Женщина, покорившая мир - Фаина Раневская. Фуфа Великолепная, или С юмором по жизни

И Ф. Г. поведала две небольшие «булгаковские» истории – фантастические и будничные одновременно. Обе они из анналов больницы, где Ф. Г. лечилась.

Генерал и известный художник умерли в один и тот же день, В один и тот же день назначили похороны. Покойников обрядили в черные костюмы, но служащие морга перепутали тела: на груди художника расположили все многочисленные генеральские награды. Когда в последнюю минуту, перед самым приходом родственников, служащие обнаружили ошибку, они, чертыхаясь, кинулись лихорадочно срывать с художника колодки с радужными лентами, ордена и медали.

Другая история – тоже по-булгаковски вероятная и невероятная. Родственники окружили гроб усопшего – последние минуты в морге, в ожидании похоронного автобуса. Хлопнула входная дверь – от неожиданности все вздрогнули, и покойник тоже. Он открыл глаза и поднялся:

– Что это?..

Врачи не смогли отличить летаргический сон от смерти. И бедный покойник сидел в гробу в окружении родственников и стеснялся встать – на нем был роскошный пиджак, рубашка с галстуком, а на ногах… кальсоны – их задрапировали тканью и прикрыли цветами.

– Принесите скорее брюки! – просил воскресший.

– Ну разве это не Булгаков? – спросила Ф. Г. – И какая сатира на больницу, на наши порядки.

Но это не был Булгаков. Это была Раневская, по-булгаковски увидевшая события.

Ф. Г. часто просила меня: «Давайте-ка почитаем «Театральный роман», – и смеялась, радуясь каждой удаче писателя, необычности его образов, точности пародии и меткости оценок. Некоторые фразы она повторяла по нескольку раз, другие становились для нее «крылатыми».

Булгаков, мне кажется, восхищал Ф. Г. не только талантом. Он, как и Ф. Г., видел парадоксы там, где окружающим все кажется нормальным. И не свойство ли Раневской-актрисы, как и Булгакова-литератора, неожиданно оборвав смех, почувствовать боль за героя, перейти на тончайшую лирику. Их общий крест – бешеная любовь к театру. Никакие трудности, разочарования, несправедливости и обиды не могли отвратить ее. Неслучайно «Театральный роман» обрывается на фразе об иссушающей любви Булгакова к театру, прикованности («как жук к пробке») к нему.

Вечером того же дня, когда Ф. Г. говорила об историях в булгаковском духе, я по ее просьбе заехал к Елене Сергеевне – завез ей рецепт лекарства, которое можно достать только в Чехословакии (Е. С. Булгакова собиралась туда по приглашению чешских театральных работников). Она показала мне несколько новых книг мужа, изданных за границей, в том числе и «Мастера», появившегося в Италии спустя два месяца после публикации на русском языке, – надо же было суметь так быстро перевести и так великолепно издать его! Мы заговорили о премьере «Бега» у ермоловцев, вспомнили «Мольера» в «Ленинском комсомоле» и «Ивана Васильевича» в Студии киноактера.

Елена Булгакова

– Булгаковский год, – сказал с улыбкой я.

– Да, да! – подхватила Елена Сергеевна. – И все это невероятно и абсолютно в духе его книг. Я представила сейчас, если бы я ему сказала в то время, когда ничего не издавалось, все лежало без движения и без надежды, когда его произведения упоминались только с определенными эпитетами, если бы я ему сказала: «Миша, успокойся, вот придет пятидесятый год советской власти, и все будет издано: «Белая гвардия», «Мастер» и «Записки покойника», пойдут пьесы – во всех театрах, по всей стране», – он, человек, обожавший невероятное, не поверил бы мне. Да и я не могла бы предположить такого. К 50-летию Октября МХАТ заново ставит «Дни Турбиных». На обвиненную когда-то бог знает в каких грехах пьесу – на «Бег» – все билеты закупают участники сессии Верховного Совета. Представляете, какая это фантасмагория! Но это так! И ни одного критического слова в адрес его произведений. Мне иной раз самой не верится, что все это реальность, что все это на самом деле.

ФИНАЛ ДЛЯ «СИНЕЙ ПТИЦЫ»

Мы пошли в «дальний гастроном» – он в правом крыле дома на Котельнической.

– Надо запастись провиантом – холодильник сдыхает от одиночества, – объяснила Ф. Г.

В магазине она подошла к застекленной витрине:

– Боже мой, кто это?

– Это куры, – сказал я. – Нет, здесь написано «цыплята».

– Отчего же они синие?

– Они недостаточно синие, – ответил я, процитировав Метерлинка.

– Браво! – тотчас отреагировала Ф. Г. – Вы знаете символистов. Впрочем, не удивляюсь: вы, как и они, верите в несбыточное!

Пойдемте туда, в конец магазина – там открыли кафетерий в стоячку. Возьмете бутылку пива и для меня отольете полстаканчика. Мне нельзя, но когда очень хочется, то все равно нельзя, а я выпью: не сделаю глотка – умру тут же!

– Приносить с собой и распивать спиртное у нас запрещено, – сказала, улыбаясь, кафетерщица и протянула нам открывалку. – Для вас, товарищ Раневская, исключение. Бутылочку только на столе не оставляйте – сдадите мне.

Сделав несколько глотков, Ф. Г. снова заговорила о «Синей птице»:

– Какая это была удивительная сказка! Нет – притча. И только для взрослых. Алиса Георгиевна Коонен была Митилью. «Есть ли тут хоть одна честная душа – ее надо бы отправить на землю!» – восклицало Время в «Стране неродившихся душ» – вы не видели этого: большевики сразу запретили мистику.

– Я знаю пьесу по изданию Вольфа, дореволюционному. Мне даже приходилось делать доклад по Метерлинку, в Университете, – вспомнил я.

– Вы не фантазируете? В наше время с твердо объявленным сроком наступления светлого будущего – Метерлинк с его поисками неосуществимого счастья?!

– Наш педагог по зарубежке Елизавета Петровна Кучборская давала нам полную свободу в выборе тем.

– И вы выбрали Метерлинка. Я же говорила: вы неисправимый мечтатель. Я тоже всю жизнь гналась за Синей птицей, не осознавая это. Возьмите еще пива, – попросила Ф. Г., – я должна залить горькие мысли. Люди сегодня изменились, и время вместе с ними. Константин Сергеевич Метерлинка обожал. Алиса Георгиевна говорила, с каким восторгом он пел со всеми актерами «Мы длинной вереницей идем за Синей птицей! Идем за Синей птицей!..» А те, что на витрине, так и не успеют стать достаточно синими: их разберут наши голодные сограждане. Неплохой финал для Метерлинка в Совдепии!

«РОМАН» ЭДВАРДА ШЕЛДОНА

– Первой моей значительной ролью я обязана Павле Леонтьевне Вульф, – сказала как-то Ф. Г. – События тех лет помню лучше прошлогодних. А ведь это 1917 год. Уже после Февральской революции. Я была в Ростове. Приехала с твердым решением – на сцену больше не рваться, подыскать себе работу скромной гувернантки со знанием французского.

Но… почти ежедневно я ходила в местный театр, просто зрительницей. Здесь я впервые увидела Павлу Леонтьевну на сцене и была в восторге от ее игры. Впрочем, не одна я. Так вот, ни на что не надеясь, я вдруг решилась попытать счастья еще раз. Как-то я постучалась в двери, где жила Павла Леонтьевна. Открыла ее камеристка Наталия Александровна, всю жизнь проработавшая с ней и похороненная с ней в одной могиле.

– Вы к кому? – спросила она строго.

Я сказала, что я поклонница Павлы Леонтьевны и очень хотела бы видеть ее, чтобы поговорить с ней.

Наталия Александровна, внимательно окинув меня взором (я была худенькая, как палец, надела на себя лучшее, что у меня осталось, – еще парижское), пригласила войти.

Затем меня позвали в комнату к Павле Леонтьевне. Павла Леонтьевна поздоровалась со мной и предложила сесть. Как она была хороша – это, ну знаете, сама женственность! Другой подобной актрисы я не знала и не знаю до сих пор.

Она спросила, что я делаю, где играю. Я отвечала ей и сказала, что мой визит связан с просьбой:

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы послушали меня.

– У вас хороший голос, – сказала Павла Леонтьевна. – Давайте поступим так: мне принесли пьесу «Роман», выберите что-нибудь из роли Риты Каваллини. Через недельку прочтете мне.

Павла Вульф была другом и учителем Фаины Раневской

Это решило все. Ровно через неделю я читала Павле Леонтьевне, и она согласилась работать со мной над ролью Каваллини.

– У вас есть талант, – сказала она мне.

В то лето Павлу Леонтьевну пригласили на сезон в Евпаторию. У антрепренера она выхлопотала мне дебют.

В трехэтажном Евпаторийском театре, казавшемся мне гигантским, – он и сейчас мирно стоит на площади, уже никого не поражая своими размерами, – состоялось мое первое выступление в большой настоящей роли. Вы должны обязательно прочитать эту пьесу – она, наверное, есть в ВТО, – тогда я смогу рассказать вам об этом еще кое-что…

Я отыскал «Роман» в Театральной библиотеке на Пушкинской. Это, как свидетельствовал титульный лист, было представление в трех действиях, с прологом и эпилогом Эдварда Шелдона. Перевод с английского. Действие происходит в Нью-Йорке, пролог и эпилог «в наши дни» (т. е. в начале XX века), остальные акты – в конце шестидесятых годов прошлого столетия.

Героиня Ф. Г. обозначена в списке действующих лиц как «знаменитая итальянская певица». При появлении Маргариты Каваллини в первом акте (на балу, в окружении толпы поклонников) автор дает пространную ремарку, описывающую ее: «Это очаровательная жгучая брюнетка итальянского типа. Она одета роскошно и ярко, но со вкусом. Вся ее тонкая фигурка утопает в огромном кринолине и в волнах сильно декольтированного платья. Черные локоны обрамляют с обеих сторон ее головку и спускаются мягкими кольцами на спину… В ушах длинные бриллиантовые серьги с подвесками, на шее бриллиантовая ривьера, масса драгоценностей… Сама она чрезвычайно напоминает маленького, сверкающего колибри».

Для зрителя, знающего Раневскую только по фильмам и поздним ролям, это описание покажется несколько противоречащим данным актрисы. Признаюсь, так воспринял его и я. Но, вспомнив несколько фотографий Ф. Г. двадцатых годов, понял, что сработал стереотип. Начинающая Раневская была иной. Даже самый ранний фильм Ф. Г. снимался, когда ей уже исполнилось тридцать четыре года. А ведь не случайно в ее первом контракте (девятнадцатилетней актрисы!) амплуа было обозначено безоговорочно – «героиня-кокетт».

Повезло ли Ф. Г. с дебютом?

По-моему, драматургия «Романа» невысокого качества. Романтическая история, рассказанная в пьесе, полна страстей, ссор и примирений, объяснений грозных и нежных. Некоторые сцены сегодня нельзя читать без улыбки:

М а р г а р и т а (с внезапным диким ужасом). Что же ви не малилься? Зачьем ви сматрель так!

Он с внезапным порывом страсти хватает ее в объятия и прижимает к себе.

Т о м (торжествующе). Довольно! Мне казалось, что я пришел, чтобы спасти вас, но нет! Неправда! Я здесь потому, что люблю тебя… Люблю… Люблю больше всего на свете. (Начинает покрывать ее бешеными поцелуями.)

М а р г а р и т а (в полуобморочном состоянии). О!

Т о м (в промежутках между поцелуями). Дорогая, любимая моя, никогда еще в жизни не испытывал я ничего подобного… Мы здесь… вдвоем… наедине… что за ночь… что за ночь…

М а р г а р и т а (в ужасе). Нет… нет…

Т о м. Она наша! Понимаешь ли, наша! Я так хочу!

М а р г а р и т а (отбиваясь). Нет… пожальста… пустить менья…

Т о м. Не пущу!

М а р г а р и т а. Я льюблью вас…

Вот уж где на самом деле действие построено на «бесконечной любовной интриге».

Когда я пришел к Ф. Г., она говорила с Ириной Сергеевной Анисимовой-Вульф, режиссером «Моссовета», дочерью Павлы Леонтьевны. Взглянув на часы, Ирина Сергеевна стала собираться:

– Мне пора!..

– Ирочка, не уходи ни в коем случае! – остановила ее Ф. Г. – Я Глебу дала задание, и он выполнил его – нашел и прочел Шелдона. Надо же ему продолжать образование!

– За счет Шелдона? – усмехнулась Ирина Сергеевна.

– И за его счет тоже. Образованный человек должен знать массу не только полезных, но и вовсе бесполезных вещей. Я думаю, по знакомству с бесполезным у нас и определяют уровень образованности!

– Парадокс в духе Уайльда! – Ирина Сергеевна была настроена скептически. – Откуда это у вас? Ведь Уайльда вы не играли!

– Зато играла Шелдона. К несчастью и счастью одновременно. Рассказывайте, – попросила Ф. Г. меня.

Я рассказал о своих поисках и впечатлениях.

– Нет, нет, сюжета не трогайте! – остановила меня она. – Содержание изложу я сама. Ирина, ты тоже, конечно, не помнишь его?

И Ф. Г. начала точь-в-точь как миссис Сэвидж. Мне показалось, что и слова были те же.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.