Песнь для Арбонны

      Наверное, ни то ни другое ей сегодня не суждено.
      Она вернулась на пустынную улицу, верхняя часть которой переходила в площадь, прошла мимо массивных железных дверей, служивших входом, как она теперь знала, во дворец Коррезе в Аримонде. Она знала это имя, разумеется. Все его знали. Она наткнулась на что-то очень значительное и не понимала, что делать.
      Пройдя немного дальше по улице, Лиссет подошла к тому арочному проему, из которого наблюдала недавно за Блэзом, идущим по переулку. Она снова нырнула в него, глядя сквозь удлиненные прорези маски.
      Ей не пришлось долго ждать. Блэз Гораутский широкими шагами вышел из переулка через несколько секунд. Он остановился на улице и посмотрел вверх, на суровую башню Мигнано. Теперь она знала почему, знала больше, чем должна была и даже хотела знать: Мигнано контролировало семейство Делонги, и уже много лет, а единственной дочерью Массены Делонги была женщина по имени Люсианна, дважды выходившая замуж и дважды рано овдовевшая.
      Трижды выходившая замуж, поправила она себя. Теперь за графа Борсиарда д'Андория. Она на мгновение удивилась, почему мужчина, обладающий властью и средствами, захотел жениться на ней, зная ее семью, амбиции и ее собственную репутацию. Говорили, что она очень красива. В какой степени красота может стать оправданием или принуждением?
      Блэз отвернулся от башни и быстро зашагал вниз по улице. Свет фонарей снова придал бронзовый оттенок его волосам и пышной бороде.
      До того момента когда она окликнула его по имени, она не знала, что собирается это сделать. Он остановился, его рука быстро потянулась к мечу, потом опустилась. Женский голос; женщин он не боялся. Лиссет вышла из арки на свет. На ней была маска. Она подняла руку и сняла ее. Наскоро подобранные волосы при этом рассыпались, и она почувствовала, как спутанные пряди упали ей на лицо. Она представила себе, как ужасно выглядит.
      — А! — произнес он. — Певица. — Голос слегка удивленный, но не очень. По крайней мере он ее узнал. — Это место далеко от карнавала. Хочешь, чтобы тебя проводили обратно туда, где люди?
      Его голос звучал учтиво и равнодушно: коран бога, выполняющий свой долг по отношению к человеку в нужде. Ему даже в голову не пришло, почему она оказалась здесь, поняла Лиссет. Она просто — одна из арбоннских женщин и, наверное, нуждается в помощи.
      Ее мать всегда говорила, что она слишком часто поступает не подумав и что однажды она за это поплатится. Лиссет уже поплатилась, и не раз. И, вероятно, сейчас случится то же самое, подумала она, уже открывая рот.
      — Я следила за тобой, — сказала она. — Я была на стене сада под платаном. Я слышала, о чем вы говорили, ты и Рюдель Коррезе. И пытаюсь решить, как следует поступить.
      На краткий миг она была вознаграждена глубиной изумления, отразившегося на его лице, даже под прикрытием бороды — своего рода защита, как и маски сегодня ночью. Это ощущение быстро прошло. Вполне возможно, осознала она, что он ее сейчас прикончит. Она в это не верила, но такая возможность существовала.
      Лиссет собралась с духом, чтобы выдержать его ярость. В неверном свете ей показалось, что она видит ее приближение в том, как он вздернул голову и прищурился, глядя на нее. Она помнила, что он ранил Реми. Он убил шесть человек у озера Дьерн. Но его руки оставались неподвижными. Она видела, что он обдумывает последствия и удивление и гнев уступают место чисто профессиональной оценке. Он быстро овладел собой; если бы она не видела, как немного раньше, в саду, он пролил вино, услышав имя женщины, она сочла бы его холодным, жестоким человеком.
      — Зачем? — вот и все, что он в конце концов спросил.
      Она боялась этого вопроса. По-прежнему не знала на него ответа. Ей бы хотелось, чтобы волосы у нее были уложены как следует и чтобы одежда была чистой и сухой. Она чувствовала себя уличным сорванцом. Ее матери было бы так стыдно за нее.
      — Мне показалось, что ты куда-то спешишь, — неуверенно ответила она. — Ты так быстро покинул причал. Думаю, ты вызвал во мне большое раздражение там, в таверне, мне захотелось… узнать больше.
      — И теперь ты знаешь. — Его голос звучал скорее устало, чем сердито. — И что ты будешь делать?
      — Я надеялась, что ты мне скажешь, — ответила Лиссет, глядя вниз, на кошачью маску в руках. — Я слышала, как ты сказал, что останешься, а не уедешь вместе с ним. Я слышала, как он сказал, что может начаться война, и я… я слышала, кто заплатил за убийство. — Она заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
      — Мой отец, — резко сказал он. — Да, продолжай.
      Она сосредоточенно наморщила лоб:
      — Скромность не входит в число моих достоинств, но мне не хочется влезать в дела, в которых я не разбираюсь.
      — О, неужели? — с мягким сарказмом спросил Блэз. — Не мешало бы и другим так думать. Но напрашивается вопрос: почему ты мне доверяешь? Почему рассказываешь мне все это на темной улице, когда никто на свете не знает, что мы вместе и о том, что ты только что слышала? Почему ты спрашиваешь у сына Гальберта де Гарсенка, что тебе делать? Ты знаешь, кто он, ты знаешь теперь, кто я. Ты знаешь, что Рюдель Коррезе, мой друг, — это тот человек, который убил Валери. Ты шпионила, ты узнала важные вещи. Почему ты сейчас стоишь здесь со мной? Ты так мало дорожишь своей жизнью или ты просто не знаешь, что случается в реальном мире с людьми, которые совершают подобные поступки?
      Она сглотнула. С ним было нелегко иметь дело, совсем нелегко. Она снова убрала с глаз волосы; они безнадежно спутались.
      — Потому что я верю тому, что ты ему сказал. Ты не знал, что я слушаю, у тебя не было причин лгать. Ты не имеешь никакого отношения к этому убийству. И ты сказал, что не покинешь Арбонну и… и потом ты не сказал ему, что он убил не того человека. — Она почувствовала, как разгладился ее лоб, когда до нее дошла истина только что произнесенных слов. Это и были ее причины; она осознала их, пока говорила. Она даже улыбнулась.
      — Я думаю, что ты — неотесанный северянин, но не считаю тебя злым, и я полагаю, что ты говорил правду.
      — Почему, — произнес Блэз Гораутский странным, задумчивым голосом, — меня сегодня ночью со всех сторон окружают сентиментальные люди?
      Лиссет громко рассмеялась. Мгновение спустя, словно удивляясь самому себе, Блэз криво усмехнулся.
      — Пойдем, — сказал он. — Нас не должны видеть в этом районе. Могут сопоставить факты.
      Он двинулся вниз по просторной улице. Шагал широко, не делая скидки на ее рост, и ей пришлось идти быстрыми, подпрыгивающими шажками, чтобы не отставать от него. Это снова вызвало у нее раздражение, и через короткое время она ухватила его за рукав и резко дернула, заставив замедлить шаг.
      — Бог не хочет, чтобы ты заставлял меня бежать, — пробормотала она.
      Он открыл рот, потом закрыл его. Она подумала, что он чуть не рассмеялся, но не была уверена из-за неверного света и теней.
      К сожалению, именно тогда, держась рукой за его рукав, она вспомнила, что это карнавальная ночь летнего солнцестояния. В Тавернеле говорили, что сегодня ночью нельзя спать одному, это приносит неудачу. Лиссет почувствовала, что у нее пересохло во рту. Она глотнула и отпустила его рукав. Он даже не заметил, шагал рядом с ней уже медленнее, широкоплечий и уверенный, а где-то в прошлом у него осталась печально известная Люсианна Делонги. Внезапно перед глазами Лиссет возникла яркая картина переплетенных тел той парочки в темном переулке. «Ох, хорошо», — простонала женщина хриплым от желания голосом, и они потянулись к Лиссет и втянули в тень своего святого убежища.
      Лиссет покачала головой, выругалась про себя и глубоко вдохнула ночной воздух. Все это, конечно, вина Реми. До него подобные мысли, подобные образы были ей чужды. Ну, почти чужды.
      — Почему ты позволяешь ему уехать? — спросила она, чтобы изменить направление своих мыслей и нарушить молчание. Теперь вокруг них появились люди; в основном парочки в такое позднее время, как она отметила, но быстро прогнала эту мысль. — Потому что он — твой друг?
      Блэз сверху посмотрел на нее. Интересно, прозвучал ли ее голос напряженно? Он колебался. У Лиссет на секунду возникло ощущение, что он бы не колебался, будь она мужчиной. Но все же Блэз ответил.
      — Отчасти поэтому, очевидно. Мы с ним… многое пережили вместе. Но дело не только в этом. Рюдель Коррезе — человек значительный. Он сын своего отца, а его отец — очень важное лицо. Если его здесь схватят, нам придется решать, что с ним делать, и это может создать трудности. Если начнется война, города Портеццы будут иметь большое значение, из-за денег, а возможно, не только из-за них.
      Она еще раз пошла на риск. На большой риск.
      — Нам? — переспросила она.
      Несколько шагов он прошел молча.
      — Ты — умная женщина, — в конце концов произнес он, — и явно смелая. — Лиссет хотела было отвесить ему насмешливый поклон посреди дороги, но сдержалась. — Я предлагаю тебе постараться не относиться к этому слишком сентиментально. Я — профессиональный коран, в данный момент служу по контракту герцогу Бертрану, который не умер, хотя вместо него умер человек, которого я успел полюбить. При моей профессии приходится привыкать к смерти людей, которых любишь, или надо искать другую работу. К осени я могу с тем же успехом оказаться в Ауленсбурге и служить Йоргу Гётцландскому, и если он решит присоединиться к Горауту, и если начнется война… я вернусь сюда и буду сражаться на его стороне против вас. Ты должна это понимать. А пока я стараюсь служить по мере сил тому человеку, который мне платит.
      — Разве плата — это все? Разве ты не стал бы сражаться за Гораут, потому что это твоя страна? Только по этой причине, оставив в стороне деньги? — Она обнаружила, что опять тяжело дышит.
      Он молчал, шагал, глядя на нее сверху вниз. Их глаза на мгновение встретились, потом он отвел взгляд.
      — Нет, — в конце концов ответил он. — Было время, когда стал бы. И сражался. Но теперь — нет. — Он медленно вздохнул. — Только не после Иерсенского моста. Я — профессиональный коран. Плата — это все.
      — И ты так легко переходишь с одной стороны на другую? И нет никаких предпочтений, которые имеют для тебя значение? Никаких людей или принципов?
      — Ты начала вечер с того, что напала на меня, — пробормотал он. — Неужели это входит в привычку?
      Лиссет почувствовала, что краснеет.
      — Если будешь справедливой, — продолжал он, — то признаешь, что в основе моих поступков лежат принципы. Предпочтения при моей профессии опасны. И сантименты тоже.
      — Ты сегодня вечером употребил это слово четыре раза, — возразила Лиссет с большей запальчивостью, чем хотела. — Это твое единственное слово для определения привязанности между людьми?
      Он снова рассмеялся, удивив ее.
      — Если я признаюсь в этом, ты согласишься оставить эту тему? — спросил он.
      Блэз остановился посреди улицы. Их уже снова окружала толпа. Кто-то толкнул ее, проходя мимо. Блэз положил ладонь ей на плечо, и она обернулась и посмотрела на него.
      — Думаю, мне не стоит спорить с тобой на улице сегодня ночью. Мне кажется, я проиграю. — Он серьезно смотрел на нее, снова как профессионал, оценивающий ситуацию. — Ты недавно спросила, что тебе делать. Я собираюсь поговорить с эном Бертраном утром. Не следует обременять его этим сегодня ночью. Я думаю, это очевидно, оставив в стороне то, что я дал обещание Рюделю Коррезе. Я расскажу ему обо всем, что произошло, в том числе и о своем решении дать Рюделю шанс уехать. Надеюсь, он с этим согласится, пусть и не сразу. Я также расскажу ему, кто заплатил за эту стрелу. Обещаю тебе, что все это выполню. Если ты не веришь, что я это сделаю, можешь присутствовать на нашей встрече утром.
      Это было больше, чем она могла ожидать, гораздо больше. Однако она спросила, будучи такой, какой ее всегда считала мать:
      — Ты расскажешь ему все? И о том, кто ты такой?
      Выражение его лица не изменилось, и она поняла, что он ждал этого вопроса. Он уже начал понимать ее характер, и сознавать это было странно.
      — Если ты настаиваешь, чтобы я рассказал, я это сделаю. В любом случае я не могу помешать тебе рассказать ему. Я не убиваю женщин, которые слишком много знают. Могу лишь попросить тебя позволить мне самому определить, сообщать ли ему об этом и когда именно, по мере развития событий. — Он снова заколебался. — Я не хочу причинить зла тем, кто тебе дорог.
      Она подумала о Реми с раной в плече. Сказала отважно, стараясь говорить голосом спокойного и опытного человека:
      — Прекрасно. Я тебе верю. Но тогда мне лучше не присутствовать при твоем разговоре с Бертраном, иначе он меня потом вызовет одну и спросит, что еще я слышала. А я не очень-то умею лгать. — Она все еще чувствовала его ладонь на своем плече.
      Он улыбнулся:
      — Спасибо. Ты проявляешь великодушие.
      Лиссет пожала плечами.
      — Не будь сентиментальным, — ответила она.
      Он расхохотался, запрокинув голову. Как раз в это время мимо них пробегал ремесленник с трещоткой, создавая ужасный шум. Блэз поморщился.
      — Где тебя оставить? — спросил он. — В таверне?
      Он снял руку с ее плеча. Это была ночь летнего солнцестояния в Тавернеле. Лиссет сказала:
      — Собственно говоря… тебе не обязательно меня оставлять. Идет карнавал, и ночь еще не закончилась. Мы могли бы вместе выпить бутылку вина, если хочешь, и… и, ну, если собираешься остаться еще на некоторое время в Арбонне, тебе следует знать некоторые наши обычаи. — Она невольно отвела взгляд и посмотрела вдоль переполненной народом улицы. — Говорят, что… если проведешь сегодняшнюю ночь в этом городе один, удача от тебя отвернется.
      Мать всегда говорила, что она в конце концов опозорит семью. Она могла винить дядю за то, что тот вывел ее в широкий мир в качестве певицы. Могла винить Реми Оррецкого. Могла винить священные обряды Риан в ночь летнего солнцестояния в Тавернеле.
      Она могла ждать, прикусив губу, пока стоящий с ней мужчина скажет с сокрушительной вежливостью:
      — Спасибо. И за то, и за другое. Но я ведь родом не из Арбонны, и отвернется от меня удача или нет, но коран, которым я восхищался, сегодня ночью умер, и мои обычаи требуют, чтобы я бодрствовал подле него в доме бога.
      — Всю ночь? — Она снова подняла на него глаза. Для этого потребовалось некоторое мужество.
      Он заколебался, подбирая слова.
      Тогда Лиссет сказала, понимая, что поступает опрометчиво:
      — Не знаю, что произошло в Портецце, но я не такая. Я хочу сказать, что обычно не…
      Он закрыл ей рот ладонью. Она чувствовала его пальцы у себя на губах.
      — Не говори этого, — прошептал он. — Пусть хотя бы это останется только моим.
      Он северный варвар, подумала Лиссет. Он ранил Реми в предплечье. «Пока солнце не упадет, и луны не умрут, — говаривали ее дед и отец, — Горауту и Арбонне не соседствовать мирно». Он убрал ладонь и снова ушел в себя, спрятался за свою маску. Это всего лишь опасные ассоциации летнего солнцестояния, сказала она себе, и смущающая интимность того, что она услышала в том саду. Есть другие мужчины, с которыми она может провести эту ночь, мужчины, которых она знает и которым доверяет, талантливые, остроумные и учтивые. Они должны были уже вернуться в «Льенсенну», в зал внизу или в комнаты наверху, к вину и сырам Маротта, со своими арфами, лютнями и песнями, и будут славить Риан все оставшиеся часы самой священной ночи богини. Вряд ли ей придется спать одной.
      Если только в конце концов она этого не пожелает. С неожиданной грустью Лиссет подняла взгляд и посмотрела через плечо стоящего перед ней мужчины, стараясь возродить тот сверкающий, как алмаз, восторг, который, казалось, ускользнул от нее где-то в течение этой странной ночи среди толпы людей, музыки и трещоток, после полета стрелы и слов, произнесенных под плеск фонтана и услышанных ею.
      И поэтому, глядя вдаль, вдоль оживленной улицы, она раньше него увидела шестерых мужчин в красной униформе, которые подошли и окружили их, держа в руках факелы и мечи.
      Их командир грациозно поклонился Блэзу Гораутскому.
      — Ты окажешь нам большую любезность, — произнес он безупречно официальным, торжественным тоном, — если согласишься последовать за нами.
      Блэз быстро огляделся: она видела, что он пытается оценить эту новую ситуацию. Он снова посмотрел на Лиссет, ища в ее глазах подсказку или объяснение; она знала, что так и будет. Конечно, ему была не знакома эта униформа. А она ее знала. Хорошо знала. И ей не очень хотелось в тот момент ему помогать. Как может, подумала она, удивленная собственным быстро вспыхнувшим гневом, нищая жонглерка из оливковых рощ Везета противостоять подобным силам в ночь Риан?
      — Кажется, — сказала она, — тебе все же не удастся сегодня бодрствовать в доме бога. Желаю тебе радости этой ночью и в этом году. — Она испытала короткое, поверхностное удовлетворение при виде недоумения в его глазах перед тем, как они его увели.
      Один из людей в красном проводил ее назад в «Льенсенну». Разумеется. Они безупречно воспитаны в таких тонкостях. И должны быть, уныло подумала она, ведь они обязаны служить примером всему миру.

Глава 7

      Даже когда Блэз увидел павлинов на щедро освещенном внутреннем дворе дома, куда его привели, он не понял, куда попал. Он не ощущал явной угрозы со стороны пятерых мужчин, сопровождавших его, но в то же время не питал иллюзий, будто мог бы отказаться от их учтивого приглашения.
      К собственному удивлению, он чувствовал огромную усталость. Он говорил с певицей, с этой растрепанной девочкой по имени Лиссет, более откровенно, чем она могла ожидать, особенно после того, что она сделала. Но если бы он был совсем откровенным, то прибавил бы в конце, что его желание бодрствовать в доме бога вызвано стремлением оказаться в прохладной тишине и в одиночестве, а не только оплакать и почтить память Валери Талаирского, который ушел к Коранносу этой ночью.
      Ему о многом надо было подумать и многое пережить именно сейчас. Вино и то, что, возможно, последовало бы за ним, проведи он эту развратную ночь в Тавернеле вместе с певицей, какой бы смелой и умной она ни была, не могло принести облегчения его душе и рассудку. Неожиданно все снова осложнилось.
      Его отец заплатил четверть миллиона золотом Рюделю Коррезе за убийство герцога Талаирского.
      В этом факте содержалось послание, предназначенное всему миру, и еще одно, скрытое, только для младшего сына: «Смотри, с чем мне приходится иметь дело, мой заблудший сын. Смотри, чего я тебя лишу за то, что ты отверг меня. Как я отниму у тебя даже друзей. Узнай цену своему безумию. Как ты мог даже помыслить о том, чтобы пойти против меня?»
      Есть ли на земле такое место, куда он мог бы уехать и не оказаться снова лицом к лицу с отполированным, безжалостным, изобличающим зеркалом, с Гальбертом, верховным старейшиной Коранноса в Горауте?
      Но сегодня ночью он узнал больше, гораздо больше этого. Люсианна снова вышла замуж. Еще одно зеркало, кривое и темное: оплывающие свечи рядом с измятой постелью, луна бога, заглядывающая в окно, песнь восточной певчей птицы в затейливой клетке, надрывающая сердце. Эти образы вызывали такую боль, что память шарахалась от них.
      Он приехал в зимней тишине через перевалы в Арбонну, как в гавань, как в убежище, где никогда прежде не бывал, где его, возможно, не знают, где он сможет служить тихо и анонимно какому-нибудь мелкому сеньору в далекой горной крепости, где ему смогут предложить соответствующее жалованье. Где он никогда не услышит, как произносят ее имя, ни с восхищением, ни со страстью, ни с презрением, и ему не придется бороться с толпой ранящих воспоминаний из Портеццы: картины, обрамленные сложными узорами ковров и гобеленов, подушками из шелковых тканей, вазами и кубками из мрамора и алебастра, и вплетенные во все это, подобно парящей вуали дыма, чувственные, ускользающие ароматы, которые он так хорошо запомнил себе на погибель в женском крыле дворца Делонги, в многобашенном Мигнано, год тому назад.
      «В чем моя вина, Блэз?» Это в духе Рюделя. Кинжал в голосе и в мыслях. Сверкающий, как ртуть, бесплотный, какой иногда бывает луна на воде, и тут же — острый, безжалостный, смертоносный, как… как стрела, которую окунули в сиварен. И острота в восприятии, как и во всем остальном. Человек, от которого трудно спрятаться.
      Потому что его вина, его прегрешение заключалось в том — и Рюдель это знал, они оба знали, — что он дал Блэзу именно то, в чем тот нуждался. В том, что он увез гораутского корана, еще не оправившегося от шока и гнева после Иерсенского договора, прочь из страны, сначала в Ауленсбург, к пропитанному пивом, помешанному на охоте двору Йорга Гётцландского, а затем на юг, в прекрасную, цветущую весну, в другой мир, совершенно другой.
      В города Портеццы с их интригами, изысканными наслаждениями утонченных, богатых мужчин с коварными улыбками и бесконечно искушенных женщин, обитающих в этих враждующих, блестящих городах-государствах. И однажды ветреной ночью, когда отдаленный гром гремел в горах к северу от Мингано, были черные как ночь волосы Люсианны Делонги, блеск ее драгоценностей, не менее яркий блеск ее остроумия, полный пугающих ловушек и тайных значений, издевательский смех, а затем, к изумлению Блэза, то, какой она стала после, в другом месте, под раскрашенным балдахином кровати, прикрытая лишь сверканием своих драгоценностей… То, что случилось, когда насмешка исчезла, а смех остался.
      Вот в чем была вина Рюделя. И поэтому, будучи честным, Блэз вынужден был признать, что его друг ни в чем не виноват, он только показал ему дверь — и к тому же предостерег, — в которую он сам вошел, покрытый шрамами от ран после зимней битвы, в которой погиб король. Вошел в кажущуюся теплой, залитую светом каминов и свечей, душистую анфиладу комнат, и вышел оттуда, когда сменилось время года, с ранами, которые оказались намного более глубокими…
      Павлины держались с вызывающим высокомерием и совершенно не боялись. Один из них, кажется, попытался усомниться в их праве пересечь двор, но потом повернулся и засеменил прочь, развернув свой великолепный хвост. Под лунами и при свете факелов в этом многокрасочном веере было нечто расточительное и распутное. В воспоминаниях Блэза о Люсианне тоже было мало дневного света; все происходило в темноте или при свечах, было расточительным и распутным, в одном дворце или в другом, а однажды в душную, влажную летнюю ночь, которую невозможно забыть, они с Рюделем в Фаэнне убили ее мужа по заказу ее отца.
      Когда они приблизились к дому, им открыл двери лакей в темно-красной ливрее. За ним в широком коридоре, держа зажженную тонкую свечу, стояла фрейлина, тоже в красном, но с белыми полосками на манжетах, у горла и в темных волосах. Лакей поклонился, женщина низко присела в реверансе. Пламя свечи в ее руке даже не дрогнуло.
      — Окажите мне честь следовать за мной, — произнесла она.
      Блэз по-прежнему не питал никаких иллюзий. Двое стражников остались ждать прямо за дверью, отметил он. Он уже почти склонен был выругать их всех, потребовать покончить с этой затянувшейся игрой в учтивость, но что-то в безупречности, в серьезности всего происходящего заставило его сдержаться. Кем бы ни был тот, кто за ним послал, он явно придавал преувеличенное значение подобным вещам; это могло оказаться ценной информацией.
      Блэз думал об этом, пока следовал за уверенно шагающей женщиной по коридору и вверх по широкой изогнутой лестнице, слыша осторожные шаги стражников за спиной, и наконец понял, где он находится, и кое-что из сказанного в конце певицей стало ему ясным, хоть и с опозданием.
      Они остановились перед закрытой дверью. Женщина два раза стукнула в нее и открыла; отступила в сторону и жестом, полным легкой грации, пригласила Блэза войти. Он вошел. За ним закрылась дверь, оставив его в этой комнате без сопровождающих и охраны.
      Здесь был камин, но огонь в нем не горел. Свечи в канделябрах на стенах и на столах, в богато обставленной и устеленной коврами комнате, с отделкой в разных оттенках синего и золотого цветов. На одном столе он увидел вино, кубки стояли рядом с флягой. Две, нет, три двери вели во внутренние комнаты, пара очень глубоких кресел с высокой спинкой стояла напротив камина. Окна в наружной стене были открыты морскому бризу; Блэз слышал внизу шум пирушки. Теперь он чувствовал знакомую тяжелую горечь и любопытство, которого он не мог отрицать, и еще нечто, напоминающее ускоренное биение пульса, скрытое под первыми двумя ощущениями.
      — Спасибо, что пришел, — произнесла Ариана де Карензу, поднимаясь с дивана в дальнем конце комнаты. Ее черные волосы так и остались распущенными по плечам против всяких правил. Она была одета как и раньше, драгоценности на ней напоминали огонь и лед.
      — Я бы принял благодарность, если бы у меня был выбор в этом вопросе, — мрачно ответил Блэз. Он остался стоять у самой двери, оценивая комнату и стараясь не слишком пристально смотреть на женщину.
      Она громко рассмеялась.
      — Если бы я была уверена, что ты согласишься прийти, то была бы рада предоставить тебе такой выбор. — Ее улыбка ясно давала понять, что она хорошо знает, что говорит. Она была очень красива, темные волосы обрамляли и оттеняли безупречно белую кожу. Ее темные глаза были широко расставлены и смотрели безмятежно, губы были упругие, а в ее голосе Блэз услышал повелительную нотку, которую уловил еще в таверне, когда она отдала приказ герцогам Талаиру и Миравалю, и они оба подчинились без возражений.
      «Женщины Арбонны», — подумал он, стараясь вызвать в себе гнев как щит. Сложил руки на груди. Немного более года назад, весенней ночью, когда божий гром гремел над северными горами за окном, он пришел по призыву другой женщины с черными волосами в ее палаты. В ту ночь его жизнь изменилась, и не в лучшую сторону.
      — У очага стоит вино, — сказала тогда Люсианна Делонги, лежа поперек кровати под балдахином, изображающим совокупляющиеся фигуры. — Утолим сначала эту жажду?
      Здесь не было кровати, не было горящего камина, и женщина, которая была с ним сейчас, сама налила вина им обоим, а потом твердым шагом, без жеманства, подошла и протянула ему кубок. Он молча взял его. Она не стала задерживаться рядом с ним, а повернулась и пошла обратно к дивану. Блэз последовал за ней, почти машинально. Она села и рукой указала ему на стул. Он тоже сел. От нее пахло духами, тонкий аромат и совсем не сильный. На столике у дивана лежала лютня.
      Она сказала без всякой преамбулы, глядя на него в упор темными глазами:
      — Есть много вопросов, которые нам, вероятно, захочется обсудить, тебе и мне, до того, как закончится эта ночь, но ты не хочешь начать с рассказа о том, что произошло после того, как ты ушел от реки?
      Он устал, и его разуму и сердцу сегодня ночью пришлось держать двойной удар, но он еще не до такой степени потерял мужество.
      Он даже поймал себя на том, что улыбается, хотя не мог бы объяснить почему. Вероятно, в ответ на прямой вызов, на откровенность ее намерений.
      — Может быть, — тихо ответил он. — Возможно, я захочу тебе рассказать, но пока я не узнаю, кто подслушивает за дверью у тебя за спиной, предпочитаю держать свои секреты при себе, госпожа. Ты уж прости меня.
      Он ожидал многого, но не восторга. Ее смех звенел, она весело захлопала в ладоши, на мгновение заслонив длинными пальцами рубины на шее.
      — Конечно, я тебя прощу! — воскликнула Ариана де Карензу. — Ты только что выиграл для меня пари на двадцать пять серебряных барбенов. Тебе в самом деле не следует служить людям, которые настолько тебя недооценивают.
      — Возражаю, — произнес Бертран де Талаир, входя в комнату из двери за ее спиной. — Я вовсе не недооцениваю Блэза. Вероятно, я переоценил твои чары, которые, видимо, в последнее время ослабели.
      — Я знаю твою лютню, — коротко бросил Блэз. — Возможно, я не слишком высоко ценю твою музыку, но знаю инструмент. — Он с трудом сохранял самообладание. И он даже не смотрел на Бертрана, потому что в этот момент другая женщина, очень высокая, вошла в комнату вслед за герцогом. С сединой в волосах, слепая, а на ее плече сидела белая сова. В последний раз он видел ее на острове в море, когда она рассказывала ему его собственные сердечные тайны в темном ночном лесу.
      — Ты могла хотя бы попытаться, — ворчливым тоном продолжал Бертран, обращаясь к Ариане. — У меня большое желание отказаться от нашего пари. Ты была не более соблазнительной, чем мокрая коза в пещере.
      — Уволь нас от рассказов о своих пристрастиях, — любезно произнесла Ариана.
      Де Талаир запрокинул голову и расхохотался, а верховная жрица Риан, безошибочно глядя пустыми глазницами в сторону Блэза, поднявшегося со стула, сказала ему о том, что он больше всего хотел знать:
      — Раненый будет жить. Он должен полностью выздороветь, когда его рана в плече заживет.
      — Этого не может быть, — возразил Блэз, его рассудок взбунтовался. — На той стреле был сиварен.
      — И он обязан тебе жизнью, ведь это ты сказал об этом у реки, — серьезно продолжала жрица. На ней было широкое одеяние такого же цвета, как седые пряди ее волос. Ее кожа потемнела и огрубела от солнца, ветра и от морской соли и резко отличалась от алебастровой, гладкой кожи Арианы. — Его принесли ко мне в здешний храм, и так как я знала, что это такое, и так как это случилось сегодня ночью, я сумела справиться с этим.
      — Но ты не могла. Ты не могла исцелить человека, отравленного сивареном. Ни один лекарь в мире этого не сумел бы.
      Она позволила себе улыбнуться легкой улыбкой, полной превосходства, которую он помнил.
      — По крайней мере, последнее — правда. И я не смогла бы это сделать, если бы прошло слишком много времени и если бы я находилась не в этом освященном месте. И еще сейчас канун дня летнего солнцестояния. Ты должен помнить, северянин, что слуги богини способны сделать такое, чего ты не ожидаешь, но только когда мы находимся в месте сосредоточения ее тайн.
      — Мы в Горауте сжигаем женщин, когда они занимаются магией в темноте. — Он и сам не знал, зачем сказал это, но действительно вспомнил тот страх, который ощутил на острове, пульсацию земли в лесу под ногами, и это ощущение сейчас отчасти возвращалась. Он также вспоминал, словно глядя сквозь дымный туннель времени, первое сожжение ведьмы, при котором присутствовал. Его отец объявил, что необходимо провести обряд очищения, и заставил обоих сыновей стоять рядом и смотреть.