Песнь для Арбонны

      — Произошло что-нибудь, о чем мне нужно знать? — спросил он. Он действительно чувствовал себя замечательно. Интересно, предсказали ли лекари это тоже. — Что-нибудь, требующее моего или твоего внимания в ближайшее время?
      Ариана широко раскрыла черные глаза и покачала головой.
      — Эта дверь запирается?
      Тень улыбки вернулась на ее лицо.
      — Конечно. И еще за ней стоят четыре стражника правительницы, которые услышат, как ключ повернулся в замке. Все знают, что я здесь, Блэз!
      Конечно, она была права. Разочарованный, он снова откинулся на подушки.
      Тогда Ариана встала, высокая и стройная, с распущенными, как обычно, черными волосами.
      — С другой стороны, — прошептала она, подходя к двери, — кораны Барбентайна славятся своим умением хранить тайны. — Она со щелчком повернула ключ в замке. — И так как весь замок знает, что я здесь, нельзя предположить, что мы можем заниматься чем-то иным, кроме обсуждения того, что произойдет дальше.
      Она медленно вернулась к нему и остановилась у края кровати. Блэз смотрел на нее снизу, смотрел в ее черные глаза, на ее безупречную красоту, упивался ею, как прохладным, живительным вином.
      — Я как раз думал об этом, — произнес он через секунду. Ее рука теребила покрывало, слегка открывала его грудь, потом снова натягивала его вверх. Под покрывалом он лежал обнаженный. — Я имею в виду о том, что произойдет дальше.
      Тут Ариана рассмеялась и совсем откинула с него покрывало.
      — Нам надо будет это обсудить, — сказала она, присела на кровать и прижалась губами к его губам. Поцелуй был коротким, нежным, мимолетным. Блэз помнил ее поцелуи. Потом ее губы скользнули ниже, нашли ямку на его шее, потом спустились дальше, по грудной клетке и еще ниже.
      — Ариана, — произнес он.
      — Тихо, — прошептала она. — Я же обещала, что ты не будешь волноваться. Не делай из меня лгунью.
      Настала его очередь невольно рассмеяться, а вскоре он перестал смеяться, так как другие ощущения захватили его. К тому времени в комнате стало темно, за окнами наступала ночь. Они не зажгли свечи. В темноте он видел, как она подняла голову от его тела, потом поднялась, встала у его кровати, превратившись в еще одну тень, и стянула с себя одежду. Потом снова приблизилась в вихре аромата и шороха и оказалась над ним.
      — Запомни, ты не должен волноваться, — серьезно предупредила Ариана де Карензу и плавным, текучим движением опустилась на его тело.
      Теперь огни сияли в городе за рекой, чьи-то шаги послышались в коридоре, чей-то голос назвал себя в ответ на тихий окрик стражников, и потом шаги удалились. Река тихо бежала внизу, направляясь к далекому морю. Блэз ощущал движения Арианы над собой, как ритм прибоя. Он поднял руки к ее груди, а потом начал водить пальцами по овалу ее лица в темноте, словно слепой. Он снова и снова запускал их в ее роскошные длинные волосы. Снова, сознавая, как это несправедливо, он невольно сравнивал ее с Люсианной. Все дело, внезапно подумал он, в этой разнице: любовь как совместный процесс и любовь как искусство. Блэз подумал, что для неосторожных людей опасны оба этих вида любви. Ему пришло в голову, что он легко мог отдать утром красную розу этой женщине, если бы не захотел дать понять кое-что лично и при всем народе людям, сидящим под навесом павильона Портеццы.
      Должно быть, он потом уснул, он не знал, надолго ли. Ариана уже оделась, и в комнате горели свечи. Она не покинула его, однако, а снова наблюдала за ним с кресла, как во время первого пробуждения. Было что-то глубоко утешительное в том, чтобы проснуться и увидеть, что она на него смотрит; интересно, догадывается ли она об этом. Пока Блэз спал, ощущение ночи как-то изменилось; секунду спустя он понял, почему: голубая луна, полная сегодня ночью, плыла над замком и над миром.
      Блэз снова повернулся к Ариане. И при этом движении воспоминание об утренних событиях нахлынуло на него, возник четкий, освещенный солнцем образ королевского знамени, поднятого от его имени. Он инстинктивно поднял руку. И все еще в полусне произнес, шепотом:
      — Но я не хочу быть королем Гораута.
      — Знаю, — не двигаясь ответила Ариана. — Знаю, что не хочешь. — Со своими черными, как ночь, волосами и бледной, почти прозрачной кожей она была похожа на привидение, на призрак при свете свечей. Она насмешливо улыбнулась:
      — Я бы не стала об этом беспокоиться, Блэз. Вряд ли мы проживем так долго.
      Вскоре после этого она ушла. Пришел Бертран и немного побыл у него, рассказал свою новую шутку насчет братства, намеренно избегая говорить о чем-то более трудном и существенном. Заходили Рюдель и Валери. Блэз еще раз поел, пока они сидели у него, на этот раз настоящую еду, принесенную Ирнаном; он все еще был голоден. Потом пришли доктор и жрица и уговаривали его выпить еще травяного отвара. Он отказался. Собственно говоря, он чувствовал себя совсем хорошо. Немного болело ухо, сильнее болели голени и задняя часть лодыжки, но в целом он отделался легче, чем мог рассчитывать. Ему не хотелось, чтобы его снова одурманили.
      Блэза на время оставили одного, ушли вниз, где устроили пир и слушали певцов. Блэз немного подремал, потом встал с постели и сел у окна. До него слабо доносилась снизу музыка. Он думал о Розале, когда снова раздался стук в дверь и вошла сама графиня вместе с Арианой и Бертраном. Рюдель следовал за ними, а также канцлер Робан. Лица их были мрачными. Ариана, как сразу заметил Блэз, недавно плакала. Прежде чем кто-либо заговорил, он заставил себя сделать медленный, глубокий вдох, словно для того, чтобы вернуть себя обратно в этот мир.
      — Прибыл один человек, — произнес Бертран, а графиня, очень бледная, молчала. Ее лицо выглядело маской, высеченной из мрамора. Но в ее глазах отражался такой гнев, какого он никогда прежде не видел. — Человек из Гораута. Он привез нам очень плохие новости и просит, чтобы его привели к тебе.
      Валери и Ирнан привели этого человека. Блэз немного знал его. Коран из Гарсенка, один из лучших, как сказал ему однажды Ранальд. Этот человек, не произнеся ни слова, опустился на колени перед Блэзом. Поднял и сложил вместе ладони для клятвы. Блэз, сознавая, что это тоже начало чего-то необратимого, медленно встал со скамьи у окна и взял руки корана в свои ладони. А потом выслушал слова древней клятвы Коранноса, обращенные к нему в этой комнате наверху, в замке Барбентайн, словно никогда их раньше не слышал. Точно так же, как со знаменем, подумал он: когда они предназначены для тебя, то все по-другому. Он бросил взгляд на Ариану. Она плакала. Он снова посмотрел на корана, сосредоточившись на словах.
      — Я клянусь тебе именем Коранноса, всевышнего огня и света, и кровью моего отца и его отца, что буду хранить тебе верность. Моя служба продлится до врат смерти. Я признаю тебя в глазах людей и нашего святейшего бога своим господином.
      Мужчина сделал паузу. Тут Блэз вспомнил его имя — Таун. Он из северных земель, во всяком случае такой у него акцент. Таун поднял на него взгляд и в первый раз посмотрел ему в глаза.
      — И я также признаю тебя, — продолжал он, и его голос звучал удивительно громко теперь, когда он произносил слова, не входящие в древнюю клятву, — моим истинным королем. Я не буду спокойно спать ночами и не отстегну меч от пояса до тех пор, пока ты не сядешь на трон в Кортиле вместо предателя, сидящего на нем сейчас. Именем Коранноса клянусь.
      Блэз прочистил горло. Его охватило чувство ужаса; слезы Арианы, тишина вокруг него. Он сказал:
      — Принимаю твою клятву. Принимаю тебя в ряды своих людей, Таун Гораутский. Предлагаю тебе кров и поддержку и сам даю тебе клятву перед богом быть твоим сеньором. Прошу тебя встать. — Он перехватил его руки и помог корану подняться. — А теперь расскажи мне, что случилось.
      Таун рассказал. Во время его рассказа Блэз внезапно обнаружил, что еще полностью не оправился, как считал прежде. Именно Ирнан, пристально наблюдавший за ним, быстро придвинул ему кресло у окна. Блэз опустился на него.
      По-видимому, его отец и король Адемар начали не с посланий и элегантно сформулированных требований возвращения Розалы с ребенком. Они начали с огня.
 
      Кадар странно вел себя ночью, часто просыпался, требуя поесть, и тут же засыпал, почти сразу же, как только кормилица подносила его к груди. Некоторым малышам, объяснила пришедшая по просьбе Розалы жрица, требуется неделя или две, чтобы понять, что в темные часы надо есть меньше, а спать больше. Розала, понимая, что при обычных обстоятельствах, дома, она находилась бы в это время далеко от ребенка, а Кадар жил бы со своей кормилицей в другом крыле замка или даже в совершенно другом месте, все же не могла сдержаться и шла по коридору посмотреть на него, когда он плакал.
      Она сонно возвращалась обратно, накинув лишь ночной халат, подаренный ей графиней, когда увидела, что кто-то ждет в тени возле ее двери. Она остановилась, инстинктивно испугавшись, ее рука старалась поплотнее запахнуть халат.
      — Прости меня, — сказал герцог Талаирский, выходя на свет. — Я не хотел тебя пугать.
      Розала прерывисто вздохнула.
      — В последнее время меня легко напугать. Раньше я такой не была.
      — Ты находишься в незнакомом месте, — мрачно пробормотал эн Бертран, — и у тебя появилась новая ответственность. Думаю, это естественно.
      — Не хочешь войти? — спросила она. — Кажется, у меня еще осталось вино. Я могу послать служанку принести еще.
      — Не нужно, — ответил он, — но спасибо. Да, я зайду. Есть новости, о которых тебе следует знать.
      Было уже очень поздно. Что-то стучало в груди Розалы: ее сердце, которое гремело, как барабан.
      — Что случилось? — быстро спросила она.
      Он не сразу ответил, а открыл дверь и пригласил ее в комнату. Подождал, пока она сядет в кресло у камина, и сел сам на низкую скамью напротив. При свете пламени его глаза казались необыкновенно голубыми, а шрам на щеке белым.
      — Что-то с Блэзом? — спросила она. Ей рассказали об утренних событиях уже несколько раз многие люди. Герцогиня де Карензу принесла ей белый цветок и объяснила его значение. Цветок стоял сейчас в вазе у окна. Она сидела и долго смотрела на него после ухода Арианы, думая о том, что сделал Блэз, и расплакалась, к собственному удивлению.
      — С ним все в порядке, — успокоил ее Бертран де Талаир. Потрогал пальцами ухо. — Боюсь, он станет весьма похожим на меня, по крайней мере в одном, когда снимут повязку, но, не считая этого, он не слишком пострадал. — Он заколебался. — Я не знаю, как много это для тебя значит в данный момент, но могу сказать, что он сегодня утром сделал честь своему имени и своей стране.
      — Мне об этом говорили. Это для меня кое-что значит, конечно, учитывая то, о чем он объявил перед поединком. Они скоро придут за ним, не станут долго ждать.
      Герцог Талаирский слегка поерзал на скамье и промолчал.
      — Понятно, — сказала Розала, крепко сжимая на коленях ладони. — Они уже пришли.
      — Пришли, но не за ним. Они еще несколько дней не будут знать о нем. Сегодня ночью они уничтожили деревню под названием Аубри, всех убили, а потом сожгли жриц тамошнего храма.
      Розала закрыла глаза. У нее начали дрожать руки.
      — Значит, они приходили за мной, — сказала она. Ее испугал собственный голос, он был сухим и тонким, словно ручей в период засухи. Казалось, это говорит кто-то другой, находящийся далеко. — Это из-за меня.
      — Боюсь, что так.
      — Сколько людей?
      — Мы еще точно не знаем. Возможно, пятьдесят.
      — Кто там был? Из Гораута то есть. — Она все еще сидела с закрытыми глазами. Она обхватила себя руками. Ей вдруг стало холодно.
      Его голос звучал мягко, но он не скрывал от нее ничего. Она поняла, что он поступает так из большого уважения к ней.
      — Сам король, как нам сказали. — Он поколебался. — Твой муж и твой брат тоже.
      Розала открыла глаза.
      — Наверное, у них не было выбора. Не думаю, что оба пошли на это добровольно.
      Бертран де Талаир пожал плечами.
      — Не знаю. Они были там. — Он пристально несколько мгновений смотрел на нее. Потом встал и занялся камином. Огонь горел слабо, но рядом лежали свежие дрова и растопка, и он встал на колени и занялся ими. Розала следила за ним, за его аккуратными, точными движениями. Он оказался совсем не таким, каким она ожидала его увидеть, судя по его стихам или по рассказам о его отношениях с женщинами из многих стран.
      — Откуда мы об этом узнали? — наконец, спросила она.
      Он ответил, не оборачиваясь:
      — От корана из Гарсенка, который приехал сюда на турнир. Он видел поединок Блэза сегодня утром и ехал на север, чтобы рассказать королю о том, что произошло.
      — Почему он передумал?
      Бертран оглянулся через плечо и покачал головой:
      — Этого я не знаю. Надо будет потом спросить у Блэза. — Он снова повернулся к огню, перекладывая поленья. Сначала одна сторона занялась, а через секунду другая. Он встал, удовлетворенно крякнув. — Он сегодня дал клятву верности Блэзу как своему сеньору и истинному королю. Он назвал Адемара предателем.
      — Значит, Иерсенский мост, — тихо произнесла Розала. — Вот почему он это сделал. Вероятно, он родом с севера. Будет много людей, которые так же относятся к договору.
      — Сколько? — спросил герцог Талаирский. Она поняла, что он задал этот вопрос всерьез, он обращается с ней, как с человеком, взгляды которого важны.
      — Трудно сказать, — ответила она. Огонь разгорелся, согревая ее. — Недостаточно, я думаю. Большинство высокопоставленных сеньоров, которые могли бы сыграть свою роль, боятся короля, а простой люд еще больше боится служителей Коранноса, которыми правит мой свекор.
      Он молчал. Глядя в огонь, Розала видела в нем будущее, созданное языками пламени. Пятьдесят человек сегодня ночью погибло из-за нее. Она снова закрыла глаза, но образ огня все еще стоял перед ее взором. Шок начал проходить.
      — О, мой сын, — сказала она. — О, Кадар. — А потом: — Мне придется отвезти его обратно. Я не могу позволить им делать такое со здешними людьми. Это потому, что он мальчик, видишь ли. Они не оставят нас в покое.
      Она снова заплакала, слезы брызнули и покатились по ее лицу при свете камина. Она услышала, как стул заскрипел о пол, потом шорох, а потом умелые, уверенные руки прижали ее голову к сильному плечу. Герцог обнял ее.
      — Никто не уедет назад, — возразил Бертран де Талаир твердым голосом. — Сама правительница стала заступницей твоего сына перед Коранносом и Риан, и я тоже. Я дал тебе клятву в ту ночь, когда родился Кадар. Я не даю легкомысленных клятв. И дам ее снова: никто из вас не вернется к ним, пока я жив.
      Какой-то твердый комок внутри Розалы разжался, или она сама перестала сжиматься и позволила себе без стыда зарыдать в объятиях Бертрана де Талаира. Она плакала о Кадаре, о себе, о мертвых и сожженных в эту ночь, обо всех, кто еще умрет и сгорит. Он крепко обнимал ее, тихим голосом шептал слова ласкового утешения. Никто не обнимал ее так, подумала Розала, после того, как умер ее отец. И об этом она тоже поплакала.
      Она не могла знать, но мысли Бертрана де Талаира были почти зеркальным отражением ее мыслей: он думал о том, что не может вспомнить, когда в последний раз обнимал женщину вот так, предлагая ей поддержку и защиту, а не просто сиюминутную страсть. А потом, через несколько мгновений, он понял, что это неправда: он мог вспомнить и очень ясно, если бы позволил памяти прорваться сквозь поставленные преграды.
      Последняя женщина, которую он так обнимал, а его сердце билось ради нее, потом умерла в Миравале, когда рожала его ребенка, двадцать три года назад.
      Блэз остановился у приоткрытой двери комнаты Розалы. Он шел сообщить ей те новости, о которых они узнали сегодня ночью, страшась, как любой человек, несущий такие вести, но ему не хотелось, чтобы она узнала их от постороннего. Ранальд был в Аубри, сказал Таун, и Фальк де Саварик, ее брат. Он уже собрался постучать, когда услышал два голоса и понял, что его опередили. Неожиданно он испытал смешанные чувства. Но в конце — облегчение.
      Не зная, входить или уйти, он услышал, как Розала убитым голосом сказала, что увезет ребенка назад в Гораут. Ему стало ее жаль, он хорошо понимал, что она имеет в виду, и снова был поражен силой ее характера. Тут он услышал, как Бертран де Талаир неожиданно охрипшим голосом повторил клятву, которую, очевидно, дал ей раньше. Блэз услышал, как Розала заплакала, и сквозь приоткрытую дверь увидел при свете камина, как герцог подошел к подлокотнику ее кресла и обнял плачущую женщину.
      Он почувствовал себя непрошеным гостем, причиной того огорчения, в котором другой мужчина пытался ее утешить. Ему следовало самому ее утешить, подумал он. Он был обязан сделать для нее хотя бы это. По крайней мере, хотя бы это. Блэз оглянулся назад и увидел в конце коридора Ирнана, скромно ожидающего на расстоянии. Он снова ощутил свои раны и усталость, но одновременно и настоятельную потребность по крайней мере закончить то, что он начал в это утро белой розой. Он постучался и тихо сказал, чтобы не слишком их испугать:
      — Мне тоже надо повторить свою клятву, данную сегодня утром, чего бы она ни стоила.
      Они оба подняли глаза; Бертран спокойно, Розала — быстро вытирая слезы. Она слегка шевельнулась, и герцог встал, позволив ей подняться, а затем выйти вперед. Блэз слишком поздно понял, что она собирается сделать. Быстро, пытаясь ее остановить, он вошел в комнату, так что в конце концов они оба оказались стоящими на коленях лицом друг к другу перед камином. Он не стал бы винить Бертрана за смех, но герцог молчал и внимательно смотрел на них.
      «Заблудшие дети Гораута», — сказала Люсианна две ночи назад. В этом есть правда, подумал Блэз. Он увидел, что Розала улыбается ему сквозь слезы.
      — Ты не принимаешь от меня знаки покорности, мой господин?
      Он покачал головой.
      — Тебе придется к этому привыкнуть, — прошептала она. — Короли не должны падать на колени перед женщинами.
      — Я еще не король, — ответил он, — и перед некоторым женщинами — должны. Как я понимаю, герцог Талаирский поклялся, что не позволит забрать тебя, пока он жив. — Он посмотрел на Бертрана, на лице которого по-прежнему не видно было иронии. — Теперь послушай меня. Именем священного бога клянусь, что останусь верным тебе, Розала. Мои притязания на трон ничто, если мы отдадим им тебя и Кадара. — Он услышал, как в конце охрип его голос.
      Имя ребенка он произнес впервые. Ему было странно называть этим именем младенца. Имя Кадар символизировало могущество для Блэза, для целого поколения в Горауте, было связано с ярким образом отца Розалы. Это было имя гордости, надежды… если ребенок проживет достаточно долго.
      Розала покачала головой.
      — Мы не должны так много значить, он и я, — тихо ответила она. — Ставки слишком высоки.
      Бертран за ее спиной тихо произнес:
      — Иногда люди в конце концов значат больше, чем можно было ожидать. Госпожа, вы двое и есть ставка. Они используют вас, чтобы начать войну. Уже использовали.
      — Так отошлите нас обратно, — прошептала она. Она смотрела на Блэза, а не на Бертрана.
      — Это уже не имеет значения, — тихо ответил герцог. — Уже не имеет. Они убьют тебя и оставят его, но все равно найдут повод обрушиться на нас. Им надо удовлетворить всех, кто лишился своей земли на севере. Все не так, как в старых романах: Элиенна убежала в Руайонс, и вслед за ней послали армию. Теперь это чистая политика, жестокая игра государств. Госпожа моя Розала, Арбонна, если хотите, — это последний пункт Иерсенского договора.
      Блэз пристально наблюдал за ней и увидел на ее красивом, умном лице, как она восприняла истину слов Бертрана. Она знала столько же обо всем этом, сколько Ариана или Люсианна или даже они с Бертраном. Всегда знала. На ее щеках еще не высохли слезы, освещенные камином; он смущенно поднял руку, жалея о том, как тяжело ему даются подобные жесты, и смахнул их. Ему хотелось бы быть более грациозным, более непринужденным. Он сказал:
      — Ты не обязана преклонять передо мной колени, Розала.
      Казалось, она хотела возразить, но сказала только:
      — Могу я поблагодарить тебя за цветок?
      Блэз обнаружил, что способен улыбнуться:
      — Я на это надеялся.
      Бертран тихо рассмеялся. Розала через секунду ответила ему дрожащей улыбкой, но потом закрыла лицо руками.
      — Как мы можем так разговаривать? — воскликнула она. — Сегодня ночью они сожгли женщин. Из-за меня. Они даже не знали, кто я, а их вытащили из постели и изнасиловали кораны Адемара — не говорите ничего, я это знаю! — а потом сожгли живыми. Вы оба все это знаете, и вы теперь скажете мне, что я должна жить с этим? Я и сейчас слышу их крики.
      Блэз открыл рот и закрыл его. Он посмотрел мимо нее на Бертрана, глаза которого находились в тени и казались темными, так как огонь камина был у него за спиной. Герцог тоже ничего не сказал. «Вы оба об этом знаете». Он ничего не знал в этой ситуации. И не мог придумать никаких слов для ответа.
      Поэтому он произнес ее имя. Что сказано о произнесенном имени? Он медленно поднял руки, нежно обхватил ее голову, нагнулся и поцеловал ее в лоб. Ему было жаль, что он больше ничего не может сделать, но действительно больше ничего нельзя было сделать. Женщин сожгли сегодня ночью на костре, о котором давно мечтал его отец. Мужчин убили и изувечили. Он тоже слышал их крики.
      — Утром… — хрипло произнес он. — Мы все станем сильнее утром. — Неуклюжие слова, пустая правда. Необходимо было пережить эту ночь. Он снова на мгновение взглянул на герцога, потом встал и вышел из комнаты. У Бертрана это получится лучше, чем у него, подумал он. Для герцога здесь нет прошлого, и он гораздо лучше понимает женщин. Но душа у Блэза болела, пока он шел прочь от ее комнаты.
      — Ох, Ранальд, — подумал он; собственно говоря, он произнес это вслух, тихо, в пустынном коридоре. — Она могла бы даже сделать из тебя мужчину, эта женщина, если бы ей позволили. — Его брат был сегодня ночью в Аубри. Блэз был почти уверен, что Ранальду этого не хотелось, но это не имело значения. Он был там.
      Придавленный грузом как прошлого, так и будущего, Блэз вдруг остановился и застыл на месте. В комнате позади него заплакал младенец. Он прислушался, но все было тихо. Наверное, это плач во сне. Плач Кадара. Видят ли новорожденные сны? Блэз не знал. Он только знал, что не мог вернуться назад, не мог сейчас, а возможно, не сможет никогда задать Розале вопрос, таящийся в его сердце. «Это не имеет значения, — сказал он себе. — Это ничего не меняет».
      Ложь, разумеется, но такая ложь, которая позволяет человеку идти дальше.
 
      К тому времени как она добралась до верха лестницы и увидела стражников у двери, Лиссет уже жалела, что пришла. Ей нечего здесь делать, она не имеет никаких прав на внимание этого человека, особенно так поздно ночью, после того как он серьезно пострадал в бою. Она даже точно не знала, что хочет сделать или сказать, если он случайно еще не спит и согласится принять ее. Когда-нибудь, в отчаянии подумала она, ей придется усвоить наставление, которое часто повторяла ей мать, и понять, что не всегда надо следовать по пути, освещенному наитием и первым порывом.
      Она понимала, что сильнее всего ее потянуло сюда после известий из Аубри. Эти новости очень быстро разнеслись по Барбентайну и дошли до большого зала, где выступали после ужина жонглеры и трубадуры, получившие почетные места в павильоне утром.
      Музыка умолкла, конечно. Невозможно петь льенсенны об изысканной, безответной любви или веселые песенки об удовлетворенной страсти в лесах Арбонны, когда приходит сообщение о разрушенной королем Гораута деревне и сожженных заживо женщинах. Любви нет места после такого ужаса.
      Но если это так, то, в самом деле, зачем она здесь, зачем неуверенно приближается к двери на верхнем этаже Барбентайна? Алайн согласился немного подождать ее внизу. Ей не очень хотелось возвращаться в таверну одной. Несколько ночей назад в переулке убили старика. Слишком много неизвестных людей из слишком многих стран бродят в темноте по Люссану во время ярмарки. У нее не хватило смелости попросить Аурелиана подождать — он слишком много знал после этого утра. Впервые Лиссет захотелось что-то от него скрыть. С Алайном было проще; после двух проведенных вместе сезонов они понимали друг друга. Он даже не станет строить догадок.
      Ужасные новости из Аубри заставили ее память одним скачком перенестись в тот сад в Тавернеле прошлым летом, когда Лиссет подслушивала из укрытия на стене и узнала, кто такой бородатый коран, и услышала, как он говорил с Рюделем Коррезе о предстоящей войне с Гораутом. Теперь все знали, кто он такой, с этого утра, и война уже не приближалась, она уже пришла к ним. И коран, за которым она так импульсивно последовала в ту ночь летнего солнцестояния, сегодня заявил права на корону Гораута.
      При этой мысли она чуть не повернула обратно, но она уже подошла к тому месту, где факелы на стенах освещали коридор, и осознала, что стражники у его двери наблюдают за ней. Одного она знала, корана из Везета, с фермы неподалеку от фермы ее отца. Она не была уверена, рада она этому или нет.
      Однако, так как ее уже увидели и почти наверняка узнали, она не собиралась повернуться и трусливо убежать. По крайней мере ее радовало, что она выглядит презентабельно в своей самой новой тунике, купленной на ярмарке, и в куртке, подаренной ей Арианой. Она понимала, что если стражники ее узнали, они почти наверняка также знают, что она сегодня ночью была среди избранных артистов. Лиссет двинулась вперед с высоко поднятой головой.
      — Привет, Фабриз, — обратилась она к знакомому ей корану. — Я не знала, что ты Барбентайне. Твой отец здоров?
      Он быстро нахмурился в ответ.
      — Здоров, спасибо. Не скажешь ли нам, что ты здесь делаешь? — Официально, крайне официально. Совсем никакой теплоты. Им явно дали инструкции, что сегодня ночью пост у его двери — не простая церемония. После заявления Блэза этим утром это было разумно, а после ночного нападения на Аубри каждый коран в Арбонне должен быть настороже. И снова Лиссет спросила себя, почему никогда не прислушивается к советам матери.
      Она отважно заявила:
      — Я подумала, что если Блэз де Гарсенк не спит, он, возможно, захочет поговорить со мной. — На это не последовало никакого ответа. — Мы с ним друзья, — прибавила она, и это в каком-то смысле было почти правдой, — и я хотела посмотреть, как он. Он спит?
      Четыре мрачных корана в течение долгой минуты молча смотрели на нее. Наконец один из них, очевидно, придя к выводу, что кем бы она ни была, она пока не представляет опасности, скорчил хитрую гримасу и спросил у Фабриза:
      — Скажи, что там за женщины у вас в Везете?
      Фабриз нахмурился. Лиссет почувствовала, что краснеет. Это было очень похоже на то, чего она боялась. «Ох, мама», — подумала она. Ей несколько раз за этот день приходило в голову, что сейчас подходящий момент, чтобы заглянуть домой. Она могла бы поспать в своей старой постели, повидать людей, с которыми росла, поговорить немного с мамой за бесконечным шитьем на пороге дома или с отцом, гуляя среди оливковых рощ. Это будет хорошо, подумала она. Уже давно она не возвращалась домой, а дом — это то место, где можно облегчить душу.
      — Я знаю эту женщину. Она не такая, — сказал Фабриз Везетский; его лояльность заставила быстрее забиться ее сердце.
      — И сейчас не та ночь, — осмелев, вставила Лиссет, как всегда не желая, чтобы кто-то сражался вместо нее, даже в мелочах, — когда мужчины Арбонны могут плохо говорить о женщинах своей страны. Я приму твои извинения, коран, если ты их принесешь.
      Все-таки регулярные выступления на публике многому учат. Она легко сумела сконфузить корана, который отпустил эту шуточку. Он опустил голову и пробормотал слова, в которых действительно слышалось раскаяние. Лиссет подумала, что он выглядит молодо. Возможно, он совсем не хотел ее обидеть, хотя ему еще многому предстоит научиться.
      С другой стороны, какой безобидной причиной она сама могла оправдать свое появление здесь? Правда в том, что молодой коран прав, если и не насчет всех женщин Везета, то определенно насчет этой женщины. «Мы друзья», — сказала она. Если только дружбу можно построить на тайном шпионаже в ночи, лежа, подобно аудраде, на стене сада, а потом на отвергнутом приглашении разделить с ней ложе в ночь летнего солнцестояния. Он улыбнулся ей две ночи назад здесь, в Барбентайне. Это идет в счет? Она даже подумала, что он собирается подойти к ней, но потом рядом с ним появился Рюдель Коррезе, и они оба ушли.
      Но это было до утреннего поединка, до того, как все изменилось. Эти кораны в коридоре, заставила она себя мысленно повторить, были стражниками, поставленными охранять человека, который претендует на трон.
      Она прикусила губу. И начала отступление.
      — Уже поздно, я понимаю… — пробормотала она.
      — Он не спит, — сказал Фабриз, — но его нет в комнате. Он пошел повидать свою сестру. Жену брата то есть. Ту, которая на прошлой неделе родила ребенка. Я думаю, он хотел первым сообщить ей новости.
      — Ее муж был там, — это поведал ей тот коран, которого она отчитала, словно хотел загладить свою вину. — В Аубри. И еще ее… — Он осекся со стоном, потому что один из других коранов ударил локтем ему под ребра.
      Четверо мужчин быстро посмотрели в глубину коридора, и поэтому Лиссет повернулась вместе с ними и увидела, что к ним из сумрака приближается Блэз де Гарсенк.
      — И еще ее брат, — закончил Блэз за него. Он шел очень медленно, слегка прихрамывая, выглядел бледным, и под глазами у него залегли темные круги от усталости. Он подошел к ним и остановился, глядя на четверых коранов, не на нее. — Конечно, будут ходить сплетни, но правильнее было бы оставить их другим, как вам кажется?
      Это было сказано мягко, но молодой коран залился краской до корней волос. Лиссет даже стало его жалко. Потом она совершенно забыла о нем, так как встретила пристальный взгляд Блэза.
      — Здравствуй, Лиссет, — сказал он. Она не была уверена, что он помнит ее имя. Он не выглядел удивленным тем, что она стоит в коридоре рядом с его комнатой.
      Она набрала в грудь воздуха и сказала, стараясь говорить нормальным тоном:
      — Не знаю, следует ли мне сделать реверанс?