорошо, если бы их обчистить! [Вместо «Хорошо ~ обчистить»: Как бы мне хотелось их обчистить] Положим, хоть у них и пятьдесят тысяч у всех, всё недурно прибавить к 80 тысячам… очень недурно. Не знаю, как те два, которые ушли, а последний, который оставался со мною, кажется на вид плохенькой. (Берет щетку, мыло, садится перед зеркалом и начинает бриться). Просто рука дрожит, никак не могу бриться. [«Просто ~ бриться» в автографе отсутствует. Однако над строкой между двумя ремарками есть следы стершегося карандаша. Фраза напечатана в изд. Тихонравова, том II, стр. 721.] (Входит трактирный слуга). [Вместо «Ихарев ~ трактирный слуга)» а. Ихарев. Давай скорей умываться и бриться. (Берет щетку, мыло и [начинает], садится перед зеркалом и начинает бриться. Входит трактирный слуга) б. Ну нет эти господа-то как видно не слишком простоваты. За это дело нужно сурьезно взяться. (Берет щетку ~ слуга). На полях начато: Бог их знает, на вид кажется так себе. Однако ж нельзя сказать, чтобы были совсем просты. Ну что я буду делать с 80 тысяч, которые у меня. Ведь <за> 80 тысяч <1 нрзб.> не купишь. Внизу страницы начато: Ну что с того, что у меня 80 тысяч. С 80-тью тысяч]
      Трактирный слуга. Не прикажете ли чего покушать?
      Ихарев. Как же, как же. Принеси покамест закуску — всего, что у вас есть: [Вместо «Принеси ~ у вас есть»: Принеси всего что у вас есть. ] икры, семги, на четыре человека. Понимаешь? Бутылку вина. Да накорми вот его! (указывая на Прохора).
      Трактирный слуга (Прохору). Пожалуйте в кухню, там для вас приготовлено. (Прохор уходит).
      Ихарев (продолжая бриться). Ну, слушай! Что, много они тебе дали?
      Трактирный слуга. Кто-с?
      Ихарев. Ну, да уж не изворачивайся, говори!
      Трактирный слуга. Да-с, за прислугу пожаловали.
      Ихарев. Сколько? пятьдесят рублей?
      Трактирный слуга. Да-с, пятьдесят рублей дали.
      Ихарев. А от меня не пятьдесят, а вон, видишь, [Вместо «а вон, видишь»: Вот видишь] на столе лежит сторублевая бумажка, возьми ее. Что боишься? не укусит! От тебя потребуется больше ничего, как только честности, понимаешь? Ты возьми там себе карты у купца, какого знаешь, а вот тебе в придачу от меня дюжина (дает ему запечатанную дюжину карт). Понимаешь?
      Трактирный слуга. Да уж как не понять? Извольте положиться. Это уж наше дело.
      Ихарев. Да карты спрячь хорошенько, чтоб как-нибудь тебя не ощупали или не увидели. (Про себя). С ними нужно ухо востро. Ну, да уж я их поддену! (Кладет щетку, мыло и вытирается полотенцем).